Преданная Рот Вероника

44. Тобиас

Перед тем, как встретиться с Амаром и Джорджем, решаю просмотреть мониторы в диспетчерской. Эвелин, вместе со своими бесфракционниками, засела в штаб-квартире эрудитов, они склонились над картой города. Маркус и Джоанна совещаются в здании на Мичиган-авеню, к северу от Хэнкок-болдинг. Надеюсь, что они оттуда никуда не уйдут.

Амар дал нам чуть больше часа, чтобы найти семью Юрайи. Поэтому у меня будет время либо на отца, либо на мать. Снежные хлопья кружатся на ветру по мостовой. Джордж протягивает мне пистолет.

— В городе опасно, — говорит он. — Верные разбушевались.

Беру пушку, даже не взглянув на нее.

— Все знакомы с планом? — спрашивает Джордж. — Я собираюсь следить за вашим продвижением из малой диспетчерской. Может, мне удастся вам помочь, несмотря на снегопад.

— А где будут другие охранники?

— Кто их знает? — подмигивает мне Джордж. — Я освободил их от дежурства. Никто не заметит, что одного пикапа нет.

— Мы прорвемся нормально, обещаю, — улыбается Амар.

Джордж пожимает руку Амару и делает нам знак выходить. Пока остальные направляются за Амаром к машине, я хватаю Джорджа за плечо. Тот удивленно смотрит на меня:

— Не спрашивай ничего, — торопливо говорю я. — Просто попроси Мэтью сделать тебе прививку? И поскорее.

Джордж только моргает.

— Давай, — подгоняю его я.

Снежинки падают мне на волосы, при каждом выдохе изо рта вырывается облачко пара. Кристина как бы случайно наталкивается на меня у самого автомобиля и незаметно опускает мне что-то в карман. Флакон. Забираясь на пассажирское сиденье, ловлю на себе взгляд Питера. Я до сих пор не понял, почему он стремится сопровождать нас, но уверен, что за ним нужно присматривать. Внутри тепло, и скоро наша одежда покрывается каплями воды.

— Нам повезло, — заявляет Амар и вручает мне стеклянный экран с яркими путаными линиями.

Всматриваюсь в картинку и понимаю, что это улицы, а самая яркая линия — наш путь.

— Машина укомплектована навигатором, — поясняет он.

— А разве нельзя просто держать курс на самые высокие здания города?

— Нельзя просто взять и поехать в город, — кривится Амар, — надо пробираться туда незаметно. Так что заткнись, парень.

Нахожу на экране синюю точку, отмечающую наше положение. Пикап трогается с места, снег падает так густо, что видимость ограничивается несколькими футами. Здания, мимо которых мы проезжаем, выглядят безжизненными. Амар ведет быстро, очевидно надеясь, что вес нашей машины не даст ему перевернуться. Наконец, сквозь метель показываются огни города. А я и забыл, как близко он расположен от нас.

— Не верил, что мы вернемся сюда, — ни к кому не обращаясь, бормочет Питер.

— Я тоже, — говорю я, и это абсолютная правда.

Война, которую Бюро намеревается объявить горожанам, почти началась. Они могли бы помочь нашим захиревшим фракциям, но они позволили всему развалиться и умереть. Только сейчас они намерены вмешаться и сохранить «генетический материал».

Нас трясет, когда Амар переезжает через рельсы, держась в тени высокой бетонной стены справа от нас. В зеркало заднего обзора я вижу Кристину. Она нервно дергает коленкой. Я так и не решил, чью память собираюсь стереть: Маркуса или Эвелин? Обычно в таких случаях я принимаю наименее эгоистичное решение, но тут такой случай, когда любой выбор затрагивает меня напрямую.

«Перезагрузить» Маркуса значит стереть человека, которого боюсь и ненавижу больше всего на свете, и освободиться, наконец, от его влияния. «Перезагружу» Эвелин — превращу ее в новую заботливую мать. В общем, я в выигрыше. Но что будет лучше для города? Уже не знаю.

Подставляю руки под вентиляционные отверстия, чтобы немного согреться. Амар ведет машину вдоль путей. Проезжаем мимо заброшенного вагона, который мы видели на пути сюда, свет фар отражается от его серебристых панелей.

Амар спокойно едет, будто никакой границы не существует. Впрочем, полагаю, для него она действительно со временем исчезла, по мере того как сам он все больше привыкал к новому миру. А мне чудится, что возвращаемся из правды в ложь, из взрослой жизни — в детство. Смотрю, как стекло и металл зданий постепенно превращаются в пустые поля. Снег продолжает идти, и я едва различаю впереди силуэты зданий.

— Где Зик? — спрашивает Амар.

— Зик с матерью присоединились к восстанию, — отвечаю ему, — поэтому я считаю, что мы найдем их там, где больше всего народа.

— Дежурный в диспетчерской сообщил, что они собираются к северу от реки, возле Хэнкок-билдинг, — размышляет Амар, потом добавляет, смеясь: — Эй, займемся зип-лайном?

— Еще чего.

Нужен еще примерно час, чтобы туда добраться.

Когда показывается Хэнкок-билдинг, я понимаю, что нервничаю.

— Ой, Амар, — доносится сзади голос Кристины, — мне действительно нужно выйти. Ну, ты понимаешь…

— Что, прямо сейчас? — сопит Амар.

— Ага. Неожиданно так захотелось.

Амар сворачивает на обочину.

— Вы, ребята, сидите здесь. И не подглядывать. — Кристина выбирается из пикапа.

Смотрю, как она проскальзывает к задней части машины, и жду. Ощущаю легкий толчок, когда она режет шину. Кристина — настоящий мастер. Потом она с улыбкой забирается внутрь и отряхивает снег с куртки. Как ни странно, получается, чтобы спасти людей от ужасной участи, все, что иногда требуется, это притвориться, что тебе позарез нужно в туалет.

Мы двигаемся еще некоторое время. Машина вздрагивает и начинает подпрыгивать, как будто мы едем по ухабам.

— Вот черт, — ругается Амар, хмуро глядя на спидометр.

— Колесо спустило? — спрашиваю я.

— Похоже на то, — вздыхает он и тормозит на обочине.

— Сейчас проверю, — говорю я, спрыгиваю с пассажирского сиденья и направляюсь к задней части пикапа.

Задние шины полностью спущены, продырявленные острым ножом Кристины. Заглядываю через заднее окно, чтобы убедиться, что есть только одно запасное колесо, а затем возвращаюсь к открытой двери.

— Спущены оба колеса, а у нас — одна запаска, — говорю я Амару. — Надо бросать машину и искать новую.

— У нас нет времени, — восклицает Амар.

— Успокойся. Я знаю, где можно раздобыть другую тачку. Давайте сделаем так: вы пойдете пока пешком, а я разыщу что-нибудь подходящее?

— Ладно, — лицо Амара светлеет.

Перед тем как отойди, проверяю, что мой пистолет заряжен. Все вылезают из пикапа, Амар дрожит от холода и подпрыгивает на одном месте. Смотрю на часы.

— Когда надо успеть сделать прививки?

— По графику Джорджа, у нас — шестьдесят минут до того, как на город сбросят вирус, — поясняет Амар. — Если ты захочешь пожалеть Зика и его мать и позволить их «перезагрузить», я не стану тебя винить.

— Нет, Амар, — качаю я головой. — Они не будут страдать, но это будут уже не они.

— Лихач всегда остается лихачом.

— Только… Ты сам помалкивай, — прошу я. — Я должен сказать все сам.

— Конечно, — улыбка Амара становится печальной.

Мои ботинки промокли, и я с новой силой чувствую холод, идущий от мерзлой земли. Собираюсь отправиться в путь, как вдруг Питер подает голос:

— Я с тобой.

— Что? Зачем? — вытаращиваюсь я на него.

— Я тебе пригожусь, — говорит он. — Город-то не маленький.

Амара пожимает плечами.

— Решайте сами.

Питер наклоняется ко мне поближе и шепчет:

— Если не хочешь, чтобы я ему настучал, не выделывайся.

И он показывает глазами на карман моей куртки, где лежит сыворотка памяти.

— Ладно, — вздыхаю я. — Но без глупостей, понял?

Смотрю вслед Амару и Кристине. Они направляются к Хэнкок-билдинг. Потом делаю несколько шагов назад и сую руку в карман.

— Я не собираюсь искать никакой пикап, — заявляю я Питеру. — Ты поможешь мне. Или мне нужно сразу тебя застрелить?

— Зависит от того, что ты собираешься делать.

Трудно мне ему ответить, ведь я сам ни в чем не уверен. Мы находимся неподалеку от Хэнкок-билдинг, направо от нас располагаются бесфракционники, Эвелин и ее коллекция сыворотки смерти. Налево — верные и Маркус. Куда я должен пойти? Но вместо этого, я спрашиваю себя, на что, собственно, надеюсь я сам?

— Собираюсь остановить революцию, — отвечаю Питеру и поворачиваю направо, а он молча следует за мной.

45. Трис

Мой брат стоит за микроскопом, глаза прижаты к окуляру. Свет, отразившись от предметного столика, бросает странные тени на его лицо, от чего Калеб кажется старше.

— Это, безусловно, она, — произносит он. — Сыворотка моделирования атаки.

— Всегда лучше узнать еще одно мнение, — говорит Мэтью.

Через несколько часов Калеба ждет смерть, а он стоит и анализирует сыворотки. Как глупо. Ясно, зачем Калеб захотел быть здесь: чтобы убедиться, что он жертвует собой по уважительной причине. Тем не менее, я его, в общем, понимаю. Шанса все переиграть тебе никто не даст.

— Повтори-ка код, — просит его Мэтью.

Код должен активировать сыворотку памяти, в то время как нажатие на кнопку вызовет ее мгновенное рассеивание по Резиденции.

— Я легко запоминаю последовательности чисел, — злится Калеб.

— Не сомневаюсь. Но когда на тебя начнет действовать сыворотка смерти, твой разум может помутиться. Нужно, чтобы цифры и действия глубоко укоренились у тебя в голове.

Калеб вздрагивает, а я таращусь на свои ботинки.

— 080712, — покорно произносит он, — и нажать зеленую кнопку.

Кара сейчас сидит в диспетчерской, чтобы добавить в напитки дежурных успокоительное, а затем, когда все будут одурманены, отключить в Резиденции освещение. Как только она провернет это, мы отправимся в Оружейную Лабораторию, невидимые в темноте для камер наблюдения. Напротив меня на столе лежит бомба, которую дал нам Реджи. Она выглядит совершенно обыденно: черная коробка с металлическими зубцами по углам и дистанционным взрывателем. С помощью зазубрин ее легко прикрепить ко вторым лабораторным дверям. Первые — до сих пор не восстановили после нападения Ниты.

— Отлично, — резюмирует Мэтью. — Теперь нам нужно только ждать.

— Мэтью, — спрашиваю я, — ты не оставишь нас одних?

— Конечно, — улыбается тот. — Я зайду за вами, когда будет пора.

Калеб раскладывает перед собой костюм химзащиты, бомбу, рюкзак и внимательно смотрит на снаряжение.

— Я вспоминаю о том, как мы с тобой играли в «Правдолюбов», когда были маленькие, — произносит он. — Я тогда сажал тебя в кресле в гостиной и задавал тебе вопросы.

— Ага, — киваю я, прислонившись к лабораторному столу. — Ты еще считал мой пульс на запястье и говорил, что, если я солгу, ты тут же все узнаешь. Вот ужас.

Калеб смеется.

— Однажды ты призналась, что стащила книжку из школьной библиотеки, а в этот момент вернулась домой мама…

— И заставила меня пойти к библиотекарше и извиниться. Она еще всегда называла всех «барышня» или «молодой человек».

— А меня она, похоже, любила. Когда я вызывался дежурить и должен был расставлять книги во время обеденного перерыва, на самом деле я просто стоял и читал. Она несколько раз замечала меня за этим занятием, но никогда ничего не говорила.

— Правда? — и чувствую внезапный укол в груди. — Я не знала.

— Мы много чего не знали друг о друге, — он постукивает пальцами по столу. — Жаль, что мы не смогли быть честными с собой.

— Мне тоже.

— И сейчас уже слишком поздно.

— Не совсем, — я выдвигаю стул и сажусь. — Как насчет правдолюбов? Я отвечу на твой вопрос, а потом ты ответишь на мой. Только честно.

Он выглядит немного сердито, но соглашается:

— Как ты разбила стаканы на кухне, хотя заявила, что хотела протереть их?

— Калеб, ты чего? — я возвожу глаза к потолку.

— Хорошо, — он откашливается. — Ты действительно простила меня?

Смотрю на свои руки, лежащие на коленях. До сих пор у меня получалось разговаривать с ним непринужденно и по-доброму лишь потому, что я гнала прочь воспоминания о случившемся с нами у эрудитов. Но то, что он сделал, невозможно простить. Боль еще жива в моем сердце. Хотя, может, я постепенно забуду те горькие события и время окончательно притупит гнев и ненависть?

— Да, я тебя простила, — твердо говорю я и делаю паузу. — Или, по крайней мере, я отчаянно хочу тебя простить. Думаю, что фактически это одно и то же.

Его лицо проясняется. Встаю со стула, уступая ему место.

— Почему ты решился на такое? Какова самая главная причина? — спрашиваю я. — Наиболее важная для тебя?

— Не надо, Беатрис.

— Я не загоняю тебя в ловушку, Калеб. Не бойся.

Между нами на матовом столе лежат выстроенные в линию костюм, взрывчатка и рюкзак. Обратного билета среди этих вещей нет.

— Наверное, у меня нет выбора. Зато я избавлюсь от чувства вины, — произносит он. — И я успокоюсь.

Мне нечего сказать.

Внезапно в углу оживает интерком:

— Внимание всем жителям Резиденции Бюро. Начать процедуру аварийной блокировки системы, активировать до пяти утра. Повторяю, начать процедуру аварийной блокировки системы, активировать до пяти утра.

Калеб и я обмениваемся тревожными взглядами. Мэтью распахивает настежь дверь.

— Черт, — говорит он. А потом, уже чуть громче, — Черт!

— Аварийная блокировка? — уточняю я. — Что-то наподобие той учебной тревоги?

— В принципе, да. Наш час настал, ребята. В коридорах царит хаос, и они собираются удвоить охрану, — отвечает Мэтью.

— Зачем? — интересуется Калеб.

— Может, они желают подстраховаться перед распылением вируса, — пожимает плечами Мэтью. — Или они нас засекли. Но если бы они знали наверняка, нас бы уже арестовали.

Смотрю на Калеба. Минуты, которые нам были отпущены, исчезают, падают, как сухие листья с дерева. Пересекаю комнату и беру наши пушки, но зуд в глубине моего сознания не исчезает. Я прокручиваю в голове то, что сказал мне вчера Тобиас. Альтруист пожертвует собой ради вас только в том случае, если для него это последний способ показать, что он вас любит. А с Калебом явно не тот случай.

46. Тобиас

Мои ноги скользят по заснеженной мостовой.

— Ты не привил себя вчера, — говорю я Питеру.

— Ты прав, — отвечает он.

— Почему?

— А зачем, собственно, мне тебе рассказывать?

Провожу большим пальцем по флакону и заявляю:

— Ты догадался, что у меня есть сыворотка памяти, ведь так? Если ты хочешь получить дозу, тебе не повредит объяснить мне причину.

Он молчит.

— Я бы предпочел просто взять ее у тебя, — бурчит он, наконец.

— Попробуй, — парирую я.

— Ты, наверное, думаешь, что хорошо умеешь драться, но ты недостаточно хорош, чтобы победить меня.

Без предупреждения он сильно толкает меня, я поскальзываюсь и падаю. Мой пистолет летит на землю, исчезая в сугробе. «Что же, пора бы мне соображать», — думаю я и поднимаюсь на ноги. Питер хватает меня за воротник и дергает, я скольжу снова, только на этот раз сохраняю равновесие и локтем бью его в живот. Он пинает меня в ногу, которая моментально немеет, хватает за полу куртки и пытается подтащить к себе.

Его рука нащупывает карман, где лежит сыворотка. Стараюсь оттолкнуть его, но у меня не получается: его положение слишком устойчиво, а моя нога до сих пор ничего не чувствует. Я концентрируюсь. Со стоном разочарования, завожу свободную руку назад и ударяю Питера в челюсть. И оно того стоило. Питер кричит и отшатывается от меня.

— Понимаешь, почему ты проиграл тогда бой? — спрашиваю я.

— Да. Ты жестокий. И ты считаешь себя особенным. Думаешь, что все вокруг — слабаки, в отличие от тебя.

Он встает, но я отпихиваю его в сторону, и он снова растягивается на снегу. А я наступаю прямо ему на горло. Наши глаза встречаются, они у него — большие и совершенно невинные.

— А ты, конечно, не особенный, — рычу я. — И мне нравится причинять людям боль. Я могу сделать самый жестокий выбор. Разница между нами в том, что я иногда сдерживаюсь, а ты нет. Ты — злой.

Перешагиваю через него и иду вниз по Мичиган Авеню. До меня доносится его дрожащий голос:

— Поэтому мне и нужна сыворотка.

Останавливаюсь, но не оборачиваюсь.

— Я устал быть таким, какой я есть, — продолжает он. — Мне надоело с удовольствием делать гадости и удивляться, что со мной не общаются. Я хочу начать все сначала.

— А по-моему, это трусость, — бросаю ему через плечо.

— Мне наплевать, — бормочет Питер.

Чувствую, как гнев, бурливший во мне, улетучивается. Я слышу, как Питер встает на ноги и отряхивает снег с одежды.

— Не пытайся повторить свой фокус, — замечаю я. — Обещаю, я дам тебе «перезагрузиться», но позже. Ничего не имею против.

Он кивает, и мы продолжаем пробираться в здание, где я в последний раз видел свою мать.

47. Трис

В коридоре — чудовищная суета. Какая-то женщина толкает меня плечом и выпаливает извинения, а я бегу за Калебом. Почему я не могу быть на несколько сантиметров выше, чтобы мир вокруг не был похож на скопище торсов.

Мы пробираемся в толпе так быстро, насколько возможно, но стараясь не привлекать к себе внимания. Чем больше охранников я вижу, тем сильнее растет внутри меня беспокойство. Рюкзак Калеба подпрыгивает на его спине в такт шагам. Сотрудники Бюро носятся в разных направлениях, но скоро мы достигнем запретного коридора, ведущего в Оружейную Лабораторию.

— Похоже, у Кары что-то не так, — говорит Мэтью. — Освещение должно быть выключено.

Киваю, чувствуя пистолет под специально надетой мешковатой рубашкой. Надеюсь, у меня не будет повода использовать его, но чует мое сердце, что стрелять придется. Я беру Калеба и Мэтью за руки, и мы втроем тормозим.

— У меня есть идея, — заявляю я. — Сейчас мы разделяемся, Калеб и я летим в лабораторию, а ты, Мэтью, устраиваешь какой-нибудь тарарам.

— Какой еще тарарам?

— У тебя же есть пушка? Выстрели в воздух.

Он колеблется.

— Давай, — шиплю я сквозь стиснутые зубы.

Мэтью достает оружие. Хватаю Калеба за локоть. Оглядываюсь и вижу, как Мэтью поднимает пистолет над головой и стреляет прямо в одну из панелей на потолке. При резком хлопке я срываюсь с места и волочу Калеба за собой. Раздаются вопли и звуки бьющегося стекла, мимо проносятся охранники. Мы убегаем прочь от спальных корпусов, направляясь к месту, где не должны находиться. Немного странно ощущать, как инстинкты и навыки лихача возрождаются во мне. Мой разум становится острее и яснее, а дыхание — размереннее. Смотрю на Калеба, ожидая увидеть, что с ним происходит то же самое, но он бледен, кровь отлила от его лица, он почти задыхается. Покрепче сжимаю его локоть, чтобы он не упал. Мы сворачиваем за угол, наши ботинки скрипят по плиткам пола. И вот перед нами пустой коридор с зеркальным потолком. Чувствую прилив торжества. Теперь уже недалеко.

— Стойте! — раздается голос.

Охранники. Они заметили нас.

— Стойте, или мы будем стрелять!

Калеб вздрагивает и поднимает руки, я тоже. Мельтешение мыслей в голове замедляется. Но сейчас я не вижу в Калебе того трусливого парня, оправдывающегося за то, что продал меня Джанин Мэтьюз. Рядом со мной мой брат, который подбадривал меня, когда наша мать сломала запястье. Возле меня — Калеб, который в ночь перед Церемонией указал мне, что надо делать свой собственный выбор. Я думаю о том, какой он на самом деле замечательный: умный, увлеченный, внимательный, тихий, серьезный и добрый. Мы с ним две части одного целого, и так будет всегда. Я не принадлежу ни альтруистам, ни лихачам, ни даже дивергентам. Надо мной не имеет власти ни Бюро, ни Город, ни Округа. Я вместе с людьми, которых люблю, а они — вместе со мной. Именно это, а еще — моя верность и создают мою собственную личность.

Я люблю своего брата. А он, Калеб, содрогается от ужаса при мысли о близкой смерти. И теперь я могу лишь повторить то, что сказала ему совсем недано: я бы никогда не повела тебя на твою собственную казнь.

— Калеб. Дай мне рюкзак.

— Зачем? — недоумевает он.

Засовываю руку под рубашку, достаю пистолет и навожу на него.

— Калеб.

— Трис, нет, — качает он головой. — Нет, я тебе не позволю…

— Брось оружие, — орут охранники из конца коридора.

— Я смогу противостоять сыворотке смерти, — продолжаю я убеждать Калеба. — А ты — нет. В общем, дай мне рюкзак, или я раню тебя, а потом все равно заберу его.

И я повышаю голос так, чтобы меня слышали охранники:

— Он — мой заложник. Не подходите, или я убью его.

Калеб становится очень похож на нашего отца: его глаза смотрят устало и грустно, на подбородке виднеется тень щетины. Руки у него дрожат, когда он снимает со спины свою ношу и протягивает ее мне. Я закидываю рюкзак на плечо. Потом медленно отхожу, стараясь двигаться так, чтобы он оставался между мной и солдатами.

— Калеб, я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Беатрис, — отвечает он, его глаза блестят от слез.

— Немедленно на пол! — демонстративно кричу я.

Калеб падает на колени.

— Если я не выживу, — говорю я ему, — передай Тобиасу: я не хотела его бросать.

Я чуть отклоняюсь и целюсь в одного из охранников. Вдох. Замереть. Выдох. Огонь. Слышу стон боли и кидаюсь в тень, звуки выстрелов звучат в ушах. Мечусь от стены к стене, чтобы им труднее было в меня целиться, а затем ныряю за угол. Пуля свистит прямо рядом со мной, но не задевает.

На бегу снимаю рюкзак, открываю молнию, вытаскиваю бомбу и детонатор. Позади меня раздается громкий топот. Мчусь изо всех сил. Каждый шаг гулом отдается в моих внутренностях. Наконец, снова сворачиваю. Там, около дверей, развороченных налетом Ниты, вытянулись в струнку два охранника. Прижимаю взрывчатку к груди свободной рукой и стреляю в них: первому попадаю в ногу, а второму — в грудь. Раненый тянется за оружием, и я опять прицеливаюсь, стреляю и на миг зажмуриваюсь. Он больше не двигается.

Достигаю дверей. Цепляю бомбу к металлической планке возле створки, и зажимаю зубцы коробки, фиксируя ее. Потом лечу назад, сажусь на корточки, нажимаю кнопку детонатора и закрываю уши ладонями. Звук взрыва вибрирует в моих костях. Хотя бомба и небольшая, мощь ее взрыва швыряет меня на пол. Пистолет выпадает у меня из руки и отлетает. Я в шоке замираю, а на меня сыплются осколки стекла и металла. Когда пытаюсь встать, голова у меня кружится и гудит. В коридоре появляются охранники. Кто-то открывает огонь, и пуля попадает мне в руку, не задев кость. Вскрикиваю. Перед глазами мелькают круги. Я, спотыкаясь, бросаюсь вперед и вбегаю в помещение.

Я в вестибюле со множеством опечатанных дверей со смотровыми окошками. За ними — Оружейная Лабораторию, ряды приборов и непонятных устройств и полные ампулы, подсвеченные снизу, как на выставке. Что-то шипит. Понимаю, что сыворотка смерти распространяется по комнате, но у меня нет времени надевать защитный костюм. Я знаю, просто знаю, что смогу уцелеть. Я выживу.

48. Тобиас

Штаб бесфракционников, который для меня все еще остается штабом эрудитов, кажется очень мирным. Ничего, кроме светящихся окон, не намекает на то, что внутри есть люди. Останавливаюсь перед входом и недовольно хмыкаю.

— В чем дело? — спрашивает Питер.

— Ненавижу это место, — отвечаю я.

Он убирает с глаз мокрую челку.

— Так что мы собираемся сделать? Разобьем окно? Или поищем заднюю дверь?

— Я просто зайду и все. Я же ее сын.