Невеста для принца Хейл Шеннон

ГЛАВА ПЕРВАЯ

• За окном уж светает,
• А мой рот все зевает,
• И кровать умоляет остаться.
• В песне горцев поется,
• Что зима не сдается.
• Что ж, пора за дела приниматься.[1]

Мири проснулась от сонного блеяния козы. Кругом было темно, хоть глаз не открывай, но, наверное, козы учуяли, как рассвет просачивается сквозь щели в каменных стенах. Сон еще не прошел окончательно, но Мири все равно ощутила холод стылой поздней осени, зависший над одеялом, и ей захотелось свернуться калачиком и погрузиться в спячку, подобно медведю, который спит всю зиму, день и ночь.

Потом она вспомнила о торговцах, сбросила одеяло и села. Отец был уверен, что именно сегодня их повозки протиснутся по горной тропе и прогромыхают по деревне. В это время года все жители деревни запасались на зиму продуктами, и сегодня в последний раз выпадала возможность что-то купить, а потому они торопились добыть и наскоро обтесать несколько лишних блоков линдера, перед тем как перевал завалит снегом. Мири очень хотела как-то помочь.

Поморщившись от шороха матраса, набитого гороховой шелухой, Мири поднялась и осторожно перешагнула через отца и старшую сестру Марду, спавших на тюфяках. Целую неделю она лелеяла робкую надежду сбежать сегодня на каменоломню и начать работу до того, как туда придет отец. Может быть, тогда он не отошлет ее прочь.

Она натянула шерстяные рейтузы и рубашку, но не успела зашнуровать первый ботинок, как хруст гороховой шелухи поведал ей, что в доме проснулся кто-то еще.

Отец помешал уголья в очаге и подбросил высушенного козьего навоза. Вспыхнуло оранжевое пламя, а на стене появилась огромная отцовская тень.

— Уже утро? — Марда приподнялась на одной руке и, сощурившись, посмотрела на огонь.

— Для меня — да, — ответил отец.

Он взглянул на Мири, которая так и застыла в одном ботинке со шнурками в руках.

— Нет, — коротко сказал он.

— Папа… — Мири сунула вторую ногу в ботинок и подошла к нему, волоча шнурки по грязному полу. Она постаралась, чтобы ее голос звучал так, словно эта идея осенила ее только что. — В последнее время произошло столько несчастных случаев, да и погода ненастная, так что тебе не помешает моя помощь. Хотя бы до приезда торговцев.

Отец больше не стал произносить «нет», но по тому, как он сосредоточенно натягивал ботинки, она поняла, что именно это слово вертится у него на языке. Снаружи донеслась одна из песен, что поют рабочие по дороге на каменоломню: о том, что зима длится слишком долго. Она звучала все громче, настойчиво напоминая, что пора на работу, живее, живее, пока бригада не прошла мимо, пока снег не заточил гору в зимний панцирь. Сердце у Мири словно оказалось зажатым меж двух камней. С одной стороны, песня объединяла, а с другой — Мири туда не звали.

Не желая показать, как ей хочется пойти вместе со всеми, Мири пожала плечами и сказала: «Ну ладно». Потом достала из бочонка последнюю луковицу, отрезала ломоть коричневого козьего сыра и передала отцу, когда тот открыл дверь.

— Спасибо, мой цветочек. Если торговцы приедут сегодня, сделай так, чтобы я тобою гордился. — Он чмокнул ее в макушку и подхватил песню, догоняя остальных.

У Мири защипало в горле. Она сделает все, чтобы отец ею гордился.

Марда помогла сестре управиться по дому — они вычистили очаг, сгребли угли, разложили свежий козий помет на просушку, добавили воды в солонину, отмокавшую на ужин. Пока Марда напевала, Мири болтала о пустяках, ни разу не упомянув об отказе отца позволить ей работать в каменоломне. Но мрачное настроение давило на плечи, словно промокшая одежда, и девушке хотелось рассмеяться и стряхнуть его.

— На прошлой неделе я проходила мимо дома Бены, — начала рассказывать Мири, — а ее древний дед сидел на завалинке. Меня удивило, что его совсем не беспокоит муха, жужжащая перед лицом, а он вдруг — бац! — и убил ее, раздавил прямо у себя над губой.

Марда брезгливо поежилась.

— И знаешь, Марда, он ее там и оставил, — продолжила Мири. — Мертвая муха прилипла у него под носом. Завидев меня, он сказал: «Добрый вечер, голубушка», а муха… — У Мири живот свело от смеха. — Муха подрагивала, когда он шевелил губой… и… и… потом вдруг у нее распрямилось крылышко, и она будто бы помахала мне!

Марда всегда говорила, что не может устоять перед заразительным смехом Мири, от которого не только она — гора рассмеется! Но Мири тоже любила смех сестры и готова была ради него отдать целую миску супа. Когда Марда смеялась, на душе становилось легче.

Они выгнали коз на улицу, в холодное промозглое утро, и начали их доить. На вершине горы уже стоял мороз в преддверии зимы, но с равнины дул теплый ветер. Пока всходило солнце, небо все время меняло цвет, становясь то розовым, то желтым, то голубым, но взгляд Мири упорно возвращался к западу, где пролегала дорога.

— Я решила, что снова буду вести дела с Энриком, — сказала Мири, — и на этот раз обязательно выжму из него что-нибудь сверх оговоренного. Будет здорово, правда?

Марда заулыбалась, напевая без слов. Мири узнала песню, которую поют рабочие, вытягивая каменные глыбы из карьера. Песня помогала им действовать слаженно.

— Быть может, удастся получить чуть больше ячменя или соленой рыбы, — добавила Мири.

— Или меда, — размечталась Марда.

— Еще лучше.

У Мири слюнки потекли при мысли о горячих сладких кексах, орехах в меду на праздник и еще капельке меда, припасенной на холодный зимний вечер, чтобы намазать на сухое печенье.

По просьбе отца Мири последние три года полностью взяла на себя закупки. В этом году она намеревалась заставить прижимистого торговца с равнины расплатиться за их линдер чуть щедрее. Она представляла, как улыбнется отец, услышав о ее успехах.

— Мне не дает покоя одна мысль, — сказала Марда, придерживая голову одной особенно строптивой козы, пока Мири заканчивала дойку. — После того как ты ушла, сколько еще продержалась муха на том же месте?

В полдень Марда отправилась помогать в каменоломню. Мири ни разу не заговорила о том, что Марда каждый день уходит, а она остается. Она никогда бы не призналась, что чувствует себя в эту минуту маленькой и никчемной. «Пусть они думают, будто мне все равно, — решила про себя Мири. — Потому что мне действительно все равно. Вот именно».

Когда Мири исполнилось восемь лет, все другие дети ее возраста начали работать в каменоломне — таскали воду, подносили инструменты, исполняли другие простые поручения. Она спросила у отца, почему ей нельзя помогать, а он взял ее на руки, чмокнул в макушку и покачал с такой любовью, что Мири готова была перепрыгнуть через горную вершину, если бы он попросил. А потом своим тихим мягким голосом отец сказал: «Ты никогда даже близко не подойдешь к каменоломне, мой цветочек».

Она не спросила его почему. С самого рождения Мири была маленькой и в четырнадцать лет отставала в росте от своих сверстниц. Если в деревне что-то считалось бесполезным, то говорили так: «Толку от него, как от слабака с равнины». Всякий раз, когда Мири это слышала, ей хотелось выкопать среди камней норку и забиться в нее подальше от всех глаз.

— Бесполезная, — со смехом произнесла она.

Слово больно жалило, но ей нравилось делать вид, даже перед самой собой, что ее это не трогает.

Мири погнала коз вверх по склону за их домом, где только и сохранилась высокая трава. За зиму деревенские козы обработают все горные луга до стерни. В самой деревне зелень не росла. Повсюду одни обломки камней — россыпью и кучами, на земле и под землей, все склоны усеяны щебнем, который скатывался на деревенские улицы. Такова цена соседства с каменоломней. Мири слышала, как жаловались на это торговцы с равнины, но она привыкла к кучам щебня под ногами, белой тонкой пыли в воздухе и стуку отбойных молотков, словно сердцебиению горы.

Линдер. Единственный урожай, который с давних времен собирали на горе Эскель жители деревни, единственное средство их существования. Когда в одной каменоломне линдер заканчивался, люди начинали разрабатывать новую, а в старую переносили деревню. Каждая каменоломня давала свой вид блестящего белого камня. Они добывали линдер с бледными прожилками розового, голубого, зеленого цветов, а теперь серебряными.

Мири привязала коз к искривленному дереву, уселась на общипанную траву и сорвала крошечный розовый цветок, распустившийся в расщелине между камней. Цветок мири.

В тот день, когда она родилась, в теперешней каменоломне обнаружили новые залежи линдера, и отец захотел назвать дочь в честь камня.

— Этот линдер самый прекрасный из найденного до сих пор, — сказал он ее маме, — чисто-белый, с серебряными прожилками.

Но, судя по истории, которую Мири не раз вытягивала из отца, мама отказалась:

— Не хочу, чтобы дочь носила имя камня.

И выбрала имя Мири — так назывался цветок, победивший камень в своем стремлении увидеть солнце.

Отец рассказывал, что, несмотря на боль и слабость после родов, мама никак не хотела расставаться со своей крошечной дочкой. Через неделю мама умерла. И хотя Мири не могла что-то помнить, а лишь представляла благодаря воображению, та неделя, которую она провела на руках у матери, стала самым ценным в ее жизни, и она хранила этот образ глубоко в сердце.

Мири покрутила цветок между пальцев, и тонкие лепестки оторвались, подхваченные ветром. Народная мудрость гласила, что можно загадывать желание, если все лепестки оторвутся за один поворот.

Чего бы ей такого пожелать?

Мири посмотрела на восток, где желто-зеленые склоны и плато горы Эскель подбирались к серо-голубой вершине. Потом на север, где горная цепь стояла как вечная стена, переливаясь разными красками — фиолетовой, синей и серой.

На юге она не могла разглядеть горизонт, но где-то там раскинулся таинственный океан. А на западе пролегала торговая дорога, ведущая к перевалу, затем в низины и остальное королевство. Мири не представляла себе жизнь на равнине, точно так же, как не могла отчетливо представить океан.

Ниже по склону находилась каменоломня: сумбурное скопище наполовину выдолбленных глыб, грубо обтесанных блоков, мужчин и женщин, орудующих колотушками и клиньями, ломами и резцами: с помощью этих инструментов они добывали из горы камень, вытягивали его на поверхность, а затем придавали форму прямоугольника. Даже на вершине склона до Мири доносился ритмичный перестук колотушек, резцов и ломов; от вибрации земля, на которой она сидела, сотрясалась.

В уме прозвучала едва уловимая команда «Полегче удар», а вместе с ней пришло воспоминание о Дотер, одной из работниц каменоломни. Язык горы. Мири даже подалась вперед, стремясь уловить больше.

Рабочие каменоломни прибегали к этому способу общения, при котором не нужно было говорить вслух — все и так прекрасно тебя слышали, несмотря на глиняные затычки в ушах и оглушительный стук молотков. На языке горы можно было общаться только в каменоломне, но Мири иногда улавливала какие-то отзвуки, если сидела поблизости. Она точно не знала, как это получается, но слышала, как один каменотес рассказывал, будто все их удары и песни накапливаются в горе, а потом, когда нужно что-то сказать другому каменотесу, гора использует накопленный ритм, передавая сообщение. Как раз сейчас Дотер, должно быть, велела какому-то работнику не так сильно бить по клину.

Как это прекрасно — петь ритмичную песню, мысленно обращаясь к своему другу, работающему неподалеку. Вместе трудиться.

Стебель цветка начал ломаться в пальцах. Так чего же пожелать? Быть высокой, как дерево, иметь руки как у отца, чуткий слух, чтобы слышать, когда линдер созреет для сбора, а еще силу, чтобы добыть его. Но желать невозможное — значит оскорбить цветок и проявить неуважение к Богу, который его создал. Ради забавы девочка пожелала все невозможное: чтобы мама была жива, чтобы у самой Мири появились ботинки, которые не проткнуть никакому осколку камня, чтобы снег превратился в мед. И чтобы быть полезной своей деревне, как ее родной отец.

Ниже по склону раздалось отчаянное блеяние. Мири взглянула в ту сторону. Мальчишка лет пятнадцати гнался за сбежавшей козой, пересекая мелкий, по колено, ручей. Высокий и худой, с рыжеватыми кудрями и сохранившими летний загар руками и ногами. Петер. Раньше она прокричала бы ему «привет», но в последний год у нее появилось какое-то странное чувство, и теперь она скорее спряталась бы от Петера, чем стала швырять ему в спину камешки.

Она начала замечать то, чего раньше не замечала: светлые волоски на загорелой руке, морщинку между бровями, которая становилась глубже, если он недоумевал. Все это ей очень нравилось. И заставляло гадать, подмечает ли он такие же вещи в ней.

Мири перевела взгляд с облысевшего цветка на кудрявую голову Петера и пожелала то, что даже страшно произнести вслух.

— Я хочу… — прошептала она. Хватит ли у нее смелости? — Я хочу, чтобы мы с Петером…

Внезапно протрубил рожок, отозвавшись эхом в скалах. Мири от неожиданности выронила стебель цветка. В деревне ни у кого не было рожка, значит приехали торговцы. Ей не хотелось идти на зов приезжих, как идет собака на свист хозяина, но любопытство победило гордость. Мири схватила веревки и потянула коз вниз по склону.

— Мири!

Петер подбежал к ней, таща на привязи своих коз. Мири понадеялась, что не перепачкала лицо грязью.

— Привет, Петер. А ты почему не на работе?

В большинстве семей забота о козах и кроликах возлагалась на самых молодых или самых старых, кто не мог работать в каменоломне.

— Сестра захотела научиться работать колотушкой, а у бабушки разболелись кости, вот мама и попросила меня присмотреть за козами. Ты знаешь, кто это трубит?

— Торговцы, наверное. Но почему столько шума?

— Вечно эти жители равнин важничают, — сказал Петер.

— Наверное, один из них узнал хорошую новость, вот они и трубят на весь мир.

Петер улыбнулся своей кривоватой улыбкой. Их козы недовольно блеяли друг на друга, напоминая маленьких детей, затеявших ссору.

— Ой, в самом деле? — спросила Мири у главной строптивицы, словно понимая, о чем спор.

— Что? — удивился Петер.

— Твоя коза говорит, что от холодного ручья все ее молоко испугалось и сбежало.

Петер расхохотался, и Мири захотелось сказать что-то еще, умное и чудесное, но все мысли разлетелись, поэтому она стиснула зубы, пока не ляпнула что-нибудь глупое.

Они остановились у дома Мири, чтобы привязать коз. Петер хотел помочь девочке и забрал у нее веревки, но козы начали бодаться, привязи перепутались, и Петер внезапно оказался связанным по ногам.

— Погодите… перестаньте, — сказал он и шлепнулся на землю.

Мири попыталась ему помочь, но вскоре с хохотом растянулась на земле рядом с Петером.

— Мы угодили в рагу из козлятины. Спасения нет.

Когда наконец они распутали веревки и поднялись на ноги, Мири вдруг захотелось поцеловать Петера в щеку. Испугавшись этого желания, она смущенно притихла.

— Ну и путаница, — сказал он.

— Да. — Мири потупилась, отряхивая юбку. Она подумала, что лучше сразу его поддразнить, пока он не прочел ее мысли. — Если что тебе и удается в жизни, Петер, сын Дотер, то это создавать путаницу.

— И мама всегда так говорит, а все знают, что она никогда не ошибается.

Внезапно до Мири дошло, что шум в каменоломне стих и единственный доносящийся стук — это ее собственное сердцебиение. Хоть бы Петер его не услышал! Тут раздался очередной призыв рожка, и они побежали.

Повозки торговцев выстроились в центре деревни в ожидании начала торгов, однако все взгляды были прикованы к голубой карете, затесавшейся среди повозок. Мири слышала о каретах, но никогда прежде не видела ни одной. Должно быть, с торговцами приехала какая-то важная шишка.

— Петер, давай посмотрим… — начала говорить Мири, но тут Петера окликнули Бена и Лиана.

Девушки замахали руками, призывая его к себе. Бена была такой же рослой, как Петер, с волосами темнее, чем у Мири (когда она их распускала, они доходили до пояса), а большеглазая Лиана считалась первой красавицей деревни. Они были на два года старше Петера, но в последнее время девушки почему-то чаще других улыбались именно ему.

— Давай посмотрим вместе с ними, — сказал Петер, махая им в ответ и смущенно улыбаясь.

Мири пожала плечами:

— Иди.

Она побежала в другую сторону, нырнула в толпу ожидающих каменотесов, чтобы отыскать Марду, и ни разу не оглянулась.

— Как ты думаешь, кто это? — спросила Марда, шагнув к сестре, как только та приблизилась.

Даже в большой толпе Марда начинала нервничать, если рядом не было никого из родных.

— Не знаю, — сказала Эса, — но мама говорит, что сюрприз от жителя равнины — это змея в коробке.

Эса была худенькой, но не такой маленькой, как Мири, с теми же рыжевато-каштановыми волосами, как у ее брата Петера. Она рассматривала карету, подозрительно морщась. Марда кивнула. Дотер, мать Петера и Эсы, прославилась своими мудрыми изречениями.

— Сюрприз, — протянула Фрид. У нее были черные волосы до плеч, а с лица не сходило удивленное выражение. В свои шестнадцать она была такой же широкоплечей и большерукой, как любой из ее шести старших братьев. — Кто это может быть? Какой-нибудь богатенький торговец?

Один из приезжих посмотрел в их сторону со снисходительной улыбкой:

— Ясно же, что это посланник короля.

— Короля?!

Мири вдруг поняла, что таращит глаза, как какая-нибудь дремучая горянка, но ничего не смогла с собой поделать. За всю ее жизнь ни один посланник короля не поднимался на гору.

— Приехал, должно быть, объявить гору Эскель новой столицей Данленда, — изрек торговец.

— Королевский дворец прекрасно разместится в каменоломне, — подхватил другой.

— В самом деле? — спросила Фрид, и оба торговца фыркнули.

Мири сердито взглянула на них, но промолчала, боясь показаться невежественной.

Опять прозвучали фанфары, ярко одетый человек поднялся на козлах и натужно завопил тонким голоском:

— Призываю вас всех выслушать главного делегата Данленда!

Из кареты появился худенький человечек с короткой заостренной бородкой и поморщился в лучах яркого солнца, отраженных от белых стен старой каменоломни. Оглядев толпу, он еще больше нахмурился.

— Дамы и господа… — Он замолк и рассмеялся, видимо сочтя это забавным. — Жители горы Эскель! Ваша территория не имеет делегата при дворе, поэтому его величество король послал меня сообщить вам одну новость.

Ветер прилепил длинное желтое перо шляпы ему на лоб. Он отбросил перо назад. Кое-кто из деревенских мальчишек засмеялся.

— Этим летом священники Создателя созвали совет в день рождения принца. Они расшифровали посланные им знаки и определили местонахождение его будущей невесты. Все указывает на гору Эскель.

Главный посланник сделал паузу, явно ожидая реакции, хотя какой именно, Мири не поняла. Радостных возгласов? Возмущенных криков? Посланник вздохнул и заговорил громче:

— Вы такие отсталые, что не знаете обычаев собственных предков?

Мири хотелось выкрикнуть ему достойный ответ, но, как и все остальные, она продолжала молчать.

Некоторые из торговцев посмеивались в кулак.

— Существует древняя данлендская традиция, — продолжил главный посланник, отводя с лица потрепанное ветром перо. — После долгих дней поста и молитв священники исполняют ритуал, определяя город или селение, в котором живет будущая принцесса. Затем принц знакомится со всеми благородными дочерьми родом из этого места и выбирает себе невесту. Можете быть уверены, предсказание оракулов явилось шоком для многих жителей Данленда, но кто мы такие, чтобы оспаривать священников самого Создателя?

По его тону Мири догадалась, что он пытался-таки поспорить со священниками самого Создателя, но безрезультатно.

— Согласно традиции, король издал приказ учредить академию с целью подготовить потенциальных молодых невест. Закон требует, чтобы академия находилась в избранном городе, но в вашей деревне… — он прищурился и огляделся вокруг, — нет ни одного здания подходящего размера. При данных обстоятельствах оракулы согласились, чтобы академию разместили в старом каменном доме министра возле горного перевала. Уже сейчас королевские слуги готовят его к использованию.

Перо защекотало ему щеку, и он прибил его, как муху.

— Завтра все девушки этой деревни в возрасте от двенадцати до семнадцати лет обязаны явиться в академию, где их будут готовить к встрече с принцем. Ровно через год принц поднимется на гору и посетит бал. Он сам выберет себе невесту среди выпускниц академии. Так что готовьтесь.

Перо, подхваченное ветром, закрыло ему глаз. Тогда главный посланник оторвал его от шляпы и швырнул на землю, но ветер подхватил его, и оно перемахнуло через ущелье и унеслось прочь. Главный посланник нырнул в свою карету еще до того, как перо скрылось из виду.

— Змея в коробке, — прокомментировала Мири.

ГЛАВА ВТОРАЯ

• Добавь воды в овсянку
• И посоли покруче,
• Но сытно вряд ли будет,
• И вкус не станет лучше.

— Давайте займемся делом, ради которого мы сюда приехали, — прокричал один из торговцев.

Своим призывом он нарушил тишину. Даже такая странная новость не могла помешать самым важным торгам года.

— Энрик! — Мири подбежала к торговцу, с которым имела дело последние два года.

Тощий и бледный, с тонким длинным носом, он смотрел на Мири сверху вниз, напоминая птицу, давно не лакомившуюся червячком.

Энрик подъехал на повозке к сложенным каменным блокам — результату семейного труда за три месяца. Мири не преминула обратить его внимание на один особенно большой блок и на качество других камней с серебряной зернистостью, а сама тем временем рассматривала припасы в повозке, подсчитывая, сколько продуктов понадобится ее семье, чтобы продержаться зиму.

— Не зря ты приехал в этот раз, камень того стоит, — сказала она, стараясь подражать дружелюбным, но солидным интонациям Дотер. Никто никогда не спорил с матерью Эсы и Петера. — Но чтобы не запрашивать лишнего, я поменяю наш камень на все, что есть в твоей повозке, исключая бочонок зерна, один мешок чечевицы и ящик соленой рыбы, если только ты прибавишь этот горшочек меда.

Энрик прищелкнул языком:

— Малышка Мири, твоей деревне еще повезло, что нашлись торговцы, решившие проделать весь этот долгий путь ради одного только камня. Я дам тебе половину того, что ты просишь.

— Половину? Ты шутишь!

— Посмотри вокруг, — сказал он. — Заметила, что в этом году повозок гораздо меньше? Остальные торговцы повезли товар к академии, а не сюда в деревню. Кроме того, твоему отцу понадобится гораздо меньше продуктов, когда вы с сестрой уедете.

Мири сложила руки на груди.

— Все эти разговоры об академии — очередная уловка, чтобы обмануть нас, да? Я так и знала, что здесь какой-то грязный подвох. Никакой житель равнины не допустит, чтобы девушка из Эскеля попала в королевскую семью.

— После новости об академии ни одна семья, где есть дочери на выданье, не выручит больше, так что соглашайся на мое предложение, пока я не уехал.

Отовсюду слышались возгласы разочарования. Мама Петера раскраснелась и что-то кричала, мама Фрид, судя по всему, была готова пустить в ход кулаки.

— Но я… я хотела… — А ведь Мири уже представляла, как явится домой, торжествуя победу, и принесет запасов на две семьи.

— Но я хотела… — передразнил ее Энрик писклявым голосом. — Ну-ка, подбери губы, а то дрожат. Так и быть, я дам тебе мед, но только потому, что однажды ты можешь стать моей королевой.

Сказал и рассмеялся. Мири даже не обиделась — все-таки мед она получила. А если и обиделась, то не очень сильно.

Энрик хотя бы подъехал к дому и помог ей выгрузить продукты. И у Мири появилась возможность порадоваться, глядя, как он часто спотыкается о камни и чуть не падает.

Дом Мири был выстроен из пустой породы, простого серого камня, который добывают из земли, чтобы добраться до линдера. Задняя стена дома опиралась на срез брошенной каменоломни, которую разрабатывали, когда отец был ребенком, добывая линдер с бледно-голубыми прожилками. Обломки линдера и пустой породы громоздились аж до подоконников.

Весь день Мири трудилась по дому, сортируя и раскладывая зимние припасы и гоня прочь мысль, что этого не хватит для троих на всю зиму. Можно, конечно, забить кроликов и даже одну козочку, но тогда им придется довольно туго будущей зимой и все последующие зимы. «Глупые, бесчестные торговцы».

Когда солнечный свет, проникающий сквозь жалюзи, стал мутно-оранжевым, стук, доносившийся с каменоломни, начал стихать. К тому времени, как отец и Марда открыли дверь, окончательно стемнело. Мири приготовила рагу из свинины, овса и лука со свежей капустой, чтобы отметить торговый день.

— Добрый вечер, Мири, — сказал отец, целуя ее в макушку.

— Я заставила Энрика отдать нам горшочек меда, — сообщила Мири.

Марда и отец что-то промямлили по поводу ее маленькой победы, но неудачная торговля и странные новости об академии не давали им покоя, так что никто не сумел изобразить радость даже при известии о меде.

— Я не еду, — объявила Мири, гоняя по тарелке остывающее рагу. — А ты, Марда?

Сестра пожала плечами.

— Неужели они думают, что деревня обойдется без половины девушек? — продолжала Мири. — Кто станет помогать тебе в каменоломне, когда Марда уедет? А кто, кроме меня, будет присматривать за домом, ухаживать за кроликами и козами и выполнять другие мои обязанности? — Она уставилась на огонь, прикусив губу. — Что думаешь, папа?

Отец потер мозолистым пальцем грубую столешницу. Мири притихла, как кролик, ожидая ответа.

— Мне будет не хватать моих девочек, — сказал отец.

Мири выдохнула. Отец на их стороне, он не позволит жителям равнины увезти ее из дома. И все равно кусок в горло не лез. Вместо того чтобы закончить ужин, она принялась напевать песенку про завтрашний день.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

• Завтра — это алый всполох на закатном небе.
• Завтра — это темной ночи сумрачная тишь.
• Завтра скажет правду о сегодняшней печали,
• В легком вздохе утра эту правду ты услышь.

Перед рассветом Мири разбудил сигнал трубы. Тот же звук, что днем вызывал любопытство и даже смех, теперь вселял тревогу. Не успела она встать, как отец оказался у двери, и то, что он там увидел, заставило его нахмуриться.

Первым делом Мири подумала о бандитах, но с какой стати им нападать на Эскель? Каждый житель деревни знал историю последней бандитской атаки, случившейся еще до рождения Мири. Когда изможденные отщепенцы добрались наконец до деревни на вершине горы, они не обнаружили там ничего ценного, зато натолкнулись на толпу мужчин и женщин, закаленных годами труда в каменоломне. Бандиты бежали с пустыми руками, заработав несколько синяков, и больше никогда не возвращались.

— Что там, папа? — спросила Мири.

— Солдаты.

Мири спряталась за его спиной и выглянула из-под локтя. Солдаты разошлись попарно, освещая себе дорогу факелами. Двое приблизились к их дому. Мири разглядела при свете факела их лица: один был старше ее отца, высокий, суровый, а второй казался зеленым мальчишкой, нарядившимся в чужую форму.

— Мы пришли забрать ваших девушек, — сказал старший и сверился с выжженными на тонкой деревянной доске пометками, в которых Мири не разобралась. — Марду и Мири.

Марда стояла по другую руку отца. Он обнял обеих дочерей за плечи.

Солдат прищурился, глядя на Мири:

— Тебе сколько лет, девочка?

— Четырнадцать, — ответила она, сердито сверкнув глазами.

— Точно? А выглядишь ты…

— Мне четырнадцать.

Юный солдат ухмыльнулся своему напарнику:

— Должно быть, жиденький горный воздух.

— Ну а ты? — Старший солдат с сомнением посмотрел на Марду.

— Мне исполнится восемнадцать в третьем месяце.

Он пошлепал губами:

— Тогда пролетаешь. Принцу будет восемнадцать в пятом месяце этого года, а претендентка не должна быть старше принца. Мы заберем только Мири.

Солдаты застыли в ожидании, переминаясь на каменных осколках. Мири посмотрела на отца.

— Нет, — наконец произнес он.

Молодой солдат фыркнул и бросил взгляд на старшего:

— А я думал, ты шутил, когда сказал, что они могут не согласиться. Он говорит «нет», как будто у него есть выбор. — Солдат даже согнулся от смеха.

Мири громко расхохоталась ему в лицо, и от удивления он умолк. Она не желала, чтобы какой-то житель равнины насмехался над ее отцом.

— Отличная шутка, мальчик притворяется солдатом, — язвительно произнесла Мири. — И как только мамочка отпустила тебя от своей юбки?

Он сердито посмотрел на нее:

— Мне семнадцать и…

— В самом деле? Видимо, загрязненный воздух равнины сдерживает рост.

Молодой солдат подался вперед, словно собираясь ударить Мири, но отец загородил ее собой, а второй солдат оттянул своего напарника назад и злобно зашептал ему что-то на ухо. Мири была рада отомстить за обиду, но сейчас она почувствовала холод и усталость. Она прислонилась к отцу, стараясь не расплакаться.

— Послушайте, — вежливо заговорил старый солдат, — мы здесь для того, чтобы благополучно доставить девушек в академию. Это приказ короля. Мы не хотим никому причинять неприятности, но у меня приказ отправлять прямо в столицу любого, кто окажет сопротивление.

Мири уставилась на него, не веря своим ушам.

— Папа, я не хочу, чтобы тебя арестовали, — прошептала она.

— Ларен! — окликнул отца Оз, один из жителей деревни. — Выходи на собрание.

Солдаты последовали за ними в центр деревни. Пока взрослые и солдаты переговаривались, Мири и Марда присоединились к другим девушкам и парням, которые наблюдали в сторонке, ожидания решения. Взрослые спорили с солдатами, а те, в свою очередь, пытались их успокоить и заверить, что девушкам ничего не грозит, о них будут хорошо заботиться, к тому же и уедут они не очень далеко, на расстояние трехчасовой ходьбы.

— Но как мы обойдемся без помощи девочек в каменоломне? — спросила мама Фрид.

Разумеется, никто не сказал: «Как мы обойдемся без Мири?» Она сложила худенькие руки на груди и отвела взгляд.

Шел жаркий спор о девушках, которые нужны в деревне, о скудных припасах на зиму, об угрозе ареста и неизвестности, ожидающей девушек в академии. Солдаты продолжали отвечать на вопросы, утверждая, что учеба в академии — это честь, а не наказание. Мири видела, как Оз задал вопрос отцу и тот, подумав немного, согласно кивнул. Ее охватила дрожь.

— Девушки, подойдите сюда! — крикнул Оз.

Девушки отошли от юношей и приблизились к взрослым. Мири заметила, что Марда держится поодаль.

— Девушки… — Оз окинул их взглядом и потер бороду тыльной стороной ладони. Он был крупный мужчина, известный крутым нравом, но сейчас его глаза излучали доброту. — Мы все согласились, что вам лучше пойти учиться в новоиспеченную академию, о которой талдычил делегат с равнины.

В толпе раздались вздохи и стоны.

— Только не волнуйтесь. Я верю этим солдатам, что с вами все будет хорошо. Мы хотим, чтобы вы прилежно занимались, прилагали все старания и проявляли уважение, когда понадобится. Идите собирать вещи, и поживее, не плетитесь нога за ногу. Покажите этим пришельцам с равнины стойкость жителей горы Эскель.

Неожиданно рядом с Мири оказался Петер.

— Пойдешь? — спросил он.

— Наверное, да. Не знаю. — Она покачала головой, пытаясь привести мысли в порядок. — А ты? То есть, конечно, не пойдешь… ты ведь мальчик. Я про другое: хочешь, чтобы я не пошла? Ладно, не отвечай.

Он озорно улыбнулся:

— Ты хочешь от меня услышать, что я буду по тебе скучать.

— А вот я буду скучать по тебе. Кто еще способен так запутать любое дело?

Уходя, Мири пожалела, что не может взять свои слова обратно и сказать вместо них что-нибудь хорошее, искреннее. Она повернулась к Петеру, но он уже разговаривал с Беной и Лианой.

Тут из дома возвратилась Марда с узелком одежды и мешком продуктов для Мири. Отец обнял обеих дочерей. Мири прижалась к его груди, и он закрыл собой свет факелов и тех, кто прощался рядом. Разумеется, объятие означало, что он любит ее, хотя отец ни разу не говорил об этом вслух. Разумеется, он будет скучать по ней. Но Мири невольно спросила себя, как бы он отреагировал, если бы в академию сейчас отправлялась не она, а Марда, дочь, работающая с ним бок о бок в каменоломне. Стал бы он протестовать сильнее? Отказался бы ее отпустить?

«Скажи, что будешь по мне сильно скучать, — подумала она. — Заставь меня остаться».

Отец только крепче ее обнял.

Мири почувствовала, что ее разрывают пополам, как старую рубаху, которая годится лишь на тряпки. Как ей вынести разлуку с родными и то, что придется подчиняться какому-то незнакомцу с равнины? Как ей смириться с тем, что отцу все равно, останется она или уедет?