Конец эры мутантов Ивченко Лидия

Лора щелкала клавишами компьютера, бродя по Интернету.

– Смотри-ка, американские генетики получили Нобелевскую премию за открытие нового механизма регуляции работы генов, – сказала она, замерев перед экраном. – РНК[1]-интерференция называется…

– Да ты что! – удивился Евгений. – С рибонуклеиновой кислотой работают многие, в том числе и наши генетики открыли массу интересного. Я ведь тоже задействовал РНК в экспериментах – исследовал эпистаз, ну взаимодействие, когда один из генов подавляет проявление другого. И нащупал. С помощью этого механизма можно остановить работу определенного гена, который участвует в развитии болезни.

– Кажется, об этих перспективах здесь и говорится, – продолжала Лора.

Поставив в термокачалку пробирки для наращивания клеток, Евгений подошел к компьютеру, стал читать сообщение.

– Мы шли в том же направлении, – пробормотал он.

– Но это наше попутное открытие, сказал Андрей, отвлекшись от микроскопа. Он чувствовал, что Евгений волнуется – вдруг не успеет, вдруг проблема, над которой они бьются, будет решена по-другому, ибо результаты опытов не так быстро, как хотелось, приближают их к цели. Да и силы неравны: они вдвоем против крупных, мощно оснащенных и щедро финансируемых лабораторий мира. – Наша задача другая, – продолжал он успокаивающе, – и принцип совершенно другой: излечение рака, которое будет не просто безвредным, но и продлит человеческий век – органы-то обновятся! Парадоксально, но рак станет для человека не ужасом, а благом… И, по-моему, мы уже близки к разгадке самых спорных моментов.

– Да-да, – согласился Евгений, – есть еще кое-что хорошее. Я выяснил и как раз собирался тебе сказать, что в твоем эликсире действует разрушитель разрушителя: препарат стимулирует образование каспазы-3 – фермента, который участвует в разрушении клеток. А его в раковых клетках как раз и не хватает. Посмотри. – Евгений протянул пробирку с культурой клеток. – Я ввел в них синтезированный фермент – и сразу начался процесс апоптоза.

Андрей взял мазок на стеклышко, рассмотрел под микроскопом.

– А вот пробирка с твоим эликсиром, – продолжал Евгений. – Вводим его в культуру раковых клеток – та же самая картина… И твой эликсир надо не пить и мазать, а вводить внутримышечно – для должного эффекта.

– Но тогда еще эффективнее будет, если эликсир закапывать в нос! – воскликнул Андрей. – Я синтезировал носитель, с которым он проникает через гематоэнцефалический барьер[2]… Пять минут – и препарат в мозге!

– Но тогда есть искомый ограничитель! – воскликнула Лора. – Безудержное деление блокирует фермент каспаза-3!

Все. Последняя задача с опухолями мозга решена. Теперь пара месяцев на эксперименты с животными – и можно докладывать в Академии медицинских наук. Все трое вскочили, в радостном порыве обнялись и запрыгали как дети.

– Ах ты мой зайчик…Ах ты мой золотой, ты мой красавец, – приговаривала Лора у клетки подопытного кролика. – Сейчас я твою квартирку уберу, почищу, морковочки сладкой дам…

Она любила всех обитателей их небольшого зверинца, привязывалась к ним, жалела даже мышей особых линий, специально выведенных для опытов, и страдала, когда приходилось кого-то из них умерщвлять ради удовлетворения человеческой любознательности. Это чувство любви и сострадания ко всему живому мешало ей в институте, который она едва не бросила, чтобы уйти в другую область науки, где ей не пришлось бы никого препарировать и причинять страдания живым существам.

– Смотри, как ты у нас похорошел, – продолжала Лора разговаривать с «зайчиком», – шерстка какая нежная, мягкая… – она погладила его, почесала между ушками.

Кролик косил на нее красным глазом и уже не уклонялся от ласки, упрыгивая в другой угол клетки, как бывало раньше, он, казалось, одобрительно реагировал на модуляции ее голоса.

– Женя, Андрей, посмотрите-ка… Вот интересно! У него мех вырос длинный и пушистый, как у ангорского! И пятнышко на ухе появилось почти такое же…

Евгений подошел к клетке. Этому беспородному кролику он вот уже месяц каждую неделю вводил РНК его ангорского собрата. Действительно, изменения произошли разительные.

– А хомячок Патрик! – продолжала Лора. – Был рыженький, а стал коричневый, как его сосед Сёмка…Ах ты мой хомикадзе…

Евгений взял хомячка в руки, рассмотрел. Патрик действительно стал неузнаваемым – все признаки молодого животного, и масть совершенно другая. Он присмотрелся к крысам – такая же картина. Евгений шагал по виварию, размышляя о природе сюрприза, который неожиданно преподнесли его опыты. Почему сходство – это, пожалуй, понятно: матричная РНК – копия ДНК, считывающая с нее наследственную информацию, транспортная РНК тоже в этом участвует. А какова причина столь явного омоложения?

– Видимо, возобновляется нейрогенез[3] – сказал Зотов. – Я даже убежден в этом. Вспомни одну из теорий старения: млекопитающие стареют потому, что перестают вырабатываться нейроны, а это сказывается в первую очередь на синтезе гормонов. Начинается гормональный хаос, нарушается равновесие внутренней среды организма, из-за чего возникают болезни и в конечном счете наступает смерть. А ведь возможности мозга используются всего на 15 процентов! Для чего-то ведь нужен остающийся грандиозный запас? Не на три – четыре ли наших жизни он рассчитан? Это миф, что нервные клетки не восстанавливаются. Возобновляются, делятся, активизируется этот запас, нужен лишь толчок…

– Какой?

– Такой, как экзогенная РНК[4]. Воздействие на гипоталамус, главного «командующего» взаимодействием всех систем. Если поддерживать выработку нейронов, видовая продолжительность жизни высших существ многократно возрастет. Есть немало теоретических работ на эту тему, а мы с тобой видим доказательства данной гипотезы на примере собственных опытов.

– То есть, в стареющем организме воспроизводится гомеостаз[5] молодой особи…

– Но для возобновления нейрогенеза нужны инъекции РНК именно мозга молодого донора, – уточнил Андрей. – А ты именно это и вводил.

– Надо почитать работы Полежаева, Сараева, Смирнова, – сказал Евгений, – я что-то слышал о них.

Но вникать в их труды Евгению не понадобилось: в Интернете он наткнулся на эксперименты англичанина Макса Оденса, который провел опыты не только на животных, но и на себе.

В старинный особняк на Солянке съехалось на традиционную академическую среду ученое сообщество самое авторитетное. Был академик Демидов, глава республиканского онкологического центра, академик Рогов, прославившийся работами по замедлению старения, известный трансплантолог академик Шумилов, сидел с умиротворенной улыбкой обласканного славой и обеспеченного человека профессор Сухиничев, переговариваясь со светилами кардиологии и хирургии. Друзья и соперники, единомышленники и конкуренты обменивались улыбками и рукопожатиями, одни радуясь встрече, другие изображая радость и используя подходящий момент для льстивых комплиментов нужным людям. Здесь рассматривались кандидатуры претендентов на высшие ученые звания, они присуждались и достойнейшим, и абсолютно недостойным, сумевшим ловкостью и интригами получить нужное количество белых шаров. Здесь избирались и главные боги над всеми богами ученого Олимпа.

Этому конгломерату противоборствующих мнений приверженцев и столь же ярых противников разных теорий и доктрин Акиншину и Зотову предстояло донести свое невероятное, опрокидывающее все нынешние представления об онкологии, открытие.

– Как известно, лечение онкологических больных настолько физически тяжелый процесс, что некоторые зарубежные специалисты считают его вообще бессмысленным, причиняющим человеку лишь дополнительные страдания, – начал свой доклад Евгений. – А иные пациенты умирают не от рака, а от необратимых последствий химиотерапии. Не случайно многие больные при наступлении рецидива отказываются от повторного лечения, не в силах его выдержать, несмотря на то, что современная наука предлагает все новые, более совершенные препараты. И я их понимаю. Я тоже считаю, что от такого лечения нужно отказываться. Нужен другой принцип. То, что раковые клетки, более сильные и жизнеспособные по сравнению с нормальными, – разве не знак человеку, что они могут послужить организму, а не губить его, если заставить их работать в нужном направлении?

Зал замер.

– Нет худа без добра, гласит поговорка, – продолжал Евгений, – и даже такое вековое проклятие, как рак, в итоге обернется для человека благом. Этому я посвятил последние пять лет, и вот что показали мои исследования.

Погас свет, застрекотал проекционный аппарат, посылая на экран иллюстрации к дерзким, ошеломляющим, шокирующим заявлениям оратора. Евгений, стоя с указкой у экрана, комментировал снимки органов, тканей, клеток, цифры и диаграммы на слайдах, которые менял по ходу доклада Зотов. От волнения у него пересохло во рту, он уже с трудом шевелил губами, но не решался подойти к столу президиума и взять стакан с водой. Когда он смолк, закончив выступление, в зале воцарилась гробовая тишина. Через несколько секунд она взорвалась невообразимым гвалтом.

– Это вызов законам биологии! Полный вздор с научной точки зрения!

– Клетки раковой опухоли токсичны! Организм неизбежно угнетается, этого невозможно избежать!

– Токсичны тогда, когда их много, когда уже пул этих клеток! – парировал чей-то голос. – А до этого процесс совершенно неощутим!

– Есть и другие побочные действия! Дурачат людей псевдооткрытиями!

– Тихо, тихо! – взывал председательствующий президент Академии. – Кто хочет высказаться, пожалуйста на трибуну, иначе мы ни к чему не придем!

Но ученые мужи кричали, перебивая друг друга, как школьники на классном собрании.

– Рак – это феноптоз всего организма! Накопившего слишком много «поломок»! Самурайский меч…

– А зачем это харакири? По-вашему, так природа освобождается от ненужных особей? Что, не нужны были многие величайшие умы, гении науки и культуры, умершие от рака?

– Вопрос к докладчику: каков будет лечебный препарат?

– Они будут разными, специфическими для каждого органа, – ответил Евгений.

На трибуну вышел директор известного института.

– Все с детства знают, что то-то и то-то невозможно. Но всегда находится невежда, который этого не знает. Он-то и делает открытие… Это не я сказал – Эйнштейн. Традиционная наука часто отвергает изобретения, если они не укладываются в общепринятые законы и догмы, – начал он.

В душе Евгения взметнулась тихая радость: может и не будет провала…

– Возьмите воду, – продолжал оратор, – это же бесконечный источник чудес, объяснить которые наука пока не может. Вода – это намного больше, чем простая химическая формула. Мысль, что вода обладает «памятью», появилась давно, это подтверждается гомеопатией, когда в препарате нет ни одной активной частицы, а лечебный эффект есть! До сих пор нет объяснения этому. Значит, «помнит» вода? Предположим, в воде есть структуры, поглощающие космическое и солнечное излучение…

– Стойте, стойте, при чем тут вода? – выкрикнули из зала.

– А при том, что гомеопатию до недавнего времени тоже отвергали, – не смутился оратор.

– А вы верите в гомеопатию?

– Да, верю.

– А я верю в то, что можно измерить и обследовать, а не во всякие предположения и предчувствия!

– А разве не с них порой и начинаются открытия? – не сдавался потенциальный союзник Акиншина. – И про воду я не случайно сказал: в фармацевтических препаратах, разработанных в нашем институте на основе регуляторных белков, лечебное действие при крайне малых их разведениях обязано изменению структуры воды, содержащейся в биологических тканях. Это я к тому, что при всех достижениях медицинской науки мы, к сожалению, еще очень мало знаем о механизмах действия тех или иных веществ, и надо с полной серьезностью отнестись к потрясающему открытию наших коллег…

В зале снова поднялся шум, заглушивший его последние слова.

– …Теория лежит на границе науки и псевдонауки…

– …Этот доклад дискредитирует идею…

– Коллеги, коллеги! – звонил в колокольчик председательствующий. – Звание ученого обязывает нас внимательно и досконально разобраться во всем этом. Если открытие уважаемых коллег Акиншина и Зотова вызывает сомнение, надо провести расширенный эксперимент. На заседании президиума мы определимся, что, где, когда… Подготовьте публикации в «Ведомостях Академии наук», – обратился он к авторам, – как положено. Рецензию мы дадим.

Ученый мир, гудя как пчелиный рой, шумя, жестикулируя, гремя отодвигаемыми стульями, потянулся к выходу.

Через неделю после доклада на Солянке, вызвавшего столько шума, Евгений входил в редакцию журнала «Ведомости Академии наук» со своей статьей, заключенной в красивую розовую папочку, чтобы приятно было в руки взять. Редакционный коридор по контрасту вызвал в памяти недавнее посещение редакции центральной газеты, куда его затащили знакомые журналисты, жаждущие сенсации: там кипела и бурлила жизнь, в лабиринтах коридоров вихрем, спеша в выпуск, неслись сотрудники с набранными текстами в руках, на ходу спорили о сокращениях авторы с дежурными по номеру, курьеры совали свежесверстанные полосы в дверные щели кабинетов, запертых на кофейный перерыв. Здесь же всё, подстать серьезному изданию, было солидно, тихо, фундаментально и несуетно.

Евгений прошел по ковровой дорожке к двери с табличкой «Ответственный секретарь», извлек из кейса розовую папочку и замялся у двери, размышляя, постучать или нет, решил все-таки не стучать – присутственное место такого не предполагало, и уверенно, с достоинством вошел. За дверью оказалась еще одна небольшая приемная, где в свою очередь сидел за письменным столом секретарь ответственного секретаря, помощник, как он себя назвал, вопрошавший, по какому вопросу и какой надобности прибыл посетитель. Евгений доложил свой «вопрос», протянув ему свою розовую папочку, подождал, пока скрывшийся за дверью шефа помощник вернулся с разрешением войти.

Кабинет сотрудника, ответственного за содержание и качество журнала, ничем особенным не выделялся среди множества других того же типа – стол буквой «т», за перекладиной которого находилось кресло самого хозяина, молодого, но уже начинающего полнеть светлоглазого блондина, румяного и веснушчатого. Вдоль ножки «буквы» стояло несколько стульев для посетителей и участников планерок, у стен выстроились стандартные шкафы с научной литературой, окна украшали собранные кверху сборчатые белые шторы.

Румяный распорядитель научных новостей указал Евгению на ближайший стул, взял папку.

– Рецензии есть? Вы наши правила знаете… – Он просмотрел несколько лежащих сверху листков. – М-м… Это не совсем рецензии. Рекомендации… Впрочем, все равно это лишь условие, а не гарантия публикации.

Евгений не ожидал такого оборота дел.

– Но публикация необходима, этого потребовал президент Академии медицинских наук, – недоуменно пробормотал он. – Речь идет об открытии, от обсуждения специалистов зависит его дальнейшая судьба, а значит здоровье миллионов людей…

– Нам каждый день приносят разные открытия. – Секретарь сделал небрежный жест. – Все глядят в Наполеоны… А что в итоге? Есть хоть одно, которое перевернуло бы мир?

– Вот оно, – улыбнулся Евгений, показывая на розовую папочку.

Секретарь не ответил на его шутку. Евгений уже не сомневался, что он присутствовал на академической среде, наблюдал шквальную реакцию на его сообщение и теперь за недоверчивыми и осторожными словами прятал свою нерешительность.

– Оставьте, посмотрим, – после затянувшегося молчания сказал секретарь. Он отодвинул папку, оперся обеими руками о стол и поднял глаза на посетителя. Несколько секунд он молча смотрел на него, этого возмутителя спокойствия размеренной, ничем не потревоженной научной жизни, бросившего камень в ее болотную тишину, и гадал, кто перед ним – гений или очередной претендент на гениальность. – Зайдите через неделю. – Он задумчиво поскрёб пальцем наметившуюся лысину, прикрытую зачесанными с боков прядями. – Или позвоните, – добавил он. – Нет, лучше зайдите.

Евгений от предстоящего визита ничего хорошего уже не ждал. Но последующие события оказались еще неожиданнее.

Неделю спустя редакция еще не была готова дать окончательный ответ – статья изучается, пояснили автору. А спустя две в кабинете ответственного секретаря его ждали уже трое оппонентов.

Все трое были очень колоритны. Один громоздкий, с широким мясистым лицом и сощуренным, слегка косящим глазом, едва помещался в кресле, апоплексический цвет лица наводил на мысль о грозящем инсульте. Другой – рослый, небрежно одетый и до того заросший бородой, усами и бакенбардами, что ассоциировался у Евгения с Бармалеем из детской сказки. Тупой нос, нависший над усами, казался квадратным. Он уставился на Евгения неодобрительным, словно осуждающим взглядом. Третий оппонент, мелкий и тщедушный, выглядел полной противоположностью своим коллегам, каким-то недомерком с лысой дорожкой ото лба до макушки, отчего лоб казался длинным и узким. Мелкий вертелся, что-то говорил тонким голосом то одному, то другому соседу, жестикулировал, своей суетливостью он чем-то напоминал героев известного французского киноактера Луи де Фюнеса. Подумав об этом, Евгений едва сдержал смех, оставив на лице улыбку, что можно было принять за дружелюбие и вежливость.

– Вот посмотрите. – Ответственный секретарь протянул ему свежий номер журнала, открытый на странице со статьей Сухиничева, озаглавленной «В чем ошибка исследователя Акиншина». Жирный, крупный шрифт заголовка не давал статье остаться незамеченной.

Евгений опешил. У него пересохло во рту. Улыбка сползла с его лица, с бьющимся о ребра сердцем он ошарашенно смотрел на броский журнальный разворот, медленно приходя в себя и обретая способность к обороне.

– Вот вы напечатали статью Сухиничева о моих ошибочных доводах и заключениях, – вымолвил он наконец, – ответ на мою работу. Как можно отвечать на то, что не опубликовано? Полемизировать с тем, что никому не известно? Вы же этим заранее предали анафеме мое открытие! И разве Сухиничев – истина в последней инстанции?

– Профессор Сухиничев – известный ученый, признанный всеми специалист и авторитет в данной области знаний, – вклинился “Бармалей”. – А кто вы? Одиночка, ничем не знаменитый и никакими заслугами не отмеченный…

Евгений внутренне подобрался, оскорбленный явной грубостью.

– Я тоже вас не знаю, чем вы знамениты и какими заслугами отмечены, тем более, что вы не представились, – сказал он запальчиво. Агрессия рождала агрессию. – Хотя, судя по всему, вы не одиночка, – он усмехнулся, обведя глазами всю троицу. – А если уж говорить об известности, то как можно ее добиться, если мне даже высказаться не дают?

Ответственный секретарь промолчал. Он ничего в этом не понимал, а после статьи Сухиничева, считавшегося новатором в онкологии, он окончательно определился. На стороне известного специалиста были знания и опыт, а его собственные знания и опыт подсказывали “ответственному”, что не стоит ради сомнительных открытий подставляться и становиться на пути уважаемых людей. У него теперь были веские основания для отказа Акиншину. Он бродил по сторонам ускользающим взглядом, уклоняясь от встречи с глазами собеседника и обдумывая обоснованный ответ.

– Но вы же высказались на заседании Академии? – воздел он брови, глядя куда-то вбок. – И кто вас поддержал?

– Именно там мне предложили напечатать работу в “Вестнике “ – с налету это трудно осмыслить. После публикации появились бы и сторонники и оппоненты, в дискуссии приводились бы обоснованные доводы. А так получается опровержение неопубликованного…

– Ваша статья – опровержение всего, чему меня учили в институте, – строго сказал “ответственный”, решившись наконец взглянуть Евгению прямо в глаза, – я должен все это забыть и отвергнуть.

– Ну, так уж и всё… – усмехнулся Евгений.

– И вообще уходить с этого места. Меня это не привлекает.

– Вот вы считаете, что рак может стать благом, – вмешался “недомерок”. – А при опухолях мозга – тоже благо?

Евгений ждал этого вопроса и проработал его, как самый опасный, наиболее тщательно и доходчиво для изложения.

– Рост опухоли ограничивает фермент каспаза-3.

– А то, что уже выросло?

– Я о выросшем и говорю. Что рассуждать об отсутствующем?

«Недомерок» понял, что сморозил глупость, состроил гримасу и пожал плечами.

– А если вы имеете в виду размер опухоли, – продолжил Евгений, – то ограниченная в росте, она со временем рассосется под воздействием регуляторных механизмов. Их можно усилить субстанцией Зотова. Но даже если она останется, другие участки мозга возьмут на себя функции утраченного.

– А если опухоль большая? – включился краснолицый.

– «Расстрелять» лазерным лучом и воздействовать опять-таки каспазой и регуляторными препаратами.

– И где же тогда обновление органа, омоложение его бессмертными клетками? – ехидно вставил «Бармалей». – Где провозглашенное вами благо?

– Мы пока не знаем, что будет при видоизменении нейронов, поэтому лучше оставить их как есть…

– Ну вот, не знаете, а говорите, – перебил краснолицый. – Не зная броду суетесь в воду! – … пока, на данном уровне развития науки, – повысив голос, продолжал Евгений, едва сдерживая раздражение. – А благо в том, что больной не умрет от этой болезни, не погибнет прежде отмеренного ему века, и ему не понадобится нейрохирургическая операция, мучительная и практически бесполезная при таком заболевании.

Он уже начинал злиться. Он не докторскую защищать сюда пришел. К чему этот запланированный разгром, какая-то облава на научное инакомыслие, если все уже заранее решено? И как бы отвечая на его мысли, «ответственный» взял с края стола его розовую папочку со статьей, протянул Евгению:

– Есть много научных журналов, где вы можете публиковаться. Всего хорошего.

Евгений схватил папку и выскочил в коридор. «Черт бы побрал! Черт бы их всех побрал!» – бормотал он проклятия, торопливыми от нервного возбуждения шагами покидая редакцию журнала научных вестей. Как прав был Гёте, говоря, что наука для большинства лишь средство к существованию, и они готовы обожествлять даже собственное заблуждение, если оно кормит их…И как это актуально даже два века спустя! Но нужно что-то делать. Нужно как-то адаптироваться в тех осложнениях, которыми обернулось его открытие. Неопытный борец, наивно ожидавший всеобщего ликования по поводу победы над раком, обескураженный совершенно противоположным отношением, он начал прозревать. Он понял, что предстоят серьезные схватки и с медицинскими светилами, ревнивыми к чужой славе, и с второразрядными специалистами, кто цепко держится устоявшихся канонов. Но в этой борьбе они с Зотовым не должны быть одиноки, им нужен авторитетный союзник. И он у них будет.

И даже не один. Ими будут вылеченные люди – те, у кого уже не осталось шансов, а среди пациентов есть и высокопоставленные. И за это не привлекут к суду как за эксперименты на людях – главным заступником, сильнее любого адвоката, станет спасенная жизнь. Один такой «эксперимент» уже есть – с женой его шефа, академика Бородина.

При мысли об этом Евгений успокоился и даже приободрился. Самый первый опыт – а какой результат! Он не раз возвращался к этому приятному для себя воспоминанию и сейчас, перебирая в памяти подробности происходившего, он улыбнулся своему тогдашнему волнению, страху, трепету, с которым они с Зотовым проделывали над больной все манипуляции, а убитый горем академик бодбадривал их, зная, что любимой им женщине уже ничто не может навредить.

Они втроем появились тогда в больнице, лучшей из всех, но что это меняло? Исследования показали множественные метастазы, операция была лишена смысла, а препараты даже при оптимальном раскладе могли продлить жизнь на какие-то жалкие месяцы, да и те провлачились бы в таких страданиях, что смерть становится только избавлением…

При виде мужа рот больной задрожал и скривился, силясь сдержать слёзы, но они всё равно выступили. От зрелища этой жалкой, беспомощной, страдающей плоти академик тоже готов был разрыдаться, но приходилось сдерживаться: по лицам посетителей больная не должна была догадаться, насколько плохи ее дела.

– Ну что ты, котик, – деланно бодрым голосом сказал Бородин, целуя её впалые щеки. Лицо еще не старой женщины стало неузнаваемым: желтая, сухая от похудания кожа, вся в коричневых пятнах кератом. «Белая-белая и желтая», как выразилась няня-таджичка, которая силилась передать по-русски понятие «бледная». Он никогда не видел у жены такого лица. Бесцветные губы, запекшиеся от лекарств, вытянулись в ниточку и как-то подвернулись к зубам, обтянутые кожей безгубые челюсти теперь выдавались вперед, обозначивая контуры черепа. Рука женщины лежала поверх одеяла, откинутая в сторону, из вены торчала игла, к которой свешивалась трубка от стоявшей рядом капельницы.

Больная слабо заворочалась: хотелось изменить позу, но не позволяла капельница. В ёмкостях оставалось уже на донышке, и Бородин позвал медсестру. Ему подумалось о том, что вот так лежала на больничной койке двадцать лет назад молодая красивая женщина, бледная, но иной бледностью – от тяжелых трудов разъединения с существом, девять месяцев бывшим с ней единым целым. И этим существом был их сын. И улыбка жены была не мученической, как сейчас, и словно бы виноватой за причиняемые всем хлопоты, а умиротворенной, улыбкой облегчения от того, что столько тревог, волнений, боли остались позади.

Капельницу унесли. Евгений переглянулся с Андреем.

– Ничего этого больше не нужно, – сказал он, обращаясь к Бородину. – Поговорите с врачами о выписке домой. Здесь нам работать не дадут – вмешательство в их лечебный процесс.

И тогда началось дома это священнодействие – лечение по невероятной, невиданной доселе методике. Жена академика стала трудно, медленно, но поправляться. Она похорошела и словно сбросила несколько лет, вернувшись в свои годы. Опухоли и метастазов больше не находили. Сейчас Евгений думал о том, что просьбы такого рода последуют. И тогда посмотрим, кто кого…

Телефонная трель, внезапная и особенно пронзительная в тишине, заставила Евгения вздрогнуть и с досадой подумать о собственной забывчивости – все никак не соберется отрегулировать звук. Правда, из спальни звонок действительно было бы плохо слышно, зато здесь, в кабинете этот истошный механический вопль действовал на нервы. Он не спеша подошел к аппарату, заливавшемуся во всю, с намерением тут же, после разговора, свести звук до минимума, а в спальне поставить параллельный телефон.

Незнакомый бас с иностранным акцентом попросил Евгения Акиншина, представившись помощником сэра Эдуарда Делано Бэкхема.

– Мы восхищены вашей замечательной работой, – рассыпался в комплиментах собеседник, – и готовы предложить любую помощь. Сэр Эдуард хотел бы с вами встретиться – когда и где вам будет угодно. Мы можем подъехать к вам куда укажете, в удобное для вас время…

Евгений не хотел «указывать» ни свою обшарпанную лабораторию в институте, ни снятое для совместной работы помещение, которое они с Зотовым тщательно скрывали от посторонних глаз, ни тем более квартиру, поэтому он молча слушал, соображая, как быть и нужна ли вообще эта встреча. Ничто даром не дается, и наверняка за обещанную помощь от него что-то потребуют, чего он, возможно, не в состоянии будет дать. Уловив заминку, помощник сэра Эдуарда предложил в качестве варианта встречу в ресторане или в офисе компании. Евгений вздохнул с облегчением: хорошо, он готов приехать в офис.

Условившись о времени и месте, Евгений задумался. «Делано» в фамилии незнакомца что-то ему напоминало. Где он его слышал или о нем читал? Франклин Делано Рузвельт – тоже Делано… Ну не родственник же он в самом деле покойному президенту США… Клан это или распространенное имя? Евгений напряженно ворошил мозги. Есть! Семейство, имеющее отношение к так называемому всемирному правительству, о котором он читал в книге Джона Колемана «Комитет 300». Баснословные богатства, грязные деньги от торговли опиумом…

Он подошел к шкафу, взял книгу Колемана, открыл наугад. «Когда речь заходит о состояниях, накопленных исключительно на торговле опиумом с Китаем, первые имена, которые приходят на ум, – Асторы и Делано…Фактически именно Комитет 300 определял, кто будет участвовать в сказочно прибыльной опиумной торговле с Китаем через свою монополию БОИК (Британскую Ост-Индскую компанию)» – читал Евгений. Полистав, наткнулся на теорию «открытого пространства», «идею лучшего мира», который должен стать намного меньше, чем сейчас: излишнее население, миллионы «бесполезных едоков» должны быть отбракованы и уничтожены. Члены этой тайной элитной группы ставили целью сокращение населения по сценарию, отработанному режимом Пол Пота в Камбодже, планы геноцида для него были разработаны одним из исследовательских центров «Римского клуба» – крупного подразделения Комитета. Путем ограниченных войн в развитых странах, а в странах третьего мира – посредством голода и болезней требовалось уничтожить 3 миллиарда человек, писал Колеман. Задачей Комитета было «не допускать, чтобы народы сами решали свою судьбу, искусственно создавая с этой целью различные кризисные ситуации с последующим управлением этими кризисами…Внедрение подрывных агентов во все правительства..» Планировались прекращение всех научно-исследовательских работ, кроме тех, которые Комитет считает полезными, а также легализация наркотиков и порнографии, в результате чего будут подорваны и разрушены основы семьи.

Евгений захлопнул книгу бывшего сотрудника британских спецслужб. Триста страниц разоблачений тайных козней, заговоров, интриг, массовых убийств, запланированных войн и бедствий, проводимых многочисленными «фондами», «клубами», «институтами» и прочими зашифрованными подразделениями всеохватной сети Комитета. Так вот с кем свела его судьба! Евгений пожалел, что согласился на эту встречу. Но тут же успокоил себя: он вправе ни на что не соглашаться, если это противоречит его убеждениям. Было отчасти и любопытно взглянуть на одного из вершителей судеб человечества.

В назначенный день Евгений шел от метро Октябрьская по направлению к Коровьему валу. Офис, куда он прибыл, оказался корпунктом газеты «Нью-Йорк Дэйли Ньюс». В редакции, занимавшей весь первый этаж, висел дух недавнего ремонта. Коридор, обшитый светлыми деревянными панелями в тон полированным дверям, заканчивался большим открытым настежь кабинетом, в глубине которого виднелась еще одна дверь с табличкой на английском языке. Несколько столов с компьютерами, огороженных барьерами, словно соты, пустовали, перед дверью с табличкой крупный мужчина говорил по мобильному телефону. На солидном, подстать хозяину, письменном столе стояла внушительная, со сковородку, пепельница, полная окурков, а из его проема выглядывали циклопические туфли, внушавшие невольное уважение к обладателю таких нерядовых размеров. За спинкой его кожаного кресла висела огромная, во всю стену, карта России, на которой красными флажками цвели какие-то пункты, лучи, тянувшиеся от них, как спицы помятого колеса, сходились к кружку в центре, где-то внутри которого вероятно находился и кабинет владельца карты. Хозяин быстро закончил разговор, захлопнул крышку мобильника и с улыбкой поднялся навстречу гостю. Дородность, длинный нос и седые волосы торчком над низким лбом делали его удивительно похожим на ежа, вставшего на задние лапы.

– Здравствуйте, здравствуйте, – басисто протянул он, оттопырив нижнюю губу, и Евгений узнал голос, говоривший с ним по телефону. – Джеймс Элиот, сотрудник «Нью-Йорк Дэйли Ньюс», – он протянул руку для пожатия. – Рад познакомиться, мистер Акиншин. – Губа, замешкавшись, вернулась на свое место. – Пройдемте сюда, – помолчав, пригласил он, указав на дверь с табличкой, – там будет удобнее. – Он открыл кабинет, предложил гостю занять место на кожаном диване и позвонил по мобильному. – Сэр Эдуард Бэкхем сейчас подойдет.

В ожидании сэра Эдуарда мистер Джеймс завел разговор о выдающемся открытии Акиншина, обнаружив подробности, которые можно было почерпнуть только из каких-то научных источников, в популярных газетных статьях, рассказавших о сенсационной работе ученого, этого не было. И все это время с его румяного лица не сходила медовая улыбка. Он даже высказал сожаление, сменив улыбку на печальное выражение, что такое эпохальное, судьбоносное для человечества открытие осталось почти без внимания российской научной элиты и властей. «Откуда он это знает? – напрягся Акиншин. – Ах, так это же Комитет 300, от них ничего не укроется… Может, они сами это внимание и заблокировали. Мало, что ли, у них агентов влияния и среди журналистов, и в парламенте, да и в научных кругах». Он не успел ответить мистеру Джеймсу, потому что вошел спортивного вида джентльмен, немолодой, но моложавый благодаря одежде, в темных очках такой черноты, что Евгений удивился, как в них можно обходиться без поводыря. Он протянул руку Акиншину, поздоровался по-английски и назвал себя. Совсем не таким представлял Евгений сэра Эдуарда Делано Бэкхема, явившегося не в строгом костюме, а во вполне демократичном свитере и джинсах.

– Сэр Бэкхем не говорит по-русски, я буду за переводчика, – сказал мистер Джеймс.

Евгений знал английский – столько перелопатить научной литературы на чужом языке, столько прослушать докладов на международных симпозиумах, сколько довелось ему, – это уже и сны на английском можно видеть. Но он промолчал – мало ли что. Вдруг собеседники друг с другом обмолвятся о чем-то таком, что захотят от него скрыть.

– Мы готовы приобрести ваше изобретение, – сразу приступил к делу сэр Бэкхем. – Мы знаем, что ваши власти не спешат осчастливить свой народ спасительным лекарством. У вас всегда – то средств нет, то соответствующего оборудования фармацевтических фабрик, что в общем одно и то же – деньги. У нас все это есть. И для изготовления препарата, и для клинических испытаний. На это миллионы долларов потребуются. У вас такие деньги есть? Нет. А сколько нужно времени и сил, чтобы преодолеть равнодушие!

– Это от недоверия, – ответил Евгений, дождавшись перевода. – Слишком часто люди обманывались в своих ожиданиях от разных многообещающих заявлений.

– Но сколько лет пройдет, пока вам поверят? – настаивал сэр Бэкхем. – А мы сделаем быстро. Вы получите миллион долларов. На хорошую жизнь хватит. И на работу над следующим изобретением.

Евгений качнул головой. Следующего изобретения не будет. То, что он сделал, – огромно и исчерпывающе. Что может быть важнее избавления от тяжелейшей болезни, сохранения жизни и здорового долголетия? Большего он дать не в силах. Сможет лишь совершенствовать и шлифовать уже сделанное.

Собеседники поняли его жест по-своему.

– Вам кажется, что этого мало? Хорошо, два миллиона – мы этот вопрос уладим. – Мистер Джеймс и сэр Бэкхем испытующе смотрели на Евгения, но он молчал. – Или думаете Нобелевскую премию получить? Не получите, – жестко сказал, как отрубил, сэр Бэкхем. – При таком отношении ваших органов здравоохранения, – спохватившись, добавил он.

«Не допустим, не позволим, – угадал его мысли Евгений. – У нас и там свои люди есть…» Он старался сохранять бесстрастное выражение, но от такой наглости уже с трудом справлялся со своим лицом.

– Это вопрос времени, – пожав плечами, ответил он.

– Слишком долгого, – вернулся к прежней теме сэр Бэкхем. – Миллионы больных не дождутся счастья выздороветь и жить.

Евгений хмыкнул. Как же, нужны им эти миллионы! Ничего не сделают для них представители мировой элиты, слишком уж противоположны у нее и автора цели. Акиншин стремился сохранить жизнь несчастным, заболевшим раком, члены Комитета планировали уничтожить миллиарды даже здоровых жителей планеты. Пусть умирают, и чем скорее, тем лучше. К тому же, фармацевтические корпорации выпускают супердорогие онкологические лекарства, реализуя порой с тысячекратной прибылью, и сворачивать их производство они вовсе не заинтересованы.

– А кого вы, собственно, представляете? – Евгений устремил взгляд прямо в темные очки сэра Бэкхема, прекрасно понимая, с кем имеет дело. – Кто вы? Частная компания? Фармацевтический концерн?

– Стенфордский университет.

Так. Раскрылись прямым текстом, уверенные, что большинству он неизвестен как одно из важнейших подразделений Комитета. Сердце ответило мимолетным спазмом. Евгений кивком выразил удовлетворение и попытался улыбнуться. Получилось вымученно, он так и застыл с этой вымученной улыбкой, не зная, что сказать, чтобы выглядеть заинтересованным собеседником. И от напряжения, с которым давалось ему участие в этом разговоре, он почувствовал усталость и досаду на то, что позволил втравить себя в тяжелую внутреннюю работу, пустую и никчемную.

– Хорошо, я подумаю, – с нарочитым спокойствием кивнул Евгений. – Не торопите меня.

– Конечно, конечно! – в один голос воскликнули собеседники, – подумайте, взвесьте… Но время не всегда работает на нас, иногда и против, – с приятнейшей улыбкой снова напомнил журналист и многозначительно взглянул на сэра Бэкхема. Он быстро пробормотал несколько слов по-английски, означавших «Сказать? Не слишком ли?». Сэр Бэкхем сделал едва заметное движение головой, понятное мистеру «переводчику». Лицо его по-прежнему было непроницаемым, темные очки, скрывающие глаза, довершали впечатление.

– Человек смертен, и порой внезапно, – продолжал мистер Джеймс.

– Это что, угроза? – вскинулся Евгений. В нарастающей сумятице чувств он едва не выдал свое знание английского. Сердце билось уже где-то в горле. – Но с моей смертью вам препарата не видать…

– Вот именно! – нашелся сэр Бэкхем. – Этого мы и боимся, ваша гибель нам невыгодна. Я имел в виду непредсказуемость нашей жизни. Сколько в мире несчастных случаев, стихийных бедствий, транспортных катастроф… Особенно в вашей стране – ведь наверняка у вас есть и конкуренты, и завистники…

«И это знают», – обреченно подумал Евгений.

– Я просто хотел подчеркнуть, что не стоит надолго откладывать хорошие дела, – продолжал сэр Бэкхем. – О вашем решении вы дадите нам знать через мистера Джеймса, не так ли? Вот наши визитные карточки…

Евгений согласно кивнул и поспешил распрощаться.

Сильнейшее напряжение разрядилось опустошающей усталостью. Усилия словно выпотрошили его, он чувствовал себя так, будто по нему прошлись асфальтовым катком. Зная из книги Колемана о средствах и возможностях Комитета, Евгений стал впадать в тихую панику. А тут еще этот намек на жизненные случайности… Ясное дело, они не оставят его в покое, если он не согласится на их предложение. А он соглашаться не хотел. Больших денег у него никогда не было, но он к ним и не стремился. Воспитанный в равных условиях с большинством сограждан, Евгений был невзыскателен, не испытывал потребности в роскоши, в вилле на Лазурном берегу или собственной яхте. Его помыслы сосредоточились на науке, он хотел быть автором мирового открытия, и он им стал. А теперь важнейшее дело его жизни у него хотят отнять. Если он поставит иностранцам условие – обнародовать открытие и его авторов, они на это не пойдут, Евгений был уверен в этом. Они потому и стремятся завладеть открытием, чтобы не давать делу ход. «Прекращение всех научно-исследовательских работ кроме тех, которые Комитет считает полезными» – эта одна из многих задач Комитета прочно засела в его памяти. Интересно, думал Евгений, к какому типу они относят наше с Зотовым открытие? К полезным или тем, которые надо задавить на корню? Наверное все-таки к полезным – для себя. Они богаты, счастливы и хотят так жить всегда. Остальное человечество для них мусор. Для «бесполезных едоков» возможность справиться с болезнью и выжить должна быть закрыта. То, что сейчас величайшее достижение науки окружено молчанием, доказывает, что им уже занялись.

Мысли Евгения метались в поисках выхода. Всеобщая заинтересованность здесь, в России могла бы сейчас спасти дело. Субсидии под испытания, фармацевтическое производство, мертвая хватка государства, газетный шум вокруг открытия заставили бы иностранцев отвязаться. Но как всего этого добиться?

Евгений отправился в институт, решив посоветоваться не только с Зотовым, но и со своим директором, особенно расположенным к нему с тех пор, как они с Андреем вылечили его жену.

В приемной академика Бородина кипела жизнь. То и дело кто-то заглядывал, звонил, секретарша Инга, держа у каждого уха по телефонной трубке, объяснялась с входящими мимикой и жестами. На вопросительный взгляд Акиншина кивнула – «у себя» и, прижав трубку плечом, освободившейся рукой показала на дверь кабинета, выбросив три пальца – это означало, что там трое. Войдя, Евгений увидел там троих сослуживцев, директор сделал отстраняющий жест: «Подожди». Посетители вскоре вышли, и Евгения позвали. Академик встал из-за стола, выпрямился во весь свой гренадерский рост и протянул руку для пожатия.

– Я просил тебя подождать не потому, что не хотел, чтобы ты их слышал, а чтобы они слышали тебя. Ну давай, рассказывай. По лицу вижу, что расстроен.

Евгений Иванович Бородин, тезка Акиншина, был еще не стар, но уже налезал животом на не вмещавшее его чрево брюки, носил по этому случаю просторный пиджак, застегивая его на одну пуговицу, что действительно скрадывало полноту и оставляло впечатление просто крупной фигуры. Над упитанным лицом с курносым носом красовалась шапка волнистых каштановых, чуть тронутых сединой волос. Его можно было назвать даже интересным мужчиной, если бы не сильно выступающие надбровья, переходящие в узкий лоб, – таким в школьных учебниках изображают древнего человека. Он сам подшучивал над этой чертой своей внешности и, разговаривая с хорошо знакомыми людьми, порой передавал кому-нибудь привет «от питекантропа». Несмотря на узкий лоб, что обычно не ассоциируется с высоким интеллектом, он был очень умен, проницателен и, что ценили сослуживцы, добр и отзывчив к чужой беде. «Нормальный мужик», как его характеризовали подчиненные, еще и прекрасно рисовал – стены директорского кабинета и институтские коридоры были увешаны его картинами маслом.

Оба Евгения сели друг против друга, и Акиншин подробно, в лицах рассказал о своем визите в «Вестник Академии наук» и своих тревогах, связанных с интересом иностранцев к его открытию. Бородин молча слушал, полузакрыв глаза и занавесившись надбровьями. Поднял на Евгения проясневший взгляд:

– Не горюй. Публикации у тебя будут. В журнале «Общая биология» – тоже солидное издание. Я там член редколлегии. Поговорю с редакторами и других журналов – пусть публикаций будет несколько. Сделаешь варианты с небольшими изменениями – в зависимости от направленности издания…

– А статья Сухиничева…

– С Сухиничевым шпаги не скрещивай, его статью игнорируй, как будто её и не было. Гни свою линию. На тебя, конечно, оппоненты и тут набросятся – а как же! Монополисты, «цеховики» ревниво охраняют свои методики, написанные по ним брошюры, кандидатские, докторские, и если дать дорогу тебе, признать твой метод – значит всему, что делают они, место на свалке… Думаешь, почему Сухиничев так поспешил высказаться? Он же миллионер! А кто после твоего открытия к нему пойдет? Пойдут к тебе. Между прочим, уже после публикаций к тебе повалят толпы больных – держись тогда!

– А клинические испытания? Их ведь тоже надо добиться? Придется в министерство идти…

– Придется. А там еще те «похоронщики». Они ведь считают себя важными служителями государства и здравоохранения, а на самом деле как посредники между исследователями и пациентами служат только тормозом всего нового. Люди там некомпетентные, специалисты весьма посредственные, многие повязаны личными интересами с определенными фирмами, они вроде бы лояльны, внимательны, дружелюбны к тебе, на самом же деле зорко следят, нет ли косвенной угрозы их собственному благополучию или интересам их деловых партнеров. И если она просматривается, будут месяцами держать заявки, затягивать регистрацию, отказывать по каким-нибудь надуманным поводам – приемов у них достаточно. Но без министерства, к сожалению, не обойтись.

Бородин поднялся, походил по кабинету с сомкнутыми за спиной руками, задумчиво постоял перед одной из своих картин, разглядывая коз на берегу горного потока, и повернулся к Акиншину:

– Ты вот что, зайди к профессору Ямскову Игорю Александровичу, его институт почти по соседству. Сошлись на меня. Клинические испытания когда-нибудь да будут, и нужно подготовить препараты – синтезировать найденную тобой последовательность аминокислот. Он химик и тебе поможет. А я тем временем кое с кем поговорю. Что касается иностранцев – зловещих предзнаменований я здесь пока не вижу, давай подождем, посмотрим, какие действия последуют дальше. Сейчас надо форсировать события.

Евгений ушел ободренный. Обрадованный поддержкой такого крупного ученого, он был сейчас как натянутая стрела, нацеленная на борьбу, победу, успех.

Надо действовать, действовать! Прав академик Бородин, говоря, что сейчас главное – форсировать события, думал Евгений, без устали прозванивая телефоны министерства. Он был готов умереть, но не сдаться, и несмотря на неопределенные ответы, проволочки, обманчивые обещания, просьбы позвонить в другой раз, потому что шеф занят, в командировке или на совещании, Евгений продолжал упорно добиваться приема. Наконец министр предписал заняться «вопросом Акиншина» своему заместителю, тот спустил эту обязанность еще на одну ступеньку вниз, и через месяц Евгений попал-таки на прием – к начальнику главка.

Хозяин кабинета привстал из-за стола и протянул руку для пожатия. Жестом предложил Евгению сесть и широко улыбнулся, демонстрируя свое дружелюбие. Начальник главка всегда встречал посетителей улыбкой: как знать, что за человек, чего от этого визита ждать? А тем более сейчас, когда сам министр звонил – разберись, мол, там как следует, этот Акиншин нас уже достал… А как разобраться – с плюсом или с минусом?

На этот счет указаний не было. Выходит, на собственное усмотрение… Что там у него – открытие в онкологии? Уже десятки лет ищут и что-нибудь открывают, а тему все никак не закроют. Целые институты, специальные лаборатории над этим трудятся, а тут кустарь-одиночка справился с проблемой всего мира? Сомнительно. Ну да ладно. Время покажет. Он продолжал улыбаться, показывая ровные, слегка порыжевшие от никотина зубы. «Минздрав предупреждает, – подумал Евгений, скользнув взглядом по пепельнице, полной окурков, – всех, только не себя…» Он улыбнулся в ответ, приветливый прием отозвался в душе словно предчувствием удачи. Несколько мгновений они разглядывали друг друга, пытаясь угадать, что предстоящий разговор им готовит.

– Ну-с, чем могу быть полезен? – Чиновник погладил строгих размеров щетину на подбородке и, сложив руки на столе, изобразил полное внимание. Модная небритость вызвала в памяти Евгения слова из старого анекдота: раньше джентльмен с утра был досиня выбрит и слегка пьян, а нынче – слегка выбрит и досиня пьян… Евгений даже головой мотнул – какие глупости порой приходят на ум и совсем некстати!

– Я с просьбой о клинических испытаниях моего метода лечения рака, – в который раз за эти дни повторил Евгений. – Все обоснования, а также публикации в журналах «Общая биология» и «Доклады Академии наук» я принес. – Он стал излагать суть своего открытия.

Начальник главка слушал, временами вздевая брови и склоняя голову набок – при особо любопытных выкладках посетителя. «Черт его знает, может и в самом деле открытие, – думал он. – А нам как быть? Объявлять войну всем лекарствам и облучениям? Впрочем, об этом и речи нет до испытаний. Но о них-то и есть весь сыр-бор, что-то ведь надо решать… Для начала потянем время», – призвал он на помощь извечный прием своего ведомства.

– Давайте пригласим онкологов, – подытожил он свое решение. – Я по специальности флеболог и, честно говоря, мне вникать труднее, чем профессионалам в данной теме. – Он нажал кнопку телефонного аппарата. Вошла хорошенькая секретарша. – Анастасия Антоновна, – нарочито официально обратился он к молодой особе, – пригласите ко мне… – Он назвал нужные фамилии.

Вошли двое сотрудников, вежливо поздоровались, сели напротив. Начальник главка представил им посетителя:

– Вот молодой ученый-онколог, он расскажет вам о принципиально новом подходе в лечении рака. В эксперименте эффективность его доказана.

И Евгений опять принялся за изложение своего открытия.

– Но ведь это рискованно, – сказал, выслушав, один из приглашенных. – Больной и без того деморализован, а тут испытывать на нем какие-то новые, возможно опасные штучки…

– Почему опасные? – изумился Евгений. Он замолк с открытым ртом, ошарашенный такой странной реакцией. Но тут же спохватился. – Нет ничего более безвредного! И даже полезного… Опасно испытывать на наших пациентах новые, порой с серьезными побочными эффектами лекарства зарубежных фирм, как принято в наших больницах!

– Эти испытания проводятся на добровольцах…

– За рубежом тоже есть добровольцы. Только там нельзя это делать без страховки, и в случае ухудшения состояния пациента фирма обязана уплатить ему серьезную сумму за ущерб здоровью. А у нас – пожалуйста! – Он широко развел руки. – Вреди! И без всякой страховки, по официальному разрешению Минздрава! Вот и рвутся к нам, на почти бесплатный испытательный полигон!

Начальник главка ощутил словно толчок в сердце. Это было не в бровь, а в глаз. Он как раз на днях собирался в Париж, где предстояло заключить соглашение на апробацию очередного препарата в российских больницах. Миллионы долларов отпускают там на такие цели, ему от этого тоже кое-что перепадает… Он предвкушал такие командировки в компании с прелестной Анастасией Антоновной, мысленно наслаждаясь свободой от посторонних глаз, приветливейшим обхождением принимающей стороны и возможностью сделать такие приобретения, о которых прежде и мечтать не мог… А если лечению Акиншина дать ход, кто будет приглашать его в эти дивные поездки, где он и радость получает и зарабатывает при этом!

– Надо с Сухиничевым посоветоваться, – сказал он.

Настал черед Евгения вздрогнуть от неожиданности. Сухиничев, опять Сухиничев, везде Сухиничев, нигде без него не обходится!

– Не надо, – сказал он, тяжело вздохнув. – Его мнение вы можете прочесть в «Ведомостях Академии наук». Он мой даже не оппонент, а ярый противник.

– Ну вот видите…

– Но именно клинические испытания докажут, кто из нас прав.

– Да ведь это очень дорогое удовольствие, – вставил один из приглашенных «онкологов». – Вы знаете, сколько оно стоит? – Для наглядности он потер щепотью, изображая счёт купюрам.

– Догадываюсь.

– И у вас есть такие деньги?

– Конечно нет.

– Тогда ищите спонсора.

– Молодой человек, мы имеем дело только с серьезными, известными учреждениями и фирмами, – включился в обсуждение второй «онколог». – Вы кого представляете? Ах, себя? Гм… Советую вам поехать на Запад, там вам всё сделают.

– Почему вы все ссылаетесь на Запад? Мы что, второсортные? – Евгений стал терять терпение. – Да Запад сам меня нашел! И недурную сумму, между прочим, мне предложили за ноу-хау! Вам это ни о чем не говорит?

Собеседники с интересом воззрились на посетителя.

– Ну и что вы ответили? – чуть не хором воскликнули оба. – Согласились?

– Нет! Иначе зачем бы я шел сюда? Отдать – значит потом свое же покупать у них вдесятеро дороже, как произошло со многими нашими изобретениями. Их корпорации не промахнутся! А может и не продадут никуда, ни за какие деньги – используют только у себя, для узкого круга. И такое может быть…

Окинув взглядом «консилиум», Евгений окончательно сник. Удачей тут и не пахло. Он поднялся было, чтобы уйти, но хозяин кабинета остановил его жестом. Растерянность читалась на его лице.

– Подождите. Мы же ни о чем не договорились. Оставьте вашу заявку, мы рассмотрим и сообщим.

Душа Евгения снова всколыхнулась надеждой.

– Сколько придется ждать?

– Разберем в ускоренном порядке, в течение месяца-двух.

Два месяца! Евгений мысленно ахнул. Сколько за это время может произойти непредвиденного!

Он и не подозревал, как был близок к истине.

Многоэтажный дом, где жил Евгений, стоял на берегу автомобильного потока, и по ночам он нередко просыпался от вздрагиваний кровати, пугливо трясшейся от грохота машин. Сегодня его дважды будило это «домотрясение», и он встал поздно, лишь под утро погрузившись в новый, зыбкий и неуверенный сон. Позевывая, он занялся гимнастикой, силясь разогнать тяжесть в голове. Перед глазами, привыкшими к бесконечной веренице громыхающих, звенящих, гудящих на разные голоса грузовиков, самосвалов и легковушек, за окном предстало полупустое воскресное шоссе. Это примирило его с домом, из которого ему все время хотелось переехать, но мысль, владевшая им с первых дней вселения, так и осталась намерением: его поглощала работа, а теперь и трудное дело внедрения своего открытия. Евгений вынул стопку бумаги, заправил авторучку и проделал другую подготовительную работу на письменном столе, намереваясь приняться за очередную статью в научный журнал, а потом и за обращение к властям – кому и куда именно, он еще не решил. Он не успел придвинуть кресло, как в прихожей трескуче просигналил телефон. «Наверное, Зотов, – подумал Евгений. – Хорошо бы. Сейчас так нужны его идеи…» Но это был не Зотов. – Господин Акиншин, вы уже пришли к какому-то решению? – после вежливых приветствий осведомился мистер Джеймс Элиот. – Мне только что из Лондона позвонили, интересуются… Все. Деваться некуда. Надо что-то сказать. Но что? – Вы ведь знаете, что я не один, – как можно спокойнее ответил Евгений. – У меня есть соавтор.

– Да, знаем. Как и то, что основной разработчик – это вы. Но неважно. Что это меняет?

– Он считает, да и я так же думаю, что наша работа и наши имена должны быть обнародованы.

– Нет, – твердо сказал мистер Джеймс. – Сэр Бэкхем считает, что мы вашу работу покупаем, и на этом все.

– Нет, на таких условиях мы не согласны. Первоначально вы обещали помощь во внедрении открытия. Почему это должно быть анонимно? Не потому ли, что внедрения не будет? Мы разочарованы…

– Мы тоже, – парировал мистер Джеймс. – Я доложу заинтересованным лицам. Но вы все-таки подумайте. Может быть удастся достигнуть компромисса? Подумайте, – настаивали на другом конце провода. – Как бы не пришлось пожалеть…