Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» Романов Герман

Пролог первый

6 января 1992 года

Все лица, учреждения и события вымышлены. Любое сходство есть случайное совпадение.

Иркутск

Пряча уши от колючего и холодного рождественского ветра, забивавшего снег за воротник куртки, Петр Рыченков торопливо шагал по ночному городу. На заснеженных улицах поздние прохожие оставляли причудливые тропинки следов.

Конечно же, Новый год общага встретила весело! Весь истфак гудел, не просыхая, уже неделю. Выпито было все, включая одеколоны, съедено также все, включая привезенные от родителей запасы на весь предстоящий месяц.

Распотрошив последнюю заначку, Петр направился на другой конец города. Так он поступал теперь всегда: он ехал в «свой» магазин к «своему» человеку. Пустые прилавки и унылые бабки, давящиеся в очереди, чтобы отоварить талоны, давно уже стали неотъемлемой чертой эпохи краха социализма и нарождавшейся рыночной экономики.

Этот «свой» человек появился недавно: Петр уже полгода репетиторствовал. Протекцию ему сделала дальняя родственница мамы. Хорошенько поразмыслив, Петр решил, что позаниматься с ребенком историей для него труда не составит, и дал согласие, тем более мамаша работала в продовольственном магазине, что по теперешним голодным временам было бесценным «блатом».

Но он не ожидал увидеть такого ребенка! Ему досталась девица семнадцати лет, Лиза. Готовил он ее к поступлению в институт на юридический факультет.

Лизавета была девушкой приятственной во всех отношениях и округлостях, за исключением характера: его, Петра, она за человека не восприняла категорически.

Покачивая туфелькой на обтянутой модными малиновыми лосинами ножке, она красила ноготки, дула пузыри из жвачки и вполуха слушала его разглагольствования про промышленный переворот в Англии.

Тем не менее Петр терпел ее по вполне прозаическим соображениям: мамаша щедро снабжала его дефицитными продуктами и платила неплохие деньги за репетиторство.

Вот и теперь, собрав последние студенческие гроши, Петр отправился в заветный магазин. Деньги за репетиторство он получал, как зарплату, в конце месяца. О малейшем авансе говорить и смысла не было, поэтому Петр удовольствовался лишь продуктами. Но какими! В сумку залетали снежинки, оседая на позванивавшем и побрякивавшем там невиданном богатстве: две бутылки «Посольской» водки, банка сгущенки, банка рижских шпрот (ставших за последние двадцать дней уже буквально иноземным товаром), два блока «БТ» по талонам, блок кишиневского «Мальборо» и целая палка копченой колбасы.

Правда, пришлось выложить всю наличность до последней копейки, и домой теперь приходилось топать ножками. Было «недалеко»: часа на два резвого хода, так что до родной общаги он рассчитывал добраться уже ближе к полуночи.

Перевалив плотину ГЭС, Петр пошел отмерять версты. Миновав парк культуры и отдыха, что при царе был кладбищем, он в очередной раз удивился цинизму советской власти – почти во всех городах страны ЦПКиО разбивали на костях усопших.

Вообще-то Петр не очень любил гулять ночами по кладбищам, пусть и бывшим, но тут он рассчитывал проулками значительно сократить путь до родимой общаги. Мысли о содержимом сумки грели душу, и сейчас он предвкушал, как будет смаковать приличный табачок.

Петр остановился. Ему показалось, что послышался сдавленный женский выкрик. Будто что-то испугало, но кричать мочи не осталось. Темный переулок сдавливал душу, хоть бы один фонарь горел.

Света от ущербной луны хватало, и он разглядел под аркой три копошащиеся тени.

Понятное дело – ночные стервятники вышли на охотничий промысел. Двое подонков завалили на снег женщину и деловито снимают с нее шубу, зажав жертве рот, чтоб не орала на всю ивановскую. Петр улыбнулся мысленному совпадению – переулок носил название Ивановского.

Он сплюнул, поставил пакет к стенке дома, скинул на него куртку и решительным шагом направился к месту гоп-стопа. Не в его правилах было проходить мимо подобного, хотя большинство мужиков проскользнули бы мимо, сделав вид, что ничего не видят и не слышат. Хотя какие они после этого мужики, так себе, холопы собственной трусости.

– Вали отсюда, парень, порежу! – это уже ему прохрипел в лицо гопник, тот, что повыше.

Правда, тихонечко прохрипел, на голос по уркаганской методике не брал, сучонок, тишину блюл. В его правой руке поблескивало узкое и длинное лезвие ножа.

Не говоря дурного слова, Петр метнул в испитую рожу бандита свою потрепанную кроличью шапку и стремительно бросился вперед, уклоняясь от ножа влево.

Вбитые намертво в армии навыки рукопашного боя и здесь сыграли свою роль – получив мощный удар по печени, а затем пинок по коленке с последующим жутким хрустом сломанной от удара кости, гопник взвыл, ничком рухнул на снег и тут же получил добивающий удар по затылку.

В настоящем бою противника всегда добивают, и это железное правило Петр, дослужившийся в Афгане до сержанта, командира отделения АИР (артиллерийской инструментальной разведки), хорошо выучил.

Второй попытался ткнуть его длинной отверткой (такие часто носят с собой «рыцари с большой дороги» – убить жертву можно легко, как и ножом, а вот менты за оружие не считают), но сам попался на простейший прием, дико взвыл от боли и рухнул без сознания.

Петр без жалости сломал ему кисть и с разочарованием оглядел место спонтанной схватки. Ему было обидно, что все так быстро закончилось. Оба гопника лежали пластами и не проявляли ни малейших признаков жизни. Вряд ли они были мертвы, Петр чтил УК и их просто пощадил. Тем более что против женщины они не пустили в ход ножи и тем самым спасли себе жизнь – ведь тогда он их запросто поубивал бы. А так считайте, парни, что вам крупно повезло, и на промысел вы месяца два ходить не будете, пока переломанные кости в лубках срастутся…

Петр помог женщине встать – на вид за полтинник, шубка так себе, несуразный красный то ли шарф, то ли платок с расписными цветами а-ля хохлома, лицо покрыто морщинами, сумочка потрепанная, а ремешок не пришит, а булавкой приколот. И чего на нее напали – у таких больше сотни в кошельке никогда за всю жизнь не имелось.

– Вы где живете?

– Там, – кивком указала она на арку, за которой скрывался тупик внутреннего двора. Подхватив под руку, Петр молча потащил ее через дорогу, она не сопротивлялась.

Около тусклого одинокого фонаря она остановилась, повернулась к нему, подняла голову и внимательно посмотрела в лицо. Не сказав Петру ни единого слова, она взяла его за руку, притянула к себе и стала внимательно изучать линии на ладони, смахивая пушистой варежкой оседающие снежинки.

Петра такой бесцеремонный подход несколько покоробил, но вырывать ладонь из рук женщины он не стал – ведь каждый человек немного сумасшедший. А баба, может быть, на почве хиромантии капитально сдвинулась – «тихо шифером шурша, крыша едет не спеша».

– Не ходи, сынок, туда, куда идешь! Будет пять дней заката, и, если минуешь их, то еще семьдесят лет проживешь. Пять вещих снов будет, то и обретешь. И пять женщин будет, но одна из них только останется тебе на всю жизнь. Все будет за эти пять дней – и ты будешь, и не ты. И любовь, и липкий страх, и смерть, и слезы, и надежда. Кровь лучше лить помалу, иначе за раз возьмут много. За тобой и выбор будет – или жить, или… Не ходи, сынок…

Петр оторопел от такого непонятного и сумбурного пророчества, а женщина нырнула в темный проем арки.

– А… Погодите, я провожу вас! – он через мгновение дернулся следом за ней. Но… Двор был пуст. Женщина словно испарилась.

– Ни фига себе! – протянул он, ошарашенно разглядывая грязные и обшарпанные стены арки, а затем темные дома с одиночными редкими огоньками окон, выстроившиеся в виде буквы «П».

Под аркой снега еще не намело, лишь края чуть-чуть припорошило. Открывая выуженную из кармана брюк пачку сигарет, он внимательно рассматривал снег: две дорожки их следов, пересекавших проезжую часть и ведущих по асфальту в арку. Затем снова свежий снег, но чистый, без следов, которые по всем законам природы должны были быть!

– Бабка катапультировалась с места, что ли? – Жуя так и не закуренную сигарету, Петр направился к куртке с пакетом, подобрав на ходу свою шапку.

Оделся, щелкнув зажигалкой, закурил. О судьбе незадачливых гопников он не беспокоился. Выживут – вот и хорошо, а замерзнут до утра, не приходя в сознание, не велика потеря, да и на улицах спокойнее станет.

«Чтобы предсказанное не сбылось, надо предсказателя вроде как того, убить… Типа, он кликал беду и сам на себя накликал, тогда, глядишь, все и обойдется… Только где эту бабу искать, когда она… Точно, ведьма. Угораздило же меня на нее нарваться!» – выруливая из проулка, думал на ходу Петр, нервно ежась то ли от ветра, то ли от непонятного ощущения взгляда в спину, нехорошего такого, словно через оптический прицел снайпера, пробивающего морозом по спине и дыбящего, как у волка, шерсть на загривке.

Над самим пророчеством он немного подумал на ходу и решил, что одно из двух – либо все вранье, либо правда. Если первое, тогда незачем беспокоиться, а если второе – тоже не стоит беспокоиться, потому что ничего не понятно, только зря огород городить.

Размышлять долго не пришлось, так как Петр уткнулся в двери своего общежития, куда он и направлялся с добытым, невиданным по тяжелым временам продуктовых карточек, богатством.

Прислушался – вахтерша орала на девчонок, не пуская их в душ. Связываться с ней не было ни малейшего желания, поэтому пришлось прибегнуть к запасному варианту. Петр, весело посвистывая, обогнул здание и подошел к своему окну, которое призывно улыбалось ему через легкомысленные розовые шторки на втором этаже.

Камешек, брошенный умелой рукой, звякнул о стекло. Спустя минуту окно распахнулось, и появилась взъерошенная голова соседа по комнате:

– Рык, тебя за смертью посылать!

Следом вылетела веревка, к которой Петр привязал сумку и куртку. Не прошло и пяти секунд, как передача взмыла в воздух скоростным лифтом и была подхвачена несколькими руками.

А еще через пять секунд из комнаты послышались радостные возгласы студенческой братии – содержимое было молниеносно изучено и встречено с неприкрытым энтузиазмом, особенно спиртное, которое Петр брал не для себя, не любил он это дело, а для похмельных сотоварищей.

Петр же приступил к последнему этапу проникновения в жилище. Осторожно обогнув черный проем канализационного колодца (крышку с него скоммуниздили для сдачи во вторсырье неизвестные предприимчивые людишки), он стал карабкаться по водосточной трубе, которая проходила рядом с окном.

Подъем был уже многократно опробован и не встретил никаких затруднений. Поднявшись ногами до уровня подоконника, Петр крепко ухватился за трубу и, вытянув ногу, ступил на «землю обетованную». Но тут произошло то, чего никак не ожидал лихой сержант: проклятая труба выскочила из крепления, Петр не удержался и, обхватив трубу, полетел вниз вместе с ней, что твой Икар, только крылья не расправив.

В голове подобно молнии промелькнула мысль: как бы не попасть в шахту коллектора. Но законы подлости имеют под собой суровое обоснование – матерящийся на лету сержант попал точнехонько в открытый люк. Еще секунда полета, и все – страшная боль и темнота…

Пролог второй

17 апреля 1728 года

Киль, герцогство Голштинское

– Бедный мальчик, ты родился под несчастливой звездой! Прости меня, если сможешь! – полушепотом произнесла молодая женщина, гладя по головке малыша, которого она держала на руках.

Двухмесячный младенец мирно посапывал, завернутый в батистовые пеленки с двумя гербами. Мальчик, ее первенец…

– Возьми его, Берта, расскажи ему, что я любила его больше жизни, когда он вырастет…

– Что вы, ваше высочество… Госпожа, не говорите так, – сквозь слезы произнесла кормилица, принимая ребенка. – Вы поправитесь!

– Нет, я уже слышу голоса ангелов, зовущих меня… Иди.

Женщина проводила ее взглядом и устало прикрыла глаза. На огромной кровати под высоким балдахином она выглядела особенно жалко. Роскошь и позолота убранства, шелк и парча белья еще больше подчеркивали ее изможденность и страдание.

Некогда молодая и прекрасная, она превратилась в осунувшуюся и почерневшую, с запавшими глазами и горящими лихорадочным румянцем щеками. Неестественная бледность ярче проступала на фоне темных, почти черных волос, мокрых от испарины, покрывавшей ее лоб.

Откинувшись на подушки, она тяжело дышала. Вряд ли она теперь увидит еще когда-нибудь своего любимого мужа и маленького сына. Тяжело вздохнув, она прошептала молитву, и душа Анны Петровны навсегда покинула измученное тяжелой послеродовой болезнью тело.

Кормилица поднесла ребенка к окну, чтобы получше взглянуть на него, яркий свет из-за приоткрывшейся портьеры ударил в глаза, и юный Петер Ульрих поморщился и захныкал.

– Я буду любить вас, господин, как мать, – произнесла она и поцеловала его в лоб…

День первый

27 июня 1762 года

Ораниенбаум

– Ты что сказал, петух голштинский?! – Крепкий детина схватил двузубую длинную вилку. Глаза красные, кровью налитые – злоба и ненависть в них так и клокочет, кипит, вот-вот выплеснется.

Петр не понимал, как он сюда попал, где он, кто этот взбесившийся придурок с уголовными замашками. Но всем своим нутром Рык чувствовал сгустившуюся в воздухе смерть, у костлявой старухи весьма чувствительный душок. Стараясь не совершить никаких настораживающих движений, он быстро пробежал глазами по сторонам.

Большая комната с открытым настежь окном, добрые шторы повисли по сторонам. Сам Рык сидит за накрытым большим столом, где с дюжину человек легко уместится. Но дюжины не было – кроме него, вкушали трапезу еще трое, да за спиной сержанта, судя по надрывному сопению и тихому топтанию, были двое.

Стол уставлен пустыми, початыми и полными бутылками разных калибров и разного стекла. Хорошие бутылки, старинные, штофные. И закуска была в наличии, блюда и тарелки стояли безумной россыпью, без всякого порядка – даже в студенческой общаге парни более аккуратны с трапезой.

Хотя куда там студентам до такого изобилия – обкусанные куски ветчины и буженины, обглоданные рыбьи скелеты, вареные тушки каких-то малых птичек, типа рябчиков, с оторванными лапками. Куски хлеба разбросаны между блюд и бутылок, вместе с ними валяются огрызки свежих и соленых огурчиков. Скатерть с бахромой по краям буквально залита вином, жиром и усыпана хлебными крошками.

Типичная мужская пьянка, только закуски и выпивки чрезвычайно много для шестерых, да бутылки и комната нестандартные, глубокой стариной попахивают.

Только думать о сем и вкушать пищу плотскую Петр не имел времени – душа его прямо вопила: надо сматываться, хозяин, сейчас тебя не бить, а убивать будут!

Хорошее дело – сматываться, но как? И Петр приступил к оценке вражеского потенциала.

Красномордый детинушка явно нарывался на драку, но большой опасности не представлял, даже с острой двузубой вилкой в руках. Сим кухонным оружием нанести хороший удар через широкий стол проблематично, так что секунд пять есть – пока вилконосец встанет да стол обогнет. Еще не опасен!

Зато второй, плечистый малый, сидит рядом и смотрит с кривою ухмылкой. Взгляд очень нехороший, ожидающий. И, как только «фас» скажут, тут же может руками за горло схватить. И скорей всего схватит – пальцы постоянно сжимаются и разжимаются.

Третий же – самый опасный. Косая сажень в плечах, шрам через всю щеку, даже нос краешком цепляет, уродует. И глаза ухмыляются, смертью светятся. Его, Рыка, смертью – что тут непонятного? И этого мордоворота надо вырубать в первую очередь, иначе совсем туго будет.

За спиной двое, но один не опасен – трусит, с ноги на ногу переминается. А вот второму явно не терпится – позади стоит, перегаром в правое ухо дышит: драку заказывали? Все понятно – мочить сейчас его будут.

Вот только одеты ребята странно – в бабские кружевные рубахи, и патлы отрастили себе, как красные девицы, еще и в косички на затылках заплели.

Время для подготовки стремительно исчезало, и Петр решил начать драку и опередить на секунды своих противников. Благо мордастый ему решительно помогал.

– Ты что сказал, петух голштинский? – повторился в комнате вопрос, и не успел отзвучать в комнате последний звук, как Петр воткнул свою двузубую вилку прямо в глаз шраматому.

Хорошо ткнул – клиент только хрюкнул и отвалился. В ту же секунду сосед слева получил бутылкой по темечку. Бутылка оказалась тяжелая, из толстого стекла, крепкая. А вот череп соседа не очень – что-то в нем хрустнуло, брызнула кровь.

Но больше ничего Петр не успел – из-за спины набросили на шею удавку и сдавили, а защитный удар Рыка провалился в пустоту. Он видел, как мордастый, сжимая вилку, кинулся к нему, но сделать ничего уже не смог – нога застряла, а правую руку крепко сжал трусливый.

– Да бей же его, князь! – Истошный крик сзади придал резвости нападавшему, и тот с размаху всадил Рыку вилку в живот.

От дикой боли Петр задергался, но только крика издать не смог – горло было сильно сдавлено. Он почувствовал, как проваливается в пучину черного беспамятства. Но впереди неожиданно появился свет, а боль нахлынула с новой силой. Боль и свет… Свет и боль…

Рык с трудом открыл глаза. Солнечные зайчики прыгали сквозь щели плохо задернутых, легких, похожих на тончайший тюль штор и, щекоча глаза, резвились на стене.

Даже не совсем зайчики, скорее – просто отблески. Так вот что его привело в сознание – заходящее солнце, светившее прямо перед ним в окно и еще щедро дарившее свой свет и тепло людям на этой грешной земле.

Закрыв глаза, он вздохнул, пытаясь поймать за хвост ускользающую мысль, пожалуй, оставшуюся единственной в гудящей набатом голове. Что-то крутилось в голове, навязчивое и необходимое, важное, но думать и напрягаться не хотелось, и он мысленно послал свои же мысли подальше.

Ощущения потихоньку возвращались. Тишина вокруг, постель, мягкое одеяло привели его к выводу о том, что он в больнице. Правда, неестественно тихо. Странно… Но это все же лучше, чем очнуться в холодной прозекторской, освещенной одинокой, засиженной мухами лампочкой, с соответствующим антуражем кафельных стен, каталки-катафалка, грязной простынки и бирки с номерком на пальце. Бывали-с случаи, наслышаны!

– Э-эй, – Петр решил позвать кого-нибудь, – эй, я живой…

Но открытый рот так и остался открытым, потому что в следующее мгновение расшалившийся теплый, очень теплый ветерок легким порывом распахнул занавески.

В открытую нижнюю четверть высокого сводчатого окна заглядывали кроны деревьев, щедро усыпанные сочной зеленой листвой, скрывавшей чирикавших птичек. Это открытие привело его в состояние мгновенного ступора. Амба, приплыли!

«Что это, никак лето на дворе? Сколько же я в отключке провалялся?!» – первая разумная мысль пронеслась в мозгу Петра.

Он прекрасно помнил, как летел вниз, сжимая в ладонях жестяную трубу, как угодил точно в открытое отверстие канализационной шахты.

Запах зимы и мокрый холодок шлепавшихся на лицо снежинок еще свежи были в памяти, не успев растаять, забыться и смениться радостными и манящими нотками весны.

Яркое марево уходящего за горизонт светила озарило напоследок всю комнату, скрыв в багрово-желтых всполохах и стены, и потолок, и самого Петра, ослепило, заставило зажмуриться.

На мгновение ему стало так хорошо и тепло в этом всепоглощающем кипящем золоте заката, захотелось, чтобы этот миг не заканчивался. Захотелось раствориться в теплом свете, плыть, как пылинка в ласковом солнечном луче, не знающая забот, проблем, страха…

Было страшно, он даже не решался пошевелиться, боялся узнать, что ноги могут его не послушаться. Переборов себя, чуть двинул пальцами. К великому его облегчению, ноги отзывались, сгибались и раздвигались под легким одеялом без малейших затруднений. Петр решился и сел рывком. Оглянулся вокруг и…

– Оп-ля, у-а, иптыть! – нечленораздельные звуки вырвались из горла, и Петр стал лихорадочно тереть глаза. Такого просто быть не может, но оно есть! Это куда же он попал?! – Президентский люкс в сумасшедшем доме! – пробормотал он, очумело разглядывая обстановку и скользя взглядом по стенам, потолку, не веря своим глазам.

Вообще-то разговоров вслух раньше он как-то не замечал за собой, однако впечатления от сегодняшних событий буквально переполнили разум, и мысли, как одичавшие от струи дихлофоса тараканы, лезли во все стороны, не вмещаясь в болезную головушку.

– Да уж, нехилые себе хоромы отгрохали!

Петр поскреб подбородок и не ощутил щетины, которая должна была бы по идее отрасти за столь долгое (а долгое ли?) время. Кто же его брил и когда? Это была еще одна загадка, но ее обдумывание он отложил на потом.

Комната была размером побольше, чем его в общаге, примерно метров двадцать квадратных. Кровать у стены, слева – вычурная резная двухстворчатая дверь с массивными ручками, изогнутыми причудливыми фигурами. Очень высокая к тому же, метра под три, плотно закрытая.

А кровать, на которой он лежал, и кроватью-то назвать язык никак не повернется. Ложе! От края до края – метра два с половиной.

Даже раскинув руки и ноги андреевским крестом, и то до краев просто так не достанешь. Шелковая белая простыня, пуховое огромное одеяло и масса мягких подушек в таких же шелковых наволочках, да к тому же вышитых золотыми нитями и какими-то причудливыми розовыми узорами.

Над кроватью натянут на витых золоченых столбиках белый балдахин, на вид довольно тяжелый. И тоже весь расшит золотом, прям как дембель перед отправкой домой. Пошлейшая роскошь!

Стены комнаты – сплошная лепнина, с золочеными мордами, узорами и завитками. И потолок такой же крутой, да еще с цветными картинками и ликами. Окна сводчатые, старинные – рамы составлены из многих пластинок стекла. У одного окна, что рядом с ложем, левая створка открыта, другие окна наглухо закрыты.

А вот мебели почти не было. Возвышалась одна лишь огромная и такая же вычурная мебелина, то ли гулливеровская тумбочка, то ли маленький шкаф на золотых кривых ножках в левом углу, между окнами.

А на ней – то ли часы, то ли комод. Часики размером с комод! Сплошные изогнутые узоры из золотой лепнины, а в центре циферблат размером с поднос, и тикают громко – тик-так-бум, тик-так-бум! А времечко отмеряют четверть девятого, 20.15, «Спокойной ночи, малыши» еще не начинались.

В углу между правыми окнами резной дубовый полированный шкаф со стеклянными дверцами – за мутным стеклом просматривалась какая-то утварь типа сервиза.

А вот с правой стороны кровати что-то поинтереснее – низенький столик на кривых толстых ножках, а на нем здоровенный, огромный канделябр. Не подсвечником же именовать этого монстра – язык просто не повернется. Петр насчитал аж двенадцать свечей, толстых, пока не зажженных. Судя по виду, весит прилично, массивный, бронзовый. Вообще, канделябр есть единственный потенциальный источник света в этой комнате – каких-либо люстр и ламп Петр не приметил, так же как и розеток.

Рядом с канделябром лежала шпага в ножнах. Да-да, настоящая шпага. И любопытство тут же толкнуло его на следующий шаг. Петр медленно, сидя на заднице, подобрался к краю гигантской постели и опустил ноги на пол.

Ноги коснулись не пола, а мягкого ковра, который устилал все пространство комнаты. Пушистый ворс ласкал подошвы. Явно дорогущий ковер, впрочем, как и все окружающее убранство. Да уж, не чета убогим коврикам в девичьих комнатках общаги.

А вот следующее открытие неприятно поразило Петра, и заметил он его в последнюю очередь, хотя по идее должен ощутить сразу же после пробуждения. На него кто-то надел шелковую ночную рубашку до пят, дорогую, холодную и чертовски неудобную – как баба в подоле постоянно путаешься, а на край наступишь, так и шлепнешься. А вот ни трусов, ни майки на теле и в помине не было…

– Как же, помню, играл я на хоросанском ковре и смотрел на гобелен «Пастушка», – процитировав классиков, Рык твердой стопой направился к шпаге. Взял оружие в руки и вытянул из ножен.

– Ух ты!

Видно, почти в каждом мужчине есть тяга к оружию, заложенная в генах с рождения. Шпага сразу понравилась Петру – причудливый золоченый эфес с плотной решеткой, длинная узкая полоса острого клинка. На серебристо-тусклой стали было что-то выгравировано, видимо, по-немецки. Но вникать и пытаться перевести текст он не стал, все равно языка-то не знает.

Рукоять удобно легла в его ладонь, и Петр взмахнул клинком. Свист стали прозвучал как приятная душе музыка. Рык с неохотой вложил шпагу в ножны, подержал еще в руках. Тяжелая, килограмм с лишком будет.

«Я сплю, – пронеслось в голове. – Надо ущипнуть себя и проснуться…»

«Ага, чтоб проснуться и собственноручно кайф обломать?! – Внутренний голос выражал сомнения Петра. – Вообще, может, это и не сон, а полноценная шиза, ведь головкой-то приложился я неслабо…»

«Не буду просыпаться! – про себя решил он. – Пусть сон наш дольше века длится».

И тут его чуткое ухо уловило речь за окном. Крадучись, на цыпочках, Петр подошел к левому торцевому окну и осторожно выглянул из-за шторы.

Та-ак, домина двухэтажный, он на втором, а вот дальше интереснее. Дом имел вогнутый вырез – на втором этаже окно с балкончиком, далее под прямым углом к его окну стена с такими же сводчатыми окнами.

– Становится все страньше и страньше, сказала бы Алиса! – прошептал Петр и осторожно, на цыпочках прошел в самый дальний конец комнаты и выглянул в другое окно.

Полное подобие – такой же вогнутый вырез здания, аналогичное окно с балконом, внизу дверь, и также под углом стена со сводчатым окном на втором этаже.

Он впервые видел здание с такой планировкой и резонно предположил, что оно представляет собой квадрат примерно 12 на 12 метров со срезанными внутрь углами, в которых имеется по двери.

– Многовато дверей получается, целых четыре. И форма дома крестом, странная, так давно не строят. Но интересно, кто ж это там говорит? – Петр чуть высунулся из окна.

Внизу стояли два расфуфыренных фраера в костюмчиках восемнадцатого века. На глаз определяя период времени, Петр не думал, что слишком ошибался в датировке. Клоуны – в лентах, позументах, в чулочках и ботинках с пряжками. Оба в белых париках с косичками, на концах которых болтались кокетливые бантики, а на головах – треугольные шляпы с плюмажем из перьев. Петр чуть не расхохотался от такого курьеза, но сдержал опрометчивое желание.

Парни все-таки явно не ряженые, а часовые на карауле. В правых руках странные субъекты держали на отлете старинные кремниевые фузеи с примкнутыми гранеными штыками, на ремнях портупей прицеплены короткие шпаги и лядунки с патронами, причем крышки сумок были с каким-то металлическим гербом, разглядеть который Петру не удалось.

А вот службу караульную ребята несли скверно. Нет, стояли на часах твердо, не качались, просто стервецы тихонько меж собой переговаривались.

– Фридрих, дружище, пастор вчера привез чудный шнапс. Право, несчастный бочонок. Для таких бравых молодцов, как мы с Дитрихом, это детская забава!

– Ты горазд, брат, на забавы! – упомянутый Фридрих чуть растягивал слова, как бы их прожевывая.

– Я такой! – Первый гордо выпятил грудь, чуть отставив ногу. – Гретхен, правда, тоже немало приложилась, но это ее только раззадорило, и в постели она была как молодая волчица. Ах, ее ляжки упруги, как свиной окорок, так и тянет укусить…

– А ты, Ганс, возьми и укуси! – заметно подергивая головой, довольный своей шуткой, засмеялся Фридрих.

– Зря ржешь, она взяла сперва на французский манер, а потом мы покатались на «дилижансе»… – с придыханием протянул Ганс, на что Фридрих удивленно поцокал языком и присвистнул.

– Надо тоже к ней подкатить, может, она и мне не откажет? – мечтательно протянул он, уже представляя, как будет щупать и мять вожделенное не для одного десятка мужчин гарнизона тело поварихи Гретхен.

– Ты не в ее вкусе. Она любит охочих до разных любовных ухищрений, а тебе только попыхтеть и отвалиться. Вон Дитрих на той неделе попробовал ее прижать, так она ему ребро сломала и три зуба выбила. До сих пор в караул не ходит.

– Да, совсем не повезло малому. А нам за него отдувайся, тем более сейчас, когда кайзер Петер головой с коня приложился, мало ли что ему туда стукнет. Сгноит ведь на плацу… – договорить он не успел, повернулся на чей-то окрик.

Рык увлекся, слушая их, однако упомянутый неизвестный ему «дилижанс» его смутил. К своему стыду, такой позы он не ведал. А ведь сексуальный опыт, полученный отчасти им самим, но в большей степени почерпнутый из откровенных разговоров приятелей, плюс изученная со всей тщательностью «Камасутра» и просмотренные в видеосалоне фильмы фривольного содержания позволяли ему считать себя подкованным в области постельных мероприятий.

Но главный смысл услышанного дошел до его разума не сразу: часовые говорили п о-н е м е ц к и, ведь все эти «дер» и «дас» Петр просек мгновенно. И тут Рык оторопел окончательно – он ведь понял, о чем идет речь!

«По всей видимости, я хорошо шизанулся. Или вокруг меня специально устроили восемнадцатый век со всеми причиндалами, со строгим соблюдением исторического антуража… А язык внушили во сне гипнозом… А зачем? Наверное, притаились и наблюдают за моим поведением. Типа, буду я теперь, как дурак, бегать по стенам и кататься в падучей по полу… Маленький дворец отгрохали, комнату мне оформили с лепниной и позолотой, да еще часовых в соответствующей форме у самых окон поставили… Только интерьерчик-то вовсе не бутафория, денег эта лепота немалых стоит. Значит, пока я в отключке болтался, меня бревном привезли куда-то. Только от Иркутска на ближайшие несколько тыщ верст такого, вроде этого, места нет… Или дежавю, или шиза, или… Оч-чень интересные глюки… Точно! – осенила его тут внезапная, но вполне разумная догадка. – Глюки. Я же шибанулся башкой, в коме лежу теперь где-нибудь в больничке. Колют мне наркоту какую-нибудь, а я тихо, как растение, гажу под себя и глючу… И, видать, наркота качественная, и поэтому такие глюки неплохие. Ну и ладно, буду глючить дальше… Может, у них вторая серия предусмотрена?»

Петр на цыпочках стал осторожно переходить от одного окна к другому. Через несколько минут он сделал первые выводы – дом, хотя и был окружен деревьями, располагался отнюдь не в парке, а в крепости. И пусть цитадель значительно уступала размерами Петропавловской или Нарвской крепостям (а в них Петр побывал в прошлом году после стройотряда), но это было настоящее фортификационное сооружение, причем семнадцатого или восемнадцатого веков, не раньше и не позже. Стен бастионов он не мог увидеть, но вот конфигурация земляных валов определенно говорила об их присутствии.

Петру удалось разглядеть на них орудия тех же веков – две маленькие пушчонки с кургузыми стволами, по всей видимости, трехфунтовки, и одно большое, с относительно коротким, но толстым стволом, на котором, как показалось Петру, красовалась маленькая фигурка.

– Не может быть, это же единорог Шувалова, я его в артиллерийском музее видел. Надо же, ну и раритет!

Солдат на крепостных валах и возле орудий он насчитал с три десятка, причем двое красовались в высоких гренадерских шапках с медными налобниками. Вот только поразмышлять надо всем увиденным Рыку не пришлось, не успел…

Дверь распахнулась в обе створки, и в комнату вбежала полноватая девица в старинном белом платье. Золотистые локоны спадали с высокой прически, глубокое декольте открывало плечи и несколько крупноватую, но для любого мужика привлекательную грудь. А что страшная, так на то водка есть… И тут у Петра перехватило дыхание.

«Лиза! Здесь? В этом маскарадном прикиде?! – мгновенно пронеслось в голове. – Господи, да что же это такое…»

– Государь! Вы оправились?! Слава Господу, мы так испугались. – Девушка бросилась перед ним на колени, крепко прижалась грудью к ногам и стала пылко целовать его руки.

От сердца чуть отлегло – похожа, очень похожа, но не Лиза. Та его руку и в бреду целовать бы не стала. Хотя похожа сильно, и такая же толстая, в смысле упитанная и аппетитненькая, но пострашнее. Петр, чуть наклонив голову, машинально погладил девушку по русым волосам, а потом уткнулся взглядом в ее почти не прикрытую грудь.

Два полушария грудок с приличный мячик, но по-девичьи еще упругих, даже выглядывали из декольте красные пипочки сосков. Петр испытал острейшее желание. Он жаждал обладать ею, безумно жаждал, как в пустыне хотят глоток холодной родниковой воды. Его мужское достоинство отреагировало соответственно – через минуту восстало, как феникс из пепла.

Но девушка, прижавшаяся к твердеющей плоти щекой (через рубашку чувствовалась эта обжигающая девичья щека), отреагировала как-то ненормально. Она очень оживилась и громко взвизгнула, Петру показалось, что от дикой радости, и тут же крепко ухватилась пальчиками за причинное место, как голодающий хватает кусок хлеба, затем подняла вверх, прямо на него, свои жутко счастливые голубые глаза.

– Я счастлива, ваше величество, быть преданной вам душой и телом, – волнующий голос разрушил последние сомнения Петра, и он решился.

Какое «ваше величество», какой «государь», к черту этот бедлам! Сон так сон, а во сне все можно!

В дверях толпились разодетые щеголи, но вот в комнату проходить не решались, да и поглядывали на него как-то чересчур преданно, чуть ли не по-собачьи, только хвостом не виляли. Рык сделал им страшные глаза и гневно махнул рукой – с глаз моих прочь! Все за дверь!

Указание восприняли мгновенно, и все тут же шустро смылись, как вода в унитазе, а створки двери тихо сомкнулись. Петр опустился рядом с девушкой на пушистый ковер и поцеловал, чуть касаясь губами, вздымающуюся от дыхания волнительную поверхность груди. Вначале одну, а потом и другую.

Его не оттолкнули, наоборот, девушка тут же схватила обеими руками его голову и крепко прижала к своей груди. Петр пальцами опустил пониже край декольте и полностью освободил пленительные чаши, а затем стал ласкать языком соски, которые очень скоро стали походить на спелые вишни. Девушка ответно ласкала его волосы губами и руками, а спустя минуту стала глубоко и возбужденно дышать.

И только тут Петр понял, что он желанен. Отчего это, почему – такие вопросы ему сейчас просто не приходили в голову. Он решительным движением спустил края диковинного старинного платья с обнаженных плеч девушки и стал исступленно целовать мягкие послушные губы, нежную шею, полные груди и мягкие плечи. Ему отвечали, и не менее страстно.

С превеликим трудом, разорвав несколько шнурков, при лихорадочной помощи девушки, Петр кое-как стащил с нее платье. И был чуть удивлен отсутствию на ней трусиков, но только думать на эту тему он не стал. Не до того было. Молодое зовущее тело лежало перед ним, и он быстро, но бережно и осторожно навалился на нее, и его полностью накрыло неистовое безумие…

Петр судорожно переводил дыхание… Два раза подряд, практически без перерыва и отдыха – такого у него просто никогда не было, даже когда из армии демобилизовался с полнехоньким запасом гормонов и мужских нерастраченных сил.

Девушка лежала с ним рядом, все ее рыхлое, сдобное тело было покрыто маленькими капельками пота, а вот дышала уже спокойно. Потом повернулась к нему, погладила нежной ручкой по груди, чуть прижалась тугой грудью и игриво прошептала, щекотнув волосами щеку:

– Вы просто чудо, ваше императорское величество! Вы бесподобны и своей статью сильны, как лев! Но почему вы, государь, этого со мной раньше никогда не делали?! Вы ведь можете?!

Потом что-то сообразила, быстро накинула на себя его ночную рубашку и открыла ту же дверь, через которую вошла. Петр искоса подсмотрел, как она кому-то что-то сказала, с кем-то коротко переговорила, затем сама плотно закрыла дверь и вернулась к кровати.

– Ох! Простите меня, ваше величество. Сейчас Нарцисс принесет вам освежиться, государь!

Дверь снова открылась, и Петр нервно сглотнул. Нарциссом оказался самый натуральный негр, предок поэта Пушкина, только не Ганнибал. Он принес на подносе два бокала – большой, с желтым пенистым напитком, и поменьше, с рубиновой по цвету жидкостью.

Петр взял большой бокал. Логика не подвела, бокал действительно предназначался ему, а жидкость в нем была пивом, причем неплохим по качеству. Девушка чуть пригубила свой бокал и игриво посмотрела на него.

И не напрасно – внутри снова зашевелился похотливый зверь, и Петр накинулся на нее, немного изумленную от проявления такой прыти. Миг – и ночная рубашка спорхнула с девичьих плеч, еще миг – и пленительное создание уже лежит на их широченном секс-полигоне, еще миг – и протяжный стон вырвался из ее груди, ноги обхватили его бедра, а руки шею, мягкие губы ответили, и безумие продолжилось.

К его немалому удивлению, в третий раз было намного лучше, чем в двух первых. Девушка сама страшно возбудилась, стонала и кричала, как сотня пернатых на «птичьем базаре», а от этого Петр возбуждался еще больше и все более активно прорывался куда-то вглубь, к какой-то сокровенной, ведомой только ему одному, тайне…

– Ваше величество, к вам обер-маршал по поводу поездки завтра утром в Петергоф, – от мягкого голоса девушки Петр вырвался из состояния блаженной неги, – и еще лейб-медик, он просит…

– Пошли они все… – Петр осекся, негоже говорить при даме такие грубости, и резко сбавил тон: – Солнышко, скажи им, все вопросы решим утречком, на свежую голову. А этой волшебной ночью я хочу только тебя одну видеть! И желать, и любить, – добавил после небольшой паузы.

Действительно, глядя на полноватое, но тугое девичье тело, он продолжал сочиться неутоленным желанием, будто провел годы в самом строгом воздержании.

Судя по всему, девушке говорить что-то и не пришлось. Стоящие толпой за дверью все прекрасно слышали и сейчас, и полчаса назад. И, судя по осторожным, но чрезвычайно торопливым шагам, вся шобла куда-то исчезла.

– Вот это у них дисциплинка, – удовлетворенно констатировал бывший гвардии сержант, – видать, для них я здесь крутой начальничек.

За спиной девушки в комнату просочился давешний Нарцисс, в каждой руке державший по шандалу с тремя зажженными свечами, и укрепил их на специальных подставках по обе стороны от кровати. Затем чернокожий сын знойной Африки беззвучно прошелся по опочивальне и задернул на всех окнах прозрачные и легкие на вид шторы. Потом исчез, аккуратно закрыв за собой двери.

Петр пристально смотрел на свою девушку, и та сразу же поймала его напряженный взгляд. Поймала и правильно поняла. У нее был неприкрыто радостный и горделивый вид, будто то, что сказал Петр, сразу поставило ее на недосягаемую для других высоту. Она напоминала ему изголодавшуюся кошку, которая наконец-то дорвалась до свертка с сардельками. Девица повернулась к нему боком и изогнула свой стан.

Через ночную шелковую рубашку просвечивало пленительное тело, а в дрожащих язычках пламени свечей оно выглядело неземным и остро желанным. По телу Петра прошла нарастающая волна возбуждения. Рубашка упала на пол, девушка грациозно перешагнула через нее и подошла к ложу. Наклонилась над ним и принялась ласкать руками и губами. Он даже не шевелился – девушка ласково прижимала его руками, как бы говоря: «Лежи, дорогой, я сама все сделаю».

Когда закончилось безумие, она легла рядом с ним. Прижалась всем телом, закинув Петру на живот свое разгоряченное и влажное бедро, ласково поглаживая его теплой девичьей ладошкой по груди.

– Я так благодарна вам, ваше величество. Вы доставили мне огромную радость. Вы в первый раз плотски любили меня, – негромко произнесла девушка, нежно поцеловала Петра в шею и очень тихо, как-то боязливо продолжила: – Вы мой единственный мужчина, и я не знала и знать не буду других, я вам буду верна всегда. После этой волшебной ночи я могу быть в тягости и смогу подарить вам долгожданного сына и законного наследника престола, – последние слова она произнесла с нескрываемой опаской, будто он сейчас ее резко осадит.

«Ага, щас! Так я уши и развесил! Девицей она досталась?! Так я и поверил, уж девственницу распознал бы. Прям с кровати под венец!»

И добавил уже вслух:

– Я буду рад ребенку! Зачинай сегодня и рожай смело, а сейчас нам покушать не помешало бы.

– У Нарцисса уже все давно подготовлено, – последовал немедленный ответ, и девушка, встав с ложа, открыла дверь, тихо распорядилась и тут же вернулась обратно, к нему под бочок.

Дверь опять открылась, и в комнату вошел арап с большим подносом в руках, уставленным всякой снедью, водрузил на столик и, приподняв его, приставил к кровати.

Петр сообразил, присел и чуть отодвинулся к краю постели. Тот же маневр, но в противоположную сторону проделала и девушка. Нарцисс поставил перед ними поднос и застыл у кровати дополнительным столбиком балдахина. Странно, но она не испытывала никакого чувства стыда перед негром за свою наготу, будто тот был предметом мебели, а не мужчиной. А Петру стало не до этих нюансов – он внимательно изучал наглядное меню предстоящего ночного ужина.

Сочная ветчина толстыми ломтями, тонкие пластики сыра, нарезанное кусочками холодное отварное мясо, масло, немного хлеба, небольшая чашка с розовой спелой черешней, три бокала с пивом, вином и, видимо, с водкой, судя по цвету, прозрачности и запаху. Все это изобилие выложено на серебряную чеканную посуду, аккуратно разложены серебряные же двузубые вилки и тупые ножи, несколько салфеток.

– Это немедленно убрать, – Петр показал на бокалы со спиртным, – и больше никогда мне не подавать. Никогда – ни утром, ни в обед, ни вечером. Только когда я сам попрошу эту дрянь!

Арап и девушка вытаращили глаза, у негра буквально отвалилась вниз челюсть, а глаза стали двумя большими белыми овалами. Да и его нечаянная подруга была изумлена не меньше и ошалело смотрела на Петра.

Немая сцена длилась не меньше минуты, наконец арап пришел в себя и быстро переставил бокалы с подноса на столик, а затем взял сию мебель в руки и перенес в дальний уголок опочивальни.

– Принеси воды, Нарцисс, и пусть выжмут сока. Клубника, вишня, земляника, все равно!

– Слушаюсь и повинуюсь, ваше императорское величество, – через пару секунд арап уже затворил за собой двери.

Ужин превратился в трапезу одного Петра, девушка почти ничего не ела, а только щебетала, щебетала и щебетала…

Хорошо, что дистанцию блюла и в рот ему вишни не пихала, как иные влюбленные создания. А новости сообщала все какие-то дебильные. То капитана Пассека арестовали как заговорщика, то еще какая-то Като, судя по всему – изрядная стерва, интриганка и заговорщица, то братовья Орловы опять берега потеряли, видимо, крутые мафиози местного розлива, и всякая подобная дребедень.

Петр сразу девять десятых информации пропускал мимо ушей, а оставшуюся часть немедленно забывал. Но только ее он совсем не перебивал – балдел, слушая, прикольный же сон.

Вернулся Нарцисс, поставил новые три бокала – один с водой, а два со свежим выжатым соком, вишневым и клубничным. Хотел арап снова застыть рядом прикроватным столбиком балдахина, но Петр повелительным жестом отправил его за дверь.

«На кой черт стоять статуей, что мы – сами себя не обслужим?» – под умиротворенное пережевывание ветчины мысли текли сами собой.

Но вот на один вопрос необходимо было срочно узнать ответ. И сержант применил классический прием:

– Солнышко мое, – девица, услышав такие слова, зарделась, – а почему твой отец дал тебе такое красивое имя?

– В честь вашей тетушки государыни императрицы Елизаветы Петровны меня так назвали, – несколько удивленно ответила ему девушка.

А Петр самодовольно улыбнулся, ведь на дешевку купилась. Значит, Елизавета, Лиза. Но надо же, даже имя совпадает.