Ассасин Вилар Симона
– Успокойся. Ты разве не слышишь, что я сказал? Ты останешься христианкой. И твое христианство будет порукой для твоих единоверцев снова иметь право преклонять колени в храме Гроба Господня. Ты станешь порукой мира, Пиона!
– Не смей меня так больше называть! – топнув ногой, воскликнула молодая женщина. – Пиона – это имя для друзей, а ты мне больше не друг.
– Знаешь ли… – Ричард резко поднялся, и Иоанна невольно попятилась, снизу вверх взирая на него. – Знаешь, если бы мне сказали, что Гроб Господень будет возвращен, если я один с мечом выйду против целого полчища сарацин и погибну, то я бы согласился.
– Но ты погиб бы с честью! Мне же ты предлагаешь бесчестье. Предлагаешь по доброй воле стать главной среди языческих наложниц в гареме аль-Адиля.
– Смирись, Иоанна. Есть время гордости, и есть время смирения, – негромко произнес Ричард, однако со всей силой убеждения. Видно было, что он не привык просить и эти слова даются ему нелегко, но дело стоило этих усилий. Но уже в следующее мгновение он заставил себя улыбнуться. – А уж как Малик очарован тобой! Видала бы ты его лицо, когда я сказал ему о возможности стать вам парой. Да он просто влюблен в тебя без памяти! Однако и ты, Иоанна, признайся: разве аль-Адиль так уж не по нраву тебе? У меня создалось впечатление, что он понравился тебе еще в Акре. Там ты не была к нему столь непримиримой и даже находила его приятным. Ну же, признай, он красивый мужчина.
Иоанна только заморгала, ничего не понимая. О чем это Ричард? Да она и разглядеть-то брата султана толком не успела.
– Чем он мне может понравиться? Ну, согласна, он хорошо держится в седле и…
– Так ты признаешь это? – Теперь Ричард широко улыбался.
Иоанне же хотелось его стукнуть. Но она не смела.
Он был королем.
Вместо этого она молитвенно сложила руки.
– О, Ричард, если ты против того, чтобы я имела право выбирать себе спутника жизни, то позволь мне хотя бы уйти в монастырь.
– Довольно! – вскричал Ричард, отпрянув от сестры. – Ты сама не понимаешь собственного блага. Вы с аль-Адилем нравитесь друг другу, тебе предложен достойный союз, ты будешь жить в величии и роскоши, а главное – выполнишь свой христианский долг. Или ты отправилась в Святую землю на увеселительную прогулку?
– Я не выйду за язычника! – сквозь зубы процедила Иоанна. При этом на ее лице появилось выражение, сильно напомнившее Ричарду их отца – Генриха Плантагенета. – Я скорее брошусь с башни, я утоплюсь…
– Ну, ну, – не обращая внимания на ее ярость, отмахнулся Ричард. – Ты плохая христианка, если хочешь погубить свою душу, вместо того чтобы привести своих единоверцев к миру. Но учти, завтра ты отправишься с аль-Адилем в Иерусалим. Там ты посетишь все святые места, а потом сочетаешься с ним браком. И это приказ. Все, что касается остального… – Он приблизился, и теперь лицо Ричарда, его облик и голос говорили о непреклонности принятого им решения. – Все остальное – капризы давно изнывающей без мужчины вдовушки. И чтобы ты не совершила какую-нибудь глупость, тебя будут охранять. Ты немедленно отправишься в свою комнату и будешь пребывать там под стражей до самого отъезда. А утром, если ты не будешь готова, то, клянусь душой нашего великого предка Завоевателя, я отдам тебя аль-Адилю, даже если для этого придется связать тебя по рукам и ногам и взвалить на спину мула, как овцу для заклания!
Он вышел, с силой хлопнув дверью.
Стоявшая неподалеку у каменного парапета Джоанна видела, как стремительно покинул покои королевы Сицилийской Ричард. Даже по тому, как он двигался, молодая женщина поняла, в каком он гневе. И невольно отступила в тень: когда Ричард Львиное Сердце в таком состоянии, он сметет на пути всех и вся. Но чем же так расстроила короля его сестра?
Через какое-то время Джоанна де Ринель увидела, как Пиону под стражей провели в отдаленные покои. Причем стражники остались стоять у дверей, скрестив копья. Джоанна со стороны наблюдала за ними – в отсвете одинокого факела охранники в их кольчугах и шлемах казались вылитыми из бронзы, настолько были неподвижны и беззвучны. В комнате же Пионы сначала стояла глухая тишина, а потом Джоанна различила какието странные звуки. И не сразу поняла, что это смех Пионы – резкий, прерывистый, почти безумный. Нехороший смех.
Джоанна испытала прилив боли за кузину. Та всегда так благоволила к ней, была так ласкова и внимательна.
И вот теперь Пиона в беде…
Молодая женщина решительно подошла к стражам.
– Впустите меня к ее милости. Вы что, оглохли? Я – приближенная королевы Сицилийской! Или вам приказали никого к ней не впускать? Но вы должны понимать, что дамы ее положения нуждаются в услугах своих женщин.
Солдаты молча переглянулись, а потом развели копья, пропуская леди де Ринель.
Джоанна толкнула тяжелую дверь и вошла. Остановилась на пороге.
Венценосная сестра короля Ричарда каталась по кровати, запутавшись в сорванных занавесях полога и странно, дико хохотала. Это был ни на что не похожий смех, будто Пиона выталкивала из горла крик, но он выходил резкими прерывистыми звуками.
– О, дорогая моя… – Джоанна опустилась у ложа венценосной кузины. Она откинула с ее лица покрывало, посмотрела на искаженное судорогой лицо.
Но Иоанна Плантагенет была не так воспитана, чтобы предаваться отчаянию при посторонних. И хотя ее чеканный обруч сбился набок, удерживающая волосы сетка свисала как попало и пряди растрепались, она выпрямилась и попыталась взять себя в руки.
Джоанна с состраданием смотрела на нее.
– Почему вы так странно смеетесь, Пиона?
– Чтобы не заплакать. Мое сердце разрывается…
Она кусала губы, пытаясь сдержаться, но сильная душевная боль все же победила королевские манеры, и слезы потекли из глаз, сначала медленно и тяжело, потом быстрее и быстрее. В конце концов Пиона затряслась в рыданиях, прильнув к плечу подруги.
Плакала она долго. Джоанна раздела ее, умыла и напоила водой. Потом легла рядом, обняв Пиону, и та постепенно стала успокаиваться. Прошло немало времени, прежде чем Пиона дала волю словам.
Джоанна пораженно слушала. Она жалела кузину… но и понимала замысел Ричарда.
– Разве вас заставляют принять магометанство? – осмелилась она спросить, когда Иоанна немного притихла.
– Этого еще не хватало! Ричард говорит, что брак христианки с мусульманином послужит примирением между религиями и паломники смогут ходить в Святой Град. – Но как к этому отнесутся вожди крестоносцев? Тот же Гуго Бургундский, магистр Гарнье де Неблус, король Гвидо де Лузиньян, ваш племянник граф Генрих Шампанский? А наши священнослужители? Уверена, многие из них возмутятся и придут в негодование от замысла Ричарда. Крестоносцы пришли сюда сражаться, добыть славу или погибнуть, и, мне кажется, они будут возмущены, узнав, что с ними не посчитались в этом вопросе.
Иоанна немного приподнялась. Подобное, похоже, не приходило ей в голову. Но тут же слезы вновь потекли из ее глаз. О, пока весть о браке христианской принцессы с неверным разойдется, Иоанна уже станет женой аль-Адиля. Ричард приказал вывезти ее тайно уже завтра на рассвете. А если она попробует сопротивляться…
Пиона не договорила, стыдясь даже кузине поведать, как пообещал поступить с ней в таком случае Ричард: свяжет и вывезет как пленницу. И еще неизвестно, что хуже: кричать и биться, опозорившись перед целым войском и неверными, или покорно исчезнуть связанной по рукам и ногам, с кляпом во рту.
– И знаешь, что самое возмутительное, Джоанна, – шептала принцесса, ибо после истерического смеха ее голос совсем сел. – Самое возмутительное и странное, что Ричард уверяет, будто аль-Адиль влюбился в меня еще при Акре. Когда же он видел меня, скажи на милость? Более того, Ричард уверен, что и мне понравился этот сарацин.
Джоанна медленно отстранилась от принцессы и отошла. Ее руки нервно сжали переброшенные на грудь длинные косы. При Акре… Малик аль-Адиль уверяет, что именно там познакомился с Иоанной Плантагенет. Неожиданно Джоанне стало ясно, кем очарован брат Салах ад-Дина. Не Пионой, с которой эмир не виделся, – он очарован как раз ею, леди де Ринель. Ведь именно она каталась верхом с обаятельным эмиром Маликом, пела ему, кокетничала, развлекала беседой. И теперь выходит… О, Джоанна осознала, что во всем случившемся виновата именно она. Но Иоанна не должна страдать из-за ее легкомыслия!
– Пиона, – тихо сказала она, – милая моя Пиона. Ты помнишь, когда в Акре ты себя неважно чувствовала во время месячных, я вместо тебя совершала прогулки на той чудесной лошадке в окрестностях города? И по возвращении рассказала, что во время этих выездов познакомилась с неким эмиром. Теперь же я должна сознаться – это и был аль-Адиль. Но тогда я этого еще не знала.
Принцесса наморщила лоб, пытаясь вспомнить. Да, ее кузина что-то такое говорила…
Джоанне пришлось пуститься в объяснения. И пока она говорила, у нее неожиданно возник дерзкий план. Он даже воодушевил молодую женщину. Все же была в Джоанне некая авантюрная черта, какая влекла ее к опасным приключениям.
– Пиона, я хорошо узнала аль-Адиля, это благородный и честный человек, несмотря на то, что он язычник. Но он принял меня за тебя. Мусульмане говорят несколько витиевато, часто их речь наполнена поэтическими сравнениями, но порой аль-Адиль называл меня Джованна – не Жанна по-французски, не Джоанна по-английски, а как ты любишь, чтобы тебя называли на сицилийский лад. Мне же сначала, учитывая его акцент, послышалось Джоанна. И я недоумевала, откуда сарацин знает мое имя. Аль-Адиль сказал, что ему известно, что я родственница короля Ричарда, но и это я восприняла на свой счет. И только много позже я поняла, что он обманулся. Но не призналась ему. Почему? Я просто смалодушничала. Испугалась. Однако аль-Адиль если и был очарован, то именно мною. Я понравилась ему, а не ты!
Она стала подробно рассказывать о том, как общалась с эмиром. Иоанна внимательно слушала, и постепенно слезы на ее щеках высохли.
– Я немедленно пошлю за Ричардом и все ему объясню! – Она в одной рубашке спрыгнула с кровати.
Но Джоанна удержала ее. Если Ричард решил отдать свою сестру аль-Адилю ради мира с мусульманами, то изменит ли услышанное его планы? Нет, он сделает то, что задумал, даже если узнает, что его приятель эмир очарован совсем другой женщиной.
– Я не желаю страдать из-за тебя! – рассердилась принцесса.
Джоанна вздохнула. Пиона имеет право на нее сердиться, однако надо поделиться с ней мыслями о том, как можно исправить положение.
Они долго шептались. Джоанна доказывала, что им сейчас надо выиграть время, пока весть о решении Ричарда породниться с неверным не станет известна всем главам крестового похода, всем священникам и крестоносцам. Ричард решается на отчаянно смелый шаг, но он все же вынужден будет держать ответ перед своими соратниками. К тому же брак коронованных особ должен получить благословение Папы. А его святейшество вряд ли позволит подобный союз… если не вынужден будет с ним смириться, когда Иоанна уже станет женой мусульманина и Ричард не докажет свою правоту, впустив паломников в Иерусалим. Если такое возможно. Поэтому женщинам надо уведомить понтифика до того, как бракосочетание свершится. Пусть Пиона сейчас же напишет Папе Иннокентию письмо, в котором обо всем поведает, а Джоанна этой же ночью отправит его с гонцом к Святому Престолу. Конечно, пока письмо дойдет, пока крестоносцы узнают о сговоре у них за спиной…
Но главное, чтобы Ричард не успел выполнить свою угрозу: после того, как Пиона окажется в руках у аль-Адиля, уже ничего нельзя будет исправить. Поэтому завтра вместо принцессы в ее платье и под ее вуалью, как и при Акре, к аль-Адилю выйдет Джоанна де Ринель. Эмир видел ее ранее и, как и тогда, примет за Иоанну Плантагенет. А сейчас, написав письмо, Пиона должна пойти к брату, чтобы попросить его отправить ее с аль-Адилем еще затемно… И чтобы при этом при сутствовало как можно меньше людей. Задумывая свой план, Ричард вряд ли захочет огласки, поэтому он согласится с просьбой сестры, а им это необходимо, чтобы сам король не заметил подмены. Но ведь кузины так похожи – все это говорят. Главное, чтобы сам Ричард не передавал сестру из рук в руки аль-Адилю. Пусть Пиона, дав согласие, выставит это своим требованием.
– Но как же ты, Джоанна? – побелевшими губами вымолвила Иоанна. – Ты понимаешь, какому риску подвергаешь себя? О нет! Я не согласна!
Джоанна ласково смотрела на подругу. И стала объяснять: она уверена в порядочности Малика аль-Адиля. Однажды она уже доверилась его чести, и он оказался достоин этого доверия. Он, вообще-то, славный, недаром так нравится Ричарду. И Джоанна поведала кузине, как под покровительством Малика совершила свое паломничество в Назарет.
– Я поражаюсь твоей отваге, Джоанна, – только и смогла вымолвить Пиона. – Вернее, твоему безрассудству. Но послушай, ведь аль-Адиль разгневается, когда поймет, что ты не сестра Ричарда Плантагенета! – Я могу сказать ему, что меня принудили. Ты принудила, не желая выходить за иноверца. Или скажу, что просто не совсем понимала, куда еду. Дескать, был приказ отправиться с аль-Адилем в Иерусалим, а какая же христианка откажется побывать в Святом Граде?
– Однако… Если ты так понравилась эмиру… Ты красивее меня, Джоанна. Я это признаю, пусть это и не льстит мне. А вдруг язычник Адиль захочет жениться на тебе, забыв обо мне? Что тогда будет?
– О, императрицей Иерусалима мне все равно не стать, – засмеялась Джоанна. – Ведь я замужем! А сарацины не женятся на замужних женщинах. К тому же я родственница короля Ричарда Львиное Сердце! Поэтому аль-Адиль не посмеет поступить со мной дурно. И повторюсь: он человек чести. Поэтому, когда все раскроется, эмир попросту вернет меня – может, за выкуп, а может, даже с обидой на Ричарда. Но сейчас главное – оттянуть время, пока главы крестоносцев и, в первую очередь, Папа не узнают, что задумал Львиное Сердце! Ну же, пиши! – И Джоанна протянула Пионе свиток арабской белой бумаги и перо.
Покои сестры короля она покинула поздней ночью, сказав стражам, что вдовствующая королева Сицилийская желает переговорить с братом. И пока охранники ходили за Ричардом, пока король благословлял Пиону, соглашаясь на все ее требования, Джоанна заплатила одному из капитанов итальянцев, чтобы он передал в Рим послание. Потом она отправилась к себе и принялась молиться.
У Джоанны перед дорогой было время немного поспать, но она понимала, что не сомкнет глаз. Она решалась на безрассудное предприятие, как сказала Пиона, но обе они понимали, что сейчас это единственный выход. К тому же Джоанна верила в благородство эмира аль-Адиля. Он не причинит зла женщине, которая в родстве с королем. Нравится ему Джоанна или нет, но брат султана Саладина не захочет стать посмешищем в глазах своей и христианской знати, когда все поймет, поэтому скорее предпочтет тихо отправить мнимую Иоанну Плантагенет назад.
Вот только как все это воспримет Ричард Львиное Сердце? Джоанна уже нажила себе врага в лице родного брата, а теперь может разгневать и самого короля. Но она его кузина, она знатная дама. В худшем случае ее просто ушлют. Домой. В Англию. Обри наверняка откажется сопровождать супругу, когда у него тут столь доходный пост на строительстве укреплений. И там, вдали от мужа, в окружении родни Джоанна спокойно родит своего малыша. Так что все сложится вполне удачно для нее. Джоанна столько страдала в последнее время, что сама Пречистая Дева не сможет не сжалиться над ней и убережет ее от невзгод.
Глава 11
Пока восстанавливались укрепления Яффы, крестоносцам было не до того, чтобы заниматься постройкой храмов и церквей в самом городе. И все же в бывшем соборе Святого Петра уже отреставрировали алтарь и поставили позолоченный крест, украшенный сапфирами и аметистами. Иоанна Плантагенет пришла сюда помолиться еще затемно, а когда вставала с колен, неожиданно увидела за одной из уцелевших колонн нефа Ричарда. Пиона даже вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.
– Что это означает, сир? – холодно спросила она. – Мы ведь условились, что вы оставите меня в покое, если уж я согласилась на ваше жестокосердное приказание!
Ричард подходил как-то неуверенно, что так не вязалось с его обычной царственной осанкой.
– Я не мог не сказать тебе последнего «прости», Пиона. Не мог не благословить. Я ведь очень переживаю за тебя.
Иоанна поджала губы, пока он целовал ее в лоб, а потом быстро отстранилась и набросила на лицо алую вуаль.
– Довольно, Ваше Величество. Я уже просила, чтобы вы не провожали меня, ибо не отвечаю за себя, могу забыть о своем происхождении, не сдержаться и подниму такой крик…
– Все, все, Пиона, я ухожу. – Ричард отступил к алтарю, даже руки выставил ладонями вперед, показывая, что отстраняется и более не посмеет тревожить ее. – Но ты должна помнить: в тебе королевская кровь и тебе суждено править самым великим королевством. Ты посланница мира, не забывай!
Он остался стоять в освещенном двумя свечами пространстве подле алтаря, а Иоанна, обходя кучи щебня в полуразрушенном нефе, скользнула в боковой придел. Здесь в темноте массивной арки выхода ее ожидала Джоанна де Ринель.
– Ты была права, кузина, решив, что поменяться накидками нам будет лучше в самый последний момент, – быстро шептала королева Сицилийская, скидывая и передавая Джоанне свой широкий плащ винно-красного бархата. – Ричард приходил, как ты и предполагала. Какая же ты все-таки умница, Джоанна, как умеешь все предусмотреть! Обещаю, что и в дальнейшем я буду во всем действовать, как ты советовала.
Кузины еще с вечера обговорили, что оденутся в схожие наряды, и теперь на леди де Ринель было гранатовокрасное блио, схожее кроем и вышивкой с винно-алым одеянием королевы Сицилийской, а свои длинные темные косы Джоанна спрятала в шелковую сетку с жемчугом, как в последнее время предпочитала носить Иоанна Плантагенет. В полумраке они поменялись плащами – Иоанна накинула на плечи кузины свой бархатный плащ, а сама облачилась в ее светло-лиловую накидку с капюшоном. Потом Пиона передала кузине легкую алую вуаль и водрузила сверху свой любимый венец – золотой обруч с зубцами наподобие распускающихся бутонов.
– Теперь нас совсем не различить, – оглядев Джоанну, подытожила принцесса. Она перекрестила кузину, и на ее глаза навернулись слезы. – Я буду молиться о тебе, милая. И сделаю все, чтобы тебя вернули, едва представится такая возможность. А теперь иди – да хранит тебя милосердная Дева Мария!
Они крепко обнялись. В стороне стояла давящаяся слезами Годит. Верная камеристка Джоанны так толком и не поняла, что задумала ее непредсказуемая госпожа, но ей совсем не нравилось, что та уезжает, а ей придется укрывать у себя сестру Ричарда, да еще всем говорить, что леди де Ринель не покидает покоев из-за недомогания. Сколько эту ложь выдержит ее старое сердце? Не меньше трех-четырех дней, сказала ей Джоанна. За это время Пиона постарается связаться со своим племянником Генрихом Шампанским. Генрих – человек верный и искренне привязан к своей молодой тетушке Иоанне Сицилийской. Он скроет ее тайну, а там Пиона уговорит его привести ее на совет предводителей похода. И уж там, на этом собрании, она огласит планы короля Ричарда относительно ее брака с неверным. И как бы ни гневался Ричард, он, узнав, что его родственницы совершили подмену, вынужден будет сначала выслушать мнение своих военачальников, какое вряд ли окажется в пользу его решения о союзе христианской принцессы с язычником.
Да и письмо уже будет на пути к Папе, и, узнав об этом, все, что сделает Ричард, – это принесет свои извинения аль-Адилю и начнет переговоры о возвращении – а может, и о выкупе – своей кузины Джоанны де Ринель.
Джоанна думала об этом, когда, подражая величественной походке Иоанны Плантагенет, шла в сторону недавно восстановленных ворот Яффы, называвшихся Иерусалимскими, ибо именно отсюда начиналась старая дорога паломников к Святому Граду. Подле их каменной арки мнимую Пиону уже ожидали несколько женщин из свиты королевы Сицилийской, которым та доверяла настолько, что смогла убедить их вместо нее сопровождать иную даму. Тут же находились и рыцари, которым Ричард поручил тайно доставить его сестру в положенное место. Среди них Джоанна заметила молодого Онфруа де Торона, и… Женщина даже споткнулась от неожиданности, увидев среди свиты своего супруга.
Именно Обри подвел к мнимой Иоанне Плантагенет ее серебристо-бежевую арабскую кобылу.
– Пожвольте ушлужить, Ваше Велишештво. – И он сложил ладони ковшиком, чтобы дама могла поставить ногу, дабы подняться в высокое седло.
Джоанна надеялась, что в предутреннем сумраке и под складками вуали Обри не узнает собственную жену.
Чтобы скрыть волнение, англичанка заставила себя думать о чем-то стороннем: например, о том, что строительное дело в Яффе ее муж поставил на совесть: стены вокруг разрушенного сарацинами города росли споро, многие участки были почти полностью восстановлены, и теперь работники приступили к укреплению рвов. За рвами виднелся палаточный лагерь войска: в сероватом сумраке эти шатры в садах вокруг Яффы смотрелись призрачно, привычного движения там еще не наблюдалось.
Они миновали притихший стан и выехали на дорогу, где их ожидали люди эмира и сам жених Пионы.
Брат султана вышел навстречу и поклонился, коснувшись пальцами груди и лба. Аль-Адиль был в светлой распашной одежде поверх облегавшей его тело посеребренной кольчуги, его голову венчал богатый атласный тюрбан. Вокруг эмира стояли его воины в островерхих шлемах, они выстроились, образовав живой коридор, по которому Малик направился к своей невесте. Приблизившись с улыбкой, он положил руку на поводья ее лошади.
– Рад приветствовать вас, прекрасная госпожа! И да озарит солнце своими лучами ваш сегодняшний день, да усыплет путь лепестками роз! Итак, свершилось! Нам довелось встретиться, о чем я все это время неустанно молил Всевышнего. Теперь же душа моя ликует при мысли, что я получу самую желанную из женщин в подлунном мире. Хвала Аллаху – да будет он велик и славен!
Джоанна не решилась произнести ответное приветствие в присутствии гарцующего рядом Обри и ограничилась только поклоном.
Аль-Адиль какое-то время всматривался в нее, а потом сказал:
– Могу ли я попросить вас о том, что не осмелился бы сказать ни одной женщине мира ислама? Но христианки гордятся своей красотой, и с моей стороны не будет большого неуважения, если я скажу, что хочу видеть ваше лицо.
«Эмир желает удостовериться, что увозит ту, которая ему нужна», – догадалась Джоанна. Похвальная предусмотрительность. Но все равно аль-Адиль будет обманут.
А тут еще Обри крутится рядом, и Джоанне пришлось повелительным жестом приказать ему отъехать. Только после этого она подняла вуаль и горделиво поглядела на брата султана.
В руках одного из спутников Малика горел факел, и в его свете аль-Адиль жадно устремил на нее взгляд своих миндалевидных черных глаз. Да, это она – его очаровательная знакомая королевских кровей; он узнал ее светлые глаза в обрамлении черных ресниц, тонкие скулы, яркие, как розовый бутон, уста.
Аль-Адиль счастливо улыбнулся, блеснув ровными крепкими зубами.
– Я снова вижу вас, о звезда моя, а значит, день для меня будет светел и ясен. И хотя я знаю, какая вы великолепная наездница, я не посмею снова подвергать вас подобному испытанию, ибо намерен беречь вас, как драгоценную каплю на лепестке розы моей любви. Путь будет непростой, но вскоре нас встретят мои люди, и вы будете путешествовать со всеми удобствами.
У Джоанны его слова вызвали облегченный вздох – она опасалась, что Малик пожелает опять устроить скачку, наподобие той, когда они неслись к Назарету, а это, учитывая ее нынешнее положение, могло повредить ребенку. И хотя она заранее подготовила речь, желая упредить, что не желает нестись вскачь до самого Иерусалима, теперь же только ограничилась благодарным поклоном и снова набросила на лицо вуаль.
Дорога паломников слабо светлела в предутреннем сумраке, всадники ускоряли шаг коней, стучали копыта на каменистой почве, бряцало железо доспехов. Вскоре запели птицы, стало подниматься солнце. Двигаясь легкой размеренной рысью, кавалькада миновала несколько былых крепостей – по сути груды камней, где уже шли восстановительные работы и откуда охранники наблюдали со стороны за проезжающим отрядом. Крестоносцы, зная о посольстве, не задержали его, поэтому они проехали мимо без всяких происшествий.
Когда совсем рассвело, аль-Адиль оставил свое место во главе кавалькады и вплотную подъехал к Джоанне.
– Госпожа моего сердца, ваши люди будут сопровождать нас до Лидды. Но там нас ожидает уже мой эскорт.
Джоанна только кивнула. Что она почувствует, оставшись без охраны: страх, что окажется во власти «жениха», или облегчение, что рядом наконец-то не будет Обри, который может в любой миг ее узнать? Джоанна прогнала тревожные мысли и постаралась сосредоточиться на том, что говорил эмир.
– Для Мелека Рика Лидда очень важна. Но она важна и для нас – Аллах тому свидетель. Ибо мы тоже почитаем великого воина Джирджу, какого вы зовете великомучеником Георгием.
– И это из почтения вы разрушили его храм в Лидде? – хмыкнула Джоанна.
Аль-Адиль повел плечом.
– Разрушить храм неверных – это одно. Другое же, что мы не тронули саму гробницу Джирджу. Однако давайте больше не говорить о том, что вызывает грусть. О, война всегда сестра печали. Мы же с вами хотим принести радость и процветание этой земле.
– Аминь, – перекрестилась под вуалью англичанка.
Аль-Адиль не сводил с нее глаз.
– Вы выглядите спокойной, моя нежная пери, а ведь царственный Мелек Рик опасался, что вы будете всю дорогу лить слезы. Может, брак со мной не так уж пугает вас, как думает король англов? Если моя догадка верна, то я буду считать себя счастливейшим из смертных. Ибо я непрестанно думал о вас, вспоминал ваши дивные глаза, так похожие на это утреннее небо над головой!
Джоанна машинально устремила взгляд вверх – небесная голубизна еще не залила небосвод, он впрямь был сероватым, но занимающаяся заря придавала ему перламутровый лиловый оттенок. Красиво. Эмир верно подметил, что это сочетание похоже на цвет ее глаз. Он вообще очень мил. Ей даже стало неловко за свою ложь, но она напомнила себе: аль-Адиль прежде всего враг, которому ее – а точнее, Иоанну Плантагенет – отдают как искупительную жертву. Поэтому, когда Джоанна заговорила, голос ее прозвучал несколько резко:
– Меня не радует приказ, по которому я вынуждена сопровождать вас в Иерусалим. Однако некогда я доверилась вам и не пожалела об этом. Надеюсь, что и в дальнейшем ваша честь будет порукой моему благополучию.
– У нас все будет хорошо, о моя светлая звезда! – Эмир счастливо улыбнулся. – Мы будем жить, как сами пожелаем, а кому это не понравится, пусть к нам не ездят в гости!
Джоанна опять ощутила укол в груди. Эмир Малик аль-Адиль был окрылен возможностью соединиться с той, что мила его сердцу, а она, по сути, подло обманывает его. И все же ей было лестно, что ей удалось пленить этого великолепного вельможу, пробудив в нем такую страсть. Следуя за ним и все больше отдаляясь от лагеря крестоносцев, Джоанна испытывала странное пугающее ощущение пустоты под ногами, точно она оторвалась от земли и летит. На душе было неспокойно. Куда она едет? Что ее ждет? Джоанна уверяла себя, что они с Пионой все продумали и не пройдет даже месяца, как она вернется по этой же дороге. Вернется к Обри, которому она так и не призналась, что беременна. Интересно, достаточно ли ей будет сказать мужу, что та единственная ночь в его шатре во время марша к Яффе послужила тому, что она понесла?
Солнце поднималось все выше, Джоанна с содроганием смотрела на голую выжженную землю, но старалась отвлекать себя мыслями, что она – наконец-то! – совершит паломничество в Иерусалим. Этот город считался центром земли, и побывать в нем в глазах христиан приравнивалось к подвигу. А для Джоанны это было и паломничество, и ответственная миссия одновременно. Она спасала Пиону от насильственного брака, но, кроме этого, сама хотела побывать в Святом Граде. Это отвлечет ее от изнуряющей тоски по Мартину, от краха ее любовных надежд, от стыда перед братом Уильямом, который считает ее предательницей. О, Уильям не сможет не простить ее, ибо всем известно: паломникам, преодолевшим все трудности и опасности и преклонившим колени у Гроба Господнего с искренним, полным раскаяния сердцем, прощаются все грехи.
Об этом размышляла Джоанна, когда уже ближе к вечеру они достигли пределов Лидды с руинами церкви Святого Георгия.
Здесь аль-Адиля поджидали его люди, которые принялись устраивать на спинах мулов подарки короля Англии султану Саладину, поднесли для знатной спутницы эмира богатые носилки. Здесь же мнимую Иоанну Плантагенет должны были оставить ее спутники, но прежде все они преклонили колени у гробницы святого Георгия.
Джоанна тоже молилась у гробницы святого Георгия, покровителя милой ее сердцу Англии. Но, даже молясь, она не могла скинуть вуаль, а когда после молитвы ее спутники стали прощаться с мнимой Иоанной Сицилийской, только молча протянула рыцарям руку для поцелуя. Обри, потеснив графа Торонта, первым шагнул к ней, и Джоанна ниже опустила голову, скрываясь за складками вуали. Обри шепеляво говорил цветистые учтивые речи, обещал молиться за Иоанну Плантагенет, а она с нетерпением ждала, когда он выпустит ее руку из своих. И хотя она подала ее для поцелуя в перчатке – выглядело это не слишком учтиво, поскольку ей предстояло надолго расстаться с единоверцами, – Джоанна опасалась, что муж узнает ее. Не узнал. Может, он и не любил ее никогда, если сердце ничего не подсказало Обри в минуту расставания? Огорчило ли это Джоанну? Если бы она хоть что-то испытывала к Обри, то и расплакаться бы могла. Но через миг женщина и думать забыла о муже, услышав от Онфруа де Торон, что эмир отправляет ее женщин назад.
– Как это? Кто же тогда будет прислуживать мне в пути?
Онфруа только разводил руками, сообщив, что Малик аль-Адиль дал согласие лишь на то, чтобы с госпожой остались две женщины, да и те из местных армянок: с того времени, как наладились отношения между Саладином и императором Константинополя, сарацины терпимо относились к христианам восточного толка.
Как бы повела себя в данной ситуации Пиона? Изображая сестру короля Ричарда, Джоанна даже ногой топнула, требуя от Малика пояснений. Тот ответил со своей обычной светлой улыбкой: разве его нежной розе не сообщили, что их брак должен произойти тайно? А если он явится с христианкой, которую сопровождает целая свита, это не может не привлечь внимания, и тогда весь их договор с Мелеком Риком сойдет на нет.
Джоанна уступила. Уже подойдя к ожидавшим ее носилкам, она оглянулась на дорогу, где в облаке пыли скрылись ее спутники, и глубоко вздохнула. От грусти? Обреченности? Ей вдруг стало страшно. Но молодая женщина тряхнула головой, отгоняя сомнения, и напомнила себе, что однажды уже доверялась аль-Адилю.
И вот снова…
Однако на этот раз все было иначе. Джоанна сразу ощутила это, когда Малик стал держаться с ней более откровенно. Не только изысканные фразы, но и прикосновения, желание самому услужить, оказаться рядом, подсадить в носилки.
– Вы не должны гневаться за мое желание быть ближе к вам, о невеста моя! – говорил эмир, двигаясь рядом с ее носилками и склоняясь в седле, чтобы иметь возможность видеть ее лицо, с которого она наконец могла откинуть вуаль. – Но я помню, какого вы рода, и только сознание того, что вы отныне принадлежите мне, делает меня более дерзким. О, не смотрите так холодно. Я ведь нравлюсь вам, Джованна? Скажите, могу ли я рассчитывать на то, что не только уважение к моему сану послужило тому, что вы согласились стать моей супругой? О, как бы я хотел верить, что сраженный вашей красотой Малик может надеяться, что однажды ваше сердце раскроется моей любви, как раскрывается цветок лучам солнца. Ибо все, о чем я мечтаю, – это вознести вас так высоко, как только смогу.
Благородные слова. И полные призывной страсти взгляды, торжествующая улыбка. И если аль-Адиль в пути не затрагивал Джоанну ежеминутно, то только потому, что его положение в присутствии свиты не позволяло ему вести себя, как влюбленному юнцу.
– О, он так восхищается вами, госпожа! – произнесла одна из армянок, молоденькая смуглая Гаянэ, наполняя для Джоанны кубок из яшмы подслащенной медом водой, причем не разлив ни капли, несмотря на то что носилки потряхивало.
Другая, Даниэла, которая была постарше и у которой над верхней губой темнела полоска усиков, осмелилась сказать, что настоящая Иоанна Плантагенет уже давно бы осадила эмира с его ухаживаниями. При этом армянка сурово сдвинула брови: эта женщина из свиты королевы Сицилийской всем своим видом показывала, что не одобряет подмены, в которой ей приказали принять участие.
Джоанна молчала весь путь, обменявшись с аль-Адилем не более чем парой фраз. Занавески носилок защищали ее от пыли, но все равно горьковатый привкус пепла проникал и сюда. И везде следы разрушения и тлена. На повороте дороги воронье поднялось с полуобглоданной туши осла, в стороне лежала мертвая собака. Хорошо хоть мертвых тел больше нет. Аль-Адиль пояснил: люди ушли из этих мест, так как по приказу Саладина в округе были отравлены все колодцы.
Да, местность вокруг казалась мертвой и безжизненной. Но опасность все же существовала. И когда на вечерней стоянке для Джоанны разбили шатер, стражи окружили его плотным кольцом. Аль-Адиль сказал, что это сделано для ее же блага: с недавних пор здесь снуют шайки бедуинов, а эти разбойники никому не служат, и лучше ему позаботиться об охране самой большой драгоценности его сердца.
– А ведь некогда тамплиеры избавили этот край от набегов бедуинов, – не смогла не заметить Джоанна.
Эмир ответил, что, если они смогут выполнить то, что задумал Мелек Рик, однажды он, аль-Адиль, возьмет тамплиеров себе на службу, дабы они, как и ранее, охраняли пути в Иерусалим.
– Но все это мы обсудим немного позже. – Лукаво улыбнувшись, аль-Адиль поклонился ей и пошел к своим людям.
Когда это – немного позже? Эти слова эмира взволновали Джоанну. День был на исходе, все располагались на отдых, однако шатер установили только один, и Джоанна сидела в нем, даже не скинув плаща. Женщина, волнуясь, гадала: не решит ли эмир Малик аль-Адиль, что раз сестра короля в его власти, то можно и не ждать, когда состоится их бракосочетание, а заполучить ценный трофей уже сегодня?
Суровая армянка Даниэла зажгла ароматные курения, чтобы освежить пыльный воздух, а Гаянэ помассировала госпоже плечи, но Джоанна все равно была слишком взволнована, чтобы расслабиться. Она слышала, как молятся мусульмане, и ожидала, что будет, когда их молитва окончится.
Наконец появились слуги с подносами, на которых были лепешки, миндальное печенье, виноград и ломтики сушеной дыни, а также красивые кувшины с напитками. Расставив все на низеньком столике, слуги с поклонами удалились, но тотчас пола шатра откинулась и появился аль-Адиль. Он был все в той же светлой распашной одежде, под которой поблескивала кольчуга, и чувствовал себя в шатре не гостем, а хозяином. Когда он сел, Джоанна достаточно резко спросила:
– Чем я обязана вашему визиту в столь поздний час?
Улыбка на миг исчезла с лица аль-Адиля, но потом он снова улыбнулся.
– О, звезда моей любви, вы ведь не невинная дева, чтобы так опасаться мужчину. Не сверкайте очами, я не посмею поступить с вами, как поступают эти шакалы бедуины с оказавшимися в их власти пленницами. И хоть мне горько, что мысль о нашем сближении столь ужасает вас, я скажу: не только мое почтение к благородной невесте и уважение к гордому Мелеку Рику вынуждает меня ночевать вдали от вас, но и моя вера. Ныне у нас на исходе священный месяц рамадан. А я, как всякий правоверный мусульманин, чту пост этих дней. И хотя на время моей поездки я был освобожден от всех предписаний поста, мне еще предстоит очиститься и вымолить прощение за это освобождение. Это дело моей души, ибо в исламе отсутствует духовенство, которое может отпускать грехи верующим от имени Бога. Мусульманин сам отвечает перед Аллахом за свои деяния.
Джоанна перевела дыхание и села за столик напротив аль-Адиля. Все, как и ранее: сначала она опасается этого иноверца, а потом проникается к нему симпатией и доверием. И молодая женщина, с охотой отпив немного виноградного сока, стала слушать объяснения «жениха», что строгий пост рамадана в течение каждого светлого дня после захода солнца можно уже и не соблюдать.
К тому же аль-Адиль заметил с усмешкой:
– А еще насчет рамадана в Коране написано: «Разрешается вам в ночь поста приближение к вашим женам: они – одеяние для вас, а вы – одеяние для них».
Джоанна поперхнулась напитком, а эмир рассмеялся. И все же глаза его оставались серьезными.
– Мне нравится ваша гордость, моя светлая пери, однако я надеюсь, что однажды вы поймете, что вам никуда не деться от того, чтобы сплести со мной ноги, – так называют у нас плотскую любовь, какая дарит столько услады. Разве нет? И я обещаю, что сумею вырвать из вашей груди восторженные стоны. Ибо вы – моя судьба. Я понял это, когда впервые увидел вас. В этом была воля самого Аллаха – именно он держит в своей руке все нити судеб.
При этом он с серьезным видом провел руками по лицу и на миг прикрыл глаза.
Джоанна поставила на место бокал, стараясь, чтобы аль-Адиль не видел, как дрожит ее рука.
– У нас в таких случаях говорят: «Пути Господни неисповедимы». И может, вы совсем не обо мне говорите, когда упоминаете волю Всевышнего? Ведь у вас уже есть жены, не так ли? Некогда вы мне рассказывали о жене султана Салах ад-Дина, но ничего не поведали о себе.
– Глупец был бы тот, кто, желая заполучить женщину, начал бы рассказывать ей о других. Для мужчины единственная лишь та, что владеет его сердцем в данный момент. А мой гарем… На Востоке гарем является символом власти и успеха так же, как корона, скипетр и держава на Западе. Гарем – символ состоятельности мужчины, его власти и благосостояния. Великий пророк Мухаммад сказал: «Лучший человек в моей общине тот, у кого больше всех жен». Но мы желаем мира в своей семье, и даже самую прекрасную наложницу в гареме надо сначала покорить, потому что любовь должна быть только по согласию. Насилие запрещено, если мужчина не хочет прослыть варваром и не вызвать презрение и насмешки других мужчин.
Для Джоанны все это было внове. Но она не была наивной, чтобы считать, что в мире ислама все так уж благочинно. У христиан браки тоже должны складываться по согласию молодых, но как часто это нарушается…
– В гаремах мусульман есть женщины-христианки? – спросила она.
– Есть. Но известно, что Пророк – благословение и привет ему! – объявил четыре качества невесты притягательными для правоверного: красота, богатство, происхождение и ревностность в исламе. Поэтому мы обычно заставляем иноверок принимать ислам.
– Заставляете?
– Скажем так: мы ставим их перед выбором. Или она остается просто игрушкой своего господина, или может добиться почета и высокого положения, но для этого ей обязательно надо перейти в ислам, для чего достаточно произнести ритуальную фразу: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его». Но должен заметить, ваши единоверки порой бывают на редкость упрямы, когда речь идет о смене веры.
– Это делает им честь!
– А как по мне, то это свидетельствует об их безрассудстве! Так, к примеру, однажды в гарем моего братасултана попала белокурая красавица, дочь самого Раймунда из Триполи, и хотя ее отец условился с Салах ад-Дином, что его Мария будет женой султана, упрямица продолжала поклоняться вашему трехглавому богу Троице, и постепенно ее положение ухудшалось, она скатывалась все ниже и ниже.
Джоанна была заинтересована. Дочь бывшего регента Иерусалимского королевства графа Раймунда Триполийского? И она заметила, что, как известно, граф Раймунд был бездетным, поэтому и усыновил детей своей супруги Эшивы Галилейской.
– Так принято считать. – Полные губы аль-Адиля в обрамлении холеной бородки изогнулись в улыбке. – Однако в ранней молодости граф Триполи зачал дочь Марию, и именно она долгое время служила залогом мира между графством Триполийским и владениями султана. Вам ведь известно, что Раймунд продолжал торговать с моим благородным братом и пропускать через свои земли его войска? Они были родственниками, и не вина графа, что его дочь отказалась принять ислам.
Джоанна вспомнила, что из-за того, что Раймунд оставался в союзе с Саладином, многие считали графа предателем. А он даже не мог сообщить, что породнился с султаном, так как его дочь, оставаясь христианкой, была лишь наложницей, шлюхой, как бы назвали не вступившую в брак сожительницу Саладина ее единоверцы. Да и стань Мария ренегаткой, даже законной женой, кто бы в Иерусалимском королевстве принял этот брак тогда всерьез?
Ну а сейчас?
Джоанна содрогнулась.
– Разве Ричард не сказал вам, что его сестра останется христианской королевой в Иерусалиме?
Она не заметила, что говорит об Иоанне в третьем лице, но и аль-Адиль не придал этому значения. Он лишь с грустью отметил, что условия Ричарда ему ясны, он готов их принять, хотя и понимает, на какой риск идет, пытаясь сделать своей женой и правительницей Иерусалима иноверку. И Малик бы не рискнул согласиться на подобный союз, если бы не желал так сильно заполучить ту, что покорила его душу и сердце.
Его глаза засияли, и молодая женщина опять уловила в голосе эмира с трудом сдерживаемую страсть. Разумеется, ей должно было льстить, что она так нравится этому влиятельному иноверцу, но сама она к нему никаких чувств не испытывала. Более того, одна лишь мысль, что она может стать возлюбленной сарацина, вызывала в ней оторопь – в этом она понимала Иоанну, как и понимала, какому риску подвергла себя, придумав эту затею. Сейчас это стало особенно ясно, ибо, обсуждая эту подмену с Пионой, она еще не знала, как сильно эмир желает ее саму.
– Мой король согласился на этот союз, так как стремился закончить войну миром, – сказала Джоанна, стараясь снова перевести разговор от чувств на государственные дела. – Но основой этого союза должно стать усиление христианства в краях, где со своим супругом будет править госпожа христианка!
– О, Мелек Рик даже хотел, чтобы я и сам принял христианство, что так же невозможно, как и то, что солнце взойдет на западе, а опустится на востоке. Но наш брак… Тут есть свои условности. И вы должны принять тот факт, что прежде всего он будет совершен в присутствии муллы по нашему обряду. Ибо в землях дар аль-Ислам [47]брак считается действительным только тогда, когда он совершен с соблюдением соответствующих обрядов, освященных именем Аллаха.
«Но такой брак никогда не будет считаться законным среди христиан!» – подумала Джоанна. И Пиона была не так уж неправа, отказываясь от подобной чести – стать супругой мусульманского правителя. Нет, она скорее бы умерла, чем оказалась опозоренной в глазах единоверцев, когда бы те узнали, что в отношении сестры короля Англии нарушено священное таинство христианского брака. Вот и выходит, что великолепный, на первый взгляд, план Ричарда Львиное Сердце об объединении в Иерусалиме двух религий изначально был обречен на неудачу.
Джоанне стало грустно, и, сказавшись утомленной, она попросила позволить ей отдохнуть. Но на прощание произнесла:
– Я вверила вам свою честь, Малик. И пусть я не знаю тонкостей вашего договора с королем Ричардом, но я буду покорна, так как верю, что два столь достойных мужа не поступят бесчестно с женщиной благородных кровей.
Аль-Адиль взглянул на нее с невольным удивлением.
– О, какое смирение! А ведь я слышал, что королева Иоанна Сицилийская своенравна и непроста…
– Не будем об этом! – прервала его Джоанна.
Ей надо было следить за каждым своим словом и не давать понять, что она осознанно играет роль Пионы. Просто неосведомленность, когда она себя принимает за посланницу мира, чтобы позже было чем аргументировать свое присутствие вместо Пионы. Дескать, сестра Ричарда послала ее сыграть свадьбу по доверенности, как часто делалось в знатных семьях Европы. И все же Джоанна понимала, что ведет очень опасную игру и что аль-Адиль, этот улыбчивый и любезный вельможа, вряд ли будет доволен, узнав, как его провели две христианки. Поэтому она и держалась не как Иоанна… даже будучи в ее короне, изображая ее и ведя эти разговоры о будущем браке мусульманина и христианки…
Уже после ухода аль-Адиля она долго ворочалась, гадая, что ее ждет. Прошел только день, ясный, нежаркий, солнечный. Итальянское судно уже отбыло из порта Яффы, но сколько дней понадобится, чтобы оно дошло до Рима? Как долго удастся в лагере крестоносцев скрывать присутствие Пионы, выдавая ее за Джоанну де Ринель? Как поступит Ричард, когда все откроется? В любом случае Джоанна была уверена, что король не тот человек, который бросит свою родственницу в беде. Да и Уильям, как бы он ни относился к сестре, не потерпит, чтобы Джоанна осталась у сарацин.
На следующий день кавалькада аль-Адиля свернула с широкой дороги паломников, и через некоторое время путники оказались на тропе, известной только местным жителям. Джоанна заметила, что тут уже не было следов разрушений, отмечавших весь их путь по основной дороге паломников. Равнинный ландшафт сменился холмами, стали часто попадаться кактусы и запыленные оливковые рощи. Молодая женщина приглядывалась к приметам в надежде запомнить путь, но дорога петляла все сильнее и сильнее. И хотя Джоанна пыталась определить направление по солнцу, оно было то слева, то справа, и она, не будучи опытным следопытом, вскоре совсем запуталась. К тому же ее таким плотным кольцом окружила стража, делавшая знаки, чтобы госпожа скрылась за занавесками, что ей пришлось уступить. В итоге, откинувшись на прохладные атласные подушки, Джоанна даже задремала под размеренную поступь мулов.
Аль-Адиль теперь почти все время ехал во главе отряда. Порой он отправлял вперед часть своих спутников, иногда же к нему присоединялись новые всадники, что-то сообщали и ехали дальше в свите эмира. Лишь ближе к вечеру брат султана вновь подъехал к носилкам Джоанны. Опустив край чалмы, закрывавшей его лицо от пыли, он участливо осведомился, не утомлена ли она, не желает ли проехаться верхом. Затем сказал, что ей, конечно, не следует привлекать к себе внимание своим европейским блио и венцом с зубцами-бутонами, поэтому он позаботился, чтобы его невесте привезли достойное знатной мусульманской путницы одеяние. И во время одной из остановок Джоанна облачилась в серо-сиреневое платье из легкого шелка с широкими рукавами и такие же широкие шаровары. Англичанку позабавила эта одежда, однако она нашла ее удобной и красивой, а что касается тюрбана из нежной розовой парчи, то европейские дамы еще в Акре нашли их весьма элегантными и носили с удовольствием. Однако там они не закрывали лица, в то время как теперь Джоанне пришлось облачиться в легкую муслиновую чадру, расшитую золотыми узорами и утяжеленную по краю рядом блестящих золотистых бляшек.
– В вас не должны видеть иноземку, моя нежная пери, – пояснил Джоанне аль-Адиль. И добавил со своей обычной ироничной усмешкой: – К тому же в Коране сказано: «О Пророк! Скажи женам своим и дочерям своим, и женщинам верующих, чтобы они плотно опускали на себя свои верхние покрывала».
Он то и дело цитировал суры Корана, хотя не мог не заметить, что прекрасная спутница зачастую пропускает его слова мимо ушей, разглядывая то искривленный ствол смоковницы на повороте, то насыпь камней на склоне холма. Зато она не могла не выразить восхищения, когда он внезапно стал преподносить ей ценные подарки: то налобную подвеску с хризолитами на цепочках ажурной работы, то массивный золотой перстень с алым карбункулом [48], то изящные браслеты с чеканными узорами, мелодично позвякивающие, когда она надела их на запястья.
– Как он балует вас, госпожа! – восхищенно лепетала глупышка Гаянэ.
А суровая Даниэла твердила сквозь зубы, что за эти подарки сарацин захочет получить ее душу и заставит принять ислам. Недаром слова Корана не сходят с его языка.
К ночи они опять сделали остановку, и аль-Адиль навестил Джоанну. Она уже не так опасалась его визитов, особенно когда поняла, что занимательной беседы вполне достаточно, чтобы отвлечь эмира от любовных мыслей. Они даже заспорили о вере.
– Вы, христиане, верите, что пророк Иса – сын Божий, – с насмешкой говорил аль-Адиль, разрезая сочный апельсин и протягивая дольку Джоанне. – Наивность и ересь, как объясняют наши суфии [49]. Всевышний слишком велик, чтобы опуститься до того, чтобы родить сына. Поэтому Иисус всего лишь Слово Божье, дух, который Аллах вдул в Мариам из Назарета. Да, мы почитаем основателя вашей религии Ису бен-Мариам, хотя и порицаем учение, которым опутали вас ваши священники. Как можно верить, что есть и Отец, и Сын, и Святой Дух, тем самым искажая истину, что Создатель един! И вообще, в вашей вере много всяких нелепостей. Так, например, вы тешите себя надеждой попасть в рай после кончины, в то время как наш Пророк обещает за наши воинственные подвиги процветание уже в этой жизни и рай со сладостными гуриями в загробном мире. И все же я не понимаю, почему вы, поклонники Исы, благословлявшего кротость и смирение, взялись за мечи? Наш же Мухаммад – да будет он славен и велик! – не обманывал нас и откровенно призывал расширять мусульманство с мечом в руках.
Смакуя дольку апельсина, Джоанна невозмутимо ответила:
– Да, наш Иисус проповедовал любовь и милосердие. Но Он же сказал: «Не мир, а меч принес я вам». И у христиан не существует запрета поражать мечом врага, однако наше Евангелие учит солдат умеренности и справедливости, ибо нам запрещена несправедливая война. Сейчас же мы воюем, чтобы противостоять вам, готовым – я повторяю ваши же слова, аль-Адиль, – нести мечом ислам до краев мира. Этот ваш джихад…
– О, женщина, не говори о том, чего не понимаешь! – вскинул руку эмир. – Вы считаете джихад войной, однако на ваш язык это слово с арабского переводится как «стремление». И это действительно стремление обратить мир в истинную веру пророка Мухаммада. Поэтому наши войны ведутся не ради убийства, а с желанием наставить заблудшие души на истинный путь. О, я вижу, вы улыбаетесь?.. Вы странная.
Джоанна действительно не смогла скрыть улыбку, представив, как бы повела себя сейчас непримиримая в вопросах веры Иоанна Плантагенет. Но разве сама Джоанна не была непримиримой? Ее глубоко возмущали слова аль-Адиля о восхвалении кровопролития ради веры. Однако она не сестра Ричарда Львиное Сердце и не смеет выражать свой гнев при брате султана, как бы непременно поступила Пиона. Забавно – принцесса Плантагенетов и эмир мусульман, то и дело цитирующий суры Корана! И чтобы отвлечь аль-Адиля от речей о превосходстве своей веры, Джоанна взяла лютню и спела ему песнь о графе Роланде. Аль-Адиль внимательно слушал, потом стал восхищаться достойным франкским графом, погибшим, но не сдавшимся врагам и не предавшим своего правителя. Джоанна отвечала на многие вопросы эмира, но не спешила оповестить его, что граф Роланд и его сюзерен Карл Великий сражались как раз с мусульманами.
В последующие дни Джоанна заметила, что местность постепенно поднимается все выше в гору. Они приближались к Иерусалиму, а она была наслышана, что дорога туда ведет все время вверх, – совершается восхождение к Святому Граду, как говорили побывавшие там паломники. Местность стала оживленнее, молодая женщина то и дело замечала пасущихся на сжатых ячменных полях коз и стада овец, видела работающих на току быков, к которым зачастую был припряжен на подмогу ослик.
Англичанка Джоанна с интересом смотрела по сторонам. Это были уже Иудейские горы, уходившие вдаль ржаво-розоватыми волнами. Дикий пейзаж, но и своеобразный в своей первозданной красоте. Была осень, конец октября. В Англии в это время идут дожди, а деревья покрыты золотом и багрянцем. Здесь же светит солнце, взлетают ввысь пышные султаны пальм, трепещет листва тополей, а склоны покрыты зарослями можжевельника и олив. Нельзя без умиления смотреть на все это, без волнения дышать этим воздухом… И скоро она увидит Иерусалим!
Аль-Адиль не мог не заметить ее воодушевления, когда говорил, что они уже близко к Святому Граду. Она тут же начинала расспрашивать, когда сможет посетить святые места, но он умерил ее пыл: не сразу, ведь ее приезд не должен привлечь к ней внимание. Только после того, как его звезда окажется под защитой супружества, после того, как они «сплетут ноги»… Это последнее выражение поначалу смущало Джоанну, потом она стала злиться.
Однако некоторое облегчение ей принесло известие, что в последний день пути аль-Адиль вынужден оставить свою невесту.
Случилось это, когда к свите эмира примчался одетый во все черное одинокий всадник, с которым аль-Адиль о чем-то долго разговаривал, отъехав в сторону, а потом они оба приблизились к Джоанне.
– О, звезда моих очей! – воскликнул эмир. – Несмотря на счастье, какое я испытываю подле вас, сейчас я вынужден уехать. Меня вызывает мой повелитель, и, похоже, несколько дней мы не будем видеться. Вас далее проводит мой человек. Можете располагать им и ни о чем не тревожиться. Зовут его Абу Хасан, и я полностью ему доверяю.
Джоанна взглянула на Абу Хасана со спокойным интересом, присущим высокородным особам, которые могут без смущения рассматривать тех, кто ниже их по положению. Она увидела перед собой сурового худощавого араба, его коричневое лицо с резкими чертами обрамляло, словно вуаль, черное покрывало, прикрепленное к войлочному кольцу, обвивавшему голову. Одет он был как мирянин, но что-то в его выправке сразу указывало, что это воин – ловкий и проворный. К тому же на его поясе висела сабля в дорогих чеканных ножнах, а на щеке под скулой виднелась глубокая отметина рваного шрама. Встретившись взглядом с англичанкой, Абу Хасан с достоинством коснулся рукой лба и груди и слегка склонился в седле. Но даже его поклон указывал, что это человек гордый и знающий себе цену. Еще Джоанне не понравилась его улыбка. Какова у человека улыбка, такова и душа. А верный человек аль-Адиля показался ей мрачным и жестоким. Поэтому, когда эмир аль-Адиль ускакал, Джоанна предпочла сразу укрыться в носилках.
Святой Град они увидели через пару часов, когда Абу Хасан вновь вывел их отряд на старую дорогу паломников, о чем свидетельствовал каменный остов некогда стоявшего тут большого креста, подле которого раньше верующие делали остановку перед вступлением в град. Иерусалим был виден отсюда как светлый сияющий мираж. Джоанна глядела на него счастливыми глазами, сердце ее учащенно билось. О, как она понимала тех паломников, какие приходили сюда, не страшась опасностей и тягот пути! И, завидев Святой Град – центр мира! – начинали рыдать и петь псалмы, опустившись в религиозном экстазе на колени.
Но мнимая сестра короля-христианина, облаченная в восточный наряд и окруженная сарацинской свитой, не могла позволить себе подобного. Этот город был утерян для ее единоверцев; она слышала отдаленный крик муэдзина с его башен, видела вереницы верблюдов, двигавшиеся по направлению к Иерусалиму, и проезжавших мимо воинственных сельджуков с круглыми щитами; на обочине дороги отдыхали путники в истрепанных чалмах и полосатых халатах иноверцев. А еще Джоанна разглядела, что стены Святого Града во многих местах разрушены, однако их, похоже, восстанавливают и они покрыты сеткой строительных лесов. После штурма Саладина так и не привели в порядок те бреши, какие образовались от ударов стенобитных орудий, и теперь спешно старались наверстать упущенное. Султан готовился к штурму своего страшного врага – Ричарда Львиное Сердце.
– Мы поедем в Священный Град прямо сейчас? – спросила мнимая Иоанна Плантагенет, приблизившись к Абу Хасану. И растерялась, не зная, поймет ли этот араб ее речь?
Однако тот ответил на довольно приличном лингвафранка:
– Разве мой господин, благородный Малик аль-Адиль, не пояснил, что о вашем приезде не должны знать? Тогда скажу: мы вступим в Эль-Кудс лишь под покровом темноты. Пока же, благородная госпожа, вы можете провести время там. – И он указал хлыстом куда-то в сторону. – Ваши паломники почитают это место.
Джоанна увидела за густыми зарослями руины строений, в которых опознала христианскую базилику и арочные своды клуатров [50]. Похоже, некогда здесь была святая обитель, ныне разрушенная, как и все, что было построено во времена Иерусалимского королевства, следы которого старательно стремились уничтожить новые хозяева.
Джоанна не знала, что это за место, на ее вопросы Абу Хасан только презрительно скривил рот, однако ранее бывавшая в этих краях армянка Даниэла, в кои-то веки избавившись от вечно хмурого выражения лица, с благоговением поведала, что это место в старину называлось «город Иудин» и именно здесь в древности произошло два важных события: родился Иоанн Креститель и состоялась встреча беременной Девы Марии с Елизаветой, матерью Иоанна. При крестоносцах тут был построен монастырь Предтечи, а у источника, который находится на склоне, по библейскому преданию и встретились святые жены.
Джоанна была потрясена. Наконец-то она в святых местах! Зелень тут была гуще, ощущалось присутствие воды, к тому же ныне, при владычестве сарацин, сюда сходились те из христиан, кому Саладин позволил остаться. Правда, они были верующими восточного толка – греки, армяне, копты, яковиты – все схизматики, как считали приверженцы Папы Римского после раскола христианской Церкви [51]. Однако и они почитали Библию и молились тому же Богу и святым, что и англичанка Джоанна. Молодая женщина заметила, что многие, кто преклонил колени у священного источника встречи Марии и Елизаветы, выглядят как мусульмане – смуглые и черноглазые, в чалмах и плоских пестрых шапочках поверх темных волос, их женщины кутали головы в длинные покрывала. Но все же это были христиане здешней земли, почитавшие Иоанна Предтечу и святых матерей даже под владычеством мусульман.
Однако нынешние правители и их подданные не проявляли особого уважения к святыням иноверцев. Джоанна видела, что рядом с местом, где благоговейно молились восточные христиане, какие-то бедные сарацины продолжали крушить кирками стену былой базилики, укладывали камни в тележки и увозили на постройку своих жилищ, причем грубо отталкивали молящихся, если те попадались им на пути. Неподалеку группа мусульман расположилась отдыхать под оливами, а какой-то пастух пригнал своих коз к обложенному камнями водоему, в который лилась струя из священного источника, а когда христиане зароптали, пастух сердито замахнулся на них посохом, отгоняя прочь.
Армянка Даниэла даже руки заломила:
– О, что же это такое! Как можно осквернять нечестивыми животными воду, подле которой Елизавета приветствовала саму Богородицу!
Джоанна спешилась и хотела пройти к источнику, но Абу Хасан загородил ей путь конем.
– Нет! Или вы забыли приказ вашего господина аль-Адиля? Вы не должны привлекать к себе внимание.
Джоанна рассердилась. Надменно вскинув голову в тюрбане, она резко произнесла:
– Прочь с дороги! Ваше дело – оберегать меня, а не приказывать. Вы вольны проявить себя только в том случае, если возникнет угроза, а пока не смейте мешать мне!
Худое хмурое лицо Абу Хасана застыло, только темные глаза смотрели сурово и пристально. Но Джоанне было не до того, чтобы реагировать на гнев слуги. А вот Даниэла выглядела довольной: наконец-то госпожа показала норов, достойный знатной дамы, а не ведет себя, как смиренная пленница. И армянка почти с вызовом поглядела на застывшего, словно темное изваяние, Абу Хасана и проследовала за Джоанной к источнику, намереваясь помолиться.
Пастух, увидев приближающуюся к источнику госпожу, облаченную в богатые одежды, поспешил почтительно поклониться и даже принялся отгонять своих коз, когда она повелительным жестом приказала ему убираться. И все же Джоанна не посмела преклонить колени в молитве. Абу Хасан прав, ей не следует держаться так, чтобы о ней пошли слухи, ее дело – просто выиграть время, пока она не сможет открыться и уехать… если ей позволят. Поэтому молодая женщина лишь молча наблюдала, как истово молятся у святого источника ее армянки, как вновь сходятся их единоверцы. Джоанна же осмелилась только коснуться рукой каменной арки, под которой бежала вода, и, прикрыв глаза, тихо прошептала слова молитвы:
– Радуйся, Мария Благодатная! Блаженна ты в женах, и благословен Иисус, плод чрева твоего!..
Читать бесплатно другие книги:
