Прыжок в ледяное отчаяние Шахова Анна
Когда пауза угрожающе затянулась, Люша спросила:
— И после этого Михайлова уволилась? Или Набросов уволил ее?
— Нет, она сама уволилась. В один день, тихо. И еще позвонила мне на мобильный в больницу, попросила прощения и сказала, что не испытывает к моему супругу никаких чувств, кроме симпатии и благодарности. И не может любить Михаила Михайловича, потому что любит другого мужчину.
Люша вскинулась при этих словах, даже привстала:
— Она сказала, что любит мужа или мужчину?
— Она сказала дословно: «Я люблю другого мужчину». Эти слова, похоже, будут звучать в моих ушах и на смертном одре. И знаете, Миша вскоре стал прежним. Ну, почти прежним. Сегодня он рад-радехонек, что не сломал жизнь ни себе, ни мне. Вот только смерть Виктории. Он переживает. Но переживет! «И это пройдет!» — как известно. Вот и все, собственно. — Набросова, будто придя в себя, нацепила привычную мину аристократизма и неприступности.
— Этого достаточно для доказательства того, что у нас с мужем не было мотивов убивать Михайлову?
Люша не стала уверять Набросову в том, что у мужа-то ее мотив как раз налицо — ревность и месть, но решила промолчать.
— Я очень, очень благодарна вам, Мария Александровна. И будьте счастливы. Вы этого, право, заслуживаете.
— Все, Юленька, заслуживают счастья, — по-философски резюмировала Мария Александровна. — Желаю и вам того же.
Она поднялась, давая понять, что аудиенция окончена. Проводив Люшу до дверей, вдруг прищурилась, оглядывая посетительницу с головы до ног.
— У меня отличная зрительная память, которая чудесно помогает в работе. Ваше лицо я определенно видела. В журналах, на фотографиях, что-нибудь вроде светской хроники.
— Вот это навряд ли, — ничтоже сумняшеся соврала Люша. — Хотя кое-кто мне говорил, что я похожа на супругу какого-то кинодеятеля. Не помню его фамилию.
— Ну, всего доброго, Юлия Гавриловна.
— До свидания, Мария Александровна. — Люша скопировала величественный кивок Набросовой.
Владислав отлеживался после приступа гипогликемии под неусыпным вниманием своей матушки. Слабости он уже не чувствовал и лишь томился безудержной, панической опекой Елены Аркадьевны, которая даже клиентов-толстосумов отодвинула, дабы бдеть за здоровьем сыночка.
Страх миловидной, подтянутой и слишком уж трепетной для профессии адвокатессы Елены Аркадьевны объяснялся бедой с Владом. Весной, при задержании преступника, бандит пронзил печень оперативника заточкой. Парня чудом довезли до больницы, а затем чудом он выжил на операционном столе. И даже восстановился, принялся за любимую работу, которую Елена Аркадьевна ненавидела. Сколько они с отцом, Евгением Васильевичем, молили Владика переквалифицироваться, взяться за защиту — нет! Твердит, как попка: «Я лучше б…м в баре буду подавать ананасную воду». Вот дался ему этот бунтарь и пролетарий Маяковский, что должен претить утонченной натуре Загорайло-младшего.
Надо заметить, что ни старший Загорайло, ни его жена не отличались родовитостью или великими талантами. Трудолюбивые, уверенно стоящие на ногах, живущие душа в душу супруги. «Избаловали мы мальчишку!» — говорил частенько жене вспыльчивый кругленький Евгений Васильевич. «Мы даем ему свободу. Выбор. И любовь. Поэтому Владька с нами честен и нежен, а с другими — порядочен», — парировала очаровательная, но по-мужски рассудительная Елена Аркадьевна. Муж лишь раздраженно отмахивался, но в душе соглашался с женой — Влад любил родителей, хоть и не особо спешил слезать с отеческого «довольствия».
— Ничего, вот надумает жениться — и забегает. И начнет зарабатывать. Помнишь, как ты забросил докторскую, когда он родился? И давай фирму строить! Откуда что взялось — ух каким бизнесменом заделался… — Елена Аркадьевна, гладя мужа по редеющей макушке, льнула к его крепким плечам.
— То я, — обнимал Евгений Васильевич супругу, тая от нежности, но стараясь не показывать этого.
— Яблоко от яблоньки… — отвечала жена. И эта фраза доставляла особое удовольствие мужу.
Влад внешне не походил ни на отца, ни на мать. Ни о каком адюльтере речи идти не могло, потому-то супруги и вычислили, что тощий носатый сын — вылитый «дядь Саня». У Елены Аркадьевны имелся дядька по матери — утонченный во всех смыслах господин. Исследователь древнекитайских диалектов. На него и свалили любовь отпрыска к нарядам, хорошим манерам и педантизму. А заодно и худобу с носатостью.
Страх потерять сына или вновь увидеть его таким, как в реанимации, — с желтым, мертвенно застывшим лицом и трубкой во рту, не давал Елене Аркадьевне расслабиться, нормально работать, есть и спать. Она бы дни напролет сидела у кровати «мальчика», если б тот ей позволил. Влад стоически терпел материн бзик, но, провалявшись сутки и потеряв уйму времени, предназначенного частному сыску, зароптал в своей деликатной для любимой родительницы манере. Загорайло вообще любил изъясняться цветисто, в духе литературного языка девятнадцатого века, за что терпел завуалированные насмешки коллег, поднаторевших на треш-работе в иной лексике.
— Ангел мой, маменька… Голубушка! — Влад отнял руку от матери, вздумавшей вдруг померить у него пульс. — Ну что за пустые хлопоты? Я — здоров, весел, сыт. Даже слишком сыт. — Сыщик похлопал себя по животу, в котором переваривалась картошечка фри, курочка карри, греческий салат, фисташковое мороженое и пол-литра гранатового сока. — Я изнываю, душечка, от бездействия и меланхолии. Силы мои бесплодно источаются на сем ложе, а лицезрение твоей заботы колет укорами совести. О, сколько хлопот и волнений приносит тебе моя мнимая болезнь, друг мой матушка, в то время как я мог бы с пользой для профессионального роста и семейного бюджета работать в поте лица на ниве уловления аспидов и душегубов.
— Пожурчи у меня, — хмыкнула Елена Аркадьевна, упрямо берясь за руку сына. — Так, тихо, — цыкнула она на набравшего в легкие воздуха Загорайло, готового к новой сентенции.
Через некоторое время Елена Аркадьевна покачала неодобрительно головой:
— Пульс учащенный.
— Ну, вот все не так и все не этак! Два часа назад он еле прощупывался, по-твоему! А теперь что ж? Ясное дело — потрапезничал, отоспался, вот соки жизненные и двинулись, — и Влад продолжил обычным тоном. — Мам, ну правда, я тут с тоски загнусь! Глюкометр купили, еду и сахар я отныне, клянусь, не забуду. Лекарства тоже. Ну выпусти ты меня в Москву!
— А на работу, в отдел, что же ты не рвешься? — спросила, хитро прищурившись, мать.
— Мне ж больничный продлили! Как только, так сразу, — с готовностью на подвиги отозвался сын.
— Ладно! Бог с тобой. Благословляю на поездку. — Елена Аркадьевна горестно поднялась с дивана.
В этот момент зазвонил мобильный на прикроватной тумбочке.
По напрягшемуся, растерянному лицу Влада, по беспомощному «але» мать поняла, что звонит ЭТА девушка. Новая знакомая, которая вызвала сыну «скорую» и приютила до их с отцом приезда. Наташа… Елена Аркадьевна тихо покинула комнату и запретила себе прислушиваться к разговору, прикрыв плотно дверь. Она никогда, ни единого раза в жизни не проверила Владькиных карманов и не прикоснулась к его записным книжкам или ящикам стола. Все, что необходимо было знать матери от доверявшего ей отпрыска, она знала. Остальное принадлежало личной, неприкосновенной жизни ее мальчика. И это являлось незыблемым законом в семье Загорайло. Поэтому ни о каких дурных влияниях или компаниях во дворе речи не шло. Влад с бедами и радостями шел к тактичным, порядочным, любящим родителям, которые не всыпят и не унизят, а поймут и примут.
— Здравствуйте, Влад, — тихий голос свидетельницы Юрасовой показался Загорайло смущенным. Это немного ободрило Влада, который и сам растерялся от неожиданного звонка.
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, Наташа, все в полном порядке, — кашлянув, ответил сыщик.
— Я решила позвонить, чтобы сообщить о происшествии в подъезде этой Михайловой. Может быть, я зря тревожу вас, но вот и мама моя говорит…
— А что стряслось? — напружинился Загорайло.
— Да квартиру там ограбили. Как раз напротив квартиры погибшей.
— Это квартира Карзановых?! — вскричал Загорайло.
— Ох, я не знаю. Маме сегодня бабульки-болтушки у подъезда рассказали. Я… простите, может, это все же не имеет значения, и я…
— Ну что вы, Наташа! Вы просто умница, что позвонили!
Если бы Влад увидел лицо Юрасовой, то порадовался: смущенный румянец и детская улыбка при упоминании умницы говорили о явной сердечной смуте девушки.
— Знаете, Наташа, а я, пожалуй, приеду сегодня. Поговорю с участковым, соседями. Не нравятся мне подобные совпадения! Не нравятся. А… — Загорайло замялся, но произнес деланно-бесстрастным тоном: — Вы-то будете дома?
Наташа ответила также равнодушно:
— Да я и сейчас дома. Тетради с лабораторной проверяю. Восьмого «А» класса. Жуткое, надо сказать, зрелище.
Влад засмеялся:
— Дают жару современные Митрофанушки?
— Ох, еще как дают, — вздохнула Юрасова. — Послушайте, Влад, а вам поездка не повредит?
— Не беспокойтесь, ценный свидетель, все отныне под контролем. Лекарства, сахар, провиант.
— Я вас пирогом накормлю! Мама изумительный пирог с ягодами сделала! Мы замораживаем летом клубнику и малину — пальчики оближешь! — непосредственно воскликнула Юрасова.
— Ну что ж вы не начали с главного?! А то — ограбление! На пирог я и без ограбления приехал бы. К вам. И милейшей спасительнице Ангелине Ивановне.
— Ну, тогда до скорой встречи, Влад, — тихо сказала Наташа.
На кухню к матери сыщик явился при полном параде: в лучших брюках, рубашке и пиджаке. Только флердоранжа не хватало для полноты картины «Сватовство старшего лейтенанта».
— Расследование требует парадной экипировки? — съязвила мать.
— Я бы сформулировал так. Обстоятельства требуют парадной экипировки, — назидательно произнес Владислав, делая ударение на слове «обстоятельства».
— Вполне загадочно, — прищурилась Елена Аркадьевна и ловким движением смазала противень кусочком масла: по пирогам и она слыла мастерицей. А уж любимую Владькину кулебяку с капустой делала после его ранения каждую неделю.
— Возвращение домой нынешним вечером обстоятельства предполагают? — спросила адвокатесса, аккуратно перенося пирог с разделочной доски на противень.
— Мадам, не надо грязи, — смешно вскинул голову надушенный до головокружения Влад. — Даже с учетом пробок явлюсь не позднее двадцати трех. — Он с чувством чмокнул мать и был таков.
Когда оперативник подъезжал к Москве, ему позвонил Валентин Михайлов, который находился на больничном дома. Жена Галина — простая и милая толстуха, заведующая скромным ателье по ремонту одежды — не могла пасти супруга денно и нощно, как бы того ни хотела. Взрослые сыновья учились и работали с утра до ночи, да и вообще проявляли завидную стрессоустойчивость в данной ситуации: слушали «Нирвану», ели за обе щеки и даже смеялись, переговариваясь между собой. Валентин же, водрузив перед глазами в спальне огромный портрет сестры в траурной рамке, предавался горю. Впрочем, для серьезного разговора с «сопливым опером» взял себя в руки.
— Владислав Евгеньевич! Как у вас дела? — поинтересовался он бодрым голосом.
— Работаю. Времени прошло маловато, но, просмотрев бумаги Виктории Владимировны, я сделал вывод, что непременно нужно встретиться с главным бухгалтером вашего канала.
— Значит, вы не исключаете возможность убийства? На коммерческой почве?! — вскричал Валентин.
— Нужно покопаться, поспрашивать, увидеть людей воочию, — уклончиво ответил Влад. — Выпишете пропуск мне и Шатовой на завтра?
— Послушайте, а зачем в это влезла жена Александра? Вы, кстати, нас не представили прошлый раз, и получилось как-то некорректно.
— Умышленно. Чтоб Юлия Гавриловна посмотрела на вас непредвзято, — преспокойно заявил частный сыщик.
Михайлов аж задохнулся от наглости мальчишки.
— Шатова — оперативник-самоучка. Я не иронизирую. Она «монастырское дело» раскрыла в один день. Но ее словам никто не придал тогда значения, и вот поэтому мы получили гору трупов и мое тяжелое ранение. В этот раз подобную ошибку совершать не будем. — Загорайло, процитировав Быстрова, вдруг сильно нажал на клаксон и резко затормозил. Но разве спортивный «Бентли» красного цвета обратит внимание на писк какого-то подрезанного фордика? Как ни баловали родители «мальчика», но вожделенный «Ягуар» покупать категорически отказались. Вот если бы сынок продолжил отцовское дело! Впрочем, Влад и в синем «Фокусе» чувствовал себя неплохо.
— Я звоню вам, господин следователь, — сухо заговорил Михайлов, — чтобы предложить одну штуку… — Валентин шумно посопел. В это время Загорайло не без злорадства увидел, что «Бентли» зацепила-таки какая-то букашка салатного цвета и за моргающими аварийкой машинами, перегородившими два ряда, собирается пробка. Впрочем, Влад тут же раскаялся в недобром чувстве: пацан в собольем полушубке, вылезший из броского авто, двигался с видом гладиатора к дрожащей у своей малолитражки тетечке в мохеровом берете.
Михайлов меж тем заговорил по-деловому:
— Вы смотрели хотя бы раз программу нашего канала «Чародей поможет»?
— Ну нет! Я не приемлю всю эту чертовщину! — резко ответил Влад, с тоской вклиниваясь в пробку на Третьем кольце, выглядевшую значительно безнадежнее той, которую собрал «Бентли».
— Может, вы и правы. Но в моей ситуации и к чародеям побежишь! Я познакомился не так давно с уникальным человеком, ставшим просто любимцем «чародейского» проекта. Даже самих циничных телевизионщиков. Не хочу вас грузить подробностями — слышу, вы за рулем, но если коротко: экстрасенс Борис Мячиков дважды помог нашим в чрезвычайных ситуациях — предсказал, увидел событие и людей, и… я бы хотел его привести на место трагедии.
— Дело хозяйское, — сухо ответил Влад.
— Если он увидит, что Виктория покончила с собой, а он увидит — да или нет, я ручаюсь! — то расследование можно считать оконченным.
Загорайло молчал.
— Вы не подумайте, я оплачу ваш труд! — загорячился Валентин.
— Я, кстати, еду сейчас в дом Виктории Владимировны, — перебил его сыщик. — Вы не слышали еще, что соседнюю квартиру ограбили?
— Господи, конечно, нет! — завопил режиссер. — И вы думаете, это как-то связано с Викой?
— Я просто хочу во всем разобраться на месте. За пропуск, Валентин Владимирович, спасибо. А колдун? Ну что ж, решение за вами. Только хочу подчеркнуть, что я человек верующий и всю эту ворожбу считаю смертным грехом. Простите уж за категоричность.
— Хуже, чем есть, не будет! Будто проклял кто Викину семью, неужели вы это не чувствуете?! А я — самый близкий ей человек. Знаете, что такое близнецы? Это одна плоть, болезни, душа! Это все скоро скажется на мне! На моей Анечке, детях! — похоже, Валентин впадал в истерику.
— Успокойтесь, Валентин Владимирович, и давайте созвонимся, когда вы решите с этим Мячиковым. Крепитесь. До свидания. — Влад бросил трубку на сиденье и с досадой покивал головой.
А Михайлов, отбросив покрывало, встал с кресла и поплелся в кухню — достал из холодильника початую бутылку водки, плеснул в стакан и залпом выпил. Потом, сев за стол, уронил голову на руки и тихо заплакал. Сил на бурное выражение горя у неутешного брата не осталось, и потому он то впадал в сонное оцепенение, то плакал тихо, безнадежно.
Шатову повезло, что он в момент невольной встречи любовницы и жены был на фестивале мультфильмов в одном из древнерусских городков, насчитывающем пару улиц Ленина, вдоль которой стояли три мужских монастыря, и пересекавшую главную магистраль — улицу Крупской, упиравшуюся в монастырь женский. Стены древнего Кремля смотрели на памятник вождю мирового пролетариата, а вождь, в свою очередь, взирал на Кремль. Все это, вкупе с продажей медовухи, армейской символики, шапок-ушанок и бутылочек с воздухом святого города, и должно было создавать, по мысли местных, неповторимый колорит нынешней Руси, чтущей традиции.
Саша озвучивал в картине-призере трех персонажей — Пня, Принца и Автора. Пребывая в прекраснодушном настроении после награждения, на котором не стихали призывы к «разумному, доброму, вечному», Шатов резко напрягся, включив телефон. Шквал яростных СМС оповещал о катастрофе — Люша каким-то непостижимым образом познакомилась с Танечкой. «Бог шельму метит! Но я оценила и ее молодость, и ее красоту» — гласило первое послание супруги. Далее жена требовала немедленных звонков. Любовница оказалась импульсивнее. Звуковое сообщение верещало: «Как ты мог подстроить подобное?! Она чуть не убила меня Бетакамом!» СМС оказалось спокойнее: «Неужели ОНА пришла случайно?» И — будто выброшенный белый флаг: «Успокой меня, скажи, что я все не так понимаю…» Оглушенный, потерявший аппетит перед уютным фуршетом, призывающим запахами коньяка, жюльена и копченостей, Шатов позвонил сначала Танечке. В надежде оправдать ситуацию: ну не могла же Земцова представиться Люше, как «любовница вашего мужа». А догадки? Мало ли что подумала эмоциональная супружница? Танечка отвечала сухим тоном оскорбленной невинности:
— С трудом я верю, Шашечка, в такие случайности. Прийти именно в нашу редакцию, в архив под видом следователя! Но она у тебя с фантазией: домохозяйка, вырядившаяся ментом, — курам на смех!
Шатов, рухнувший на гостиничную кровать в парадных брюках и рубашке, пытался стащить с шеи неподдающийся галстук-удавку:
— Тань, давай не будем обсуждать, что, как и когда делает моя жена, а просто ты мне коротко и ясно постараешься рассказать, что же произошло.
Танечка, покоробленная незыблемым — «моя жена», рассказывала долго и путано. По большей части описывая свои эмоции. Но картину происшедшего Александру удалось восстановить, и он приободрился:
— Значит, Юля только по твоей реакции решила, что ОНА — это ты?
— А как, как я, по-твоему, должна была реагировать на это выслеживание? — Танечка металась по комнате съемной квартирки. — И она мне открыто пригрозила расправой — выдрать волосы! Быдло! Плебейка! — Любовница прикусила язык, не услышав в ответ ни звука.
Шатов же, встав с кровати и освобождаясь от брюк, с клокочущим раздражением произнес:
— Я позвоню тебе, когда все уляжется и я во всем разберусь. Пожалуйста, не звони мне сама. Пожалуйста…
— Ясно. Мне ВСЕ ясно. — Танечка кинулась в продавленное кресло, по инерции запихивая кусок вылезшей ваты в прореху на обивке. — Я все понимаю про нее, тебя и твои чувства. Но знай, что я буду тебя ждать и любить, несмотря ни на что! Знай!!
Обычный Танечкин ход — искренне и просто распахивать душу, декларировать сокровенное во всеуслышание — не возымел действия на этот раз. Шатов, панически испугавшийся потерять жену, уже звонил ей, забыв о «верной» любовнице:
— Люлюш! Ну что ты придумала? Какая-то дура-студентка что-то ляпнула тебе, а ты?
— Она не дура и не ляпала. — Люша шла, нагруженная пакетами, из универсама. Несмотря ни на что, она оставалась заботливой матерью семейства: приготовление нормального обеда к завтрашнему приезду мужа и сына не отменил бы и анонс конца света по радио. Что уж говорить о какой-то испуганной архивисточке!
— Иногда ведь слова не нужны, Сашка. Понимаешь, мне все стало в один миг ясно.
— И этой ясно, — пробурчал самому себе Шатов.
— Что? — Люша остановилась у лавочки, поставив пакеты.
— Говорю, что мне лично ничего не ясно, а тебе вот вдруг показалось, и уже ясность. Короче: Татьяну Земцову я порекомендовал новостийщикам как приличную корреспондентку или редактора. То, что она работает в архиве и сразила тебя наповал своим видом или не знаю чем там еще, не моя вина, и это вообще ничего не значит. Я приеду завтра — и все будет хорошо. Как прежде…
Шатов снова рухнул на кровать, освободившись уже и от рубашки.
— Слушай, ты не устал врать? — Люша села на лавочку, сняла перчатку и прижала теплую ладонь к глазам. — Немыслимое бремя, по-моему, жить во лжи.
— Люш, я люблю тебя. И я твой муж. И это правда. — Шатов с трудом сглотнул комок.
Супруги замолчали, прислушиваясь каждый к своему сердцу, которое ведь не обманешь. Ну, разве что задуришь на время.
Танечка пометалась по квартире, пнула ненавистное облезлое кресло, тощий диванчик и вновь, с остервенением, кресло. Когда же, когда же она вырвется из этой убогости, нищеты, отверженности?! Надменные корреспондентишки, холеные ведущие, снисходительные, но равнодушные начальнички всех рангов — Танечка должна, обязана принадлежать к их когорте! Она ведь умная, хваткая, красивая. И она достойна. Много больше достойна, чем какая-нибудь Людка Чупрынина со своей боксерской челюстью и слезливым прихлебом на камеру. Или Светка Ракитина — тоже мне, корреспондент Европейского бюро. Мужик мужиком — наглая, склочная, уродливая. Нет, вопрос отныне ставится ребром: или я, или она. Или эта тявкающая кудлатая Люша, или я — ровня Шатову во всех отношениях. Не может прахом пойти столько усилий, родительских денег пополам с упреками и унижениями! Как трудно давались когда-то объяснения с квохчущей матерью и дуболомом-отцом, что их карьеру — бухгалтерши и инженера — в гробу она видала! Вместе со штабелями огородных заготовок, штопкой носков для дачных ботиков, каникулами на бабкином сеновале, пропахшем козьим духом, покупкой рюкзачка к школе, как венцу родительской заботы. Впрочем, что они могли — мелкие служащие периферийного городишки? Смешно и вспоминать, что лет пять назад Танечка считала свой Рыбинск чудом современной цивилизации. Поездка в Москву все изменила! Лучших учеников школы наградили трехдневной экскурсией. Ни Кремль, ни Тверская, ни Третьяковка так не впечатлили отличницу Земцову, как экскурсия в Останкино. Телецентр ошеломил пятнадцатилетнюю Танечку антуражем необъятной космической станции, которую обслуживала каста избранных. Город в городе. Сверкающий загадочный мир среди российской серенькой непривлекательности. Тогда Таня и решила, что станет одной из этих улыбчивых, шикарных женщин, на которых будто светится клеймо — «мадам благополучие». А значит, подразумевается отдых в Испании, особняк на Новой Риге, поездки с лощеным, состоявшимся мужчиной на «Лексусе» в закрытый клуб, на просмотр новинок киносезона.
Все началось, как и ожидала покорительница столицы, с испытания на прочность. Никто не ждал Земцову с распахнутой дверью у телецентра. Она не могла устроиться даже экспедитором без прописки и рекомендаций. Аренда квартиры, покупка ненавистных «дошираков» и поддержание имиджа — маникюр, стрижка, косметика съедали львиную часть родительских денег. Мама настаивала на поступлении в нормальный вуз, с общежитием. Но меньше, чем на ВГИК или МГУ, Танечка не рассчитывала. И всюду провалилась. Один из журфаковцев — маменькиных сынков с гонором и зыбким угадыванием под ним мозгов и совести, надоумил ее устроиться в Школу телевидения. Для этого Земцова, закусив удила, полгода пахала без выходных в салоне сотовой связи. И скопила денег на целый семестр.
…А потом она встретила Александра. И поняла, что вот он, наконец, ее ШАНС! Шанс не торопился брать на себя попечения о свалившейся на голову «любви». Спасибо, что хоть к февралю приткнул в новости. И при ближайшем рассмотрении оказался не слишком блистателен, богат, умен и щедр. Не ездил на курорты, не дарил украшения, не водил пассию в ночные клубы или на модные показы, которые были далеки от него, как кактусы от бурого медведя. Он любил работу, дачу и жену с сыном. Любил ли он Танечку? Этот вопросец, как казалось Земцовой, разрешился положительно совсем недавно. Она вынудила Сашу в тот вечер крикнуть это злосчастное «люблю», будто одно слово способно, как магический ритуал, преобразовать действительность. Сотворить бытие из небытия. Или превратить ложь в истину. В том, что Танечка тяготилась отношениями с преподавателем, как перманентным экзаменом на профпригодность, она призналась себе давно. Жизнь с Шатовым представлялась постоянным хождением на котурнах: образ непосредственной, но серьезной девчонки с очами, горящими безоглядной любовью, утомлял Земцову уже до судорог. Вот с влюбленным Сенькой Бубновым она становилась собой — холодноватой, насмешливой, практичной. Ему она и кинулась звонить, попинав в бессилии убогую мебель съемной хибарки.
— Алле? Купи кьянти и хорошего шоколада. И приезжай. Что притих? Не рад? Или денег нет на вино с шоколадкой? Ну, просто так приезжай. У меня есть цезарь-ролл. Съедим один на двоих.
— Тань, если ты терроризировать меня будешь, как в прошлый раз, своим любимым Шашей, я повешусь в твоем сортире. Или удавлю тебя, — на мученические откровения влюбленного Танечка лишь прыснула.
— Эй ты, персонаж Достоевского, не дрейфь! Я уже белье после Шатова меняю. С глаз долой — из сердца вон!
И искусительница рванула тощий пледик с кровати.
Глава пятая
Загорайло припарковался у дома Виктории Михайловой, вышел из машины и будто перепрыгнул из зимы в весну, которая вздумала наконец заявить о своих правах. Солнце плавило серенькие сугробы, помогая трудолюбивым дворникам из братской Молдовы чистить тротуары: громко перекрикивающиеся мужчины и женщины в одинаковых куртках вдохновенно шкрябали лопатами и скребками. Влад подставил лицо теплому ласкающему ветерку, в котором угадывалось необратимое движение к свету, теплу, неизведанной радости. «Скоро я увижу Наташу…» — подумал сыщик и, пряча рвущуюся на лицо улыбку, бодро подошел к подъезду. «Дело прежде всего! Лирику — на потом». — Влад решил переговорить сначала с дежурной по подъезду: этот народ по долгу службы и складу натуры, как правило, во все посвящен.
На вопрос из домофона: «Вы к кому?» ответил официозно:
— Оперуполномоченный Загорайло. К Карзановым.
Перед каморкой дежурных Влада ждал кругленький встревоженный дедок, всем видом выражая решимость костьми лечь в помощи расследованию.
Впрочем, вид сыщика так сильно удивил консьержа, что Влад полез в карман за удостоверением. Василий Николаевич долго изучал «корочку», сверлил взглядом лицо Влада, сравнивая с тем, что имелось на фото, и все же неудовлетворенно спросил:
— А почему Эмское УВД занимается московским ограблением?
— Оно может быть связано с тем преступлением, которое расследуем мы, — Влад не намеревался посвящать любопытного дедка в суть своей работы.
Дежурный скептически пожал плечами.
— Вас как зовут? — доброжелательно наклонился к «колобку» Загорайло.
— Василий Николаевич, — с достоинством ответил дед, одернув вязаный жилет.
— Скажите, Василь Николаич, не вы ли дежурили в момент кражи?
— Именно я. И местному следователю подробно все изложил. Повторять? — Консьерж неодобрительно зыркнул на Загорайло, который, по всей видимости, пришелся ему не по душе.
— Да уж, будьте любезны. — Влад, прислонившись к стене, скрестил руки на груди, будто приготовился к долгому повествованию. Дедок всплеснул руками:
— Что ж!.. Прошлой ночью я не мог уснуть. Выпил, в конце концов, корвалолу и задремал вон там, на нашей тахтушке. — Он показал рукой на закуток дежурных, который просматривался через большое стекло. — И только провалился, как зазвонил домофон. Что-то около трех часов. Это примчались пэпээсники из-за сработавшей сигнализации у Дударевых, в сто двадцать шестой квартире. Потом один из них встал у входной двери на улице — перехватывать похитителей внизу, а двое поднялись в квартиру. Я предложил сбегать к соседнему подъезду — вор мог пробраться через чердак, по крыше. Но, — бдительный Василь Николаич поджал губы, — от меня отмахнулись. Квартиру открывали ключом, дверь не взламывали, насколько я понял, но воров не обнаружили. Хозяев ждали ваши коллеги на площадке у лифта часа четыре, не меньше. Дударевы живут неделями за городом, в Тверской губернии. Художники! — воздел короткую руку и фривольно покрутил ею в воздухе консьерж.
— И что же было украдено? — Влад в задумчивости поглаживал нос.
— А вы даже этого не знаете? Вы со следователем-то общались?! — выкатил на Влада негодующие глазки Василий Николаевич.
— Это впереди. Вот опрошу свидетелей — вас, Карзановых…
— Карзановых уже измучили — не будут они с вами разговаривать, — махнул рукой консьерж и направился к месту несения службы. — То Сверчковы, то Дударевы — проклятый какой-то этаж, — бубнил дежурный, водружая на плитку кастрюльку.
— Так вынесли ценные вещи или нет, уважаемый Василь Николаич? — вдвинулся Загорайло в «дежурку».
— Нам, консьержам, не докладывают. — Страж, не глядя на опера, что-то яростно помешивал в кастрюльке, от которой до Влада доносился приятный мясной аромат.
— Слухами, как говорится, земля полнится. Неужели ущерб Дударевых не обсуждался «в кулуарах»? Или сами они не делились с вами горем? Насколько я знаю, консьержам доверяют. — Влад не намеревался отступать.
На его последней фразе входная дверь открылась, и, спиной вперед, в подъезд попыталась войти женщина в пестром лыжном костюме. Она тащила за поводок упирающегося щенка ротвейлера. Достаточно подрощенного, чтоб одерживать победу над хозяйкой в перетягивании ремешка.
— О! Ксенечка, как погуляли с Джеки? Погодка-то как радует, — дед обрадованно переключился на жиличку.
Ксенечка, втащив Джеки в подъезд, уставилась на Загорайло, не обращая внимания на расшаркивания консьержа.
— Вы следователь?
Дама оказалась, мягко говоря, в летах. Потуги скрыть возраст за боевым раскрасом и поджарой фигурой не могли утаить от Влада истинных лет собаководши. Она смотрелась старше сорокавосьмилетней мамы Влада лет на двадцать.
— Да. Оперуполномоченный Загорайл Влади…
Дама перебила.
— Утром я говорила с несчастной Любой — это ограбленная Дударева. — Тут щенок рванулся из рук хозяйки с неистовой силой, теперь просясь в лифт.
Дернувшаяся, но удержавшая равновесие, Ксенечка водворила Джеки на место у своей ноги.
— Так вот. Счастье, что Леша — ну, муж ее, положил чуть не накануне деньги на какой-то счет, или в фонд, или куда-то там еще. Не суть! Главное, спасли сумасшедшие миллионы, которые они хранили в доме, продав квартиру Марины Романны. Представляете, Василь Николаич? — обратилась в ужасе к консьержу Ксенечка, подняв нарисованные черные брови.
— Так вот с деньгами эти легкомысленные художники обращаются! Но шуб, золота и какого-то дорогущего фотоаппарата лишились, — теперь соседка вновь говорила исключительно Владу.
— Леша так убивается из-за фотоаппарата, что Люба боится, как бы не запил. — Тут Ксенечка и дежурный понимающе переглянулись.
— Видели, до чего довел себя запоями Дударев? Маленький, тощущий, в чем душа держится? И третьи очки ему Люба покупает. «Армани», конечно, с «версачами». А он, по пьянке, знай колотит их! — рассмеялась соседка, которую, видимо, забавляли расколотые «Армани».
Исстрадавшийся в бездействии Джеки подал голос, и хозяйка стала грозно увещевать его:
— Фу, Джеки, фу! Нельзя…
— Но ограбление заняло, насколько я понимаю, считаные минуты — не более шести-восьми раз сработала сигнализация. И шубы… — в раздумье сказал Влад.
— Собаки у опергруппы не было? — дернув головой, спросил он у консьержа.
— Увы, — развел дед руками, и, хлопнув ими по бокам, скрылся в каморке, и загремел крышкой.
— Вообще-то это форменное безобразие, товарищ полицейский, — говорила Ксенечка, влекомая по лесенке к лифту неуемным псом, — четвертое ограбление за год! Какой там год?! С лета! Правда, Василь Николаич?
— И не говорите! Нас, консьержей, скоро взашей погонят за такую охрану. А что мы? — дед появился на пороге закутка с ложкой в руке. — Никто не входил — не выходил. Ясно же — по чердаку приходят и уходят, гады.
Загорайло стоял, прикусив губу и о чем-то напряженно размышляя. Потом, поймав внимательный взгляд дежурного, выдохнул:
— Жалко! Собаку бы… — И он, улыбнувшись Василь Николаичу, в два шага преодолел лесенку и юркнул в лифт за Ксенечкой, отчитывающей Джеки за плохое поведение.
Галина Карзанова долго не подходила к двери. На представление Влада крикнула измученным голосом:
— Я болею! Ангина! И ничего не слышала и не видела, уж простите. Но сколько можно повторять одно и то же?
Крикнув женщине: «Выздоравливайте!», Влад подошел к 126-й квартире и нажал на звонок. Никто не отзывался. Загорайло подергал ручку добротной металлической двери — закрыта. Два сложных замка. Впрочем, что для подготовленного профессионала подбор ключей? Рабочий момент. Вот связываться с сигнализацией, которая стоит на полицейской охране, — дело тухлое. Но ведь и здесь наловчились мастера своего дела! При хорошей наводке вынести самое ценное — деньги, драгоценности — дело пяти минут. Можно еще и шубу с вешалки, и фотоаппарат прихватить. Сыщик заходил по площадке в раздумье, сунув за щеку кусок сахару: маленький пакетик с рафинадом положила в карман сыну Елена Аркадьевна.
«Сколько сигнал на пульт идет? Полторы-две минуты. Потом — минута на звонок патрульной машине, на ее выруливания. Дорога к месту происшествия — минут пять-шесть. ППС работает безукоризненно, курсирует по районам усердно. Подняться — еще минута. В общем, около десяти минут у воров есть. Но за это время нужно не только собрать добро, но и войти-выйти. Положим, преступники являются на место кражи заранее. Отсиживаются на лестнице, на чердаке. Более чем сомнительное предприятие. Всякое случается: поломка лифта, бдительность собаки, а четвероногих в каждом подъезде хватает, посиделки подростков. Словом, опасное это дело — находиться в подъезде часами. Вот иметь или снимать квартиру в этом же подъезде — другое дело!»
Влад еще раз подошел к двери с золотыми цифрами «126», долго жал на звонок. Нет! Определенно, никого дома нет. Можно, конечно, вновь потревожить Василь Николаича — вдруг знает, когда хозяева явятся? А смысл? Спрашивать у Дударевых о круге возможных подозреваемых-знакомых? Вряд ли благополучная Михайлова могла быть связана с преступной группой. Нет-нет, фантастика! Вот увидеть или услышать что-то случайно могла. Или КОГО-ТО. И этот кто-то счел необходимым разделаться с женщиной? Влад еще раз нажал на звонок 126-й квартиры — автоматически, без всякого смысла, и решительно пошел к лестнице, решив добраться до чердака. Железная дверь, ведущая на крышу, оказалась закрыта на массивный допотопный замок. «Закрыли техники после ограбления? Это в первую очередь выяснить у следователя. Мог ли вор или воры уйти через чердак». Загорайло посветил маленьким фонариком под ноги. Слой пыли на полу свидетельствовал, что повышенным вниманием посетителей крыша не пользовалась. Перед дверью были отпечатки ног. Но это и оперативники могли наследить.
Влад пошел к лифту. Ожидая кабину, выругал себя за изгвазданный побелкой рукав пальто. «Нечего за двумя зайцами гоняться! Служба службой, а свидание свиданием. Вырядился, понимаешь, для работы… Правильно мне батюшка Антоний сказал: “Тщеславие — ваш главный бич. С ним еще намучаетесь”. Вот и мучаюсь».
Василий Николаевич, нацепив очки, с умилением смотрел оперу «Евгений Онегин», которую передавали по «Культуре». В переливчатое сопрано Татьяны Лариной вдруг вклинился настырный баритон эмского оперативника:
— Василь Николаич, простите, что отвлекаю, но, может, слышали в разговоре опергруппы, был ли открыт чердак? Техник не приходил менять замок?
— Не знаю, не слышал, ничем помочь не могу, простите, — консьерж сделал рулады Татьяны громче.
— А много квартир снимают в вашем подъезде? Арендаторов, говорю, много? — Загорайло, стоя на пороге дежурки, пытался перекричать примадонну. Получив на свой вопрос лишь неопределенное пожимание плечами, попрощался: — Всего доброго, приятного просмотра! — Загорайло кивнул надутому профилю деда.
Только за оперативником закрылась входная дверь, дежурный выключил телевизор и схватился за мобильный:
— Через десять минут выдвигайся. Не раньше! Но и не тяни. Нехороший молодец этот оперативник. Очень нехороший. Ты понял, Кира? Думаю, ждать больше нельзя. И телефон, ясное дело, ликвидируй, как обычно.
А про себя вор-рецидивист с сорокалетним стажем Иван Николаевич Береговой, а ныне примерный пенсионер Василий Николаевич Тутышников, смиряя колотящееся сердце таблеткой валидола, подумал: «Вот явится сейчас с московскими начальниками и со шмоном… Не приведи Господь…».
— Понял. Все понял, Николаич.
Сергей Филиппов вытряхнул из аппаратика симку, бросил в унитаз и спустил. Допотопную же трубку обернул толстой газетой и, принеся молоток из кухни, долбанул со всей силы по кульку. Выскользнув за дверь, осколки телефона выбросил в мусоропровод. На всякий случай и газету бросил следом.
Картонная коробка из-под системного блока компьютера с двумя упакованными в нее шубами стояла наготове в прихожей. В ярости, что деньги из квартиры ушли, Филиппов схватил тряпки поприличнее из стенного шкафа. Николаич обозвал его за это «тупоголовым невротиком». И что старпер паниковал? Тоже мне — экстренная ситуация. На прошлом объекте круче пришлось. Там бабка-соседка Филиппова в открытую заподозрила: коробки, мол, носит туда-сюда. Легенда с починкой компьютеров на дому частным мастером, конечно, всем оказалась хороша, но менты квартирку-то обшмонали. Если бы не Николаич, что стекляшки (в том деле клиентка на брюликах завернутая оказалась) в пачку стирального порошка не успел зарыть и в своей каптерке до утра заныкать, плакала бы карьера неуловимого домушника Кирилла Малявского.
А вот Алик отличился! Как хвалил его шеф за камеру! Завистью и бессильной злобой изошел вчера Филиппов на разборе полетов. Но профессионализму азиата и впрямь не грех было позавидовать. Молниеносный и бесшумный, как ниндзя, видящий в полумраке, как кошка, Алик за три минуты виртуозно прошелс по возможным схронам денег и, убедившись, что пятнадцать миллионов безнадежно уплыли, успел и с золотом чисто сработать, и технику увидеть и прихватить. Вон он, аппаратик, в рюкзак запакован. Трудолюбивому компьютерщику остается лишь погрузить «отремонтированную» продукцию в машину и… прощай Рубцовская набережная, что пришлась по душе Сергею Филиппову. Раздражало лишь, что пояс с побрякушками навязал начальничек: что-то на объекте в Измайлове не так пошло. В подробности Николаич не привык вдаваться. Потому и живет не тужит шестьдесят девятый годок. До пятидесяти лет покуролесил, шишек набил, зато опыту поднабрался. Вон какое дело поднял!
Филиппов затянул пояс с золотом и купюрами потуже, накинул куртку, кепку надвинул пониже, чуть не на очки, надел рюкзак и, взяв «блок» за ручку из скотча, попрощался с квартирой. Мимо уткнувшегося в газету консьержа прошел, не здороваясь. Машина — неброская серенькая «Тойота», стояла справа, метрах в пяти-шести от подъезда. Неожиданно Филиппова окликнул высокий, стильно одетый парень, вылезший из синего «Форда»:
— Простите, господин Дударев? Не уделите ли мне несколько минут: оперуполномоченный Загорайло. — Парень стремительно приближался к домушнику.
Дело в том, что, направившись в местное УВД, Загорайло вдруг вспомнил, что за четыре часа не только не выпил чаю из термоса, не съел бутерброды и горсть «экстренно необходимого» винограда, но и лекарство не выпил. А это могло обернуться нехорошими последствиями. Пошарив в кармане пальто — именно туда он сунул блистер с таблетками, Загорайло не обнаружил дорогущего тонизирующего препарата. Сыщик затормозил, притираясь к тротуару под неумолчное бибиканье сзади. Нет! Таблетки не находились. Ни в сумке, ни в карманах, ни в бардачке, куда на всякий случай залез Влад, хотя прекрасно помнил, что клал лекарство в карман!
«Сахар! — хлопнул себя по лбу оперативник. — Доставал сахар из кармана, который по-прежнему там и находится, а упаковку выронил… Или в другое время выронил? Неважно. Главное, что теперь делать? В аптеку бежать, чтобы полторы тысячи потратить?»
Владислав расстегнул кошелек и, обнаружив девятьсот пятьдесят рублей, неаристократично ругнулся. Денег едва хватит на бензин и цветы Наташе. И Загорайло решил вернуться, чтобы поискать лекарство в подъезде. Он надеялся, что блистер лежит на площадке пятнадцатого этажа. Всыпав в рот горсть винограда, Влад решительно нажал на газ, развернулся на перекрестке и помчался к михайловскому дому. Сыщик досадовал на уходящее время. 17.30 — критическая отметка, когда рабочий день, даже у таких «ненормированных» работников, как полицейские, клонится к завершению. А Влад очень хотел пообщаться с коллегами, ведущими дело о краже. Правда, он сильно сомневался, что кто-то что-то «ведет», а не надписал, как водится, формально папочку, и успокоился. Если квартирные кражи не раскрываются по горячим следам, они не раскрываются вообще, только лишь за редким исключением.
Москва вставала в ежевечерних пробках, которые сверкали желтоглазыми змеями автоверениц, но Владу повезло — он за пять минут домчался до места. Вылезая из машины, увидел тщедушного мужчину в очках, тащившего из подъезда к «Тойоте» коробку и рюкзак. «Уж не Дударев ли поспешно спасает свое добро, перепугавшись? Худой, маленький, очкастый — под описание Ксенечки подходит. Так перепугался, что к двери не подходил, бедняга». Влад поспешил за мужчиной, но в этот момент «Дударев», странно оскалившись, кинул коробку и рюкзак на сиденье, бросился за руль и ударил по газам.
Влад мешкал не более секунды. Выхватив из внутреннего кармана «макарова», закричал: «Стоять, стрелять буду!» — и, прицелившись, выстрелил в левое заднее колесо удалявшейся машины. Но, к сожалению, промазал. Густые сумерки явно играли на руку воришке. Прыгая в свой «Форд», Загорайло увидел перекошенное лицо Василь Николаича, выбежавшего на улицу на звуки выстрела. Опер крикнул ему:
— Звоните немедленно в местное УВД, телефон у вас наверняка есть! Машина возможного грабителя — серая «Тойота-Аурис». Первые цифры номера тринадцать, регион московский! — И Влад рванул со двора.
Филиппов водил машину неважно, оперативник же недавно отучился на курсах экстремального вождения. После больницы он был раздавлен физической немощью, и курсы дали ему возможность почувствовать силу, преодолеть страх и боль. Мысли о потерянной жизни и упущенных возможностях, навалившиеся безнадежной, убийственной тоской, вылетели из головы Влада при первом же выходе из жесткого заноса на тренировочном полигоне.
Сейчас же Загорайло охватили азарт и страсть охотничьей собаки, взявшей след. Сыщик быстро догнал Киру, который не мог объехать пробку на набережной из-за аварии. Влад оттирал машины, которые гневно вскрикивали, моргал дальним светом, подрезал, словом, вел себя вызывающе, но цели достиг: от вора его отделял лишь один начищенный «Инфинити». Объехав пробку, машины начали набирать скорость. Славировав между неторопливым «Инфинити» и нервной «Дэу», Влад сел на хвост убегавшей «Тойоте», истошно сигналя и прижимая ее чуть ли не к парапету набережной. Загорайло удивлялся, почему так долго, с учетом пробки, не появляются пэпээсники или гибэдэдэшники? Даже если у консьержа не нашлось телефона следователя, он мог позвонить в «02». «Впрочем, много таких «сердобольных» граждан звонит в полицию», — думал Влад, напирая на непокорную «Тойоту». «Если по каждому звонку погони организовывать. Вот глупость-то несусветная получилась: надо было сразу Витьке Поплавскому звонить — у него брат шишка в московском ГИБДД. Дубина я! Господи, помоги!» Филиппов, сумев оторваться, вильнул вправо. Еще правее… Влад не отступал. Водители ближайших машин, озадаченные действиями ненормальной парочки, притормаживали, не лезли на рожон: ну их, мол, к ляду, эти «пацанские разборки». Приближаясь к Госпитальному мосту, Филиппов-Малявский сделал решительный рывок, но тут по крайнему правому ряду, словно из-под земли, вырос «Мерседес» ГИБДД со «светомузыкой». «Тойота» кинулась влево, пискнув тормозами и едва не задев «Пежо». В мгновение ока миновав петлю, что выводила поток на Лефортовскую набережную, обезумевший Кира-Сережа, прибавив газу, вылетел к парапету и резко ударил по тормозам, пытаясь встроиться в левый ряд, но машину крутануло и в нее на полном ходу врезалась гигантская «Тахо». Грохот железа заглушил вой полицейской сирены: маленькая «Аурис», выбив целый пролет ажурного ограждения, совершила кульбит в воздухе и рухнула крышей на лед Яузы, которая не спешила избавляться от зимних оков. Кира-Сережа скончался от перелома шейных позвонков мгновенно.
«Машина «Форд-Фокус» триста шестьдесят семь! Немедленно остановиться! Стоять, машина триста шестьдесят семь!» — вопил полицейский «Мерседес» Владу, спровоцировавшему непоправимое.
Разогнать толпу, собравшуюся на место происшествия, будто на смотровую площадку в ожидании нового салютного залпа, не удавалось. На противоположном берегу Яузы тоже кучковались любопытные и притормаживали машины. Половина зевак снимала происшествие на мобильные с радостным азартом. «Что они видят в темноте, на расстоянии?» — недоумевал Епифанов. Зрители ждали подъема машины из полыньи. Когда покореженный кузов был поставлен при помощи крана на асфальт и за дело взялись полицейские и врачи, жадная до зрелищ публика стала нехотя расходиться: началась долгая процедура осмотра. Лишь самые стойкие надеялись на неожиданные повороты в этой захватывающей истории и мерзли у ограждения.
— Везунчик вы, старший лейтенант Загорайло. Отделаетесь легким испугом. Даже не должностными взысканиями, — то ли с завистью, то ли с сарказмом сказал Владу следователь Епифанов, когда вещдоки из поднятой краном «Тойоты» описали, а труп увезли на экспертизу. Дударевские шубы, драгоценности, фотоаппарат обличали погибшего недвусмысленно. К тому же на теле вора обнаружился пояс с ячейками, в которых находилось более двух миллионов рублей и золотые украшения: видно, дела у преступной группы спорились. То, что вор, имевший при себе паспорт на имя Сергея Романовича Филиппова, действовал не в одиночку, сомнения у Епифанова не вызывало. Десять краж за семь месяцев в одном жилом массиве. Дерзских, молниеносных, с полным отсутствием улик. Это говорило о прекрасной подготовке и осведомленности банды: в таком деле без наводчика, домушника и курьера не обойтись. Курьером и хранителем «очага», видимо, и был Филиппов, на показания которого рассчитывать, увы, не приходилось. И потому двух других (как минимум двух) фигурантов этого дела найти будет не так просто. Эксперт Сельванов и опера уже работали в съемной квартире Филиппова.
Алексей Алексеевич подошел к машине Влада, в которой опер под «Времена года» Чайковского ужинал, запивая многослойные бутерброды чаем из термоса.
— У вас и с нервной системой все в порядке, — констатировал майор, наклоняясь к аппетитно жующему Загорайло. — Только горящей свечи и салфетницы не хватает на торпеде.
— Хотите сэндвич с куриной грудкой? — добродушно предложил Влад, запуская руку в объемистый пакет из фольги.
— Нет, я предпочитаю профитроли с солониной, — огрызнулся дискантом Алексей Алексеевич.
Влад хмыкнул, не думая обижаться.
По телу его разливалось приятное тепло, полуобморочная слабость уступила место приятной истоме — предвестнице здорового сна. Сыщик почти пришел в норму. Полчаса назад Владислав запаниковал: его тошнило, пот заливал глаза, руки ходили ходуном. «Стоп! Больше я этого не допущу! Невзирая на трупы», — приказал себе Загорайло и решительно покинул место происшествия, хотя некоторые детали осмотра еще вызывали в нем живейший интерес. Так хотелось рассмотреть хитрый пояс, снятый с тела преступника! Надутый индюк Епифанов оказался не столь категоричен, чтобы не подпускать чужого опера к «своему» делу. Но Влад уселся в машину, включил на полную мощь печку, поставил диск с концертом Мацуева и распаковал собранный матушкой пакет с едой. Влад решил позвонить Наташе после трапезы, в более нормальном состоянии. А потом, в разгар событий, перед подъемом машины из Яузы, девушка ему позвонила и взволнованно спросила что происходит. Тогда Загорайло ответил ей кратко:
— Наташа, тут ЧП. Пока все плохо. Я обязательно позвоню позже.
— Только одно слово, где вы и здоровы ли?! — отчаянно крикнула Юрасова.
— На набережной. Ну, той, что сразу за вашей, Рубцовской. Не волнуйтесь, я в порядке. Позвоню, — и Влад дал отбой.
— Загорайло! Кто тут оперуполномоченный Загорайло?! — донеслось от оцепления до слуха Влада.
— Да нет такого! А что надо? — ответил сиплый голос от исковерканной «Аурис».
— Да, Борь, жена к нему рвется! Девушка, что вы так волнуетесь? Не ваш же муж в речку упал? — гудел недовольный голос стража, который перебивал сбивчивый женский.
«Господи помилуй, при чем тут Надя?..» — с замиранием сердца Влад вылез из машины. Два года он встречался со своей бывшей однокурсницей, которую Елена Аркадьевна называла Ледяной Мальвиной. Зависимость от настроений и капризов избранницы превратила все в бессмыслицу и боль, которая, впрочем, скоро притупилась, а потом и вовсе рассеялась. Видно, к любви это чувство имело отдаленное отношение. И хотя Надя подчас обличала Влада, как «мамусиного клона», но очень любила называть себя женой Загорайло. Пока не вышла замуж за другого.
Влад растерянно пошел к ленточной загородке, вглядываясь в темноту.