Незабудки для тебя Робертс Нора
— Патрик, у меня есть глаза, дай мне получше рассмотреть.
И эти самые глаза, пока Колин неторопливо шла по дому, подсказывали ей, что сын проделал здесь огромную работу.
Нет, в его хорошем вкусе она не сомневалась. Но, судя по всему, что слышала Колин о Доме Мане, он много лет простоял пустым и заброшенным, фактически превратился в развалины. Однако то, что видела она здесь — отполированное дерево, начищенные до блеска полы, сияющие чистотой окна, старинная мебель, продуманные детали, создающие ощущение тепла и уюта, — на развалины совсем не походило.
Наконец Фицджеральды добрались до кухни, где обнаружили своего сына, хлопочущего над пораненным пальцем девушки, очень красивой и, кажется, чертовски недовольной. Судя по выражению лица, она была вполне готова выполнить ту угрозу, которую они слышали, стоя в дверях.
— Прошу прощения. — Лина отодвинула Деклана локтем и вежливо улыбнулась его родителям. — Я разбила чашку, только и всего. Очень рада с вами познакомиться.
— Надо смазать йодом и перевязать! — сообщил Деклан, роясь в буфете.
— Ради бога, не суетись! Можно подумать, я себе руку отрезала. И смотри себе под ноги, не то наступишь на осколок и сам начнешь истекать кровью! Мне очень жаль, что не даю вам как следует поздороваться с сыном после долгой разлуки, — обратилась она к его родителям. — Сейчас подмету осколки и пойду.
— Куда это ты пойдешь? — поинтересовался Деклан. — Ты же обещала мне завтрак!
Лина заскрипела зубами — одна надежда, что родители Деклана этого не услышали.
— То, что в миске, вылей на противень и поставь в духовку — вот тебе и завтрак. — Она открыла дверь чулана. — И, может быть, предложишь своим родителям кофе или еще чего-нибудь после долгой дороги? Мне-то казалось, они привили тебе хорошие манеры.
— Мне тоже, — подтвердила Колин.
— Прошу прощения. Когда вижу, как любимая женщина истекает кровью, это меня немного отвлекает.
— Деклан! — негромко, но с явной угрозой в голосе проговорила Лина.
— Кофе — отличная мысль! — весело проговорил Патрик. — Мы прямо из аэропорта. Нам не терпелось увидеть твой дом — и тебя, Деклан, — добавил он, подмигнув.
— А где ваш багаж?
— Отправили в гостиницу. Сынок, дом просто огромный! Не слишком ли велик для тебя одного?
— Мы с Линой планируем четверых детей.
С грохотом выбросив осколки в мусорное ведро, Лина резко обернулась к нему.
— Ладно, ладно, троих, — поспешно проговорил Деклан. — Но это последнее предложение.
— Так, с меня хватит! — Она сунула ему в руки метелку и совок. — Остальное соберешь сам! Надеюсь, вам понравится в наших краях, — сухо проговорила она, обращаясь к Колин и Патрику. — А теперь прошу извинить, я опаздываю на работу.
И вылетела на улицу через заднюю дверь, с трудом подавив искушение что есть силы захлопнуть ее за собой.
— Ну разве она не прелесть? — улыбаясь во весь рот, поинтересовался Деклан. — Просто чудо, правда?
— Ты поставил ее в неловкое положение, — упрекнула его Колин. — И по-моему, сильно разозлил.
— Вот и отлично. Я заметил, когда она на меня злится, это укрепляет наши отношения. А теперь присаживайтесь, налью вам кофе, а потом устрою экскурсию по дому.
Час спустя Деклан с матерью сидели на галерее позади дома, а Патрик, проигравший спор, готовил на всех бутерброды.
Похмелье быстро рассеивалось — видимо, благодарить за это следовало Лину с ее таинственным снадобьем. И еще радость от приезда родителей.
Как же ему их не хватало! Только сейчас, увидев отца и мать, Деклан понял, как скучал по ним все эти месяцы.
— Ну что, — спросил он мать после долгого молчания, — скажешь наконец, что ты обо всем этом думаешь?
— Конечно. — Но Колин все молчала, покачиваясь в кресле и глядя куда-то вдаль, в густую зелень сада. — Как у тебя здесь тепло! А ведь еще весна.
— Вообще-то сегодня довольно прохладный день. Вам надо было приехать пару дней назад — на асфальте в городе можно было яичницу жарить!
В голосе его она расслышала нотку гордости.
— Да, ты никогда не любил холод. Даже когда мы ездили кататься на лыжах, ты предпочитал проводить целые дни в гостинице, поближе к камину.
— Лыжи — изобретение снобов, притворяющихся, что им нравится снег.
— Что ж, тогда в этот сезон я тебя в Вермонт не приглашаю. — Она накрыла его руку своей. — Прекрасный дом, Деклан. Даже то, к чему ты еще не успел приложить руки, по-своему прекрасно. Я привыкла думать, что твоя любовь к строительству просто хобби, безобидное увлечение. Честно говоря, так думать было мне проще. Пока ты оставался юристом, была надежда, что ты останешься в Бостоне, с нами. А я не хотела тебя отпускать и не стыжусь этого: ведь ты мое дитя, — добавила она с гордостью, и Деклан вдруг ощутил, как эти слова тронули его до глубины души.
— Не обязательно жить в Бостоне, чтобы вас любить.
Она покачала головой:
— Теперь ты не сможешь заскочить к нам невзначай перед обедом, мы не сможем случайно встретиться — в ресторане, на приеме или в театре. Что это для меня значит, ты поймешь, когда обзаведешься своими тремя или четырьмя детьми.
— Мама, я не хочу тебя огорчать.
— А я не могу не огорчаться, глупенький, я ведь тебя люблю, верно?
— Тебе виднее, — с улыбкой отозвался он.
Она взглянула на него — глаза в глаза.
— К счастью для нас обоих, я действительно тебя люблю. Достаточно сильно, чтобы отпустить. Ты нашел свое место в жизни, и оно здесь. Я бы предпочла, чтобы сложилось иначе, но что есть, то есть. Рада за тебя и, хоть мне и больно, не стану тебе мешать.
— Спасибо. — Он наклонился к матери и поцеловал.
— А что касается этой женщины…
— Ее зовут Лина.
— Деклан, я знаю, как ее зовут, — сухо ответила Колин. — Но, как будущей свекрови, мне положено называть невестку «этой женщиной», пока не познакомлюсь с ней получше. Так вот, что касается этой женщины: совсем не так я представляла себе твою будущую жену. Но я и жизнь твою представляла совсем иначе. Мне думалось, что ты сделаешь карьеру в юриспруденции, купишь себе дом в пригороде, недалеко от загородного клуба. В такой сценарий отлично вписывалась Джессика. Она очень неплохо играет в теннис и в бридж, вполне могла бы руководить каким-нибудь благотворительным обществом…
— Мама, может, тебе ее удочерить?
— Не перебивай меня, Деклан, — отозвалась Колин, и в мягком голосе ее прозвучала сталь. Будь здесь Лина, этот тон она узнала бы сразу. — Я еще не закончила. Итак, Джессика идеально подходила мне, но, увы, совершенно не подходила тебе. Ты не был с ней счастлив. Я заметила это еще до вашего разрыва. Старалась об этом не думать, но меня это беспокоило. И, когда ты разорвал помолвку, хоть я и пыталась себя убедить, что это обычное предсвадебное волнение, в глубине души я понимала, что дело куда серьезнее.
— Вот как? А мне не могла об этом сказать? Хотя бы намекнуть?
— Может, и могла, но не решалась. Видишь ли, мне было страшно.
— Страшно? Тебе?!
— Не кричите на мать, молодой человек. Особенно сейчас, когда мать в чувствительном настроении. Да, мне было страшно — за тебя. Ты всегда был таким энергичным, жизнерадостным, живым, острым на язык, и это меня радовало. В тебе был, я бы сказала, какой-то внутренний свет. И вдруг я увидела, что этот свет меркнет. Потом ты уехал, а сейчас, я вижу, этот свет к тебе вернулся. Я вижу его в твоих глазах, когда ты смотришь на Лину.
— Ага, ты все-таки назвала ее Линой! — Он взял руку Колин, прижался к ней щекой.
— Случайно. Насчет нее у меня пока нет определенного мнения. И, уверяю тебя, у нее насчет меня и твоего отца тоже мнение пока не сложилось. Так что советую тебе не суетиться и дать нам время получше узнать друг друга.
Колин вытянула ноги, откинулась на спинку кресла.
— Патрик! Куда ты пропал — сидишь в засаде и караулишь мясо?
Деклан, рассмеявшись, поцеловал ее руку.
— Как же я люблю вас обоих!
— А мы — тебя. — Мать сжала его руку. — Сами не знаем почему.
В эту ночь ему приснилась буря. И боль — смертная боль, предвестница рождения.
Ветер и ливень рвались в окна. Боль разрывала его тело изнутри, и он плакал и кричал, не стыдясь ни крика, ни слез.
Слезы, смешанные с потом, текли по его лицу… ее лицу. Ибо тело его было телом женщины, но он ощущал ее боль как свою.
Золотистый газовый свет заливал спальню. В камине трещали поленья. Ветер разъяренным зверем бился в окно, а во чреве у нее — у него? — нетерпеливо, торопясь наружу, билась новая жизнь.
Новая судорога боли скрутила ее тело. Глядя перед собой невидящими глазами, она содрогалась на кровати и вопила, как раненый зверь, яростным первобытным воплем.
— Тужься, Абби, тужься! Уже почти…
Как же она устала! Сколько можно терпеть эту боль? Но Абигайль стиснула зубы. Все силы ее, все ее обезумевшее существо сосредоточилось на одной чудесной задаче.
Ребенок. Их с Люсьеном ребенок должен явиться в этот мир. Она собрала все оставшиеся силы. Жизнь их ребенка зависит от нее.
— Головка! Головка показалась! Вижу волосики! Давай еще, Абби! Постарайся, милая!
Теперь она уже не кричала — она смеялась, хоть и истерическим смехом. Приподнявшись на локтях, откинула голову. Новая волна несказанной боли прокатилась по телу.
Сейчас, понимала она, сейчас. Еще мгновение — и она принесет этому миру величайший дар, на какой способна лишь женщина. Через нее явится во вселенную новый человек, чудесное дитя, которому предстоит долгая счастливая жизнь.
И — сквозь боль, сквозь гром, сквозь сверкание молний — она напрягалась и тужилась, пока ребенок не отделился от ее тела.
— Это девочка! Какая красавица!
В одно мгновение боль была забыта. Долгие часы страданий забылись, вытесненные вспышкой радости. Плача от счастья, Абигайль протянула руки и приняла крошечную малышку, победным криком заявившую, что она пришла в этот мир.
— Мой цветочек! Моя милая Мари-Роз! Скажите Люсьену! Скорее, скорее позовите его сюда!
Улыбаясь нетерпению матери и сердитым крикам малютки, повитуха и служанки сперва умыли мать и ребенка.
Наконец в спальню вошел Люсьен. В глазах его стояли слезы. Дрожащей рукой сжал он слабую руку жены, перевел взгляд на дочь — и на лице его отразился благоговейный трепет.
Тогда-то Абигайль произнесла ту клятву, что родилась у нее в сердце, едва она взяла на руки малютку Мари-Роз.
— Люсьен, это наша дочь. Что бы ни случилось с нами, ее мы сбережем. Она будет жить долго и счастливо. Обещай мне, что всегда будешь ее любить, всегда будешь заботиться о ней!
— Конечно! Как она прекрасна, Абби. Две мои любимые женщины, как же я люблю вас обеих!
— Скажи это, пожалуйста. Мне нужно услышать от тебя эти слова.
Сжимая руку жены, другой рукой Люсьен осторожно коснулся теплой младенческой щечки.
— Я буду любить ее всегда. Любить и беречь. Что бы ни случилось. Клянусь.
19
Рука об руку чета Фицджеральд неторопливо шла по Французскому кварталу. Пунктом назначения был бар «Этруа», задачей — продолжение знакомства с Анджелиной Симон.
— Сдается мне, Колин, — помолчав, заметил Патрик, — то, что ты затеяла, очень похоже на вторжение в чужую жизнь. Явиться к этой девушке на работу, подглядывать за ней…
— Ты так говоришь, как будто в этом есть нечто недостойное. Я вполне благопристойная особа и ничего дурного себе не позволяю.
Патрик невольно рассмеялся. Почти сорок лет в браке, но, как и в первые дни, он способен оценить юмор своей жены. Может, в этом отчасти секрет их счастливого брака.
— А если ее там не окажется? Владелец бара не обязан торчать на работе с утра до вечера каждый божий день.
— Значит, посмотрим на место, где она работает, выпьем по рюмочке и уйдем. В конце концов, мы туристы и знакомимся с городом. Не понимаю, чем ты недоволен, дорогой?
— Дорогая, я всем доволен.
Этот ответ прозвучал так саркастически, что Колин не знала, вознаградить ли мужа тычком в бок или рассмеяться в ответ, поэтому сделала и то и другое.
Новый Орлеан, многолюдный, шумный, разноцветный, полный какого-то порочного очарования, ей не нравился. Колин Фицджеральд определенно предпочитала Бостон — его старомодную сдержанность и респектабельность.
Разумеется, и у ее родного города есть свои темные стороны, но Бостон не выставляет их напоказ и уж точно ими не гордится. Нет, Колин, разумеется, не ханжа, она не против откровенных и смелых развлечений, однако она считала, что таким развлечениям следует предаваться вдвоем и за закрытой дверью.
И тем не менее плачущий саксофон уличного музыканта задевал какие-то струны в ее сердце.
Что ж, если сын решил сделать этот город своим домом, она готова с этим смириться. Быть может, смирится и с женщиной, которую он выбрал в жены. Но, конечно, не раньше, чем составит о ней исчерпывающее представление.
— Дождались бы свадьбы — там сможешь ее разглядывать сколько захочешь! — проворчал Патрик.
Колин только вздохнула. До чего же простодушные существа эти мужчины! Самого очевидного не понимают. Как можно составить мнение о будущей невестке, не посмотрев на нее, так сказать, в естественной среде обитания?
Подходя к бару, она зорким глазом оценила его расположение, соседние дома, дорожное движение и пришла к выводу, что заведение расположено с умом. Кроме того, у Лины определенно хороший вкус — фасад оформлен в общем стиле квартала, не бросается в глаза, но привлекает к себе внимание.
Понравилась ей и галерея на втором этаже — яркие цветы в светло-коричневых горшках. Выбор цветовой гаммы, несомненно, был сделан со вкусом. Похоже, у этой девушки есть чувство стиля и понимание атмосферы.
От Деклана Колин знала, что Лина живет прямо над баром. «Может быть, зайти? — спросила она себя. — Взглянуть на ее квартиру? Впрочем, это еще успеется».
Войдя в «Этруа», Колин окинула зал острым взглядом, не упускающим ни одной детали.
В зале чисто — она одобрительно кивнула. Посетителей довольно много, но не слишком — снова удовлетворенный кивок: для обеда сейчас слишком поздно, для вечернего наплыва посетителей слишком рано. Значит, и в «тихий час» бар пользуется популярностью.
Из динамиков лилась непривычная музыка — должно быть, местные мелодии. Музыка Колин тоже понравилась: живая, бодрая, однако не слишком громкая — нет нужды перекрикивать, если хочешь поговорить.
За стойкой готовил коктейли темнокожий юноша в ярко-красной рубашке. Хорошее умное лицо, отметила Колин, и работает быстро и ловко. Между столиками скользила с подносом блондинка-официантка в туго облегающих джинсах.
Компанию за одним из столиков Колин, по фотоаппаратам и вместительным рюкзакам, определила как туристов, остальные, по всей видимости, были местными.
В воздухе витал пряный аромат незнакомых южных блюд.
Из кухни появилась Лина. Фицджеральдов она заметила мгновенно и сразу узнала. Колин кивнула ей, сложив губы в вежливую улыбку, и двинулась к стойке, Патрик шел следом.
— Добрый день, миссис Фицджеральд, мистер Фицджеральд, — с такой же вежливой улыбкой поздоровалась Лина. — Гуляете по городу? — Она перевела взгляд на сумки в руках у Патрика.
— Оказавшись в новом месте, моя жена первым делом отправляется в магазины.
— Так вот откуда у Деклана страсть к покупкам! Дать вам меню?
— Благодарю, мы уже пообедали. — Колин села на высокий табурет у барной стойки. — Я бы выпила мартини. Будьте добры, «Столи», очень холодный и сухой, и с тремя оливками.
— А для вас, мистер Фицджеральд?
— Мне то же самое. И пожалуйста, называйте меня Патриком. — Он сел за стойку рядом с женой. — У вас здесь очень симпатично. И живая музыка есть? — кивнул он на сцену с динамиком и микрофонами.
— Каждый вечер, с девяти. — Смешивая мартини, она одарила его новой улыбкой, на сей раз искренней. — По вечерам у нас бывает весело. Захотите потанцевать — приходите! Как вам наш город?
— Мы с нетерпением ждем свадьбы, — ушла от ответа Колин. — Реми нам как родной. И очень приятно видеть, что у Деклана так успешно продвигается работа над домом.
— Он здесь счастлив.
— Мы заметили.
Лина достала два заранее охлажденных бокала.
— Но вам было бы легче, будь он счастлив в Бостоне с той девушкой, на которой собирался жениться?
— Вы правы. Да и странно было бы ожидать иного. Но мы не можем решать за других, как им жить, даже если эти другие — наши собственные дети. Тем более невозможно решать за других, кого им любить. А вы, Лина, любите моего сына?
Недрогнувшей рукой Лина разлила мартини по бокалам.
— Об этом я поговорю с ним, когда буду готова к такому разговору. — Она опустила в каждый бокал по три оливки. — Прошу. Надеюсь, вам понравится.
— Благодарю вас. — Колин отпила мартини и вздернула безукоризненно ровную бровь. — Прекрасно. Просто прекрасно! Мне всегда казалось, что готовить мартини своего рода искусство; я часто бываю удивлена и разочарована, когда сталкиваюсь с тем, что в барах, клубах, ресторанах мартини оставляет желать лучшего.
— Чем делать плохо, по-моему, лучше совсем не делать.
— Вот именно. На мой взгляд, это вопрос самоуважения. Работать спустя рукава — значит наплевательски относиться и к работе своей, и к жизни, и к самому себе. Конечно, ошибки и промахи неизбежны, мы все живые люди. Ошибаться даже полезно — ошибки учат нас смирению. Но работать вполсилы — значит демонстрировать неуважение и к клиентам, и к себе.
— Не вижу смысла заниматься тем, во что не вкладываешь душу, — согласилась Лина, ставя перед ними тарелку с печеньем. — Если я не умею правильно смешивать мартини, значит, буду учиться, пока не научусь делать это хорошо. А если мне это неинтересно, значит, надо заняться чем-то другим. А халтурить — по-моему, значит позорить себя и разочаровывать тех, кто на тебя полагается.
— Мне нравятся ваши принципы, — проговорила Колин, подцепляя оливку. — Позволяя себе снижать стандарты, мы и сами не живем в полную силу, и близких своих принуждаем довольствоваться меньшим, чем они заслуживают.
— Близких у меня не так уж много, но для тех, кто мне небезразличен, я желаю самого лучшего. Даже если сами они готовы удовлетвориться меньшим, я на это не соглашусь.
В это время Патрик пододвинулся к жене и заглянул в ее бокал.
— Что ты там высматриваешь? — нахмурилась Колин.
— Пытаюсь понять, что настроило тебя на философский лад.
Лина невольно рассмеялась — и в развороте плеч, как и во всей позе ее, отразилось облегчение.
— Деклан очень похож на вас обоих. Глаза у него материнские, и смотрит так же проницательно, как будто видит тебя насквозь. Он очень вас любит, а любовь такого человека дорогого стоит. Поэтому не буду ходить вокруг да около — поговорю с вами откровенно. — Лина тряхнула головой и решительно продолжила: — Я из простой семьи. Мои предки — люди честные и мужественные, зарабатывали на жизнь тяжелым трудом. Но моя мать — паршивая овца в семье. К ней я не чувствую ничего, кроме отвращения, и говорить о ней не хочу. Дед мой, который меня вырастил, был человеком достойным. И бабушка — она жива — не хуже других, а пожалуй, и получше многих прочих. У меня свое дело — этот бар. Это то, что у меня хорошо получается, и то, что мне нравится, а тратить жизнь на то, что тебе не по душе, по-моему, не имеет смысла.
Она убрала волосы со лба, глядя Колин прямо в глаза.
— Еще я эгоистка, к тому же упряма, как мул, но не вижу в этом ничего плохого. При всем уважении к вам должна сказать, что ни положение ваше, ни состояние меня не интересуют, — и на этом закончим тему. Меня интересует Деклан. Он — лучший из всех, кого я знаю. Но я недостаточно хороша для него. Это не кокетство, черт возьми, мне прекрасно известно, что я достаточно хороша почти для любого, но он особенный. За его мягкостью и прекрасными манерами скрывается такая железная воля, рядом с которой мое упрямство ничего не стоит. Что со всем этим делать, я пока не решила. Когда решу, он узнает об этом первым. И, надеюсь, не станет держать вас в неведении.
Произнося этот монолог, она в рассеянности теребила золотой ключик на груди.
— Вот так. А теперь, может быть, хотите еще выпить?
— Благодарю, одной порции нам хватит, — ответила Колин.
— Тогда прошу извинить, мне нужно отдать кое-какие распоряжения. — И, выйдя из-за стойки, она направилась к официантке с пустым подносом.
— По-моему, дорогая, тебя только что аккуратно, но твердо поставили на место, — усмехнулся Патрик.
— Вот именно, — неторопливо отпивая мартини, признала Колин. — Знаешь, пожалуй, эта девушка — достойная пара для нашего сына.
— Я не боюсь… я не боюсь…
Бледный как полотно Реми стоял посреди библиотеки, а Деклан прикалывал ему на лацкан смокинга бутоньерку с цветами лилии.
— Еще раз двадцать это повтори — может, хоть сам поверишь. Черт подери, Реми, стой спокойно!
— Я спокоен… я совершенно спокоен…
— И перестань трястись!
— Я хочу жениться на Эффи. Хочу прожить с ней всю оставшуюся жизнь. Долгие месяцы мы с ней ждали этого дня…
— Вот именно. И сегодня, — торжественно добавил Деклан, — первый день твоей оставшейся жизни!
— Дек, мне что-то нехорошо.
— Если что, сортир вон там, — охотно подсказал шафер. — Держись, дружище, ты почти у финиша! Хочешь, позову твоего старика?
— Ох, не надо, ради бога! Против папы ничего не имею, но он и мамочку с собой приведет! Так сколько, говоришь, народу собралось?
— Сотни две, не меньше. И все время приезжают новые.
— Боже мой. Боже мой! Какого черта мы не сбежали в Лас-Вегас? Как можно принимать самое важное в жизни решение на глазах у двухсот человек?
— Это старинная традиция, охраняющая права невесты. Если жених вздумает сбежать, толпа догонит его и линчует.
— Спасибо, друг, ты меня успокоил. А сейчас плесни в стакан виски на два пальца, мне нужно выпить.
Деклан молча распахнул дверцу бара.
— Я так и подумал, что выпивка тебе сегодня не помешает. — Вместе с бутылкой виски он достал коробочку «тик-така». — И закуси вот этим, чтобы не дышать на невесту перегаром, а то, чего доброго, она от тебя сбежит!
Деклан начал наливать виски, но в этот миг раздался деликатный стук в дверь, а затем на пороге показалась его мать. Деклан поспешно спрятал за спиной бутылку и стакан.
— Ох, какие же вы оба красавцы! Деклан, не наливай Реми больше одной порции того виски, что прячешь за спиной. И проследи, чтобы после выпивки он хорошенько прополоскал рот.
— Я его угощу «тик-таком».
— Вот и отлично! — Улыбаясь ласковой улыбкой, она подошла к Реми, поправила ему галстук. — Неудивительно, что ты нервничаешь: ведь сегодня самый важный день в твоей жизни! Не переживай, как только увидишь Эффи, все пройдет. Она такая красавица!
Колин сжала лицо Реми в ладонях.
— Как и ты, сынок. Я тобой горжусь.
— Эй, а мной? — напомнил о себе Деклан. — Это же я подумал о «тик-таке»!
— Тебе я еще успею наговорить комплиментов. Сегодня, — продолжила она, обращаясь к Реми, — ты женишься на девушке, которую любишь всем сердцем. Вокруг — твои родные и друзья, и все они желают вам счастья. Твой лучший друг, твой названый брат отдал в ваше распоряжение свой дом, чтобы этот день стал для вас поистине сказочным. Так что выпей для храбрости, сделай глубокий вдох… и вперед, к алтарю!
— Слушаюсь, мэм! Мисс Колин, я вас просто обожаю!
— Знаю. Я тебя тоже. Нет-нет, целоваться не будем — сотрется помада. Деклан, ты отвечаешь за жениха: проследи, чтобы больше одной порции он не пил!
Чуть позже Деклан обнаружил, что мать его, как всегда, была права. Едва Эффи в белоснежных кружевах сошла с галереи в сад, Реми перестал дрожать и расплылся в восхищенной улыбке.
Деклан услышал, как его друг, его названый брат шепчет: «Девочка моя!»
Взгляд Деклана невольно скользнул по толпе гостей, отыскивая Лину. Она была здесь — взгляды их встретились. «А ты — моя, — мысленно проговорил он. — Никто и ничто нас не разлучит».
Так стоял он в весеннем саду, среди зеленеющих деревьев и цветов, и смотрел, как друзья его навеки соединяют руки, сердца и судьбы.
Когда священник провозгласил: «Объявляю вас мужем и женой!» — и влюбленные слились в поцелуе, вместо чопорных аплодисментов, к которым привык Деклан в Бостоне, над лужайкой взлетело многоголосье приветственных возгласов и радостных криков. Губы Деклана расплылись в невольной улыбке.
Почти сразу же загремела музыка — скрипки, аккордеоны. Пока фотограф вился вокруг молодых, выискивая удачные ракурсы, Деклан оставил свое место по правую руку от жениха и двинулся в толпу — к Лине.
Сегодня на ней было красное платье — яркое, как огонь, очень открытое, с обнаженной спиной в паутине тонких шнурочков. На груди, над сердцем — брошь-часы с золотыми крыльями, подарок Люсьена Абигайль.
— Я уж думал, ты никогда ее не наденешь.
— Эта вещь особенная, — объяснила Лина, — так что я ее берегла для особого случая. Чудесная свадьба, Деклан! И какой ты молодец, что устроил свадьбу в Доме Мане! Ты настоящий друг!
— Да, у меня вообще много достоинств, тебе со мной повезло. Лина, в последние дни я страшно скучал по тебе.
— Мы оба были заняты.
— Оставайся у меня сегодня. — Догадавшись по глазам, что она готова отказаться, он взял ее за руку. — Анджелина, прошу тебя, останься!
— Посмотрим. Ладно, иди, развлекай гостей.
— Гости прекрасно развлекают себя сами. А где мисс Одетта?
— Твоя мать увела ее куда-то, — нахмурилась Лина.
— Хочешь, я их разыщу и спасу мисс Одетту?
Лина гордо выпрямилась, и в голосе ее прозвучал холод:
— Не беспокойся за бабулю, она умеет за себя постоять.
— Вот как? — прищурился Деклан. — Если у них дойдет до драки, я бы поставил на маму — у нее такой удар левой! Может быть, нальем себе шампанского и пойдем их поищем? Интересно, о чем они там секретничают?
— Если она обидит бабулю…
Вмиг посерьезнев, Деклан обнял Лину за плечи, слегка встряхнул.
— Лина, о чем ты? За кого ты принимаешь мою мать? Она хочет поговорить с мисс Одеттой наедине, чтобы познакомиться с ней поближе — только и всего.
— А ко мне в бар твои родители явились тоже для того, чтобы познакомиться со мной поближе?
— Они приходили к тебе в бар?
— Ну да. — Чтобы скрыть волнение, Лина торопливо взяла с подноса у официанта бокал шампанского. — Твоя мама устроила настоящую инспекцию моему заведению, да и мне заодно. Все осмотрела, попробовала мой мартини. А потом мы с ней поговорили начистоту.
Деклан вздрогнул: при мысли о том, что две самые важные женщины в его жизни «говорили начистоту» — и, скорее всего, о нем, — его охватила паника.
— То есть?
— Я сказала то, что нужно было сказать, вот и все. И мы с ней друг друга поняли.
— Может, и мне сообщишь, что ты такого сказала? А то, похоже, я один не в курсе!
— Сейчас не время и не место.
— А когда будет время и место?
Услышав в его голосе раздражение, она улыбнулась и провела пальцем по его щеке.
— Не кипятись, дорогой. Ведь сегодня праздник! Успеем еще поругаться.
Читать бесплатно другие книги:
