Двое на дороге (сборник) Рогачев Евгений

– Видишь, дед, а ты расстраивался. Не дадим сгореть твоему добру. Давай, отходи дальше, не путайся под ногами.

Старик не знал, что и делать. Идти обратно в дом он боялся. Вдруг дом все-таки загорится, тогда сгоришь вместе с ним. Заметил двух погорельцев, стоявших отдельно от всех в стороне. Молодой паре дом достался в наследство от недавно умершей бабушки. Парень стоял в одних плавках. Девушка, в накинутом на худенькие плечи халате, прижималась к мужу. У ног – большой тюк. Видимо, все, что удалось вынести из дома. Подошел к ним.

– Что же вы, сволочи, наделали? Совсем ополоумели.

На его слова они даже не отреагировали. Все так же стояли и молча смотрели на огонь. Тут раздался предостерегающий крик, последовал страшный треск, и у горевшего дома обвалилась крыша, подняв снопы искр. В темном небе засверкали мириады ярких светлячков. На людей враз пыхнуло нестерпимым жаром, и все отошли подальше. У старика от жары и дыма заслезились глаза. Он привалился к дереву и с беспокойством поглядывал на свой дом. Поливать его уже перестали, но рядом, равнодушно покуривая, остался один из пожарных. Временами искры долетали почти до дома. Тогда пожарный втаптывал их в землю. Старик обошел двор. Вроде все спокойно, огня нигде не заметно. От влажной стены валил пар. Старик опустился на завалинку и привалился к сырой стене. Соседский дом почти догорел. Еще виднелись местами очаги пламени, но пожарные, ходившие с баграми по пепелищу, быстро тушили их. Вскоре они уехали. Народ принялся потихоньку расходиться. Только парочка погорельцев все так же стояла на одном месте. К старику подошла Пелагея и села рядом.

– Вот беда-то, – она вздохнула. – Куда им теперь, бедным, деваться?

– Нечего самогонку по ночам гнать, – хрипло проговорил старик. – Мало что сами сгорят, так еще и сожгут кого-то. Скоты.

Сердце не переставало болеть. Старик растирал рукой грудь, но это не помогало.

– Что-то ты бледный совсем. Все ли ладно? – Пелагея повернулась к нему.

– Сердце давит. Дышать тяжело. Этот чертов пожар полжизни у меня отнял.

– На валидол, положи под язык. Полегчает, – она протянула таблетку.

Старик взял, сунул в рот.

– Ты иди в дом, не сиди здесь. А то простынешь еще, вдобавок ко всему.

– Да не могу я уйти, пойми ты. Мало ли что может еще случиться? – старик опять разволновался.

– Что может случиться? Видишь, пожарник один остался.

И вправду, один из пожарных стоял посреди сгоревшего дома, выискивая недогоревшие участки. Заметив, он растаскивал багром бревна и тушил очаг.

– Пойдем, пойдем в дом. Давай я тебя провожу.

Она заботливо накинула на плечи старика сползший пиджак и помогла подняться. Так, поддерживая под руки, проводила его в дом. Старик шел медленно, с трудом передвигая отяжелевшие ноги и шатаясь из стороны в сторону, как пьяный. Если бы не Пелагея, то давно упал бы. Зашли в дом, включили свет. Старик еще раз через кухонное окно посмотрел на то, что осталось от соседнего дома. Вздохнул.

– Ты иди, Пелагея. Я один тут посижу, в тишине.

– Да все ли ладно-то у тебя? Ты что-то совсем на себя не похож.

– Все нормально. Сердце уже отпустило. Ты иди, иди.

Пелагея еще раз критически осмотрела старика и, наказав никуда из дома не выходить, ушла.

Старик до утра ходил по дому, не в силах успокоиться. Возвещая о начале нового дня, вдалеке прокукарекал петух. Старик налил, наверное, пятую чашку чая и не спеша выпил ее. Чай уже давно остыл, но он не замечал этого. Все сидел на кухне у окна, маленькими глотками пил чай и смотрел на пепелище. Над сгоревшим остовом в небо поднимались маленькие струйки дыма.

– Сережка приедет, а тут такая картина неприятная. – Он подумал о внуке. Мысли приняли другое направление. – Хорошо хоть ветер был не в сторону моего дома, а то и он вспыхнул бы, как спичка. Не дай бог. Сгорело бы все, кому бы я был нужен, где бы мог приткнуться на старости лет? Господи, за что ты послал мне такие испытания!

Старик не был набожным человеком. Последний раз он ходил в церковь лет десять назад, когда ездил к детям в город, в гости. Но сейчас, вспомнив о пережитой ночи, невольно помянул Бога и перекрестился.

Только под утро сон сморил его и, привалившись к стене, он немного задремал. Ему приснилось детство. Как они с батей едут на сенокос. Он впереди на смирном мерине, батя – на повозке. Ему было лет восемь. Он вцепился своими детскими ручонками в густую гриву коня, стараясь не упасть. Отец, лежа на охапке сена, весело посмеивался и кричал ему в спину:

– Держись, Андрейка. Крепко держись, не упади. Если не упадешь, значит, крепким мужиком вырастешь. Так же за жизнь цепляться будешь, как сейчас за гриву.

Андрейка поворачивал к отцу заплаканное лицо и хотел сказать, как ему больно и неудобно сидеть на крутом крупе коня. Но, видя смеющееся лицо отца, отворачивался и с новой силой старался удержаться. Внезапно очертания отца подернулись мелкой рябью, стали расплываться, и на его месте появилась мать. Она стояла на пороге родного дома и с тоской смотрела на молодого парня. В этом юноше из сна старик узнал себя. Он хотел протянуть руки, чтобы обнять мать, но какая-то неведомая сила держала его на месте. И тут в его мозгу возник голос матери:

– Иди ко мне, сынок, я тебя уже заждалась.

Внезапно преграда исчезла, он подошел к матери и обнял ее. Она гладила его по голове, приговаривая: «Теперь я тебя никуда не отпущу».

Старик проснулся и открыл глаза. «Какой странный сон, – подумал он, – давно мне родители не снились». Сердце закололо, во всем теле появилась слабость, на лбу выступила холодная испарина. Старик поднялся, поискал в посуднике, достал коробку с лекарствами. Упаковка из-под валидола была пустая.

«Хотел же вчера в магазин идти, а заодно и в аптеку, таблеток купить», – запоздало подумал он.

В глазах потемнело, поплыли радужные круги. Он пошарил рукой по столу в поисках воды. Опрокинул свой любимый стакан, тот, дребезжа, покатился по столу и, упав на пол, разбился. Старик опустился на стул. Дыхание стало тяжелым, хриплым. Он рванул ворот рубахи, пуговицы отлетели и покатились по полу. Старик хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Затем уронил седую голову на стол, на его висках набухли большие жилы.

«Неужели, это конец? – пришла четкая мысль. – Конец всему, что существует. Так неохота умирать. Детей бы повидать хоть еще разок. Жалко, Сережку так и не дождался. Боже, как больно».

Он хотел поднести руку к груди, чтобы помассировать сердце, но на полпути рука замерла и упала, повиснув плетью…

…После обеда зашла проведать соседа Пелагея. Увидев старика, лежащего на кухне у стола, с подвернутой под себя рукой, она в беззвучном крике открыла рот и выскочила на улицу.

Похоронили старика на кладбище, около железной дороги. Это было символично. Всю свою сознательную жизнь старик проработал машинистом. Похороны были скромные, присутствовали только близкие родственники да соседи, с кем старик поддерживал отношения. В деревне долго судачили о том, как быстро скрутило старика. Ведь он был таким крепким, и казалось, проживет до ста лет. В конце концов, все сошлись во мнении: старика свел в могилу ночной пожар. И если бы не это событие, то старик еще долго бы бродил по земле. Внук, которого он так и не дождался, на похороны опоздал, а приехал только через три дня, когда старик уже лежал в сырой земле. Он сходил на кладбище, постоял над свежей могилой, поплакал, вспоминая деда. Несмотря на всю строгость, дед всегда по-доброму к нему относился. Матери он сказал, что, может, это и хорошо, что он не видел деда в гробу, мертвым. В его памяти он навсегда останется как живой.

Через год поставили хороший, гранитный памятник. В деревне жить никто из детей не захотел, поэтому дом продали. Первое время, не реже раза в год, из города приезжали дети. Красили оградку, приводили в порядок могилу. Но со временем их наезды становились все реже да реже. Только Пелагея, когда ходила на могилу к мужу, заглядывала к старику и подолгу стояла у гранитной плиты.

По ту сторону мрака

«Возможна ли в жизни радость, когда денно и нощно приходится размышлять, что тебя ожидает смерть…»

Марк Туллий Цицерон

Профессор был очень старым. Старым и немощным. Свои лекции он проводил, сидя в инвалидном кресле, укрыв колени выцветшим пледом. Этакий английский лорд викторианской эпохи – не хватало только сигары и пылающего камина рядом.

Но мы, его студенты, знали, что за этой кажущейся убогостью и простотой скрывается живой, острый ум, и всегда с нетерпением ожидали его лекций. Даже не потому, что он, не в пример другим преподавателям, рассказывал живо, интересно, приводя массу фактов, о которых мы раньше и не подозревали… Если говорить начистоту, то его предмет «Филология» для многих из нас был сущим темным лесом, но темы, которые он затрагивал, будоражили наше юношеское воображение.

В небольшую аудиторию всегда набивалось много народу. Заглядывали иногда даже те, кто в этот момент был свободен, и это тем более удивительно, что студенты искали любую возможность, пытаясь улизнуть с других лекций.

Говорил профессор медленно, немного растягивая слова, как будто нехотя роняя их в тишину зала. Голос при этом звучал не по-старчески твердо, хотя сам он более походил на живой скелет, чем на человека.

…Да, так все начиналось. Однажды он поселил в наших душах смятение и… страх…

– Молодые люди, я хочу поговорить с вами о смерти. – По своему обыкновению профессор не поднимал глаз, как будто разговаривал сам с собой. – Мне, как, думается, и вам, интересно понять, что значит физическая смерть человека. И я надеюсь, не одного меня волнует эта темная сторона нашего существования… Если посмотреть на смерть с научной точки зрения, то за пределами материального мира ничего существовать не должно. Потому что воспринимать реальность могут только живые организмы с развитыми органами чувств. Сознание же можно рассматривать как продукт деятельности мозга, и, следовательно, оно полностью зависит от целостности и нормальной работы всего организма. Как вывод – физическое уничтожение тела и мозга ведет к концу человеческой жизни. – Профессор поднял глаза, обвел взглядом притихших студентов. Я сидел во втором ряду и заметил, как у старика, от волнения, едва заметно подрагивает левая щека. Через минуту он продолжил: – В погоне за объективностью наука утверждает, что мы представляем собой всего лишь тело, продукт эволюций, соединений, случайно образовавшихся из молекул газа. Мы растем и стареем в соответствии с генетическим кодом, находящимся в молекулах ДНК. Поэтому смерть – это конец. Но так ли это на самом деле? – профессор помолчал. – Ни для кого не секрет, что на протяжении всей истории человечества тема смерти стояла в первом ряду. Вокруг этого понятия создавались ритуалы, организовывались культы, ею пугали и от нее же старались отдалиться. Само понятие смерть мы стараемся изжить из своего сознания. Заставляем себя не думать о ней и втихомолку провожаем своих родных и близких в последний путь. Но смерть незримо присутствует рядом с каждым из нас, сопровождая с самого момента появления на свет. Ведь недаром говорят: каждый миг с рождения человека приближает его к смерти. В этом понятии, на мой взгляд, кроется главная истина: смерть неотвратима, как рок, как наказание Божье. И ни одному существу на нашей планете не удалось избежать ее цепких объятий.

Профессор умолк, взял со столика стакан с водой, сделал пару глотков. Стояла такая тишина, что было слышно, как звякнул бокал о зеркальную поверхность.

– Уже в древнем Риме слово «смерть» казалось зловещим. Они предпочитали говорить: «он перестал жить», немцы же в таких случаях говорят: «отозван», хотя я не совсем понимаю смысл этого слова, а англичане выражаются еще более витиевато: «он присоединился к большинству». Тут они, безусловно, правы: мир мертвых намного больше мира живых. Смерть притягивает и пугает одновременно. Есть что-то завораживающее в самом этом слове – смерть. Наверное, еще и потому, что за чертой, где граничит свет и мрак, обратного хода уже нет. Может, поэтому мы хотим жить вечно. Многие мыслители и алхимики древности пытались изобрести или хотя бы описать «Эликсир бессмертия». Мне кажется, что и современные ученые с мировыми именами в тайне грешат этим антинаучным занятием. Но тут их может ожидать только полнейшая неудача, – профессор затрясся в своем кресле, изображая смех. – Природа мудра! Не надо забывать об этом. Представьте, что случилось бы, если бы человек жил вечно. Тогда весь мир в одночасье погрузился бы в хаос. А так у каждого есть свой отмеренный срок, в который он может проявить себя в полной мере. Как бы в противовес этому у многих народов жива вера в реинкарнацию… Да… Об этом можно говорить и спорить до бесконечности. Скажу только, что у последователей реинкарнации процесс умирания воспринимается как событие более важное, чем сама жизнь. А для, например, буддистов смерть – пробуждение от мира иллюзий и возможность для индивидуальной души реализовать и испытать свою божественную природу.

Профессор опять замолчал. Студентка, сидевшая ближе всех к нему, поднялась, собираясь задать вопрос. На нее тут же зашикали соседи, дернули назад, и она, так и не успев задать вопроса, села обратно.

– Вдумайтесь: вот мы ходим, едим, пьем. Занимаемся повседневными делами, продвигаемся по карьерной лестнице. Одним словом – живем. И вдруг наступает смерть, а вместе с ней конец нашему Я. Мы перестаем существовать, и приходит конец всему, что нас окружает… Я не специально сказал «вдруг». Смерть всегда наступает неожиданно, хоть ты и ждешь ее каждодневно. Даже немощный старик, лежащий на смертном одре и зовущий смерть как избавление от всех земных тягостей, лукавит перед всеми и, прежде всего, перед собой. Он желает, чтобы она пришла за ним как можно позднее и хочет хотя бы на миг продлить свое земное существование. На мой взгляд, неверен тот постулат, что смерть для некоторых из живущих людей является избавлением. Избавлением от чего, я вас спрашиваю?! – голос профессора окреп и набрал силу. Мы как-то съежились, постарались быть незаметными. – Запомните: самое дорогое, что есть у каждого человека, – это дарованная ему жизнь. И желать избавиться от нее может либо человек слабый рассудком, либо настолько пресыщенный радостями жизни, что действительно хочет умереть. Для меня эти две категории людей составляют единое целое и неразрывны между собой. – Профессор замолчал, и мы догадались, что сейчас последует одна из его невероятных историй. И не ошиблись. После небольшой паузы он продолжил: – Если быть до конца объективным, то надо сказать и о другом понятии. О таком, как усталость. И чтобы подтвердить мои слова, я хочу вам рассказать одну историю, произошедшую со мной, без малого, 60 лет назад. Случилось мне быть в то время в составе одной экспедиции. Нашей целью было обнаружение неизвестных народностей в горах Тянь-Шаня. Эта экспедиция была наполнена приключениями и испытаниями, и стоило большого труда выжить и вернуться обратно… Но не об этом сейчас речь. Мы излазили эти горы вдоль и поперек, сотни раз подвергая наши жизни опасности и каждодневно рискуя. Наконец, к нашей великой радости, на восточном склоне мы обнаружили небольшую деревушку, состоявшую всего из нескольких десятков глиняных хижин, прилепившихся к склону горы. В одной из хижин мы нашли старика, настолько древнего, что казалось, тронь его, и он рассыплется прямо на наших глазах. При помощи местного жителя, который некоторое время жил среди европейцев, мы узнали, что старика зовут Тхинь-хо и возраст его составляет ни много ни мало 117 лет. Представьте себе, друзья мои, наше изумление, когда мы установили сей факт! В это верилось с трудом, но это было так. К своему почтенному возрасту старец сохранил ясность ума и помнил по именам всех своих многочисленных родственников. К сожалению, мы не смогли выяснить, каким образом ему удалось прожить столь долгую жизнь. Но не в этом суть. Тогда из его уст я услышал интересное высказывание и вначале не понял, думая, что незнание языка опять меня подвело. Но нет – я все понял правильно. Тхинь-хо сказал тогда, что устал от жизни и единственное его желание состоит в том, чтобы лечь в окружении родственников на смертное ложе и, закрыв глаза, переселиться в мир предков. В то время я был молод, амбициозен, жизнь казалось мне гладкой дорогой без начала и без конца, и поэтому я не принял его слова всерьез.

– Как! – воскликнул я, не веря. – Разве можно устать от жизни? Надо жить и наслаждаться всем тем, что тебе даровано.

Старик, глядя на меня блеклыми, выжженными временем глазами, произнес несколько фраз:

– Можно. И я знаю – мой конец близок.

На следующий день он умер. Просто уснул и не проснулся. Позже я понял, что прав был старец, переживший всех своих соплеменников. Можно устать и от жизни, так же как и от всего остального. Тогда я впервые задумался, что же есть такое смерть. И всю жизнь стараюсь ответить на этот вопрос. Но мне кажется, одной моей жизни мало.

Профессор замолчал, унесясь в воспоминания, в дни далекой юности. Мы завороженно ему внимали, погружаясь в мир таинств и загадок, которые приоткрывал перед нами профессор. Было так тихо, что слышалось, как за окном шумит город, беспокойный в своей суете.

– Нельзя сказать однозначно, что я там был и вернулся назад, – неожиданно произнес он, и все, кто сидел в первом ряду, вздрогнули, настолько это прозвучало внезапно. – Это, к сожалению, нам не дано. Не зная, что бывает после того, как стихнет последний удар сердца и остановится дыхание, мы с удивлением слушаем людей, переживших клиническую смерть. Они заглянули по ту сторону мрака, но единственное, что они увидели там, был свет в конце туннеля, и ничего более. А что скрывает этот туннель, и для них остается загадкой. Поэтому мы и стараемся разгадать тайну небытия. Как я уже говорил, она притягивает нас… Все вы любите смотреть фильмы ужасов и триллеры. Особенно когда дело касается мертвецов или выходцев с того света. Это заставляет учащенно биться наши сердца и будоражит кровь. Ведь каждый художник по-своему рисует мир, откуда выходят придуманные им герои. И чем страшнее они получаются, тем интереснее для нас, зрителей. Ибо все то, что не познано и нельзя объяснить с точки зрения современной науки, для нас уродливо и ужасно. Ничего не поделаешь: так устроен человек. – Профессор встал с кресла, медленно, опираясь на трость, прошелся вдоль рядов, остановился у окна. – Есть интересное высказывание Сократа, которое он говорил преступникам, осужденным афинским судом на смертную казнь и ожидающим, когда тюремщик поднесет им чашу цикуты: «Смерть – это одно из двух: либо умереть и стать тем, кто ничего не чувствует, либо же переселиться из здешних мест в другое место…» Вот так или примерно так говорил Сократ и был в чем-то прав… А закончить я хочу словами еще одного известного человека, Эпикура. В письме к своему другу, Менекею, он писал: «Привыкай думать, что смерть для нас ничто. Ведь все, и хорошее и плохое, заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения: когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет». Вот так. На этом моя лекция закончена. Каждый из вас вправе сам решать, как относиться к одному из самых страшных и непонятных порождений человеческой жизни.

Лекция закончилась. Профессор покинул аудиторию, а за ним потянулись и мы, вполголоса обсуждая только что услышанное…

…Через неделю или чуть больше мы узнали, что профессор скоропостижно умер. Его сердце остановилось, когда он в своем кабинете работал над очередной рукописью, и хотя, как я уже говорил, профессор был далеко не молод, это известие потрясло нас. Но это еще не самое страшное. Когда, через положенный срок, состоялись похороны, то выяснилось, что гроб пуст и тело покойного странным образом исчезло. Хоронили профессора в другом городе, за 400 миль от места, где он преподавал, и об этом эпизоде я узнал совершенно случайно, от соседа по комнате, парня по имени Свен. Тот был из тех же мест, и так уж получилось, что то ли по воле судьбы, то ли по своему собственному желанию, Свен оказался на тех похоронах. Он и донес до нас известие, что профессор пропал. Вернее, исчезло его тело. Целую неделю колледж гудел, как потревоженный улей, обсуждая эту новость. Рассказывали, что полиция провела расследование, но так ничего и не обнаружила. Так как родственников у профессора не было, то и интерес к этому делу вскоре стал ослабевать, а потом и вовсе пропал. Мы, его ученики, тоже с течением времени позабыли о странном «уходе» учителя. Другие события навалились на нас, и вскоре это событие стерлось из нашей памяти… Вот что произошло двадцать лет назад.

Джон Макласски замолчал и поднял глаза на инспектора. Тот равнодушно смотрел поверх головы Макласски, пуская дым из сигареты.

– Вам не интересно?

Инспектор разогнал рукой дым, сфокусировал взгляд на человеке, который сидел перед ним.

– Ваша история может быть интересна только тем, кто любит пощекотать себе нервы всякими там страшными историями… Типа вашей. Я же, должен вам сказать, прагматик. И мало верю во всю эту, не в обиду вам будет сказано, чепуху.

– Значит, вы считаете, я это все придумал?

– Что я считаю, давайте не будем обсуждать. Меня сейчас интересует другое, – инспектор наклонился ближе к Макласски. – Что вас привело в мой кабинет? Я внимательно вас выслушал и ответил на все ваши вопросы. Теперь и вы ответьте на мой вопрос. Так что?

– Я вам скажу. Но прежде дайте сигарету.

Инспектор пододвинул мятую пачку к странному посетителю. Макласски выудил сигарету, прикурил от протянутой зажигалки, глубоко затянулся и тут же закашлялся. Инспектор чуть заметно улыбнулся.

– Рассказывайте, – подбодрил он.

– Сегодня днем я обедал в пиццерии, – хрипло произнес Макласски. – Наступило время ленча, и пиццерия была переполнена, но так получилось, что мой столик оказался пустым. Обед уже подходил к концу, когда напротив меня уселся старик в надвинутой на глаза шляпе. Я не обращал на него внимания до того момента, пока он сам не обратился ко мне.

– Здравствуй, Джон, – я поднял глаза и, к своему ужасу, узнал профессора. За прошедшее время тот нисколько не изменился. Профессор, казалось, замер на том рубеже, когда мы виделись с ним в последний раз, и только глаза его выдавали. В них ощущалась какая-то безмерная тяжесть, и от этого становилось не по себе.

– Ты удивлен? – профессор придвинулся ближе.

Я смог только кивнуть головой. Сказать, что я был поражен, – значит ничего не сказать. Я был раздавлен и все ждал, что сейчас у него из-под шляпы полезут длинные желтые черви. Знаете, как в фильмах ужасов. Но ничего подобного не произошло. Профессор все также сидел напротив – худой, как скелет, и старый. Одним словом, выходец с того света.

– Не бойся меня, Джон, я не привидение. Я такой же человек, как и ты. Только… э-э… немного постарше тебя, – профессор помолчал и спросил: – Помнишь нашу последнюю лекцию?

– Помню, – я не узнал свой голос.

– Хочешь узнать, как я оказался здесь?

Я молчал, не в силах произнести хоть слово. Профессор отвел взгляд и начал свое повествование. Скорее всего, ему просто нужен был собеседник, и эта роль, к моему ужасу, досталась мне.

– Не буду вдаваться в подробности, но лет за десять до этого, в горах Тибета, я нашел древний манускрипт. Там был описан эликсир бессмертия, и это подтверждало мои косвенные догадки о монахах-долгожителях. Они могли жить и сто, и двести лет. Как, почему? – не раз я задавал себе вопрос. И не находил ответа. Но, расшифровав древние надписи, понял, в чем кроется причина… Послушай… Задолго до появления на земле человеческой расы существовала на нашей планете протоцивилизация. Обладая гигантскими знаниями, они подчинили себе весь окружающий мир, но главное, в чем наши далекие прародители преуспели, так это в борьбе со временем. Они подчинили его себе, заставив служить своим интересам. И мне кажется, что именно из-за этого они, в конечном итоге, и канули в неизвестность. Но кое-что после себя оставить успели. Отголоском этого и являлся тот манускрипт, что я обнаружил. Монахи знали об этом, передавая древнюю тайну из поколения в поколение, поэтому и жили бесконечно долго. – Старческий, чуть надтреснутый голос профессора опять перенес меня во времена юности. – Я всегда был скептиком, но тут, ради научного интереса, решил приготовить состав, описанный там. Приготовил и испробовал на себе. Первое время ничего не происходило, но потом я начал замечать изменения, зарождающиеся во мне. И вдруг, совершенно неожиданно, случилось то, о чем я даже не догадывался, а тем более не мог предвидеть.

Профессор приблизил ко мне морщинистое лицо. Я хотел отшатнуться, но не нашел в себе силы сделать это. Его лицо напоминало мумию, которой не меньше тысячи лет, и только глаза жили своей, отдельной жизнью. Профессор засмеялся, и от этого стало еще страшнее.

– Понимаешь, Джон, теперь я обречен на вечную старость. Приняв бальзам, я остановил старение своего организма и замер в том положении, когда поднес к губам чашу с этим напитком. Мой биологический возраст – 85 лет. Таким я буду и через десять, и через пятьдесят, и через сто лет. Ты понимаешь, я обречен на вечную старость! Я хотел жить вечно, и я это получил, но я буду вечным стариком. И это взамен вечной молодости?! Что может быть ужаснее? Это стало моим проклятием! Теперь я вынужден все время переезжать с места на место, чтобы ни у кого не вызывать подозрения. Или придумывать свою смерть, как тогда, в колледже.

Он замолчал и отвалился на стуле.

– И что, ничего нельзя сделать? – ко мне, наконец, вернулся голос.

– Можно! И ты должен мне в этом помочь, Джон. Помнишь, я вам рассказывал, что человек может устать от жизни, так же как и от всего остального? Помнишь? Так вот, я тоже устал и хочу умереть!

Он опять наклонился ко мне, просительно заглянул в глаза. Я заметил у него две слезинки, оставившие мокрый след на обезображенном временем лице.

– Помоги мне, Джон, – тихо произнес он, ловя мой взгляд. – Больше мне обратиться не к кому. А сам я это сделать не смогу.

– Вы хотите, чтобы я…?

– Да-да. – Профессор порылся в складках своей одежды, достал небольшую коробку, замотанную в тряпицу. Открыл. Внутри тускло блеснула игла.

– Это шприц. В нем ничего нет, кроме воздуха. Но эта инъекция будет смертельна для меня. Я прошу тебя, Джон, сделать это.

…Пепельница была переполнена. Инспектор взял очередную сигарету, размял в пальцах.

– И вы сделали это?

– Да, – Макласски кивнул головой. – Я не мог ему отказать. Он умер сразу. Или мне так показалось? Не знаю. Но я бежал оттуда, как трус, и до сих пор дрожу от страха.

Инспектор молчал. Макласски только что признался в убийстве, а это меняет дело.

– Вы знаете, что эвтаназия в нашем штате запрещена? А значит, если верно все то, что вы мне тут рассказали, – вы виновны в смерти человека.

– Из-за этого я и пришел к вам. Арестуйте мня! Но прежде… давайте сходим на то место, где я оставил бедного профессора. Один я не в состоянии этого сделать. И вы там, на месте, удостоверитесь, что я говорю правду.

Инспектор, прищурившись, посмотрел на Макласски. Он для себя еще не решил: верить странному посетителю или нет, но больше склонялся к мысли, что перед ним сумасшедший. Фантазия у них, – инспектор это знал из собственного опыта, – работает почище, чем у иного писателя. Но проверить следовало, иначе совесть не даст спокойно спать ночами. Он затушил сигарету, встал.

– Показывайте дорогу!

Уже стояла глубокая ночь, и ни один фонарь не освещал местность позади небольшого ресторана. Инспектор включил фонарик, осветил местность вокруг. Никакого намека на человеческое тело. Или Макласски все наврал, или покойник встал и ушел своими ногами. Инспектор больше склонялся к первому варианту.

– Ну и где ваш долгожитель? – луч света уперся в лицо Макласски.

– Я… Я…, – тот растерянно заморгал. – Я сам его здесь оставил. Бездыханного.

– Не знаю, бездыханный он был или нет, но мне кажется, что вы всю эту историю выдумали! – Инспектор злился на себя. Поверить этому сумасшедшему! Бред, да и только! – Согласитесь, вы хотели привлечь к себе внимание. Ведь так? Оштрафовать бы вас, чтобы в следующий раз неповадно было отвлекать от работы доблестных офицеров полиции.

Макласски подавленно молчал и только озирался. Но пустырь был небольшим, и спрятаться здесь было совершенно негде.

– Я не хотел вас вводить в заблуждение, офицер…

– Хватит! – оборвал инспектор. – Проваливайте с глаз моих! Если еще раз я вас увижу, то обязательно посажу в одну камеру с ворами и наркоманами.

Макласски испуганно отступил в темноту и исчез, оставив инспектора одного. Тот еще раз повел лучом фонаря вокруг. Никого. Под ногой что-то хрустнуло. Инспектор посветил на землю и заметил иглу от шприца. Ногой отшвырнул ее подальше.

– Проклятые наркоманы! Уже и здесь облюбовали себе место. Доберусь я до вас! – пробормотал себе под нос и пошел прочь.

Из темноты его провожала пара внимательных глаз. Казалось, что сама смерть буравит своим взглядом спину инспектора.

Случайная встреча

Иногда даже самая мимолетная встреча может отразиться на всей нашей судьбе. Не обратив внимания на посланный нам свыше «перст судьбы», в будущем мы можем горько пожалеть об этом.

Наблюдение Автора

Марк страдал. Страдал так, как только может страдать человек, у которого вся жизнь пошла как-то не так, боком. Или, как говорят в народе, наперекосяк. Все началось с незначительного эпизода, и вначале Марк не придал этому значения. Но как оказалось впоследствии – зря.

Неделю назад, прямо от офиса, где Марк работал помощником старшего менеджера, угнали его машину, новенький опель. Кто на него позарился? Рядом стояли и другие, более дорогие машины, а взяли и угнали именно его. Это был «звонок», но Марк не услышал его мелодичной трели. Затем неприятности стали сыпаться, нарастая, словно снежный ком. Как только Марк закончил горевать по поводу утраты стального коня, от него ушла жена, с которой они прожили под одной крышей неполных пять лет. Самое обидное – ушла к соседу по лестничной площадке, старше ее на десять лет. Что она в нем нашла – Марк до сих пор не мог понять. Детей у них не было, поэтому и расстались они, не чиня скандалов друг другу. В один из дней Марк пришел домой, а благоверной уже и след простыл. На столе сиротливо белел клочок бумаги со знакомым почерком: «Прости. Ушла к другому». Вот и все. Конец счастливой жизни. Не желая встречаться с бывшим мужем, соседи сразу куда-то уехали. Марк сам видел, как рано поутру они грузили чемоданы. Он все губы себе искусал в кровь, но выйти и учинить скандал не посмел. Марк считал себя интеллигентом в третьем поколении, и поступить так ему не позволяло чувство собственного достоинства.

Вдобавок ко всему – его стали выживать с работы. Он это почувствовал сразу, как только у них в офисе появился новый человек, как выяснилось позже, какой-то там дальний родственник генерального директора. Выдавливали Марка ненавязчиво, легко, и от этого становилось еще больнее.

Было от чего тут впасть в уныние. Марк замкнулся в себе, стал нелюдимым, злым и почувствовал, как вокруг постепенно образовался вакуум. Через два дня, плюнув на все, взял на работе причитающиеся отгулы, купил билет и покатил на юг, надеясь вдали от привычных мест найти успокоение. Все время, пока он находился в дороге, плохое настроение не покидало его. Своим нытьем он так извел соседей по купе, что с ним, в конечном итоге, перестали разговаривать и смотрели как на пустое место. Марк замолчал, переживая в душе всю свою неудавшуюся жизнь.

А за окном мелькали леса и поля. Поезд мчался, поглощая сотни километров, временами извещая пассажиров пронзительными гудками. Извиваясь, словно гигантский живой организм, состав то стремительно набирал ход, и тогда стук вагонных колес сливался в один монотонный звук, то, пыхтя, как загнанный зверь, преодолевал очередную возвышенность, переваливаясь и покачиваясь на рельсовых стыках.

По мере удаления от северных районов местность менялась, внося в природу за окном что-то свое, новое. Растительность стала богаче, пышнее. Высоченный лес стоял плотной стеной вдоль железной дороги, но, когда поезд замедлял ход, в просветах между деревьями можно было заметить поля и нивы, тянувшиеся до самого горизонта.

Марка мало интересовали эти красоты за окном. Оставшись один в купе, он горевал, по глотку прихлебывая дорогой коньяк, предусмотрительно прихваченный с собой.

Чем больше он потреблял спиртное, тем больше приходил к мысли: жить незачем. Простое плотское существование потеряло для Марка всякий смысл. Что могло еще удержать его в этой жизни? Ничего. Родители погибли в автокатастрофе, когда ему не было еще и десяти лет. Воспитывала его бабушка, которую он похоронил год назад. Была жена, и он ее как будто бы любил. Теперь и она ушла. Так что ничего у него за спиной нет. Пустота одна.

Когда коньяка в бутылке осталось всего на пару глотков, он понял: уйти из жизни надо красиво, достойно, и поезд – самое подходящее для этого место. Пусть потом немногочисленные друзья и знакомые будут делать вид, что горюют по его уходу. Он в это время, паря под облаками, будет над ними подсмеиваться и погружаться в вечность. Марк усмехнулся.

Хмельные пары все больше затуманивали ему голову. Вместе с этим безысходность не отступала, как должно было быть, а наоборот наваливалась все сильнее. Затем, неожиданно, ей на смену пришла злоба. Это чувство было настолько сильным, что Марк даже скрипнул зубами. Он встал, покачнулся, ухватился за верхнюю полку, пробормотал под нос:

– Я вам докажу! Я вам всем докажу!!!

Коридор был почти пуст. Если не считать девушки, стоявшей у последнего купе и смотревшей в окно. Проходя мимо, Марк толкнул ее плечом, хотел извиниться, но только пьяно махнул рукой. Девушка недовольно оглянулась, но ничего не сказала, да Марк и не услышал бы. Он уже открыл дверь нерабочего тамбура и погрузился в шум громыхающего поезда. Немного постоял, покачиваясь в такт движения и держась за стены. Мыслей в голове не было, одно желание – поскорее сбросить с себя гнетущее оцепенение, владевшее им последнее время. Способ для этого существовал один.

Марк подошел к одной двери – заперто. Перешел к противоположной, дернул за ручку, и она, на удивление, легко поддалась. В узкий тамбур сразу ворвался резкий порыв ветра, почувствовался запах гари, смешанный с полевыми цветами, а стук колес заглушил все остальные звуки.

Марк подставил ветру разгоряченное лицо, закрыл глаза. Он ясно сознавал, что собирается сделать, но остановиться уже не мог. Какая-то сила гнала вперед, навстречу земле, в просвет вагонной двери. Собираясь сделать последний в своей жизни шаг, он вдруг услышал над самым ухом:

– Я бы на вашем месте этого не делала.

Марк резко оглянулся и почувствовал себя вором, застигнутым на месте преступления. За спиной стояла та самая девушка, виденная им в коридоре, и чуть насмешливо смотрела на него. Этот взгляд был сродни ушату ледяной воды, вылитому на голову прямо здесь, в холодном и грязном тамбуре.

«Странно, – машинально подумал Марк. – Как она вошла? Я даже не слышал».

– Дверцу прикройте! – опять прокричала девушка как ни в чем не бывало. – А то дует!

Он уже собирался это сделать, как его покачнуло, повело в сторону, нога соскользнула с вагонного пола и провалилась в пустоту. В последний момент он сумел ухватиться за поручень и остановился, балансируя на грани жизни и смерти. Сумев пересилить дрожь в коленках, Марк закрыл тяжелую дверь и привалился к стене.

После шума, царившего здесь только что, тишина показалась оглушающей. Но только на мгновение. Звуки стали проступать, но отдаленнее, глуше, и разговаривать уже можно было, не напрягая голосовых связок.

– Тяжело? – девушка прикурила длинную сигарету, выпустила к потолку струю дыма.

– А? Что? – Марк очнулся, непонимающе спросил: – А вы кто?

– Я? – девушка улыбнулась. – Человек. Как и вы.

Сильный ветер и неожиданное вторжение отрезвило Марка, выветрило из головы все дурные мысли, и он устыдился того, что собирался сделать. И, как следствие, ему стало плохо. Коньяк, выпитый в купе, просился наружу. Марку стоило большого труда не сделать это прямо здесь, в тамбуре.

– Простите, – пробормотал он и открыл дверь, где был спасительный туалет.

Когда спустя некоторое время Марк появился около своего купе, ему было уже значительно легче. После произошедшего он стал другим. В мозгу как будто щелкнул выключатель, и Марк внезапно понял простую истину. Для того, чтобы тебя ценили и уважали в этом обществе, не обязательно выбрасываться из поезда. Надо жить и доказать всем и прежде всего самому себе, что ты способен еще на многое. Уныние, разочарование и внутренняя боль ушли, а осталась одна только злоба на весь мир и на себя, что поддался минутной слабости.

Отъехала в сторону дверь последнего купе. Вышла девушка со светлыми, явно крашеными волосами и, увидев Марка, улыбнулась, как старому знакомому. Марку даже показалось – она ему подмигнула. Он едва заметно кивнул и отвернулся. Марк не любил видеть около себя людей, которые его наблюдали не в самые лучшие моменты жизни.

Послышалось раздраженное шипение тормозных колодок, и поезд начал плавно замедлять ход. За окном замелькали пристанционные строения и маленькие домики. Потянулись пригороды какого-то очередного провинциального российского города.

«Сноб, – подумала Ольга и отвернулась. – Вот и делай после этого людям добро. Дернул меня черт вмешаться. Пусть бы сигал с поезда. Мне-то какое дело? Ан нет, влезла. Дуреха».

Ольга и сама себе не могла ответить, зачем и, главное, почему это сделала. Когда она вышла в коридор выкурить очередную сигарету, то сразу поняла, что мужчина, стоявший к ней спиной у открытой двери вагона, решил распрощаться с этой жизнью. Ольга догадалась об этом по напряженной спине, по ногам, готовым шагнуть в пустоту. И, подчиняясь какому-то новому и незнакомому чувству, взяла и окликнула его. А он… хоть бы поблагодарил. Одним словом, сноб.

Мимо окон вагона медленно проплывало здание вокзала. Ольга, сузив глаза, прочитала название, поджала губы. Длинный путь наконец-то подошел к концу, и она вздохнула с облегчением. Дорога всегда угнетала ее, навевала скуку. Ольга не любила сидеть без дела, а в вагоне, кроме как глазеть в окно, больше заняться нечем. Существовали еще самолеты, но Ольга их органически не переваривала. Да, к тому же, не с ее багажом туда соваться. Она еще раз посмотрела на обшарпанное здание вокзала. Город, в котором Ольгу ждала работа, готов был принять ее в свои объятия.

Она перекинула через плечо небольшую дорожную сумку и покинула вагон, не забыв мило улыбнуться проводнику, то ли азербайджанцу, то ли грузину, пожиравшему ее глазами. На перроне еще раз оглянулась на состав и опять заметила мужчину в окне. Было в его взгляде такое, что ей не понравилось. Она вновь пожалела, что остановила его тогда, когда он решил свести счеты с жизнью. Это было странно еще и из-за того, что ее специализация как раз и состояла в том, чтобы выписывать пропуска на тот свет. А тут получается – она вернула человека с небес на землю. Чудеса! У Ольги был тренер, который в свое время придал твердости ее руке и указал первую цель. Так вот, он говорил: жизнь в основном и состоит из одних чудес и парадоксов. Задача человека состоит в том, чтобы их контролировать и подчинять своей воле.

Ольга вошла в вокзал, пересекла его и через противоположные двери вышла в город. На минуту остановилась, собралась, по привычке выбросив из головы все, что произошло до этого.

Ольга Кудрявцева, в прошлом мастер спорта по стрельбе, а ныне наемный киллер экстра-класса, имевшая в определенных кругах кличку «Стрекоза», сбежала по ступеням и махнула рукой, подзывая такси. Ее ждало дело.

В старину говорили: «Пути Господни неисповедимы». Они и свели случайных попутчиков, но уже через три года. Марк к тому времени опять женился и о прошлой жизни не сожалел. Дела его шли в гору, по нарастающей, и вскоре он встал во главе большой, солидной компании, за короткий срок преумножив ее капитал. В деловых кругах он имел репутацию крутого парня, готового на все ради удовлетворения своих желаний. Поэтому лишний раз с ним предпочитали не связываться, зная его неуживчивый и мстительный характер. Сам Марк тоже изменился и старался не вспоминать тот случай в поезде, явившийся отправной точкой к нынешнему благополучию. Правда, в первые месяцы, устыдившись своего поведения, он пытался отыскать неизвестную девушку. Он хотел запоздало поблагодарить незнакомку, что не дала тогда сделать ему опрометчивый шаг. Но после двух месяцев безуспешных попыток ее найти он бросил это занятие. Вскоре она пропала из воспоминаний Марка, и жизнь вошла в свое привычное русло.

Но, как выяснилось, она его нашла сама.

Ольга все эти годы трудилась на своем кровавом поприще. Пока ей везло, и бог берег и от милицейских наручников, и от пули конкурентов. Как долго продлится это везение – она не знала, да и не задумывалась над этим.

Ольга узнала Марка сразу, как только увидела его в прорезь оптического прицела. За прошедшее время он мало изменился, да и память она имела феноменальную, можно сказать, фотографическую. Ольга улыбнулась, вспомнив тот случай и растерянное лицо пассажира, готового выброситься из поезда. Она, помнится, тогда еще пожалела о том, что остановила его.

– Сейчас мы это исправим, – произнесла одними губами и мягко надавила на курок.

Смерть вырвалась и понеслась вперед, ставя крест на судьбе одного из случайных попутчиков.

Седой

«Самая высокая степень человеческой мудрости – это умение приспособиться к обстоятельствам и сохранять спокойствие вопреки внешним грозам».

Даниэль Дефо (английский писатель)

Порой случается так, что бурная река жизни в своем стремительном потоке крутит судьбы людей, отнимая всякую надежду на спасение. Человек оказывается предоставлен самому себе, и только счастливый случай может помочь ему выбраться на сухой и безопасный берег…

История жизни Павла Сергеевича Паршина была проста и незатейлива. До определенного момента судьба его ничем не отличалась от сотен тысяч других людей. Но однажды все перевернулось с ног на голову и пошло кувырком.

Началось все с кредита, взятого в банке. На какие нужды – он, по прошествии времени, и не помнил уже. Да и не в этом, в сущности, дело. Тогда все казалось незыблемым. Кредит хоть и был большим и проценты оказались «драконовскими», но выплатить его вполне было по силам. Не сразу, конечно, но со временем. Тем более работа у Павла Сергеевича на тот момент была хорошей, высокооплачиваемой, что в наше время было едва ли не самым важным при определении общественного статуса любого россиянина.

Но вскорости начались проблемы. Именно там, откуда он их совсем не ждал. На работе появился новый сотрудник, и Павла Сергеевича постепенно начали выживать с насиженного места. Впоследствии он понял причину этого. Новый сотрудник оказался каким-то там дальним родственником их шефа. Через три месяца начальник вызвал его к себе и, указав на грубейшие ошибки в работе, которых и не было вовсе, попросил написать заявление об уходе. Павел Сергеевич спорить не стал. Знал, что с его опытом и знаниями легко найдет другое хлебное место. Да к тому же работать под постоянным давлением начальства считал для себя унизительным.

Не думал он тогда, покидая с гордым видом родной кабинет, что все окажется намного сложнее. Месяц он бегал в поисках новой работы, но везде натыкался на ничего не значившие обещания и вежливые улыбки. Немногочисленные знакомые, которыми он обзавелся в своей жизни, тоже ничем помочь не могли. Работы не было. Павел Сергеевич замкнулся в себе, стал раздражительным, злым и продолжал жить, все время ожидая очередного подвоха судьбы. Неприятности не заставили себя ждать. Как говорится в народе? Пришла беда – отворяй ворота? Точно так же произошло и у Павла Сергеевича.

Его жена, с которой он прожил без малого 15 лет, ни слова не говоря укатила на юг. А когда вернулась обратно, то велела ему убираться из ее квартиры и освободить место для нового жильца. Она его и предъявила тут же, чтобы отбить у бывшего мужа всякое желание спорить. Павел Сергеевич скользнул взглядом по могучей груди соперника, обратил внимание на его пудовые кулаки и понял: выступать против бесполезно. Жена стояла рядом, подпирая косяк. Любви между им и Анькой, вмиг ставшей чужой женщиной, никогда и не было. Да и быть не могло. Он про себя подумал, что Господь, наверное, тоже это понял, поэтому и не наградил их в положенное время детьми и наследниками.

Павел Сергеевич молча прошел в свою комнату и начал собирать нехитрый скарб. Куда пойдет – не знал. Хотелось одного: оказаться как можно дальше от этого места. Кидая в холщовую сумку вещи, пожалел, что оставляет этой дурехе квартиру. Не заслужила она этого. Разве думалось тогда, когда оформлял на нее ордер, что все, в одночасье, пойдет прахом?

Павел Сергеевич заметил в углу початую бутылку водки. Вспомнил, что еще утром приложился к ней, когда в очередной раз размышлял над своей горькой судьбой. Взял бутыль, поднес к губам. Теплая, горьковатая жидкость обожгла нутро. Выпив почти треть, остановился, с шумом выдохнул воздух. Постоял, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Хмель медленно поднимался со дна желудка, затуманивая мозг, а вместе с ним появилась злоба и смелость. Он отшвырнул бутылку и, пьяно покачиваясь, вышел в коридор. Взглядом нетерпеливого хозяина осмотрел стоявшую парочку и рыкнул, как тогда ему казалось, очень грозно:

– А ну пошли вон!!! Оба!!! А то я щас…

Очнулся Павел Сергеевич в какой-то подворотне. Весь в ссадинах и еле живой. С этого момента жизнь его потекла в совершенно ином русле. Двое бомжей, по счастливой случайности оказавшиеся рядом, не дали ему сгинуть. Он и сам не понимал, почему они не бросили его тогда подыхать, а затащили в свой подвал, который находился неподалеку. Павел Сергеевич поправлялся долго, тяжело, медленно выкарабкиваясь с того света, куда его чуть не столкнули пудовые кулаки нового Анькиного хахаля. Первое время он со страхом наблюдал за своими спасителями, ожидая от них чего-то ужасного. Но те как будто и забыли про него и вовсе не обращали внимания. Только изредка бомжиха по имени Светка подходила к нему и клала рядом еду. Первое время Павел Сергеевич не мог побороть в себе отвращения и не притрагивался к тому, что еще недавно, как он догадывался, было содержимым помоек. Но голод брал свое, и чувство стыдливости вскоре пропало.

Выздоровев, Павел Сергеевич несколько раз подходил к своему дому, видел свет, но переступить порог родного дома не смог, не решился. Спрятавшись под раскидистой ивой, мокнув под проливным дождем, он давал себе слово, что когда-нибудь обязательно вернется в этот дом и восстановит справедливость. А пока все оставалось по-прежнему, и он опять возвращался в теперь уже свой подвал. Колька и Светка с вопросами к нему не лезли. Видно, и сами прошли такой же путь. Колька был нормальным мужиком, правда немного ершистым, да и то только по пьянке. Первое время, после того как Павел Сергеевич окончательно поправился, Колька относился к нему с подозрением, но когда понял, что новый жилец к его Светке лезть не собирается, оставил в покое.

Потрясения последних месяцев не прошли даром для Павла Сергеевича, и седая шевелюра вмиг опутала голову еще не старого человека. Поэтому в этом подвальном мире его стали звать Седым. Новая кличка прилипла к нему, стала частью его новой жизни, и он постепенно свыкся с ней. Как и со всем, что его теперь окружало.

Так прошло два года. Седой влился в эту жизнь, о которой раньше знал только из газет. Чувство стыдливости, отвращения пропало, а со временем пришло понимание, что, в сущности, это такие же люди, только со своими, немного своеобразными, взглядами на окружающую жизнь.

Через год их подвал попытались захватить трое бродяг, появившиеся неизвестно откуда. Им пришлось биться не на жизнь, а на смерть, отстаивая свое право на этот клочок жилья, который по праву считали своим. Тесное пространство огласилось матерщиной мужиков, Светкиным визгом. Сопротивлялись они зло, отчаянно и выстояли, но Колька получил удар ножом в бок, и его потом долго пришлось выхаживать. Он выжил, хотя и похудел, как скелет. Несколько раз Седого таскали в милицию, но, надавав для острастки тумаков, отпускали.

Многое случилось за эти два года, и он сам поражался, как смог выжить в той круговерти событий.

Ближе к весне Коляна в очередной раз забрали в милицию, Светка куда-то пропала, и остался Седой один. В один из дней, ближе к обеду, по каменным ступеням он выбрался вначале в подъезд, а потом и на улицу.

На дворе стояла вторая половина марта. Весна в этом году выдалась ранняя, дружная, и ее дыхание чувствовалось во всем. На обочинах снег почернел, потяжелел и, подтаивая тоненькими ручейками, стекал на проезжую часть. На дороге грязь вперемешку с водой образовывали кашицу, сквозь которую проносились машины, забрызгивая неосторожных прохожих. Несколько капель грязи попало и на видавшую виды куртку Седого.

Прищурившись, он смотрел на окружающий мир и радовался. Радовался, что удалось пережить такую нелегкую студеную зиму и без особых для себя потерь дожить до теплых деньков. Проходившие мимо люди с неприязнью смотрели на высокого, худого мужчину, привалившегося к стене и улыбающегося, словно блаженный. Седой привык к таким взглядам и внимания на них не обращал.

Он отвалился от стены и направился по известному ему маршруту. Здесь надо пояснить, куда шел Седой, разбрызгивая весенние лужи…

Где-то с месяц назад, в поисках чего-либо съестного, он обследовал мусорный бак, расположенный за два квартала от своего подвального помещения. Чувство неловкости у Седого давно пропало, и он уже перестал обращать внимание на укоризненные взгляды, кидаемые порой в его сторону. Рядом высился большой, многоэтажный дом, выходивший подъездами на противоположную улицу. И здесь он случайно встретил маленькую девочку. Эта встреча взволновала Седого, а в его очерствевшем за время бродяжничества сердце что-то шевельнулось, такое далекое и знакомое. При виде ребенка он впервые за много лет устыдился своего грязного, замызганного вида и свалявшейся шевелюры, торчавшей во все стороны.

Случилось это неожиданно. Седой, напевая себе под нос незатейливый мотивчик, слышанный им когда-то во время благополучного прошлого, шурудил большой суковатой палкой в заполненном наполовину контейнере. Подошла женщина с мусорным ведром. Седой посторонился, пропуская. Ни слова ни говоря, женщина вывалила ведро, неприязненно кинула взгляд в сторону бомжа и отошла. Седой опять наклонился, прикидывая, как бы половчее подцепить замеченный им кусок колбасы, аппетитно торчавший из-под разного хлама.

– А что вы там ищете?

Седой вздрогнул и замер, боясь пошевелиться. Медленно разогнулся, повернулся. Перед ним стояла девочка лет одиннадцати в красной куртке с аппликацией по бокам, в джинсах и красных же бурках. Из-под шапочки с желтым помпоном выбивались рыжие волосы. Седой оглянулся – вокруг ни души. Что делал ребенок один возле мусорных баков – оставалось загадкой. Седой судорожно сглотнул, отвел глаза в сторону, пробормотал себе под нос:

– Иди куда шла. Чего пристаешь с глупыми вопросами? Заняться что ли нечем?

Ответ прозвучал грубо, к чему Седой не стремился, но она его услышала и не юркнула в сторону, как бывало не раз, когда приходилось гонять надоедливых пацанят, а осталась стоять.

– Ничего я не пристаю, – она поправила шапочку. – Вы, наверное, голодный и кушать хотите? Возьмите.

Она протянула Седому узкую ладошку, на которой лежал коржик. Именно такой, какие продавали в школьной столовой за 8 копеек. Седой почувствовал, что на глаза ему наворачиваются слезы. А девочка словно загипнотизировала его. Седой протянул руку, взял коржик и так и остался стоять.

– Вы приходите еще. Я вам опять еды принесу. У меня ее много. Там, – девочка кивнула рукой себе за спину.

Седой кивнул, по-прежнему не находя слов, и в этот момент услышал за спиной топот. Судя по звуку, бежало двое или трое мужчин. Даже не оглянувшись, Седой остро почувствовал, что сейчас его будут бить. И оказался прав. Через мгновение мощный удар свалил его в талый весенний снег. Седой по привычке закрыл голову руками и только покряхтывал, когда сильный удар достигал цели. Седого били не раз: и в милиции, когда попадал туда, и свои братья-бродяги, когда схватывались из-за какой-нибудь мелочи. Но эти, месившие его, словно тесто в казане, бить умели и делали это с наслаждением. Седой, как уж, елозя по земле, уже подумывал, что вот и закатилась его такая никчемная жизнь.

– Оставьте его!!! – неожиданно прорвался детский крик сквозь сопение проводивших экзекуцию мужчин. – Ну!!! Я кому сказала?!

Удары прекратились. Рывком Седого вздернули с земли, поставили на ноги.

– Ты кто? – требовательно спросил молодец с абсолютно лысой головой.

– Бомж, – прохрипел Седой и выплюнул из разбитого рта сгусток крови.

– Я вижу, что не министр. А здесь что делаешь?

– Еду искал… Отпустите вы меня, ребята, что я вам плохого сделал? – взмолился Седой.

– Гы… гы… гы… – заржали рядом. – У него здесь типа кафешки.

– Так, значит, – констатировал молодой качок. – А к детям чего пристаешь?

– Не приставал я, – опять прохрипел Седой. – Она сама подошла.

– Оставь его, Серый! Ну, оставь! – девочка дернула лысого за рукав.

Тот подумал немного и оттолкнул Седого в сторону, так, что тот отлетел и больно ударился об угол мусорного бака. Напоследок пригрозил:

– Проваливай! Еще раз здесь увижу – в землю закопаю. Живьем. И считай, что тебе крупно повезло.

– Да он сам сдохнет. Ты посмотри, Серый, на этого доходягу.

Но Седой тогда не умер, а выкарабкался. Правда, после этого еще долго болели два ребра. Боль отдавалась во всем теле при каждом вздохе, но со временем стала слабеть. Он тогда приполз в подвал еле живой и целую неделю лежал в лежку. Костлявая старуха смерть уже вцепилась в него обеими руками и тянула в свои владения. Но Седой смог отбиться и опять вынырнул на поверхность, где бурлила жизнь. Хотя сам удивлялся, откуда и силы взялись. Но не в поликлинику же ему было идти, в самом деле? Народ смешить, да и пугать одновременно. Кому он там нужен – без полиса, без денег? Человек, выброшенный с дороги жизни на обочину и как бы переставший существовать.

Он выжил, но память об этой девочке осталась. И сейчас бомж по имени Седой шел к тому месту, где они первый раз увиделись. Что гнало его? Воспоминания из прошлого, иногда накатывающие из помутневшего сознания? Он и сам не знал, а просто шел, чтобы еще раз увидеть эти детские глаза.

Вела Седого судьба, которая безраздельно властвует над каждым из живущих, но он об этом еще не знал.

Двор был полон детворы, но, сколько Седой ни всматривался, его знакомой среди игравших детей не было.

Подойти поближе он не решался. Его смущали двое мужчин, стоявшие в тени подъезда дома напротив. Он помнил, как его колотили, и подобной экзекуции более не желал. Глаза стали слезиться. Он их зажмурил, помотал головой, прогоняя резь. А когда открыл – увидел ее.

Около подъезда остановилась большая машина. Вышел мужчина, осмотрелся вокруг, открыл заднюю дверцу. Вылезла женщина с непокрытой головой, в короткой шубке, затем мужчина и, наконец, девочка. Что они втолковывали ребенку, с такого расстояния Седой расслышать не мог. Но вот мужчина досадливо махнул рукой, они с женщиной сели в машину и укатили. А девочка в сопровождении высокого парня проследовала в подъезд. В нем Седой без труда узнал одного из тех, кто отрабатывал на нем правила ближнего боя, и поежился.

– Охрана, что ли? – пробормотал сквозь зубы и оглянулся.

Если его тут заметят, то беды не миновать, а валяться опять в грязном снегу ему не хотелось. Удостоверившись, что железный гараж надежно скрывает его от посторонних, он успокоился и продолжил наблюдение.

Седой никак не мог разобраться в себе. Что его держало здесь? Простое любопытство? Нет. Скорее то забытое чувство тепла и уюта, которое он почувствовал, едва соприкоснувшись с девочкой-подростком.

Постепенно начало смеркаться. Окончательно замерзнув и устав утаптывать вокруг себя талый весенний снег, Седой не терял надежды вновь увидеть ту девочку. Выйти из своего укрытия он не решался. Последние годы жизни среди отбросов общества, хотя таковым он себя не считал, приучили его к осторожности. Но вот дверь в подъезде приоткрылась, и появился молодой качок. Он постоял, кинул взор на постепенно пустеющий двор, достал из кармана сигарету, закурил. И неожиданно посмотрел в ту сторону, где затаился Седой. Тот вжался в холодную стену гаража, стараясь исчезнуть, раствориться в нем. Но тому было явно не до изучения окрестностей, и через мгновение он отвернулся, а Седой с шумом выдохнул из себя воздух. Пронесло. Он почувствовал, что несмотря на холод вмиг вспотел, как будто вышел из парилки. Качок еще немного постоял, пуская дым кольцами в небо. Потом поплотнее запахнул свой плащ и пошел вон со двора в сторону большого проспекта, шумевшего за соседними домами.

Прошло еще немного времени, и дверь вновь приоткрылась и появилась девочка. Седой хотел выйти, но замер, увидев, как подросток направляется именно к нему.