Откровения знаменитостей Дардыкина Наталья

Ave Майя

К ее ногам склонялись короли государств и искусства

Великая балерина и блистательная актриса, дитя озарения, она сама вдохновляет поэтов, музыкантов, хореографов… Для Мориса Бежара, поставившего для нее пять спектаклей, Майя — «пламя в мире балета, она страстна, совершенна, опьянена движением». Влюбленные в балет люди называют ее гениальной, сравнивают покоряющий артистизм и легендарную славу Плисецкой с полетом славы кинозвезды Греты Гарбо.

И все-таки Плисецкая несравненна! Ее профессиональный уровень феноменален — протанцевать на сцене 60 лет! Это чудо, словно сама муза танца благословила ее своей древнегреческой лирой. Приехав в Москву на свой юбилейный фестиваль, организованный Большим театром и спонсорами, Майя превратила сумрачный ноябрь в многоцветное событие. Первым торжеством стало открытие выставки в Театральном музее имени Бахрушина. К ее ногам водрузили целую «клумбу» из пятисот белоснежных роз. Художники придумали огромное сердце из бутонов темных бархатных роз. Кондитеры сотворили роскошный торт на сюжет «Кармен»: сладкие ниспадающие складки занавеса, музыкальные знаки и рукотворная роза на ароматном веере.

Многие газетчики добивались интервью у Плисецкой. Но она пообещала только мне. В субботу утром я услышала ее тихий голос по телефону: она дала согласие на встречу. Вечером Майя позвонила еще раз и назначила время. Невидаль: мировая звезда, лауреат самых престижных премий, в чью честь названа планета Плисецкая, звонит сама, не пользуясь услугами посредников. Только поистине великий человек может быть так естествен и прост.

— Майя Михайловна, ваше невероятное мастерство принесло вам множество наград и званий. Какая недавняя награда доставила вам особенную радость?

— Премия принца Астурийского, престижнейшая европейская премия. Ее называют испанской Нобелевской. Она существует 25 лет, и это поистине замечательно. Ее могут дать одному человеку. На этот раз такой чести удостоился победитель «Формулы 1», знаменитый гонщик Фернандо Алонсо. Его лидерство стало для испанцев грандиозным событием. Мне дали премию пополам с испанской балериной Тамарой Рохо, танцующей в Лондоне, в Королевском балете. Ей 25. Воспринимаю эту премию как награду двум векам балета. Счастлива, что впервые почтили балет. Ведь Нобелевская никогда не присуждалась балету. Вероятно, не считают его настоящим искусством. Принц Астурийский лично вручал эту награду в Астурийском центре, в присутствии королевы Софьи. Было множество знатных людей. Все держались просто, не демонстрируя свою знатность.

— Вы знакомы с королем Хуаном Карлосом?

— Год назад, когда мы с Родионом Щедриным были в Мадриде, нас пригласили на ужин в королевский дворец Бурбонов. Великолепное совершенство, невероятная красота! Высочайший вкус старинных мастеров. Все великолепие сохранилось благодаря тому, что во время Второй мировой войны дворец не пострадал. За столом собралась вся королевская семья: Хуан Карлос, королева Софья, две дочери с мужьями, принц с молодой женой Летицией. Это было ее первое появление после свадьбы среди королевских гостей. Все общались по-королевски просто и естественно. Это был большой прием после концерта Ростроповича, исполнившего музыку трех русских композиторов на испанские темы: Глинки, Римского-Корсакова и Щедрина.

— На торжественных обедах вас сажают рядом с монархами и государственными деятелями. Это главное угощение или подчеркнутый комплимент?

— Уж не знаю, как это именовать. На одном приеме нас с Щедриным посадили рядом с голландской королевой. Но про ее титул, естественно, нам не сказали. Великолепная дама болтала с Щедриным о том о сем. Только приехав в Амстердам, на вокзале, мы увидели большую фотографию этой женщины. Она оказалась королевой Голландии.

— На приемах вы появляетесь в торжественных одеждах?

— Пышных одежд не имею. Наверное, и не надо. Всегда одеваюсь в платья и костюмы Пьера Кардена — и на сцене, и в жизни. Раньше он их дарил. Теперь в связи с экономическими трудностями в Европе мы покупаем у него в бутике с большой скидкой. Его еще никто не превзошел. Он дерзкий новатор. Черные колготки и мини-юбки придуманы им. Он первый их сделал.

— Скажите, Майя Михайловна, почему вы не носите драгоценные ожерелья на вашей лебединой шее?

— (Смеется.) Потому и не ношу, чтобы шея была видна.

— Помню вашу балеринскую жалобу: «Сижу не жрамши». Вы и сейчас изящны и легки. Неужели все еще мучаете себя диетой?

— (Хохочет.) Да нет! Это я шутя сказала, чтобы не приставали с такими расспросами. На диете не сижу. Объедаться не надо! Вот и все. Утром ем кашу из геркулеса на воде, пью чай или кофе по настроению. Чай даже больше люблю.

— А Родион Константинович?

— Как и я, с утра на геркулесе. Кстати, на Востоке видела: буддисты тоже кашу едят.

— Вас привлекает философия буддизма?

— Просто любопытство: мама дала мне имя, не зная, что мать Будды звали Майя. И про ацтеков не слышала.

— Ваш муж прирожденный рыбак. В литовском поместье на берегу озера тоже рыбку добывает?

— Родион рыбалку обожает, почти как футбол. У нас в семье поклонение футболу.

— Вы на футбол ходите?

— Ходим! И по телевизору не пропускаем. Щедрин разбирается во всех тонкостях игры. Замечает, когда судьи допускают небрежность.

— И приходит в негодование?

— Без негодования: не кричит — тихо комментирует, осуждая ошибку.

— У себя в усадьбе, случайно, не играете с ним в футбол?

— Играли. У нас была собака. Ее теперь нет — умерла. С ней мы играли в футбол, и Родион ее укорял: «Что ты зубами хватаешь? Даже Рональдо-зубастик так не набрасывается на мяч». А что касается рыбной ловли, он профессиональный рыбак. Я тоже иногда рыбку на блесну ловлю.

— Какая там, в Литве, рыба водится?

— Много окуней, лещи, щуки.

— В телесюжете я видела ваш дом. Он такой светлый, уютный. Балетный класс ваш белизной сияет. Дом недавно построили?

— Ему 25 лет! А пол в балетном классе моем — вот он и сияет.

— Приятно было видеть вас у репетиционного станка…

— Сейчас я не занимаюсь — прекратила совершенно всякие занятия после операции колена, два года назад. У меня оторвалась связка. Вильнюсский врач сделал мне серьезную операцию и хорошо подлечил.

— Для благоустройства дома дизайнеров приглашали?

— В советские времена о домашних дизайнерах не слышали. Мы пригласили немецкого архитектора, и он сконструировал макет, исходя из наших просьб: кабинет Щедрина и мой балетный класс. Остальное сделали все по-советски скромно — и по стилю, и по цене недорого. Постепенно дом утеплили. По батареям идет горячая вода — нагревается электричеством. Теперь там можно жить и зимой. Есть камин. Чудно посидеть у огня!

— И у лебединого озера? В это лето лебеди не обошли вас стороной?

— Лебеди появляются, как только мы приезжаем. Это какая-то мистика или предзнаменование! Однажды один с рыжей головой приплыл. Успели заснять для подтверждения невероятного. Есть цветное фото. Не знаю, что это такое. За сколько-то километров есть место, где зимой теплая вода. Лебеди там зимуют. Однажды приехали мы встречать Новый год, вышли на терраску и видим: Боже мой! Летят 14 лебедей! Стая опустилась около плотика, покружила в нашей воде, лебеди подвигали головками, помахали крыльями. Думала, что я брежу. Фантастика! И Родион, и наша Наташа, которая содержит дом, видели этот чудодейственный визит… Погостили лебеди недолго, снялись и улетели.

— Совершенно потрясающий факт… Майя Михайловна, простите, что возвращу вас в ваше детство. По жуткой терминологии советских прокуроров и дознавателей, вы — дочь врага народа. Расскажите о ваших родителях.

— Я с детства чувствовала ложь, понимала в разговорах людей, что искренне, а что вранье. Конечно, только интуицией понимала, еще без участия головы. Внутренне всегда протестовала против лжи. Это сопротивление неправде во мне осталось навсегда. Однажды на каком-то официальном приеме один высокий функционер спросил меня: «За что вам Миттеран дал орден Почетного легиона? Ведь его давали за участие в движении Сопротивления?» Я ответила ему: «Я всю жизнь сопротивляюсь».

О судьбе родителей я написала в своей книге, но для не читавших ее и для молодых коротко расскажу: мой отец работал на Шпицбергене советским консулом и начальником шахт. Его послал туда Отто Юльевич Шмидт. Моя мать — актриса немого кино, вгиковка из первого выпуска. Для того времени мама играла очень много — снялась в восьми или девяти фильмах. Играла узбечек, а это были все страшные трагедийные судьбы. В кино, сидя рядом с ней, я плакала. Мама старалась меня успокоить, а я сердилась, что она мешает мне плакать.

В 37-м году начались массовые аресты. Мои родители не избежали тяжелой участи. Отец был расстрелян. Мать — в тюрьме. Позже, когда время изменилось, мы узнали, что отец был реабилитирован за отсутствием состава преступления. История банальная.

— Какая жуткая подробность из того трагического времени нет-нет и тревожит вашу память?

— Официальный приговор отцу — «10 лет без права переписки». И лишь потом люди узнали, что это означает мгновенный расстрел. Тут же, сразу приводилось в исполнение. Отец убит невинно! До конца моих дней я буду это помнить.

— Майя Михайловна, у вас великое множество поклонников, влюбленных в ваше искусство. Но и недоброжелателей хватает. Что вам труднее переносить — приставучее преклонение или зависть и интриги?

— К поклонениям можно привыкнуть, они не очень угнетают. Всегда была счастлива доставлять людям радость. Признаюсь, завистникам я мало приносила радости. А интриги — это обидно, и даже очень. Любой человек на это обращает внимание. Я не исключение.

— Не от этих ли интриг приключались ваши бессонницы?

— Не только от них. Когда мы начали ездить на гастроли по миру, то никак не могли приспособиться к скачкам времени. По-московски — ночь, а там, где-то, день. Чтобы танцевать, надо поспать, и мы глотали снотворное. В одной Японии я была 35 раз!

— Вы уже почти японка! Они вам памятник должны поставить.

— (Смеется.) Какие-то общества Плисецкой у них уже есть. Зимой собираюсь отправиться в тридцать шестое путешествие туда — там тоже планируют фестиваль. Так что путешествия отучили меня спать, и теперь я боюсь — не усну — и принимаю снотворное. Есть анекдот: «Доктор, я страдаю бессонницей». — «А что вы делаете, чтобы заснуть?» — «Я считаю». — «До скольких вы считаете?» — «До трех». — «Ну, так быстро засыпаете?» — «Иногда в четыре». Сколько мне ни говори, что снотворные опасны, я с детства неслух: говорят — нельзя, я слушаю и все равно делаю по-своему.

— Чем вы себя ограждаете от хамского наскока дураков, особенно кем-то науськанных?

— Отвечаю им одной фразой: оставайтесь непоколебимо убежденными в своей правоте.

— В тексте Мериме Кармен не столь совершенна, как в вашем танце: в каждом жесте, в повороте головы — сама гордость и страсть. В ней — победная артистическая выразительность. Вы Кармен открыли в себе?

— Я ее так понимаю. Играю искренне. Конечно, как Альберто Алонсо поставил, он ведь мог решить ее образ как в опере, на полном серьезе. А я даже классику танцевала с юмором. Иначе скучно. А Кармен в опере делают эдакой вамп. Наша с Алонсо Кармен издевалась, смеялась и испытывала партнеров. Тореро ей был просто интересен — что это за тип? Хосе она очень хорошо знала. Есть там сцена «По дороге в тюрьму». Алонсо поставил ее очень выразительно. Там каждый шаг, взгляд что-то значат. Если это исполнить, роль получится! Я играла и смотрела на реакцию партнеров: схулиганю и смотрю на него. Испанским зрителям это очень понравилось. И в зале раздалось «оле!». Я жила в спектакле страстями, которые чувствовала в Кармен. Мне и рассказ Мериме очень нравился, не могу сказать чем. О музыке Бизе я всю жизнь думала. Когда я увидела у нас в Ледовом дворце спектакль «Кармен» кубинского балета в постановке Алонсо, я просто упала со стула от изумления. И сказала, как Таня Ларина: «Это он!» Побежала за кулисы к Альберто. Мы еще не были знакомы. Влетела и с ходу: «Альберто, вы хотите для меня поставить «Кармен»?» — «Я об этом мечтаю», — сказал балетмейстер.

— А как с музыкой балета?

— Я о ней просила сначала Шостаковича. Он занят был, почесал затылок и произнес: «Я Бизе боюсь». Это отпало. Я к Хачатуряну. Он сделал круглые глаза и ушел от ответа. Альберто специально приехал в Москву — ему, кубинцу, сделали визу. Не будь Фиделя Кастро, нам бы и не снилась «Кармен»: иностранцев в Большой к творчеству не допускали. У Алонсо уже было готовое либретто. Щедрин прочел его и посоветовал, что взять из Бизе. Начали ставить. Не получалось! Что-то выходило, но чаще с музыкой совершенно не совпадало. Мы с Тореро разревелись, пришли к Щедрину с жалобой: «Что нам делать?» — «Ну ладно, приду я к вам на репетицию», — сказал Щедрин. Пришел, посмотрел. «Очень интересно, — сказал с улыбкой. — Ладно, не плачьте…» За 20 дней он сделал аранжировку. Теперь эта пьеса, «Кармен-сюита», — самая популярная в мире. Ее играют 365 дней в году — или балет, или просто оркестр, или запись. Думаю, Жоржик был бы доволен озорным превращением своей оперы в балет.

— Вы, Майя Михайловна, вдохновляете мужчин, и они создают для вас и в вашу честь замечательные творения. Интересно, какие душевные порыва Анны Карениной в балете Щедрина вас не только увлекли, но и потрясли?

— В «Анне» я играю не себя, а то, как я представляю себе эту женщину, ее сложный характер, ее любовь и загнанность. Марина Цветаева сказала проще: «За исполнение всех своих желаний она легла на рельсы». Может быть, так и есть?

— В эпиграфе Толстого к роману — та же мысль: «Мне отмщение, и аз воздам».

— Да, это означает: я сама себе воздам.

— Майя Михайловна, изменилось ли с годами ваше понимание счастья?

— С годами мы все осмысливаем свой путь. Я все больше ценю свое счастье. Раньше некогда было даже обернуться, чтобы поразмышлять. Любуясь итальянской старинной скульптурой на домах, я вдруг воскликнула однажды: «Ой, как она быстро повернулась!» Мне показалось, что скульптура живая, а я всего лишь поглядела на нее под другим углом.

— Великая скульптура бессмертна.

— И прекрасная живопись, и музыка, и вообще настоящее искусство нетленно.

— А несравненная Плисецкая бывает самоедкой?

— Всегда!!! Истинная правда. Я все время себя казню и ругаю за ошибки.

— Майя Михайловна, вы с Родионом Константиновичем не работаете в шоу-бизнесе. В других странах вы стали бы миллионерами. А вы живете скромно. В чем ваше богатство?

— Не уверена, что в драгоценных вещах — счастье. Можно бешено разбогатеть и быть несчастным. Мне кажется, у человека не должно быть ничего сверхлишнего. И кроме того, это страшно отягощает. Представьте себе: ну был бы у нас большой и дорогой дом. Ведь его надо содержать, за ним трудно ухаживать, необходимо иметь большой штат работников. Зачем? Когда-то давно Люся Зыкина сказала мне свою мудрость: «И с собой не возьмешь, и за тобой не понесут».

— Ваши поклонники стараются поразить вас оригинальностью подношений. Какие подарки вас особенно порадовали и вдохновили?

— Самый драгоценный подарок моего мужа Родиона Щедрина — балет «Дама с собачкой» к моему дню рождения. Не забыть подарок Нуриева — розы огненного цвета, такой цвет я видела впервые; или огромную охапку фантастических пионов в круглой, как аквариум, вазе Жаклин Кеннеди. И великий подарок к юбилею от Мориса Бежара — танцевальный номер на музыку Баха — Гуно «Ave Maria». Он назвал его «Ave Maйя».

— При встрече с Родионом Константиновичем чувствуешь, как на тебя изливается внутренняя теплота и его благорасположение. Вы могли бы сказать о его человеческой породе?

— О своем муже неудобно говорить. Нескромно.

— Будьте хоть раз за всю беседу нескромной.

— Знаете, он один на всем белом свете — в чистоте и честности, совершенно кристален, как чистое стеклышко. За пазухой не держит ни к кому ничего дурного. Поскольку он откровенен, то нажил много врагов. Говорит не за спиной человека, что он о нем думает, а в лицо. Никогда не лукавит, не притворяется. Он не станет говорить мило с неприятным ему человеком. Это исключается. Он с министрами очень строг.

— Майя Михайловна, что вы сами себе пожелаете?

— Должна сказать: я счастлива, что дожила до того, что можно все делать и задуманное воплотить. 20 ноября в Кремлевском дворце будет вечер в мою честь. Увижу на сцене все то, о чем я даже не смела мечтать. Правда, я еще не обо всех сюрпризах знаю, держат в секрете. Но мне достаточно, что будет мой любимый брейк-данс Da Boogie Crew. Это же настоящая новинка. Будут китайские шаолиньские монахи-акробаты, — такое даже во сне не могло прийти в голову! А еще прославленный ансамбль Моисеева. Рада увидеть Хоакина Кортеса, испанского танцовщика, со своей труппой, молодых солистов Большого, Мариинского, Королевского балета. О танцовщицах-кореянках можно сказать «ах!». Наши замечательные звезды, танцовщики из Аргентины, Бразилии, Англии… Дрожу от нетерпения. Для этого вечера мне прислал три платья Жан-Поль Готье — на выбор. В одном я появлюсь на этом вечере.

Родион Константинович Щедрин со всей откровенностью сказал о жене:

— Майя себя физически не перетруждала, не насиловала свое тело, свои мышцы, свои суставы. Об этом свидетельствуют ее коллеги. И при такой лености достигла всего. Всю свою жизнь, каждый год, каждый месяц и день, она делала все против своей карьеры и против себя. И все-таки выстояла, несмотря на парадоксальность своего поведения и сопротивления обстоятельствам, победила. Я радуюсь этому бесконечно и счастлив. Старательности в ней нет. В ней — природа, природа, природа. Исключительно Бог одарил ее артистизмом, замечательными физическими данными. Слава Богу, она не погубила эти задатки и воплотила в наилучшем виде. Сомнения не вызывает: Майя — великая женщина, ее женственность — в каждом жесте, слове, интонации, поведении — во всем.

18 ноября 2005 г.

Два рыжих гения любви

Родион Щедрин: «Мы уверены — это Бог нас свел»

Композитор милостью Божией и великая балерина, Родион Щедрин и Майя Плисецкая, полвека живут в любви и согласии, и к нам иногда доходит теплый свет их нежных муз. Год Щедрина, объявленный ЮНЕСКО, достиг вершины в России. Блистательные концерты к 70-летию Родиона Константиновича стали музыкальным посланием в будущее. А сам прославленный юбиляр при нашей встрече воскликнул: «Я никогда не забуду, что первая публикация обо мне появилась в "Московском комсомольце"». Ее автор — Александр Рекемчук.

Много лет назад в их московской квартире я брала интервью у Родиона Константиновича. С тех пор почти ничего не изменилось: в передней — огромное, во всю стену, зеркало. Напротив — массивное круглое. По углам холла те же высокие застекленные «этажи» с коллекцией Майиных игрушек. Круглый стол раздвинут: на нем бумажные следы только что прерванной работы. Майя отлучилась ненадолго. Родион репетировал в своей студии рядом. Мы с музыкальными помощницами Майи пьем чай на кухне, где все по-старинному просто, без современных модных предметов. В 4 часа, как было условлено, влетела на кухню Майя в роскошном брючном костюме от Кардена, где черноту ткани прожигают хризолитового свечения круги. Сияющая, готовая к выходу, Майя по-домашнему легко включается в разговор о пустяках. И никакой звездности, и никакого обременительного груза лет. Она все та же Майя! И вблизи — сама легкость и свет.

Родион после репетиции вошел возбужденный, быстрый — времени в обрез, и он сразу провел меня по трехкомнатным жилым апартаментам.

— Видите, как все по-походному разбросано!

Распахнуты чемоданы, смотаны ковры. И какие! Каждый — реликвия: они от великого французского художника Фернана Леже с его броской яркостью. На стене — керамическое чудо работы Пикассо. Его подарок. А рядом — керамический цветной пласт Леже. Много книг. И хотя наши гении живут то в Мюнхене, то в Литве, навсегда родной для них остается квартира на Тверской.

— Родион Константинович, что-то я не вижу у вас Шагала?

— Шагал много раз рисовал Майю. Знаменитое панно в Метрополитен он писал с нее.

Майя . У него там танцующие фигуры, и одна из них я.

— Сколько продолжалось ваше позирование?

— Ну, несколько часов. И он хотел, чтобы мы танцевали.

Родион . И не под сухую… А вот живописный портрет Майи. Писал Фонвизин. А эти два — работы Голенца. Талантливый художник, армянин по рождению, приехал тогда из Парижа и страшно бедствовал. Нас с ним познакомил академик Артемий Исаакович Алиханян. Человек заботливый, он привел художника к нам. А с академиком мы часто играли в покер, поскольку были из одной компании покеристов. И мы заказали Голенцу Майин портрет. Терпеливая, она ему долго позировала. Голенц написал три. Один портрет купил Аркадий Райкин и повесил у себя дома. Художник раньше Майю не видел, а как вдохновенно выразил и ее пластику, и характер. На этой стене раньше висел Шагал. Эту вещь он для меня рисовал. Теперь я ее не вижу, куда-то домашние переложили. Шагалов у нас много. Что-то уже отдали в Государственный литературный архив. И вообще живописи было гораздо больше у нас. Что-то подарили, что-то забрали с собой в Литву.

— Вы бывали у Марка Захаровича Шагала дома в Париже?

— Везде бывали, в том числе в Сан-Поль де Вансе. Теперь там, недалеко от Ниццы, его музей. И, конечно, часто бывали у него в Париже, вблизи собора Парижской Богоматери. Кстати, у него дома царил такой же, как теперь у нас, беспорядок — все в развале.

— Зато видно: здесь люди не прокисают и не посвящают жизнь поддержанию комфорта.

— Чего уж нет — того нет.

— Родион Константинович, в 43-м году, в свои 11 лет, вы убежали из дома — на фронт…

— Было такое. Бегал два раза. И не один, а с приятелем Мишей Готлибом. Хотелось доблести. Бежали спасать Отечество. Но первый раз недалеко ушли. Вокзал строго охранялся войсками, и нас поймали. На следующий день опять решили попробовать. Переспали на какой-то лестнице. Было холодно и неприятно… Добрался я даже до Кронштадта.

— Родителей вы сильно переполошили?

— Со мной им никакого сладу не было. И они рискнули отправить мои документы в Нахимовское училище. Меня уже готовились туда зачислить, но, на мое счастье, видно, Господь помог, на Большой Грузинской открыли хоровое училище под руководством Свешникова. Интернат соответствовал Нахимовскому. Воспитатели — все военные. Дисциплина железная. Но что мне пришлось особенно по душе — на концертах мы выступали в мундирчиках с золотыми пуговичками. И казалось, что ты уже защищаешь Родину. Так, без уговоров папы и мамы, я увлекся музыкой.

— Расскажите про свою маму.

— Что теперь рассказывать? Мама моя, Конкордия Ивановна, недавно умерла. Она была, слава Богу, долгожительницей. Умерла в 92. Когда она жаловалась на самочувствие, я говорил ей: «Мама, надо дотянуть до XXI века. Держись!» — «Держусь!» — уверяла она. Но 5 декабря 1999 года мама умерла. Вчера, в трехлетие ее кончины, мы вспоминали ее… Пирожки она пекла замечательные, холодец отличный варила. На дни рождения, на Рождество, на Пасху она особенно старалась угостить нас повкуснее. Мама была чрезвычайно верующей. Ведь мой дед, ее отец Иван Герасимович, был священником. Она соблюдала все православные праздники. А мой отец Константин Михайлович тоже воспитывался в духовной семинарии и обучился всем премудростям, но он был более свободным в вере.

— Ваши озорные частушки, с народного языка слетевшие, придают вашим сочинениям перченую остроту. Наверное, вы сами в молодости могли лихую частушку отмочить?

— У меня жизнь так сложилась: родился в Москве, а лето проводил на Оке. Отец мой был сыном священника в Тульской губернии. Усердие и просвещенность деда отметили и направили его в город Алексин священником — это 200 верст от Москвы. Дом, где его поселили, стоит до сих пор. Там до недавнего времени жила моя тетка — Дина Алексеевна. Сейчас-то она у нас. Мы договорились с местной властью, чтобы на этом доме установили мемориальную доску. Мы оплатим…

История моего отца прелюбопытная. Алексин стоит на Оке. Место прелестное. Но советская власть изгадила город, замусорила. Построенный химкомбинат все отравил. Когда ветер повернет с той стороны — хоть противогаз надевай… Когда я последний раз там побывал — боль перехватила грудь. До революции интеллигенция туда приезжала на отдых. Году в 1910-м, летом, пожаловали артисты Малого театра. А отец и два его брата были от природы очень музыкальны. Всего-то их было семеро братьев. И все имели духовное образование. А эти трое стали профессиональными музыкантами. Один мой дядя, профессор, виолончелист, всю жизнь играл в оркестре. Второй был хормейстером. Отец играл на скрипке. Мог играть на всех инструментах. Его одаренность и феноменальную музыкальную память заметила знаменитая актриса Вера Николаевна Пашенная. Великого сердца женщина на свои деньги привезла его в Москву. А ведь на лошадях надо было ехать до Серпухова, оттуда на поезде. Или на пароходе плыть от Алексина в столицу. Показала она Костю Щедрина ректору Московской консерватории — знаменитому композитору Ипполитову-Иванову. У доброй женщины на все нашлось время. Композитора поразила одаренность мальчика, и его приняли на подготовительный курс. Пашенная два года содержала талантливого студента на свои деньги. В 1917 году Константин Щедрин закончил консерваторию, вернулся в Алексин и основал там музыкальную школу.

— Знаю, что два его брата при Сталине погибли.

— Репрессированные не были музыкантами. Но над всеми братьями висела смертельная опасность.

— Вы, московский мальчик, любили бывать в Алексине?

— Летом меня всегда привозили. Ехали на лошадях. Я там еще застал подлинный народный музыкальный дух. Звонили колокола, и под этот звон народ выпивал, а потом веселился. Частушки я слышал не по радио — своими ушами. До сих пор помню эти чудные пьяные песни. Я бы мог их спеть, но они такие, что меня за них сразу арестуют.

— Мальчик Родька часто влюблялся в девчонок?

— Конечно, в девочек влюблялся. Моя сексуальная ориентация совершенно определенная. (Смеется.) Я с большинством — не с меньшинством. Много влюблялся — и в Алексине, и всюду.

— В молодые свои композиторские годы с одной вечеринки вы увезли красавицу Майю. Заранее разработали сценарий увода?

— И так и не так. Познакомились мы с ней в доме у Лили Брик, куда меня привела любовь к раннему Маяковскому. Все у него наизусть знаю, гениальные стихи. Литератор Александр Липовский, видя мою помешанность на Маяковском, познакомил меня с Володей Котовым, уже приходившим на Лилины вечеринки. Кстати, это с ним мы сочинили известную песню «Не кочегары мы, не плотники…» Я написал к фильму «Высота» музыку, а Володя потом подтекстовал к песне слова. Песня жива до сих пор. Даже рокеры иногда кончают ею свой выход. Так вот. Привел меня Володя к Лиле Брик с Катаняном. К тому времени я написал нечто по Маяковскому. И долбанул им «Левый марш», а потом знаменитую «По морям, играя, носится с миноносцем миноносица…»

— «Как взревет медноголосина: «Растакая миноносина!»

— Литературная богема заставляла меня играть «Левый марш» в каждый мой визит, а при нашем уходе ночью Лиля Юрьевна и Василий Абгарович совали нам деньги на такси. Конечно, на такси мы не ездили — чаще шли пешком… Потом я написал музыку к пьесе «Они знали Маяковского». Она шла в Александринке, а Черкасов играл поэта. Представьте, художником спектакля был сам Александр Григорьевич Тышлер! Потом в Большом он тоже оформил мою оперу «Не только любовь». С великим Тышлером я работал три раза в жизни. С ним делал «Мистерию-Буфф», когда Маяковского стали возрождать. Плучек ставил «Мистерию», но не в здании Сатиры, а на Малой Бронной. Замечательная постановка! Тышлера я очень люблю. Однажды в Питсбурге мне сказали, что у одной тамошней коллекционерши 18 или 20 Тышлеров.

— Но вдова его, Флора Яковлевна, старалась ничего не продавать.

— Я тоже не поверил! И сказал: «Отведите меня к ней. Я хочу видеть своими глазами: а вдруг это не Тышлер». Мы приехали, и я увидел гениальные рисунки Тышлера. Эта понимающая особа хранила их со всей скрупулезной тщательностью.

— Родион Константинович, любимый Тышлер нас увлек от Майи.

— Возвращаемся. За фильм «Высота» мне заплатили очень хорошие деньги. Фильм имел большой успех. Я купил себе машину — «Победу» серого цвета. На машинах по Москве тогда мало кто ездил. На вечере нашего первого знакомства у Лили Брик я увидел Жерара Филипа с женой. При разъезде гостей французов повезла в гостиницу поджидавшая их машина. А я повез Майю к ее дому. Но не сразу начался наш роман. Она меня попросила записать музыку Чарли Чаплина — хотела это станцевать. Но не станцевала, и я на нее обиделся… Встретились мы уже в Большом, где пошла моя опера «Не только любовь».

— К огда вы бываете в разлуке, что с вами происходит?

— Мы каждый день переговариваемся по телефону. Разоряемся на этом. Такого нет дня, чтобы мы не созвонились, даже если она в Новой Зеландии.

— Перебрасываете любовный мост через материки?

— Да, разговариваем с любого расстояния, хотя бы по пейджеру.

— Для Майи творят костюмы лучшие кутюрье. У кого одевается Родион Щедрин?

— Специально ни у кого не одеваюсь и по магазинам не хожу. Мы дружим с Карденом. Он же Майе сделал царские подарки. Во всех своих спектаклях Плисецкая танцевала в костюмах Кардена. О его авторстве запрещено было даже упоминать в программке. Раньше Карден нас часто одаривал. Но нам уже неудобно у него брать. Сейчас, когда мы бываем в Париже, то идем в его бутик, где нас все знают. Что-то покупаем. Ему исполнилось 80 лет. Он совершенно такой же — себя не щадящий, мятущийся путешественник. Подвижный, улыбчивый. У него великолепная генетика. Сестра его умерла в 98 лет. Он ведь не француз — итальянец. Это по культуре он француз. Майю одевает только Карден, даже ежедневную одежду, скажем, пальто, делает он.

— За границей у вас случаются королевские приемы. В чем вы на них блистаете?

— Например, Слава Ростропович по случаю своего юбилея устроил главный ужин в Букингемском дворце. Там были короли и королевы Европы. Я пришел в черном смокинге by Pierre Cardin, а Майя — в очень красивом черном платье от Кардена. В присутствии английской королевы иначе нельзя. Был принц Чарлз, был испанский король…

— Его величество проявил внимание к Майе?

— Ну конечно. Она в Испании работала. У них с королем хорошие, добрые отношения. При встрече целуются.

— Майя сама царственна. Когда она на сцене под восторженные крики зрителей уплывала за кулисы, вас не мучили сомнения — вот сейчас «утанцует» к другому гению?

— Нет-нет. Не мучил себя ревностью. Мы были уверены — это Бог нас свел.

— Размолвки случаются, чтоб день-другой вы были в сумрачном молчании?

— Нам и без них хорошо. Женился я тайно, без родительского благословения. Лишь однажды пригласил моего дядю-москвича познакомиться с Майей. Приехал он с большим тортом. Я помогал ему распаковывать — и мы вывалили торт прямо на ковер. И все растеклось. Он мне и говорит: «Вот сейчас молодая жена даст нам жизни!» — «Да она даже не среагирует». — «Ты ври, да знай же меру!» Майя опаздывала. Вошла: «Ой, торт провалили…» Дядя был потрясен и сказал мне с облегчением: «Вдвойне поздравляю». Другой мой дядя, Михал Михалыч, приехал из Тулы, позвонил по телефону: «Позови меня. Скажу сразу — истеричка она или не истеричка». Познакомился и наедине заулыбался: «Поздравляю. Она нормальная баба».

— Вы сочиняли для Майи балеты. А романсы в ее честь не напевали?

— Я посвятил ей музыкальную пьесу «Подражание Альбенису». Посвящал фортепьянный концерт, оперу «Не только любовь».

— Родион Константинович, вы хорошо знали Шостаковича. Расскажите о нем.

— Он знал меня с девяти лет. Когда мы с мамой были в эвакуации в Куйбышеве, часто мучились от голода. Бывало, застывая на морозе, разыскивал на картофельном поле мороженые клубни. Что-то приносил. Потом к нам приехал отец, когда поправился после контузии. В это время организовали Союз композиторов, и Шостакович стал первым председателем. Ответственным секретарем стал мой отец. Гений Шостаковича вполне соотносим с его человеческим гением. Редчайший случай. Стольким людям он помог, оказал содействие в тяжелые решающие минуты. Сердобольный, участливый, он никогда не изображал надменного гения. Не стану называть его современников, которые на вопрос к ним: «Можно я вам позвоню?» — лукаво хитрили: «Я не помню своего телефона». Шостакович был идеальным человеком. Истинный интеллигент. Думаю, таким же был и Чехов.

— По мнению Иосифа Бродского, «Чехов метафизичен, он всего лишь врачеватель во всех смыслах». Он считал, что Чехову «недостает душевной агрессии».

— Бесплодны подобные дискуссии. Они показывают не лицо Чехова, а того, кто судит о нем. Не причисляю себя к адептам Бродского. А к Чехову отношусь с величайшей любовью. О Чехове-человеке можно судить по его огромной переписке, и не только с братом.

— Вы как-то высказали парадоксальную мысль: «Гений — это термоядерная мощь, которая пробьет все». В ком вы ощущаете такую силу?

— В Шостаковиче. Он преодолел все. Несколько близких его родственников были расстреляны. Тухачевский, с которым композитор был дружен, был единственным, кто вступился в его защиту в ответ на гнусные выпады против композитора. Когда Шостакович приезжал в Москву, он останавливался в квартире Зинаиды Райх и Мейерхольда, которого тоже потом убили. Видите, великий человек весь был окружен расстрельными людьми. Его долбали во всех газетах. Только термоядерное, сверхчеловеческое чувство внутренней свободы защищало его, и он написал такие великие произведения. Как его не расстреляли за Восьмую симфонию? Как его не повесили за Десятую? Как не отправили в Сибирь за Четвертую?.. И при этом дали пять Сталинских премий. Не берусь судить, я тогда был ребенком, возможно, он уцелел потому, что Сталин имел духовное образование и в музыке, наверное, что-то понимал. Он же ходил в оперу, смотрел балет. Когда услышал александровский гимн, то произнес поразительную фразу: «Это плохо инструментовано. Надо инструментовать как Вагнер». Это факт — не придумка. Ну конечно, Сталин любил играть в «кошки-мышки». Об этом тоже надо помнить.

— А из современников кто вам близок?

— Обожаю Андрея Вознесенского. Мне дорога и понятна его поэзия — будоражит меня всего. Знаю его наизусть. Очень люблю Белочку Ахмадулину и Борю Мессерера. Белла — гениальная женщина. Всегда ее боготворю. С Мессерером мы вместе работали. По всему миру идет «Кармен-сюита» в его классической сценографии.

— Принес ли вам какую-то приятную неожиданность ваш фестиваль?

— Принес, принес — просто именины сердца. Абсолютную радость. Как говорил Роберт Шуман: «Композитору нужны две вещи — воздух и похвалы». Все это было на моих концертах и в Петербурге, и в Москве.

— Ч ем вас вдохновила «Лолита»?

— Хотя Набоков написал ее по-английски, но на русский он перевел роман сам. И как выразителен его язык. «Лолиту» постарались свести к педофильской теме. Для меня эта книга не с одним дном. В ней много по-настоящему неразгаданных тайн.

— Вас когда-нибудь предавали те, кому вы доверяли?

— Предавали. Достаточно серьезно. Люди, которые были мне близки и кому я верил, оказались абсолютными конъюнктурщиками невысокого полета.

— Могут ли в России изменить все к лучшему жертвенники, альтруисты, придя к власти: не станут воровать, а пожертвуют собой ради народного блага?

— Я однажды был донкихотом — входил в Межрегиональную депутатскую группу. Там было много интересных людей. Все было захватывающе. Но предполагаемое не свершилось. Все повернулось в другую сторону. А нынче жертвенники совсем перевелись.

— А это правда, что вы в Мюнхене не купили, а просто снимаете квартиру?

— Снимаем. Двухкомнатную, меблированную. С постелью.

— Никакого собственного стиля?

— Никакого. Я там работаю. Как композитор, я там себя лучше чувствую: в городе Вагнера уважают твои авторские права. Хорошо издают сочинения. Город этот люблю. Он красив, полон зелени. Там прекрасное баварское пиво. Любое! Я уже разбираюсь — нужно пить только из бочки, не из бутылок. В нашем квартале 32 ресторана. Мне в Москве этого не хватает. Куда пойти? В прокуренный ресторан, где с тебя потребуют страшные доллары за бутылку вина?

— Родион Константинович, в Москве еще не забыли о вашей увлеченности футболом. В Германии вы ходите на стадион?

— Очень редко ходим на матчи. Но команду «Бавария» знаем.

— Можно сравнить уровень класса клубных команд наших и германских?

— Там класс гораздо выше. Они смелее играют, потому что знают: спортивная медицина их вытащит, спасет. А наши играют с оглядкой. Наша медицина в этой области реабилитирует потерпевшего с трудом. И в этой трусости, в страхе получить травму наши футболисты играют слабее. Врачи у нас есть гениальные. Но помимо нужна техническая, лекарственная база…

— Майя ходит с вами на футбол?

— Всегда. Она неистовая, отчаянная болельщица.

— Вы сами не играли на поле?

— Сейчас еще играю. Недавно в игре упал, повредил левое плечо — теперь за инструментом эта травма дает о себе знать.

— Вы заядлый рыболов. Говорили мне когда-то, что при случае можете прокормить семью рыбой. Как там, в Мюнхене, с рыбной ловлей?

— Немцы очень законопослушные. А потому часто можно увидеть на реке, на озере почти ирреальную картину: стоит человек до пуза в воде. Стоит долго. Вдруг выдергивает рыбку. Берет измеритель и прикладывает к рыбьему телу: доросла ли рыба до нужного размера. В Германии суровый закон: если хоть на сантиметр рыбка меньше предусмотренной длины, выпусти ее сразу в воду, иначе будешь отвечать за браконьерство. Такой спорт не для меня.

— Расскажите про свой литовский дом. Вы его построили сами?

— Мы купили старый каменный. Нам Литва не чужая, ведь оттуда род Плисецких. Дом был в плохом состоянии. Мы его утеплили. В течение нескольких лет что-то реставрируем, ремонтируем. До конца жизни забот хватит. Наш дом стоит у озера. Зимой и летом там рыбу ловить — просто удовольствие! Встал с постели — и прямо к воде.

— Майя составляет вам компанию на рыбалке?

— Иногда. Зимой из проруби таскает окуньков.

— Сырую рыбку едите?

— Ели. Полчаса можно ее продержать в лимончике зеленом, едком, добавить перчику. Вкуснота!

— На одной из ваших карточек вы стоите в окружении никелированных кастрюль.

— Редко сам готовлю. Майя умеет — и хорошо, и быстро. В общем, мы быта не боимся, он нас не ссорит, не сердит.

— В литовском раздолье какую живность завели?

— Мы очень любим собак. У нас их две. Немецкая овчарка — помесь с волком, по кличке Шамиль, обожает Майю. Подойдет к ней, привалится к ногам своей девяностокилограммовой массой и ждет ласки. Шамиль живет на улице, в большом и высоком вольере. Когда Майя его кормит, берет кусочки осторожно, еле прикасаясь. Воспитанный! Моя любимица Аста, ротвейлер, — умница, просто собакочеловек. Все понимает. Зову ее к себе на второй этаж в кабинет: «Пойдем музыку писать». Поднимется наверх, ляжет и наблюдает. А поздно вечером, стоит мне сказать ей: «Спать, спать», — тут же идет вниз, к своей постели.

— Мне рассказывала ваша домоправительница Наталья, что у вашего озера творится настоящая мистика: к Майе прилетают лебеди.

— Удивительно — но прилетают. 20 ноября, в день рождения Майи, когда мы были в Мюнхене, Наталья позвонила и сказала: «Майя, к вам лебеди прилетели. Я взяла бинокль и посчитала. Их было 16». Летом лебеди подплывают к Майе, и она их кормит с руки.

Жизнь Родиона и Майи — это адажио: два рыжих гения любви одни на берегу.

В старинном доме с Портосом

Михаил Шемякин: «Я лицо кавказской национальности»

Он терпеть не может торжественных слов. Мировая знаменитость, Шемякин отвык от имени-отчества: «Зовите меня просто Миша». В его скульптуре под Нью-Йорком, около университета Хофстра, Платон беседует с Сократом. Петр Первый, одобренный королевской семьей, стоит в пригороде Лондона, в пяти минутах ходьбы от Гринвича. В Петре скульптор воплотил молодую мечту и надежду царя. Внутренняя лава самого художника никогда не застывает. Его лицо и руки в шрамах наших отечественных ударов. Из-за бешеного темпа жизни ему некогда сибаритствовать и стареть. Зато сколько он успевает сделать.

На этот раз в Москве он появился на одно мгновение. Мне позвонила Сара, близкая подруга и самоотверженная помощница Михаила Шемякина. Я страшно обрадовалась: не видела Мишу года два, а тут он в «Президент-отеле» и ждет меня… В вестибюле меня встретила Сара, а Миша остался в номере, где телевизионщики Первого канала снимали сюжет о песне Владимира Высоцкого «Очи черные». А вот и он. Мы обнялись. Шемякин еще не держал в руках мою книгу «Великие и ужасные», где среди других знаменитостей — большое интервью с ним. Он тут же прочел мой автограф: «Фантастически талантливому мастеру», — и, улыбаясь саркастически, заметил: «Ну уж это слишком. Но спасибо».

Нигде в мире не пострадали скульптуры Шемякина, а в Петербурге и Москве вандалы, возможно, провокационно и с чьего-то науськивания, разрушают творения Мастера. В столице, на Болотной площади, тщетно пытаются уберечь от бесчинства замечательную трагическую композицию «Дети — жертвы пороков взрослых». Подобный позор немыслим ни в одной цивилизованной стране. Этот жестокий вандализм больно ранит художника.

— Миша, вас редко видим в Москве. Устали от больших маршрутов?

— Удается приехать раз в год, да и то иногда. Трудны теперь не перелеты, хотя и они тяжелы, но проверки в связи с терроризмом. Пассажирам приходится переносить обыски, обязательное появление вблизи и около фигур с автоматами. В Штатах непременно обшаривают всех пассажиров. Овчарки обнюхивают. Бррр! Вспоминаешь с тоской то время, когда провожающим позволялось пройти чуть ли не к трапу самолета.

— В мире — и там, и здесь, и повсюду — многое изменилось. Что нас так принизило и напрягает?

— Ой, Наташенька! Как говорил Мефистофель в «Фаусте» Гете: «Из бочки вытекло. Осталась лишь бурда, и дело близится к финалу». (Смеется, как ночной гость Фауста.) Это он сказал о тех далеких, еще романтических временах. А что нам остается сказать о сегодняшних? Все идет, как говорится, по программе Божией.

— Жизнь действительно непредсказуема Хочется человеку в трудной ситуации опереться на что-то светлое — пусть на воспоминания о детстве, юности. Какая пора согревает вашу душу?