«Девианты» Танк Таня

Часть вторая

На часах не было еще девяти, а в редакцию «Девиантных» уже начали подползать первые работники. Точнее, работницы — все, как одна, в джинсах, немарких батничках и с белесыми ресницами. На фарфоровом, почти бескровном лице Алины Кориковой читалась решимость свернуть сегодня хотя бы одну из гор, смазливая мордашка другой корреспондентки Юли Колчиной несла во внешний мир лишь один посыл: «Осторожно! Я на грани!» Это была та самая рыженькая Юляха, которую четыре года назад привели на новогодний корпоратив Ростунов с Кузьминым. Насмотревшись на новых знакомых, девчушка решила тоже податься в журналистику. И вот, через два года внештатной работы, Яблонская наконец-то взяла ее в «Девиантные».

— Как достали эти пробки! — бросила в воздух Юля. На глаза у нее тут же навернулись слезы. — Я сейчас с тремя пересадками ехала. Набрали этих чурок, возят как картошку. Меня так затошнило, что пришлось выйти…

— Рвало? — деловито уточнила возникшая на пороге зам главного редактора Светлана Серова, внешне ничем не примечательная, но вполне приятная особа лет тридцати. Вернувшись после изгнания Черемшанова в «Девиантные», Яблонская произвела Кудряшова в ответсеки, в замы же позвала мало кому известную, но с хорошим журналистским портфолио Серову. Корикова была уязвлена — она почему-то считала, что правой рукой Яблонской должна стать она. Вместо этого Яна повысила Корикову на каких-то полступеньки — до старшего корреспондента.

— Так рвало, Юль, или нет? — повторила Серова.

Колчина замялась. Ей очень хотелось сказать, что да, рвало, долго и мучительно. Но в силу врожденной честности она подавила в себе это искушение:

— Нет, перетерпела, Свет. Но я скоро сдохну на этой работе…

— Да ладно, Юль, не нагнетай, — подала голос Корикова, которая уже вовсю просматривала электронную почту. — Сейчас все так работают. Кому легко-то?

— Я каждое утро просыпаюсь и плачу, — Колчина всхлипнула. — В понедельник еще нормально, во вторник похуже, а в среду я уже никакая. Каждый день этот конвейер, поток, все строчишь, строчишь, как пулеметчик… А потом едешь домой через эти пробки страшенные. К девяти кое-как доберешься, сполоснешься и сразу спать валишься. А жить-то когда?

Переобуваясь в туфли (мягкой кожи мокасины на низком каблуке), Серова внимательно прислушивалась к монологу Колчиной. М-да, сдает Юлечка, стареет на глазах. Каких-то два года в штате «Девиантных» — и куда, скажите, делись эти плутовские глазки, эта уверенная улыбка востребованной девушки? Сейчас Юле слово ни скажи — тут же в слезы, под глазами не сходят тени, а верхняя губа нависла над нижней, отчего у Колчиной всегда какой-то недовольный, нахохленный вид. А выражение лица? Казалось, за два года службы в «Девиантных» спектр эмоций, которое оно стало способно выражать, чрезвычайно упростился. Выражения стали такие: терпеливо-тупое, оскорбленно-растерянное, жертвенно-безысходное… Многие удивлялись, почему Колчина при ее внешности до сих пор не вышла замуж. Света холодно отмечала про себя: и не выйдет. Мало огня, мало легкости, беззаботности.

— Свет, тебе ипотеку к скольки надо сдать? — деловито осведомилась у Серовой Алина.

— Ну, не позднее одиннадцати, — ответила Света, отлично понимая, что раньше вечера до текста Кориковой она все равно не доберется. Но ничего, пусть Алина все равно поторопится — главное, побольше «закурковать» в редакционный портфель.

— А объем? — задала Корикова еще один дежурный вопрос.

— Как тему раскроешь.

Это была фраза, которую редакторы повторяли изо дня в день.

Алина вздохнула. Она вчера до восьми дописывала круглый стол по депозитам — как всегда, срочно, с колес, в номер. Дома была только в полдесятого. Дочь встретила ее в пижаме и напомнила, что ей к воскресенью надо обязательно расшить пайетками юбку для цирковой студии. Всем девочкам мамы уже расшили, только она одна ходит в старом. «А что такое мамы твоих девочек? — зло подумала про себя Алина. — Если бы я целыми днями смотрела сериалы, как Верка или просто забила бы на нормальный уровень жизни как Наташка, я бы уже три юбки расшила». Но — увы! — даже мысленно обругав Верку с Наташкой, Алина никакого превосходства над ними не почувствовала. Да, Верку не печатают в лучшей городской газете, но у Верки гемоглобин прекрасный, и каждый вечер она под ручку прогуливается по проспекту с мужем. А Наташка хоть и питается колбасой по 87 рублей и ходит три года в одних и тех же джинсах, но тоже, кажется, всем довольна.

Сегодня Алина встала в пять — надо было потушить курицу на ужин и сварить гречу. В шесть она сдернула с «рогов» пыльного велотренажера те же джинсы, что вчера и позавчера, бросила в сумку тушь для ресниц — подкрасится на работе — и припустила с дочкой в школу. От бывшего мужа помощи в воспитании ребенка практически не было. Но жизненный опыт подсказывал Алине, что не расстанься она пять лет назад с Мишей, жить бы ей было совсем не легче. Ко всему прочему прибавились бы ежевечерние неконструктивные разговоры на тему «что ты там до ночи делаешь на этой работе» и «давай бросай все это к чертовой бабушке».

А Алина бросать не могла. Она поздно вышла на работу — в 27, начала с нуля, через два года стала старшим корреспондентом и уже давно чувствовала себя готовой к большему. Ей вот почему-то казалось, что успешный человек не может иметь зарплату 15 тысяч и до 40 лет бегать в корреспондентах. Хотя по последнему пункту она вступала с собой в неразрешимый пока спор: именно бегать ей и нравилось, что-то вынюхивать, хватать и с сияющим лицом нести в редакцию. А в процессе этого — общаться с журналистами из других изданий, с безразличным лицом немного слушать последние сплетни, сдержанно отвечать на улыбки коллег-мужчин…

— Всем привет! — на толстых иксообразных ногах через редакцию проковылял Леша Ростунов. Сквозь привычный тошнотворный запашок нестиранных шмоток и перепревшего пота пробивался оттенок свежевыпитого «пиваса», как он его называл.

— Юляха, не грусти! — бросил он по ходу Колчиной. Та, переглянувшись с Алиной и Светой, скорчила гримаску. В самом деле, обидно, когда вот «это» считает тебя своего поля ягодкой. И неудобно перед девчонками. Колчина год назад отметила 25-летие, и с тех пор в ее сознании словно что-то перемкнуло. Она принялась отчаянно искать знакомств, но неизменно попадала на женатых искателей приключений. Одного из них она дерзнула увести из семьи, но после первой же вкрадчивой беседы о «роковых ошибках» и «новом счастье» ухажер перестал отвечать на Юлины звонки.

Колчина всячески камуфлировала свое одиночество бесконечными рассказами об «одном мальчике» из Москвы, многообещающем романе по переписке «с бизнесменом Матвеем из Киева», ужине «кое с кем» в «Фортеции»… В общем, создавала видимость востребованности и богатого выбора. Но в Юлины небылицы мало кто верил…

Разговор смолк. До официального начала рабочего дня оставалось не больше получаса, а, значит, надо было успеть сделать все свои делишки: проверить личные почтовые ящики, заглянуть на «Одноклассники» и «Вконтакте», виртуально раскинуть картишки на предстоящий день… Однако недавно у «девиантовцев» появилось развлечение, перед которым меркли и социальные сети, и сайты знакомств, и пасьянс. Первым адресом, с которого начиналось их утро, был www.gav-no.ru. Им же они и заканчивали свой день.

Этот типа профессиональный Интернет-портал появился года полтора назад. Помимо тухлых новостишек из журналистского мира вроде увольнений-назначений, пары-тройки беззубых пресс-релизов, капавших туда ежедневно, читать там было ровным счетом нечего. И в силу своей никомуненужности сайт вскоре бы умер тихой бесславной кончиной… Как тут, буквально на последнем издыхании Интернет-ресурса, здесь открылся и быстро развернулся занятный форум.

Нет, профессионалы и профессионалки не бросились обсуждать на нем жанровое многообразие современных газет или, скажем, проблему исчезновения фельетона с печатных страниц. Им также неинтересно было вести дискуссии на тему, этично ли стырить фотографию у бабушки новоявленной звезды, когда бесхитростная старушка ушаркала на кухню за чаем для милой деточки из газеты. Никто не рвался и рассуждать на тему высокой миссии журналиста. «Фишкой» форума стало другое. А именно — генерирование, изложение и смакование сплетен, главными фигурантами которых стали более-менее заметные деятели из местных СМИ.

Для затравки «гавновцы» слегка проехались по главным редакторам ведущих газет города. Так, на форуме появилась ветка о том, что первое лицо газеты «Помело» Николай Юрьевич Пащенко науськивает своих журналюг на сбор компромата, а потом продает его заинтересованным лицам, желающим, чтобы материал не вышел. Затем некто всезнающий объявил о повышенной любвеобильности главной редакторши «Эмских вестей» Ольги Карачаровой. Не было названо ни имен, ни паролей, ни явок, но на ветке было не протолкнуться от желающих вставить свои пять копеек.

Дальше начались бурные обсуждения похождений ведущих мачо журналистского мира. Если учесть, что пишущих мужиков в городе было вдвое меньше женщин, треть из них были с детства пришибленные, половина — алкаши, а оставшаяся мизерная толика — просто страшненькие, то можно представить, какие страсти разгорелись вокруг жалкой горстки этих казанов, как то: Костик Стражнецкий, Влад Вопилов, Петя Гугунин и Антоша Кузьмин.

И никто не брезговал захаживать на www.gav-no.ru — даже Анжелика Серафимовна Крикуненко, за свои долгие годы в журналистике снискавшая репутацию мудрейшей и нравственнейшей представительницы «старой гвардии». Доподлинно было известно, что и она не отказывает себе в удовольствии забрести на www.gav-no.ru, внимательно изучить новые поступления, а потом для очистки совести всплеснуть ручками и патетически воскликнуть:

— О боги, о всемогущий Зевес! Да когда уже закроют этот гадюшник!

В данный момент самой животрепещущей интригой форума было наблюдение за передвижениями и происками Романа Светлова — этой акулы пера современной журналистики, которая вдруг откуда ни возьмись объявилась в эмской акватории, распугав не только незадачливых мальков, но встревожив и рыбешку покрупнее. Медиамагнаты, начитавшись хвалебных постов в адрес Светлова, осведомлялись у главных редакторов своих изданий, нельзя ли заполучить такого ценного сотрудника к себе в штат. Или, в крайнем случае, заказать ему серию сенсаций. В смятенных чувствах пребывали и главреды. С одной стороны, они бы не отказались заиметь для своей газеты яркое перо столичного уровня. Но, с другой стороны, «хладную душу терзала печаль». Кто ж его знает, зачем этот Светлов вдруг «вышел из сумрака»? Что у него на уме? Не хочет ли он, случаем, подсидеть кого-то из них? Что-то тут нечисто…

Рядовой пишущий состав тоже на все лады обсасывал явление Светлова.

— Не понимаю я этот нездоровый ажиотаж, — делился с коллегами Антон Кузьмин, который вот уже три года работал в «Девиантных» корреспондентом криминального отдела. — Его же никто в глаза не видел. Лично я не читал ни одной его статьи.

— Ну как же, Антош, в «Ньюсуике» он был правой рукой самого Парфенова, — с сомнением произнесла Юля Колчина, которая в последние год-полтора все более внимательно присматривалась к Кузьмину на предмет законного брака.

— Да??? А почему ты в этом так уверена? Зайди на сайт «Ньюсуика» и посмотри, кто у Парфенова правая, а кто левая рука. Ты удивишься, но никаким Светловым там не пахнет.

— Но ты же слышал, он вынужден скрываться из-за проблем с последним расследованием…

— Ну-ну. В общем, теперь мне понятен рецепт успеха. Надо свалить годика на три в столицу, а потом возвратиться с важно надутыми щеками. И неважно, чем ты там в Москве занимался — может, был третьим подползающим — тут ты будешь нарасхват. А мы, как бы ни писали, какие бы сенсации не находили, там и будем считаться провинциальными бездарями.

— О да, нет пророка в своем Отечестве, — скорбно заметила Крикуненко.

— Кстати, Анжелика Серафимовна, судачат, что вы были знакомы с этим Светловым. Расскажите-ка, что это за птица, — оторвалась от компьютера Корикова, которая до последнего боролась с искушением вступить в беседу. Алина вела счет каждой минутке, даже на обед отводила себе не более четверти часа. Кроме того, единственная из журналистов «Девиантных», она вела ежедневник, с которым сверялась чуть ли не каждые полчаса. Когда вечером каждое дело из длинного списка оказывалось зачеркнуто красной ручкой, Алина светлела лицом — день прошел не зря.

— О да! Мне посчастливилось знать Романа лично, — вдохновенно начала Крикуненко, с лучезарной улыбкой уставившись куда-то, где стена соединялась с потолком. — И хотя наши судьбы пересеклись всего на миг, воспоминание о соприкосновении с человеком, столь щедро одаренным свыше…

— Ну, понеслось говно по трубам, — перехихикнулись Кузьмин и Вопилов. Влад вернулся в «Девиантные» три года назад — по протекции Кудряшова Яблонская взяла его редактором отдела новостей — должность чисто номинальную.

— Приступ климактерического слабоумия, — довольно громко шепнул друзьям Ростунов.

— Я бы вам, Анжелика Серафимовна, посоветовал книгу воспоминаний о Светлове написать, — веселился Вопилов. — Озолотитесь. А пока кропаете бестселлер, езжайте по стране с серией лекций. На Светлова все сбегутся.

— Господа, вы свиньи, — заметила на это Анжелика Серафимовна. — Я больше ни слова не пророню о Светлове, хоть вы меня распните. Не желаю быть причастной к вашему затхлому мирку, где злоба и зависть вершат скорый неправедный суд. И пусть вас разорвет от сознания того факта, что ни один из вас никогда не приблизится к тому сверкающему престолу, на который моего друга Романа Светлова вознес гений, данный ему милосердным богом!

— О как, — опять заржали Ростунов, Вопилов и Кузьмин. — «Судьбы пересеклись на миг», и уже «мой друг Роман Светлов».

— Лично меня вот что интересует, — опять вернулась к общему разговору Корикова. — Я слышала, этот Светлов ни больше-ни меньше, на место главреда метит. Вот я и думаю…

— Я ничего этого не слышала! — заверещала Крикуненко. — Не смейте вести при мне ваших контрреволюционных разговоров. А на вашем бы месте, Алина, я на Яну Яковлевну молилась. Вы, если не ошибаюсь, каких-то два года в журналистике, а такой стремительный взлет! И все благодаря ей, нашей Яне Яковлевне!

— Ну, не два, допустим, а почти пять. И про какой взлет вы говорите? Вы меня ни с кем не путаете? По-моему, за это время взлетели все, кому не лень, а я как сидела в корреспондентах, так и сижу…

— А тебе редактором хочется? — повернулась к ней Серова. — Знаешь, Алин, а я как раз хотела бы писать. Но как-то все не складывается. Попишу немного, и меня в редакторы двигают.

— И ты этим, типа, расстроена? — с замаскированной язвительностью сказал Вопилов. Вот уж кого не интересовали высокие материи, так это его. Превыше всего Влад ценил статусную должность, хорошую зарплату и возможность покинуть контору не позднее 18.30. И еще один важный плюс он видел в своей профессии — время от времени от какого-нибудь заинтересованного чиновника или бизнесмена ему поступало предложение пройтись в кабачок-сауну. Само собой, за счет приглашающей стороны.

— Да нет, Влад, я не расстроена, — отвечала Серова. — Просто с недавних пор меня это стало удивлять. Я не стремлюсь к должностям, а они все равно меня находят. А некоторые — наоборот. Мечтают о повышении, а так и буксуют на месте…

— Намек понят, — Корикова опять оторвалась от компьютера. — Ну, давайте из меня прожженную карьеристку сделаем! Одной Кориковой нужны должности и деньги, а остальные — все такие святые бессребреники. Ну-ну. Врите себе, врите. Но вы не заставите меня поверить в то, что можно считать себя успешным человеком, имея должность старшего корреспондента и зарплату 15 тысяч.

— В том-то и дело, что критерии успешности у всех разные, — отозвалась Серова. — По твоей логике, Алин, успешен может быть только человек не ниже редактора? Так? А пишущий журналист, значит, неудачник по определению? Но ты забываешь, что карьера тоже бывает разная. Бывает административная — когда из журналиста вырастаешь в редактора. А бывает и творческая — когда за 20–30 лет работы в журналистике ты настолько вырастаешь как творец… Вот кто, по-твоему, круче: главврач или блестящий хирург?

— Ну вот и росла бы творчески, — пробурчала Алина. — Зачем в редакторы-то пошла? Не нашла сил отказаться?

Серова промолчала — судя по всему, достойный ответ на выпад Кориковой у нее пока не родился. Да и многие вдруг почувствовали какую-то неловкость от того, что сказали чуть больше того, чем стоило. Нет, Светлана не носила начальнице последних известий под соусом «а народ думает так» — это было давно проверено. Мало того, она старалась прикрыть журналистов от яниного гнева, когда у них случались мелкие промахи. Но Серова была предана Яблонской еще похлеще Кудряшова, и этим было сказано все …

— Прикиньте, у меня опять сперли сосиски! — поведала коллегам Корикова, возвратившись с кухни. — Давайте камеры какие-нибудь установим, что ли. У меня пока что не редакторская зарплата, чтобы откармливать всех колбасами.

— Ага, а у меня пивас на прошлой неделе кто-то усосал, — недовольно высказался Ростунов. — А у Филатыча постоянно кетчуп тырят. Он вчера матерился, не знал, с чем доширак пожрать.

— Да ну, Алин, камеры — это не дело, — сказал Кузьмин. — И дорого, и бесполезно. В холодильник постоянно кто-то лазит, ты и не усмотришь, кто что взял. Да и не перестанет этот человек воровать! Он просто станет делать это хитрее.

— Дивлюсь вашей осведомленности, мой юный друг, — иронично процедила Крикуненко. — Наводит, знаете ли, на разные мысли…

— Что за ерунда, Анжелика Серафимовна! Если бы эти сосиски тырил я, то неужели бы стал сейчас говорить про то, как обмануть камеру! Вы меня прямо недоумком каким-то считаете, — завелся Антон.

— Не воспаляйтесь тут больно-то, молодой человек. Я знаю, о чем говорю. Это хорошо изученный психологический феномен, — гнула свое Анжелика. — Преступник всегда становится говорлив, когда общественность начинает обсуждать его деяния. Сыплет идеями, версиями…

— Ага, — подхватил Ростунов, — точно, есть такая нездоровая фигня. Кто набздел, тот первый же и начинает возмущаться!

— Алексис!!! — простонала Крикуненко.

— А вообще, интересно, — подала голос Алина. — Обычно кто виноват — тот больше всех и возмущается. А как же тогда надо себя вести, чтобы никто на тебя не подумал?

— Как-как? Сделать морду кирпичом и слать всех в сад, — выпалил Ростунов.

— А мне кажется, это другая крайность, — вступила в беседу Серова. — Нет, умный преступник — ну, в нашем, бытовом значении — не поведет себя ни так, ни эдак. Наверно, он постарается быть в меру возмущенным и в меру равнодушным.

— Уж никак не ожидала, Светлана Андреевна, что вы будете проводить тут школу лицемерия, ликбез аморальности, — напустилась на Серову Крикуненко — впрочем, не с тем напором, как на всех прочих.

— Ты все понял, о загадочный похититель сосисок? — шутливо вскричал Вопилов, корча комические мины. — О, поклянись, что отныне все будешь делать строго по правилам, и мы никогда — слышишь, никогда! — не сорвем с тебя маску!

Все рассмеялись. И даже Корикова, казалось, перестала тужить о пропаже.

Яблонская с Серовой сидели в буфете. На обед Яна ходила по очереди то с Кудряшовым, то с ней. И совсем редко, не чаще раза в месяц, демократично отправлялась в столовку с Кориковой и Колчиной.

Традиционно в разговоре на этих парных обедах солировала Яблонская. Иной раз Серова просто дивилась ее открытости и бесхитростности. Она бы ни за что не рассказала о сделанном в юности аборте или перипетиях давнего романа со Стражнецким. Но что ж — раз Яна так откровенна с ней, значит, доверяет. Только вот неужели она не хочет узнать, о чем думает Серова, как живет и вообще — чем дышит? Странно. Была бы Света начальницей, фиг бы о ней кто что узнал. Зато она бы все у всех повыспросила — это уж будьте спокойны. А Яна — какая все же она доверчивая! Кажется, у нее и мысли нет о том, что ее окружают отнюдь не одни друзья-товарищи…

— Свет, тебе Колчина сдала текст про инвалида-многоженца? — и Яблонская точным движением ножа отчекрыжила кусок отбивной.

— Пока нет, обещала завтра к утру.

— Нет, пусть сдаст сегодня к вечеру! А не успеет — пиши докладную. Будем штрафовать.

— Да она не успеет к вечеру. Пусть уж посидит, когда все разойдутся, подумает над темой, чем кое-как сляпает.

— Да? Ну смотри… И охота тебе, Свет, с ними миндальничать?

— Да я не миндальничаю, Ян. Просто какой смысл требовать сдать текст к вечеру, когда после семи я его читать все равно не буду? А сейчас мы ее вздрючим, она будет спешить, нервничать. И новости в номер кое-как напишет, и про инвалида какую-нибудь хрень наваляет. Кому лучше-то будет?

— Ну как знаешь. Но я что сказать-то хотела — текст с нее сдери, но попридержи.

— В смысле?

— Кое-чего поинтереснее жду, чем колчинская писанина, — и Яблонская заговорщически понизила голос. — Роман Светлов обещал завтра к обеду сенсацию прислать. Байкальский отшельник родом из Эмска! Какие тут могут быть инвалиды-многоженцы, да еще в исполнении этой бездарности? В топку! Кстати, Свет, ты не в курсе, Корикова все еще общается со Стражнецким?

— Да нет, вроде не общается. Да и не больно-то с Костиком теперь пообщаешься. Катюшка, говорят, его в ежовых рукавицах держит, чуть ли не под домашним арестом, — и Серова тихо рассмеялась.

Три месяца назад Вопилов и Кудряшов отгуляли на свадьбе у Стражнецкого. Все получилось так, как еще четыре года назад предсказывал Черемшанов: Костик ответил-таки неким подобием взаимности на многолетний сердечный интерес Катюшки, старшей дочки своего начальника Николая Юрьевича Пащенко. В доказательство этого на свадебном пиру невеста демонстрировала весьма объемистый живот — по размерам явно не соответствующий заявленным пяти месяцам. Шептались, что Катюшка ждет двойню.

За своей неказистой кряжистой дочуркой Папик дал трехкомнатную квартиру со всей обстановкой в новостройке в центре Эмска. Правда, Стражнецкого пока туда не прописали — еще непонятно было, как зарекомендует себя смазливый муженек.

— Ты не маленькая, — наставлял дочку Папик, — прекрасно знаешь, что твой Костик порядочный шалапут. Но ты себя уважай — ты не какая-нибудь голь перекатная, и вправе требовать от него почтительности. А не прочувствует ситуации — пинка под зад. С таким приданым, Катенок, ты в два счета новую любовь найдешь.

Но Костик прочувствовал ситуацию, и в последние месяцы его было просто не узнать. Пьянки в «Стельке» и спонтанные ночевки с незнакомками остались в прошлом. Но Стражнецкий горячо надеялся, что это временно.

— Вот родит Катька, переключится на спиногрызов, и я тут же к вам вернусь, — заверял он товарищей по интересам. — Алинке привет передавайте. Как она там, никого не нашла? Скажите: я ревную!

С того новогоднего корпоратива, когда был разоблачен Череп, у Кориковой со Стражнецким вот уже пятый год вяло тянулось нечто вроде романа. Созванивались нечасто, встречались и того реже — дай бог, раз в месяц. Какое-то воодушевление Алина переживала лишь первые полгода, потом же Костик начал стремительно ее разочаровывать. И Корикова вновь вспомнила о другом человеке.

А другой человек по-прежнему нес верную службу подле Яблонской. В редакции над ним по этому поводу беззлобно посмеивались. И решительно никто не понимал, почему эти двое — не малые уже дети — никак не объяснятся и не поженятся поскорее всем на радость.

«Действительно, какого еще принца на белом коне ждет Яблонская, — размышляла Корикова. — Брала бы уж давно Кудряшова — отличный муж будет. А то — не себе и не людям! Да и не девочка уже, тридцатник отметила. О декрете пора плотно задуматься. Так нет, руками и ногами за свое кресло держится! А глядишь, ушла бы с младенцем нянчиться — кое-кто бы тут вздохнул посвободнее, расправил крылья… И не надо ля-ля, что об этом здесь мечтаю только я».

Алина стояла у курилки пятого этажа. Четверть часа назад она получила СМС-ку от коллеги Зины Рыковой, которая с утра была услана на задание с фотокорреспондентом Димой Филатовым, а сейчас просила Корикову спуститься этажом ниже для конфиденциальной беседы. Зина перешла в «Девиантные» из «Помела» полгода назад, и Алина сама поразилась, как скоро она сошлась с этой бойкой насмешливой брюнеткой года на три ее младше. На первых порах их сблизили байки о похождениях Стражнецкого, которых информированная Зина знала уйму. Она так комично, с ужимками, в ролях пересказала Кориковой многолетнюю лав стори Костика и Катюшки Пащенко, что Алина, избегавшая обсуждений кого бы то ни было, лишь сквозь смех попеняла Рыковой:

— Злая ты, Зинк. Ну, поимей хоть каплю жалости к людям.

— А чего мне их жалеть? Они убогие что ли? С таким папашей как у Катьки можно всю жизнь прожить припеваючи, меняя мужей, квартиры и машины. Повезло же некоторым родиться в правильном месте у правильных людей! А у меня только одна надежда — подцепить где-нибудь дурака побогаче.

— Ой, Зин, ты такие глупости говоришь. Фундамент гораздо прочнее, когда всем в жизни ты обязана только себе, когда ты…

— Молчи, грусть, молчи, — беззлобно перебила ее Рыкова. — Вижу, чего ты добиваешься. Но не глупо ли это, мать? Ну, станешь ты редактором, и что? Будешь получать не 15, а 30, ну, 35. Даже если до главного дорастешь — поимеешь «полтос» в месяц. Все, потолок! А дальше-то что? Искала бы ты себе мужа поприличнее, что ли. Сейчас вот ты о чем думаешь? Знаю, знаю. Как бы наизнанку вывернуться и добыть побольше подробностей про поборы в тридцатом лицее. Угадала? А зачем тебе это надо? Ждешь, что Яна Яковлевна от умиления растает? Ну-ну, жди. Много ты от нее хорошего-то видела?

— Зин, ты ошибаешься, — урезонила конфидентку Корикова. — Я пришла в журналистику отнюдь не для того, чтобы вызывать умиление Яны Яковлевны. Представь себе, мне нравится моя работа. И если я сейчас прощупываю подходы к тридцатому лицею, то только для того, чтобы написать классное журналистское расследование.

— А на фиг? Ты еще две недели со своим расследованием прокопаешься, а могла бы настрочить кучу заметушек и получить те же деньги. У тебя прямо страсть какая-то к тяжелой работе! Бери пример с меня. Меня-то Яблонская фига с два запряжет за расследование. Считает тупой — ну и пусть считает. Нашим легче. А я уж лучше по выставкам пошатаюсь, да по презентациям, да на визиты VIP-персон. Там, кстати, и мужики поинтереснее собираются. Думаешь, где я раскопала своего Александра Анатольевича? А, ладно, дело-то прошлое…

Корикова улыбнулась, вспомнив этот разговор трехмесячной давности. Глянула на часы — подруга запаздывала. Алина поморщилась. Она не любила в рабочее время надолго отлучаться из редакции не по производственным нуждам. Но только она полезла за сотовым, чтобы поторопить подругу, как вдруг услышала знакомое цоканье. По коридору в ботфортах на высоченных каблуках к ней стремительно приближалась Рыкова. Бедрами она заворачивала, как начинающая провинциальная модель — шикарно и вызывающе. А то, что немного косолапила — так это даже придавало ей некоторый шарм. Так, по словам самой Зинки, утверждали знающие люди.

— Проблемки кое-какие обозначились, — Рыкова прикурила длинную сигарету. — Сегодня после планерки Яблонская на меня телегу покатила, что я, мол, постоянно опаздываю, не выполняю норму строк, лажанула пару раз. Короче, сказала, что напишет Карману докладную. Чтобы он меня уволил. А это ни фига не входит в мои планы.

— Ну уж и проблемы! Яна погорячилась, как всегда. Поднажми на работу, прояви себя — и вопрос замнется сам собой.

— Не хочу я никуда нажимать, — отрезала Рыкова. — Некогда мне, поважнее дела есть. И ради удовольствия Яны Яковлевны я не могу ездить на работу к 9.30. Мне одну только укладку надо полчаса делать! А краситься я когда буду? В четыре утра, что ли, вставать?

— Да можно и попроще на работу краситься, — неуверенно предложила Корикова.

— Ага, вместо прически — ободок на сальные волосы, вместо глаз — опухшие щелки, вместо губ — бледные пельменины. Нет, спасибо, Алин. Я пока что хочу чувствовать себя женщиной и получать с этого дивиденды.

— Понятно, — не стала спорить Корикова. — Ну, а я тут при чем?

— Совет нужен, — Рыкова понизила голос. — Не знаю прямо, решиться или не решиться…

— Хватит мяться, Зин, у меня каждая минута на учете…

— Да успеешь ты еще перед Яблонской выслужиться! У меня тут кое-что поинтереснее есть, — и Рыкова извлекла из своей модной объемной сумки ультрамариновой замши стопку снимков — Вот, полюбуйся на мои фотоэтюды.

Корикова глянула и обомлела. На первой фотографии Карман Иваныч с залихватской пьяной улыбкой лежал в каком-то заведении под рекламным банером «Девиантных новостей», а из ширинки у него торчал… букетик розочек. Далее в кадре появлялась Кака, вернее, ее вполне узнаваемые ноги в колготках в крупную ажурную розу и на тонюсеньких шпильках. Было видно, как она пытается поставить на банере отпечаток подошвы своей узконосой лаковой ботфорты, а Карман во все горло хохочет и пытается схватить ее за конечность. На третьем снимке Корикова увидела классику жанра — Карман и Кака лобызались во время медленного танца. На четвертом же…

— А это-то ты как сделала? — ахнула она.

— Захочешь нарыть компромат — еще не так исхитришься, — довольно ухмыльнулась Рыкова. — Помнишь, с новогоднего корпоратива рекламщики и «коммерция» все пораньше рассосались. Карман вообще чуть ли не после второго тоста свалил. А Кака еще некоторое время в редакции тусовалась. Для отвода глаз, не иначе. Да мне не отведешь… И вот, она за порог — а я, не будь дура, за ней следом. Она берет тачку, и я беру. Еду за ней. Она выходит у «Фортеции». Я тоже. Смешиваюсь с толпой и отстаю от нее на три шага. Захожу, и прямо у гардероба — картина маслом! Наш Карман уже успел надраться и встречает любимую лежа у нашей рекламной растяжки! Прямо в своем новом Бриони, модник наш! А самое смешное-то заметила? Из ширинки у него букет торчит! Романтик, блин! Ты не представляешь, как народ угорал от его художеств. Ну, я и подсуетилась — запечатлела эту красоту на мобильник. А потом мне в голову и стрельнуло: дай-ка я вечерок папарацци поработаю. Ощущения, я тебе доложу, острее не бывает. Особенно когда они в чил-аут отправились сношаться. Мне такие акробатические этюды пришлось за пальмой выделывать, чтобы их получше запечатлеть!

— Обалдеть, — Корикова была потрясена до глубины души. — Ну, и что ты хочешь с этим делать? Надеюсь, не Кармановой жене отправить?

— Вообще, думала на эту тему. План был такой — или пусть мне Карман зарплату повышает, или про эти развлечения узнает его клуша. Но сейчас концепция поменялась. Мне надо свою шкуру спасать. Конечно, на работу в «Девиантных» мне плевать, этих копеек мне только на сигареты и мартини хватает, но для моих жизненных планов важно числиться в журналистике. Поэтому, что мне остается? Показать фотки Карману и попросить ни при каких условиях меня не увольнять, да еще задним числом с марта зарплату прибавить. Умно?

— Да, ничего, — скупо одобрила Корикова. — Смелая ты, Зин. Но я бы на твоем месте подождала с недельку. Яблонская остынет — это однозначно. А фотки никуда не денутся. Вылежатся — еще ценнее станут.

— Ага, или напрочь потеряют актуальность! Не, мне ждать некогда. Весна. Столько расходов… Позарез нужны деньги на платье-трапецию и лаковые ботильоны. Потом, VIP-абонемент хочу в «Аполло». Мне сказали, что все богатые мужики там в тренажерке тусуются. Еще есть желание в Москву сгонять, в салон к Тодчуку — хочу креативное колорирование. Но сама семьсот баксов я за это платить не готова…

Довольная своим умением жить, Зинка закурила вторую подряд сигарету.

— Коллеги, это песня! — ликующе объявила Яблонская Кудряшову и Серовой. — Светлов неподражаем! Читается на одном дыхании, что ни подробность — то перл. В общем, с таким автором мы их всех сделаем: и «Эмские», и «Помело»!

— Дай хоть ознакомиться с этим шедевром, — недоверчиво произнесла Серова.

— Я вам только что на электронку сбросила. Идите, зачтите оба и скажите свое мнение. Только пока никому.

Вернувшись в корреспондентскую — а она сидела вместе с журналистами — Света нетерпеливо кликнула по файлу. Ого! Роман наваял аж на разворот. Экий монументалист. Да ведь, поди, полно воды, как у большинства любителей эпического жанра, да еще молодых. И Серова приготовилась к самому придирчивому чтению…

— Свет, тебя к телефону. Не слышишь, что ли? Я уже третий раз зову, — услышала она настойчивый голос Кориковой.

— Ты меня звала? Ой, я, правда, не слышала. Что-то в работу погрузилась… Скажи, я у главного редактора, пусть позднее перезвонят. Мне нужно срочно дочитать один текст, — и Серова вновь выпала из времени и пространства.

История была остросюжетнее некуда. Тарантино за такое продал бы родную мать. В общем, четверть века назад некий балерон из Эмского оперного театра — фамилия не называлась «по этическим причинам» — вместе с коллегами выехал в гастрольный тур по Сибири. И вот в одном из городов развлечения ради они договорились с местными, что те свозят их в селение шаманов. И даже устроят так, чтобы те поприсутствовали на каком-нибудь зрелищном колдовском ритуале.

Сказано — сделано. И вот наш балерон с дебютанткой меццо сопрано, кларнетистом и виолончелисткой под покровом ночи покатили к шаманам. Завывания колдунов, жуткое многочасовое кружение вокруг костра, бой барабанов и, наконец, явление верховного шамана — все это Светлов описал так, что у Серовой мурашки по коже поползли. Как будто своими глазами на эту жуть глянула!

А потом гостям поднесли рубиново-красный бурлящий напиток, якобы дарующий вечную молодость и неуязвимость от любых вражьих происков. Пить подозрительную бурду было противно, но пришлось — неизвестно, как бы на подобные капризы отреагировал верховный шаман. Выпили, не умерли, но что было потом! На следующий же вечер меццо сопрано сцепилась с главрежем по поводу якобы утаенных им гастрольных гонораров и воткнула ему в руку вилку. Певицу в два счета депортировали в Эмск и посоветовали навсегда забыть о сцене. Подававшая большие надежды дебютантка, которой уже доверяли партию Графини в «Пиковой даме», от горя спилась в два года.

На следующий же вечер после инцидента с главрежем шаманское проклятие настигло

кларнетиста. Давали «Бориса Годунова», и вот в самый душераздирающий момент, когда первый бас повалился на трон, отмахиваясь от кровавых мальчиков, драматичное пиликанье скрипок перебило жужжание кларнета, чье присутствие в этом месте Мусоргский отнюдь не предусматривал. Причем, зажужжал он ни что иное, как «Полет шмеля», и остановить его не было никакой возможности до самого конца спектакля. Культурная общественность была в шоке, в городе только и говорили, что о скандальных гастролях, а местный чиновник от культуры в соавторстве с двумя-тремя склочными, но очень заслуженными театральными деятелями уже кропал гневное письмо самому К. У. Черненко.

Что стало с кларнетистом дальше, доподлинно никто сказать не мог, но, как заверял Светлова анонимный источник, одна эмская паломница из бывших театралок с удивлением признала его в знаменитом старце Никодиме с одного из Соловецких скитов.

Далее Светлов переходил на таинственный шепот и напоминал о череде смертей, которые обрушились на театр в последующий после гастролей год. О судьбе виолончелистки в этом контексте не сообщалось — очень возможно, демоны пощадили ее за красоту глаз или же мягкий беззлобный нрав — зато вот балерон неожиданно обнаруживался в лесу на Байкале, куда якобы бежал от злого рока, отрекшись от родины, семьи и служения искусству.

Но обнаруживался он не просто так. Оказывается, Роман Светлов услышал о мистической истории, приключившейся в Эмском театре 25 лет назад, от своей учительницы, и долгие годы вел подкоп под эту жгучую тайну прошлого. И вот, на исходе пятого года изучения источников и опроса свидетелей он совершенно случайно нашел эмского балерона в глухом таежном лесу! Как неохотно рассказывали местные, отшельник объявился у них аккурат четверть века назад — ну, никак не меньше двадцати — и с тех пор круглый год жил один в землянке, питаясь подножным кормом и не произнося ни слова.

Однако Светлов не был бы Светловым, если бы не заставил аскета заговорить эксклюзивно для «Девиантных новостей»! Далее приводилось небольшое интервью, где — видимо, от долгого молчания с трудом подбирая слова — отец-пустынник рассказывал, как он промышляет белку, варит мох, исполняется премудрости библейской, а кто такие Зигфрид и Базиль — забыл как страшный сон, ибо служение сцене бесовство великое есть.

Как зачарованная, Серова набрала внутренний номер Яблонской:

— Ян, я в культурном шоке. У меня нет слов, — только и смогла произнести она.

На сходке редакторов сенсацию было решено держать в тайне, но к вечеру информация о шедевре Светлова почему-то была известна даже самой последней сошке «Девиантных». И хотя лично прочитать текст и подивиться тому, как пишут великие журналисты, возможности ни у кого пока не было, Ростунов заметно разнервничался, а Колчина вдруг ни с того, ни с сего разрыдалась.

— Из-за недотраха что ль взгрустнулось? — съязвила Рыкова. — Что это вдруг с тобой?

— Ни-че-го, — в истерике простучала зубами Колчина и вдруг взвизгнула: — А вы думали, это из-за того, что я до сих пор не вышла замуж?! Я же знаю, вы все тут меня жалеете!

Серова отошла от толпы сочувствующих. Она прекрасно понимала, почему у Колчиной сдали нервишки. Час назад Юле откуда-то стало известно, что ее инвалид-многоженец слетает с номера. А это значило две неприятные вещи. Близился конец месяца, а Юля несколько недотягивала до нормы строк. Этой публикацией она надеялась выровнять ситуацию. А, во-вторых, раз слетал ее материал — значит, появился какой-то другой. И надо думать, не абы какой, а просто золотой, ведь ее инвалида-многоженца Яблонская планировала как гвоздь номера…

— Что там за психоз? — уходя из редакции, шепотом поинтересовалась Яблонская у Серовой.

— Да не обращай внимания. Рабочий момент, — и как ни в чем ни бывало, Светлана продолжила бить по клавиатуре.

Ни при каких обстоятельствах она не покидала редакцию раньше начальницы. А с полгода назад к ежевечерним бдениям Серовой присоединилась и Корикова. Что она высиживала в конторе до девяти вечера — было совершенно непонятно…

А спустя четыре дня разразился скандал.

Кудряшов и Серова всегда приходили на работу минут на двадцать пораньше Яблонской, просматривали поступившую за ночь электронную почту, мониторили газеты — чтобы на утренней оперативке выдать Яне полную картину того, что происходит в Эмске, и как это осветили местные СМИ. Кудряшов листал информационные ленты агентств, когда к нему в кабинет вошла бледная, как смерть, Серова.

— Олег, я ничего не понимаю. Глянь, — и она протянула ему свежий выпуск «Помела».

Кудряшов глянул и секунд на пять застыл — на первой полосе конкурирующего издания красовалась броская шапка про байкальского отшельника! Олег зашуршал страницами. Так и есть — и текст точно такой же, и фотографии. Вот некто с трудноразличимыми чертами гарцует по сцене в лосинах, а вот сам отшельник с растром на лице — такой снимок Светлов прислал и Яне, ссылаясь на «этические соображения».

— Олег, что это значит? — полузадушено произнесла Серова.

— Ну что это может значить? — развел руками Кудряшов. — Либо сам Светлов сработал на два фронта. Либо же кто-то из наших слил материал в «Помело». Третьего, я думаю, не дано.

— Представляю, что сейчас будет с Яной!

— Поаккуратнее надо было с этим Светловым.

— Ни при чем тут Светлов, — с некоторой горячностью заговорила Серова. — Чувствую, это происки кого-то из наших. Я же вижу, Светлов им всем как кость в горле. Такой конкурент!

— Но ведь о тексте никто не знал. Яна боялась утечки, поэтому показала его только тебе и мне. Она его даже на верстку не отдавала, тянула до последнего, чтобы никто ничего никуда не слил.

— Ну, я думаю, информация все же просочилась, — усмехнулась Серова. — Меня еще в пятницу вечером кое-что насторожило. Ростунов вдруг ни с того, ни с сего огрызаться начал, а потом Колчина забилась в конвульсиях. Нет, слушок какой-то прошел. Но я никому ни слова не говорила!

— Да я не сомневаюсь, Свет, — заверил ее Кудряшов. — И я, как ты понимаешь, не свистел направо-налево.

— Может, Яна сама неосторожно кому-то намекнула? — высказала Серова крамольную мысль. — У нее же в каждой газете приятельницы. Вот она и поделилась радостью: мол, охрененную сенсацию раскопали, ждите в среду. А некто во вражеском стане насторожился, шепнул кому-то из наших, тот пошарил на здешних компах и выудил светловский текст…

— Да ну, Свет, фантастика какая-то. Вспомни лучше, куда ты сохранила из почты текст Светлова? Может, по рассеянности в сеть выложила?

— По рассеянности? Ты меня задеть что ли хочешь, Олег?

— Нет-нет, Свет, я не это имел в виду, — стушевался Кудряшов. Уж в чем он никак не мог заподозрить Серову, так это в рассеянности и расхлябанности.

— Я предприняла все меры, чтобы сохранить текст в тайне. Открыла его прямо в почте, прямо там и прочитала. Никуда не сохраняла. Может, это ты куда-нибудь его сохранил? Или распечатал да на столе оставил? Думай, Петька, думай…

— Нет, Свет, я тоже, как и ты, прочитал его прямо в почте. Мало того, я потом это письмо вообще убил.

— А из корзины удалил?

— Ну, теперь уж ты меня задеть хочешь, — улыбнулся Олег.

— Короче, некто порылся или в моем, или в Янином компе, так? В твоем, как я понимаю, чисто.

— Ну, значит, так, — согласился Олег. — Но не забывай, что Светлов и сам мог сыграть с нами злую шутку. Не хочется грешить на своих.

…Через час, когда Серова и Кудряшов умело погасили первую волну гнева Яблонской, вся троица засела в ее кабинете обсудить создавшуюся ситуацию.

— Первым делом давайте решим, чем мы заменим разворот Светлова, — подала Серова здравую мысль. — Время поджимает.

— Чем-чем? Колчинским многоженцем! Пусть радуется, все по ее вышло! — выпалила Яблонская.

— Да нет многоженца. Не сдала она его.

— Как не сдала?! Должна была еще в пятницу утром отписать!

— Должна была, но не отписала. Сначала Кузьмин на труп ее отправил, потом пожар на мясокомбинате приключился, вечером же она ни с того, ни с сего истерить начала. А в понедельник увидела, что мы ее не теребим, и решила, что текст с «толстушки» слетает. Ну, и не стала спешить.

— В общем, так, Свет, — отчеканила Яблонская. — Мне надоели капризы Колчиной. Пиши докладную, я ее так штрафану — мало не покажется. И если через час, максимум через два текста не будет, может собирать манатки и проваливать из «Девиантных»!

В корреспондентской царило оживление. У журналистов был вынужденный простой — вот уже больше часа, как все редактора заседали у Яблонской, так и не раздав никаких заданий. Вопилов же, хоть номинально и считался редактором отдела новостей, на оперативки к Яблонской вхож не был. Поэтому сейчас он вместе с коллегами весело строил версии на тему, почему это Кудряшов с Серовой битый час торчат у Яны.

— Я думаю, наш Олежек, наконец-то, решил показать себя настоящим мужиком и… — последние слова Вопилова потонули в хохоте Филатова и Кузьмина.

Тут в комнату вошел Ростунов со свежим номерам «Помела» и торжествующе шмякнул его на стол.

— Все, хорош гнать пургу, — покровительственно объявил он. — Ясен пень, почему Яблонская рвет и мечет. «Помело» сделало нас по полной программе!

— А что там? Что там? — все сгрудились вокруг газеты.

— Байкальский отшельник из Эмска! Первая полоса! — высокомерно бросил Ростунов.

— И что? — Лехины слова почему-то сильно задели Колчину. — Подумаешь, отшельник. Чушь собачья.

— Перелистните пару страничек да полюбуйтесь, чьих кистей работа, — заговорщически подмигнул Ростунов.

— Офигеть! Роман Светлов! — с обескураженной миной объявил Вопилов.

— Какая радость — мой друг Роман Светлов вернулся в родные пенаты! — восторженно вскричала Крикуненко. — Сегодня же позвоню ему, дабы произнести слова искреннего расположения, преклонения и признательности за столь высокохудожественный материал!

— Да вы же его даже не читали, Анжелика Серафимовна, — бросила ей Корикова. — А уже поете дифирамбы.

— У вас есть Ромкин телефон? — подскочил к Крикуненко Кузьмин. — Дайте мне, я ему сто рублей уже четыре года отдать не могу…

Но Анжелика властно выбросила вперед руку:

— Мой друг Роман Светлов не уполномочивал меня раздавать номер его телефона всем, кому ни попадя.

— Ну хорошо, — рассмеялся Кузьмин. — Может, вы тогда передадите ему мой стольник?

— Дайте мне подумать, будет ли это этично с моей стороны, — важно заявила Крикуненко. — Впрочем, почему бы и нет? Извольте, я окажу вам эту любезность. Но на будущее знайте: тянуть с отдачей долга четыре года — это не комильфо.

Всеобщее возбуждение достигло предела, как вдруг в корреспондентскую вошла Серова.

— Свет, что там? Что случилось? — обратилось к ней сразу несколько человек.

— Да ничего, рабочий момент, — она улыбнулась всем и лично каждому. — Обсуждали концепцию новых рубрик. Яна Яковлевна высказала потрясающие идеи. Скоро все узнаете. Юль, что у тебя с инвалидом-многоженцем?

— Ну как? — растерялась Колчина. — Почти готов, но еще надо кое-что дописать, потом перечитать, некоторые куски поменять местами…

— Ясно, — вздохнула Светлана. — В общем, самое раннее, когда ты его сдашь — это через два часа.

— Я постараюсь пораньше! Так он пойдет в номер, что ли?

— А ты не знала разве? Тебе еще в прошлую среду Яна Яковлевна об этом сказала. А ты не сдала текст ни в четверг, ни в пятницу, ни в понедельник.

— Но я думала… — залепетала Колчина и, собравшись с духом, выдала: — Я думала, что мой текст сняли с номера.

— С чего это ты взяла? — прищурилась Серова. — Разве тебе об этом сказал кто-то из редакторов? Юль, скажи честно, почему ты вдруг бросила писать текст? Я же помню, в каком воодушевлении ты была в четверг. Что же случилось к пятнице?

— Ой, я не знаю, не помню, — забормотала Колчина. — Да ничего не случилось. Просто у меня голова разболелась, меня тут продуло…

— Я пока кое-как отмазала тебя перед Яблонской, но если текста не будет через три часа — тут уж и я не смогу тебе помочь. Иди, пиши в темпе и выкинь всю эту дурь из головы. Никто и не думал снимать твой материал с номера.

— Спасибо, Свет, бегу, — благодарно прошептала Колчина и бросилась к компьютеру.

За полчаса до обеденного перерыва Серовой пришла СМС-ка от Яблонской: «Поехали обедать в город. Олег зовет в „Фортецию“». И хотя Света предпочитала не отвлекаться от работы и перекусывать прямо на рабочем месте, отказаться от приглашения начальницы было невозможно. Тем более, она понимала, что этот внеплановый выезд — просто благовидный предлог, чтобы без посторонних ушей обсудить сложившуюся ситуацию.

— Ну что? — объявила Яна, когда троица уединилась за угловым столиком. — Я написала Светлову гневное письмо и потребовала, чтобы он объяснил, что это за подстава!

— А он? — разом спросили Кудряшов и Серова.