Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути Дьяков Виктор

26

И в этот вечер 17-го декабря Ратников пошел домой только к десяти часам вечера, едва держась на ногах. Анна уже не раз подогревала для него ужин, и заранее загнала спать не только Люду, но и упорно противившегося Игоря. Она хотела, было, по обыкновению, отругать за опоздание мужа, но увидев, в каком он состояние сразу остыла.

– Садись ешь, и сразу ложись, на тебя смотреть страшно.

Ратников так и сделал… Лишь в постели он смог в общих чертах поведать жене о случившемся в Алма-Ате. Анна сказала, что по телевизору, в новостной программе «Время» не сказали об этом ни слова. По ее тону чувствовалось, что в отличие от Ратникова, она не видит в случившемся ничего особенного и совершенно не обеспокоена. Более того, она сразу перевела разговор на куда, по ее мнению, более важную тему:

– Слушай Федь, пока не уснул, я тут хотела с тобой посоветоваться. Тебе не кажется, что нам надо Ольгу Ивановну как-то отблагодарить?

– Ты же отвезла ей продукты, – ответил, словно отмахнулся Ратников, находящийся целиком и полностью под впечатлением оглушившей его новости.

– Да нет, это не то. Она ведь не просто нам оказала услугу, она ведь и еще помочь может не раз. У нее ведь и авторитет в поселке, и связи. Сам видел, какой она вес сейчас имеет. И в школе от нее многое зависит. Игорю же аттестат скоро получать, – лицо Анны выражало озабоченность.

– Что же ты предлагаешь? – всем своим видом Ратников показывал, что не желает сейчас обсуждать эту проблему, к тому же его уже основательно клонило ко сну.

– К ней надо еще съездить, а лучше привезти сюда, к нам. Я её в магазин отведу, и пусть там она сама себе выберет, что захочет. Ну, и как водится, к нам пригласим, стол накроем, угостим. Неужели ты не понимаешь, что она сейчас очень нужный нам человек, – Анна была далека от «глобальных» мыслей беспокоящих мужа, ее волновали куда более приземленные вещи, касающиеся непосредственно её семьи.

– Ладно, после Нового Года подумаем, – решил «отложить на полку» это дело Ратников.

– Не после Нового Года, а завтра, или, в крайнем случае, послезавтра, её надо привезти сюда, пока у меня в магазине последний привоз не разобрали, – решительно возразила Анна.

Ратников, не сказав ни слова в ответ, отвернулся, но Анна бесцеремонно повернула его лицом к себе и негромко, но упорно стала втолковывать необходимость вынашиваемого ею «мероприятия»… пока, наконец, и он был вынужден согласиться, что на данном этапе судьба семьи и детей важнее судьбы страны.

– Надо ж… если бы кто несколько лет назад вот так бы мне сказал, что я буду наряду с директором совхоза и прочими местными тузами искать расположения обыкновенной учительницы, да еще с таким махровым белогвардейским происхождением и соответствующим поведением… Я советский офицер, коммунист, из крестьян, – Ратников чуть слышно рассмеялся. – И кто меня к этому подталкивает, собственная жена, так сказать, боевая подруга, тоже стопроцентный советский человек. Ну и докатились мы с тобой Аня, – совершенно безо всякого сожаления говорил Ратников, поправляя подушку под головой, и тут же намереваясь под тот же веселый тон потрогать то ли полные матовые плечи жены, то ли ее пухлый подбородок, как он делал довольно часто лежа в постель.

Но Анна, обычно относящаяся к этому благосклонно, сейчас вдруг воспротивилась, не дала его руке, ни коснуться ее плеч, ни пощупать нежный валик под подбородком.

– Не лезь, ничего тут смешного нет, все это очень даже серьезно. А насчет стопроцентной советскости. Ты что такой уж советский, или я? – в свою очередь совсем не игриво говорила Анна.

– Ну, не знаю, сам себя всегда советским считал. Да и вся родня моя кто они, простые крестьяне, в свое время крепостными были. Нет, для нас все-таки я думаю советская власть это благо, хоть какие-то шансы в люди выбиться дала, хотя бы тем кому повезет. А если бы при царе… так бы и сидели в деревне, света божьего не видели, – высказал свое мнение Ратников, правда, не очень уверенно. Да и твоя родня не из графьев. А ты вон и в техникуме выучилась, и в институт могла поступить, если бы я тебя не захомутал, – Ратников вновь попытался перевести разговор в шутливую форму, приобнять жену, но та отстранилась. – Разве твои предки могли такое себе позволить до революции, хоть и в городе жили? Так бы и жили, как вон у Горького описано «В моих университетах» про старую городскую жизнь.

– Горький, похоже, вообще нормальной жизни в детстве не видел, потому и описал всю эту грязь, – с некоторым раздражением отвечала Анна. – А городская жизнь она от деревенской, как сейчас отличается, как небо от земли, так и тогда отличалась. Мама моя со слов своей матери и бабки про нее знала. Так вот не так уж и плохо они, предки мои жили, во всяком случае, у моих деда и прадеда свой дом был. Богачами не были, но и так как Горький писал, не жили.

– И все одно не пошли же они предки твои за белых воевать, предпочли отсидеться, как и мои. Значит, не стоила та жизнь того, чтобы за нее биться. Потому и так мало за белых пошло народа, а за красных во много раз больше, тех, что старую жизнь ненавидели и сломать ее хотели. Разве не так? И чтобы сейчас эти брехуны перестроечные не болтали, не хотел тогда народ по-старому жить, вот и сковырнул и царя и всех этих буржуев. Верно, или нет?…

Ратникову казалось, он говорит настолько прописные истины, что жена не может не согласиться. Но она молчала, и он откинувшись на подушку собирался уже прикрыть глаза, уверенный, что спор закончился, когда Аня чуть не шепотом, словно боясь чего-то заговорила:

– Не так уж мало за ту жизнь людей встало. И у нас тоже встали. Ты что не знаешь, что было в Ярославле в восемнадцатом году?

– Ты это о чем… ааа, про эсеровский мятеж что ли? – удивленно спросил, вновь вскинувшись Ратников. – Ну, так это ерунда, что там, заварушка какая-то на день или на два, а потом быстро придавили.

– Федь… ты откуда родом? – в свою очередь приподнялась на локте Анна.

– Здрасьте барышня, с Пошехонского района я, – с вызовом ответил Ратников.

– А я уж думала с Луны. Какой день, какой два, это в Москве тот мятеж быстро придавили, а у нас большевиков скинули и две недели эти эсеры верховодили, всех большевиков местных перестреляли. И только когда с Москвы войска подошли, тогда все кончилось. Деревня ты и есть деревня, до сих пор истории своего областного центра не знаешь. Ты хоть помнишь, что Ярославль старше Москвы? – в своем возмущении Анна уже не могла сдержаться и повысила голос.

– Что ты говоришь… неужто две недели?… Да откуда же мне знать, нигде ж про то не говорилось, не писалось. Даа… во как Савенков шухарил-то, на две недели город захватил, – искренне удивлялся Ратников. У него сна, что называется, не осталось «ни в одном глазу».

– Да какой там Савенков… Это все ерунда, не Савенков тем восстанием руководил, а наш, местный ярославский, полковник Перхуров. Потом, когда красные город осадили, он с отрядом прорвался и к Колчаку ушел, – продолжала опять уже шепотом говорить Анна.

– Во дела, первый раз про то слышу… Стой, а ты-то откуда про все это знаешь, ведь мать твоя говорила, что ее родичи простыми рабочими были? – изумленно спрашивал Ратников, глядя на жену так будто видел ее впервые, уставившись на бретельки от комбинации, которые бесчисленное количество раз спускал с ее покатых плеч.

– Откуда, откуда… я ж не деревенская, историю своего города знаю не из учебников, а от мамы. Да нет, не бойся, не из бывших я, так что за карьеру свою и без того неудавшуюся не опасайся. И мать моя не врала тебе, просто небольшую неточность допустила. Ее дед не работал на фабрике или заводе, он ремесленником был, бондарем, и работал на дому, бочки делал и тех рабочих, что с заводов за путных не считал. Он, мой прадед, своего первенца, старшего сына, брата моей бабки, очень выучить хотел и в реальное училище отдал… ну это как сейчас техникум. Мама говорила со слов бабушки, сами впроголодь жили, а его учили. Ну, вот он этот бабушкин брат тоже с теми эсерами якшался и в восстании участие принимал. Мама сама про то всегда вполголоса говорила, отец его в погребе запирал, чтобы не ходил туда, а он все одно сбежал. Вроде даже участвовал в расстреле самого Нахимсона.

– Какого Нахимсона? – недоуменно спросил Ратников.

– Ой, ну ты лапоть деревенский, ничего не знаешь. Нахимсон это первый председатель ярославского Совета, еврей. Потом ему уж в городе никак нельзя было оставаться, и он с Перхуровым ушел на прорыв.

– И что?

– Откуда я знаю что… пропал, сгинул, погиб скорее всего. Бабка потом горевала, столько денег в него вбухали пока учили, ее саму как чувырлу деревенскую одевали, куска лишнего съесть не могла, все экономили, а он вот так поступил. В семье про него потом никогда не говорили, как и не было его. И сейчас бы не вспомнила, если бы не эта Ольга Ивановна, не ее поступки. Так что все не так просто Федя, и завтра ты ее обязательно пригласи…

На следующее утро Ратников позвонил в полк и, узнав от оперативного дежурного, что повышенную готовность вроде бы объявлять не собираются и из Алма-Аты пока тревожных сведений больше нет… Он, как и планировал, поехал старшим на школьной машине. Высадил сначала детей у школы, отвез Дмитриева к дому его матери, потом заехал на почту, где находился переговорный пункт. Заказал переговоры с Люберцами. Дома у сестры телефона не было, и он обычно звонил ей на работу. С Верой связался только где-то часа через два. К счастью она сразу развеяла его беспокойство насчет матери. Ей Ефросинья Васильевна тоже необычно долго не писала, но два дня назад, наконец, пришло письмо. Медвежье, оказывается, целых две недели было отрезано от внешнего мира. Прошли сильные снегопады с метелями, замело дороги, оборвало линии электропередач… Потом Вера долго расспрашивала брата о его семье и, конечно, о племяннике, пока ее не позвали там, на работе. Ратников после разговора с сестрой сначала облегченно вздохнул, поняв, что письмо от матери должно и ему вот-вот прийти, в то же время в душе забушевало возмущение. Отрезало несколько деревень и две недели не могли расчистить дороги и восстановить подачу электричества… Где!? В центральной России, в трехстах километрах от Москвы!! «Суки, гады… кому только не помогают, куда только не суются, в космос летают, а в исконно русских областях до сих пор человеческую жизнь наладить не могут. Не руководители, а какие-то сплошные враги своего народа… Недаром вчера казахи возбухнули… Неграм, индейцам в Никарагуа помогают, в Афгане средстава миллиардами зарывают, вместо того чтобы свою страну хоть мало-мальски в порядок привести, обустроить… у нас самих все вкривь и вкось. Неужто трудно это понять!?… И что за гады раз за разом у нас в правительство вылезают!?…»

В таком «взведенном» состоянии Ратников вновь поехал к школе и стал ждать перемены, чтобы переговорить с Ольгой Ивановной. Но перемена была короткой, и толком поговорить не удалось – учительница «убежала» на урок. Пришлось ждать следующей большой перемены, говорили в том же кабинете русского языка и литературы.

– Ольга Ивановна, большое вам спасибо. Благодаря вашему посредничеству нам удалось быстро и без лишней нервотрепки починить нашу транспортную машину. Теперь мы можем на ней ездить без прежнего риска для жизни.

– Да, не за что, Федор Петрович, моя заслуга не столь уж велика, – скромно возразила учительница. – В свою очередь хочу передать благодарность вашей супруге за те продукты, что она мне привезла.

– Да что вы, разве это сравниться с тем, что вы для нас сделали. Кстати, моя жена ведь обещала вам кое что из промтоваров. Знаете, буквально два дня назад к нам в магазин был предновогодний привоз. Обычно он где-то за несколько дней до тридцать первого бывает, но тут у нас так получилось, что вчера большое начальство из Алма-Аты приезжало. Ну, так военторговское руководство решило пораньше завоз сделать, чтобы одновременно и на них впечатление этаким изобилием произвести. Так что сейчас у нас в магазине есть выбор, и жена не знает, что именно может вам понравиться. В общем, она просила передать, что если вы найдете свободное время, то лучше вам приехать к нам, в часть, и выбрать самой.

Предложение Ратникова было настолько неожиданно, что Ольга Ивановна не сразу на него отреагировала.

– Прямо не знаю, что вам и сказать… я ведь доставлю вам столько беспокойства. Потом, там же у вас, наверное, пропускной режим, – растерянно говорила Ольга Ивановна.

– Да, ерунда, – улыбнулся Ратников. – У нас же там служат местные жители, ваш же ученик Валера Дмитриев, или вон Муканов, казах из Сажаевки. Неужто вас, русскую женщину, я побоюсь привезти к себе в дивизион. Тем более вы же там посетите всего лишь магазин… ну и нашу квартиру. Моя жена очень вас ждет.

– Не знаю… А куда и как все это… и после, потом, как я вернусь? – продолжала боязливо но явно против собственной воли сопротивляться Ольга Ивановна.

– Вернетесь очень просто, на той же нашей машине. Если вы можете, то можно прямо сейчас не откладывая съездить. Вы ведь, насколько я знаю, по четвергам только в первую смену работаете? – выказал неожиданную осведомленность Ратников.

– Да, – машинально подтвердила учительница.

– Ну вот. Я сейчас поеду за второй сменой, а потом заберу первую и вас. А когда машина пойдет за второй сменой, она и вас отвезет. Все проще-простого. Таким образом, там у вас будет почти четыре часа времени. Вы и в магазине отовариться успеете и к нам зайти. Отобедаете у нас, и домой поедете…

27

Предложения подполковника звучало настолько убедительно, надежно. У Ольги Ивановны сразу возникло ощущение, что это действительно реально, даже нетрудно, и здесь нет ничего необычного. Возможно, если бы Ратников не был так напорист и убедителен, Ольга Ивановна на это путешествие никогда не решилась бы. Но, на том и порешили. Ратников уехал за второй сменой, а Ольга Ивановна пошла проводить очередной урок. Потом у нее было «окно», в которое она сбегала в Поссовет к Марии Николаевне, ибо подруга с утра позвонила ей в школу и просила при первой оказии обязательно к ней зайти. Председательница и поведала о вчерашних событиях в Алма-Ате, о которых пока еще никто в поселке не знал.

– Так я и думала. Помнишь, Ивановна, что я тебе говорила? Так оно и вышло, – взволнованно мерила шагами кабинет Мария Николаевна. – Во вторник Кунаева освободили, а вчера с утра перед зданием Верховного Совета манифестации начались, несколько тысяч человек вышло, молодежь в основном, скандировали лозунг: каждому народу своего вождя. Просили миром разойтись – не помогло. К вечеру площадь оцепили войска, милиция и начали разгонять, саперными лопатками, дубинами, бронсбойтами. Ох господи, спаси сохрани. Много раненых и убитые есть.

– Перестань нервничать, Маша, – попыталась утешить подругу Ольга Ивановна. У нас-то в области все тихо, не знаешь?

– Да, в общем тихо. Тут казахи в основном забитые, их еще Протазанов так прижал, что они не скоро голову подымут. А такие как Танабаев возбухать не станут, для него его должность важнее всего. Вроде была попытка в Усть-Каменогорске, студенты-казахи из «педа» и «стыр-дыра» с лозунгам вышли, но немного, человек тридцать, не больше.

– Ну и что?

– Да ничего, на мосту через Ульбу их милиция блокировала и никуда не пустила. В некоторых других городах республики тоже что-то было, но без особого шума и последствий. Зато в Алма-Ате целое побоище. По последним данным, что мне по телефону по секрету сообщили, вроде одного дружинника убили русского и несколько митингующих. Арестовано несколько сотен…

Ольга Ивановна чуть не опоздала на свой урок, её мысли после того, что ей поведала Мария Николаевна, как бы раздвоились, и она не без труда заставляла себя сосредотачиваться на проведении учебных часов. Ну, а после шестого урока она уже в будке военной машины ехала на «точку». Дети, обычно, когда в будке не было взрослых, чуть не стояли на головах, но сейчас вели себя спокойно. Даже Игорь сидел смирно. Он вполуха подслушал вчерашний разговор родителей и знал, что они собрались пригласить Ольгу Ивановну, но не ожидал, что это случиться так скоро. Сейчас он, едва машина свернула с шоссе на «дивизионку» и резко увеличилась тряска, обратился к Ольге Ивановне:

– Вы не беспокойтесь, это только вначале немного потрясет, ближе к дивизиону дорога будет лучше.

– Спасибо, я не беспокоюсь, – улыбнулась в ответ учительница.

Игорь понимал, что не с проста его родители вдруг начали обхаживать Ольгу Ивановну, даже на «точку» пригласили. Догадывался, что таким образом, кроме всего прочего они хотят не допустить появления в его аттестате тройки по русскому языку и литературе. Впрочем, сам он обо всем этом почти не думал и не особо беспокоился. Его, например, куда больше волновало то, что у него не получается прием который он отрабатывал в казарме с Фольцем, или то, что Малышев обещал, да так и не переписал до сих пор ему на кассету все «белогвардейские» песни певца-эмигранта Бориса Гулько. Напрягало и то, что мать узнала о его переписках с Ирой и Светой. Немного беспокоило и послешкольное будущее. Что же все-таки делать, куда поступать? В институт, как хочет мать, или в военное училище имени Верховного Совета РСФСР. Но что он решил уже твердо, что учиться будет только в Москве, а «базироваться» в Люберцах, где его ждут… и не только тетя Вера. А в остальном, он особо ни на чем не зацикливался, и жизнь казалась ему прекрасной, как и у всякого здорового, красивого и уверенного в себе юноши на семнадцатом году жизни.

Анна, предупрежденная мужем, что Решетникова согласилась приехать, ради этого случая решила объявить «санитарный день» и магазин вообще не открывать. К приезду школьников она вышла к машине в монгольской дубленке и чешских сапогах «Цебо» – женщина перед жнщиной даже вроде бы не думая о том всегда, полуинстинктивно хочет «выпендриться».

Ольга Ивановна впервые видела воинскую часть изнутри. Она много слышала о «точке» от тех немногих очевидцев из поселка здесь иногда бывавших, но действительность всегда оказывается несколько не такой чем ожидаемое. Сразу бросалось в глаза сочетание вроде бы не сочетаемого: образцового порядка – ровные пробитые в снежных сугробах дорожки, расчищенная бетонная площадка, окруженная ровными подбитыми деревянными лопатами снежными валами, голые, но ровно подстриженные деревья… И тут же убогий забор из полуистлевшего штакетника, за которым виделись такие же, как в Новой Бухтарме небольшие на четыре квартиры щито-сборные «финские» домики, в которых жили офицеры и их семьи. Домики по самые окна утопали в сугробах. По сравнению с поселком, где почти весь снег «съедали» выбросы с цемзавода, здесь, казалось, везде и повсюду царил снег, снег, снег. Превалировали белые и серые краски, прежде всего, конечно, белый, искристый слепящий снег, серый это цвет ДОСов, казармы, забора, серые шинели солдат и офицеров, цвет патологической бедности. На этом фоне явным анахронизмом смотрелась встречавшая машину Ратникова, роскошная дама в дубленке с пышным воротником и красиво облегающих ее ноги сапогах на тонкой шпильке, которую, казалось, всю буквально распирало от сытости и довольства. Ей было явно нелегко на таком каблуке стоять на снегу, тем не менее, она как-то приспособилась. Увидев Ольгу Ивановну, подполковничиха приветливо заулыбалась. Подошедшие к машине солдаты, с удивлением смотрели, как командирша, буквально раскланивается и расточает улыбки и благодарности этой скромно одетой сухонькой пожилой женщине…

Очередное несоответствие Ольга Ивановна увидела, когда Анна повела её в магазин. Внешне неказистое строение, тем не менее, когда зашли внутрь, перед глазами предстало хоть и небольшое, но достаточно уютное натопленное помещение. Ратникова закрыла входную дверь на засов, предварительно «отбрив» нескольких солдат, которые, видимо, собирались что-то купить. Ольга Ивановна, имея более чем тридцатилетний педстаж с удивлением отметила, насколько быстро и безропотно солдаты удалились. Такого ей еще не приходилось видеть, что молодые и по всему далеко не робкие молодые парни так беспрекословно слушаются женщину. Этого не наблюдалось ни у них в школе, ни тем более в поселке. Здесь же Ратникова довольно высокомерно, если не сказать грубо заявила солдатам:

– Нечего вам здесь стоять, не видите объявление на двери, «санитарный день»! И в казарме всем скажите, чтобы сюда зря не ходили сегодня и в дверь не стучали, кого поймаю, снег заставлю вокруг магазина убирать…

То было сказано так, что не возникало сомнений – сказано не для показухи перед посторонним человеком, а по привычке. Удивила и реакция ребят, услышав угрозу из уст продавщицы, они поспешили исчезнуть. Ольга Ивановна вновь испытала некое раздвоенное чувство, некоторую неловкость и в то же время нечто вроде зависти, ведь где это видано в стране Советов, чтобы женщина вот так по хозяйски… Наверное, так же ее мать и бабка-атаманша разговаривали с батраками, работавшими у них в доме. Но это когда было-то, а сейчас любая советская женщина воспитывается в страхе и осторожности.

Ольга Ивановна не собиралась покупать особенно много, но обновлять гардероб ей было необходимо. В поселковых магазинах, снабжавшихся по линии ОРСа в открытой продаже более или менее нормальной ни зимней, ни летней одежды не было вовсе. Ничего подходящего не нашла она и в Усть-Каменогорске, хоть этим летом и скрупулезно исследовала оба этажа «стекляшки», областного ЦУМа. Если не иметь знакомых продавцов и товароведов из ОРСа, одеться практически было невозможно, ибо купить более или менее нормальный товар можно было только «из-под прилавка». Хоть новых знакомых за последние три года у Ольги Ивановны появилось немало, среди них как-то не было ни одного торгового работника. И вот, надо же, такая удача.

Когда Анна обвела рукой полки своего магазина и предложила выбирать, Ольга Ивановна поняла, что купить немного, здесь никак не получиться. Почти все, что предлагалось ей было необходимо и отсутствовало в свободной продаже не только в поселке, но и во всей области. Начали со стирального гедееровского порошка «Лоск», хозяйственного мыла и шампуня, потом перешли на продукты. Ольга Ивановна, немного стушевалась, стараясь унять обычную женскую страсть делания покупок, давно уже не удовлетворенную, но Ратникова заметила стеснительность старой учительницы:

– Берите все, что вам надо, и ни о чем не беспокойтесь…

Когда пришел черед выбирать одежду, Ольга Ивановна лишь беспомощно развела руками и сказала, что не рассчитывала на такое изобилие и не взяла с собой достаточно денег, на что Ратникова, махнув рукой, заявила:

– Потом рассчитаетесь…

Перемерив несколько зимних пальто, Ольга Ивановна остановилась на неброском и немарком черного цвета с искусственным воротником. Уже собираясь на этом ограничиться, она увидела упаковки тонких венгерских фломастеров. Ольга Ивановна пользовалась толстыми советскими марки «Союз». Они были очень неудобны и быстро засыхали, потому их частенько приходилось «разводить» какой-нибудь спиртосодержащей смесью, в том числе и водкой. Фломастеры она приобрела с запасом три пачки, чтобы одну отправить сыну. Когда, наконец, весь товар был отобран, должен был возникнуть естественный вопрос: как это вынести? Даже им двоим, это было не под силу, нужны были как минимум еще двое помощников. Впрочем, Ольга Ивановна уже имела возможность убедиться во всесилии здесь Анны. Так оно и вышло. Выглянув из магазина подполковничиха тут же «припахала» даже не двух, а трех шедших мимо солдат. Все отобранное Ольгой Ивановной было уложено и упаковано в коробки, которых много имелось в подсобке магазина: четыре пачки стирального порошка, десяток брусков хозяйственного мыла, десяток банок сгущенного молока, столько же говяжей тушенки, пять кило сахара-песка, килограмм сливочного масла, пять кило гречневой крупы, столько же риса, банка атлантической сельди, большая банка консервированных венгерских помидоров, печенье, конфеты, полукопченая колбаса, сыр, а также хороший домашний халат московского пошива, строгое рабочее платье белорусского производства, хорошие рабочие югославские туфли на толстом каблуке – на тонком ходить и давать уроки было уже тяжело. За час, что провела в магазине, Ольга Ивановна накупила столько, сколько не могла себе позволить за несколько последних лет вкупе.

Когда они вышли из магазина в морозный солнечный искристый день… Ольга Ивановна довольная и смущенная одновременно, Анна вальяжно-деловая, уверенно покрикивающая на несущих коробки солдат… И впервые за время пребывания на «точке» Ольга Ивановна со всей очевидностью ощутила самое главное отличие этого места от их поселка – воздух. Воздух, каким она уже давно не дышала. Здесь на среднегорье, на небольшом плато, ограниченном с двух сторон горными хребтами, где такой ослепительной чистоты снег, воздух был столь же первозданно чист, прозрачен, целебен. Сюда никак не мог подняться дым с цемзаводовских труб, тем более ядовитые выбросы многочисленных предприятий Усть-Каменогорска и его окрестностей. Все это располагалось много ниже и та отрава оседала там, вдоль русла Иртыша, а здесь… Как легко и свободно здесь дышалось, как прекрасен этот пейзаж. А там дальше за колючей проволокой, ограждавшей территорию воинской части, где начинались укутанные снежным покрывалом поля совхоза Коммунарский… Там когда-то ее дед был вынужден разогнать Коммуну, за что в конце концов поплатился жизнью. Впрочем, Ольга Ивановна, конечно, понимала, что разгон был всего лишь поводом, истинной причина гибели ее родственников заключалась в том, что они собой олицетворяли старую жизнь, старый порядок, которые сметала новая жизнь, новый порядок… которым, сейчас, через семьдесят лет, кажется тоже приходит конец.

28

Примерно то же, что и в магазине, почувствовала Ольга Ивановна, когда Анна привела ее к себе домой. Внешне неказистый домик… а внутри небольшая, но очень уютная, обжитая квартира: две комнаты и кухня. Хорошо подобранная под единый цвет мебель, ковры на стенах, красивая импортная газовая плита на кухне, сразу указывали на состоятельность хозяев, конечно по советско-провинциальной «шкале ценностей». Детей предварительно отправили гулять, а в большой комнате накрыли стол, за который и была усажена гостья. Пока хозяева хлопотали на кухне и носили кушанья, Ольга Ивановна огляделась: пол устлан красивым зеленым паласом, гармонирующим с изумрудной составляющей большого три на четыре ковра. Полированная «стенка» и необычно широкая, судя по всему, импортная деревянная кровать заметно уменьшали свободное пространство комнаты. Русоведа не могли не привлечь подписные книжные издания в соответствующем отделении «стенки». Она постеснялась встать и подойти ближе, рассмотреть из чего состоит библиотека Ратниковых. Но по расцветке узнала шестнадцатитомное собрание сочинений Тургенева, двухтомники Пушкина, Чехова еще ряд книг в солидных переплетах издательства «Художественная литература»…

Ратникова разливала первое из супницы в красивые тарелки с голубым ободком… Столовый сервиз… Ольга Ивановна отчетливо помнила, какой прекрасный столовый сервиз, вернее два сервиза было у ее родителей, один повседневный, второй для гостей. Но сама она никогда столового сервиза не имела, как, впрочем, не имели их в Новой Бухтарме подавляющее большинство людей. Даже не от того, что не хватало денег, таких сервизов никогда не было в свободной продаже, да и вообще многие и не знали что это такое. У Ратниковых имелся и чайный сервиз, который был извлечен из стенки и в нем по видимому собирались подавать чай… И вновь Ольга Ивановна вспомнила Харбин, свой дом и прекрасный на двенадцать персон тончайшего китайского фарфора чайный сервиз из своего детства… Ратниковы же разложили свой чайный сервиз на двух креслах. Кресла видимо были из того же мебельного гарнитура, что и кровать. Во всей комнате инородным предметом смотрелся только цветной ленинградского производства телевизор «Радуга».

Ольге Ивановне приходилось бывать во многих квартирах в поселке и в благоустроенных, в пятиэтажках, и в щито-сборных домах. Самой зажиточной квартирой, куда она была вхожа, являлась квартира Марии Николаевны. Но даже там она не наблюдала столько дорогих и главное со вкусом подобранных обиходных вещей и мебели. Чувствовалось, что это «гнездо» обустраивалось с любовью, как и должно быть в крепкой счастливой семье, такое она когда-то видела в доме своих родителей. Ольга Ивановна не могла в очередной раз не позавидовать по белому, чисто по-женски хозяйке этого дома. Увидев, как хлопочет подполковничиха, накрывая на стол, ей на память опять пришли стихи Васильева. Казалось, по любому поводу у него можно было найти соответствующие строки:

Когда сели за стол, сам Ратников вежливо осведомился, не желает ли гостья, так сказать, для аппетита выпить немного сухого грузинского вина «Цинандали». Ольга Ивановна очень любила именно это вино. Еще в шестидесятые годы его нередко продавали в Усть-Каменогорске. Оно не пользовалось особой популярностью, народ в основном предпочитал пить более высокоградусные винные изделия. Но она, опять же, всегда помнила, что отец с матерью всегда перед едой пили понемногу какое-то сухое вино. Какое, она помнить не могла, ведь ей девочке его не наливали, да и было это так давно, совсем в другой жизни. Ольга Ивановна, конечно, от вина отказалась, хоть и очень хотела хотя бы пригубить. Но первое, наваристую куриную лапшу съела с удовольствием, проголодалась, да и здешний воздух сам собой способствовал возникновению аппетита.

Разговор за столом некоторое время не клеился. Правда, перед самым обедом Анна предложила гостье те самые духи «Белый лен», которые обещала еще во время своего последнего приезда в школу. Ольга Ивановна отказывалась брать их бесплатно, но Анна в свою очередь отказалась назвать цену. В связи с этим в начале обеда возникла неловкая пауза, и лишь когда доели второе, жареную картошку с гарниром из зеленого горошка, и Анна собиралась подавать чай, Ратников заговорил о том, о чем собирался с самого начала:

– Ольга Ивановна, помните наш разговор тогда в учительской, когда я сказал, что наслышан, что у вас в поселке много знакомых, связанных с вами? А вы сказали, что связаны не то что родственными узами, а как бы по сословному, если так можно выразиться… Берите пожалуйста конфеты. Вам чай как, с молоком? У нас хорошее молоко два раза в неделю к Землянскому на ферму машину посылаем, совсем не такое как у вас от Танабаева. Землянский не разрешает своим разбавлять, да и коровы у него на хороших травах пасутся летом, у него стада выше гоняют под самые белки на альпийские луга, там трава даже в середине и в конце лета сочная, и зимой они на хорошем клевере кормятся.

– Спасибо, не откажусь… А насчет моих знакомых… какие здесь после стольких лет советской власти могут быть сословные узы. Просто живы еще отдельные местные жители, что помнят моих деда, бабку, учились у моей матери, служили вместе с отцом. Ведь мои предки были здесь весьма заметными людьми. Вот потому я нежданно-негаданно и оказалась как бы центром притяжения всех местных старожилов. А через стариков уже и их родственники со мной как-то связаны оказались, тем более что я большинство поселковой молодежи учила в школе. И не только в поселке появились у меня знакомые в последнее время. Например, главный агроном у того же Землянского тоже через своих предков со мной связан, думаю и еще найдутся, – Ольга Ивановна кивком поблагодарила Анну, пододвинувшая ей розетку с клубничным вареньем.

– Так-так, очень интересно. Главного агронома я тоже знаю. А вот помните я тогда начал вас просить свести меня с начальником отдела снабжения цемзавода? Ведь он тоже каким-то боком… – Ратников не знал, как кончить начатое предложение, и как подвести гостью к просьбе познакомить его с этим начальником снабжения, через которого он собирался получить позарез нужный ему гравий для ремонта предстоящим летом дивизионной дороги.

– Не знаю, хватит ли моих возможностей, чтобы помочь вам в этом. Но действительно я знакома и с женой, и с матерью интересующего вас человека. Его мать как раз и является бывшей ученицей моей матери, ну а жена, если вы не в курсе, является председателем нашего Поссовета и она моя подруга. Не знаю, что у нас с вами выйдет, но я попробую посодействовать вашей встрече, а большего, извините, обещать не могу, – Ольга Ивановна взялась за чашку.

– А больше и не нужно, там уж я сам, мне главное знакомство с ним завести, – явно воспрял духом Ратников.

Беседа, что называется, набрала обороты, становилась все более доверительной. Как-то случайно затронули современную эстраду, и тут выяснилось, что Ольга Ивановна и Ратниковы совершенно одинаково относятся к Людмиле Зыкиной, что супруги так же намного выше ее ставят Лидию Русланову. В этой связи Ольга Ивановна заметила:

– Их можно равнять только по силе голоса, во всем остальном Русланова неизмеримо выше. Схожий пример имеется во французской эстраде: голос у Матье сильнее, чем был у Пиаф, но Пиаф великая певица, а Матье в лучшем случае удостоится считаться выдающейся…

Конечно, не могла не коснуться самой громкой казахстанской новости, вчерашних событий в Алма-Ате. Ратников не придал значения словам гостьи, что она подруга председательницы поссовета, и в этой связи может знать кое-какие подробности. Он рассказал, что знал, стараясь не драматизировать события, и был крайне удивлен осведомленности Ольги Ивановны.

– … Нет, Федор Петрович, это совсем не пустяки. Не кажется вам, что там власти допустили серьезную ошибку? Хоть я и сама казахов не больно жалую, это у меня, наверное, наследственное, ведь сибирские казаки всегда к киргиз-кайсацам враждебны были. Тем не менее, как я вам уже говорила, они далеко не худший народ в современном Советском Сюзе, и такого к себе отношения не заслужили. Ведь там же этих студентов дубинками и холодной водой разгоняли. Вы представляете, что значит сейчас, зимой быть облитым холодной водой. Хоть там и не такие морозы как здесь, но все равно минусовая температура, – в свою очередь откровенно делилась тем, что знала и своими выводами Ольга Ивановна.

– Что вы говорите… неужто водой? – удивился Ратников.

– Кого водой? – спросила пришедшая из кухни Анна.

– Да вот у Ольги Ивановны есть достоверные сведения, что ту вчерашнюю демонстрацию в Алма-Ате бронсбойтами разгоняли. А вот по нашей линии таких подробностей не сообщали, – покачал головой Ратников.

– Да, причем среди студентов было много девушек, – сообщила Ольга Ивановна, принимая от хозяйки блюдечко с куском торта домашней выпечки.

– Не знаю, а мне кажется, поделом. Чего им еще надо, в университет, в институты поступили, так учитесь, нечего по улицам с плакатами шляться. Совсем эти калбиты обнаглели. Ну, разве когда-нибудь они так хорошо существовали как при советской власти? Раньше ведь в юртах жили, а теперь в квартирах с удобствами, и все равно недовольны. Вот у нас в Ярославле, ничуть не лучше их живут. Мне вообще кажется, власть давно уже только этим и занимается, чтобы у нас отнять, а им добавить и таким образом уравнивает, – Анна, в основном занятая на кухне, теперь как бы наверстывала упущенное, стремительно и энергично вступив в разговор.

Ольга Ивановна не спеша пила мелкими глотками чай и понемногу, стараясь не просыпать крошки на блюдце, откусывала торт… Так ее научили есть в гостях мать и на уроках этикета еще в гимназии и она через десятилетия советского совсем не этикетного существования смогла пронести эту науку и даже с удовлетворением отмечала, что как-то сам по себе от нее ее перенял и сын… Она кротко улыбнулась и несогласно покачала головой:

– Знаете, Анна Демьяновна, я с возрастом изменила свою оценку межнациональных отношений. Дело в том, что наиболее агрессивно в этом плане не молодежь и не старики, а люди среднего поколения, – она красноречиво посмотрела на облаченную в нарядный домашний халат хозяйку, монументально возвышающуюся над столом, уставленным всевозможными кондитерскими яствами. – Я сама еще несколько лет назад тоже иначе, чем калбитами казахов не именовала. А вот в последнее время как будто прозрела. И поверьте, еще раз повторюсь, они не заслуживают того презрения, которое исходит от многих русских, и к нам большинство из них относится очень неплохо. И слава Богу, что нам с вами выпало именно с ними рядом жить, а не с теми, кто действительно нас русских ненавидит всенародно или почти всенародно. А то, что вчера случилось, может иметь далеко идущие последствия и для русских, живущих в Казахстане. Ведь те студенты уже никогда не забудут, как с ними поступила власть, и винить будут теперь за это всех русских, – наставительно говорила Ольга Ивановна.

– Я согласна с вами, что с казахами, конечно, можно жить, и они не самые худшие из советских нацменов. Но я не думаю, что с ними надо миндальничать. Советская власть бесплатное образование этим чабанским детям предоставила, от России средства оторвала и за наш счет их и кормит и учит. А они чего делают? За это надо отчислять из институтов. Вон у нас сколько людей выучиться не могут, даже если и хотят. То негров, то чурок этих обучают, а для своих мест нет, – упорно стояла на своем Анна.

Ратников с женой не согласился:

– Подожди, Ань. Не все так просто. По моему тоже вчера власть и в самом деле маху дала. Не надо было так вот… Да и Колбина этого не надо было ставить первым секретарем, тогда бы вообще никакой бузы не было. Вот я слышал офицеры, что в Орджоникидзе учились, рассказывали, в 81 году так же в Орджоникидзе осетин разогнали, тоже дубинками били. Но разве тех с казахами можно равнять, казахи ягнята по сравнению с ними. Там может и нельзя иначе было, на Кавказе народ звероватый, им если силу не показать на шею сядут. А казахи ведь не такие, с ними по-хорошему всегда можно. Все же знают, что они не злой народ, зачем же нарочно-то злить?

– Надо хоть кому-то острастку дать, а то вон все уже наглеть начинают. У нас тут тоже примеры имеются. Жена одного офицера, латышка, принародно нас тут русскими свиньями обозвала? – разгорячившись, Анна поведала и этот дивизионный случай, на что муж недовольно хмыкнул, ибо не желал, чтобы этот «сор» выносился из избы.

Ольга Ивановна допив чай, с улыбкой покачала головой:

Она, скорее, всего не ведает, что латыши много сделали для победы Красной Армии в Гражданской войне. Во всяком случае, здесь, на семипалатинском направлении, полк латышских стрелков являлся основной ударной силой красных. А вот что касается кавказцев, то я с вами Федор Петрович, пожалуй, соглашусь, в мире трудно найти более жестокий этнос. Знаете, я с детства помню, как родители говорили о банде некого Корнилова, промышлявшего в Харбине грабежом где-то в конце 20-х – начале 30-х годов. Так вот особая жестокость той банды объяснялась тем, что в ее составе было много осетин…

29

Ольга Ивановна уезжала с «точки» затаренная, что называется, под завязку. Перед отъездом Ратников, улучив момент, когда жена отошла, задал ей возникший у него экспромтом вопрос:

– Ольга Ивановна, я вижу, у вас есть свои каналы информации, и вы наверняка знаете то, что нам сверху официально не доводят. Из ваших слов я окончательно удостоверился в том, что и сам подозревал, что произошедшее вчера в Алма-Ате более чем серьезно. Но я все-таки надеюсь, что основ государства это не должно поколебать. Как ваше мнение?

Учительница в ответ пристально посмотрела на подполковника и как будто удовлетворенно улыбнулась одними губами:

– Вы знаете, я сама над этим только и думаю. Вроде бы не мне переживать над судьбой этой как говорили мои родители совдепии, но все одно тревожно как-то. Конечно, сама по себе такая одиночная демонстрация опасности не несет, но… Но они же делают одну роковую ошибку за другой, начиная с Афганистана. Уже семь лет там завязли как в трясине, посадили страну на голодный паек. Горбачев вроде что-то пытается сделать, но, похоже, в межнациональных отношениях он вообще не разбирается. Боюсь, если эта ошибка наложится на афганскую, Чернобыль и прочие, то этого слишком много для одного десятилетия. Вспомните ошибки, что допускал Николай второй, начиная с японской войны, к чему это привело?

– Ну нет, не может быть, чтобы все повторилось… Тогда ведь все совсем прогнило, сейчас, думаю, что до такого еще далеко, – как то неуверенно не то возразил, не то попытался выдать желаемое за действительное Ратников.

– Раз так, то чем вызвано ваше беспокойство, Федор Петрович?…

Они стояли возле школьной машины и ждали пока Анна, командуя солдатами, уложит все отобранное Ольгой Ивановной в будку.

– Видите ли, мне еще пять лет до увольнения в запас и хотелось бы, чтобы они без лишней свистопляски здесь прошли. Потом-то мы в Ярославль к себе на родину поедем, а здесь как ни крути Казахстан, – смущенно признался Ратников, в то же время понимая, что, видимо, обижает собеседницу, которая, что называется, приговорена жить здесь.

Но Ольга Ивановна не обиделась, хоть и догадалась о причине смущения подполковника:

– Я поняла вас. Надо же, и здесь мы мыслим в унисон. Я тоже размышляла по этому поводу. Не дай Бог начнутся всеобщие волнения. Русские, такие как я, заложниками окажутся. У меня ведь, и бывший муж, и сын, оба в России, первый в Барнауле, но туда мне дорога заказана, хоть здесь и недалеко. А сын подальше, в Красноярске, после Армии, где он двухгодичником служил, остался. В прошлом году я была у него, город мне очень понравился, чем-то на Усть-Каменогорск похож, только намного больше. И ему нравится, на закрытом предприятии работает, твердо решил там насовсем остаться. Писал, что с девушкой познакомился, встречаются. Дай-то Бог, если там сможет зацепиться, квартиру получить. И сам спокойно заживет и мне, случай чего, будет куда убежать, – Ольга Ивановна вздрогнула и повела рукой, будто отгоняя нехорошее видение, и вновь взяла себя в руки, ее тон стал более оптимистичным. – Но будем надеяться на лучшее, что все обойдется, и вы дослужить успеете, и мне бегать на старости лет никуда не придется. Ведь не одни же дураки у нас в правительстве, должны найти выход из этой непростой ситуации?

– Да Ольга Ивановна, опять вы мне пищу для размышлений подбрасываете, – с улыбкой покачал головой Ратников. – А помните нашу первую с вами встречу также в декабре, но шестнадцать лет назад, ох как же тот разговор на меня подействовал.

– Помню, но не очень хорошо, – заулыбалась в ответ и Ольга Ивановна. – Там мы с вами, кажется, о поэзии говорили?

– В основном о творчестве Высоцкого и признаюсь я после того разговора серьезно переосмыслил свое к нему отношение, – откровенно признался подполковник.

– Неужто, перестали быть его поклонником? – удивилась Ольга Ивановна.

– Не то чтобы совсем, но относится к нему начал более спокойно, без прежнего этакого юношеского фанатизма… Ну ладно, кажется уже все погрузили, ехать пора, – неожиданно разом прервал диалог подполковник, ибо к ним шла Анна, а он не хотел чтобы жена узнала о той давней встрече его, с Ольгой Ивановной, а еще более о содержании их «поэтического» разговора…

В поселке машина подъехала сначала к подъезду Ольги Ивановны и Ратников с шофером перетаскали все товары в квартиру. Ольга Ивановна тут же достала из заначки деньги и буквально заставила подполковника взять недостающую часть оплаты. Деньги у советских людей водились, а вот купить на них… Таких мест, где деньги можно было превратить в товар в СССР, особенно в провинции, было немного.

Ольга Ивановна распаковала и разложила привезенное: в шифоньер, в холодильник, на балкон (что не вошло в холодильник). Потом она включила телевизор. Но, ни по Москве, ни по Алма-Ате о вчерашних событиях в столице Казахстана не было сказано ни слова. Власть явно демонстрировала, что ничего не произошло. Шли обязательные пропагандистские передачи типа «Ускорение и качество», транслировались репортажи с хокейного приза «Известий»… Ольга Ивановна, еще час назад в разговоре с Ратниковым и его женой, представшая такой мудрой и логичной… Сейчас, когда она осталась одна, ее вдруг охватил страх перед будущем, тот же страх, что интуитивно ощущала ее «сановная» подруга Мария Николаевна и, похоже, тот же Ратников. Они все «ехали» в третьем классе и по «стуку колес» ощущали, что там, в везущем их локомотиве, что-то работает не так, надо срочно что-то предпринимать, иначе весь состав «сойдет с рельсов». Но, похоже, там, «у руля» этого совершенно не чувствовали, что рулить надо как-то по другому, вроде бы объявили «перестройку», а все делают по старинке, как делали их предшественники. А на настоящую новаторскую перестройку они просто не способны. И еще одно роковое совпадение, судя по всему все эти восхваления необычных отношений между новым генсеком и его женой, ее бросающееся в глаза влияние на мужа, говорит не о чем ином, как о том, что он находится под ее каблуком. Если бы она была умницей… Но Ольга Ивановна не замечала особого интеллекта не только на его, но и на ее лице. Так кто же руководит страной, недалекий человек, на которого не лучшим образом влияет его столь же недалекая жена? Господи, как будто история повторяется, один царь подкаблучник уже погубил Российскую империю. А что сейчас, неужели генсек подкаблучник ведет к гибели Советский Союз? А раз так, то что же получается… «поезд» обречен, крушение неизбежно!?

«Господи нет… хоть и ненавижу я всей душой эту власть, но не хочу, видит Бог… Ведь с нас, с рядовых русских людей за все их ошибки спросят, и за Афганистан, и за пустые прилавки, и за этот разгон демонстрации, за все… Молодость моих родителей пришлась на эпоху перемен… а дедам еще хуже пришлось, встретить ее в старости и умереть страшной не спокойной смертью. Неужто, и мне такая судьба уготована? Не дай Бог… не дай Бог…. Верую в тебя, Господи, верую, только спаси, только защити…»

Ратников тоже не мог думать ни о чем другом, после того как отвез Ольгу Ивановну и привез школьников. Немного посидев в казарме, до смены дежурных офицеров, он уже собирался идти домой, но думы его не оставляли. Он теперь буквально в каждом «судьбоносном» проекте руководства страны видел роковые ошибки, сродни афганской и вчерашней. На ум почему-то пришла грандиозная стройка БАМа: «Ну кому он сейчас нужен этот БАМ, миллиарды в тайгу зарыли, ведь сколько предприятий выпускающих товары народного потребления могли на эти деньги построить. А сколько шоссейных дорог, у нас же чуть от Москвы на восток отъехал и нормальных дорог почти нет. В Афгане миллиарды зарыли и тысячи молодых жизней погубили, в БАМ зарыли, Чернобыль рванул, тоже миллиарды прахом и тысячи погибших и облученных, столько территории заразили. И вот теперь ко всему один из самых мирных и верных советской власти народов так оскорбили… Сволочи, их не государством руководить, а к стенке сортирной ставить и расстреливать», – негодовал про себя Ратников. И тут в его воспаленном мозгу вдруг ярко всплыло воспоминание лекции, что он слушал, еще будучи курсантом Ярославского военно-технического училища. Читал ту лекцию преподаватель по «Истории КПСС». Он сравнивал социалистический путь развития с объездной короткой дорогой: «Россия до семнадцатого года тащилась в хвосте развитых стран. Большевики, взяв власть, свернули с общей дороги, чтобы по объездной, на высокой скорости обойти всех, возглавить человечество и, увлекая его собственным примером, повести к коммунизму». Объездной путь?… Но это не дорога, это же целина, бездорожье. Кого по такому пути можно обогнать, разве что шишек набить? Похоже, так оно и вышло…

Надо было идти домой, но он не мог заставить себя встать. Ожил телефон. «Дождался, не иначе Аня звонит, сейчас ругаться будет», – переключился с невеселых раздумий подполковник, беря трубку.

– Товарищ подполковник! Готовность номер один!

– Что!? – с Ратниковым произошло то, что еще никогда не происходило в тот момент, когда он слышал эти слова – он не сразу сообразил, о чем ему говорят.

Но тут же вой все набирающей обороты сирены вернул подполковника из мыслительной полудремы в бодрствующую реальность, словно человек находящийся под наркозом получил приводящую в чувство пощечину…

Когда выбежал из канцелярии в дверях толкались уже последние солдаты. На крыльце казармы Ратников озабоченно посмотрел через тускло подсвеченную фонарями декабрьскую хмарь в сторону автопарка. Там, то заводилась, то опять глохла дежурная машина. Мимо проскочила коренастая фигура Малышева в распахнутой танковой куртке и сбитой на затылок шапке, большими пружинистыми скачками догонявшая солдат. Наконец, дежурная машина «чихая» и «моргая» фарами на малых оборотах подползла к казарме. Со стороны ДОСов с крайне недовольной физиономией появился Гусятников, за ним другие офицеры.

Садясь в машину, Ратников, напрягая зрение вновь взглянул на смутно белевший склон горы с передвигающемуся по нему темными фигурками. Танковая куртка и там выделялась, она уже почти достигла гребня горы, возглавив змеевидную цепочку шинелей и бушлатов.

Бесконечное количество раз вот также по «Готовности» Ратников обгонял на дежурной машине бегущих вверх солдат. Обгонял, не приглядываясь, в лучшем случае машинально отмечал, кто добросовестно бежит, торопиться занять свое место в боевом расчете, а кто сачкует, лишь изображая страдания и муки на лице, на самом деле едва перебирая ногами. Сейчас он вглядывался в лица, когда они попадали в свет фар, и отчетливо видел какие они разные, ни одного одинакового. А ведь испокон принято считать солдатскую массу однородной, говорить о ней, как о неком неодушевленном предмете. Так же примерно думают все индивидуумы, прорвавшиеся к большой власти о тех, кто стоит ниже их по социальной лестнице. Для них это «народ», однородная безликая масса. Ратников сейчас видел их как никогда отчетливо, их глаза застилал пот… глаза, голубые и карие, серые и зеленые, большие и маленькие, раскосые… дышали открытыми ртами, хватая воздух вместе с падающими снежинками. Они сейчас испытывали мучения, все, не зависимо от того бежали в полную силу или «сачковали»… Так же как мучился весь народ огромной страны, и кто «вкалывали» и кто втихаря сачковали, все равно верившие или не верившие в «счастливое будущее» – все мучились, кто больше, кто меньше.

Когда машина достигла КП, Ратников открыл дверцу кабины и замер на мгновение, стоя на подножке ЗИЛа. Он оказался в той точке огневой позиции дивизиона, откуда хоть и с трудом, но просматривалась сквозь ущелья дырявое дно «кофейника» заткнутое освещенной прожекторами пробкой-плотиной. По прямой до плотины было много ближе чем по дороге, огибавшей горные хребты, и потому в ясные вечера, или ночи отсюда «с верху» иногда ее «свет», как будто просматривался. На этот раз сознание не отреагировало как обычно на сказочный мираж далекого видения. Ратников обратил внимание на другое, на то, что дальше, за этой плотиной, символа воплощения советской мечты, за ней, страшной вселенской бездной простирается непроглядная темень. Свет далеких прожекторов был словно манящая, зовущая к себе путеводная звезда-обманка… за которой, дальше пути нет, ничего… пропасть. А к ней все еще идут по инерции, идут в мучениях, в надежде, веря в сказки, задолбленные в мозги с детства, веря, что там ждет благодать, счастье всем и вся. Путеводный свет все ближе, совсем немного уже осталось идти по этой мучительной дороге… дороге в никуда.

На этот раз, «Готовность», оказалась учебной.