Русские провидцы и предсказатели Филякова Елена

«А лихо будет!», или Воспитание неразумных по системе Павла Стожкова, старца Таганрогского

Как у тебя будет какое горе, хоть на море, хоть на воле, а ты кричи: «Павло, ратуй!»

Павел Таганрогский

Павел Павлович Стожков 8.11.1792, Кролевецкий уезд, Черниговская губерния, – 10.03.1879, Таганрог

Павел Павлович Стожков был родом из дворян Черниговской губернии, Кролевецкого уезда. Так значилось в его билете за номером 1402, выданном Кролевецким земским судом 13 февраля 1858 года. Его отец, коллежский регистратор, и мать имели 800 душ крестьян. Их младший сын, названный Павлом Павловичем в честь Павла-исповедника и, конечно, отца, родился 8 ноября 1792 года.

«Когда я был еще малым, – вспоминал Павел Стожков, – то отец хотел учить меня высоким наукам, так как и брат мой, штабс-капитан Иван Павлович, был человек образованный, но я не захотел.

Все мое желание от юности было – молиться Богу, а намерение – идти по святым местам. Но отец мой противился этому и никак не хотел меня отпускать. Когда мне было 16 лет, я украдкой оставил дом родителей и проходил по святым местам целый год, и, когда воротился домой, отец хорошо побил меня с наказом, чтобы я более и думать не смел о страннической жизни и хождении по монастырям. Но сердце мое не могло успокоиться и согласиться жить той жизнью, которая желалась отцу».

Как жил Павел в отцовском доме до двадцати пяти лет, практически ничего не известно, кроме того, что намерения своего «уйти куда-нибудь ради спасения души», он не оставлял все это время. Видя подобное упорство, отец решается разделить свое имущество между двумя сыновьями. При разделе Павлу досталось «много имущества, скота и овец, также несколько сот душ крестьян» и шестьдесят тысяч рублей. Все крестьяне получили вольные, скот и движимое имущество было продано, а вырученные деньги розданы бедным. Получив, наконец, благословение отца, Павел ушел из дома навсегда.

Более пяти лет он ходил по святым местам, но нигде не остался, выбрав для постоянного места жительства заштатный город Таганрог, недалеко от родной Малороссии. Здесь он забывает окончательно свое дворянское происхождение, ведет самый простой образ жизни, работает, одевается в крестьянскую одежду и переходит на народный малороссийский язык.

В Таганроге он жил на разных квартирах: на Касперовке, в крепости, двадцать лет на Банном спуске у вдовы Елены Никитичны Баевой. Потом снял отдельный домик за 75 рублей в год в Депальдовском переулке у Ефима Смирнова. В этом домике он проживет до глубокой старости, здесь и скончается в 1879 году, здесь же, в Депальдовском переулке, № 88, со временем появится подворье старца Павла. Но пока Павлу Стожкову об этом не время даже думать.

От природы наделенный хорошим здоровьем и физически сильный, первое время он нанимается на поденную работу на хлебных ссыпках таганрогских купцов Солодовых. Любит посещать храмы, особенно Успенский собор, которому делает много пожертвований. В этом храме было восемнадцать серебряных лампад с надписью, что они пожертвованы Павлом Павловичем Стожковым.

Простая серая подпоясанная свитка, большие мужицкие сапоги, простой работы серая суконная шапка не скрывали благородного внешнего вида и обаяния, многие, особенно женщины, считали его привлекательным и даже красивым. Зато большая палка в руках – неизменная спутница, хорошо отражала строгость характера хозяина, маскируя доброту сердца.

Поселившись в отдельном доме, Павел Павлович стал принимать к себе в качестве послушников жильцов: стариков и юношей, вдов и девиц. Послушников держал в строгости. Запрещал работать по праздникам, пить чай, есть, вообще что-либо делать без его благословения.

«А лыхо буде!» (А лихо будет!) – присказка-угроза старца для непослушных и нерадивых, известная в то время всем таганрогцам. Потому что в городе и в его окрестностях знали, что Павло Павлович – человек не только очень набожный и строгий, но мудрый и прозорливый.

Каждый день старца был похож один на другой. С раннего утра – в храм: свечи поставить, иконы протереть – у него для этих целей всегда было белое полотенце припасено, а иконы, которые он обихаживал больше других, прихожане между собой называли «павловскими».

Из храма – на базар: обходить торгующих, давать наставления. Он терпеть не мог грызущих семечки, считая подобное занятие праздным. Поэтому торговки, при виде старца идущего с неизменной палкой в руках, подхватывались, прятали семечки, отряхивали с себя шелуху, передавали по рядам о его приближении, чтобы все успели замести следы «преступления».

– А лихо будет! – грозил старец палкой. – Отряхнулись уже! – и неодобрительно качал головой. За подобное непослушание он мог и наказать – отказаться взять милостыню у провинившейся.

В три-четыре часа пополудни он возвращался домой обедать. На обед обычно варился борщ по самому что ни на есть простому и незатейливому рецепту. Все нужные для борща овощи крошились, складывались вместе в большой глиняный горшок, заливались водой и квасом. После этого горшок ставился в русскую печь, в дальний угол. Печь закладывалась кизяком[2] и растапливалась, когда кизяк прогорал, печь закрывалась заслонкой, и борщ варился сам до готовности.

В доме старца – несколько комнат, одна из них – келья старца, вся в иконах. Под иконами у стены – деревянная скамейка с кувшинами, наполненными песком, в песок вставлены свечи, горевшие день и ночь. У многих икон горели лампады. Около одной из стен стояла голая скамья, на которой хозяин спал. Остальное пространство кельи было заполнено кадками, горшками, корзинами и мешками с хлебом, бубликами, маслинами, черносливом, лимонами, апельсинами, медом и прочей снедью. На стенах висели сумки с просфорами. Если бы не иконы со свечами и лампадами, келья ничем бы не отличалась от обыкновенной кладовой, еще меньше она походила на жилую комнату.

Все эти съестные припасы старец раздавал посетителям и живущим у него послушникам и послушницам, но не поровну, а по своему усмотрению, часто с притчей, скрытый смысл которой таил информацию о будущем.

Например, был такой случай. Зашел к старцу в гости протоиерей Успенского собора Федор Покровский с супругой. Старец принял их очень радушно. Протоиерею подарил небольшую иконку Божьей Матери «Нечаянная радость», а жене его сказал: «На тебе, Софья, крест и просфору». Подарок оказался не без значения. Дети у них выросли своенравные, Софья жаловалась, что «целый век свой несет крест от них», а после смерти мужа ей предоставили место в просфорне.

Помимо своих послушников и посетителей старец заботился о заключенных в тюрьме, которая в то время располагалась на старом рыбном базаре. Каждую неделю посылал арестантам пищу: печеный хлеб пудами, два-три пуда мяса, большие горшки с борщом – их послушницы старца носили на коромыслах. Если же острожник заболевал или умирал, что случалось нередко, забота старца усиливалась: он давал денег на одежду и на гроб для умершего. Часто при приближении смерти преступники составляли список своих грехов на бумаге и передавали через надзирателя старцу, чтобы он помолился за их грехи перед Богом.

Нередко солдаты, закончившие царскую службу, шли к старцу за благословением. Однажды один из них ждал в приемной у старца.

– Марья, зови ко мне иеромонаха, – велел Павел Павлович.

– Нет здесь никакого иеромонаха, только солдатик один, – растерялась женщина.

– А лихо будет! Что ты старца учишь? Зови!

Впоследствии бывший солдат стал иеромонахом Глинской пустыни Киевской губернии, а лет через 25 после смерти старца открыл на Кавказе скит и был его первым настоятелем.

Много посетителей приходило к старцу: за советом, помощью, утешением, благословением. Во внимании Павел Павлович никому не отказывал, вот только результаты визита часто бывали неожиданными. Было дело, и наказывал старец, в частности за жадность.

Тяжкий грех – жадность

Жила недалеко от Таганрога, в деревне Барандыкине, Мария Моисеевна Абрамова с мужем и сыном-гимназистом. Сын учился в Таганроге в гимназии при пансионе, и родители часто приезжали его навестить. Вот однажды приехали родители к сыну, а по дороге зашли побеседовать к старцу. Перед визитом Мария Моисеевна решила для себя, что пожертвует старцу рубль, но не пожертвовала: пожалела, или решила, что ее сыну он нужнее.

Родители навестили сына, порадовались его успехам, и довольная мамочка дала сыну на гостинцы злополучный рубль. Проводив предков, юный гимназист отправился тратить капитал, но. рубль нигде не принимали к оплате, считая фальшивым. Да еще мальчишка получил от торговцев нагоняй вместо сладостей. Понятное дело, он высказал все, что думает о родителях, которые опозорили его перед всем городом. Госпожа Абрамова, сразу сообразила, в чем тут дело, забрала у сына целковый и пошла виниться перед старцем. Что ей сказал при этом Павел Павлович – не так уж и важно, по сравнению с тем, что «фальшивый» рубль тут же опять стал платежеспособным.

Как Евдокия Потапова, жена бондаря, дочек замуж отдала

Было у таганрогского бондаря Михаила Потапова, человека работящего и с достатком, две дочери – Елена и Ефросиния – и глупая жена. Однажды посватался за Елену старший приказчик богатого купца Кожухова. Мать на радостях – жених-то завидный – чуть было сразу согласие не дала, но одумалась, о приличиях вспомнила. Родители жениху обещали подумать, спросить согласие дочери, словом, сделали все, что полагается в подобных случаях делать. И вот уже стоит жена бондаря в прихожей у старца Павла. А он и сам к ней не выходит, и в свою келью не пускает, хотя она уже несколько раз нетерпеливо дергала дверь, пытаясь открыть.

К слову сказать, Евдокия Потапова старца Павла не очень жаловала. Мужа, часто заглядывающего к старцу за советом, ругала. Не нравилось, что младшая ее, двенадцатилетняя Фроська, зачастила к старцу, который как увидит девчонку, тут же начинает изображать, как будто на разных инструментах играет, и говорит непонятно: «А ты, Фроська, давай, пляши и перекидывайся. Да ты еще будешь, будешь у меня играть на музыке и на дудке». Да и не столько за благословением побежала к старцу Павлу жена бондаря, сколько удачей похвастаться.

– Кто? – наконец подал старец голос из-за двери.

– Я, батюшка, – женщина снова дернула дверь на себя, но она не подалась. – Благословите мою Елену на брак, уж такой жених завидный, состоятельный.

– Отправляйтесь с Оленой в Киев, – вдруг совсем не к месту сказал старец, – потяните время, загляните в Почаев, к Божьей Матери, а там и видно будет.

– Да жених-то ждать не станет, – замахала руками Евдокия.

– И не надо, лучше найдется, – усмехнулся старец за дверью.

– Где ж его найдешь, лучшего, – пробурчала женщина, – надо пользоваться случаем, пока замуж дочь берут, еще одна на руках – не сегодня-завтра на выданье. – Последние слова она проговорила себе под нос, уже выходя из дома старца.

Со свадьбой затягивать не стали. Пригласили на торжество и старца со всеми домочадцами-послушниками.

– Идите, – напутствовал старец послушниц, наряжающихся в Успенский собор, – и хорошенько смотрите, как бондарь будет дочь венчать.

– Ой, батюшка, так все было торжественно и красиво, что и передать нельзя, – делились вечером женщины впечатлениями со старцем, остававшимся дома.

– Ну, теперь смотрите, как Олена жить будет, – грустно качал головой Павел Павлович.

Буквально сразу же после свадьбы выяснилось, что молодой муж отчаянно проворовался, купец с ним церемониться не стал, выгнал. Женино приданное пошло на покрытие убытков. После этого бывший приказчик бросил жену, уехал в другой город, где при не совсем выясненных обстоятельствах в скором времени умер. Елена вернулась к родителям и прожила с ними 15 лет, после чего снова вышла замуж и опять крайне неудачно.

Ее сестре Ефросинии с мужем тоже не повезло. Правда, он ее любил, как потом выяснилось. Характер у мужа был неспокойный, ветреный, а потому он много гулял, не меньше пил, жену, когда попадалась под руку, бил. Ефросинья долго терпеть не стала, бросила мужа и убежала к родителям. Он пытался вернуть ее и, не добившись результата, застрелился. Овдовев, Ефросиния поступила на сцену, где пела, танцевала и «играла на музыке и на дудке».

Приключения честной вдовы Гликерии и дочери ее Лукии

Осев в Таганроге, Павел Стожков, про святые места не забывал и регулярно совершал длительные паломничества. Особенно часто он бывал в Киеве, Почаеве и на Соловках. Но с возрастом долгие путешествия стали ему не под силу, и он начал отправлять по святым местам своих послушников и других желающих.

Жили в селе с красноречивым русским именем Голодаевка мать с дочерью – Гликерия с Лукией. Часто приходили к старцу за советом и благословением, ходили по его наказам и поручениям по святым местам, в одной только Соловецкой обители были шесть раз.

Однажды, когда после очередного посещения старца Гликерия с Лукией собирались домой, тот протянул девушке шесть рублей:

– На тебе, дивчина, шесть целковых, они тебе пригодятся.

Мать с дочерью очень удивились – старец никогда не давал им денег просто так, только на паломничества. Девушка засмущалась, отвела руки за спину:

– Батюшка, не надо мне денег.

– А лихо будет, хозяина учишь! – сердито погрозил старец. – На, гроши!

Лукия взяла деньги, они попрощались со старцем и пошли домой. Но едва вышли за город, с Гликерией сделалось дурно, идти она не могла. На их счастье мимо проезжала подвода, и до ближайшего села Покровского они доехали сравнительно быстро. В селе у них были знакомые, которые оставили их ночевать. Ночью Гликерии стало совсем плохо, и, дождавшись рассвета, Лукия побежала за приходским священником, чтобы он соборовал и причастил ее мать. На это ушли четыре рубля, данные старцем. Как только священник ушел, Гликерия лишилась чувств и моментально скончалась. Дочь в слезах, знакомые в горе – нежданно-негаданно покойница в доме, – приготовили ее к обряду погребения, положили на стол. Все, что нужно к погребению, Лукия купила на оставшиеся два рубля.

В это время мимо села ехала к старцу в Таганрог некая Елена, знавшая и Гликерию, и ее покровских знакомых. К ним-то она и заглянула по пути. Погоревав о безвременно ушедшей Гликерии, Елена поехала дальше, а через несколько часов покойница, к всеобщему ужасу, внезапно встала со стола, молча взяла дочь за руку и повела домой.

Между тем Елена приехала к старцу в Таганрог.

– Ну, Олена, что ты видела в дороге? – встретил ее старец у порога.

– Гликерия умерла.

– Я и без тебя знаю, что умерла. Да еще оживет, да еще долго будет жить на свете.

Гликерия после своей неожиданной «смерти» жила еще 20 лет.

Отправляя паломников по святым местам, старец всегда снабжал их самым необходимым и небольшой суммой денег на дорогу. Правда, денег давал мало, говоря, что кто в странствии не просит Христа ради, тот и не странник. Однажды летом, снаряжая Гликерию с Лукией в очередное паломничество, старец выдал им по огромной и тяжеленной бурке. Женщины, как увидали «подарки», – в слезы. Упрашивали, упрашивали старца позволить им оставить неудобный груз дома, да только рассердили. Без знаменитого «А лыхо буде!», конечно, не обошлось. Делать нечего, пошли навьюченные, а в дороге, посреди чиста поля, застала их буря, да с таким крупным градом, что, если бы не бурки, не известно, вернулись бы женщины домой.

Дела торговые

Рассказывают, что приходил к старцу за советом таганрогский купец и почетный гражданин Иван Герасимович Патычкин с сыном Василием.

– Благословите, батюшка, решили мы с сыном магазин открыть по бакалейной части.

Посмотрел старец на молодого купца.

– Угу, – говорит, – рано еще. Подождать надо.

– Чего ждать-то? – удивился купец. – Сын вот хочет делом заняться.

Открыли купцы Патычкины новый магазин и первое время нарадоваться не могли – так удачно пошла торговля. Однако года не прошло, как дело стало идти все хуже и хуже, пока совсем не заладилось. Сын по молодости серьезно проторговался, и магазин пришлось продавать за долги.

Крупные, как бы сейчас сказали, оптовые, покупки старец совершал в бакалейном магазине братьев Пенчуковых, почетных граждан Михаила и Ивана Петровичей. Деревянное масло покупал пудами, ладан, продукты, в частности маслины, – все то, чем всегда была переполнена его келья, и что он щедро раздавал своим посетителям и послушникам.

Братья Пенчуковы были холосты, с ними жили три их сестры, старые девы, и родной племянник Трифон Кузьмин, служивший в их магазине приказчиком. Племянник оказался ловким малым, быстро нажился на своей должности и открыл собственный бакалейный магазин на старом базаре. Он даже посылал к старцу с предложением приходить за покупками к нему – переманивал постоянного покупателя у родственников. Но Павел Павлович к новоявленному купцу не пошел:

– С него толку мало будет, а я буду у его дядька брать.

Открыв свое дело, Трифон Кузьмин зажил на широкую ногу: купил кирпичный дом, стал устраивать званные обеды и ужины и, что называется, сорить деньгами. При таком образе жизни деньги у него быстро закончились, несмотря на довольно успешную торговлю. Он был вынужден расстаться с делом и в скором времени уехал из города, неизвестно куда. Толку от него действительно оказалось мало, во всяком случае, в этом бакалейном магазине.

А его дядья, накопив капитал, стали строить роскошный двухэтажный особняк из кирпича.

– Иван Петрович, – как-то сказал старец одному из братьев, – на что ты дом строишь? Уж лучше по кирпичику переносил бы в море.

Купец шутке посмеялся и забыл про нее. Особняк выстроили, справили новоселье, но пожить в нем Пенчуковы толком не успели. Сначала оба брата один за другим заболели и умерли, чуть ли не в тот же год, а потом, в скором времени к ним отправились и их сестры. Дом остался без хозяев.

Драмы

Павел Павлович жил в большом шумном городе, встречался в со многими людьми на базаре, в церкви, в магазинах, был причастен к суетной жизни, в которой нередко разыгрывались настоящие драмы.

Пришла как-то раз к старцу Любовь Федоровна, молодая дама, недавно вышедшая замуж.

– Батюшка, помолитесь за моего мужа Ванечку, он очень больной.

Ее «Ванечка» был человеком в годах, если не сказать старым, и богатым: имел свечной заводик, приносивший ему немалый доход, добротный дом и солидное состояние. Любовь Федоровна вышла за него замуж без любви, из-за денег.

Павел Павлович вместо ответа запел ей песню: «Ой умри, умри, старый пан, я пойду за молодого. Как умер старый пан, а она пошла за молодого. Как начал молодой пан делать ей много ран, тогда она пришла на могилу к старому пану и давай голосить громким голосом – в этом месте старец вдруг поднял голос вверх, – ой, встань, встань, старый пан, и полюбуйся на мои раны, что наделал мне молодой пан».

Закончив, он повернулся и ушел в свою келью. Любовь Федоровна недоуменно посмотрела ему в след.

– Что это батюшка пел? – спросила она у его послушниц и неловко хихикнула.

– Это он про вас, – был ответ.

Любовь Федоровна покинула старца раздосадованная.

Очень скоро жизнь ее резко изменилась. Муж, не оправившись от болезни, умер, оставив ей в наследство все, что имел. Молодая женщина вдовела недолго, быстро вышла замуж. Новый муж был молод и красив, чем выгодно отличался от прежнего, но теперь уже он вступал в брак без любви. Правда, Любови Федоровне знать об этом было не положено, до тех пор пока где притворством, где лестью, он не добился, чтобы она все состояние, оставленное ей покойным супругом, переписала на его имя. После этого притворяться ему стало все труднее и труднее, и он, чтобы полностью обезопасить себя от каких бы то ни было неожиданностей, решил от жены избавиться.

Любовь Федоровна, чувствуя в последнее время напряженность отношений между ними и теряющаяся в догадках, очень обрадовалась, когда в рождественские праздники муж предложил ей покататься по замерзшему морю на козырьках. Они поехали кататься, и муж был так предупредителен, любезен и весел, что женщина выбросила из головы грустные мысли, списав все подозрения на свои расстроенные нервы. Катаясь по льду, молодые расшалились как дети, и Любовь Федоровна не заметила, как оказалась рядом с полыньей, в которую муж ее «нечаянно» сильно толкнул. Женщина удержалась на льду, но выражение лица мужа ей очень не понравилось. Тот, впрочем, быстро справился с эмоциями, обратил все в шутку, однако попытку повторил. На счастье Любови Федоровны недалеко проезжали рыбаки, видели их, и муж рисковать не стал.

Вернувшись домой, женщина поспешила на кладбище, где на могиле первого мужа пропела ту самую песню, которую пел ей старец. С молодым мужем она развелась.

Однажды, когда старец шел по улице, одна хозяйка, высмотрев его из окна, обратилась к нему:

– Павло Павлович? Муж мой сильно болен, помолись, чтобы он выздоровел.

Старец остановился, помолился, потом поднял голову вверх, посмотрел на женщину и сказал:

– Ты сама за себя молись Богу, – и пошел дальше.

В скором времени тяжело больной муж выздоровел, а она сама заболела и умерла. Муж жил долго, снова женившись.

В восьми верстах от города жил мещанин Стефан Федорович Иващенко с женой и приемным сыном. Супругам пришлось взять мальчишку на воспитание, потому что свои дети у них хоть и рождались регулярно, да долго не жили. С этой бедой они и пришли к старцу.

– У меня все дети умирают, только и знаю: крестить да хоронить, – пожаловался ему Стефан Федорович.

– Ты хочешь детей. А раньше где ты был? – строго взглянул на него Павел Павлович. – Ты помнишь свой грех? За эту твою вину Бог тебя наказал и не дает тебе радоваться. Я тебе дал бы совет, да ты человек бедный, не сможешь этого сделать. Молись Богу, и я буду молиться, чтобы тебе Бог дал чад, а мне четырех соловецких угодников.

Расстроенным супругам старец дал молитву на сохранение дома от всех бед и велел поместить ее в рамку под стеклом и хранить до смерти. Да еще посоветовал Стефану: «Не ходи в море по воскресеньям, а то утопнешь».

Между тем приемный сын вырос, и в двадцать лет отец решил его женить. Иващенко послал парня к старцу за советом, так как давно уже понял: все, что делалось по совету и благословению старца, исполнялось. Дал сыну для старца севрюгу в подарок и наказал попросить денег на свадьбу – боялся, что своих не хватит.

– Напрасно твой отец затрудняется просить денег для свадьбы, у него и своих хватит для твоей свадьбы, – остро взглянул старец на парня. – А что это ты жениться собрался, осенью будет великий набор солдат.

– Меня не возьмут, батюшка, я у родителей один.

– Так ты думаешь, что одинцов не возьмут, возьмут и одинцов…

Провожая, похлопал парня по плечу со словами: «Ну, Семен, не будешь мне больше ничего носить».

Через неделю Семен заболел и умер.

Эта смерть совсем подкосила Стефана Федоровича. После церковной службы он зашел к старцу.

– Не плачь, Степан, – ласково встретил его Павел Павлович.

– Я не плачу, батюшка.

– Не плачешь, только речка протекла за тобой, как ты вошел в город. И я бы так хотел: сына женить да невестку взять, невестка бы работала, а я сидел да бородку поглаживал. Нет! Делай сам.

Четыре года он посылал Стефана Федоровича со свечами в кладбищенскую церковь к обедне и однажды спросил:

– Степан, сколько тебе лет: шестьдесят есть?

– Нет, батюшка.

– Да я и так вижу, что нет. Я знаю такого человека, долго он жил на свете и трудно было ему доживать до смерти. Была у него жена и четверо детей. Жена умерла, оставив его с малыми детьми. Ты слышишь?

Иващенко догадался, что старец говорил о нем, и наконец решился открыть ему свой тяжкий грех, совершенный в молодости. Но у Павла Павловича было другое мнение на этот счет.

Они встретились на базаре. Старец подошел к Иващенко, молча повернулся к нему спиной и тихо заговорил себе под нос: «Пойду до Павла Павловича, открою ему свой грех, который меня сильно мучает… Да разве Павло Павлович священник? – повысил старец голос. – Вот церковь, которой дана власть вязать и решать грехи, – иди и исповедуй свои грехи». После этого старец повернулся к Стефану Федоровичу и поздоровался с ним, как ни в чем не бывало.

Тяжело далась Стефану Федоровичу исповедь, но когда замолил он все грехи, родилось у них в семье четверо детей. Жена, как и предсказывал старец, в скором времени умерла, и Иващенко пришлось одному поднимать детей. Кстати, старец его не благословил на новый брак.

Много испытаний было в жизни у Стефана Федоровича. Могло даже так случиться, что остались бы его дети круглыми сиротами. Как-то летом приснился ему вещий сон, будто льдины должны задушить его в море, но явилась перед ним Царица Небесная и вытащила на берег. Через полгода, под самым Новый год, его лодку с товарищами во время бури затерло льдами. Он вспомнил сон и начал молиться Богоматери. Внезапно их подхватила неведомая сила и на огромной льдине вынесла на берег.

Первое, что спросил у него старец при встрече после этого случая, отблагодарил ли он Матерь Божью за спасение.

«Мой куст никогда не будет пуст»

Лет за пять до смерти старца, пришла к нему Мария Величко, крестьянская девушка из села Николаевки за благословением: идти ей замуж или в монастырь. Вышел к ней старец и говорит:

– Ою, дивчина, и умрешь у меня, я тебе справлю черный халат и черный платок и будешь жить у меня, никто и знать не будет.

Осталась Мария у старца в послушницах.

Павел Павлович, разменяв девятый десяток, оставался по-прежнему строг к домочадцам, заботясь об их душевном благополучии. Мария рассказывала случай, очень характерный и совершенно в духе всей воспитательной системы старца.

Один из благотворителей принес старцу паюсную икру. Дело к ночи, все уже легли спать, старец зовет:

– Мария! Иди я дам тебе икры, поешь и опять ляжешь спать.

Но Мария уже девушка ученая, знает, что после еды старец заставит долго молиться Богу, да и спать хочется. Но старец не отстает:

– Иди, поешь! Молиться не заставлю: три поклона отдашь и спать пойдешь.

Сонная девушка идет к старцу, и он намазывает ей толстым слоем икры большой кусок хлеба. Икра съедена, три поклона перед иконами положены, можно снова спать. Не тут-то было! И получаса не проходит:

– Наелась икры, да и легла спать, – раздается громкий ворчливый голос старца, – иди, положи двадцать поклонов, тогда и ляжешь.

Делать нечего, надо вставать молиться. Только легла и засыпать стала:

– Мария, где ты есть? Лихо будет, сколько икры поела да только двадцать поклонов ударила, иди еще двадцать положи, тогда ляжешь.

– Батюшка, если бы знала, ни за что бы не ела вашей икры.

И так всю ночь, поклонов сто, – пока не отдала дань за икру.

Однако воспитание пошло на пользу. Мария Андреевна Величко в этом доме прожила без малого 70 лет, став достойной преемницей старца Павла.

После смерти старца, последовавшей 10 марта 1879 года, баронесса Елизавета Константиновна Таубе купила этот дом и передала его послушницам. Так возникло подворье старца Павла, долгие годы хранившее его традиции. И многие помнили его наказ: «Как у тебя будет какое горе, хоть на море, хоть на воле, а ты кричи: «Павло, ратуй!»» – и с благодарностью принимали помощь.

В июне 1999 года Павел Павлович Стожков причислен к лику святых.

Память Павла Таганрогского празднуется 23 марта, в день кончины, 20 июня, в день прославления, и 19 ноября.

«Если они умолкнут, то камни возопиют»

Россия, если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, то не будешь уже Россией, или Русью святой.

И если не будет покаяния у народа русского, конец мира близок. Бог отнимет благочестивого царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами.

Иоанн Кронштадтский

Иоанн Кронштадтский (Иван Ильич Сергиев) 19.10.1829, с. Сура, Пинежский уезд, Архангельская губерния – 20.12.1908, Кронштадт

Родился Иван настолько слабым, что родители, отец – пономарь Илия Михайлович, и мать – Феодора, решили окрестить младенца в тот же день, чтобы, не дай Бог, не умер некрещеным. Назвали мальчика Иваном. Вопрос о выборе профессии перед ним не стоял, как утверждает житие, все предки на протяжении более чем трехсот лет были священнослужителями. Так что будущее было предопределено – продолжать «трудовую династию».

Когда мальчику исполнилось десять лет, отец определил его в Архангельское приходское училище. И вот тут начались его мучения. Маленький Ваня оказался, как бы это сказать повежливее, несколько туповат. Он с трудом читал, плохо понимал пояснения, сам признавал, что «ничего не мог уразуметь из пройденного, не запоминал ничего из рассказанного». Но был очень старателен и очень хотел добиться успехов в учебе, о чем ночами истово молил Бога. И молитва помогла совершить невероятное. Позже он писал о том, как мучился и молился: «Такая тоска на меня напала, я упал на колени и принялся горячо молиться. Не знаю, долго ли пробыл я в таком положении, но вдруг что-то точно потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок; я вспомнил даже, о чем и что он говорил, и легко, радостно так стало на душе, никогда не спал я так покойно, как в ту ночь. Тут засветало, я вскочил с постели, схватил книги, и о счастье! читать стало гораздо легче, понимаю все, а то, что прочитал, не только все помнил, но хоть сейчас и рассказать могу. В короткое время я продвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше успевал я в науках, и к концу курса одним из первых был переведен в семинарию».

Успехи юноши отметили наставники и в 1851 году направили его в Петербургскую духовную академию. Иоанн хотел стать монахом, готовился к миссионерству, собираясь ехать в Китай или Америку. Но однажды во сне увидел себя священником, справляющим службу в незнакомом соборе. Посчитав этот сон за знамение, Иоанн выбирает сан священника.

За год до окончания академии он венчается с Елизаветой Несвитской, дочерью протоиерея из Кронштадта. В 1855 году, окончив Академию, защищает кандидатскую диссертацию «О кресте Христовом в обличение мнимых старообрядцев». 10 декабря 1855 года Христофором, епископом Ревельским, Иоанн рукоположен в дьяконы и почти сразу же в священники. Местом его службы становится Андреевский собор города-крепости Кронштадт.

Это величественное строение, созданное Андреяном Захаровым по подобию Адмиралтейства в Петербурге, неизменно восхищает современников. Поскольку этот прекрасный собор, посвященный Андрею Первозванному, стал первым и единственным местом служения отца Иоанна, коротко коснемся его истории.

В 1717 году император Петр I заложил в Кронштадте, возле Петровских доков, первый собор в честь апостола Андрея Первозванного, святого покровителя России и флота. Деревянный собор был выстроен предположительно по проекту Э. Лейна.

20 июня 1805 года в присутствии императора Александра I был заложен каменный Андреевский собор, возводившийся по проекту талантливого архитектора Андреяна Захарова, Главных Адмиралтейств архитектора, автора проектов застройки Васильевского острова и Кронштадта. Но сами эти проекты, увы, не сохранились. В 1817 году храм был освящен.

В этом храме и предстояло служить отцу Иоанну.

В то время Кронштадт был местом ссылки. Здесь, в ремонтных мастерских, в порту, трудилось множество чернорабочих, не нашедших заработков в Петербурге, либо уволенных с «волчьими билетами» за пьянку, дебоши и прогулы. Жили бедно, даже убого, ютились в самодельных хибарах либо в холодных бараках. Работали много и тяжело, жили грязно и скверно – в беспробудном пьянстве и безысходной нужде.

Отец Иоанн сразу пошел именно к ним, обездоленным и нуждающимся. Он помогал, как мог, раздавал деньги, ухаживал за больными, терпеливо беседовал, наставляя на путь истинный.

Поначалу в народе его приняли настороженно, недоверчиво и даже насмешливо – ходит чудной поп по трущобам, деньги раздает, с больными возится. Поначалу действительно, романтически и возвышенно настроенный отец Иоанн раздавал все, что получал. Однажды его епархиальное начальство вынуждено было распорядиться не выдавать ему на руки заработанные деньги, поскольку он все их раздает, а потом сам голодает. Большой народной любви его походы «в люди» не вызвали, скорее наоборот – одно время его даже прозвали юродивым.

В 1857 году отца Иоанна пригласили в Кронштадтское городское училище преподавать Закон Божий. В 1862 году подобное предложение поступило от классической гимназии Кронштадта, в которой отец Иоанн получил возможность преподавать детям до самых старших классов, до зрелого возраста.

К преподаванию он отнесся весьма ответственно и с радостью, как сам признавался, вступил в школу, как «делатель в питомник душ». Он был убежден, что главная цель – создать прочный духовный фундамент, основу, на которой впоследствии можно будет возводить здание разумного понимания жизни. Он постоянно подчеркивал, что важно не количество знаний, а прочность усвоенного. И даже не столько усвоенного, сколько освоенного, осмысленного.

«Душа человеческая по природе проста, – так писал отец Иоанн, – и все простое легко усвояет себе, обращает в свою жизнь и сущность, а все хитросплетенное отталкивает от себя, как не свойственное ее природе, как бесполезный сор. Мы все учились. Что же осталось в нашей душе из всех наук? Что врезалось неизгладимо в сердце и память? Не с детской ли простотой преподанные истины? Не сором ли оказалось все, что было преподано искусственно, безжизненно? Не напрасно ли потрачено время на слишком мудрые уроки? Так – это всякий из нас испытал на себе. Значит, тем осязательнее всякий должен убедиться в необходимости простого преподавания, особенно малым детям. Не в том сила, чтобы преподать много, а в том, чтобы преподать немного, но существенно нужное для ученика в его положении».

Отец Иоанн дорожил каждым учеником. Бывали случаи, когда он просил гимназическое начальство отдать «уволенного из обучения раба» ему под личную ответственность. И тщательно занимался воспитанием души таких, как сейчас говорят, трудных подростков.

Но вскоре он понял, что на одно жалование священника всех голодных и нищих не прокормишь, а в одной школе всех добру не научишь. И в 1872 году через газету «Кронштадтский вестник» отец Иоанн обращается с эмоциональными воззваниями к жителям города, призывая сообща помочь бедным и бездомным. Священнику удалось найти действенные слова и организовать сбор средств. На собранные деньги под руководством отца Иоанна начинается возведение Дома Трудолюбия, строительство которого заканчивается в 1882 году.

Дом Трудолюбия – это грандиозный проект отца Иоанна, не просто некое здание, это общее название ряда благотворительных учреждений (со временем их стало двадцать пять), созданных при непосредственном его участии. В Доме были обустроены и активно действовали рабочие мастерские, женские мастерские, вечерние курсы труда, на которых можно было получить специальность, школа, детский сад, приют для сирот, народная столовая, в которой можно было пообедать за мизерную плату, были и бесплатные обеды для нищих и бездомных. При Доме Трудолюбия существовала библиотека, воскресная школа для рабочих, бесплатная лечебница. В 1888 году на средства, собранные отцом Иоанном, и на его личные сбережения был построен ночлежный дом, в 1891 году – странноприимный дом. В этих заведениях кронштадтские бездомные находили ночлег от выдувающих душу ледяных ветров с Балтики, больные и одинокие престарелые – приют и уход, а безработные – возможность заработать. И не надо думать, что при Доме Трудолюбия существовали кустарные мастерские, в которых за гроши строгали табуретки. Для примера, только в пеньковой мастерской в 1890 году работало шестнадцать тысяч человек!

Объединить людей на доброе дело – дорогого стоит. Из лоскутков одно одеяло сшить можно, а на всех не сошьешь – лоскутков не хватит, как и одной зарплаты священника на всех страждущих. Надо ли говорить, что спасший сотни людей от гибели, давший приют нищим, накормивший голодных, отец Иоанн стал пользоваться в Кронштадте невероятной популярностью. К тому же он виртуозно владел словом, был исключительно эмоционален, потому проповеди его всегда собирали множество прихожан, на них ходило все больше и больше народа.

После 1880 года слава об отце Иоанне из Кронштадта пересекла свинцовые воды Балтики, достигла града Петрова и распространилась по всей России. Что произошло?

Произошло вот что – отец Иоанн обрел чудесный дар исцеления.

Набожный сановник из Петербурга тяжело заболел – два года не вставал с постели, все приглашенные врачи были бессильны. Наслышанный от родственников об отце Иоанне из Кронштадта, сановник пригласил его к себе с просьбой помолиться за него, облегчив тем самым страдания. Отец Иоанн приехал, помолился, а после молитвы сказал больному:

– Я помолился, а теперь вставай, будем молиться вместе!

И больной неожиданно для всех. встал.

Другой случай известен со слов медицинского светила, профессора Сергея Петровича Боткина. Он рассказывал, что в 1882 году пытался лечить княжну З. Н. Шаховскую, находившуюся в безнадежном состоянии, – у нее было общее заражение крови. Во сне она увидела отца Иоанна, на проповедях которого раньше бывала. Она рассказала о своем сне отцу и профессору. Профессор Боткин на следующий день встретил отца Иоанна и попросил его помолиться за здоровье княжны. Отец Иоанн обещал и выполнил свое обещание. На следующий день он сам приехал к княжне, причастил ее как умирающую. После этого княжна, страдавшая жестокой бессонницей, тут же уснула и спала долго, проснулась она совершенно здоровой и прожила до глубокой старости.

В житии отца Иоанна Кронштадтского описано много чудесных случаев исцеления больных его молитвами: либо в его присутствии, либо заочно.

Естественно, слава о священнике, исцеляющем даже на расстоянии, мгновенно разлетелась по всей России. Кронштадт наполнился паломниками, ежегодно приезжали до двадцати тысяч человек, а позже и до восьмидесяти тысяч. Ежедневные службы Всероссийского Пастыря собирали по четыре-пять тысяч человек. По большим праздникам собор вмещал до десяти тысяч молящихся, как и храм Христа Спасителя. В конце XIX – начале XX века Андреевский собор был самым посещаемым храмом России.

Имя отца Иоанна, прозванного Кронштадтским, стало известно всей России. Он был настолько популярен, что его проповеди и беседы тут же печатались большими тиражами и моментально расходились по всей империи.

В 1859 году в Петербурге вышли его «Катехизические беседы» с общедоступным изложением христианского вероучения, ставшие очень популярными. Огромной известностью пользовался дневник отца Иоанна, публиковавшийся под названием «Моя жизнь во Христе, или Минуты духовного трезвения и созерцания, благоговейного чувства, душевного исправления и покоя в Боге».

Воистину невероятно терпение и трудолюбие не отличавшегося физической крепостью отца Иоанна. Но сила духовная, двигавшая им, совершала чудеса. Казалось, он успевал всюду: многочасовые службы в храме, преподавание в гимназии, в воскресной школе, дела попечительские. Он много писал, на протяжении многих лет вел ежедневный дневник.

У отца Иоанна открылся еще один чудесный дар – исцелять, благословляя предметы, даже телеграммы. К ежедневным паломникам прибавились телеграммы и письма со всех уголков России. Писем и телеграмм было такое огромное количество, что пришлось открыть специальное почтовое отделение для переписки отца Иоанна.

Неутомимый труженик, он просыпался в три часа утра, молился и отправлялся в собор, служить литургию. Паломники встречали его на всем протяжении пути от дома до храма. Отец Иоанн всегда любил литургию. Особое внимание он уделял покаянию, предшествовавшему литургии, утверждая, что путь к очищению лежит через покаяние. Но в храме собиралось столько народа, что физически невозможно было исповедать каждого по отдельности. И отец Иоанн обратился к духовным властям с просьбой разрешить общую исповедь. Оговорюсь сразу, мне лично это до сих пор непонятно, поскольку тайна исповеди служит залогом искренности исповедуемого и является одним из таинств церкви. Хотя в протестантской церкви испокон веков существует прилюдная исповедь-покаяние.

Одну такую массовую исповедь описал присутствовавший на ней игумен Константин:

«Перед началом исповеди отец Иоанн обращался к кающимся с призывом: грешники и грешницы, подобные мне! Вы пришли в храм сей, чтобы принести Господу Иисусу Христу, Спасителю нашему, покаяние в грехах и потом приступить к Тайнам. Приготовились ли вы к восприятию столь великого Таинства? Знаете ли, что великий ответ несу я пред Престолом Всевышнего, если вы приступите не приготовившись? Знаете ли, что вы каетесь не мне, а Самому Господу, Который невидимо присутствует здесь? Тело и Кровь Которого в настоящую минуту находится на Престоле?

Приготовив так молящихся, отец Иоанн начинал сам от лица народа и к нему, обратившись лицом, читать покаянные молитвы… Должным образом подготовив народ, отец Иоанн возглашал громким голосом: кайтесь! Тут стало твориться что-то невероятное. Вопли, крики, устное исповедание тайных грехов. Никто не замечал соседа, каждый думал только о себе.

Отец Иоанн в это время стоял, облокотившись на аналой, и молился. Молился и плакал – так плакал, что слезы лились градом.

– Там, в том углу, вы должны еще покаяться! – неожиданно восклицал он, выпрямившись и указывая пальцем в западную сторону собора. И в ответ начинают литься оттуда с необыкновенной страстью вопли покаяния…

Иногда отец Иоанн уходил в алтарь и там молился, склонившись пред престолом и положив на него голову. Батюшка, наконец, выходит снова на амвон. Пот катится по его лицу.

Отец Иоанн простирает епитрахиль над народом и читает разрешительную молитву. Исповедь кончена. Со всех сторон слышны еще сдержанные вздохи, рыдания и стоны – зарницы после разрешившейся и пронесшейся очистительной грозы.»

Получая со всех концов России большие пожертвования, отец Иоанн употреблял их на благотворительность. Но Всероссийский Пастырь не зря был так назван – он пекся не только о Кронштадте, – на собранные им средства и при его помощи были основаны монастыри: Иоанно-Богословский в Архангельской епархии, Воронцовско-Благовещенский в Псковской епархии, Леушинский женский в Новгородской епархии с подворьем в Петербурге и храмом Святого Апостола Иоанна Богослова, Вауловский скит в Ярославской губернии и ряд других храмов в России.

Осенью 1894 года отца Иоанна приглашают к императору. Александр III тяжело болен, вызванный из Берлина профессор Лейден нашел у него серьезную болезнь почек – нефрит. Как писал Георгий Чулков: «И вот, оказывается, у самодержцев болят почки, горлом идет кровь. Ноги у царя опухли. Дышать трудно. Он похудел. Виски и щеки провалились, весь он осунулся. Одни уши торчат».

Александра III мучают постоянные, непрекращающиеся боли. Приезды отца Иоанна стали для государя настоящими часами отдохновения: присутствие священника приносит ему видимое облегчение. Отец Иоанн приезжает после службы, сидит возле кровати императора и тихо читает молитвы, положив руку на голову больному. Так он может сидеть часами, ночь напролет.

Врачи требуют увезти царя на юг, на свежий воздух. Его перевозят в Ялту, в Малый Ливадийский дворец. Отец Иоанн следует за императором. Теперь он вообще не отходит от него, царю становится лучше только тогда, когда отец Иоанн накладывает ему на голову руки. 20 октября 1894 года государь умер буквально на руках Иоанна Кронштадтского.

Отец Иоанн был отнюдь не робкой овечкой, а настоящим пастырем, умеющим, когда надо, защищать и направлять свою паству. В тщедушном теле скрывался яростный, порой даже воинственный, дух борца, прорывавшийся в его проповедях и посланиях. С амвона и со страниц газет и журналов он обличал неверие, богоборчество, сектантство. Вера его была безгранична и порой доходила до фанатизма. Именно он стал одним из инициаторов осуждения церковью графа Льва Николаевича Толстого, обличая его как антицерковника и безбожника, упрекая в избалованном барстве. Отец Иоанн обрушивался на него в печати, опубликовав ряд статей и брошюр. Среди них: «Против графа Льва Н. Толстого, других еретиков и сектантов нашего времени и раскольников», СПБ, 1902; «О душепагубном еретичестве гр. Л. Н. Толстого», СПБ, 1905.

Во время революции 1905–1907 годов Иоанн Кронштадтский осудил восставших, посылал проклятия на рабочих, взявших в руки оружие. В этот период он обличал «бесноватый нигилизм», «безумное безбожие», грозившие утащить Россию на дно пропасти. Был активным членом «Союза русского народа».

В последние годы жизни он предчувствовал и предвидел грядущие, тяжелые для России и всего народа русского, испытания и пытался предупредить, предостеречь паству.

Во многих проповедях он говорил, что безверие – прямой путь к погибели, всякое покушение на власть царя, данную от Бога, покушение на веру православную. «Россия, если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, то не будешь уже Россией, или Русью святой. И если не будет покаяния у народа русского, конец мира близок. Бог отнимет благочестивого царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами».

О предвидении суровых времен говорят и многие пророчества отца Иоанна, сделанные в эти годы.

«Царь у нас праведной и благочестивой жизни, Богом послан ему тяжелый крест страданий, как своему избраннику и любимому чаду, как сказано тайновидцем судеб Божиих: «Кого я люблю, тех обличаю и наказываю»».

Многие прихожане вспоминали потом, как Иоанн Кронштадтский предсказывал, что «уже близко время, что разделится народ на партии, восстанет брат на брата, сын на отца и отец на сына и прольется много крови на русской земле. Часть русского народа будет изгнана из пределов России, изгнанники вернутся в свои родные края, но не так скоро, своих мест не узнают и не будут ведать, где их родные похоронены».

В июле 1894 года, во время посещения Ставрополя, после службы в Троицком соборе кто-то из огромной толпы спросил, понравился ли ему город. Отец Иоанн ответил:

– Город ваш хороший, но он будет затоплен водой.

В 1913 году пророчество вспомнили, когда Самарское техническое общество взялось за обсуждение проекта Р. М. Кржижановского о сооружении плотины и электростанции на Волге. И в 1955 году пророчество сбылось: возвели Волжскую ГРЭС, перекрыли великую реку, и Ставрополь, а с ним и десятки сел и деревень, ушли на дно водохранилища.

По поводу еще одного предсказания отца Иоанна о судьбах России и царской семьи известно вот что. «В одно из воскресений осени 1916 г. в Петербургском Иоанновском монастыре, где собирались почитатели о. Иоанна, литургию совершал Московский митрополит Макарий. После обедни в покоях настоятельницы монастыря, игуменьи Ангелины, собрались несколько духовных лиц, а также и военных. Митрополит Макарий прочел собравшимся одно место из дневника о. Иоанна Кронштадтского, в котором были описаны его видения и предсказания, касавшиеся России… Оказывается, что отец Иоанн за много лет до мировой войны совершенно точно занес в свой дневник и участников войны и ее исход. Военные неудачи царской России и связанную с ними революцию отец Иоанн также предсказал. Он указал на продолжительность господства революционной идеи, на бесчисленные жертвы революции, на потоки крови, на горе и на несчастия всего населения. Освобождение России от красного ига отец Иоанн предсказал с «востока». Этот дневник, хранившийся тогда в Иоанновском монастыре, был оригинальным экземпляром, писанным рукою самого отца Иоанна. Посторонним лицам дневник этот не показывался, потому о предсказаниях, отмеченных в дневнике, в литературе об отце Иоанне Кронштадтском не упоминается. Дальнейшая судьба сего замечательного дневника неизвестна».