Портрет синей бабочки Заровнятных Ольга

Глава 13

Двойное свидание

С того прихода Дины ко мне прошло довольно много дней – недели две, не меньше, а ничего не происходило. Я сделала вывод, что Дина просто не может отказаться ни от Дрозда, ни от Никиты в пользу нашей дружбы или в пользу одного из них.

От мамы мне тогда здорово влетело. Ну еще бы! Я заставила бедную Диночку мерзнуть в подъезде! И как это невежливо вести разговор из-за двери! И что между нами вообще происходило, хотела бы мама знать… Я и сама бы хотела знать, но мне оставалось удовольствоваться одними доводами.

Я совершенно отвыкла от Дины. Отсев от нее за другую парту, я даже почувствовала себя свободнее. Меня, к примеру, не стеснял теперь вездесущий запах ее духов. Помню, однажды из-за этого запаха я совершила одну из глупейших ошибок в своей жизни.

Мне и нравилось, что Дина пользуется духами, и претило это, потому что – да-да, это было слишком женственно, да и я себе подобного позволить не могла. Но как-то раз, когда я была в классе шестом, меня словно дернуло что-то. Я умыкнула у мамы флакончик духов и обильнейшим образом смочила свой шарф.

Шарф у меня был цветной, с неопределенным рисунком. Он был не из натуральной шерсти, а из каких-то искусственных волокон – думаю, еще и это сыграло определенную роль. Почему я смочила духами именно шарф? Потому что никто мне не объяснял, что слегка помазать духами нужно мочки ушей, ну еще можно капнуть капельку на запястья… Я чувствовала, как нежнейший аромат исходит от Дининого шарфика, когда она легким движением снимает его с шеи, – и сделала соответствующие выводы.

Не решившись оставить в раздевалке свой ароматный шарф, который теперь, словно амулет, должен был привлечь ко мне всеобщее внимание, я взяла его с собой в класс, а там запихнула в парту. Когда я шла по улице в школу, я едва чувствовала идущий от меня запах маминых духов. Но в конце первого урока меня уже выворачивало от него наизнанку.

По классу начали витать подозрительные шепотки, смех… Никто не мог сообразить, откуда идет этот сумасшедший запах. Так я поняла, что даже приятное в огромном количестве может быть омерзительно. Словом, все хорошо в меру.

Когда все ушли на обед в столовую, я выкинула шарф в мусорное ведро в туалете и молила бога, чтобы мама не спохватилась, куда он подевался. Она спохватилась, но лишь через несколько дней, заметив, что я хожу с голой шеей. К тому времени мое волнение из-за всей этой истории улеглось, и я смогла, лишь чуть покривив душой, сказать, что оставила его где-то в школе.

В общем, важно одно: из-за Дины я периодически попадала в какие-то нелепые ситуации. Мы с ней были абсолютно несовместимы, пора было это признать. Когда на парте по соседству со мной больше не лежали пенал-косметичка, похожий на уменьшенную копию дамской сумочки, ручка с искусственным цветком на конце, розовая резинка для карандашей в виде сердечка, с меня словно спали оковы. Соседство всех этих вещей как будто обязывало и меня к определенному образу поведения, преувеличенно женственному.

Дина, к слову сказать, ничего не потеряла, лишившись моего соседства. И если я теперь сидела одна на предпоследней парте, то она постоянно меняла своих соседок, пересаживаясь от одной к другой. Я словно имела возможность теперь рассматривать ее с разных сторон: вот она сидит в третьем ряду, ближайшем к двери, так что мне плохо ее видно. Она уселась рядом с Ирой – той самой девушкой в очках, которую все сторонились. Бедная Ира была настолько польщена вниманием общепризнанной красавицы, что с их парты периодически доносился ее заливистый хохоток. Уж не знаю, чем ее так смешила Дина, вполне вероятно, что Ира похохатывала от волнения.

Когда она сидела на среднем ряду, я видела ее затылок, ее блестящие от лака черные волосы, уложенные на затылке в замысловатые кольца. Наверное, так же чувствует себя брошенный ревнивец – я наблюдала за ней, ощущая уколы то ненависти, то горечи. За годы нашей дружбы Дина стала мне близка, как сестра, может, поэтому я позволяла себе критиковать каждый ее шаг. Когда Дина сидела на среднем ряду, за две парты впереди меня, вместе с Наташей, такой же красавицей, как она, девчонки все уроки обменивались записками – и это напоминало мне, как Дина в свое время писала записки мне.

Когда же она сидела в первом ряду, ближайшем к окну, я даже ощущала что-то типа влюбленности. Сильных заморозков давно уже не было, все чаще сквозь серые облака проглядывало яркое весеннее солнце, его лучи играли в Дининых волосах, словно переливающиеся на рассвете капельки росы на листьях.

Словом, я настолько запуталась в своих чувствах по отношению к Дине, что избегала ее уже не из-за того, что не хотела с ней общаться, а из-за того, что боялась – подойди ко мне Дина и начни разговор, и я сдамся. По этой же причине я перестала ходить в гости к Дрозду за уроками игры на гитаре. После того как я наткнулась у него на Дину, я опасалась, что эта случайность может повториться снова. А разговаривать с Дроздом о Дине я не хотела, сплетничать – это было, знаете ли, совсем не мое.

К сожалению, из-за того что я рассталась с Диной, я стала очень мало гулять. Раньше Дина таскала меня по разным магазинам, мы могли и просто болтаться с ней по улицам, нарезая круги и болтая, болтая… Болтала в основном она, но я же поддакивала, я чувствовала себя нужной.

Теперь одиночество связало меня по рукам и ногам. Ходить одной по улицам было невыносимо скучно. А ведь так тянуло вдохнуть пропитанный солнцем и влагой от испаряющегося снега воздух, но, увы, наслаждаться им я могла, лишь вздыхая под открытой форточкой. Что я и делала, сидя в своей комнате у окна после школы, словно какая-то несчастная царевна.

– Сашуля, к тебе гости, – сказала как-то раз мама, заглянув ко мне.

Я так задумалась, что и не слышала, чтобы звонили в дверь. А может быть, в нее постучали? Как бы там ни было, мамин вид не предвещал мне ничего хорошего. После ее вздернутых бровей и общего торжества на лице я ждала, что в комнату заглянет как минимум принц. Сразу на белом коне, да. Принцем оказался Никита.

Я буквально приросла к стулу. Оставалось надеяться, что мне удастся как можно быстрее спровадить этого нахала и что мама не догадается потчевать его чаем. После того вечера Восьмого марта мы ни разу с ним не заговаривали. А когда я увидела его провожающим Дину до подъезда Дрозда, я и вовсе внесла Никиту в список самых гадких людей во всем мире.

Остановившись на пороге, Никита словно застрял, не решаясь ни пройти в комнату, ни повернуть назад. Как все-таки меняют людей дурные поступки! Теперь он совсем не казался мне тем красавцем, каким я увидела его в первый день появления в нашем классе. Да, у него был все тот же румянец на щеках, широкие плечи и светлые, почти белые волосы – ничего не изменилось. Вот только если раньше благодаря своей внешности он чем-то напоминал мне сказочного богатыря, то теперь скорее был похож на фрица из фашистской армии.

Никита окинул взглядом мою комнату, затем перевел его на меня, словно я была всего лишь частью интерьера. Я даже подумала, что вот сейчас он, как и в прошлый раз, пойдет вдоль стены, изучая надписи на ней. Ситуация напоминала сценку из театра абсурда.

– Может, гулять пойдем? – буркнул Никита и тут же отвел от меня взгляд.

Можно подумать, из него палкой это предложение выбили! Я вспыхнула от возмущения. Вместо того чтобы извиниться передо мной за тот удар, которым он меня наградил Восьмого марта, и за обидное прозвище, он, будто перепутав меня с кем-то, зовет гулять!

– Я – с тобой? – задыхаясь от обиды, уточнила я.

– Да, – не глядя на меня, ответил Никита.

– Ты даже не извинился… – начала было я гневную тираду, но Никита резко прервал меня:

– Извини.

Вот так просто, да. Не дав мне возможность обрушить на него все, что накопилось. И как после этого в чем-то обвинять? Что-то требовать? В этот момент в комнату из-за плеча Никиты заглянула мама и все же сделала то, чего я опасалась, – предложила чай!

– Нет-нет, мы сейчас уходим, – торопливо ответила я за Никиту.

Ладно, решила я, скрипя зубами, я его выпровожу, сделаю кружок вокруг дома, чтобы маму ввести в заблуждение, и на этом мои мучения закончатся. Дружить с Никитой я не собиралась. Я, видите ли, была для этого слишком злопамятна. И я сейчас не шучу. Я не могла простить людям их проступки, если они действительно в них не раскаивались.

– Жду тебя на улице, – безапелляционно заявил Никита и вышел.

Меня просто разрывало от ярости. Я наспех поменяла домашние треники на джинсы и пошла в прихожую одеваться, но тут на моем пути встала мама. Да, в буквальном смысле она перегородила мне дорогу.

– За тобой зашел парень, – внушительно произнесла мама, и у меня зашевелилась надежда, что она поведет себя как мама Дины – скажет, что мне рановато гулять с парнями, и все дела… Но мама закончила торжественно: – Ты просто обязана выглядеть как нормальная девушка! Иди ко мне в комнату.

Тяжело вздохнув и понятия не имея, что там задумала мама, я пошла к ней. На мамином туалетном столике перед высоким зеркалом стояла разная женская дребедень: несколько помад разных цветов, лаки для ногтей, жидкость для снятия лака и молочко для снятия макияжа, пудра, тушь, карандаш для глаз. Различные кремы я даже перечислять не берусь. Не понимаю, как мама не путала их. Хотя, может, и путала…

– Сядь поближе к окну! – скомандовала мама.

Я села… и тут началось. Первым делом мама прошлась карандашом по моим бровям, затем тушью по ресницам, затем мягкой пуховкой, припудрив мне нос, щеки и подбородок… От пудры приятно пахло, я глубоко вдохнула и расчихалась.

Мама терпеливо выждала, и тут я заметила тюбик розовой помады у нее в руках. Этого я ей позволить уже не могла!

– Ну только не помада! – Я закрыла лицо ладонями и, выглядывая через щелочки между пальцами, пробралась мимо мамы в прихожую.

– Волосы причеши! – крикнула мне мама вдогонку.

Я наспех прошлась щеткой по волосам, оделась-обулась и вылетела из квартиры, пока мама не настояла на своем. Лететь пришлось недолго – я уже говорила, что мы живем на первом, но едва я открыла дверь подъезда, меня ослепило яркое солнце… и выбил из колеи Динин возглас:

– Ой, Саша, ты сегодня такая красивая!

Дина сидела на лавочке. В прямом смысле, вся целиком: ноги она поставила на лавку, а сама уселась на спинку. Никита сидел рядом с ней, скопировав ее манеру. Или это она его скопировала. Или оба они скопировали кого-то еще… не важно! Это была какая-то мода: я не раз замечала, что многие сидят именно так, взобравшись на лавку с ногами.

Дина с Никитой сидели рядом, как две курицы на насесте, и мне стало обидно за бабушек из нашего подъезда, которые вый-дут подышать свежим воздухом и на солнышке косточки погреть – и сядут на грязную лавку.

Вздернув нос, я прошла мимо, делая вид, что не заметила Дину. И возглас ее не слышала! Я уже поняла, что Никита не просто так ко мне зашел, это Дина его заслала из опасения, что я ее опять за дверью стану держать. Хороший ход, что я еще могу сказать.

Меня переполняло чувство могущества. Возможно, это было всего лишь из-за того, что Дина сделала очередной шаг к примирению, пошла мне навстречу. Да еще и Никиту заставила извиниться. Дина ведь была далеко не дура и, скорее всего, понимала, что я жду от него раскаяния. Интересно, долго ли она уговаривала Никиту и что она ему за это пообещала?..

Я все поглядывала на почки деревьев, но они еще не начали распускаться. Зато кое-где проглядывала первая травка. Снег еще лежал на земле, правда, очень тоненьким слоем, словно скатерть на праздничном столе. А травка проглядывала в основном там, где близко к земле пролегала теплотрасса. Свежая зеленая поросль напомнила мне те робкие, неумелые звуки, которые я извлекала из гитары Дрозда. Я смотрела на траву с нежностью, как на что-то родное, очень близкое именно мне.

Неожиданно меня догнала Дина. Она пошла с левой стороны, старательно ускоряя шаг. Ей это было нелегко – каблуки-то у нее были ого-го! Дина то и дело спотыкалась, но шла рядом, не жалуясь и не требуя сбавить ход.

По топоту за моей спиной я сообразила, что Никита тоже следует за нами. Наконец и он догнал нас и пошел справа от меня. Окружили!

Дина лепетала что-то по поводу хорошей погоды, ранней весны и прочего в этом роде. Я ее особо не слушала, я была настороже. И вот, миг настал! Дина вдруг перестроилась и вклинилась между мной и Никитой, взяв его под ручку. Не смогла удержаться, да.

Мне стало смешно. Я резко присела, делая вид, что поправляю шнурки на ботинках. Долго поправляла, пока Дина не отцепилась от Никиты и он в нетерпении не отошел от нее на пару шагов. Тогда я встала между ними, и мы продолжили путь. И что вы думаете? Не прошло и пяти минут, как Дина вновь перестроилась, вклинившись между нами!

– А давайте в кафе посидим! – предложила Дина, задыхаясь от быстрого шага.

– Я денег с собой не взяла, – равнодушно ответила я.

– Я тоже не взял, – буркнул Никита.

– Ну давайте просто где-нибудь посидим, – попросила Дина и схватила меня за локоть, останавливая. – Смотрите, хорошие лавочки! Может, на них остановимся?

– Я лучше рядом с ними остановлюсь, – подчеркнула я слово «рядом». – Не хочу, чтобы кто-то после меня испачкал одежду.

И я первой села на лавку. Дине ничего не оставалось как последовать моему примеру. Никита остался маячить перед нами. Мы сидели возле детского городка. Кажется, еще совсем недавно я носилась по нему с мальчишками в догонялки. Пока эти обормоты не решили, что стали взрослыми.

Городок был замечательный, деревянный. Такие сейчас редко где сохранились. В нашем городе я знала лишь один и любила сюда приходить, это наталкивало меня на детские воспоминания.

Отдышавшись, Дина встала и пошла прохаживаться по городку походкой манекенщицы, меся сапогами грязь, и без того превращенную многими детскими ножками в жидкое пюре, какое подают в детском саду. Я сразу поняла, что Дина прохаживалась специально для Никиты, словно гипнотизируя его мерной поступью красных сапог. Он следил за Диной горящим взглядом, не замечая ничего кругом.

Наконец Дина замерла рядом с деревянной фигурой медведя. Знаете, бывают такие резные, в человеческий рост. Наш мишка был вырезан с чашей в руках, в которую родители нередко сажали своих детишек, чтобы сфотать их на память. Так что слова, которые я услышала от Дины, меня не удивили:

– Саша, а у тебя сотовый с собой? Сфотаешь нас с Никитой?

Да пожалуйста. Мне-то что… Я достала свой телефон и нацелила на Дину. Никита подошел к медведю, уселся на чашу… А Дина уселась к Никите на колени, обняв его за шею! Отличная композиция. Скромная, главное.

– Скинешь мне потом фоточку на мыло, – распорядилась Дина.

Вот теперь я ее узнавала вполне. Видимо, подруга решила, что миссия примирения прошла успешно и можно уже расслабиться. Она взяла Никиту под ручку и, уверенная в том, что я направлюсь следом за ними, вальяжно пошла с площадки.

Меня так и подмывало развернуться и незаметно уйти домой. Солнце припекало, и хотя по обочинам дороги повсюду еще лежал пласт почерневшего снега, весь асфальт был влажным. Мои ботинки намокли, потому что я волей-неволей наступала в мелкие лужи. К тому же, несмотря на солнце, весенний ветерок пронизывал мою куртку насквозь, и я продрогла.

К счастью, Дина первая спохватилась, взглянув на часы:

– Ой! А мне идти пора… Ну все, всем пока! – Она мило улыбнулась нам на прощание, но Никита, как жалкая собачонка, поплелся за ней. – Никита, ты, может, Сашу проводишь? – неуверенно предложила Дина.

– Нет-нет, – усмехнулась я. – Я уж как-нибудь сама.

Не дожидаясь Дининых указаний на мой счет, я наконец-то оторвалась от этой приторно-сладкой парочки и пошла в сторону дома. Уже на подходе к моему подъезду меня остановил телефонный звонок. Жар продрал меня, продрогшую до костей, когда я узнала голос Дрозда.

Не буду ходить вокруг да около, тем более что большую часть нашего разговора я не запомнила. У меня как туман какой-то перед глазами стоял, пока я с Дроздом говорила. Целью его звонка было приглашение меня на встречу! Я согласилась, чувствуя, что у меня все плывет перед глазами. Наверное, все же простыла…

Встреча была назначена у того самого кафе «Буратино», к которому я так неумело пыталась заманить своих одноклассников на День всех влюбленных. До нее оставалось всего минут пятнадцать. Собственно, почему до «нее»? До «него»! До моего первого в жизни свидания.

Я летела к «Буратино» как на крыльях. Дина сказала, что я хорошо выгляжу, кажется, даже назвала меня красивой… Жаль, что я поторопилась и не успела оценить результат маминых трудов, посмотревшись в зеркало. От быстрого шага волосы мои развевались за спиной, как у моделей в многочисленных рекламах.

Еще издали я заметила у «Буратино» знакомые красные сапоги. Я пришла чуть раньше назначенного Дроздом времени, но Дина успела на свидание прежде меня. Это была просто чертовщина какая-то! Выходит, что либо Дрозд решил разыграть нас обеих, как я одноклассников, либо Дина пришла на свидание с кем-то другим. Мне нравился второй вариант.

Я не желала сталкиваться с ней нос к носу в такой важный для меня день. К тому же кто знает, как повел бы себя Дрозд при виде нее.

Вдруг в нем вспыхнули бы старые чувства, и я опять осталась бы с носом? Поэтому я бросилась к дому Дрозда, рассчитывая перехватить его по дороге и зловредно желая, чтобы Дине накапала весенняя капель с крыши «Буратино» на ее налакированные волосы.

Глава 14

Портрет

Дрозда дома не оказалось. Дверь мне открыла Вита и радушно пригласила войти. Я вошла, хотя у меня и упало все в душе. Ладно, подумала я, может, мы с ним разминулись. Может, он еще и домой заскочит перед «Буратино». Звонить Дрозду и сообщать, что я у него дома, я не решалась. Меня обуревали двоякие догадки.

Допустим, Дрозд решил разыграть нас с Диной, решив, что это очень забавно. Наверное, он рассчитывал, что мы с Диной со смеху умрем, когда увидим вместо Дрозда у «Буратино» друг друга. А если нет?..

Если все это действительно было лишь совпадением и Дина ожидала у кафе какого-то другого парня – да сколько же их у нее, в конце-то концов?! – то звонить Дрозду сейчас и предупреждать его, что я у него дома, и вовсе было бессмысленно. Хотя бы потому, что тогда Дрозд самолично имел бы возможность убедиться, что Дина наставляет ему рога.

С другой стороны, если бы парень Дины не пришел, как не пришла я на встречу с Дроздом, выходило, что я сама толкнула Дрозда в объятия Дины. Развратные, бессовестные объятия! Этот вариант беспокоил меня больше всего. Но все, что мне теперь оставалось, – ждать возвращения Дрозда домой.

Вита, заметив мое состояние, отвлекала меня от грустных дум как могла. Что за чудесный ребенок! Я даже подумала, что, будь Вита одного со мной возраста, мы бы были с ней лучшими подругами. Такими, какими никогда не были – и, видимо, уже не будем – с Диной.

Я наконец-то увидела комнату Виты. Спер-ва-то она проводила меня в комнату Дрозда, и я едва не разревелась там, оставшись в одиночестве и представляя себе, как Дрозд в этот момент, вероятно, обнимается с Диной, и я нахожусь в этой комнате, заменявшей мне собственную, в последний раз.

Я окинула взглядом висящие на стенах и ставшие мне родными плакаты Цоя, Кинчева и Летова. Они словно были свидетелями моих первых уроков игры на гитаре, наблюдали за мной, как каждый день наблюдали за Дроздом. Интересно, что им довелось повидать? И были ли они так же настроены против связи Дрозда с Диной, как я?

На столе лежали вразброс стопки тетрадей, учебников, альбомные листы. Я прикоснулась к ним, как, наверное, прикасался каждый день Дрозд. Мне было невыносимо тоскливо.

Вита, стоя на пороге комнаты, окликнула меня и предложила подождать Дрозда у нее. Я с радостью согласилась. Давно уже мечтала заглянуть в комнату к этому взрослому ребенку.

Войдя к Вите, я была поражена. Нет, не то слово. Да у меня вообще нет слов, чтобы описать мои чувства! Это как если бы вдруг оказаться совсем в другом мире. Мне, между прочим, тут же стало стыдно за себя. За свою комнату. Ведь говорят же, что не место красит человека, а человек место. Мои модные обои с иностранными слоганами на них говорили не о моей эрудированности и знании других языков, а всего лишь о желании выпендриться любой ценой. С тем же успехом я могла выйти из дому, обмотавшись туалетной бумагой и считая себя при этом непревзойденным оригиналом.

Комната Виты была обклеена светло-зелеными обоями. И в этом не было бы ничего необычного, если бы обои не были разрисованы. Не знаю, какого художника нанимали родители Виты, чтобы оформить ей комнату, но я о таком могла только мечтать. На обоях «росли» деревья, почки на них, в отличие от настоящих деревьев, тех, что были за окном, уже распустились, но листва была еще совсем молодая, нежного зеленого цвета.

Картина на стене изображала весну с ее талым снегом, молодой травой – так и хотелось сказать «неоперившейся», как желторотый птенец. Кстати, птенцы на картине тоже присутствовали – на одном из деревьев, близко к потолку, было нарисовано гнездо, на ветке рядом с ним сидела чудесная птичка раза в два больше воробья, с черным опереньем и желтым клювом. Из гнезда виднелись маленькие птичьи головки с разинутыми клювиками, словно готовые расцвести цветы.

В целом картина была залита солнцем, оно играло, оставляя отблески на листьях, на птичьем оперенье, на крохотных лужицах, больше похожих на разлитые по земле облака, тоненьком ручейке, в котором какая-то девочка, напоминающая Виту черными волосами, запускала кораблик.

– Никак ему портреты не даются… – заметив, что я смотрю на нарисованную девочку, с сожалением произнесла Вита.

– Все равно очень похоже получилось! Это же ты нарисована? – догадалась я.

– Да, – просто ответила Вита и спросила: – Тебе понравилось? Хочешь, он и тебе комнату разрисует?

– Мне сперва обои поменять нужно, – призналась я. – А мама может этого не разрешить…

– Да, обои – это целая история, – согласилась Вита. – Но можно и на ватмане картину нарисовать и на старые обои наклеить! – тут же озарило ее, и я не переставала удивляться, до чего Вита сообразительная.

– Будет как настоящая картина, да, – улыбнулась я.

– Будет как окно в другой мир, – очень серьезно поправила меня Вита. – Твой мир, – уточнила она. – Попросишь – и он нарисует все, что ты бы хотела вокруг себя видеть. Кстати, что бы ты хотела? – с интересом спросила Вита. – О чем ты мечтаешь перед сном?

Она смотрела на меня так проницательно, что я смутилась. Первое, что мне пришло в голову, – ответить, что я мечтаю о зиме. Но это было бы неправдой. Я уже соврала так разок на уроке русского языка, тогда эта ложь не просто прокатила, меня, как оригиналку, поставили в пример всему классу. Чего я, собственно, и добивалась. Тогда тема сочинения была «Мое любимое время года». Все писали про лето. Я в противовес всем решила написать о зиме, хотя она никогда мне не нравилась.

Вите я не смогла бы соврать. Смогла бы, но мне потом всю жизнь было бы стыдно за мой поступок. Поэтому я сказала правду, хотя и чувствовала себя ужасно неловко перед этим ребенком, который, как оказалось, был намного старше и умнее меня.

– Вообще-то мне больше нравится лето… И я никогда не была на море… – смущенно призналась я. – Но твоя весна мне тоже очень нравится. – Я кивнула на картину, покрывавшую всю стену.

– Это не моя весна, – призналась Вита и сказала то, от чего я онемела на несколько секунд: – Это мой братец нарисовал, даже у меня не спросил!

– Как… – Я силилась сформулировать поразивший меня факт, но все слова потеряли смысл. – Брат?..

– Ну да. – Вита внимательно посмотрела на меня. – А ты не знала, что он рисует?

Откуда ж мне было знать… Я начинала думать, что Дрозд талантлив во всем, и понимание этого наполнило мое сердце горечью – не потому, что я, по сравнению с ним, была бесталанна, а потому, что могла навсегда потерять дружбу с этим человеком, если он вот-вот вернется домой с моей подругой.

– А ты умеешь рисовать? – спросила Вита.

– Нет, – глухо ответила, чувствуя себя пустым местом.

– Я тоже, – простодушно призналась Вита, но тут же добавила: – Зато я кукол умею делать!

– Не люблю кукол, – поморщилась я, а потом до меня дошел смысл сказанного: – Как это? Ты сама делаешь кукол? Из тряпок, что ли?

– Ну почему сразу из тряпок, – улыбнулась Вита. – Вот, смотри!

Вита указала на подоконник, и мы с ней одновременно подошли к окну. Весь подоконник был заставлен крошечными горшочками для цветов, только вместо цветов в них сидели куклы. Но не те куклы, которых все привыкли видеть, а совершенно особенные, ни на что больше не похожие.

– А что у них на голове? – спросила я, не веря своим глазам.

– Трава, – радостно ответила Вита. – Хочешь потрогать?

Вместо обычных для кукол волос у Витиных на головах действительно росла трава. Совсем крохотная, она пробивалась через мелкую сетку. Я очень осторожно притронулась к ней ладонью, но даже не успела понять, колючая она или мягкая, как отдернула, опасаясь случайно помять.

– Они так и называются, куклы-прорастайки, – просветила меня Вита. – Я вообще очень люблю цветы, да и любую растительность. Это мама мне подсказала, что такие куклы существуют. Я вообще люблю что-то мастерить, создавать. Я делаю кукол, а братец помогает мне разрисовывать их лица.

– Какие вы молодцы! – искренне похвалила я.

– Я и тебя могу научить, это просто! – Вита так открыто смотрела на меня, ожидая положительный ответ, что я поспешила согласиться, хотя и была убеждена, что у меня ничего не получится.

– Я, наверно, пойду, – неуверенно сказала я, понимая, что слишком задержалась в гостях у этой замечательной семьи.

– Да он сейчас придет уже! Ты иди к нему в комнату, я ему с домашнего позвоню, уточню… – пообещала Вита.

У меня все похолодело внутри от ее слов. Вот сейчас все и решится. Сейчас Вита войдет в комнату Дрозда и огорошит меня новостью, что Дрозд вернется еще не скоро, что он очень занят, что ему еще девушку надо до дома проводить…

Я стояла у стола Дрозда в его комнате, дрожащими от волнения пальцами перебирая разложенные как попало альбомные листы. Не подумайте, что я копалась в его вещах! Боже упаси! Мне бы и в голову такое не пришло. Но мне очень нужно было на что-то отвлечься, у меня даже черные точки замелькали перед глазами – вот как я переживала!

– Он вернется с минуты на минуту! – радостно сообщила мне Вита, заглядывая в комнату. – А это его рисунки, наверное. – Она указала кивком на листы под моими руками, и я только тогда сосредоточила на них взгляд.

Это были потрясающие рисунки. После слов Виты я взяла их в руки, чтобы получше рассмотреть. Мне кажется, так мог рисовать только настоящий художник. На одном из листов был изображен самолет – ну еще бы, что еще рисовать парням, как не технику! – я даже невольно улыбнулась. На другом – оживленная улица, тона взяты серые, лица людей невозможно различить. Третий рисунок едва не выпал у меня из рук, так я разволновалась. С чего это Вита взяла, что Дрозду плохо даются портреты? Мой портрет, который я держала в руках, удался ему в совершенстве – насколько я представляла себя со стороны.

Глава 15

Хвост

Пора было сматывать удочки. В таком возбужденном состоянии я не то что с Дроздом – с собственной мамой не смогла бы поговорить. Торопливо сложив листы обратно в кучу, я кинулась из комнаты. На полдороги вернулась, хорошенько разворошила их – кажется, именно в таком беспорядке они до меня лежали. Со стены на меня с удивлением взирали рок-звезды. Я показала им язык: их, может, и фотографируют каждый день всяческие папарацци и поклонники, но вряд ли кто-то из сопровождающей их толпы с таким старанием рисует их портреты. Для этого нужно не поклоняться – для этого нужно…

И тут я задумалась. Нужно что? Что нужно, чтобы нарисовать портрет человека, если тебе за это не платят, не прельщают славой? Если ты знаешь, что твою работу, возможно, никто никогда не увидит и не оценит по достоинству? Ради чего тогда стараться и с таким тщанием прорисовывать черты лица едва знакомого человека, с которым ты толком даже и не успел еще подружиться?

В этот момент в дверь позвонили. Вита стрелой промчалась открывать. Судя по ее скорости и ловкости, она наверняка еще и спортом каким-нибудь занималась – гимнастикой, к примеру, или легкой атлетикой… Первой перепуганной мыслью, пришедшей в мою голову, было спрятаться. Под кровать. Да уж, переполошилась, так переполошилась…

Пометавшись по комнате, я наконец решила, что самое подходящее место для отведения от меня подозрений – у окна. Отвернувшись к окну и приняв невинный вид, я замерла, ожидая, когда Дрозд войдет в комнату и воскликнет что-то типа: «О, вот это сюрприз!»

– О, а мы тебя у кафе ждали! – воскликнула Дина за моей спиной.

Это мне показалось или я в самом деле превратилась в ледяную статую, лишенную возможности пошевелиться? Динин голос убивал меня, превращал мое сердце в бездушную ледышку, как сердце Кая – прикосновения Снежной Королевы. У меня сразу пропадало всякое желание дружить. Да что там… мне жить не хотелось!

И, что самое обидное в этой ситуации, у меня сами собой покатились слезы. Я по-прежнему стояла лицом к окну, и слезы, одна за другой, скатывались и скатывались из моих глаз. Одна из них закатилась в уголок губ, и я тут же почувствовала ее солоноватый вкус. Где бы я ни появилась, Дина следовала за мной, словно хвост.

– Ворон считаешь? – весело спросил Дрозд, подходя ко мне, но, увидев слезы, обеспокоенно спросил: – Ну что опять случилось? Что это за бусинки? – Он ласково вытер слезы с моего лица и – о боже! – прижал меня к себе. Я замерла, словно воробушек, согретый в ладонях, в нос ударил аромат мужской туалетной воды, который прежде я лишь слегка угадывала в воздухе. Я стояла, уткнувшись носом в плечо Дрозда, и жадно вдыхала этот будоражащий запах, стараясь запомнить его надолго, унести с собой. Про слезы я и думать забыла.

– А мы тебя ждали-ждали… – снова завела свою волынку Дина и добавила жалобно: – Я насквозь продрогла!

«Ну ты еще заплачь! – ожесточенно подумала я про себя. – Лишь бы Дрозд и тебя так обнял!» Впрочем, хорошенького понемножку. Я легонько высвободилась из объятий Дрозда и взглянула на Дину, ожидая встретить ее завистливый взгляд. Но нет. Ничего подобного. Дина уселась на стол Дрозда – прямо на его рисунки! – закинув ногу на ногу, так что ее и без того короткая юбка задралась чуть не до бедра, и смотрела на меня с равнодушным любопытством, если такое возможно. Ее взгляд был и холоден и в то же время заинтересован. Наверное, так смотрит ученый на жертву эксперимента.

– Ты почему к кафе не пришла? – спросил меня Дрозд.

– А… зачем? – тупо спросила я.

– Мы думали все втроем погулять! – объяснил Дрозд.

– Надо было предупреждать, – насупилась я. – Я же не знала.

– Если бы я предупредил, ты бы не пришла, – хмыкнул Дрозд. – Вы же, девчонки, поссорились.

– А мы уже помирились, – живенько возразила Дина и внаглую обратилась за подтверждением ко мне: – Правда, Саша?

– Правда, – горячо ответила я. – Мы даже гуляли вместе с…

– А вы знаете, что скоро Весенний бал? – громко перебила меня Дина. – Говорят, будет конкурс самого необычного костюма.

Что-то в ее голосе заставило меня насторожиться. Дрозд в сомнении протянул:

– Да ведь Весенний бал – это вроде когда все в платьях нарядных, костюмах…

И тут Дина ехидно уточнила у меня:

– Кем ты на это раз вырядишься, Саша? Клоуном?

Вот теперь все встало на свои места. Меня бросило в жар. Ну конечно, на Весеннем балу не могло быть никакого маскарадного конкурса. Да и на Восьмое марта его не могло быть ни при каком раскладе. Это был розыгрыш. Наглый, безобразный розыгрыш. И разыграла меня моя единственная подруга. Подставила перед всем классом. Перед всей школой! Потому что это именно от нее я и узнала про «маскарад». Какой же я дурой была, какой дурой!

Я стремительно вышла из комнаты Дрозда. Торопливо одеваясь в прихожей, слушала град его недоуменных вопросов, но ни на один не желала отвечать. Да и что бы я ему ответила? Разоблачила бы Дину? А ради чего? Ее это не исправит. Да и потом, если Дрозд питает к ней какие-то чувства – он все ей простит. Любовь зла…

Наспех попрощавшись, я пошла домой. По дороге я восстанавливала в памяти малейшие детали, подтверждающие Динино предательство. Как давно это все длилось? Когда вообще началось? Кстати, я вспомнила и то, что о моем розыгрыше мальчишек на День Святого Валентина знала одна только Дина. Так, может, это вовсе не мальчишки были такими болтунами? А та открытка на двадцать третье февраля, адресованная мне… Чьим аккуратным почерком она была написана, ведь явно не мальчишеским! А та толпа парней, которая сорвала с меня кошачью маску на Рождество? Может, и тут была замешана Дина? Неспроста же она стояла в сторонке, выжидая, чем все закончится.

Я вышагивала яростно, шлепая по едва наметившимся лужам, так что брызги вскоре облепили мои джинсы, как помутневшие стразы. Солнце уже скрылось, быстро холодало. В сером весеннем вечере не было ничего романтического, ничего привлекательного вообще. Парочки, медленно идущие, взявшись за ручку, выглядели в этой хмари так же неуместно, как я в своем костюме на балу. Не пойду на бал. Ни за что не пойду! Пусть подавятся своим самолюбованием!

С одной стороны, я не желала опускаться до уровня Дины, с другой – мне надоело быть белой вороной. Я не знала, куда деваться, что мне делать. Я всей душой жаждала мести. Ведь, если подумать, благодаря кому Дину признали в классе? Благодаря мне. Благодаря кому против меня началась травля? Благодаря Дине. Это было чертовски несправедливо.

Но бог с ней, с нашей дружбой. Уже понятно было, что она пошла псу под хвост, и ее не то чтобы нельзя было восстановить – можно, почему бы и нет. Можно снова начать разговаривать с Диной, закрывать глаза на ее девчачьи кривляния, простить ей ее подставы, розыгрыши, признать, что она великолепна, что из нас двоих я – никто, а она – королева красоты, ума, очарования.

Но было тут одно «но». И носило это «но» кличку Дрозд. Теперь, когда я знала этого человека, как мне казалось, досконально, я не могла позволить Дине и его обводить вокруг пальца. Звучит нелепо, но я не могла дать Дрозда в обиду.

Вдохнув вечерний воздух, который к вечеру заметно посвежел, я преисполнилась решимости разоблачить Дину любым путем. Может, Дрозда не впечатлит то, что она обманывала меня. Ведь Дина могла обернуть все таким образом, что Дрозд принял бы ее злостные розыгрыши за дружеские шутки. Но то, что Дина водила за нос одновременно двух парней, – это Дрозд должен был узнать. А там уж пусть решает сам, как с ней поступать. Любить ли ее дальше, деля с Никитой право на свидания, или прекратить с ней всяческое общение.

Я уже было достала телефон, чтобы позвонить Дрозду и выложить всю правду о Дине, как вдруг в моей голове созрел коварнейший план. Я поняла, как могу донести до сведения Дрозда правду о наличии у него соперника и притом совершенно анонимно! Мне вовсе не хотелось, чтобы за мной, словно крысиный хвостик, тянулось звание предателя.

Глава 16

Пазл

Несколько дней ушло у меня на подготовку к разоблачительному плану. Я распечатала фотографию Дины, сидящей на коленях у Никиты, но просто так бросить ее в ящик Дрозда я не смогла. Желание выпендриться еще не окончательно покинуло мою изобретательную голову.

Разрезав фотографию, словно плитку шоколада, на пятнадцать частей, я хорошенько перемешала их и только тогда положила в конверт. После этого возникла новая проблема – как его передать? Написать на конверте «Дрозду» и кинуть в почтовый ящик с номером его квартиры в их подъезде было вроде бы логично, но этот конверт могла достать и мама Дрозда. И это был бы провал операции.

Оставался один выход – задействовать Виту. Я весь вечер караулила, пока Дрозд выйдет из дома – он не вышел. Я караулила и следующий вечер – то же самое. Мне еще повезло, что каждый день на улице становилось все теплее, весна вступала в свои права и, кажется, не собиралась больше уступать зиме ни единой минуты.

Сидя у одного из подъездов дома, расположенного перпендикулярно дому Дрозда, я навлекла на себя подозрительные взгляды старушек. Верба уже расцвела, ее почки вскрылись, и вот, как я караулила Дрозда, старушки караулили вербы, рассаженные вдоль подъездов. Чтобы их веточки в преддверии Вербного воскресенья никто не обломал.

Напрасно они меня подозревали. Я никогда не ломала ветки и не собиралась делать этого в будущем. Жаль, что моя мама, как и многие, уже успела сорвать где-то три вербные веточки и поставить их в вазочку с водой, и на них давно уже треснули темно-бурые перчатки скорлупки, показав пушистые, словно звериные лапки, почки.

Я позвонила в дверь Дрозда наудачу. Если бы открыл он, я бы сказала, что пришла брать уроки игры на гитаре. Открыла Вита. Я протянула ей конверт и попросила передать Дрозду, ни в коем случае не сообщая, что конверт от меня. Вита согласилась. И я знала, что могу ей доверять, поэтому с легким сердцем отправилась домой.

Ну как с легким… Не вполне, конечно. Вы же понимаете, что я не так проста, как хочу казаться. Думаете, я сделала дело и расслабилась? Ха, как же! Даже если все пройдет как по маслу и Дрозд, собрав пазл, разругается с Диной в пух и прах, станет ли Дина от этого несчастна? Буду ли я отомщена за все ее козни? Пф, да нет, конечно!

Я торжествовала. Почему бы и нет? Не то чтобы я была злюкой. Но как бы вы чувствовали себя на моем месте? По крайней мере, часть моего плана могла осуществиться. Уже от одного этого я чувствовала себя победительницей и смотрела вокруг себя воинственным взглядом.

По обе стороны дороги цвела мать-и-мачеха. Наверное, обычные девчонки, глядя на эти цветы, представляли себе цыплят, бегающих по лужайке и непрерывно пищащих. Трогательно. Но не для меня. Я представляла золотой лавровый венок, венчающий мою голову.

«Что может подавить Дину? – спрашивала я себя. – Что может ранить ее настолько, что она прекратит задирать нос, перестанет быть выскочкой?» Если поставить себя на ее место, она превосходила меня в двух вещах: у нее был парень – даже два парня! – и она наверняка опять собиралась блистать на приближающемся балу.

Отбить у Дины Никиту я не сумела бы ни при каком раскладе. В этом плане я была реалисткой. Меня выворачивало при одной мысли о том, чтобы присесть к парню на колени, откровенно заигрывать с ним, хихикать и жеманиться… Фу, какая гадость! А что, если он захочет еще и поцеловать меня?..

Вопрос с поцелуями – это отдельная тема. Упрекайте меня в излишней чопорности, считайте старомодной – мне плевать. Я не понимала, что может быть прекрасного в поцелуях. Вот в садике мальчики с девочками не целуются же и прекрасно себя при этом чувствуют! Ну или, к примеру, не целуются же братья с сестрами, и это не мешает им любить друг друга. Да даже просто друзья не целуются! А ведь порой жить друг без друга не могут.

Было и еще кое-что, повлиявшее на мое отношение к поцелуям, я вполне отдавала себе в этом отчет. В детстве, когда мы как-то вечером смотрели с мамой телевизор, на экране мужчина принялся целовать женщину. Вернее, это мама смотрела телевизор, а я во что-то играла и время от времени поглядывала на экран. Заметив, что я пялюсь на то, как двое целуются, мама воскликнула: «Отвернись!» – и я покраснела, опустив глаза и поняв, что застала нечто постыдное.

В другой раз телевизор смотрела уже бабушка. Случилось примерно то же самое, что в случае с мамой, только оценка бабушки была еще более уничтожающей. Едва на экране соприкоснулись губами мужчина с женщиной, бабушка покривилась и невольно заметила: «Опять лижутся!» – так я поняла, что поцелуи сопровождаются еще и обильным слюнообменом.

Так вот, если бы мне каким-то чудом удалось отбить Никиту у Дины, то как, скажите на милость, мы смогли бы с ним поцеловаться? Это же уму непостижимо! Мне пришлось бы перешагнуть через себя, а к этому я была не готова. Позволить парню целовать себя – для меня это было все равно что присутствовать на вскрытии лягушки. Да-да, так же мерзко и скользко.

И ладно бы еще какому-то другому парню – на вскрытии лягушки еще никто не умирал. Но Никите! Никите! Мое первоначальное впечатление о нем как о первом в классе красавчике, напоминающем русского былинного богатыря, давно уже сменилось на резко негативное. У него, к примеру, были пухлые губы, всегда красные и потрескавшиеся, будто воспаленные от простуды. У него был яркий аллергический румянец на щеках, отчего казалось, что его щеки густо намазаны румянами.

Если посмотреть на него мельком и, желательно, издалека – ну да, красавец. Но если вглядеться… Я не смогла бы позволить поцеловать себя этому монстру, даже закрыв глаза. Даже через марлю.

Стало быть, вариант с лишением Дины обоих парней отпадал. Вообще, если подумать, то, что Дине доставался Никита, – это ведь только с ее точки зрения было победой. На самом деле они были как красавица и чудовище. И оба заслуживали друг друга.

Но я ведь могла и не отбивать Никиту у Дины. К чему такие крайности. Ведь когда в марте прилетели грачи, и каждый из них важно, как и Никита, расхаживал по сырой от снега земле, рядом с ними прекрасно уживались и воробьи, и галки, и голуби, в конце концов. Я могла заставить Дину поверить, что Никита увлечен другой. И заставить Никиту поверить, что есть кое-кто получше Дины. Как это сделать – вопрос техники.

Вы, конечно, вообразили, что я с моей склонностью к розыгрышам и интригам была отъявленной вруньей. Ничего подобного. Звучит парадоксально, но я терпеть не могла лжи. Да, ложь лжи рознь, зарубите это себе на носу. Ложь ради веселого розыгрыша – одно, а ложь из чувства мести – совсем другое. Это все равно что верба, цветущая на улице, и сорванная верба. Первая цветет сама по себе и в то же время для всех, вторая – лишь для своих хозяев, постепенно умирая.

Я шла и ломала голову, каким образом мне влюбить Никиту в несуществующую незнакомку. Если бы у меня была подруга! Ну то есть, я имею в виду, кто-то, кроме Дины. На миг я даже представила в роли подруги Виту… ну так, чисто теоретически. Но тут же поняла, что привлекать Виту еще и к плану соблазнения – хотя это, конечно, слишком громко сказано – верх неблагодарности. Ну и, наверное, верх безнравственности, ведь Вита, по сравнению с нами, была ребенком.

Хотя признаюсь, я не сразу рассталась с этой шальной мыслью. В голове то и дело мелькали картинки: вот Вита звонит Никите и признается ему в любви, а Никита на другом конце провода млеет от фантазии о прекрасной незнакомке с голосом еще более тонким и нежным, чем у Дины. Вот после нескольких подобных звонков Никита увлекается Витой, бросает Дину, идет на свидание и – о, ужас! – лицезреет всего лишь маленькую девочку! Вот это была бы месть…

Звонкое чириканье стайки воробьев, усевшейся на изгороди вдоль четвертой школы, будто поддерживало меня и призывало рваться в бой. Воробьишки хорохорились, подпихивали друг друга, менялись местами. Время от времени кто-то один из них срывался с места и вырывал видимую лишь ему крошку из-под ног прохожих. Если бы вместо прохожих по дороге разгуливали кошки, они бы с ума сошли от этих маленьких пернатых хулиганов.

Мне предстояла важная миссия: вырвать, словно хлебную крошку, Никиту из-под высоких Дининых каблуков. Я уже чувствовала себя маленькой отважной птахой и даже чирикнула бы, не будь вокруг столько людей. Вспомнив про Динины каблуки, я поневоле огляделась. Не знаю, как вы, а я никогда не комплексовала перед разодетыми, словно павлины, женщинами. Обычно павлинизация женщин происходила как раз по весне. Рядом с вещевым рынком, мимо которого я шла, это было особенно заметно, потому что рынок и сам был словно цирковой балаган.

Засилье цветов било в глаза. Особенно женщины старались по части шарфов – розовые, голубые, фиолетовые, малиновые, какие только расцветки не мелькали мимо! А ведь если провести параллель с природой – внимание, сейчас я скажу очень умную вещь! – то женщины поменялись местами с мужчинами. Потому что в природе как раз таки самцы «наряжены» в яркие перья. Взгляните на уток, плавающих в пруду, с которого сходит лед. Он еще остался вдоль берегов – тонкий, серый. Когда мимо проплывают утки, лед едва заметно колышется, словно чешуя рыб. Селезни – самцы уток – с праздничным, ярким опереньем на шее, с эффектным хохолком из перьев на шее – чем вам не те же дамские шарфики?

Словом, если уж выбирать, я останусь самой собой, а не буду цеплять на себя яркие цвета и уподобляться селезню или перепелу, или, в конце концов, попугаю! Лучше уж быть серой уткой… или воробьихой! Я шла, чувствуя переполняющий меня задор. Мне казалось, я была даже выше и легче всех этих моделей, ковыляющих мимо меня на ходулях. И тут меня осенило! В этой пестрой толпе я неожиданно почувствовала себя как на маскарадном балу. Я снова была в невзрачной, хотя и отличной от других, маске пугала, а все остальные – в нарядах барышень. Но ведь если бы и я нацепила яркий наряд – чем бы я отличалась от прочих?

Кстати, вместо мамы Виты могла бы быть и я. Я ведь и сама могу водить за нос Никиту. Слегка изменив голос – а по телефону он и без того меняется, – попытаться заинтриговать его. А потом, на приближающемся Весеннем балу, надев такое же, как все, бальное платье, предстать перед Никитой во всей красе. Может быть, он даже влюбится… Я уже видела мысленно, как он распахивает от изумления рот, как протягивает ко мне дрожащую от волнения руку, приглашая на танец… и как я с усмешкой отказываюсь, на глазах у Дины, и сама – да-да, сама! – приглашаю на танец Дрозда. Дрозду на Весеннем балу в нашей школе делать было нечего, если его Дина не пригласит, но моим мечтам это не мешало.

Я вырвалась из пестрой толпы, до дома оставалось рукой подать. Эти женщины в ярких одеждах, кого они пытались обмануть? С кем они, вообще, соперничали? С весенними цветами? Ну так для цветов было еще не время. Подснежники уже прошли, да и кто их видит? Вовсю цвела мать-и-мачеха – так почему бы, спрашивается, всем женщинам не вырядиться в желтые куртки, желтые шарфы и желтые сапоги? Это было бы, по крайней мере, логично.

Ехидно ухмыляясь от собственного остроумия, я дошла до дома. Что, кому-то из вас я кажусь отвратительной, исходящей желчью, никому не нужной девчонкой? Если взглянуть поверхностно – так оно и было. Ну да, да: цветочки цветут, почки набухают, воздух нежится от весеннего солнца, воробьи радостно чирикают, женщины взбудораженно покупают себе все новые и новые шарфики и победоносно порхают, как первые весенние бабочки – если только бабочки умеют порхать победоносно. И тут я среди всего этого великолепия – серая озлобленная никчемность…

Кстати говоря, мальчишки были ничем не ярче меня. Мальчишки, играющие в нашем дворе в футбол. Мяч то и дело укатывался в жирную, густую лужу на обочине, но они не брезговали и добывали его оттуда голыми руками. Так что и мальчишки, словно футбольные мячи, были перепачканы грязью. Я бы присоединилась к ним, с радостью присоединилась бы, как раньше! Но все мальчишки были младше меня, а мои ровесники в футбол играли только на уроках физкультуры. Кстати, интересно, как относится к футболу Дрозд? Мы могли бы сыграть с ним, даже всего лишь вдвоем! Надо будет поднять этот вопрос при встрече.

С мыслями о Дрозде я пришла домой и потом уже не смогла избавиться от них, перебирая в голове множество спортивных игр и просто развлечений, которыми мог бы увлекаться Дрозд. По сути, я все еще ничего о нем не знала. Кроме того что он умеет играть на гитаре и прекрасно рисует.

В своей же комнате я не находила себе места. Мысли постоянно путались, перескакивая с Дрозда на Весенний бал. Да еще и мама, как всегда, не давала покоя. Она поминутно заглядывала в мою комнату с каким-либо замечанием, всякий раз меняя свой облик! Не подумайте чего, моя мама вовсе даже не монстр, она просто собиралась на корпоратив. Притом что – а уж я это знала точно! – высидит она в кругу коллег не больше получаса, ее приготовления велись в полную силу, словно она на собственную свадьбу собиралась!

Раз – мама заглянула, обвешанная бигудями, как береза сережками. – «Снова у тебя бардак в комнате! Приберись! А то всю жизнь будешь мальчишкой в юбке! Кто тебя такую замуж возьмет?!» Ну конечно, в комнате ведь только ради замужества и прибираются! Я лениво собрала скомканные черновики домашних заданий со стола, смела их в верхний ящик. Два – мама заглянула, ее освобожденные волосы висели кудряшками, брови были жирно подведены карандашом, отчего казались единственно живыми на бледном лице – «Я смотрю, как бардак был, так и остался… Все мои слова впустую!» Я возвела глаза к потолку, пока мама не успела закрыть дверь, чтобы она заметила эту мою мимику молчаливого упрека, и стала передвигать по столу учебники. Едва дверь захлопнулась, я уселась к окну.