Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» Романов Герман

– Манифест сей, – продолжил тем же холодным тоном Петр Александрович Румянцев, – при мне прочтите, дабы отговорки потом чинить не смели. Понятно вам, господин адъюнкт?

Дрожащими руками несчастный адъюнкт взял манифест и стал читать. И уже через секунды с облегчением выдохнул воздух – фразы «наказаний не чинить» и продолжать службу «в прежнем порядке» сняли с его плеч тяжелую ношу ожидания последствий.

– Ваше превосходительство, манифест его императорского величества будет немедленно отпечатан. – И Тауберт по-собачьи поймал взгляд грозного генерала, любимца императора, назначенного командующим гвардией и президентом Военной коллегии…

Румянцев долго крутил в руках новую фузею, рассматривая с нарастающим удивлением. Вроде фузея та же самая, тульская, ан нет. Прямой тесак крепится как штык, и теперь можно и колоть, и рубить. Фузея стала не только своего рода короткой пикой, но и старинной совней – обоюдоострым мечом на длинной, с два аршина, рукояти. И погонный ремень широкий мастерами прикреплен, чтобы фузею в походе на плече носить или на шею вешать, как император им всем с утра показывал. Но то нехитрые, хотя и нужные приспособления.

Главное в другом – генерал покрутил крепкими пальцами на столе вытянутую, чуть больше наперстка, свинцовую пулю. Он уже видел, что за триста шагов хороший стрелок спокойно попадает во всадника. Генерал негромко выругался – простое до жути изобретение, но никому и в голову не пришло, кроме императора.

Румянцев прошелся по кабинету – государь Петр Федорович стал другим, совсем другим. Если бы генерал не знал его хорошо, то подумал бы, что императора подменили – голос из сварливого стал у него спокойным и жестким, вместо пустого кривляния полная уверенность в себе, а трусость исчезла напрочь. Теперь государь с наслаждением вдыхал пороховой дым, сам вел солдат в атаки, проявил полководческий талант, да такой, что генерал втайне завидовать стал.

А эти военные изобретения вообще дорогого стоят. И в барабанную многозарядную винтовку генерал сразу же поверил, а сейчас представил, что будет твориться с неприятелем, с турками, пруссаками и прочими, когда их за версту выкашивать пулями будут…

Генерал постоял немного, вздохнул и уселся за стол, на котором были разложены собственноручно написанные императором бумаги. И их необходимо было тщательно рассмотреть и принять решения – о любой проволочке генерал боялся и подумать, он хорошо помнил грозный взгляд царя и гостилицкое поле, усыпанное трупами мятежных гвардейцев…

Петергоф

– Может, мы погулять пойдем, Катя? Как ты себя чувствуешь? – Петр затушил окурок в пепельнице и посмотрел на жену.

– Я хорошо себя чувствую, ваше величество, – тихо ответила ему женщина, – но нам лучше посидеть в спальне.

Петр напрягся – он впервые увидел легкий туман из уст супруги. А Екатерина, чуть улыбнувшись, сразу склонила голову.

– Простите, государь. Теперь я вижу, что вы как-то умеете определять ложь от правды. Простите. Здесь, в Петергофе, скрывается Григорий Орлов – он вооружен пистолетами и жаждет вашей смерти. Простите, ваше величество, что не предупредила вас сразу. Я просто забыла, когда вы… то есть когда мы… – женщина смешалась, и самую малость покраснели ее щеки.

Петр поднялся из удобного кресла и стал ходить по комнате из угла в угол, медленно размышляя, – она мне сейчас своего любовника сдала с потрохами, щадить не стала. А это значит, что свое прошлое она решительно отсекла и свой выбор сделала.

– Ваше величество, прикажите поднять всех солдат, пусть немедленно оцепят парк и найдут его. Не дай Боже, замысел успешным станет. Об этом я подумать боюсь…

– Не стоит, Катя. Мы с тобой просто погуляем под руку вдоль канала. Хорошо? А меры я приму, не беспокойся. Нарцисс!

Арап немедленно зашел в комнату и низко склонился перед императором, ожидая его приказа.

– Одеть и вызвать в кабинет фельдмаршала Миниха. Позови фрейлин – пусть оденут ее величество. Мы немного погуляем вдоль канала, а ты вели, чтоб обед к нашему приходу был подан. Обед на троих, а более никого, – тихо приказал Петр и загадочно посмотрел на Екатерину Алексеевну, та стала бледной в какой-то миг. Женщина хотела что-то ему сказать, но осеклась под предупреждающим взглядом…

Вошедшие в опочивальню слуги быстро надели на Петра новый преображенский мундир, наложили через плечо голубую ленту и облачили в башмаки. Император чуть-чуть улыбнулся супруге и вышел из комнаты вслед за Нарциссом, который сопроводил его в императорский кабинет.

Но и там Петр надолго не задержался – переговорив с Минихом о незначительных пустяках, он достал из знакомого ларца большой крест ордена святой Анны и тут же возложил его на шею старого фельдмаршала.

Потом Петр пригласил Миниха на обед, проводил до дверей и вскоре вышел из кабинета, поигрывая тростью «доброго дедушки», оставив в комнате подарочную шпагу от другого «родственника»…

Петергоф представлял собой огромную стройплощадку – большого каскада фонтанов со знаменитым Самсоном еще не было в помине, Главный дворец только доводился до ума. Но зато имелся старый деревянный дворец Петра Первого Монплезир, и был вырыт большой канал, по берегам которого опытные руки садовников разбили чудесный парк.

Но Петр не любовался открывшимися перед ним красотами, которые до этого разглядывал лишь с военной точки зрения. Сейчас он думал о другом – если помаячить всласть у главного входа, то это неизбежно привлечет внимание Григория Орлова.

Потом можно спуститься к каналу и тихо там прохаживаться с женой под руку, отослав охрану подальше, – и гвардеец не может не клюнуть на такого живца. Клюнет обязательно…

Петр прекрасно осознавал весь риск такой авантюры, ведь попади в его живот одна случайная пуля – и все, хрен он встретит пятый закат, загнется скорбно и концы отдаст.

Но страха в душе он не испытывал – четыре нечаянных встречи у него уже было с братьями Орловыми, и он выходил из них победителем. Можно назвать это как угодно – фатум, рок, судьба, кысмет – но в пятой встрече должно было решиться все. И что эта встреча состоится вскоре, в этом у него не было никакого сомнения.

Ждать супругу пришлось недолго – Петр выкурил только одну папиросу. И обомлел. В красивом зеленом платье с глубоким декольте, со стоячим белым кружевным воротником, с распущенными черными волнистыми волосами, с манящей улыбкой и нежным взором жена была настолько обворожительна и привлекательна, что у него дыхание в зобу сперло.

И Петр мысленно выругал «тезку» последними словами – если умных красавиц заменяют уродливыми дурами, то в голове у мужика кукушки кукуют и тараканы нехилые бегают, и таких нужно не на трон усаживать, а в психушке запирать. И что ему надобно было, хороняке?

Император вежливо расшаркался перед супругой и заметил краем глаза постные и ничего не понимающие физиономии Миниха и Измайлова. Однако такими удивленными были не только эти двое – практически все придворные и многие слуги впали в полный ступор, когда Петр подошел к Екатерине, ласково обнял женщину и нежно поцеловал.

Поступок этот, конечно, сильно нарушал все правила этикета, но проделать его стоило, тем более что жена охотно на него откликнулась и сама с упоением его поцеловала, чуть прикусив своими зубками нижнюю губу.

Воспользовавшись воцарившимся всеобщим оцепенением, Петр властно приказал свите и охране (куда ж без этого – положено, да и не отстанут) следовать за ним на приличном расстоянии, не ближе чем в две сотни шагов. Затем, предложив Екатерине опереться на его руку, они любящей супружеской парой медленно отправились на прогулку…

Это было самое удивительное гуляние в его жизни. Они с женой отошли от дворца на добрую версту и стали ходить вдоль канала – сотню шагов вперед, разворот и столько же назад, к небольшому беленькому столику, который принес из ближайшего павильона верный Нарцисс.

Там Петр наливал жене бокал прохладительного фруктового напитка, а сам выкуривал папиросу. И шествие начиналось снова – сто шагов вперед, сто шагов назад.

Свита поначалу также совершала подобный променад, пока там не сообразили, что выглядят по меньшей мере нелепо и смешно. Наконец придворные и охрана сгуртовались в доброй сотне метров от столика и затеяли там свои разговоры.

А Петр говорил и говорил с Екатериной. С этой умной женщиной можно было говорить о многом, начиная от военного дела и заканчивая сбором налогов. Но Петр не желал доводить жену до скуки такими государственными беседами и время от времени рассказывал ей различные смешные истории и анекдоты, стараясь выдерживать историческую реальность.

Женщина смеялась очень заразительно, а ее глаза метали влюбленные яркие искорки. Смеялся с ней и Петр, который позже прочитал ей стихи одного известного поэта, нагло выдав их за свои вирши.

Император ничем не рисковал – поэт не только не родился, но и не родился еще его отец. А если и родился, то в пеленки писался, или под столом пешком ходил. Зато над каналом прозвучало одно четверостишье:

«Какой удар со стороны классика», – вспомнил Петр известные слова великого комбинатора и чуть обнял жену за талию. Но Екатерина притихла, с удивлением глядя на Петра широко раскрытыми глазами. И ему потребовалось много времени, чтобы отвлечь ее от стихотворных изысканий супруга.

Интересная была прогулка – в душе Петра произошло странное раздвоение, причем два его внутренних «я» не мешали друг другу, а занимались своим делом каждый.

Первый изо всех своих сил развлекал жену, ухаживал за ней, ласкал и обнимал, а иногда и целовал. А вот второй смотрел за парком настороженным волком, стараясь разглядеть за кустами и деревьями силуэт человека или блеск вороненого пистолетного ствола.

На ту сторону канала он почти не смотрел – полсотни с лишним шагов запредельная для пистолета дистанция. Да и не тот характер у Орлова, чтобы в спину стрелять. А потому покушение с этой стороны произойдет – до столика сотня шагов, и еще две сотни шагов до свиты и охраны. Полминуты пройдет, не меньше, пока охрана прибежит и вмешаться успеет.

И опасаться Григорию Орлову нечего – безоружный шибздик, не ожидающий внезапного нападения и размякший от близости женщины с ее ласками, вряд ли устоит против верзилы, который вооружен двумя пистолетами и острой длинной шпагой.

Но и у Петра имелась пара козырей – он был полностью готов к покушению и в любую секунду мог встать за Екатерину, а стрелять тогда Орлов не будет из-за боязни поранить свою любимую женщину, и постарается решить дело в скоротечной схватке. А длинная тяжелая трость с массивным набалдашником в умелых руках может превратиться в страшное оружие.

Конечно, Петра можно обвинить в трусости – фи, прятаться за женщину. Но надо посмотреть, что еще противней – вооруженный до зубов верзила, подло нападающий из засады на заведомо слабейшего и безоружного, или последний, который для частичного уравнивания шансов только чуть прячется за любовницу данного верзилы.

Но размышления и наблюдения – это одно, а Петр при этом еще как-то ухитрялся рассказывать жене занимательные истории из жизни русских царей и императоров:

– Это случилось после Гангута, Катенька, когда мой дед, Петр Алексеевич, встретился в одном замке в Померании с королем Дании Фредериком и королем Саксонии Августом. Тем самым, по прозвищу Сильный, что бастардов своих много наплодил. Прости за такую подробность, – Петр тут остановился, ему показалось, что в глубине парка, где-то неподалеку, хрустнула сухая ветка. Но он тут же продолжил свое повествование: – Так вот. Однажды монархи поспорили после веселой гулянки – у кого солдаты храбрые и за своего владыку жизнь свою отдадут, не колеблясь. Спорили до хрипоты, пока не решили проверить на деле. И вот датский король вызвал своего гренадера и предложил выпрыгнуть из окна, отдать за короля жизнь. Бедный солдат взмолился, мол, вы что – здесь же сажени четыре, я себе все кости переломаю. Тут монархи и рассмеялись над трусостью датского солдата…

Краем глаза Петр увидел за стволом дерева мощный силуэт человеческой фигуры, но свой рассказ продолжил:

– Вызвал своего саксонца король Август – отдай, говорит, за меня свою жизнь, любезный, выпрыгни смело из окна. Но и его гренадер слабину тут же дал – не выпрыгну, высоко ведь, убьюсь. Рассмеялись монархи, и наш царь Петр вызывает преображенца. Отдавай за меня жизнь, говорит солдату, выпрыгивай в окно. Гренадер перекрестился, смело залез на подоконник и почти выпрыгнул из окна, но король Август успел задержать его…

– А дальше что, государь? – умоляюще попросила Петра Екатерина, когда тот сделал небольшую паузу.

Не очень приятно, когда на тебя наставили вороненый ствол. Петр поцеловал жену и так ловко переместился, что между ним и Орловым оказалась Екатерина. И заметил, как опустился вниз пистолет – рисковать своей любовницей Григорий, как он и рассчитывал, не стал. И Петр продолжил повествование:

– Удивились монархи крепко и спрашивают преображенца – ты же мог жизни лишиться. А тот и отвечает им спокойно: «А на хрена мне такая жизнь нужна? Ну ее, обойдусь…»

Екатерина засмеялась выразительно, ее грудь поднялась, и пленительные полушария показались из корсета. Петр тут же стал их целовать, а Катины губы коснулись его макушки.

Но не страсть сейчас двигала им – он толкал своего соперника на импульсивный шаг – кому ж понравится, когда на глазах ласкает его женщину другой мужчина.

А Петр оторвался от лобзания груди и сделал шаг в сторону. И, услышав, как щелкнул курок пистолета, моментально присел на одно колено, за долю секунды уйдя от неминуемой смерти.

Прогремел выстрел, но пуля ушла высоко над головой Петра, а Орлов разъяренным медведем проломил куст, вскинул другой пистолет и выстрелил еще раз. Но за долю секунды до выстрела вскрикнула Екатерина и заслонила собой Петра, которому пришлось ее сильно оттолкнуть в сторону.

Он все же успел – пуля только чуть чиркнула женщину по обнаженной ключице, даже крови не было, лишь малая ссадина. И взвыл от ярости Орлов, выхватил шпагу.

Но и Петр рванулся в сторону, руками перехватив трость за середину. Краем глаза он успел заметить, с каким разъяренным лицом бежит к нему верный Нарцисс, а за ним вдалеке поспешают казаки и адъютанты. Вот только их криков он не слышал, сосредоточившись всем телом и душой на схватке с Орловым. Время замерло…

Григорий на бегу выбросил вперед шпагу, и будь Петр чуть медлительнее, то стал бы он гусем на вертеле. А так не повезло цалмейстеру – уклонившись в сторону от шпаги, он от всей души врезал Орлову набалдашником трости по виску и, ухватив руками, резко толкнул в спину, придав дополнительное ускорение. Верзила головой вперед, длинной рыбиной, полетел в канал и громко плюхнулся в воду, щедро окатив брызгами и Петра, и поднимавшуюся с земли Екатерину.

– Как ты себя чувствуешь, моя любовь? – Петр достал из-под расшитого обшлага белый платочек и прижал его к ссадине на ее плече. Только сейчас он осознал, что она своим телом прикрыла его от пули, и, не оттолкни он ее в сторону, пуля попала бы жене в горло.

– Зачем ты бросилась, он бы мог попасть в тебя? – Петр тонул в ее синих глазах.

– Я полюбила тебя, мой милый. Я должна была защитить вас. – От таких слов у него запершило в глазах, и он крепко прижал ее к груди.

– Не убивай его, он дурак, – продолжила Катя, – к прошлому нет возврата, но, если сможешь, не казни его.

– Хорошо, – ответил ей Петр, нежно погладил и повернулся к каналу.

Но Орлова на поверхности не было, только пузыри из-под воды шли. И Петр понял, что несостоявшийся убийца рискует превратиться в утопленника. Сильный удар по виску может оглушить, а попадание в воду в таком состоянии гарантирует стопроцентное утопление.

– Твою мать, через… – Петр не успел высказать свои мысли по поводу незадачливого любовника-террориста. И, не раздумывая, бросился в воду.

Он почему-то ожидал холода, но его встретило своими объятиями тепло. Глубина была небольшой, но Григория Петр нашел не сразу, и лишь когда сам стал задыхаться, цепко ухватился рукой за мундир.

Всплыв на поверхность, он отволок Орлова к берегу, и тут же многочисленные руки офицеров и казаков охраны в одно мгновение выдернули его и наглотавшегося воды цалмейстера на зеленую траву.

Одного брошенного взгляда на Орлова Петру хватило, чтобы понять – Гришка нахлебался всласть потому, что получил полный нокаут. Из правого уха цалмейстера текла тонкой струйкой кровь. Распахнув мундир, он прижался ухом к груди – сердце не билось.

– На колено ко мне кладите животом, – громко приказал Петр и увидел широко раскрытые глаза Екатерины.

Он ободряюще улыбнулся жене, и тут на коленку взгромоздили утопленника. Одного надавливания на живот хватило – вначале изо рта потекла вода, а потом Григорий закхекал, завозился и его вырвало.

– Водки и сухую одежду принести, – приказал Петр и злобно посмотрел на собравшихся. – Нарцисс, останься, а всем остальным удалиться на сто шагов. Я кому приказал? Быстро!!!

Свита испарилась немедленно, оставив на траве четыре казачьих чекменя и два мундира. Через минуту появился столик с напитком и папиросами, на котором оказалось и добавление в виде небольшой кожаной фляжки, кусочка копченого сала и луковицы. Нарцисс полностью раздел императора, оставив на нем лишь кружевные панталоны, а Екатерина накинула ему на плечи казачий чекмень.

Петр размотал горлышко бурдючка, хлебнул порядочный глоток водки для снятия стресса – словно горячая струя обожгла пищевод, и через минуту стало хорошо. Кусочек сала показался райской пищей.

– Потерпи, родная, – сказал Петр жене и плеснул на ссадину чуть водки.

Катя зашипела, как кошка, но неудовольствия не показала. Наоборот, женщина так прижалась к нему, с такой радостью смотрела, что Петр на секунду пришел в замешательство – такая любовь показалась ему нереальной.

Но он тут же все осознал – Екатерина после долгих лет наконец нашла в муже защиту и опору в жизни и сейчас просто боялась хоть на секунду расстаться с ним. Она беспрерывно то гладила его пальчиками, то шептала такие ласковые слова, что Петр даже легонько покраснел.

Нарцисс же быстро разоблачил Орлова, накинул ему на плечи мундир и посадил на траву. Однако арап с такой лютой злобой смотрел на Гришку, что, дай ему волю, убил бы на месте и не поморщился. И Петр предпринял меры предосторожности, отослав арапа в сторону.

Орлов уже ровно сидел на зеленой траве и бросал по сторонам мутные, но осмысленные взгляды. Петр сунул в руки гвардейца кожаную фляжку и приказал пить. Григорий послушался, машинально приложился и выпил водку, как воду. Закашлялся и очухался, зыркнул злобно.

– А теперь слушай меня внимательно. – Петр встал напротив бывшего любовника жены и посмотрел тому в глаза. – Есть наши чувства личные, есть дела и нужды государственные. Вот потому я тебя спрашиваю, что для тебя важнее, твоя личная похоть или процветание и благо державы Российской? Если первое, то запомни – Екатерина Алексеевна объяснилась со мной, прошлое забыто нами, и мы с ней любящие друг друга супруги, желающие принести пользу России. И если ты не осознал этого, то я тебя обратно в канал затащу и там утоплю, как до этого оттуда вытаскивал! Ты почто, паскуда, в семью нашу лезешь, закон божеский переступаешь, нехристь поганая?!

Злоба бурлила в душе и искала выхода. Петр ревновал жену, к своему глубокому изумлению. И когда он представил, как лапал и целовал ее этот хорек-переросток, а сейчас мог его Катю и застрелить, долго сдерживаемый все эти дни гнев выплеснулся наружу. Схватив Гришку за мундир, Петр рывком поставил его на ноги и тут же врезал гвардейцу по роже, от души, вложив всю силу и ярость.

От удара Орлова отшвырнуло, и он снова спикировал в канал, подняв тучу брызг. На этот раз цалмейстер сам выплыл на поверхность и с трудом вылез на берег. От плюхи его губы были разбиты в кровь.

Екатерина подошла к Петру, прижалась к нему и стала ласково поглаживать по плечу ладошкой, успокаивая разгневанного супруга.

– Ух ты! – только и сказал Орлов и уважительно посмотрел на императора. Затем в его голове что-то щелкнуло, и он преклонил колени перед императорской четой.

– Ты же мог ее сейчас убить, сучий пес! – Рык еще не отошел от яростной вспышки. – Убивец недоделанный! С пистолетами да шпагой на безоружных нападать?! Где твоя честь была, или ты ее в чужой опочивальне оставил, похотливый козел!

– Прости дурака, муж мой. И меня тоже прости, – ласковый голос Екатерины произвел благотворное впечатление, и Петр начал успокаиваться.

И сразу же возникло ощущение, что жене стало стыдно за эту любовную связь с Орловым – румянец так и пылал по ее щекам. Екатерина опустилась на колени и поцеловала мужу руку, крепко прижалась к раскрытой ладони горячей щекой. Умная женщина прочитала его переживания, увидела ревность, осознала, какой стыд за нее и себя муж сейчас испытывает…

– Прошлое забыто и перечеркнуто. И ты прости меня тоже, – Петр поднял Катю с колен, – а этот… Пусть проваливает на все четыре стороны. Принуждать его к присяге на верность я не буду. Уезжайте из России, Орлов, и братьев своих заберите. А то клеймо подлецов здесь получите на всю оставшуюся жизнь. А я не буду карать вас за эту подлую попытку убийства моей жены и меня. Казначей выдаст денег, раз вы их так любите. Уходите!

– Простите, ваше императорское величество, и вы простите, государыня! – глухо прозвучал голос Орлова. Гвардеец справился с волнением и заговорил дальше: – Клянусь, что ни словом, ни делом я не причиню ущерба и огорчений. И буду уважать ваши величества и верно служить, где прикажете, не жалея сил и живота своего. На чем крест вам целую! – Орлов вытащил дрожащими пальцами из-под рубашки крест и поцеловал его.

– Ну что же с вами сделаешь?! Присягу вашу мы принимаем, Григорий Григорьевич! – Петр протянул ему ладонь, и тот коснулся ее разбитыми губами. Следом протянула руку гвардейцу и Екатерина.

– Отправитесь далеко, к американским берегам, на Аляску, губернатором. И сей богатый край к России полностью присоедините. И добычу золота там организуете. Езжайте немедленно в Кронштадт к братьям, посоветуйтесь. Можете ехать туда всей семьей, с чадами и домочадцами. Там, на рейде, возьмите шлюпку. Я вам завтра отпишу!

– Прощайте, Григорий Григорьевич, – эхом прозвенел голос Екатерины, и супруга подхватила Петра под руку. И чета медленно пошла к дворцу, но у столпившейся группы придворных остановилась.

Петр обвел всех грозным взглядом – и что ему оставалось еще в столь нелепом наряде. Но никто из придворных и охраны не думал хмыкать – адъютанты и лейб-казаки блудливыми нашкодившими котами отводили взоры к земле, понурив повинные головы.

– И это, Екатерина Алексеевна, моя личная охрана?! Так они обеспечивают нашу безопасность?! Здания и окрестности не проверяют, службой пренебрегают. Донцы, вы зачем тогда крест мне целовали, если царь собственной рукой от злоумышленников отбиваться должен? Так и скажите прямо – не желаем ваше величество охранять! Эх вы! – Петр выразительно махнул рукой, и они с женой удалились во дворец…

Петербург

Всего три дня прошло со дня принятия присяги императрице и самодержице Всероссийской Екатерине Алексеевне. И вновь в столице принимают присягу, вернее, переприсягу – его императорскому величеству и самодержцу Петру Федоровичу.

Прежняя присяга объявлялась в грозном царском манифесте недействительной, так как давалась под угрозой лишения живота злокозненными изменниками и на основании вздорных слухов о преждевременной и скоропостижной кончине природного императора.

А потому все население столицы обязывалось немедленно и безотлагательно присягнуть императору до наступления ночи, а те, кто не сделает это, будут объявлены изменниками и злодеями со всеми вытекающими отсюда последствиями для оных отказников.

В этот вечер у всех многочисленных церквей Петербурга было настоящее столпотворение. Сотни людей сгрудились у входов, но порядка не нарушали и только боязливо посматривали на драгун и кирасир генерала Румянцева, что ровными шпалерами выстроились у каждой церкви. Все торопились успеть, даже больные и немощные – попасть в лапы зловещей Тайной экспедиции никому не улыбалось…

– Ой, Матрена, надо быстрее бежать, принимать присягу благоверному государю нашему Петру Федоровичу!

– А я, любезный, завсегда императору нашему верен был. И ту присягу воровскую не принимал, за болезнью сказался. А сейчас повторно сходил и принял, чтоб все видели, как я его императорскому величеству предан всей душой и телом! Вот так-то, любезный!

– Кузьма, а Кузьма. Присягнул уже? Я тоже успел, одним из первых в церкви присягал батюшке нашему, кормильцу…

Пастор Бюшинг спрятал внутри ухмылку – надменный вице-президент Юстиц-коллегии фон Эмме одним из первых прибежал к нему в кирху и быстро принес присягу, благо давалась она по прежним листам и проходила в ускоренном порядке.

Обыватель только говорил: «Клянусь в верности императору и самодержцу Всероссийскому Петру Федоровичу» – и целовал крест, а затем ставил у секретаря подпись на присяжном листе.

Давая поцеловать крест советнику, пастор увидел большие испуганные и умоляющие глаза, и сразу же сообразил, что фон Эмме теперь по гроб ему обязан и выполнит любую его просьбу.

Ведь стоит сейчас Бюшингу донести в Тайную экспедицию, как господин вице-президент вынуждал его принимать ту июньскую присягу, как не только карьера, но и вся жизнь фон Эмме будет безжалостно сломана тяжелым маховиком правосудия…

Петергоф

Стол был накрыт великолепно. Большинство блюд было абсолютно неизвестными Петру, даже приблизительные названия не мог дать. Но в одном император чувствовал уверенность – поваров он проверил на детекторе и отравы мог не опасаться.

Положить яд кому-либо по пути от кухни до столовой было невозможно из-за чрезвычайных мер. Да и всех адъютантов Петр тоже проверил, памятуя печальный опыт князя Федора Барятинского. И ничего не поделаешь – ожегшись на молоке, всегда дуешь на воду.

За накрытым столом их было всего трое – Екатерина Алексеевна в небесно-голубом платье и их двое, в гвардейских мундирах. Фельдмаршал Миних при всех орденах и регалиях, с голубой лентой через плечо, сидел чопорно, расправив плечи, и время от времени бросал на Екатерину свой тяжелый взгляд. Петру он напоминал злого бульдога, из пасти которого извлекли мозговую косточку и теперь ею же дразнят.

Жена чувствовала себя несколько скованно, было видно, что она серьезно опасается такого соседа, и на то у нее имелись все основания. Миних в кабинете, еще перед поездкой в Ораниенбаум, почти открытым текстом прямо предложил оформить императору развод любым из предложенных способов – надежно упрятать жену в самый дальний монастырь, устроить скоропостижную кончину или же поместить в каземат Шлиссельбургской крепости, рядом с Иваном Антоновичем.

К счастью, у Петра хватило ума отказаться от услуг старого Живодера, и сейчас он чувствовал себя удовлетворенным, что не укрылось от пристального взора старика.

Бурхард-Христофор чуть поковырялся в тарелке вилкой, прихлебнул из бокала вина. Только он один пил вино, несколько бутылок лакеи, повинуясь приказу Петра, шустро поставили на стол специально для старого фельдмаршала.

Сам же Петр не менее лениво дожевывал осетрину – за три дня деликатесы уже не лезли в глотку, и ему хотелось чего-нибудь попроще – толченой картошечки с бефстрогановом или обычным столовским шницелем с подливкой, да пару блинов со сметаной или маслом на десерт. А потом расположиться по вечерней прохладе у речной водички, взять пива «Жигулевского» бутылку с соленой селедочкой и лука репчатого колечко. И отдохнуть от дел праведных…

И Екатерина Алексеевна вяло ковырялась в овощном салатике, видно было, что аппетит у нее напрочь отсутствует. Умная женщина давно поняла, что Миних жаждет ее крови, а такой матерый враг любое желание пообедать отобьет начисто.

И превратился ужин на троих в сплошную пытку – Петр хотел есть, но не мог, Екатерина жаждала уйти, но не смела, а Миних хотел удавить, хотя бы мысленно, женщину, но боялся умения императора читать мысли. Потому старик только сопел и не торопился пить вино, зная, что Петр Федорович относится к винопитию резко отрицательно.

– Все убрать со стола! – Громкий голос Петра Федоровича словно стеганул кнутом по присутствующим. Лакеи побелели от страха, жена посмотрела на него испуганно, а Миних удивленно.

– Водки очищенной штоф принести, и лимон в него выдавить. Гуся доставить. Мне закурить. Бегом!

Лакеи засуетились, и не прошло и минуты, как стол опустел. Петр задымил принесенной папиросой, поблагодарил улыбкой верного арапа. И тут перед ним водрузили блюдо с гусем, горячим, прямо из печи.

Коричневая хрустящая корочка ласкала взор, а чудный запах сразу вызвал слюнки, как у собаки Павлова. Рядом с гусем встал караульным запотевший штоф, появились три тарелки, бокалы, вилки, ножи, салфетки. Застыли шеренгой, ожидая приказаний, ливрейные халдеи с преданными глазами.

– Так, ребята. Мы с фельдмаршалом матерые вояки, сами разберемся. А потому – кругом! Вон отсюда!

Лакеи словно под цунами попали, и уже через несколько секунд двери в столовую были осторожно закрыты. Петр встал с кресла, взял штоф и привычно набулькал в три бокала – жене с палец, им с Минихом на три пальца.

Старый студенческий расклад. Правда, в последнее время девчонки требовали соблюдать равноправие – феминизм, однако. Затем император разделал гуся – мужчинам досталось по здоровенной лапе, больше смахивающей на мосол, а жене положил на расписную тарелку крылышки. Взял стакан в руки и пристально посмотрел на жену и Миниха.

– Я хочу выпить за то, – начал он речь, – чтоб эта русская кровь была последней. Выпьем же и забудем эту войну, никому не нужную. И о том, прошлом, более не вспоминать и не напоминать! До дна!

Водка пошла хорошо, в желудке стало сразу же тепло, и он закусил горячей гусятиной. Миних хлобыстнул чуть ли не одним глотком, чуть морщась, выпила и Екатерина. Вот только к закуске она не прикоснулась, сидела с открытым ртом, а на глазах выступили слезы.

– Что ты, милая, закусывай. Тебе мясо есть надо, чтоб мне наследников сильных и здоровых рожать!

Рядом кхекнул Миних, от таких слов Петра он подавился куском гусятины.

Петр постучал старика по крепкой спине – тому полегчало. Екатерина аккуратно ела крылышки, на щеках появился румянец.

– После первой и второй промежуток небольшой, – Петр шустро разлил водку по бокалам в прежней дозировке.

Все трое выпили водку почти одновременно, словно старались с помощью данного способа избавиться от задних мыслей. Петр ласково и ободряюще улыбнулся жене – ему понравилось, что та, не чинясь и не ломаясь, разделила с ними это простое угощение. И надо же – сидят за одним столом трое природных немцев, но пьют совершенно по-русски. Как говорили в общаге – с кем поведешься, от того и забеременеешь…

– Екатерина Алексеевна, и ты, Христофор Антонович. Вы оба нужны не только мне, но и державе Российской. А потому прошу простить друг другу обиды, вольные и невольные, и в дальнейшем жить и трудиться во благо. И потому поцелуйтесь в знак примирения.

Старый фельдмаршал закряхтел, подошел к императрице и чуть приложился к ее щеке старческими губами. Екатерина Алексеевна ответила Миниху тем же – под давлением Петра Федоровича стороны заключили если не мир, то долговременное перемирие.

Петр чуть обнял жену и прошептал ей на ушко:

– Спасибо тебе. Иди в опочивальню, отдохни немного. Уж больно денек бурный выдался. Я скоро приду…

Взяв жену под руку, он проводил ее до дверей и вернулся за стол. Налил по третьей:

– По остатней, фельдмаршал. Как говорят монахи: «Чару пити – здраву быти, втору пити – ум веселити. Третью пити – ум устроити. А много пити – без ума быти». О делах будем завтра разговаривать, а сегодня отдых уже нужен, с ночи на ногах кручусь. Ну что, вздрогнули?!

Выпив водки, они дружно закусили горячей гусятиной. Поговорив еще несколько минут, Миних встал, попрощался, и Петр уважительно проводил старого вояку до дверей и раскрыл их перед фельдмаршалом. А сам вернулся к столу, сел в удобное кресло и закурил папиросу. Мысли ползли в мозгу медленно, как обкуренные анашой черепахи.

Петр прикрыл глаза. Он действительно сильно устал – ровно четверо суток прошло, как он оказался в чужой шкуре. А столько событий уже промелькнуло, сколько смертей прошло перед ним…

Но он переломил в себе внутреннюю тяжесть, медленно вышел из столовой и, пройдя через анфиладу комнат, зашел в опочивальню. Внутри царил сумрак, на окнах плотно задернуты шторы.

Екатерина тихо лежала под одеялом, и Петр не стал ее беспокоить, а тем более звать на помощь услужливого Нарцисса. Скинув мундир, император стал разоблачаться. Он впервые раздевался без помощи, но ухитрился сделать это чуть быстрее. Правда, до установленных нормативов, принятых в Советской Армии, было далековато, но нынешняя форма, на него надетая, была намного более сложной и вычурной.

Оставшись в кружевной рубахе и панталонах, он подошел к кровати с другой стороны и залез под одеяло. Катя, хоть и посапывала, его ожидала, придвинулась ближе, крепко обняла руками.

Горячее тело женщины умиротворяющим образом подействовало на него, Петр Федорович быстро согрелся, сам подгреб жену к себе, чуть приласкал и вскоре рухнул в сонное царство владыки Морфея…

Петр проснулся от тревожного ощущения, что пропустит что-то очень для него важное. Он открыл глаза – сумрак в комнате чуть сгустился и принял странный красноватый оттенок. Петр поспешно поднялся с кровати, подошел к окну и чуть раздвинул шторы.

Мир был погружен в красный цвет заката, который обволок нижнюю часть горизонта. Багрянец небесный отразился в глазах Петра, запомнился, как снимок фотографической карточки.

– Пять закатов, – прошептали губы, – пять закатов пережито. И семьдесят лет жизни впереди.

Он жадно впитывал в себя картину уходящего дня, вдыхал вечерний воздух, который сочился легким освежающим сквозняком через щель в неплотно закрытой оконной раме. Именно в такие моменты как никогда остро чувствуется потребность жить. Жить. Радоваться листве, небу, детям. Детям. Петру остро захотелось прижать к себе маленького человечка, которого у него никогда еще не было. Услышать его неуклюжий топот…

– Что с тобой, мой милый? – Теплая ладошка легла ему на плечо. Петр обернулся и крепко обнял жену. Его сразу затрясло лихорадкой.

– Я хочу детей, своих детей. Слышать их, обнимать. Понеси сына, сегодня, я так хочу…

– И я хочу, очень хочу…

Петр смял слова поцелуем и принялся ласкать ее тело руками. Затем рывком поднял на руки жену, донес и положил ее на кровать. Горячие ласки он не прерывал ни на одну секунду – жадно целовал губы, шею, щеки, плечи, грудь, живот. Раскрыв ноздри, он впитывал ее чарующий запах, как впитывает воду сухая губка.

И Екатерина отвечала ему горячими ласками и поцелуями. В каком-то жарком бреду они сорвали друг с друга легкие рубашки, и Петр навалился на нее всем телом.

Екатерина вскрикнула, и он погасил этот невольный стон поцелуем. Но то был не стон боли, а крик радости – она испила его досуха, и сама отдавала всю себя без остатка. И взрыв наслаждения накрыл их обоих с головой, пронзив тела острой сладострастной судорогой…

– Как хорошо прижаться к тебе, чувствовать твое семя внутри. Семя, которое зародит во мне новую жизнь. Я счастлива, муж мой. У нас будут дети, я подарю их тебе.

– Конечно. – Он чуть погладил ее по щеке. Ее прелестная головка уютно устроилась у него на плече, и он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить жену. И только получал радость и удовольствие от ее горячего тела. – У нас будут четыре сыночка и лапочка дочка…

– Как хочешь, милый. Я буду стараться…

– Мы будем стараться вместе, – Петр извернулся, поцеловал ее мягкие губы. – Я покурю немного.

– Конечно, мой дорогой…

Петр поднялся с постели и, совершенно не стесняясь своей наготы, подошел к столику, уселся в кресло и подкурил от фитиля папиросу.

– Надо делать зажигалку или спички, – тихо пробормотал про себя и выдохнул клубок дыма. Стало хорошо, но Петр тут же отогнал от себя расслабуху, налил в бокал напитка и отнес его Екатерине. Только напоив жену, он вернулся обратно и сел в кресло.

Это была его женщина. Да, его. Только его, и не иначе. Он не мог объяснить, почему так произошло, только на уровне ощущений. Как собака, все понимает и чует, а сказать языком не может.

Докурив папиросу, он открыл большую луковицу часов и посмотрел на циферблат – одиннадцать часов вечера с несколькими минутами. Пятый день заканчивался на самой достойной ноте. А впереди их ждет вся жизнь, и даже больше. Все впереди…

Он поднялся, вернулся обратно под одеяло и крепко обнял жену. Тихо спросил о наболевшем:

– Тебя не пугает мое обезображенное оспою лицо? Только честно скажи, правду.

– Пугало, сильно пугало. Но я терпела, ведь то болезнь. А сейчас, как ты стал по-настоящему моим мужем, я радуюсь и оспин не замечаю. Понимаешь, я их не вижу, просто не вижу. Ведь ты у меня такой другой – сильный, нежный, умный. Иной…

– С чего ты взяла, что я иным стал?

– Видимость осталась, но только видимость. Даже тело твое стало крепким, ты без труда поднимаешь меня, ты одолел братьев Орловых, сразил их, а ведь они известные силачи. Ты другой, мой муж, без кривляний и сварливости, без постоянной и безумной лжи, безудержного хвастовства и скрываемой трусости. Нет в тебе этого. Зато есть другое, ваше величество. И это другое мне нравится, и за него я тебя полюбила всем сердцем, искренне. Я ни в чем вам не солгала… – женщина договорила последние слова, поднявшись над ним, красивая, с рассыпанными по плечам черными волосами.

– Мне садовник в детстве нагадал, что я проживу с мужем долго и умру, когда мне будет больше восьмидесяти шести лет. Я верю этим предсказаниям, ведь многое уже сбылось в этой жизни, – тихо заговорила Екатерина и еще крепче прижалась к нему своим телом.

Петр знал, что в истории императрица и до семидесяти лет не дотянула, но тут его словно обожгло. А ведь она-то жила без мужа, и потому предсказание не сбылось. Ведь установлено, что женатые мужчины и замужние женщины живут намного дольше холостых. А так как гвардейцы Петра убили, то и срок жизни ее сократился…

– Мы будем жить долго, очень долго, – погладил ее Петр, – и потому ничего не загадывай, сама все увидишь, мое солнышко…

Она была настолько красива и привлекательна, что Петр потянулся губами и поцеловал жену…

– С чего ты взяла, мое солнышко, что я стал иным?! Может, этот другой просто недавно покинул мое тело? А все это время я только мог молча смотреть на его кривляния?

Екатерину словно разряд тока ударил, она отшатнулась и широко открытыми глазами посмотрела на него. Даже сквозь плотный сумрак комнаты Петр все же разглядел, как заблестели в очах сверкающими бриллиантами капельки слез.

– Прости меня, прости. Боже мой, какая я глупая! Прости, – Екатерина в каком-то беспамятстве стала исступленно ласкать его, буквально перецеловала все его тело, не оставив без внимания и ласк ни единого пятнышка, буквально омыв его слезами и поцелуями.

И накопившаяся страсть пронзила его чудовищным разрядом, и супруги, да, именно супруги – муж и жена, стали единым, как любовью и самой природой благоразумно заложено…

Сквозь сон Петр услышал, как его часы пробили двенадцать раз. Он тут же припомнил, что оставил их крышку открытой. Дотянулся рукой до столика и закрыл луковицу.

На его плече спала Катюша, тихо причмокнула во сне мягкими губами. Уставшая, нежная, горячая. Он поцеловал ее волосы с мятным запахом. Провел по ним пальцами. Вздохнул счастливо.

– Спи, родная. Нам предстоят великие дела, – тихо прошептал Петр, обнял женщину, закрыл глаза. Через несколько минут бывший сержант Советской Армии и студент-недоучка в одном лице, волею судьбы ставший императором, спал крепким сном…