Соблазнительный шелк Чейз Лоретта
Потом она убрала ногу с края кровати и таким же образом избавилась от второго чулка. К этому моменту сорочка уже опустилась почти до талии и висела на сгибах локтей.
Марселина опустила руки, и ее тело чуть изогнулось. Сорочка соскользнула на пол и осталась у ее ног горкой тонкого муслина.
Больше на ней не было одежды.
Дыхание герцога стало частым и хриплым, как у долго бежавшей собаки.
— Иди ко мне, — прохрипел он.
Марселина подошла ближе. Герцог застонал и потянулся к ней. Его губы сразу нашли затвердевший сосок и принялись его сосать. Марселина негромко рассмеялась, взъерошила его шевелюру, обеими руками прижала его голову к себе и поцеловала в макушку. Плоть ныла от желания, а сердце — от любви.
Она позволила себе отдаться во власть восхитительных ощущений, но когда Кливдон хотел уложить ее на кровать, она отстранилась.
— Еще не все, — сказала она.
— Надеюсь, что нет, — простонал герцог.
Слегка отодвинувшись, Марселина расстегнула панталоны Кливдона и высвободила рубашку.
— Подними руки, — попросила она.
Он закрыл глаза и сделал, как она просила.
Она стянула через голову его рубашку и, не теряя ни минуты, ухватилась за пояс панталон и потащила их вниз, попутно приподняв его бедра, чтобы было удобнее. Затем настала очередь нижнего белья, с которым тоже проблем не возникло.
Освобожденный от стеснявшей его одежды фаллос так и просился в руки. Марселина нежно погладила его — он был восхитительно гладкий, теплый, большой и красивый — как и все тело герцога.
— Боже правый, Марселина!
Улыбнувшись, она поцеловала бархатистый кончик. Она должна была сделать больше. Она могла сделать больше. И желала этого. Но еще она хотела, чтобы все продлилось как можно дольше. Поэтому она выпустила из рук фаллос, наклонилась и сняла с мужчины чулки.
Ее движения были уже не такими медленными и уверенными, как раньше. Его руки и губы зажгли в ней огонь. Ему легко удавалось ее возбудить — так было в Париже, и потом в Лондоне, в маленькой мастерской. Подумать только, она, всегда контролировавшая себя, знавшая о мужчинах все — ей казалось, что она даже родилась с этим знанием, — вспыхивала в его руках, словно бумага, к которой прикоснулся огонь.
Марселина забралась на кровать и села верхом ему на колени. Она взглянула вниз, а он — вверх. Он взял ее лицо в ладони и замер. В течение нескольких бесконечно долгих мгновений он не шевелился — только держал ее и смотрел — пожирал глазами. Она ждала, что он что-нибудь скажет, но он молчал. Потом он потянулся к ней и поцеловал.
Нежно, как нежно!
И с жадностью.
Она тоже чувствовала голод. И ответила на поцелуй, вложив в него все желание, которое скрывала долгие недели, все мечты и фантазии, мешавшие ей спать ночами, всю страсть, которую она научилась обращать на работу, сделав ее любовью всей ее жизни.
Но появился этот мужчина, который все изменил и заставил ее полюбить себя.
Он целовал ее, и этот поцелуй был не только нежным, но и глубоким. Его язык познавал все тайны ее рта и ласкал его, проникая все глубже. Его вкус и запах были везде, теплое море, в котором она плыла, нежилась, тонула.
Марселина гладила его широкие плечи, спину, наслаждалась прикосновением к его обнаженной коже. А ощущение того, как напрягаются под ее ладонями его мышцы, кружило голову. Она трогала его тело, стараясь запомнить каждую мельчайшую черточку, чтобы можно было вызвать в памяти его образ потом, когда ей отчаянно захочется любви, а его рядом уже не будет.
Его тело было твердым и мускулистым. Это не было тело праздного джентльмена. С самого начала ей было ясно, что под элегантной внешней оболочкой таится большой, сильный и очень красивый зверь.
Марселина ощутила, что Кливдон прервал поцелуй, и ей захотелось плакать, так велико было чувство потери, но его губы заскользили по ее щеке, шее, плечам. Потом его язык коснулся ключицы, и она застонала, откинув голову назад. Он стал лизать ее, словно большая кошка, пантера, с которой она нередко мысленно его сравнивала. Реакция последовала необычайная. Все ее тело напряглось, стало средоточием потрясающих ощущений, наполнилось ими, как воздух грозовыми разрядами перед бурей. Обжигающее наслаждение волнами прокатывалось по телу, концентрируясь в нижней части живота. Ее тело содрогалось, а восставший фаллос прижимался к ноющему животу, пульсируя желанием.
Марселина хотела, чтобы все это продолжалось бесконечно, но самоконтроль, в конце концов, покинул ее. Она приподнялась и впустила его в себя. Ее движения были мучительно медленными. Кливдон издал какой-то звук — нечто среднее между стоном и смешком. Она снова приподнялась и опустилась, приняв его в себя целиком.
— Господи! — рыкнул герцог. — Помоги мне!
Медленно… вверх-вниз… вверх вниз… Марселина продолжала восхитительную пытку, мучая их обоих, доставляя им обоим непередаваемое наслаждение. Кливдон впился пальцами в ее бедра.
— Марселина, ради всего святого!
Но она была неумолима. Она знала, что никогда не насытится, но была намерена получить все, что сможет. Одновременно в ней поднималась дикая безумная радость. Ощущение было сильным, как физический удар, и, в конце концов, лишило ее самоконтроля.
Она слышала его голос — тихий и низкий. Никаких слов — только стоны, рычание, сдавленный смех. Кливдон держал ее за бедра, но позволял ей устанавливать ритм. Марселина изо всех сил старалась сдерживаться, продлить мгновение, если можно, даже остановить его. Но желание оказалось сильнее. Кровь гремела в ушах, разум затуманился. Ею владело только желание — дикое, примитивное, первобытное. Она чувствовала себя зверем, со всех ног бегущим к концу, к тому, что он должен увидеть, понять, познать.
Марселина не могла остановиться, не могла сдержаться и замедлить темп. Ее тело ритмично поднималось и опускалось, и его бедра поднимались ей навстречу. Кливдон крепко держал ее за бедра и смеялся — низким хриплым смехом. И она тоже смеялась — прерывисто, задыхаясь. Трудно сказать, что, в конце концов, подтолкнуло ее к краю — этот смех или охватившее ее безумие, да это и не важно. Она только ощутила радостное возбуждение, которое быстро нарастало и закончилось взрывом. Ее тело забилось в сладких судорогах страсти. Волна счастья захлестнула ее и понесла все выше и выше до тех пор, когда уже некуда было больше идти, и тогда она рухнула вниз, словно утлое суденышко с гребня волны в бушующем море, и погрузилась в бездонную темноту.
Марселина лежала на нем, полностью обессилев.
Кливдон не шевелился — потрясенный, оглушенный.
Все в порядке. Это прощание.
Он знал, что это должно быть прощание. Он слишком долго испытывал всеобщее терпение. Он слишком долго пользовался снисходительностью и пониманием Клары. Он был жесток, эгоистичен и недобр к той, кого любил всю жизнь.
Он знал, что эта ночь должна была стать прощальной. Магазин и дом стали подарком, которым он успокоил свою совесть. Они будут в безопасности. Они выживут и будут процветать. Без него.
И он знал, что на этот раз он сумеет ее забыть.
«Но этой ночью я люблю тебя».
Об этом Кливдон думать не мог. Он не станет об этом думать.
Любовь не могла стать частью игры.
Это не карты.
Да и игра сыграна. Настало время — давно настало — пойти по жизни разными путями.
Но его ладонь легко скользила по ее спине. Кливдон лежал и думал, что на свете не существует ничего более мягкого и бархатистого, чем ее кожа. Ее волосы касались его подбородка, и он даже немного повернул голову, чтобы полнее чувствовать их шелковистую нежность, чтобы вдохнуть тонкий аромат.
Но этой ночью я люблю тебя.
Марселина произнесла эти слова, которые повергли герцога в шок. Его разум впал в ступор. Язык тоже. Он сидел онемев, не в силах ничего понять. Он верил ей и наотрез отказывался верить. Он почувствовал скорбь и тут же постарался избавиться от нее. Кливдон твердил себе, что был идиотом, и тут же начинал с собой спорить. Он знает, что такое хорошо и что такое плохо, и ни в коем случае не должен здесь задерживаться, что бы она ни говорила. Он знает, что будет, и не допустит этого. Это было бы эгоистично, бесчестно и недостойно по отношению к той, кого он любил всю жизнь.
Он ожесточенно спорил с собой, но рядом была Марселина. И он желал ее.
Человек слаб. Вот и он не выдержал испытания любовью.
— Нам пора, — сказала Марселина.
— Да, — согласился Кливдон, не шелохнувшись. — Да.
Уже поздно. Пора идти. Нет времени снова заняться любовью. Нет времени спокойно полежать, наслаждаясь ощущением обнаженного тела, прижимающегося к твоему телу. Нет времени купаться в блаженной истоме.
Кливдон помог ей одеться, а она — ему. Это заняло совсем немного времени, куда меньше, чем хотелось бы.
Путешествие до Кливдон-Хауса тоже оказалось коротким.
Герцогу не хватило времени насмотреться на ее нежный профиль, когда Марселина выглядывала из окна экипажа на освещенную тусклым светом улицу. Ему не хватило времени запечатлеть в памяти ее лицо. Он еще увидит ее. Обязательно увидит. Она сказала, что он должен держаться в стороне, и он знал, что так и должно быть, но ведь он все равно будет видеть ее. Хотя бы случайно. Издалека. Он вполне может встретить ее, выходящей из магазина тканей или из винной лавки.
Но только ему больше никогда не увидеть ее такой, когда на ее усталом лице играют блики света и тени. Он не сможет подойти достаточно близко, чтобы уловить ее запах, легкий, почти незаметный, но не почувствовать его нельзя. Он больше никогда не окажется к ней достаточно близко, чтобы услышать шелест одежды.
Кливдону не хотелось быть идиотом. Конечно же, он ее забудет, равно как и все с ней связанное, что кажется таким важным сейчас, в минуту страсти.
Он забудет, как стоял на тротуаре и делал вид, что не смотрит на ее точеные лодыжки когда она выходила из экипажа. Он забудет, как впервые увидел эти лодыжки, и как они впервые занимались любовью. Забудет, как она обхватила его ногами, издавая негромкие крики удовольствия, когда он снова и снова врывался в нее. Он забудет, какое безмерное удовольствие испытал сам.
Короче говоря, он забудет все с ней связанное, и эту ночь тоже.
Воспоминания, разумеется, иногда будут возвращаться, но со временем они наскучат. Да и боль, которую он сейчас испытывает, пройдет.
Она подарила ему ночь, чтобы было о чем вспоминать, но он, конечно же, ее забудет. Жизнь возьмет свое.
Марселина и ее сестры на следующий день встали рано и в половине девятого уже были в магазине. Вскоре после этого пришли взволнованные швеи, осмотрели новое место и сразу принялись за работу. Ровно в час, как Софи и обещала в рекламных объявлениях и личных посланиях, разосланных клиенткам, магазин открылся для посетителей.
В четверть второго появились миссис Шарп и леди Ренфрю. За ними последовали и другие леди. Одни желали что-то купить, другие — просто посмотреть. В результате Марселина и ее сестры были заняты до самого закрытия.
Она счастлива, очень счастлива, повторяла себе Марселина.
Она бы прогневила Бога, если бы желала большего.
Глава 14
«Положение, которое занимают английские леди, требует, чтобы они отвергали непочтенные средства отличия и неподобающие украшения в одеяниях».
«Ла бель ассамбле». Объявления за июнь 1807 года
В Кливдон-Хаусе было угнетающе тихо, даже для воскресенья. Коридоры оставались пустынными, слуги вернулись к прежним обязанностям, а значит, снова стали невидимыми — сливались с окружающей обстановкой или бесшумно исчезали на черной лестнице. Никто не бегал из комнаты в комнату, и ни одна из сестер Нуаро ни разу не появилась на пороге библиотеки.
Кливдон стоял у стола, заваленного дамскими журналами и скандальными газетами. Из последних самой примечательной была «Морнинг спектакл» Фокса. На первой странице этой газетенки герцог прочитал большое объявление о новом «венецианском корсете» мадам Нуаро.
Герцог ощутил боль, потом гнев, и устало подумал, когда же все это кончится.
Он сказал себе, что должен выбросить проклятые журналы в огонь и бульварные газетенки вслед за ними. Но вместо этого устроился за столом и стал внимательно изучать их, делать выписки, обдумывать идеи.
Это дело прогоняло скуку.
Оно было занимательнее, чем просматривать гору корреспонденции, в основном состоящую из приглашений.
Это занятие было пустой тратой времени.
Он позвал лакея и велел прислать к нему Холидея.
Тремя минутами позже Холидей вошел в библиотеку.
Кливдон отодвинул неподобающую литературу на край стола.
— Холидей, я хочу отправить кукольный домик мисс Нуаро.
Последовала кратчайшая, почти неуловимая пауза, прежде чем Холидей ответил:
— Да, ваша светлость.
Герцог с удивлением поднял глаза на дворецкого.
— Есть проблема? Мне кажется, эта вещь вполне выдержит двадцатиминутный переезд на Сент-Джеймс-стрит. Разве нет? Домик, конечно, старый, но мне казалось, он в хорошем состоянии.
— Прощу прощения, ваша светлость, — сказал Холидей. — Никаких проблем нет. Я немедленно все устрою. Но…
— Но?
Герцог устремил на него вопросительный взгляд и дворецкий, понурившись, сказал:
— У нас создалось впечатление, что мисс Нуаро будет нас навещать.
Кливдон выпрямился.
— С чего вы взяли?
— Возможно, это было не впечатление, а надежда, — сказал Холидей. — Мы считаем малышку очаровательной.
Мы — значит слуги. Кливдон удивился.
— Интересно, что в этих Нуаро необычного? Они очаровывают всех. — Горничная Сара с радостью согласилась пожить в комнатах над магазином, пока Нуаро не найдут подходящую няню для ребенка. А мисс София сумела положить на обе лопатки даже Лонгмора.
— Они действительно обладают определенным шармом, — сказал Холидей. — Но на миссис Майклс и меня особенное впечатление произвели их манеры. Миссис Майклс уверена, что все они — леди.
— Леди?
— Да, она убеждена, что все они леди, попавшие в трудные обстоятельства. Чего в жизни не бывает?
Кливдон вспомнил свое первое впечатление о Марселине. Тогда он был в недоумении. Она говорила и вела себя, как дамы из его окружения. Но ведь она не леди. Так она сама сказала.
Или?
— Очень романтично, — фыркнул Кливдон. — Мне известно, что миссис Майклс увлекается романами.
— Не знаю, — пожал плечами Холидей. — В любом случае они не такие, как можно было ожидать. Миссис Майклс была откровенно шокирована, когда я сказал, что мы ждем в гости модисток. Но потом она призналась, что изменила свое мнение, когда познакомилась с ними. Они не такие, как бывают модистки.
Слуги чувствительнее к рангу, чем их хозяева. Они способны учуять торговца за пятьдесят шагов и распознают самозванца, лишь только он откроет рот.
И вот, его слуги, дорожащие своим положением на службе у герцога, считают, что Нуаро — леди.
Что ж, это показывает, что эти женщины умны и являются великолепными актрисами. Очаровательные, соблазнительные. Ева в трех разных ипостасях.
Дьявол! Да что это с ним? Видимо, на него повлияло чтение проклятых журналов.
— Вы все видели их в работе, — напомнил Кливдон. — Они знают свое ремесло.
— Именно поэтому миссис Майклс посчитала, что они знатные дамы, попавшие в тяжелое положение, — сказал Холидей. — Признаюсь, сначала я решил, что это одна из ваших шуток. Прошу меня простить, сэр, но мне пришло в голову, что эти женщины — ваши дальние родственницы из-за границы, и вы нас, таким образом, проверяете. Но это было только на мгновение, поверьте мне, сэр. Потом я узнал, что действительно был пожар, и никто и не думал шутить.
В дверях появился лакей Томас.
— Прошу прощения, ваша светлость, но прибыл лорд Лонгмор и желает…
Лонгмор отпихнул Томаса и ворвался в библиотеку. Холидей предусмотрительно отошел в сторону, чтобы его не сшибли.
— Ты — негодяй, — заявил Лонгмор, размахнулся, и его далеко не маленький кулак устремился прямо в челюсть герцогу.
Люси расположилась на подоконнике и смотрела на улицу.
Она там сидела уже несколько часов.
Марселина знала, кого она высматривает, и очень боялась того, что может произойти.
— Пора пить чай, — сказала она. — Сара подала чай на твоем красивом столике, все куклы сидят на своих местах и ждут.
Люси не ответила.
— А потом Сара отведет тебя на прогулку в Грин-парк, где ты сможешь посмотреть на красивых леди и джентльменов.
— Я никуда не пойду, — заявила девочка. — А вдруг он придет, а меня не будет? Он будет разочарован.
У Марселины заныло сердце.
Она села на подоконник рядом с Люси.
— Дорогая, его светлость сюда не придет. Да, он заботился о нас некоторое время, но он очень занят и…
— Он не занят для меня.
— Мы не его семья, малышка.
Люси прищурилась и упрямо сжала губы.
— Он создал для нас очень красивый дом, — сделав над собой усилие, продолжила Марселина. — Только посмотри, сколько замечательных вещей он тебе купил: изящный чайный сервиз, столик и стулья, самую прекрасную в мире кроватку. Но в его жизни есть много проблем, никак не связанных с нами.
— Нет! — закричала Люси и спрыгнула с подоконника. — Нет! Нет!
— Люси Корделия!
— Я не Люси! Я Эррол! И никогда больше не буду Люси! Он вернется! Обязательно вернется! Он меня любит! Он меня любит! Он любит Эррол!
Она бросилась на ковер, принялась визжать, плакать и дрыгать ногами.
В комнату вбежали Софи и Леони. За ними Сара, на симпатичном личике которой был написан ужас. Она впервые столкнулась с капризами Люси.
И бросилась к беснующемуся ребенку.
Марселина остановила ее движением руки.
— Люси Корделия, хватит, — спокойно проговорила она. — Ты же знаешь, что воспитанные леди не бросаются на пол и не визжат.
— Я не леди! — завопила Люси. — И я тебя ненавижу!
Сара испуганно ахнула.
— Перестань, Эррол, — сказала Софи, тоже сохраняя каменное спокойствие. — У тебя только заболит голова.
— Он вернется! — рыдала Люси. — Он меня любит!
Марселина расправила плечи, подошла к девочке, подняла ее и крепко прижала к себе, не обращая внимания на вопли и весьма активные телодвижения. Она принялась укачивать ее, как будто та была грудным ребенком.
— Перестань, — шептала Марселина, — не надо. Ты уже взрослая девочка, так докажи это.
Мало-помалу Люси прекратила размахивать руками и ногами, а визг перешел в тихий плач.
— Почему мы не могли остаться там? — всхлипывая, спросила она. — Почему он не оставил хотя бы меня?
Марселина отошла к подоконнику и села, продолжая успокаивать малышку:
— Подумай, дорогая, если бы все, кто тебя любит, оставляли тебя у себя дома, где бы ты жила? И где бы жила мама? Разве ты не хочешь жить с мамой, тетей Софи и тетей Леони? Думаешь, ты слишком хороша для нас? Хочешь уйти от нас и жить в замке? Да? Как ты думаешь, тетя Софи, может быть, нам стоит нарядить Эррол в платье принцессы и отправить жить в замок?
Марселина говорила первое, что приходило в голову, но девочка постепенно успокоилась. Обхватив маму за шею, она прижалась к ней и, продолжая всхлипывать, сказала.
— Я могу жить и здесь, но почему он не приходит?
— Он очень большой человек, детка, — напомнила Марселина, — и должен заниматься своими делами. У него есть семья. Очень скоро он женится, и у него будут свои дети. Невозможно получить каждого джентльмена, который тебе понравился.
Эррол успокоилась. Судя по выражению ее лица, девочка напряженно думала. Ей только шесть лет, и с логикой у нее явные нелады, но перспектива стать принцессой должна была отвлечь ее.
Буря миновала. Подошла Сара и протянула малышке руку.
— Вот что я вам скажу, мисс Эррол. Давайте устроим чай с куклами. А потом отведем их на прогулку в Грин-парк. Возможно, там мы увидим принцессу Викторию. Знаете, кто это? Она племянница короля, и когда-нибудь станет английской королевой.
— Если вы ее увидите, — сказала Марселина, — обратите самое пристальное внимание на ее одежду. Потом расскажете нам очень подробно, что на ней было надето.
Как раз в это время граф Лонгмор попытался нанести удар в челюсть своему другу — или уже бывшему другу, как посмотреть — герцогу Кливдону в библиотеке Кливдон-Хауса.
Герцог легко перехватил руку, так и не коснувшуюся его лица; мужчины некоторое время хватали друг друга за грудки, а потом начался разговор на повышенных тонах.
Холидей тактично удалился и закрыл за собой дверь. Не сумев сломать герцогу челюсть или спровоцировать вызов на дуэль, Лонгмор налил себе почти полный стакан бренди и теперь активно поглощал его, в перерывах между глотками изрыгая ругательства.
Кливдон знал, что заслуживает хорошей взбучки. Но вовсе не собирался ее терпеть. Он же отнюдь не наслаждался жизнью. Совсем наоборот, его жизнь превратилась в сущую пытку.
— Ты не заслуживаешь моей сестры, — воскликнул Лонгмор. — Мне не следовало приезжать в Париж. Она едва не убила меня, узнав об этом. И была права. Следовало оставить тебя гнить там. Я должен был сказать ей, чтобы искала другого жениха. Я обязан был объяснить ей, что леопард не может избавиться от пятен на шкуре, даже если захочет. Но нет! Я ужасно обманулся. Я удивился, почему ты приехал так скоро, но внушил себе, что ты скорее всего слишком сильно соскучился о Кларе. Я был наивен, как и она!
— Не припомню, чтобы я называл точное время возвращения, — спокойно возразил Кливдон.
— Ты и не называл. Это я сказал, что конец месяца будет подходящим временем, — сказал Лонгмор. — Я хотел иметь возможность сообщить матери, которая мне плешь проела, что ты возвращаешься. Полагаю, теперь она может смело вычеркнуть тебя из списка претендентов на руку Клары.
— Если ты поднял весь этот шум из-за портних…
— А из-за кого же еще? — снова разошелся Лонгмор. — Кто еще мог настолько забыть о приличиях…
— О приличиях? — переспросил Кливдон. — Не могу поверить, что это говоришь мне ты! С чего это ты вдруг вспомнил о приличиях? Насколько я помню, твой отец был рад-радешенек отправить тебя на континент даже в разгар эпидемии холеры, чтобы ты только не позорил его имя.
— Я никогда и не претендовал на звание святого.
— И очень хорошо. Все равно тебе никто бы не поверил.
— Но я не приводил модисток в дом своих предков!
— У них сгорел дом, — вздохнув, объяснил Кливдон. — Об этом писали в газетах. Ты считаешь, что все статьи сфабрикованы? Но зачем? Если бы ты вел себя разумно, то не был бы здесь, поглощая мой бренди, как будто это лимонад в «Олмаке»…
— Я никогда не пью эту мерзость!
— Но ты ведешь себя неразумно. Не знаю, что в тебя вселилось, и не уверен, что хочу это знать, но в любом случае женщин здесь нет. Я приютил их только на пару дней.
— Ты не мог отвезти их в отель?
— Ты не понимаешь одной простой вещи, — сказал Кливдон. — Им необходимо работать. Они зарабатывают себе на жизнь. И потому не могут себе позволить терять время. Им нужно было место, чтобы работать. Им была необходима помощь. Привезти их сюда было самым простым решением. Они довели себя до изнеможения, стараясь закончить в срок платье для Клары.
— Не смей говорить о моей сестре и одновременно об этих лавочницах! Ты — бабник!
— Их здесь, как видишь, больше нет! А ты — идиот! Они собрались и уехали отсюда еще в субботу утром, то есть по прошествии семидесяти двух часов.
— А в пятницу ты спал с брюнеткой, — сообщил Лонгмор.
Удар был неожиданным и довольно-таки болезненным.
Кливдон почувствовал, как глаза заволокло красной пеленой. Он стиснул кулаки, а когда, наконец, заговорил, его голос был тих и спокоен. Правда, спокойствие это было обманчивым.
— Искушение дать тебе в зубы становится непреодолимым.
— Только не делай вид, — взвился Лонгмор, — что я скомпрометировал ее доброе имя.
— Только негодяй может так говорить о женщине. О любой женщине.
— Ты был с ней! — наскакивал Лонгмор. — И даже не счел необходимым скрываться! Я был в «Уайтсе», когда один из джентльменов сказал, что видел твой экипаж на Беннетт-стрит. Они начали строить предположения, что ты там делаешь. Я хлопнул себя по лбу и сказал, что мы договорились там встретиться, и ты, наверное, меня уже давно ждешь, вышел из клуба и пошел на Беннетт-стрит. Там я стоял и ждал тебя. Долго. Очень долго.
— Судя по всему, тебе было там холодно и скучно, — сказал Кливдон. У него отчаянно билось сердце, но вовсе не от стыда или чувства вины. Он вспомнил о волшебных часах, проведенных с Марселиной, и это привело его в смятение.
Лонгмор проглотил остатки бренди, быстрыми шагами подошел к подносу, вновь наполнил стакан из стоящего там графина и сделал большой глоток.
— Ты превратил себя в посмешище, — продолжил он. — Я никогда не видел, чтобы ты так вел себя из-за женщины. Она зацепила тебя, это понятно. В обычной ситуации я бы просто предупредил тебя, чтобы ты вел себя осторожнее. Проклятие, Кливдон, неужели ты не мог сказать кучеру, чтобы он ждал тебя не на виду у всей Сент-Джеймс-стрит, а в каком-нибудь тихом переулке?
— Мне это не пришло в голову, — сказал Кливдон. — Я не планировал оставаться там дольше, чем четверть часа. Мне жаль, что тебе пришлось ждать так долго.
— Это было скучно, — сказал Лонгмор. — И досадно. Что я должен теперь делать? Как поступить, чтобы не обидеть Клару? Должен ли я сказать ей, что человек, которого она три года ждала, потерял голову из-за модистки? Ты же знаешь, ей будет больно. Она всегда проявляла удивительную терпимость к твоим выходкам. Но это… Сейчас ты ведешь себя необычно даже для себя.
— Это было прощание, — сухо сказал Кливдон. — Получилось дольше, чем я предполагал, но это было прощание. Понимаешь? Все, что когда-либо хотела миссис Нуаро, это одевать мою герцогиню. А я для нее всегда был лишь средством для достижения этой цели. И ей, в общем, безразлично, кто будет этой герцогиней. Она предпочла бы Клару, поскольку, когда красота Клары объединяется с красотой ее необыкновенных моделей, эффект получается таким, что не каждый выдержит. Да, я увлекся ею, и ты знаешь, как это со мной бывает: если мне понравилась женщина, я должен ее получить. Но теперь все кончено. Это было прощание, Лонгмор. И я должен просить тебя, Лонгмор, из уважения к Кларе, держать свои знания при себе. Рассказав ей все, ты причинишь ей ненужную боль, а почему она должна страдать из-за мужской глупости?
— Ты клянешься, что все кончено?
В этот момент открылась дверь, и на пороге появился Холидей. Он держал в руке маленький серебряный поднос. Это был плохой знак. Дворецкий никогда не опускался до доставки корреспонденции. Этим занимались лакеи.
— Приношу свои извинения, ваша светлость, но мне сказали, что послание срочное, — сказал он.
Кливдон не стал ждать, пока дворецкий пройдет через всю комнату и подойдет к нему. Быстрыми шагами он пересек комнату и схватил с подноса записку.
В ней было только пять слов: «Нам нужна помощь. Люси сбежала».
Кливдон и Лонгмор подъехали к двери магазина двадцатью минутами позже. Ребенок исчез после возвращения с прогулки. Сара пошла готовить ванну для Люси, но когда вернулась в детскую, девочки там не было. Они обыскали весь дом — каждый дюйм, сказала Марселина.
— Она выбралась на улицу, — вздохнула Марселина, — через открытое окно в задней части дома. Я бы никогда не оставила окно открытым, но мне и в голову не пришло, что она может выкинуть такое.
Девочка, вероятно, взяла пример с Кливдона. Ведь он именно так выбрался вместе с ней из горящего дома. Даже если она держала глазки закрытыми, как велел Кливдон, она вполне могла услышать рассказы о своем спасении. Сам он об этом не говорил, но кто угодно мог понять, как было дело, увидев разбитое окно.
— Есть какие-нибудь идеи? — спросил он. — Что могло подтолкнуть ее к бегству? Это может дать ключ…
— Она устроила нам истерику, — сказала Марселина, — но потом вроде бы успокоилась. Сара сказала, что на прогулке она вела себя нормально.
Сара испуганно зажала рот ладонью.
— Что? — резко спросил Кливдон. — Если ты что-то знаешь, говори. Мы не должны терять ни минуты.
Сара расплакалась.
— Простите меня, мадам. Это я виновата. Не подумала.
— Что случилось? — нетерпеливо перебил ее Кливдон.
Девушка торопливо вытерла слезы.
— Когда мы шли в Грин-парк, мисс Эррол расспрашивала меня о вашей семье. Она хотела знать, почему ваша семья не живет в Кливдон-Хаусе. Я сказала, что у вас пока нет своей семьи. Потом я показала ей Уорфорд-Хаус и сказала, что там живет леди, на которой, все говорят, вы женитесь. У нее было такое выражение лица… Я не должна была этого говорить. Девочка так расстроилась, узнав, что вы больше не придете.
Кливдон посмотрел на Марселину.
— Она ждала тебя, — устало сказала женщина. — Я объяснила, что ты больше не придешь. Тогда она устроила истерику.
Ребенок его ждал. А он не пришел. И не собирался.
Читать бесплатно другие книги:
