Грани миров Тер-Микаэлян Галина

Глава вторая

В которой окончательно решился вопрос о том, кто пойдет в театр

В воскресенье с самого утра дома у Муромцевых все шло вкривь и вкось. Началось с того, что Ада Эрнестовна, поднявшись раньше брата с невесткой, поставила на плиту чайник, но забыла зажечь под ним огонь. Вместо этого она достала из кармана халата сигарету и со скорбным выражением лица закурила, уставившись в окно. Спустя десять минут на кухне, зевая и прикрыв ладонью рот, появился ее брат, профессор Петр Эрнестович Муромцев. Взглянув на сестру, он покачал головой и с укором сказал:

— Адонька, ну что ты все нервничаешь? С утра пораньше дымишь, под чайником опять забыла зажечь. Можно ли так?

— Больше он не звонил, — нервно взмахнув сигаретой, воскликнула Ада Эрнестовна, и скорбное выражение на лице ее сменилось трагическим, — дома не ночевал, уже утро, а я даже представления не имею, когда он появится, что за ребенок! И ведь они сегодня с Валей идут в театр!

— Ну, так это вечером, а до вечера еще далеко. Не волнуйся, главное — позвонил, что жив и здоров. Дай, я зажгу. Сережку бы отодрать, конечно, за его фокусы, да рука не поднимается. Озорник — что хочет, то и творит! Безобразие полнейшее! — притворно строго проворчал профессор и, протянув руку, чтобы взять лежавшие на столе спички, рукавом халата неловко задел фарфоровую сахарницу. Сахарница упала на пол и, естественно, разбилась.

Вошедшая следом за мужем Злата Евгеньевна примиряющим тоном произнесла:

— Петя, отойди, пожалуйста, и сядь в сторонке, я сама все соберу, а то ты сейчас тут натопчешь и осколками порежешься. Сядь. Ада, а ты стой, где стоишь, пока я не вымету, и смотри — у тебя с сигареты пепел на пол сыпется.

Она аккуратно смела осколки, зажгла огонь под чайником и достала из кухонного шкафчика мешочек, в котором хранила крупу. Петр Эрнестович сидел верхом на табурете и с нежностью смотрел на изящную фигурку возившейся жены.

— Ладно, девочки, виноват, молодой, исправлюсь. Я сейчас закончу доклад, а потом съезжу и куплю новую сахарницу.

— Петя, что за ерунду ты говоришь, тебе обязательно подсунут какую-нибудь дрянь в магазине, — поправив очки, снисходительно возразила ему сестра, — ты сахарницу от ночного горшка отличить не сможешь! Я допишу статью и сама схожу — нам, наверное, нужно что-нибудь помассивнее. Я недавно видела…

— Ребятки, — поспешно сказала Злата Евгеньевна, — давайте-ка вы сидите дома и занимайтесь своими докладами и конференциями, а с сахарницей я сама разберусь. Да, кстати, в ящике со старой посудой стоит какая-то безобразная посудина, сейчас, — она закрыла крышкой кастрюлю, в которой уже аппетитно попыхивала каша, и, порывшись в буфете, вытащила громоздкую, безвкусно расписанную сахарницу. — Это, наверное, ты, Ада, покупала? Не Фаберже, конечно, но для нашей кухни сойдет — вы с Петей оба постоянно все бьете. А для гостей я буду хрусталь доставать.

— Откуда у нас это пузатое безобразие? Нет, я не покупала, — близоруко вглядевшись в «безобразие», Ада Эрнестовна пожала плечами, но вдруг помрачнела: — Ах, да, это же Клавдия купила — еще в тридцать третьем, когда они с папой только поженились. Помню, тетя Надя увидела эту сахарницу и чуть не упала в обморок, — она оживилась, и взгляд ее стал задумчивым и нежным: — Разве ты забыл, Петя? Мы тогда ждали гостей — Льва Борисовича Каменева из Москвы, — и вдруг эта жуткая сахарница!

— Нет, я помню — папе тогда предложили возглавить ленинградский филиал издательства «Академия», а он отказался.

— Конечно, зачем ему это было нужно? Его никогда ничего не интересовало, кроме науки, не понимаю, как сумела Клавдия…

Петр Эрнестович, нахмурившись, прервал сестру:

— Хватит об этом, Ада! — он потрогал сахарницу. — Почему ты не отдала это ей, когда она уезжала? Надо было все отдать, я же тебя просил!

— Ой, Петя, неужели ты думаешь, что ей нужна была эта сахарница? И не надо меня снова упрекать — то я ей не отдала, это я ей не отдала! Я отдала ей все деньги, что были в доме, столовое серебро, мои золотые вещи, но только для того, чтобы она оставила нам Сережу — я не могла себе представить, что эта дрянь будет растить и воспитывать нашего брата! Но мамины золотые вещи я не могла позволить ей взять, как она хотела, — это память! Ведь на маме было это колечко, когда ее убили!

— Не кричи, Ада, не заводись, — устало возразил ей брат, — ты прекрасно знаешь, почему я тебя просил все ей отдать. Клавдия меня лично мало волновала, но ведь она ждала ребенка — ребенка от нашего отца, нашего брата или сестру. Ради этого ребенка… До сих пор не могу себе простить, что не разыскал их после войны, мы ведь даже не знаем, кого она родила и жива ли вообще — была война, был голод. Сереже, вот, всю жизнь лжем, что его мать умерла. Хотя, возможно, это и правда — будь Клавдия жива, она, я думаю, объявилась бы — не могла же она навсегда забыть, что у нее есть сын.

Ада Эрнестовна с демонстративным видом опустилась на табурет и презрительно поджала губы:

— Нашел из-за кого переживать! Не волнуйся, она жива и здорова, а память у нее пробуждается, когда ей нужны деньги.

— Ада! — предостерегающе воскликнула Злата Евгеньевна, но Петр Эрнестович уже вопросительно поднял бровь:

— Что такое, Ада? Что ты имеешь в виду? Ты виделась с Клавдией?

— Я? М-м-м… Я не… — она сконфузилась и беспомощно взглянула на невестку, которая ответила ей укоризненным взглядом.

— Нет уж, пожалуйста, я хочу все знать, — сухо произнес Муромцев. — В чем дело?

Он посмотрел на жену, но та, отвернувшись, усердно — слишком уж усердно! — начала помешивать кашу на плите, потом перевел взгляд на сестру.

— Мы не хотели тебя расстраивать, Петя, — смущенно пробормотала Ада Эрнестовна.

— Что значит «расстраивать», ты с ума сошла, Ада? Что вы обе от меня скрываете?

Сестра тяжело вздохнула и призналась:

— Клавдия писала мне. В первый раз она написала в пятьдесят третьем — через месяц примерно после смерти Сталина. Сообщила, что у нас с тобой есть сестра Людмила, требовала денег, говорила о каких-то своих имущественных правах.

— Надо было немедленно послать деньги, почему ты мне ничего не сказала, сестра?

— Если честно, то меня возмутила ее наглость. На первое письмо я не ответила, она послала второе. Тогда я написала — в достаточно резкой форме, — что никаких имущественных прав она не имеет, поскольку на следующий же день после ареста папы официально отказалась от всей нашей семьи — семьи врагов народа. И, поскольку она написала в заявлении, что папа обманом принудил ее, малообразованную девушку, выйти за него замуж, то брак этот можно считать недействительным — по ее же собственной воле. И тогда какие же у нее имущественные права?

— Не надо было этого делать, Ада! Ты ведь помнишь, какое время было после ареста папы — даже самые близкие его приятели перестали нам звонить, а на улице делали вид, что с нами незнакомы. Что же ты хочешь от Клавдии — ведь она и вправду была, в сущности, простой деревенской девушкой, она могла действительно поверить…

— Она была подлая! — закричала Ада Эрнестовна, и по лицу ее покатились слезы. — Ты сам знаешь, какая она была подлая! Наш папа… он ведь был самый умный, самый хороший из людей! Когда маму в семнадцатом застрелили на улице, он очень страдал, говорил, что никогда больше не женится, хотя даже тетя Надя ему советовала! Но он не хотел — не хотел, чтобы у нас была мачеха. Самая красивая женщина пошла бы за него замуж, а он привел эту Клавдию — она ведь даже говорить правильно не умела, когда приехала из своей глухой деревни. Надо же было папе читать лекции именно на тех акушерских курсах, где она училась! Нет, ты что, не помнишь, какая она была? Говорила «обумши», «одемши», читала по складам, в театре разговаривала во весь голос. Другие бы ее стеснялись, а мы с тобой были с ней, как с родной, разве нет? А когда родился Сережа, мы все ее чуть ли не на руках носили — даже тетя Надя.

— Папа был с ней счастлив, какая разница, как она говорила, — угрюмо ответил ей брат, — и потом, она ведь была совсем молода — всего на год старше тебя. Она еще имела возможность всему научиться.

— Конечно, неважно, как она говорила, важно, как она себя вела! Я уверена, что ее допрашивали в НКВД, и это именно она назвала всех, кто у нас бывал! Тетя Надя с мужем, Максим Егорович, доктор Мартынов — наверняка всех их арестовали и расстреляли по ее доносу!

— Не преувеличивай, сестра, в НКВД прекрасно знали, кого нужно арестовать — папу и остальных осудили по «Кремлевскому делу», это связано с Львом Борисовичем, и вряд ли Клавдия могла тут что-либо изменить. Давай будем помнить только, что папа ее любил, и что она — мать Сережи и… еще одной нашей сестры. Где письма, что она тебе писала?

— Письма? Одно я куда-то сунула и не могла найти, а остальные разорвала и выкинула, но ты не дослушал, Петя. Когда я отказалась послать деньги, она заявилась самолично.

— Что?! Она приезжала сюда? Ты шутишь?

Молчавшая до этого Злата Евгеньевна негромко подтвердила:

— Это правда, Петя, я была дома одна, когда она приехала, и сначала вообще ничего не могла понять — позвонила Аде на работу.

— Я немедленно примчалась, — сказала Ада Эрнестовна, — потому что в последнем письме она уже начала меня шантажировать — писала, что расскажет Сереже, будто после ареста папы мы выгнали ее беременную из дому и не давали с ним встречаться. Разумеется, Сережа никогда бы в это не поверил, но ты представь, в каком он был бы состоянии! Короче, чтобы не усложнять нашу жизнь, я дала ей все деньги, какие могла собрать и велела больше здесь не появляться. Больше она за эти двенадцать лет и не появлялась.

— Она хотела видеть Сережу?

— Не выразила никакого желания — спокойно поблагодарила, взяла деньги и ушла.

— Мы решили тебе не говорить, Петя, — виновато улыбнулась Злата Евгеньевна, — не хотели тебя расстраивать — у тебя и без того были тогда проблемы на работе. Но что меня поразило в этой женщине, так это ее спокойствие — она так безмятежно говорила ужасные вещи! У меня прямо мороз по коже шел от ее рассуждений! Давайте, мы больше не будем о ней говорить, — она сняла с таганка овсяную кашу, которая сварилась за время их разговора, и начала раскладывать по тарелкам.

Однако Ада Эрнестовна все никак не могла успокоиться. Всхлипнув, она криво усмехнулась, вытерла ладонью слезы и обвиняющим тоном сказала брату.

— Ты меня не переубедишь, это жуткая дрянь! И как ты мог просить, чтобы я отдала ей мамины вещи, когда она начала требовать? Ведь ты ничего не помнишь, тебе было только полтора года, а мне уже было три, я помню, как мама меня поцеловала, сказала: «Не шумите с Петей, пусть папа спит, а я сбегаю в лавку за хлебом и скоро приду». Мы играли, пока не заснули на ковре, а ее все не было и не было. Она никогда уже больше не пришла. Когда папа ее нашел — убитую — и вместе с солдатом принес домой, на ней было это кольцо, а ты хотел, чтобы я его отдала!

— Адонька, ну что ты… — Петр Эрнестович не договорил, потому что его прервал телефонный звонок.

Злата Евгеньевна сказала невидимому собеседнику:

— Здравствуй, Зиночка. Да, Петя дома, — и предала трубку мужу: — Тебя.

— Привет, Петька, как дела? — услышал он бодрый голос профессорши Зинаиды Викторовны. — Сто лет тебя не видела, думала, хоть на субботнике встретимся.

— Я у себя в кабинете проводил субботник, — засмеялся Петр Эрнестович. — Заперся с аспирантами, и мы до одури готовились к докладу — я ведь во вторник улетаю на конференцию в Берлин.

— Здоровье только портишь, — упрекнула его бывшая однокурсница, — государство дало день в году для работы на свежем воздухе, а ты его на доклад тратишь. Лично я с удовольствием поработала — вспомнила молодость, — словно между делом она поинтересовалась: — Кстати, Сережка твой не рассказывал, как он нам вчера с мешками подсобил?

— Я… м-м-м… мы со вчерашнего дня еще, честно говоря, как-то не общались — он там… гм… с приятелями, дело молодое.

— Петя, — неожиданно серьезным голосом и без всякого перехода проговорила Зинаида Викторовна, — ты Линочку Кованову помнишь?

— Кованову? — с недоумением переспросил Петр Эрнестович, напрягая память.

— Ну, лаборантку из нашего отдела. Помнишь, какой шум был в позапрошлом году с Григорьевым?

Разумеется, он немедленно вспомнил — ему, заместителю директора, не могло быть неизвестно о скандальной связи старшего научного сотрудника Григорьева и лаборантки Ковановой.

Артем Михайлович Григорьев был автором полусотни или более того научных статей, прекрасным семьянином и, в сущности, совсем неплохим человеком. Однако на сорок пятом году жизни его, как говорится, бес попутал, и солидный ученый муж напрочь потерял голову из-за Лины Ковановой. Врать супруге он был не мастак, да и трудно что-то скрыть от жены, если она работает в соседнем корпусе. Поэтому мадам Григорьева очень быстро разобралась, что к чему и запаниковала — не для того она двадцать лет назад отбила единственного в группе парня у целого сонма алчущих заиметь мужа студенток-медичек, чтобы теперь отдать его беспутной девчонке.

Для начала неверному супругу были предъявлены неопровержимые улики и проведен допрос с пристрастием. Старший научный сотрудник отпирался вяло, сознался в грехах довольно быстро и тут же попросил развода. Скандал и слезы не помогли — ученый был целиком во власти «беса». И тогда обманутая жена решилась на крайний шаг — написала в партком. Шаг был действительно крайний, потому что всего за год до этого Григорьев, успешно выдержав кандидатский срок, стал действительным членом ВКП(б).

Сконфуженные парторг и директор института вызвали к себе неверного мужа и в узком товарищеском кругу попытались тактично его вразумить — меньше всего руководству солидного НИИ хотелось устраивать по такому поводу шумные разборки, но не отреагировать на заявление они тоже не имели права.

О чем между ними шла беседа, не прознала даже вездесущая секретарша директора, но, судя по всему, результатов разговор этот не принес. Во всяком случае, когда Артем Михайлович вышел из директорского кабинета, на его хмуром лице застыло упрямое выражение, и он направился прямехонько в тот корпус, где работала Лина Кованова — возможно, хотел сообщить ей о незыблемости своих чувств, невзирая на все препоны.

Было время обеденного перерыва, и Григорьев, не обнаружив даму своего сердца в лаборатории, решил поискать ее в столовой на третьем этаже. Однако там, среди сотрудников, с аппетитом уплетающих салаты, борщи и котлеты с капустой, он любимую тоже не нашел. Не теряя надежды, Артем Михайлович подошел к боковой лестнице и с высоты третьего этажа увидел Лину на нижней площадке у окна.

Его ненаглядная оживленно болтала с двумя аспирантами, но о чем они говорили, было неслышно — далеко, — и до него долетали только отрывки фраз. Лица у всех троих были веселые, они смеялись, курили, пуская вверх колечки дыма, и Лина при этом кокетливо постреливала глазками в стороны своих собеседников, а одного из них даже ласково погладила по щеке, изобразив губами нечто вроде поцелуя.

В эту самую минуту Артем Михайлович неосторожно ступил на щербатую неровность — лет за десять до того грузчики выносили из столовой пришедший в негодность старый рояль и покорежили ступеньку. Все сотрудники института знали, что боковая лестница не в порядке, как правило, ею не пользовались, а молодежь, если сбегала здесь вниз покурить, предусмотрительно перепрыгивала через опасное место. Поэтому непростительную рассеянность Григорьева, забывшего посмотреть под ноги, можно было объяснить лишь вспыхнувшей в его груди ревностью. Теряя равновесие, он попытался ухватиться за перила, но промахнулся и только придал вращательный момент своему массивному телу, которое рухнуло вперед и перевернулось через голову.

Хотя впоследствии каждый из очевидцев данного события добавил от себя множество самых красочных подробностей, все они единодушно соглашались, что при таком кульбите любому человеку ничего не стоило напрочь свернуть себе шею, и Артема Михайловича можно считать невероятным везунчиком, раз он отделался всего-то сломанным носом и вывихом плечевого сустава.

Инцидент, происшедший с Григорьевым, имел множество последствий. Во-первых, начальник по технике безопасности института получил строгий выговор с занесением в личное дело и был лишен премии. Во-вторых, боковую лестницу перегородили решеткой, на которой висела табличка с угрожающей надписью «Опасно, проход воспрещен!», и теперь молодежи для того, чтобы спуститься покурить на своем излюбленном месте, приходилось перелезать через перила, огибая ограждение. Ну, а в-третьих, отношения наших влюбленных после случившегося как-то сами собой сошли на «нет», и достоверно известно, что в то время, как жена водила травмированного Григорьева лечить сломанный нос, коварная искусительница Лина отдыхала в Крыму с новым приятелем.

Вспомнив эту крайне неприятную историю, Петр Эрнестович поморщился:

— Ах, та самая! И что?

— Строго между нами, договорились? — в голосе Зинаиды Викторовны появились интимные нотки. — Терпеть не могу сплетничать и лезть не в свое дело, но меня сейчас буквально вышибли из колеи: сообщили, что она прочно захомутала твоего Сережу.

— Что?! — голос Петра Эрнестовича внезапно сел и осип. — Кто это тебе сказал?

— Неважно, сообщили. Мне, Петенька, самой крайне неприятно, я видела невесту Сережи, когда он защищал диссертацию, — очаровательная девушка. Постарайся на него как-нибудь повлиять, объясни, что за фрукт эта Линочка.

Едва Зинаида Викторовна дала отбой, как сестра и жена в один голос спросили:

— Что случилось?

Петр Эрнестович в эту минуту был слишком растерян, чтобы утаивать подробности короткого разговора.

— Не знаю, насколько верна информация, но, похоже, наш Сережка прочно запутался в сетях одной экстравагантной девицы.

Лицо Ады Эрнестовны выразило ужас:

— Так я и знала, что это неспроста — он разговаривал со мной ужасным тоном, просто ужасным! Петя, где она живет, ты можешь узнать? — она вскочила и заметалась по кухне. — Нужно немедленно туда ехать и вытащить его оттуда! Думаю, тут допустимы самые крайние меры!

— Не забудь захватить тачанку с пулеметом, — невесело хмыкнул ее брат.

— Что за глупые шутки, Петя! Боже мой, что же я скажу Вале! Петька, соображай, что делать — у них на сегодня билеты в театр!

Злата Евгеньевна, не вмешиваясь в разговор брата и сестры, собрала со стола грязные тарелки и отнесла их к раковине. Губы ее слегка вздрагивали от еле сдерживаемой улыбки, и Петр Эрнестович, взглянув на жену, тоже невольно улыбнулся.

— Ничего не поделаешь, — приосанившись и расправив плечи, ответил он сестре, — придется, наверное, в театр с Валюшей идти мне.

— Как тебе? — ракетой взвилась Ада Эрнестовна, вспомнив, каких усилий ей стоило получить через профком злополучные билеты. — И как ты это объяснишь?

— Да чего тут объяснять — возьму под ручку молодую девушку и пойду. Как ты думаешь, Златушка, — смеющийся взгляд его обратился к Злате Евгеньевне, — сойдет твой муж за молодого ловеласа? Если Сережка поближе к вечеру не объявится, то достань мой серый костюм и голубую рубашку, что я привез из Югославии.

— Лучше коричневый, — возразила она, оглядев мужа лучистым взглядом своих карих глаз, — ты на серых брюках пятно посадил, я никак не выведу — придется в химчистку нести. Да и рубашка голубая с коричневым пиджаком лучше смотрится.

Послание 8.

Всем Носителям Разума, которые еще не нашли себе пристанища в космосе! Еще раз предлагаем взять курс на нашу новую планету, проблемы выживания здесь решена — нами обнаружены Белковые Материки. Первоначально мы полагали, что они созданы существующим на планете Разумом, но теперь уже окончательно ясно: Разума на планете не существует, а Материки возникли естественным образом в процессе эволюции. Возможно, причина кроется в том, что здешняя атмосфера содержит большое количество несвязанного восьмого элемента. Наличие Материков объясняет отсутствие у здешних обитателей элементарных зачатков интеллекта — ведь у нашей цивилизации развитие процесса мышления происходило в стремлении обеспечить свой организм полноценным белком, а у обитателей здешней планеты такого белка более, чем достаточно. Причем нет необходимости постоянно очищать старые белковые системы и создавать новые — на этой планете Белковые Материки сами регулируют процессы жизнедеятельности внутри себя и сами себя воспроизводят. Изучение продолжается.

Послание 9.

После нашего последнего обращения семь кораблей с Носителями Разума на борту совершили посадку на поверхность обнаруженной нами планеты. Предлагаем остальным последовать их примеру — пищи хватит на всех. Белковые Материки здесь имеются в таком количестве, что у нас даже есть возможность выбора.

Для тех, кого интересуют подробности, сообщаем, что у большинства здешних Белковых Материков пригодные для питания ткани нарастают на твердом остове, строение которого намного сложнее, чем у каркаса, используемого нашими инженерами. Подробное описание для заинтересовавшихся специалистов приводим в техническом приложении, а для остальных скажем лишь одно — природа нашла гениальное и простое решение проблемы: твердость остову придает входящий в состав его губчатой ткани двадцатый элемент, а не семьдесят третий, как у наших искусственных материков!

В остальном же между местными Белковыми Материками имеется множество различий. Так некоторые из них постоянно обитают в жидком соединении первого и восьмого элементов, другие перемещаются по твердой поверхности, но есть и такие, что большую часть своего существования проводят в нижних слоях атмосферы. Самое изумительное, что у многих Белковых Материков процессы жизнедеятельности протекают так активно, что они постоянно выделяют тепловую энергию. Таким образом, поселившись внутри подобной системы, Носители Разума раз и навсегда сумеют решить для себя вопрос теплоснабжения. Изучение продолжается.

Послание 10.

Еще десять кораблей с Носителями Разума на борту приземлились на поверхность планеты. Повторно передаем наши координаты для тех, кто по каким-то причинам мог не получить предыдущих сообщений. Совершать посадку лучше всего точно в регионе, соответствующем указанным координатам — наиболее отдаленном от источников излучения девяносто второго элемента. Его площадь составляет крохотную часть общей площади поверхности планеты, но даже здесь достаточно белка, чтобы обеспечить всех ныне находящихся в космосе Носителей Разума.

После длительного совещания Высшим Советом разработана программа освоения Белковых Материков. Решено заселять Материки, обитающие на твердой поверхности и постоянно выделяющие энергию в результате жизнедеятельности своего организма. Да-да, мы решаемся назвать Белковые Материки организмами — настолько разумно и гармонично поработала над их созданием природа!

Трудности освоения нового пространства носят этический характер — ведь Белковые Материки издавна заселены коренными жителями планеты. Мы фактически насильственно вторгаемся в их мир, и они, судя по первому нашему впечатлению от столкновения с аборигенами, настроены весьма агрессивно. Конечно, для Носителей Разума опасности тут никакой нет, но наши системы защиты слишком сильно воздействуют на организм аборигенов, и это может привести к неоправданным жертвам с их стороны. Поэтому на первом этапе нашим инженерам пришлось разработать новые щадящие защитные системы. Итак, освоение начато…

Глава третья

Чего хочет женщина…

В воскресенье вечером Сергей почувствовал, что вполне насытился — и любовью Лины, и ее стряпней. Готовила она, правда, отменно, поэтому, съев кусок индейки, запеченной с яблоками, он задремал, а когда очнулся, то к ужасу своему позабыл, как зовут мирно посапывающую у его плеча даму. Помогла фотография на противоположной стене — в презентабельного вида мужчине с некоторым натягом можно было узнать старшего научного сотрудника Григорьева из соседней лаборатории, а внизу стояла подпись «Любимой Линочке от преданного навеки Артема».

Самого Григорьева Сергей знал только в лицо и ходившими по институту слухами о его любовных похождениях прежде как-то не интересовался — было там что-то у мужика, ну и было. Лина, однако, открыв глаза и заметив пристальный взгляд своего нынешнего приятеля, устремленный на фотографию, сочла нужным объяснить:

— Это Артем сам мне приклеил еще до того, как с лестницы свалился — видишь, нос ровный. Им тогда в лабораторию для каких-то экспериментов хороший клей прислали, так он его принес и намазал. Я б теперь сняла, но боюсь, штукатурка обвалится — у меня уже года три, как ремонта не было, обои начали отходить, а фото это их держит, не дает стене обсыпаться. Да ты не думай, у меня с ним давно уже ничего нет — на кой он мне со своим кривым носом, — она озорно сверкнула глазами: — А хочешь, я твой портрет поверх наклею?

Сергей представил себе, как его фотография вместе с григорьевской будет держать обои в квартире Лиины, и слегка поёжился. Ему вдруг захотелось домой, а где-то на задворках сознания зашевелилась совесть, напомнив о билетах в Мариинской театр. Поднявшись, он подошел к уткнувшимся носом в стену ходикам, перевернул их и ахнул — как раз в этот самый момент коварная Одиллия должна была соблазнять влюбленного принца, а Валя… Милая и добрая Валя Синицына сидит, стало быть, в театре одна. Хотя, возможно, она вообще не пошла на балет, или кто-то из его домашних взялся ее сопровождать, но в любом случае, получилось очень некрасиво. Подумав так, Сергей представил себе лицо сестры, и ему вообще расхотелось появляться дома. Лина, исподтишка наблюдавшая за сменой выражений его лица, добродушно заметила:

— Да ладно, чего там — оставайся до завтра, от меня и в институт ближе идти. А штаны твои и рубашку я постираю, до утра высохнут.

— Неудобно — это ведь у меня для субботника одежда…

Ни сестра, ни невестка никогда не позволили бы ему пойти на работу иначе, как в наглаженной рубашке и отутюженных «в стрелочку» брюках, но Лина лишь небрежно отмахнулась:

— Да ладно тебе! Придешь в институт и сразу халат сверху наденешь, перед кем тебе там красоваться — у вас там одни мужики и старушки работают, а Аська Тихонова на тебя больше не смотрит, у нее этот рыжий стажер. Как его, кстати, зовут?

— Не помню, — буркнул Сергей и вновь полез под одеяло, думая, что для сотрудницы из другого корпуса, которую он до вчерашнего дня практически не знал, Лина слишком хорошо информирована.

…Действительно, семь лет назад, когда он неоперившимся молодым специалистом пришел в институт, лаборантка их отдела Ася всерьез положила на него глаз. Она произносила его имя захлебывающимся от восторга голосом и время от времени, словно невзначай, норовила задеть пышной грудью. Сергей при этом отчаянно смущался и постоянно забывал, какие собирался дать ей указания. И вообще, как ее зовут.

Будь лаборантка девушкой менее строгих правил, все напряжение между ними можно было бы за считанные минуты снять самым естественным способом, но Ася с самого начала совершенно определенно заявила, что «это» может совершиться только после свадьбы или хотя бы после обещания жениться, потому что она порядочная.

Кто знает, может быть, Ася подсознательно желала, чтоб Сергей ее обманул и совратил, но он был слишком наивен и тоже считал себя порядочным, поэтому с откровенностью Онегина, прочитавшего нотацию Татьяне, дал понять аппетитной лаборантке, что ее матримониальные поползновения в отношении него совершенно несбыточны. После этого тон их бесед стал сугубо официальным, на людях они теперь говорили друг другу «вы», но неожиданно Сергей запомнил имя девушки — она стала у него ассоциироваться с тургеневской Асей.

А вот имя морковно-рыжего стажера из Владивостока он вспомнить никак не мог, хотя тот вот уже два месяца являлся для него постоянным источником отрицательных эмоций — перепортил невообразимое количество дорогостоящих препаратов и ценных образцов, не получив при этом ни одной неповрежденной окрашенной клетки! К тому же парнишка обладал невероятным апломбом, и пытаться вбить что-то в его рыжую голову было себе дороже. Муромцев как-то раз начал добросовестно объяснять ему, что в живых клетках растений красители конденсируются в вакуолях, а в мёртвых — прокрашивают весь протопласт, так этот придурок лишь снисходительно мотнул своими морковными кудряшками.

«Знаю, — высокомерно заявил он, — мы все это проходили в университете!»

«Что вы знаете? — с ангельским терпением поинтересовался Сергей. — Вам известно, например, что такое Гольджи комплекс?»

В ответ стажер пробурчал нечто невразумительное.

За пару недель до субботника Сергей, работавший за микроскопом, случайно оглянулся и увидел, что стажер поддерживает Асю за локоток и слегка его пожимает. Сергея это так позабавило, что он даже немного пожалел мальчишку — представил себе, как Ася с ее добродетелью поставит на место рыжего нахала, когда его поползновения перейдут грань допустимого…

Теперь, вновь вспомнив об этом, в сущности совершенно невинном происшествии, Сергей вновь развеселился — настолько, что не удержался и громко фыркнул. Лина не стала выяснять причину столь внезапной веселости, а лишь погладила его по щеке и нежно проворковала:

— Знаешь, мне с тобой было хорошо, честно, как в сказке. Жаль, что все хорошее так быстро кончается, да?

Сергей почувствовал себя польщенным.

— Почему же кончается? — улыбнулся он. — Я умирать не собираюсь, ты, вроде, тоже.

Она легла на спину, подложила руку под голову и, глядя в потолок, лениво протянула:

— Кто знает, кто знает! За месяц столько может всего случиться!

— За месяц? Почему за месяц?

— Ой, конечно, ты ведь не знаешь, вот я балда! Я же с девятнадцатого в отпуске, у меня билет на семь вечера, я не говорила?

— С девятнадцатого? Это же завтра! — сам не зная почему, Сергей растерялся и расстроился, хотя из-за чего ему, собственно, было расстраиваться? Ну, познакомился с женщиной, провел с ней вместе пару ночей, и какое ему дело до того, что она назавтра уезжает в отпуск?

Лина же, будто вовсе не замечая его замешательства, оживленно болтала:

— Я уже в третий раз еду в отпуск в Яремчу — обожаю Карпаты! Там моей двоюродной сестры муж работает на турбазе, так что койка для меня всегда найдется. Ты когда-нибудь был в Карпатах?

Сергей слегка смутился — его невестка Злата Евгеньевна, которая специализировалась в гастроэнтерологии, находила у него хронический холецистит и гепатоз, причиной которых был перенесенный в детстве в эвакуации гепатит. В студенческие годы его постоянно тяготили боли в правом боку, поносы и вздутие кишечника, хотя в последнее время все эти симптомы стали значительно слабее, и он даже позволял себе выпить хорошего пива в компании приятелей. Тем не менее, Петр Эрнестович ежегодно «выбивал» для брата в месткоме путевку в Кисловодск или Ессентуки — туда, где, по его выражению, «проводят профилактику неполадок желудочно-кишечного тракта». Но не объяснять же было сейчас все это мягко прильнувшей к нему очаровательной женщине! Он небрежно пожал плечами:

— Как-то не приходилось — больше люблю Кавказ.

Лина даже подпрыгнула на кровати:

— И зря, и зря! В Карпатах красотища — не вообразить! Жалко, что в этом году майские праздники, считай, пропадают — первое-второе и девятое на субботу с воскресеньем приходятся. А то прилетел бы ко мне на пару дней или на недельку даже — нам сеструхи муж на турбазе каюту на двоих организовал бы, он там всем заправляет. Ой, как жаль, правда!

И такое было в ее голосе искреннее сожаление, что Сергей, ни на минуту не подумав, прижал ее к себе и вкрадчиво шепнул в очаровательное ушко:

— Правда жаль, не обманываешь? Тогда я вот что сделаю: через пару дней оформлю отпуск и махну к тебе. Если ты этого действительно хочешь, то давай адрес.

Теплые ручки восторженно обхватили его шею и прижали к себе так крепко, что голова вновь пошла кругом. Шепча на ухо лежавшему рядом с ней мужчине страстные слова, Лина довольно улыбалась про себя, думая, что закрутить голову этому симпатичному братишке замдиректора было раз плюнуть. Надо же как — стоило его чуток подманить, так он два дня провалялся с ней в койке, забыв обо всем на свете, а теперь еще и в Карпаты намылился. Это, конечно, несколько не укладывалось в ее планы, но такую возможность упускать было никак нельзя. Ладно, пусть летит — за неделю его там можно будет так уделать, что он в ЗАГС не то, что побежит, а на четырех ногах поскачет. Это только полная и натуральная идиотка Аська Тихонова обломилась, а все потому, что строила из себя недотрогу — такие, как этот Сереженька, на «невинность» не покупаются, их надо сразу тащить в постель и заставлять «работать на измор». Чтоб у них уже сил не осталось ни подумать, ни охнуть, ни вздохнуть — им это нравится. И вообще, если найти к мужику правильный подход, то женить его на себе будет проще простого. Раз уж мать и все вокруг твердят, что ей надо снова выйти замуж, то почему бы и не за этого? Парнишка во всех отношениях классный — в койке приятный, внешне интересный, недавно защитил кандидатскую диссертацию и уже старший научный, а брат у него вообще перспективный, его скоро, говорят, в членкоры выдвинут.

С этой мыслью Лина испустила последний стон страсти и уснула в объятиях своего нового возлюбленного.

Послание 11.

Проведена первая экспериментальная попытка массового внедрения в один из Белковых Материков, но, к сожалению, она окончилась неудачей из-за технических сложностей проникновения во внутренний массив Материка.

Дело в том, что каждая материковая система покрыта снаружи ороговевшей тканью, выделяющей мало пригодные для питания вещества (для специалистов подробное описание дано в техническом приложении). Ткань эта препятствует проникновению аборигенов внутрь, поэтому многие из них так и проводят всю свою бессмысленную жизнь на поверхности ороговевшей ткани, питаясь отбросами.

Иногда, правда, в силу какого-либо случайного внешнего воздействия ороговевшая ткань местами может оказаться поврежденной, и это делает проход возможным. Однако при этом любого, кто проник внутрь, немедленно облипают огромные живые частицы белка, стремясь поглотить и растворить. Разумеется, для Носителей Разума это не проблема — в нашем распоряжении достаточно технических средств, чтобы разрушить ороговевшую ткань и нейтрализовать агрессивный белок.

Первоначально было решено в порядке эксперимента заселить один из Белковых Материков, пробурив проходы по всей поверхности и используя защиту нейтрализующего облака. Решение, однако, оказалось ошибочным — вскоре после того, как массы Носителей Разума проникли внутри Материка, обменные процессы с выделением тепла внутри него прекратились, белковая ткань стала непригодной для питания и начала распадаться. Восстановить жизнедеятельность Материка после этого ученым не удалось — они еще не достаточно знакомы со сложным устройством подобных механизмов.

Сейчас мы, конечно, стали более осторожны и тщательно взвешиваем каждый свой шаг, но сознание необходимости этого пришло в результате потери целого Белкового Материка. Конечно, подобная ошибка не столь трагична, как гибель по нашей вине множества аборигенов — их смерть до сих пор лежит черным пятном на нашей совести, — но расточительность непростительна даже в условиях ныне существующего изобилия. Хотя изобилие ли это, если мы так и не сможем освоить Белковые Материки?

Глава четвертая

В которой становится ясно, что любовь не всегда совместима с холециститом

В понедельник утром Сергея разбудил солнечный луч, проникший в комнату сквозь наполовину раздвинутые шторы. Лины рядом с ним не было, но постель хранила вмятину от ее тела и тонкий щекочущий ноздри аромат французских духов. На тумбочке рядом с кроватью лежал исписанный листок бумаги, и понятно было, что его положили сюда именно с тем расчетом, чтобы проснувшийся человек сразу же увидел и прочитал записку следующего содержания:

«Сереженька, мне с утра нужно пробежаться по магазинам, потом поеду к родителям и дочке, а оттуда в аэропорт. Поэтому ты меня не жди, а только захлопни покрепче дверь, когда уйдешь и подергай. Завтракай, на кухне пирожки и кофе. Если надумаешь ко мне прилететь, то пишу адрес в Яремче. (Далее следовал адрес). Дай телеграмму, я тебя встречу в Ивано-Франковске».

Глаза Сергея вновь упали на смятую подушку, ноздри втянули запах духов, и ему вдруг стало нестерпимо тоскливо. Аккуратно сложив записку с адресом, он сунул ее в карман висевших на спинке стула брюк, потом со вздохом начал одеваться, но внезапно вздрогнул от звона висевших на стене — уже по всем правилам — ходиков, которые отбили половину девятого.

До начала рабочего дня оставался еще час, а ходу до института от квартиры Лины — минут десять, не больше, так что спешить Сергею было некуда. Тем не менее, торопливо выпив на кухне чашечку кофе и наскоро прожевав рассыпчатый пирожок, он поторопился оставить квартиру — без хозяйки ему здесь вдруг стало неуютно и одиноко.

После субботника институтский двор поражал невиданной и даже какой-то неестественной чистотой. Шагая к своему корпусу, Сергей вдруг с грустью вспомнил, как два дня назад они с Линой убирали здесь мусор, и тут же сам себя мысленно выругал: «Спятил я что или? Ну, попрыгали пару ночей друг на друге, а мне уже что-то в башку втемяшилось. Лирические воспоминания, надо же — таскали вместе мешки с мусором! Идиот!»

— Прекратить и немедленно! — гневно сказал он сам себе вслух, рывком открыл дверь лаборантской и увидел вспыхнувшее лицо обернувшейся на его голос Аси Тихоновой.

Она и рыжий стажер стояли рядом, склонившись над столом с пробирками и колбами — плечико к плечику, головка к головке, — и что-то обсуждали. За исключением того, что рука стажера откровенно тискала ягодицы лаборантки, обстановка была сугубо рабочая. Рука стажера мгновенно скользнула вниз и повисла в воздухе. Ася выпрямилась, одернула свой слегка задравшийся халатик, и изобразила достоинство оскорбленной в лучших чувствах честной женщины.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, Сергей Эрнестович, что прекратить? — взгляд ее, казалось, испепелял. — Я показываю Володе, как делать посев на кровяной агар-агар.

Рыжий стажер тоже обернулся, освещенный сзади падавшим из окна солнечным светом, и неожиданно копна его волос кощунственно напомнила Сергею золотые кудри маленького Владимира Ильича Ленина на октябрятской звездочке.

«Черт побери, конечно же, Володя! Володя — Владимир Ильич Ленин, — его охватила радость при мысли о столь яркой ассоциации. — И как это я раньше не сообразил! Теперь-то я уж точно запомню его имя! Но каков наглец, а? И Аська хороша — он ей задок поглаживает, а она млеет. У нее что, взгляды на жизнь изменились, или она совсем дура — думает, что этот стервец на ней женится?».

И Сергей сурово сказал стажеру:

— А по поводу вас скажу следующее: мне был из-за вас нагоняй от директора — вас в рабочее время невозможно найти на рабочем месте.

— А кто, интересно, меня искал? — нахально воззрился на него рыжий Володя.

— И еще, — игнорируя его наглость, продолжал Муромцев, — если через неделю вы не представите отчет о своей работе, то стажировку вам никто продлять не будет, и направление в аспирантуру никто не даст.

— Вот прямо так и не дадут! — наглость струилась, казалось, даже из самых кончиков морковно-рыжих волос.

— Так и не дадут, — прищурившись, подтвердил Сергей. — Я первый не напишу вам характеристику. Так что думайте, как вам дальше устраиваться, — и, повернувшись на каблуках, вышел из лаборантской, громко хлопнув дверью.

Войдя к себе, он включил электронный микроскоп и, пока вакуум в системе доходил до нужного уровня, сел за стол, чтобы просмотреть присланные из редакции гранки статей. Ася прибежала минут через десять, плотно прикрыла за собой дверь и, упав на стул у окна, разрывающим душу голосом спросила:

— Сережа, ты и вправду не дашь Володе характеристику?

— Да, не дам, — ответил он, не отрывая взгляда от лежавших на столе бумаг.

— Тогда ему придется уехать, — с горечью произнесла она.

— Скатертью дорожка!

— Что он тебе такого сделал? Чего ты на него злишься? — Ася всхлипнула, и Сергей, подняв глаза, увидел, что на ее полном лице выступили красные пятна.

— Не понимаю, он что, обещал на тебе жениться? Или ты все еще ждешь и никак не дождешься предложения?

Вопрос был грубый и крайне бестактный, он это понимал, но злость на рыжего Володю кипела в его душе, выплескивая через край. Однако Ася ничуть не обиделась и сказала с вызовом, размазывая слезы по лицу:

— Жду. Да, жду, что предложит замуж, ну и что? Пусть хоть так — ради прописки.

Сергей слегка оторопел от ее откровенности.

— Я… я, конечно, не имею права вмешиваться, ты делай, как хочешь, но на правах старого знакомого позволь заметить: нельзя же так… так унижаться, Ася.

Говоря это, он испытывал острое желание, чтобы Ася сейчас разозлилась и послала его к черту, а то даже дала бы по морде. Вместо этого она ответила очень спокойно и просто:

— Я что, виновата? Меня мужчины не любят, Я ведь тоже хочу и мужа, и детей иметь, и чтоб свой дом был. А что тут плохого? Я же не бегаю по мужикам, как эта твоя Лина. Весь институт про вас говорит! — в ее голосе послышались нотки невинного торжества.

Настала очередь Сергея покраснеть и почувствовать замешательство — надо же, только две ночи провел с бабой, а уже все в курсе! И не поставишь Асю на место, чтобы не лезла не в свои дела — он сам сунулся к ней с непрошеными нотациями.

— Черт, гм, я… Да, конечно, ты извини, Ася, я не имел права говорить тебе такие вещи. Прости, ради бога, я просто потому, что этот твой Володя… гм…

Она понимающе кивнула:

— Да хоть какой есть, что тут поделаешь. Тебе не понять, ты мужик. Захотел — с Линкой Ковановой пошел, захотел — еще с кем-то. А я так не могу, мне семью надо, и я хочу по-честному, как у людей. Так подпишешь ему характеристику?

— Ладно, подпишу. Только экзамены в аспирантуру он все равно не сумеет сдать, мне непонятно даже, как он вообще диплом получил.

Ася сразу повеселела.

— Ну, и ладно, еще лучше, — она небрежно махнула рукой, — не поступит в аспирантуру, так еще год будет стажироваться, покантуется тут, а там видно будет. Ладно, спасибо. Так я пойду и скажу Володе, что ты подпишешь, да?

— Да-да, передавай ему мой пламенный пионерский привет.

Довольная Ася скрылась за дверью, а Сергей сидел и злился на самого себя за то, что полез не в свое дело. Какое он вообще имел право? Ася может жить так, как считает нужным. Возможно даже, у нее с этим рыжим что-то и получится — чувствуется, что парню до чертиков не хочется возвращаться в родной Владивосток, он из кожи будет лезть вон, чтобы заиметь ленинградскую прописку и остаться в Ленинграде. А раз так, то для него сейчас самое время подсуетиться — Ася спит и видит, как бы ей обзавестись законным мужем. И шут с ним, что он дурак, что ей уже двадцать восемь, а ему только двадцать три, что они вместе смотрятся, как… как мама с сыном, что ли. Шут со всем этим, если он согласен на ЗАГС.

Поймав себя на том, что вновь начинает мысленно злопыхательствовать, Сергей постарался выкинуть из головы Асю и рыжего Володю, посмотрел на часы и, решительно поднявшись, направился в кабинет к брату.

Петр Эрнестович встретил Сергей так, словно они расстались не более часу назад.

— Сережка? Подожди чуток, посиди в кресле — сейчас освобожусь.

Он дал последние указания двум аспирантам, которые возились с плакатом, наклеивая на него фотографии, потом позвонил машинистке из соседнего корпуса и попросил перепечатать две страницы текста.

— Петр Эрнестович, смотрите, как? — аспиранты развернули плакат с уже наклеенными фотографиями.

Он критически осмотрел его, потом махнул рукой:

— Ладно, сойдет. Хорошо, ребята, идите, — а когда аспиранты с плакатом вышли, повернулся к сидевшему в кресле брату: — Видишь, Сережик, какие дела? Завтра мне лететь в Берлин, а у нас еще работы невпроворот. И текста две страницы новая машинистка запорола — английского не знает, так она мне один и тот же абзац два раза напечатала, теперь все переделывать. Ладно, говори, как ты?

— Так завтра ты летишь? — Сергей, не глядя брату в глаза, повертел в руках пресс-папье и поставил его на место. — А я, понимаешь… я хотел попросить, если можно… Если б ты мог позвонить и попросить… Короче, я хочу перенести отпуск с июля на май. Я б, конечно, мог сам договориться — есть люди, которые со мной с радостью поменяются, но там нужно менять график отпусков, а это через отдел кадров. Формальности, понимаешь. Короче, если можно, я прошу тихо и быстро внести изменения в график отпусков — вреда от этого никому не будет. И еще я хочу взять несколько дней за свой счет — через пару дней мне надо уехать, понимаешь? За свой счет без уважительных причин не дают, но тебе пойдут навстречу, я знаю.

Петр Эрнестович какое-то время внимательно смотрел на непривычно запинавшегося, смущенного брата, которого не видел с субботнего утра, потом кивнул.

— Скорей всего, ты прав, именно так: если я попрошу, то в отделе кадров мне пойдут навстречу, — медленно и раздельно произнося слова, подтвердил он, — однако…

— Только не начинай меня воспитывать, я прошу, понимаешь? Я очень тебя прошу!

Муромцев-старший вздохнул и сдался:

— Хорошо. Отпускные, конечно, тебе насчитать уже не успеют, но деньги у нас есть, деньги не вопрос. И далеко ты хочешь отправиться, если не секрет?

— Какие секреты, — Сергей постарался говорить, как можно развязнее, — хочется повидать мир, съездить в Карпаты.

— Карпаты. Гм, Карпаты — это неплохо. Единственно, как насчет режима питания.

— Питание в нашей великой стране везде одинаково хорошее, — хмыкнул Сергей, повеселев оттого, что брат оказался готов пойти ему навстречу. На радостях он даже почувствовал укол совести и нарочито небрежным тоном поинтересовался: — Как… как там вы все? Ада, Злата, я имею в виду. А… Валя не звонила?

— Как же, как же, конечно, — благодушно отозвался Петр Эрнестович, слегка прищурив глаза, — милейшая девушка эта Валя, мы с ней вчера были в Мариинке, очень приятно провели время. Я всегда любил «Лебединое озеро», помню еще, как Уланова танцевала — мы, молодежь, тогда с ума по ней сходили, — он вытащил из стола папку с документами и уложил в свой портфель, сказав брату: — Ладно, Сережка, мне сейчас некогда с тобой философствовать — нужно съездить кое-что подписать у вышестоящего руководства, — голос его неожиданно стал строгим: — Вмешиваться в твои дела я не хочу и не считаю нужным, поэтому сделаю так, как ты просишь, но только не забывай, что тебе в любом случае нужно соблюдать диету и… гм… осторожность. Короче, сам соображай, братишка, ты уже взрослый.

— Я буду предельно осторожен, Петя, — торжественно заверил брата Сергей, — я знаю, как себя вести: питаться строго по часам, и переходить улицу только на зеленый. Не волнуйся, ситуация стабильна, для тревоги нет никаких оснований.

— Надеюсь, — коротко кивнул старший брат и поднялся. — Мне пора, твоими делами займусь ближе к вечеру.

Он уехал, а Сергей вытащил из кармана листок с адресом, разгладил его и несколько раз внимательно перечитал, словно хотел выучить наизусть.

Лина, получив телеграмму, встретила его в аэропорту Ивано-Франковска. Рядом с ней стояли залихватского вида толстозадая девица и худой, чуть сутулящийся чернявый парень с огромными усами, концы которых он время от времени лихо подкручивал.