Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути Дьяков Виктор

13

Родительское собрание – это нервотрепка прежде всего для учителей-классных руководителей. Ввиду того, что Ольга Ивановна была лишена «высокой чести» руководить классом, она в последние годы уже не переживала за явку родителей, возможные эксцессы в ходе собрания и спокойно сидела в учительской, «подбивая» журналы. В это время остальные учителя, в подавляющем большинстве женщины, дружно подошли к окну.

– Машина с воинской части приехала, «воячек» привезли, – кто-то прокомментировал то что происходило на школьном дворе.

«Воячки», так в поселке за глаза именовали жен военнослужащих с «точки».

– Эй, Лен, старшим-то твой лейтенантик приехал! – это уже относилось к молодой «англичанке» Елене Михайловне.

– Ишь ты, Ратникова выползает… Бедный лейтенантик, такой кобылище слезть помогает. Это ж ему сколько сил потратить надо. Лен, на тебя не останется ха… ха…ха, – в учительской возник дружный ернический смех, тут же впрочем и смолкший, ибо все внимание женщин-педагогов вновь оказалось приковано к Анне Ратниковой.

– Глядите, да у нее опять новая шуба. Вот это да, я такой еще не видала! – забыв обо всем, женщины прильнули к окну.

Достоинства очередной шубы, которую жена командира дивизиона впервые одела для выезда в «свет», что в описываемом конкретном месте олицетворял проселок Новая Бухтарма… Так вот, основное достоинство той шубы заключалось в том, что она буквально облегала верхнюю часть пышной фигуры подполковничихи, и была приталена. Мех смотрелся черным, но не совсем, а с каким-то синим отливом и блестел как у ухоженной домашней кошки. Наряды Ртниковой всегда вызывали повышенное внимание поселковых женщин, особенно в последние годы, когда в местных промтоварных магазинах и даже на базе ОРСа перестали появляться импортные и более или менее качественные отечественные товары. Женщины особенно остро страдали от дефицита промтоваров. Для того чтобы более или менее прилично одеться, приобрести сносного качества косметику, надо было очень далеко ехать. Даже в Усть-Каменогорске «выбросы» качественных промтоваров в 80-е годы случались крайне редко. Потому, снабжавшимся значительно лучше через систему Военторга, военным естественно завидовали и такие вот приезды женщин с «точки» всегда становились предметом обсуждения. В первую очередь поселковые женщины любили «перемывать кости» командирше. Её здесь уже давно знали, к тому же она, вне всякого сомнения, была самой видной изо всех «воячек», затмевая даже молоденьких лейтенатш. Впрочем, здесь все объяснялось довольно просто – за офицеров год от года все реже выходили красивые, образованнее, домашние девушки. Сказывалось снижение «рейтинга» офицеров как потенциальных женихов. Уже не срабатывал фактор ни более высокой зарплаты, чем у гражданских, ни лучшего снабжения. Эти «плюсы» не перевешивали «минусов»: тяжелых бытовых условий жизни военнослужащих, и неспокойной, ненормировнной работы-службы. Но Анна Ратникова относилась к тому поколению, когда офицер был еще в цене, когда за них шли лучшие девушки.

Зная, какое внимание привлекает именно она, Анна всегда, когда выезжала в школу на родительские собрания, имела целью не только получение информации об учебе и поведении своих детей, но и что называется, удовлетворить естественную женское желание – себя показать, услышать краем уха завистливые перешептывания местных баб. Почти в каждой женщине присутствуют в большей или меньшей степени эти два естественных качества – кокетство и стервозность.

– Ишь, выхаживает… а сапоги-то, сапоги-то на ней какие, – продолжали исходить слюной и желчью учителя, буквально пожирая глазами, идущую от машины к ступенькам школьного крыльца подполковничиху.

Ратникова шла величаво, гордо вздернув голову, не смотрела по сторонам, а только перед собой, отлично зная, что из окон школы на нее смотрят во все глаза. Идущие следом прочие «офицерши» явно терялись на ее внушительном фоне. У них и росточку было поменьше, и угадывающиеся под зимней одеждой женские округлости куда пожиже, и осанка не та. А главное они беднее, проще одеты – Анна не просто жена командира, она была и военторговским продавцом, что в эпоху товарного дефицита значило очень много. К тому же большое значение имело наличие проживавшей совсем рядом с Москвой сестры мужа. К ней Ратниковы заезжали всякий раз по пути в отпуск, останавливались на несколько дней, которые посвящали рейдам по московским магазинам, в основном по классическому маршруту: ГУМ, ЦУМ, Пассаж… Анна не сомневалась, что ее новые, этим летом купленные в Москве шуба и сапоги произведут в поселке фурор куда больший, чем прошлогоднее пальто с воротником из ламы. Хотя и тому пальто тоже досталось немало бабьей зависти – в поселке простые женщины зимой в основном носили телогрейки, а те же учительницы перелицовывали свои старые пальтишки с жидкими «искуственными» воротниками, воспоминание об относительном достатке семидесятых голов. Конечно, жены поселковой элиты имели возможность одеться получше, но в окружении скромно одетых женщин, та же Анна Николаевна стеснялась часто одевать имеющиеся у нее норковую шубу или дубленку и предпочитала ходить в пальто со старой полинявшей чернобуркой. Примерно по той же причине не решались особо кичиться богатством и прочие начальственные жены. Но и они завидовали Ратниковой, это по секрету сообщила Ольге Ивановне Мария Николаевна. И, прежде всего, завидовали тому, что подполковничиха могла хоть и нечасто, но вот так вырядиться, никого не стесняясь, и явно получая от этого удовольствие. Ольга Ивановна не завидовала, она анализировала, вспоминала рассказы родителей о том какие красивые и крупные были здешние казаки и казачки тогда, до революции. Те же свидетельства она читала в литературных произведениях одного из самых известных советских писателей, уроженцев Верхнеиртышья Алексея Пермитина, когда он описывал женщин происходивших из состоятельных семей дореволюционного Усть-Каменогорска, купчих, чиновниц, жен горных инженеров: статные, рослые, прекрасно одетые. То, что сейчас можно было сказать про Анну Ратникову, тогда можно было сказать про многих.

– Ну, все, товарищи учителя!.. Прошу расходится по классам, начинайте собрания. Я обойду все классы, буду фиксировать посещаемость, – директор напомнил о рутинных служебных обязанностях.

Ольга Ивановна осталась в учительской. Ей не надо было проводить собрания, но в некоторые классы она собиралась заглянуть, попенять родителям за то, что они оставили без ответа ее записи в дневниках детей. Потом, надо поддержать молоденькую Елену Михайловну, которая вполне могла растеряться, если некоторые годящиеся ей в матери тетки-родительницы, вдруг начнут «брать на горло».

Когда Ольга Ивановна все высказала в десятом классе, и повернулась уходить, вслед за ней, извинившись перед классной, скорым шагом, покачиваясь на высоченных каблуках, вышла и Анна Ратникова:

– Ольга Ивановна, извините, можно вас на минутку.

– Да, пожалуйста, Анна Демьяновна. Если вы хотите осведомиться по поводу успеваемости Игоря по моему предмету могу только повторить то, что позавчера говорила вашему мужу.

– Да нет, я по другому делу. Вы еще задержитесь в школе? – задала совершенно неожиданной вопрос Ратникова.

Ольга Ивановна с немалым удивлением снизу вверх смотрела на эту 38-летнюю круглоплечую и крутобедрую красавицу, отдаленно напоминавшую Федосееву-Шукшину в период ее расцвета (съемок фильмов «Печки-лавочки» и «Калина красная»), только, пожалуй, не имевшую тех характерных недостатков фигуры, что не позволяли актрисе слишком обтягивать бедра и открывать ноги выше колен.

– Да, задержусь, мне еще в некоторые классы посетить надо, скорее всего я буду в школе до самого конца собраний.

– Я вас очень прошу, пожалуйста, уделите мне минут пятнадцать-двадцать, – едва не молящим тоном просила Ратникова. – Я сейчас еще в другой класс забегу, где дочка учится, там посижу и постараюсь освободиться пораньше, чтобы вас не задерживать. Мне с вами надо обязательно поговорить. Где мне вас найти?

– Скорее всего, я буду в учительской, – Ольга Ивановна непонимающе пожала плечами.

– Нет… Понимаете, туда же другие учителя будут заходить, а мне бы с вами с глазу на глаз поговорить, – вновь молящее сложила ладони перед своей большой, к тому же поднятой тугим бюстгальтером грудью, Анна.

– Ну, хорошо, тогда давайте у меня в кабинете русского языка. Знаете, где он находится?

– Да-да, знаю, спасибо, – Ратникова смотрела с благодарностью.

– Это вас, наверное, муж обязал? – смутно догадалась Ольга Ивановна.

– Не только, мне и самой к вам надо…

В кабинете у Ольги Ивановны Ратникова появилась минут через сорок. Ее лицо не выглядело довольным, что сразу своим «педагогическим зрением» определила Ольга Ивановна:

– Что, Анна Демьяновна, видимо известия о детях вас не порадовали?

– Дааа, – с некоторым раздражением протянула Ратникова.

По всему на собраниях ей стало жарко и она, сняв шубу, держала ее в руках, оставшись в вишневом, облегающем платье, явно из очень дорогого материала, резко сужающемся от бедер к коленям и от этого несколько стесняющее движения. Но Анна каким-то чудесным образом умудрялась это неудобство трансформировать во вроде бы естественное качание бедрами. Она, придирчиво оглядев ближайшую парту, осторожно положила на нее шубу и подсела к столу хозяйки кабинета. – Прямо не знаю что и делать, старший балуется, силу ему девать некуда, младшая наоборот, тихая уж очень, стеснительная, никогда учительницу не спросит, даже если чего и не понимает. А ладно, это я уж как приеду с обоими разберусь, – с тяжким вздохом поведала Анна. – Я вот зачем к вам. Муж очень благодарен вам за услугу, что вы ему оказали, ну и, – Ратникова неловко потупилась, прежде чем продолжить. – Ольга Ивановна, вам не нужно что-нибудь из продуктов? Впереди ведь Новый год, а здесь у вас в магазинах на прилавках почти пусто. Я, правда, не в курсе, может здесь в школе учителям что-нибудь дают к празднику, наборы какие-нибудь?

– Дают, догоняют и еще дают, – Ольга Ивановна невесело усмехнулась. – Мужские носки по две пары и чай грузинский вперемешку с индийским по пачке – вот и весь наш набор в прошлом году был, и в этом, говорят, такой же будет. Да и за этим-то, помню, чуть не драка была. На цемзаводе тоже кроме ливерной колбасы ничего рабочим не дадут к празднику. Так что, если это вам не затруднительно… но только за деньги, никаких подарков, – Ольга Ивановна тоже несколько смутилась, ибо понимала, что при таком тотальном дефиците продуктов, они станут подарком даже если за них и заплатить.

– Вот и отлично, – Ратникова поднялась, явно собираясь выйти из класса.

– Вы что уже, что-то привезли?! – не сдержала удивленного возгласа Ольга Ивановна.

– Конечно, зачем тянуть. Я ведь, скорее всего, уже до самого Нового года к вам не заеду больше. Я сейчас, пять минут.

Ратникова, накинув шубу на плечи, буквально выскочила в коридор, показав немалое для такой «фактурной» женщины проворство, спустилась в вестибюль, приоткрыла двери и крикнула в морозные сумерки, туда, где на школьном дворе стояла машина:

– Володя, Бушков!

От машины, где в окружении девчонок-старшеклассниц стоял очень симпатичный на лицо солдат-водитель, тут же послышался отклик:

– Слушаю вас Анна Демьяновна!

– Неси сюда коробку!

Солдат внес за Ратниковой большую коробку из толстого картона, поставил прямо на учительский стол.

– А теперь и ящик тоже неси, – приказала подполковничиха.

– Понял, – солдат торопливо вышел.

Ольга Ивановна плотно прикрыла дверь, хотя, без сомнения, солдата с большой коробкой видели некоторые учителя и теперь наверняка пойдут пересуды и сплетни. А Ратникова тем временем выкладывала на стол содержимое коробки: две палки полукопченой колбасы, пять банок сгущенного молока, банку растворимого кофе, три банки говяжьей тушенки и две свиной, конфеты… Вновь зашел солдат и уже на пол поставил дощатый ящик сверху закрытый оберточной бумагой.

– Что это? – спросила Ольга Ивановна, глядя на ящик.

– Это… Это мандарины, пятнадцать килограммов … Давай Володя, неси яблоки, – вновь отправила водителя подполковничиха.

Ратникова присела возле ящика на корточки. В другое время Ольга Ивановна немало бы удивилась, как эта женщина, при таких объемных формах, да еще на таких каблуках так легко и свободно присела, как юная не отягощенная излишками веса девушка… Но сейчас она не смотрела на мощную выпирающую «корму» подполковничихи, она смотрела на ящик, с которого та сняла бумагу. Там лежали оранжевые плоды, вкус которых она успела подзабыть, ибо уже лет восемь их сюда просто не привозили.

Где-то до 1976 года Восточно-Казахстанская область по советским меркам снабжалась весьма неплохо. А областной центр Усть-Каменогорск вообще находился под фактическим патронажем министерства среднего машиностроения СССР, и первому секретарю восточно-казахстанского обкома Алма-Ата, Казахстан по большому счету были «не указ».

У советского руководства всегда имела место особая любовь к некоторым союзным республикам, откуда происходили наиболее влиятельные члены Правительства. При Сталине началось процветание Грузии, при Хрущеве рывок в качестве жизни и территориальном росте (за счет присоединения Крыма) сделала Украина. При Брежневе процветание Украины продолжилось, но и некоторые другие союзные республики в зависимости от «способностей» своих первых секретарей делали определенные «успехи». В результате, к середине 70-х, РСФСР, Россия, основная, стержневая республика Союза, по уровню жизни населения, оказалась позади трех закавказских республик, умело перекачивающих всеми легальными и нелегальными способами средства из союзного бюджета в свои республиканские, трех прибалтийских – где уровень жизни определялся более высокой, чем в среднем по Союзу, культурой труда и быта. Украина умело использовала низкие внутрисоюзные цены на сырье и энергоносители, поступающие в основном из России, что позволяло динамично развивать как промышленность, так и сельское хозяйство, которое в условиях благодатного климата и плодородной земли обеспечивало в первую очередь внутриреспубликанский продовольственный рынок. За счет даровых энергоносителей процветала и Белоруссия, на территории которой был создан своего рода сборочный цех всего Союза. А искусно маневрировавший руководитель республики Машеров, поставил дело так, что вечно нищие белорусы, не имеющие ни полезных ископаемых, ни плодородной земли (в составе хоть Речи Посполитой, хоть Российской империи не было областей беднее белорусских), вдруг тоже зажили значительно лучше, чем в России.

При таких «делах» до Брежнева все чаще стало доходить «шепотное» недовольство, что Россия, особенно к востоку от Москвы, живет много хуже всех этих «передовых» союзных республик, и там, особенно в небольших городах, поселках и деревнях такое плохое снабжение, что случаются случаи голода. Надо было что-то делать, как-то уравнять столь неравное положение. Урезать «подпольное» снабжение Закавказья в Политбюро не решились, зная насколько «горяча» кровь у тамошних джигитов, родной Украины – Брежнев не захотел, Белоруссии – с Машеровым, человеком очень «сильным» связываться не стали. Прибалтика не столь зависела от центрального союзного снабжения, ибо ту же сельхозпродукцию сама производила с избытком, а промтоварами обеспечивалась за счет хорошо налаженных каналов контрабанды через морские балтийские порты. Решили помочь России за счет Казахстана, где за исключением отдельных областей завязанных на оборонку и космос, жили ничуть не лучше. Ко всему тут еще и первый секретарь компартии Казахстана Кунаев крупно «лопухнулся». В один из визитов Брежнева в Алма-Ату, он, показывая генсеку город, повел его в магазины, которые по такому случаю ломились от продуктов. Брежнев, увидев продуктовое изобилие алма-атинских магазинов, изрек:

– Хорошо живете, а вот Россия голодает.

После этого снабжение Казахстана резко ухудшилось. Потом началась афганская война и вообще в магазинах стало, что называется «шаром покати», особенно в поселковых и сельских. С приходом к власти Горбачева, человека, который еще в бытность руководителем Ставропольского края спокойно замалчивал случаи массовых грабежей чеченцами скота в приграничных ставропольских селах с одновременным столь же массовым изнасилованием «джигитами» тамошних женщин и девушек… Конечно, этот руководитель изменений в сложившийся межреспубликанский «баланс» не внес: Россия к востоку от Москвы как была одной из самых голодных и неустроенных мест Союза, так и оставалась, только к ней теперь добавился и Казахстан, не имевший ловких и хитрых руководителей, умеющих «грести под себя».

14

– Господи, это же мандарины! – не смогла сдержать удивленного возгласа Ольга Ивановна. – Я их уже и вкус забыла.

– Да… Вы уж извините, хоть и отбирала, но могут и гнилые попасться, – виноватым тоном сообщила Ратникова.

В это время вновь вошел солдат-водитель и поставил на пол еще один дощатый ящик.

– А это что? – все более изумлялась сказочным по местным меркам подаркам Ольга Ивановна.

– Яблоки венгерские. Вот за них я вам ручаюсь, эти все хорошие. Здесь двенадцать килограммов. Представляете импортные яблоки в отличном состоянии два рубля за кило и эти полугнилые мандарины то же два, – возмущалась Ратникова.

– Да-да, растерянно отвечала ошарашенная учительница, увидев такое количество дефицитнейших продуктов, которых, наверное, не имели к предстоящему празднику и члены так называемой поселковой «элиты».

– Ольга Ивановна, если вы сейчас стеснены в средствах я могу и подождать, заплатите когда вам будет удобно, – продолжала демонстрировать благожелательность подполковничиха.

– Нет-нет, я прямо сейчас расплачусь… Только вот не знаю, как я эти ящики и коробку домой донесу, а если их тут на ночь оставить, то весь кабинет так благоухать будет – коллеги меня не поймут, – явно просяще пояснила ситуацию Ольга Ивановна.

– Ничего, мы не спешим. Сейчас давайте посчитаем, а потом мы все это прямо к вам на квартиру на нашей машине и довезем, – тут же предложила Ратникова.

Стали считать. Ратникова достала маленькие пружинные весы-безмен, чтобы взвешивать товар, но Ольга Ивановна не позволила, заявив, что верит на слово и за все рассчитается без «контрольного» взвешивания. Когда перебирали конфеты, она увидела, что это давно уже исчезнувшие из свободной продажи шоколадные «Мишка косолапый» и «Красная шапочка». Даже в обязательных наборах для учителей к восьмому марта имелась только карамель, да и то алма-атинского производства, очень низкого качества.

– Не беспокойтесь, конфеты все хорошие, – поспешила заверить подполковничиха, – это томские, там делают нормально и сахар почти не воруют.

– Да-да… спасибо. На неделе сыну посылку в Красноярск отправлю. Пишет, у них там такая голодовка, – переводя взгляд с одного «дефицита» на другой, как завороженная говорила Ольга Ивановна.

– В прошлый Новый год, к нам апельсины завезли, а вот в этот нет. Так что извините, развела руками Ратникова.

– Да что вы, какие извинения… Прямо не знаю, как вас и благодарить.

– Никак не надо. Это мы вас благодарить должны, – отмахнулась подполковничиха. – Да, если хотите, я могла бы вам кое что и из промтоваров привезти? Одежду, обувь. У нас иногда даже импортное привозят. У вас какой размер?

– У меня?… Небольшой… сорок шестой… был, а сейчас, боюсь, и того уж нет, старею, усыхаю, – вымучила улыбку учительница.

– А я вот наоборот, уже в пятьдесят четвертый не влезаю, – вроде бы с сожалением, но в то же время и с рисовкой, сама на себя, эдак вскользь взглянула Ратникова, дескать, да, вот я какая, баба в теле, но тут же вновь перешла к делу. – Кстати, самые модные платья, сейчас и идут, в основном, где-то на 44-46-й размеры. Я могу вам привезти на примерку.

– Спасибо, Анна Демьяновна, но мне уже модные, как-то не по возрасту. А сапог зимних у вас там не бывает? Тут у нас в промтоварном… ну вы, наверное, и сами заходили, видели, только сапоги типа «чума» это просто ужас, или войлочные «прощай молодость». Я уже пятый год новых сапог купить не могу, а старые уже чинила, перечинила, – при этом Ольга Ивановна непроизвольно опустила взор на шикарные, с позолоченными пряжками сапоги Ратниковой, красиво и эффектно охватывающие ее полные икры.

– С сапогами и у нас плохо, это самый, что ни на есть дефицит. А эти, что на мне, – Ратникова перехватила взгляд учительницы, – нет, таких нам не привозят. Это же швейцарские. В последний отпуск в Москве, в ЦУМе с утра до вечера за ними стояли в очереди попеременно с мужем. Знаете, там есть лестница, прямо с улицы выходит в отдел обуви на третьем этаже. Так вот мы еще на улице очередь заняли и потом по этой лестнице поднимались со скоростью один этаж за три часа. Измучились, пока отстояли, зато две пары сразу взяли, вот эти и еще одну ЦЭБы, чешские. Те не такие красивые, зато удобные очень, у них каблук ниже, не так устаешь. Но эти, конечно, лучше смотрятся, а ради красоты чего не вытерпишь, – Ратникова засмеялась.

Ольга Ивановна тоже понимающе улыбнулась:

– Вы знаете, одна из моих первых учительниц говорила: лучше иметь морщинку на лице, чем морщинку на чулке.

– Понятно. Вы же в школе-то еще в эмиграции учились, а там, наверное, учителя-то были из благородных? – Ратникова не преминула показать, что она в курсе «жизненного пути» собеседницы.

– Да… вы совершенно правы, – несколько смутилась учительница, явно не ожидавшая от подполковничихи такой проницательности.

– Извините за нескромность, Ольга Ивановна, все хотела у вас спросить, вы, наверное, помните, как в то время в Китае было со снабжением, как там русские жили в материальном плане? – вновь задала несколько неожиданный вопрос Ратникова.

– Да, как вам сказать, по-разному жили. А, что касается снабжения, знаете, я не очень хорошо все помню, маленькой была, но до сорок первого года, пока Япония в войну с Америкой не вступила, было буквально все, и что касается промтоваров и продукты любые. Правда, сами понимаете, капитализм это не наш социализм, там главное роль играют деньги, есть деньги, все купить можно, нет денег – ничего не купишь, хоть полки магазинов и ломятся от товаров и продуктов. А у нас, сами видите, главное не деньги, а возможность достать, – Ольга Ивановна с улыбкой кивнула на привезенные Ратниковой продукты.

– Странно, ведь Китай всегда был, насколько я знаю, бедной отсталой страной, так почему же там все было, а мы вроде бы передовые развитые, и у нас сплошной дефицит? – вновь задала вопрос подполковничиха.

– Понимаете, я не совсем в Китае жила, а в Манчжурии, тем более в Харбине, а тогда это был очень богатый и культурный город на половину с русским населением. Там ведь не только товары со всего мира привозили, имелась и своя развитая и разнообразная промышленность, пищевая, обувная и прочие. Русские и иностранные фирмы, что там только не делали и все очень высокого качества. Вот я у вас насчет обуви спрашиваю, а в Харбине работали несколько обувных фабрик, не считая всевозможных сапожных мастерских, и их продукция славилась не только в Китае. Об этой продукции даже Павел Васильев упоминал в своих стихах. Вы знаете поэта Павла Васильева, кстати, местного уроженца? – Ольга Ивановна с небольшим прищуром, словно экзаменатор посмотрела на подполковничиху.

– Вообще-то слышала он, кажется, в Павлодаре родился, но вот стихов его я совсем не знаю, хоть у нас дома и большая библиотека, но его книги мне как-то не попадались, – несколько смущенно призналась Ратникова.

– У вас не совсем точные сведения. В Павлодаре он провел свое детство, а родился здесь рядом, в Зайсане, – уточнила учительница. – А что касается его книг, то не мудрено, что их у вас нет, они вообще мало у кого есть. За все время у этого гениального поэта вышла всего одна книга в Ленинграде в 1968 году и то сравнительно небольшим тиражом. Я ее только в Усть-Каменогорске в читальном зале центральной областной библиотеки взять смогла. И у него есть такие строки:

Ратникова задумчиво выслушала стихи и, покачав головой, спросила:

– И в каком году он это написал?

– Точно не помню, где-то в самом начале тридцатых годов, – ответила Ольга Ивановна.

– Надо ж, сейчас мы за швейцарской, чешской, югославской обувью бегаем, в очередях стоим, а в тридцатых значит также бегали за харбинской? – то ли спросила, то ли сделала вывод подполковничиха.

– Представьте себе, да. Только сейчас бегаем за заграничным товаром, а тогда хоть и то же за заграничным, но за русским, ведь те обувные фабрики русским купцам принадлежали… во всяком случае до того как японцы их начали помаленьку гнобить.

– Надо ж… никогда бы не поверила, – вновь вроде бы задумалась Ратникова, но тут же как будто сбросив с себя излишнюю «мыслительность», вернулась в «день сегодняшний»: – Так вы говорите насчет сапог? Что ж, хорошо, буду иметь в виду. Вы какой размер обуви носите?

– Тридцать седьмой.

– Что вы говорите, и у меня тоже… Что не верите? Серьезно, хоть я сама и большая, а нога у меня маленькая, с явным кокетством сообщила Анна.

– У меня мама была, ну что-то вроде вас, тоже сама такая пышная, правда не такая высокая, а вот нога… у меня точь в точь ее нога, а самая я, увы, мелкая…

Разговор становился все более непринужденным, будто и не существовало никакой разницы в возрасте, воспитании, прожитой жизни, нынешнем положении. От Анны Ратниковой все время исходил какое-то особое, тонкое, неземное, как показалось Ольге Ивановне благоухание. Она отметила, что подполковничиха не только хорошо со вкусом одета и накрашена… но и вот этот запах. Он был словно из ее далекого детства, опять напоминал о матери, так примерно пахло от нее, когда они с отцом уходили к кому-нибудь в гости, в театр, на балы. С тех пор подобных запахов Ольга Ивановна в своей советской жизни уже не обоняла.

– Извините… эти духи… такой чудный запах. Это, наверное, французские? – не удержалась от вопроса Ольга Ивановна.

– Нет, это «Белый лён», духи фирмы «Эсти Лаудер», американские, – охотно пояснила Ратникова. – Только не подумайте, что они у нас в Военторге продаются. Нет, нам в лучшем случае «Дзинтарс» привозят, да и то редко. Эти духи мы тоже в Москве достали.

– Извините, Анна Демьяновна, вы говорите у вас духи «Дзинтарс» бывают. Я бы вам за них была так благодарна. Хотя, наверное, и без того уже вас обременила, – Ольга Ивановна смущенно как маленькая девочка потупилась и слегка покраснела.

– Да что вы, нисколько. Зачем «Дзинтарс»? Вам понравился запах «Белого льна»? Ради Бога, я ведь их несколько флаконов привезла, даром, что ли столько в очереди стояла. Не догадалась, надо бы привезти. Но, в следующий раз я обязательно. Хотите, я еще и тушь для ресниц, и тени, и лак для ногтей, там все в одном наборе. Отличное качество, ни с нашими, ни с польскими не сравнить. Сейчас ведь хорошую косметику только в Москве и можно достать, да и то если время и силы есть, в очередях стоять. Не знаю, если бы там рядом сестра мужа не жила, тоже сейчас ходить бы не в чем было. У нас в Ярославле тоже пусто, без личных знакомств с продавцами и товароведами достать ничего невозможно. Хорошо, что у меня есть подруги знакомые, с которыми я вместе в техникуме училась, некоторые из них неплохо устроились, кое что могут. Но все равно, такого как в Москве там не достать. В Москве хоть и очередь отстоишь, но зато качественный, стоящий товар купишь, а не кота в мешке.

– Да вот что еще, Анна Демьяновна, я хотела у вас попросить, – спохватилась, вспомнив просьбу Валеры, Ольга Ивановна.

– Все, что есть у меня в магазине, я все могу вам предоставить, спрашивайте не стесняйтесь, – с готовностью отреагировала подполковничиха.

– Нет, это не касается дефицитных товаров, у меня к вам просьба несколько иного рода. У вас на точке служит Валера Дмитриев. Это мой бывший ученик, вы, наверное, знаете. А его жена Валентина, она тоже училась у меня. Я точно знаю, что ей нелегко там приходится в моральном плане. Вы бы не могли хоть изредка чем-то ей помочь… ну, чтобы её не клевали хотя бы.

– Это вам Дмитриев пожаловался, – догадалась Ратникова.

– В общем да. Но вы не подумайте, он не о чем не просил, – поспешила выгородить бывшего ученика Ольга Ивановна. – Это я сама, хочу помочь своим ребятам. Если, конечно, это возможно.

– Ну что ж, – подполковничиха усмехнулась, вам отказать я ни в чем не могу. Попробую помочь вашей бывшей ученице, если уж наши бабы будут ее слишком прижимать, – заверила Анна, хоть по всему ей этого совсем не хотелось делать.

В школьной машине уже сидели все женщины с «точки», что приехали на собрание, не было только Ратниковой. Пришел Николай Малышев.

– А где Анна Демьяновна? – задал он естественный вопрос, ибо уже было пора выезжать.

– Как где, у учительницы этой, Ольги Ивановны, сидит. Полмагазина ей привезла, небось считают. Что хочет, то и творит… за наш счет, – ворчливо выразила свое недовольство «начальница штаба» Колодина.

– А с чего это вдруг, она ей такие подарки делает, – спросила из будочной темноты жена офицера, переведенного на «точку» недавно и бывшая не в курсе местных дел.

– Потому что училка эта не простая, сейчас тут в поселке она важной птицей стала, вот Демьяновна к ней и «подъезжает». Она знает к кому клинья бить, решила «просветить» новенькую Колодина.

– Володя, Коля! Идите сюда, – на крыльце школы появилась Ратникова.

Малышев вдвоем с водителем вновь загрузили ящики в машину, отвезли их на квартиру к Ольге Ивановне. А потом когда машина ехала уже назад, та же Колодина уничижительно пыталась набиться к Ратниковой в собеседницы:

– А что, Анна Демьяновна, Ольга Ивановна действительно родственница того белогвардейского офицера, что коммунаров расстреливал?…

В тот вечер машина на «точку» вернулась со значительным опозданием.

15

Нельзя сказать, что к середине восьмидесятых годов в Бухтарминском крае стало настолько плохо с продуктами питания, что некогда хлебный, мясной и рыбный край чуть не голодал. Нет, как раз в снабжении хлебо-булочными изделиями и той же картошкой проблем не возникало. Область жила примерно так же, как и большинство прочих располагавшихся к востоку от Москвы: и сыты не были, и с голоду не помирали. Не было перебоев и с молоком, но сливочное масло в магазинах отсутствовало, а если его изредка «выбрасывали», за него разгоралась настоящая «битва», давали не более трехсот грамм в одни руки. А вот что исчезло с прилавков почти «без следа», так это мясо и мясные изделия. Дефицитом стали даже «кости», так именовали мясной эрзац-продукт, остатки мяса и сухожилий остававшиеся на говяжих костях после того как с них срезали практически все мясо. Эти кости использовались для приготовления супов и в провинции они являлись очень популярным продуктом. Колбасой, да и то ливерной, раз в квартал «баловали» только рабочих цемзавода, отпуская ее в заводской столовой. Совхоз даже своих работников не мог обеспечить мясом в полной мере, не говоря уж о прочих поселковых «едоках». Можно, конечно, было обратиться за помощью к Землянскому, директору соседнего совхоза «Коммунарский». Он на землях некогда принадлежавших Кабинету Его Императорского Величества не только собирал приличные урожаи зерна, но и имел большое поголовье коров и свиней. Но, как и почти везде в Советском Союзе, тех кто «вёз» и обдирали сильнее, обкладывали повышенным государственным заданием. За те ордена, что ему давали, Землянского так «раскулачивали», что он только и мог оставлять у себя мяса и масла в количестве, не превышавшем потребностей его рабочих. Куда девались те тонны говядины и свинины, что регулярно отправлял совхоз «Коммунарский» в вагонах-рефрижераторах никто, в том числе и сам директор, не знал. Впрочем, при желании догадаться не трудно: и собственная страна полуголодная, и друзей всевозможных по миру, которые «жрать горазды», тоже хватало. Потому, зная, что военные снабжаются относительно неплохо, окрестные жители не могли не испытывать определенного чувства зависти. А периодические появления в поселке такой заметной личности как Анна Ратникова не могли не вызвать реплик типа:

– Ишь, морду нажрала (или другую менее благозвучную, но более объемную часть тела), того и гляди лопнет…

Ольга Ивановна, став обладательницей такого количества дефицитных продуктов, долго решала, как с ними поступить. Съесть самой? Увы, она уже настолько отвыкла от того, что называется «есть вволю», и еще с детского дома обрела привычку обходиться минимумом еды. Хотя она отлично помнила, что в более раннем своем харбинском детстве любила много и хорошо покушать, была достаточно упитанной девочкой. Но за время скудного детдомовского житья она растеряла все свои харбинские «запасы», стала поджарой и росла тоже плохо. Ко всему, в ее теперешней двухкомнатной квартире было просто негде до самого Нового года держать столько продуктов – в холодильник влезла едва четверть. Единственно от чего она не удержалась, так это сразу же съела три мандарина, любимого лакомства ее детства… Первым делом, с вечера Ольга Ивановна, как и думала, собрала посылку сыну, использовав максимально допустимый почтовый лимит в восемь килограммов. Следующий день был пятница, и она, подойдя к открытию почты, эту посылку отправила. Затем, пользуясь тем, что у нее по расписанию не было первых двух уроков, пошла в Поссовет, к Марии Николаевне. Когда выложила прямо на стол председательницы фрукты, по банке тушенки и сгущенки, та на минуту опешила, потом удивленно спросила:

– Откуда такое богатство?

– Жена Ратникова привезла. Вчера на родительское собрание приехала и нате вам. Когда я у ее сына классной состояла, ничего подобного, а тут, как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын, – прищурилась Ольга Ивановна.

– Как она, как всегда разодетая в пух и прах, на руках с десяток колец, серьги золотые по полкило и задница в дверь не пролазит?

– Да брось ты Маш. Красивая она баба и за таким мужиком живет, как говорится, не клята не мята, да еще на хлебной должности. Пусть форсит, пока не состарилась…

Ольга Ивановна, будучи намного старше Ратниковой, не испытывала тех же бабски-ревнивых чувств как Мария Николаевна, которая была старше подполковничихи на немного и вроде бы тоже замужем за мужем-начальником, более того сама являлась едва ли не крупнейшим начальником в поселке. Тем не менее, все эти факторы не обеспечили ей того же ореола женщины «катающейся как сыр в масле», который имела подполковничиха. К тому же, обладательница самой заурядной женской стати, Анна Николаевна просто по-бабьи завидовала броской внешности Ратниковой.

– А ведь, наверное, не просто так… а, дровишки из лесу? – председательница кивнула на принесенные подругой продукты. – Не иначе что-то ей от тебя надо, услугу какую-нибудь оказать.

– Уже оказала, – усмехнулась Ольга Ивановна. – Я начальнику нашей поселковой автобазы записку написала, по просьбе самого Ратникова, чтобы помог военным машину отремонтировать. Понимаешь, просто так написала, не думая, что это возымеет какое-то действие. А он взял и согласился помочь. Сама не ожидала, а теперь вот в ответ презент, да еще какой.

– Какой презент, она, что разве бесплатно тебе привезла?

– Да нет, я бы и не взяла так. За все заплатила. Но ты же сама понимаешь, где сейчас, кроме как у военных, такое достанешь, тем более она продавец Военторга.

Мария Николаевна взяла мандарин, очистила, отломила дольку, положила в рот, зажмурилась от наслаждения:

– Ух!.. Не могу… божественный вкус. В позапрошлом году я в последний раз мандарины ела, в Семипалатинске. Нас тогда туда на совещание собирали. Тоже вот так, в декабре. И в обкомовском буфете мандарины и апельсины давали.

– А я в Семипалатинске уже забыла, когда и была, лет десять, наверное, прошло, и, признаться, ездить туда не хочу. Всякий раз жуткое впечатление он оставляет, особенно в сравнении с Усть-Каменогорском. Как там за это-то время, что-нибудь построили интересное, чтобы смотрелся получше? – поинтересовалась Ольга Ивановна.

– Какое там, как был дырой, так и остался. Построили несколько двенадцатиэтажек на правом берегу, сразу как с моста съезжать, за гостиницей «Иртыш», и всё, а в остальном та же убогость. Чем в таком городе жить, лучше уж в нормальном поселке. Не в таком, конечно, как наш. А то, что касается Усть-Каманя, да там я бы с удовольствием согласилась жить, это не город, а сказка, – мечтательно закатила глаза Мария Николаевна.

– А знаешь, ведь до революции Усть-Каменогорск был всего лишь уездным центром в Семипалатинской области, захолустный городишко втрое меньше Семипалатинска, – поведала Ольга Ивановна.

– Да ну, быть не может, – удивилась не больно «сильная» в истории своего края председательница.

– Это факт, есть исторические документы о том свидетельствующие. В 1913 году Семипалатинск считался богатым торговым городом. К востоку от Урала только Омск превышал его по количеству населения. Тогда в Семипалатинске жили пятьдесят тысяч человек, а в Верном, то есть в Алма-Ате – сорок, а в Уст-Каменогорске всего пятнадцать. Еще в Семипалатинске, помнишь, там довольно много таких бревенчатых двухэтажных домов? – продолжала просвещать не больно грамотную в гуманитарном плане подругу Ольга Ивановна.

– Конечно… ветхие такие, много покосившихся, но люди в них до сих пор живут, там вроде коммунальные квартиры.

– А до революции это были дома тамошних купцов. Об их богатстве, особенно хлеботорговцев и владельцев пароходов ходили легенды. Помнишь, в «Рудном Алтае» была статья, про то, как семипалатинские купцы преподнесли атаману Анненкову погоны из чистого золота, – продолжала свою «лекцию» Ольга Ивановна.

– Поди ты! – не удержалась от восклицания председательница. – Никогда бы не подумала, что этот грязный паршивый городишко, был когда-то богатейшим, – Мария Николаевна взяла второй мандарин. – Так говоришь, тебе Ратникова много таких вот дефицитов поднесла?

– Да, порядком, полтора десятка кило мандаринов, двенадцать кило яблок, несколько банок сгущенки, тушенки, конфет пару кило. Хочу всех наших обойти и от себя сделать небольшие презенты на Новый год, по нескольку мандаринов, яблок, конфет. Пусть детей побалуют на праздник, они уже давно этого не видели, – вздохнула Ольга Ивановна.

– Кого это наших? – решила уточнить председательница.

– Ну, как кого? Кто местного корня, здесь в Усть-Бухтарме родился, или в относящихся к ней поселках, их потомков. Я таких знаю больше двух десятков семей, кто не побоялись признать казачье происхождение, – пояснила Ольга Ивановна.

– После твоих презентов, не сомневаюсь, что количество таких «смельчаков» резко увеличится, – усмехнулась Мария Николаевна. – Ну, а тогда мне-то за что, я-то получаюсь здесь не при чем, я же не казачка, или решила заодно и советской власти потрафить? – уже с вызовом спросила председательница.

– У тебя свекровь и муж кто? – вопросом ответила Ольга Ивановна.

Мария Николаевна смутилась и промолчала.

– И дети твои получается казачьего рода. Так, что если сама такая гордая, советская, им отдай, скажешь от меня, с праздником, – в голосе Ольги Ивановны тоже зазвучали нотки обиды.

– Ладно, Ивановна, не сердись. Прости ты меня, дурру, нашло что-то, сама не знаю… Мне тут с утра все настроение испортили, уголь на исходе, кочегарку скоро топить нечем будет, а вагоны затерялись где-то, завели вот… Прости, а, – понизив голос до «интимного» шепота, просила Мария Николаевна и увидев, что подруга понимающе улыбнулась, поспешила изменить тему разговора. – Так ты что бесплатно все это будешь раздавать, благотворительностью займешься за свой счет?

– Не знаю, как получиться. Кто сможет деньги отдать, отдаст, а кто нет, так нет.

– Ну, ты даешь, сама-то живешь, не жируешь. Нет, я, конечно, возьму, свекровь порадую, но изволь вот деньги получить. На сколько здесь? – председательница полезла за кошельком в сумку.

– Маша, я ведь не просто так. Думаю, на доброту люди всегда ответят, не сразу, так после. И здесь тоже… Ты с мужем своим поговори. Не хочу я ему записки как зававтобазой передавать мимо тебя. Ты сама его настрой, чтобы он тоже со своей стороны чем-нибудь помог военным, – вкрадчиво говорила Ольга Ивановна.

– А мой-то что может? У него запчастей для автомашин нет, у него оборудование для цемзавода, уголь, глина, – удивилась Мария Николаевна.

– Может… Тут меня Ратников тоже попросил посодействовать. Дорогу они следующим летом ремонтировать собираются от шоссе до части. Там кажется километра три. Пусть твой прикинет, чем сможет помочь. У него ведь, наверняка, и гравий, и щебень, и еще что-то такое есть а? Надо же помогать друг дружке, чтобы не пропасть поодиночке, – рассмеялась Ольга Ивановна, довольная, что так ловко вставила модную «окуджавскую» строчку.

– Смотри, Ивановна, уж не метишь ли ты в неформальные лидеры, – шутливо погрозила пальцем председательница…

Из Поссовета Ольга Ивановна направилась в дом к старику Порфирию Митрохину и там тоже сделала небольшое подношение, потом обошла еще несколько «коренных» и всем передавала свертки с подарками. Ее не ждали и принимали подарки с изумлением, едва успевая поблагодарить, ибо Ольга Ивановна тут же откланивалась. Она, конечно, не могла «охватить» всех, выделяя в первую очередь семьи, где были совсем древние старики, или маленькие дети, таких набралось двенадцать семей.

Уже с вечера того же дня начались ответные визиты, в ходе которых выяснилось, что в большинстве семей коренных усть-бухтарминцев ведется довольно успешное натуральное хозяйство, в основном на шести сотках дачных участков, которые выделялись цемзаводом и поссоветом. Ольге Ивановне понесли всевозможные варенья, соленья, холодцы, работники рыбзавода – копченую рыбу. Вскоре квартира вновь оказалась забита всевозможными продуктами в основном домашнего приготовления, и Ольга Ивановна собрала еще одну посылку сыну.

16

Обычно в те годы, до которых дожила Ольга Ивановна, женщины настолько отягощены повседневными бабьими заботами, о семье, муже, детях, а кое-кто уже и о внуках. Но тут все сложилось по иному, потому у нее было достаточно времени, чтобы предаваться воспоминаниям, что иной раз побуждало её мыслить, так сказать, в сослагательном наклонении. Она, конечно, понимала, что кроме душевной боли это ничего не доставит и, тем не менее, когда оставалась в одиночестве, после работы, в своей квартире, эти мысли исподволь проникали в ее сознание. Впрочем, «расклад», что было бы, не случись Октябрьская революция, почти не «рассматривался». Ведь тогда бы, наверняка ее родители народили бы много детей, и в зависимости от продвижения по службе отца жили бы либо в Усть-Каменогоске, либо Омске, а может быть даже в Москве или Санкт-Петербурге. То, что у них была бы дружная и счастливая семья Ольга Ивановна не сомневалась, ведь родители любили друг друга и ее, и в, общем, даже в изгнании, на чужбине они были счастливы, не смотря ни на что. А вот родилась бы у них в череде детей хотя бы отдаленно похожая на нее девочка? Куда чаще она задумывалась на тему, что стало бы, если бы мать с отцом не остались в Харбине ждать Красную армию и свою погибель, а уехали бы в Шанхай, и далее в Америку, Европу, Австралию… Что бы тогда случилось, кем бы она стала? Отрицательные варианты, типа нищенского, или «панельного» существования, ею тоже не рассматривались. Куда приятнее было мысленно «зрить» себя матерью многочисленного семейства, хозяйкой большого богатого дома, такой какой была ее бабка по матери. Но, тут же сами собой наползали мысли-противницы: говорить пришлось бы на другом языке, замуж выходить, скорее всего, за иноплеменника. Ведь русские эмигранты той первой волны, за исключением Харбина, канувшего в лету, нигде не сумели создать ни успешных обособленных диаспор, ни единых этнокультурных сообществ по примеру итальянских или греческих. Потому, разрозненные не дружные русские эмигранты в большинстве тяжело приживались на чужбине, купцы разорялись, офицеры шли в таксисты, дамы на панель или в модистки… за исключением тех, кто удачно выходил замуж.

Впрочем, «сослагательные» мысли мучили Ольгу Ивановну и в отношении более близкого по времени советского прошлого. Почему ей не удалось создать настоящей, прочной семьи? Конечно, сейчас она отчетливо понимала, что выходила замуж за того, за которого не должна была выходить. Алексей вроде бы неплохой человек, и ей по молодости казалось, что она сможет «переделать его под себя». Он, конечно, тоже обманулся, приняв ее «маску» за истинное «лицо». А когда с годами эта «маска» с нее сошла, то ее истинное лицо ему, мягко говоря, не понравилось. Он не мог жить и мыслить иначе чем верой в то, во что его призывали верить с детства, в незыблемости чего он не сомневался. Когда она впервые призналась, кто она есть на самом деле, где родилась, в какой семье… Он в сердцах сказал то, что подумал в тот момент: «А я ведь верил тебе, верил, что ты настоящая детдомовка… советская!» С тех пор их совместная жизнь напоминала льдину, давшую трещину и эта трещина все увеличивалась в размере. Все чаще между супругами возникали непримиримые споры, как по пустякам, так и на «глобальные» темы. Впрочем, споры, иной раз, возникали у них и раньше. Например, когда в 69-м году американцы высадились на Луну, муж очень переживал, что империалисты обошли Союз, не зная как это объяснить, ведь до того советская космическая наука и промышленность, казалось, ушли далеко вперед. Ольга Ивановна попыталась высказать свою точку зрения, что де умер гениальный конструктор Королёв, и потому дело застопорилось. Алексей отреагировал по-советски:

– Что, у нас кроме Королева ученых нет, заменить, что ли нельзя? Нет, тут наверняка какое-то вредительство, или шпионаж.

– Поэты у нас тоже есть, а второго Пушкина нет, – назидательно проговорила Ольга Ивановна. – Так и тут. К тому же Королев успел в царской гимназии поучиться, а те, кто его заменили, видимо, советские школы кончали, а это далеко не одно и то же. И вообще успех американцев это такое же достижение всего человечества, как и полет Гагарина и не имеет большого значения в капиталистической или социалистической стране он достигнут, – из нее, из-под «маски», вдруг «полезла» непримиримая белогвардейка, и даже в какой-то степени космополитка.

Подобные споры и несовпадения взглядов, возросли в «геометрической прогрессии», после того как Ольга Ивановна сняла «маску», и в конце концов, сделали пребывание супругов в одной квартире просто невыносимым. Расстались спокойно без скандала, как только у Алексея появилась возможность уехать к родителям в Барнаул. Ольга Ивановна тоже устала от сосуществования с человеком, с которым не имела ничего общего, кроме сына. Их уже не сближала даже постель. Сейчас к старости она вдруг поняла, какая это важная составляющая супружеских взаимоотношений – хотеть друг друга. Через толщу времени и пережитого она вспоминала, как ей иногда нечаянно случалось видеть свою мать, прижимающуюся к возвращающемуся вечерами со службы отцу. Тогда девочкой она не все могла понять, но сейчас осознавала, что мать прижималась к отцу бедрами, животом, а крупная ладонь отца в это время трогала мать там где, казалось, трогать было неприлично. Она помнила родителей уже сравнительно немолодыми, и только теперь понимала, как же их влекло друг к другу в молодости. Ничего такого в ее взаимоотношениях с Алексеем не было даже в первые годы замужества, когда он еще верил в «советско-детдомовское» происхождение своей молодой жены. То, что их в общем-то никогда особо не тянуло друг к другу «телесно», это не казалось чем-то ненормальным, ведь вокруг очень многие супружеские пары жили именно так. Редко кто сохранял запал «медового месяца» уже на втором году семейной жизни. Куда чаще, чем любовь или даже просто физическое влечение, людей к замужеству понуждали обстоятельства. Так случилось и у Ольги с Алексеем, ей хотелось поскорее сменить фамилию, к тому же подталкивал обычный женских страх – остаться старой девой, вековухой. Алексей же преследовал свои цели. У Ольги как у молодого педагога имелась своя комната в семейном общежитии, а он намучился жить в одном помещении с несколькими холостяками, где нередко устраивались пьянки. Он очень боялся в такой компании спиться, или «словить» нож по пьяному делу. К тому же тогда ему молодая серьезная учительница, казалась подходящей невестой, которую не стыдно привезти и показать родне.

Ольга Ивановна, несчастливая в семейной жизни, сама при случае наблюдала, как развиваются отношения между современными молодыми людьми. Как и в годы ее молодость, за этим процессом в пролетарской среде смотреть было неинтересно, здесь все было «поставлено» грубо, пресно и однообразно-примитивно. Обычно где-то случайно по-пьяни переспали, если она оказывалась беременной, родители девушки приходили к родителям парня, дескать, девка «залетела», надо жениться. Вот и вся любовь. И так получалось в самом лучшем случае. Бывало, что девушка «залетала» от «проезжего молодца» и либо делала аборт, либо становилась матерью одиночкой. Интеллигентной молодежи в поселке насчитывалось совсем немного, потому Ольга Ивановна так внимательно и с интересом следила за взаимоотношениями Елены и Николая. Старший лейтенант ездил к Лене регулярно с периодичностью раз-два раза в неделю. Его частенько видели у нее в комнате, в общежитии для молодых специалистов. Что молодая «англичанка» знает себе цену, говорило уже то, что она не стала «размениваться» на местных рабочих парней. В то же время ходили слухи, что с Николаем она себя держит более чем раскованно. Кто-то из учителей вроде бы даже мельком видел, что он «зажимал» ее после уроков прямо в кабинете английского языка. Та учительница прилюдно возмущалась: как можно, в школе, ведь ученики увидеть могут. Ольга Ивановна тогда промолчала, ибо не осуждала ни её, ни его. Если бы в годы ее молодости было бы поменьше этого официального ханжества, может быть и она бы насторожилась: а почему это её парень совсем не выказывает никакого желания где-нибудь в укромном месте «прижать» её, или положить руку на ее колено, когда они, например, сидели рядом в полутьме кинозала и смотрели фильм. Может быть, задумалась и поняла, что не она более всего прельщала тогда, мучившегося от сожительства в одном помещении с пьяницами-пролетариями, электротехника Алексея Байкова, а ее отдельная комната. Со временем она уже стала забывать, что и сама преследовала далекие от «прекрасной любви» цели. Сейчас она искренне белой завистью завидовала Елене, ее таким естественным и раскрепощенным отношениям с парнем. Ольга Ивановна только боялась, что та может потерять голову и потом горько пожалеть. Она давно уже хотела ее предостеречь, но не решалась: еще подумает, что старая разведенка хочет помешать ее счастью.

В отношении, так сказать, между полами, Ольга Ивановна как педагог наблюдала большую перемену по сравнению с 50-ми и 60-ми годами. Официальные нормы морали, которые советская власть определила для «простого» населения, все больше уступали свои позиции. Та же девушка ударница, трактористка, крановщица, штукатурщица, маляр, целинница… в платке и спецовке, то что пропагандировали в 50-х, или комсомолка, студентка, спортсменка, вошедшая в моду в 60-х, все это в 80-х уже «не смотрелось», как не смотрелись и обэкраненные сверх целомудренные взаимоотношения тех лет. Все это подготовило почву для проникновения в среду советской молодежи веяний мировой моды. Если короткие юбки и купальники-бикини шестидесятых годов, как правило, не доходили до глубокой провинции, то в восьмидесятые уже повсеместно входили в моду все более открытые и обтягивающие одежды, особенно у женщин. Впрочем, Ольга Ивановна имела возможность видеть в этом не какое-то новшество, а восстановление несколько в иной форме того, что уже имело место в прежней российской жизни. Сейчас девушки, где только могли с любыми переплатами доставали облегающие джинсы, щеголяли в кофточках без бюстгальтеров, начиналась мода на оголенные пупки. Летом на водохранилище, где имелись и дома отдыха, и турбазы приезжало много отдыхающих, как из Усть-Каменогрска, так и из других мест и одевались те отдыхающие не только девушки, но и женщины весьма и весьма откровенно. Впрочем, в Новой Бухтарме по улицам поселка ходить в тех же купальниках было не принято. А вот в Усть-Каменогрске Ольга Ивановна такое видела. Как раз на той самой набережной «Красных горных орлов» в июле месяце этого года, когда она там была. В жаркие солнечные дни молодые девчонки, загоравшие на «омутах», в пересохшем русле Ульбы, в одних купальниках поднимались прямо на набережную и прогуливались по ней, демонстрируя свои фигуры, и не одна-две, а много, десятки. На них смотрят парни, мужчины… а им хоть бы что, и никто, даже старики не делали им замечаний. И она не сделала…

Смешанные чувства тогда испытала Ольга Ивановна. Как педагог, она вроде бы осуждала, но опять же не могла не испытывать и определенного чувства зависти. Хотя, чему завидовать, тому, что эти девчонки родились позже её, в другое время, не голодали в детстве так как она, им нет необходимости приспосабливаться, как приспосабливалась она, и потому в основном они имеют и хорошие фигуры и возможность их показать, а главное на них не давит никакой моральный груз прошлого. Ведь их матери, наверняка, тоже прожили и в голоде, и в определенном страхе, и уж наверняка бы никогда не решились выйти на улицу в таком виде. С таким же основанием она могла завидовать и собственной матери, которая, несмотря на все то, что с ней случилось в Гражданскую войну, и на мучительную гибель в лагере… Она все же успела пожить настоящей, счастливой жизнью, о которой только может мечтать женщина. Она была красавицей, была любима, носила дорогие украшения, ходила в шикарных, самых модных в те годы нарядах, не боялась и не стеснялась оголять грудь и спину, даже когда ей было уже за сорок лет. А недавно Ольга Ивановна узнала от Анны Макаровны, что ее мать и в Усть-Бухтарме, будучи совсем юной, «форсила» от души. Переодевалась в мужскую казачью одежду и во весь опор скакала на коне, каталась на лыжах прямо с крепостного вала, а на нее тихо под нос гундели тогдашние старики и старухи, кто же посмеет вслух ругать атаманскую дочь. Зато вся молодежь смотрела на нее с восхищением, а дети, особенно девочки – боготворили свою отчаянную и прекрасную учительницу… «Господи, ведь не только у меня, у целого поколения, да не у одного, отняли нормальную, естественную жизнь эти уроды, заставили вместо любви, устройства семейного уюта, который объявили мещанским пережитком… Вместо этого фактически насильно погнали миллионы людей перекрывать реки, форсированно строить уродующие природу предприятия, распахивать Целину, сидеть и мучиться по гарнизонам и «точкам» военных. И все это ради того, чтобы в конце концов люди опять пришли к тому же от чего их отвращали, к естественным человеческим ценностям…».

Как это не покажется странным, в СССР нередко демонстрировали западные фильмы. Для проката закупались в первую очередь те, которые, по мнению руководства страны, рассказывали о «тяжелой» жизни трудящихся на Западе. Не ставили препонов и историческим кинолентам. Их демонстрировали, как по телевидению, так и в городских кинотеатрах, поселковых и деревенских клубах. На Ольгу Ивановну особое впечатление произвел показанный в конце семидесятых годов в поселковом клубе английский фильм «Леди Каролина Лем». Потом эту киноленту гневно раскритиковали в советской прессе. Дескать, не может быть великий поэт Байрон тем, кем он показан в фильме: гулякой, нечестным и аморальным типом. Такое же возмущение царило и среди педагогов ново-бухтарминской школы. А Ольга Ивановна со своим «обзорным зрением», напротив, про себя удивлялась тому, что английские кинематографисты не побоялись показать своего национального гения таким, каким он был на самом деле, и не стали писать с него «икону». Это говорило о полной свободе мышления и отсутствии всякой предвзятости, до чего советской интеллигенции, в первую очередь творческой, было еще очень далеко. А вот фильм знаменитого французского режиссера Бюнуэля «Скромное обаяние буржуазии» закупили и запустили в советский кинопрокат явно с целью заклеймить позором ограниченных, глупых, примитивных западных буржуа, все интересы которых ограничиваются только плотскими удовольствиями. Режиссер, конечно и ставил такую цель, но он явно не рассчитывал на советского зрителя, замученного продовольственным и промтоварным дефицитом. И на него в первую очередь впечатление производила не духовная деградация западной буржуазии, а красивые загородные дома, обилие пищи на званых обедах, что в фильме показано с таким «смаком», для женщин в первую очередь изысканные наряды от кутюр. То есть то, чего советские люди были напрочь лишены. Потому они не столько возмущались, сколько неосознанно завидовали и мечтали о такой жизни. Ольга Ивановна все это вполне могла объяснить, ведь она в отличие от окружающих примерно такую жизнь видела в детстве, воочию.

В пятницу, когда подходили к концу занятия второй смены, Мария Николаевна позвонила в школу и попросила Ольгу Ивановну зайти к ней после уроков. Идя в Поссовет, Ольга Ивановна думала, что подруга задержит ее не на долго. Но та, чем-то сильно озабоченная, предложила ей снять пальто и присесть…

– Слушай Ивановна, ты баба умная, хочу с тобой посоветоваться, – сразу без обиняков начала председательница.

– О чем? – недоуменно спросила учительница.

– Да, есть тут одно дело. Хочу тебе тайну открыть. Впрочем, какая там тайна, через несколько дней о ней все узнают… Меня в понедельник вызывают в Устькамань в облсовет, официально вроде бы для ознакомления с материалами сессии Верховного Совета Казахстана. Ты в курсе, что сейчас в Алма-Ате проходит сессия Верховного Совета, а на следующей неделе открывается очередной пленум ЦК компартии Казахстана?

– Вообще-то читала в газете, но я как-то никогда за такие события не переживаю, – с иронией в голосе отвечала Ольга Ивановна.

– Так вот на пленуме, возможно, Кунаева снимать с должности будут, – не обратив внимания на тон подруги, сообщила Анна Николаевна. – И нас, всех городских и поселковых руководителей по этому поводу хотят проинструктировать.

– Неужели, вот те на, я вас не узнала, как говаривали казачки в линейных станицах Сибирского казачьего войска, – вновь несерьезно усмехнулась Ольга Ивановна. – Что-то не верится, обычно их с таких постов только вперед ногами выносят.

– Горбачев, вроде, им сильно недоволен. И будто на его место русского ставить будет, – заговорщецки понизила голос председательница.

– Они что?… Нет, быть не может, это же для казахов такая обида, – сразу стала серьезной Ольга Ивановна.

– Вот и я о том же думаю. Пожалуй, единственно, что у нас в Казахстане более или менее хорошо, так это с межнациональными отношениями. Я когда на всякие там активы и совещания езжу, и в Алма-Ату и другие города… ну ты же знаешь. И вот что я тебе хочу сказать – спокойствие это обманчиво. В нашей области этого внутреннего напряжения не чувствуется потому как здесь семьдесят процентов населения русские. А вот на юге, особенно в Чимкенте, казахи часто уже в открытую выражают недовольство, – по прежнему вполголоса сообщала председательница.

– Что ты имеешь в виду, какое недовольство? – заинтересовалась Ольга Ивановна.

– Обижаются они, что в Союзе их за равноправных не держат. Дескать, мы по экономическому потенциалу третья республика в Союзе, а в Центре нас как считали полудурками, так и считают, во всем обходят и накалывают.

– И где ж это их так сильно обошли?… Хотя, если, конечно, подумать основания для таких мыслей есть, – вслух размышляла Ольга Ивановна.

– Тут и думать особо не о чем. Вон, даже у нас, в такой промышленно развитой области, как сильно за последние несколько лет снизился жизненный уровень. А я ведь сама видела, в других областях еще хуже. И самое непонятное, почему во многих других республиках люди живут заметно лучше, чем у нас. Казахи, которые борзые, считают, – это от того, что их лидеры имеют слишком мало веса в высшей партийной иерархии, в Москве. В Политбюро и ЦК один Кунаев, да и то разве что числится, а грузин, армян, украинцев полно и все они там вес имеют. Алиев, азербайджанец, очень большой вес имеет, и все они как могут своим республикам помогают. Сама подумай, тот же метрополитен везде есть и в Баку, и в Тбилиси, и в Ереване, и в Минске, на Украине аж в нескольких городах, даже в сейсмоопасном Ташкенте построили, а до Алма-Аты все очередь никак не доходит. Интеллигенция казахская очень обижается, что их ученых, артистов зажимают на общесоюзном уровне. Я сама слышала, как они в разговоре меж собой возмущались, почему Днишева в Большой театр не приглашают, на стажировки за границу не посылают, дескать, чем он хуже Соткилавы. Как ты думаешь, я в этом особо не разбираюсь, но вот слушала и того и другого… мне показалось, что Днишев действительно поталантливее будет. Тем не менее, казах в Алма-Ате безвылазно сидит, а грузин в Москве в Большом, в заграничные турне ездит, – в голосе и самой Марии Николаевны слышались нотки возмущения.

– Что ж тут удивительного, – Ольга Ивановна бесстрастно пожала плечами, – действительно в Москве у многих союзных республик есть свое лобби, а у казахов его фактически нет, вот и весь ответ. И дотации, и снабжение и места для своих в той же Москве они же и выбивают.

– Да я это и сама понимаю. Но почему-то там, – Мария Николаевна ткнула пальцем в потолок, эти кремлевские мечтатели до сих пор думают, что казахи такие же чурки, что были пятьдесят или хотя бы двадцать лет назад, что все эти несправедливости будут по-прежнему терпеть молча. Вот попробовали бы в Грузии, или Азербайджане поставить первым секретарем не своего, да и в других республиках. А здесь вон чего хотят учудить. Может так случится, что добром эта затея не кончится, и мы, русские, здесь в Казахстане как заложники окажемся, в результате этой топорной межнациональной политики. Ох, боюсь я, прямо сердце не на месте.

– Ты, что, за Свету переживаешь? – догадалась Ольга Ивановна, что подруга боится за дочь, студентку-второкурсницу КАЗГУ, находящуюся в данный момент в Алма-Ате.

– Ну да… она же там, в общаге университетской, вокруг одни калбиты и калбитки, кто ее там защитит, если что, – в глазах председательницы читалась нешуточная тревога.

– Да Маша… понимаю я тебя. Действительно, обстановка сейчас не для таких экспериментов. Народ от этого продовольственного и промтоварного дефицита устал, озлоблен, даже такие терпимые и спокойные как казахи взорваться могут…

17

Брежневское правление многие воспринимали в 80-х годах с ностальгическими чувствами. Казалось, что при нем имели место определенная стабильность. Где-то до семьдесят пятого года хоть и потихоньку, но рос уровень жизни. А что еще нужно обычному среднему человеку, обывателю? А обывателей в любом более или менее цивилизованном обществе абсолютное большинство. И если бы и дальше приоритетом внешней и в первую очередь внутренней политики для советского руководства стало незначительное потрафление интересам обывателя, позволили ли бы ему и дальше обрастать личными машинами, дачами, благоустроенными квартирами, коврами, хрусталем, и главное, решили бы задачу прокорма тех же обывателей, чтобы у них имелось достаточно разнообразной еды… Но, почему-то эта политика, проводимая с середины 60-х, до середины 70-х, с ослаблением здоровья и работоспособности генсека, была его «ретивым» окружением скорректирована в сторону повышения расходов на внешнеполитическую экспансию и гонку вооружений. Эти «мероприятия» в какие цвета их не крась, и под каким «соусом» не подавай, всегда интересам обывателя чужды, ибо очень дорогостоящи и опасны, своего рода игра с огнем. В конце концов доигрались до афганской войны, которая в основном и сожрала обывательские мечты о машине, даче, квартире… о сытой спокойной жизни.

В рабочих поселках особенно тяжело стоял продовольственный вопрос, ибо туда все доходило в последнюю очередь. Но по союзным республикам рабочие поселки распределялись крайне неравномерно. Особенно много их насчитывалось в России, на Украине, Белоруссии, Казахстане. Но Украина имела благодатный климат и как следствие развитое пригородное сельское хозяйство, сравнительно богатые колхозы и совхозы, которые были обязаны продавать большую часть сельхозпродукции внутри республики. Белоруссия сильного и авторитетного лидера в лице Машерова, который много делал для улучшения снабжения своей республики, а после его гибели в автомобильной катастрофе уже налаженное «дело» продолжили его ученики-последователи. А вот в России и Казахстане… Впрочем, в России очень резко своим снабжением выделялись Москва и Ленинград, которые посредством «продовольственных» электричек подкармливали и прилегающие к ним области. Областные города «кормились» значительно скуднее, причем чем дальше на восток тем хуже, ну а что касается рабочих поселков и малых городов снабжение там в 80-х годах стало совсем плохое. В Казахстане в это время, пожалуй, только Алма-Ата оставалась более или менее сытой. Тем не менее, внешне в республике наблюдалось относительное спокойствие, стабильность. Более того, в отличие от населения ряда других союзных республик, где в основном тайно, а кое-где и явно, многие мечтали об выходе из состава СССР и обретении независимости… Среди казахов таких настроений, как правило, не прослеживалось. Подавляющее большинство не только властьпридержащих номенклатурных деятелей, но и простых людей были полностью лояльны советской власти и о выходе из Союза не помышляли.

Ольга Ивановна по путевкам РОНО два раза ездила отдыхать в санатории. Первый раз в Абхазию, второй в Фирюзу под Ашхабадом. Там она воочию убедилась, что к советской власти и русским тамошние жители испытывают куда большую «аллергию» чем казахи. Абхазы были злы как на русских, так и на грузин, хотя при этом жили намного лучше, чем в среднем по Союзу и считали это само собой разумеющимся. По неофициальным подсчетам в Грузии вообще, и в Абхазии в частности насчитывалось во много раз больше чем в среднем по Союзу личных автомашин, личных домов, как правило больших и в хорошем состоянии, и подпольных миллионеров на душу населения. И с едой там было все в порядке. В нищей и полуголодной России ходила поговорка: русский всю жизнь работает, чтобы купить «Запорожец», еврей год, чтобы купить «Жигули», грузин неделю, чтобы купить «Волгу». И хоть грузины с абхазами жили лучше всех в Союзе, жизнью своей большинство из них были явно не довольны, им хотелось жить еще лучше. И те и те искренне считали, что этого им не позволяют русские и потому ненавидели их почти так же как друг друга. Ненависть друг к другу у них очень часто изливалась в форме изнасилования «враждебных» женщин. Насилуя друг друга, и те, и те не упускали случая изнасиловать русскую. С этой целью местные молодые люди нападали на отдыхающих «дикарями» семейные пары. Пострадавшие если даже обращались в насквозь продажные местные органы правопорядка, то ничего не могли доказать. Безопасно отдыхать там было возможно только в ведомственных санаториях, хотя изредка случались пострадавшие и среди санаторных отдыхающих. Ольга Ивановна побывала в Абхазии во время громкого процесса над местными джигитами, которые решили не ограничиться насилием над рядовыми отдыхающими, а покусились на дочь большого московского прокурорского чина. Она проводила медовый месяц вместе с молодым супругом в ведомственном санатории. Уверенные, что столь высокое покровительство обезопасит их и на Кавказе, молодожены, в общем, вели себя довольно развязно. А кавказские джигиты, как правило, от представителей других наций такого не терпят, развязными и наглыми, имеют право быть только они – их так воспитывают с детства. Они избили мужа, а молодую жену, как водится, изнасиловали втроем на его глазах… Невероятно, но московский чин не смог тягаться с местными подпольным миллионерами, ибо среди тех джигитов оказались их сыновья. Эти «мандариновые» короли сумели с потрохами купить кого надо в Москве, не говоря уж о местных милиции и прокуратуре. По решению суда насильникам дали всего по два года условно.

Именно тот памятный отдых в Абхазии позволил Ольге Ивановне обнаружить определенное лицемерие в творчестве известного советского писателя, абхаза по национальности Фазиля Искандера, ставшего в восьмидесятых годах очень модным. В своих многочисленных автобиографических повествованиях о мальчике Чике, он вполне осознанно допускал такие сцены, когда, например, тот же Чик на морском пляже кидает втихаря камешки в загорающую толстую тетку. О том, что отдыхающая тетка русская, не говорится. Но кем же, еще могла быть загорающая на пляже в Сухуми. И та, по всему уже далеко не юная женщина, по мнению писателя, от этого получала большое удовольствие. Автор «оставлял за скобками» уверенность в том, что тупой, воспитанный в духе «марксизма-интернационализма» русский читатель никогда не догадается, что в свою абхазскую немолодую женщину Чик никогда кидаться камешками не будет. Для абхазов и прочих кавказцев это страшное оскорбление, чреватое кровной местью, а для простых невластьимущих русских нет, их и не так оскорблять можно, причем совершенно безнаказанно.

В Туркмении имела место несколько иная ситуация. Туркмены выказывали крайнее недовольство тем, что поселившиеся в республике русские далеко не всегда уважают их обычаи и, наоборот, живут лучше, чем местные. А многодетные туркменские семьи, которых в республике было очень много, еле сводили концы с концами, а в некоторых вообще голодали. Ольга Ивановна знала, что подобная ситуация имела место и в Таджикистане, и в Узбекистане. В этих республиках политика союзного центра на выделение лучших земель под хлопчатник привела к тому, что собственное производство продуктов питания не покрывало потребностей быстрорастущего населения. Таким образом, Казахстан оставался в Союзе одним из немногих островов относительного межнационального согласия. Казахи в своем подавляющем большинстве терпимо относились, и к русским, и к прочим населяющим республику народам: немцам, корейцам, татарам, уйгурам… Обстановку, правда, напрягали чеченцы и турки-месхетинцы, высланные в Казахстан так же как немцы и корейцы в годы Великой Отечественной войны. Они не все вернулись на Кавказ после хрущовской реабилитации, а продолжали жить там же, куда их выслали при Сталине. В местах их компактного расселения всегда возникали очаги межнациональной напряженности, ибо и они ни с кем не могли ужиться, и с ними никто. Но этих чрезмерно «горячих» горцев насчитывалось сравнительно немного, и потому можно было с полным основание говорить, что в республике царили относительные порядок и спокойствие.