Динка прощается с детством Осеева Валентина
– Мама! Почему от папы так долго нет писем? – неожиданно прерывает ее Мышка, и все трое с тревогой смотрят на мать. – Может быть, с ним что-нибудь случилось?
– Нет, если бы что-нибудь случилось, я бы сейчас же узнала. Просто ему не с кем послать письмо. Ведь папа не может писать по почте, – спокойно объясняет мать.
– А где же Кулеша? Разве он не приезжал с тех пор? – спрашивает Алина.
– У Кулеши много других дел. Но он обязательно приедет и привезет нам письмо, – успокаивает детей Марина.
– Мама! Расскажи про Кулешу! – вдруг просит Динка.
– Расскажи, расскажи! – поддерживают ее сестры.
– Да вы уже двадцать раз слышали! – улыбается мать, но она и сама любит вспоминать свое первое знакомство с Кулешей. – Ну, слушайте... – начинает она, понизив голос. – Случилось это, когда мы еще жили на элеваторе. Один раз товарищи поручили мне перевезти в другой город запрещенную литературу...
– В Сызрань, мамочка, – шепотом подсказывает Алина.
– Да, в Сызрань, – подтверждает мать. Дети придвигаются ближе и с волнением смотрят ей в лицо. Марина рассказывает, как она укладывала в чемодан свои вещи, перемешивая их с нелегальной литературой, как волновалась на вокзале и наконец села в поезд. – В вагоне было мало народу... Рядом со мной сел студент. Он попросил разрешения поставить мой чемодан на полку, а рядом поставил свой, новенький черный чемодан...
– Мама, а какой он был, этот студент? – с жадным любопытством спрашивает Динка. – Ты сразу посмотрела на него?
– Конечно. Мало ли кто мог ехать со мною. Но я посмотрела и успокоилась. Студент был совсем молодой. Видимо, еще первокурсник. Крепкий, приземистый, с коротко остриженной головой и торчащими ушами, он показался мне немножко чудным... – весело усмехается Марина, но дети нетерпеливо ждут продолжения. – Ну, я успокоилась... Едем, едем... Вдруг...
– Почти перед самой Сызранью, – шепотом подсказывает Алина.
– Да, на одной из станций... в вагон входит жандармский офицер и с ним два жандарма...
– Ой... – чуть слышно вздыхает Мышка. Динка прижимает к щеке мамину руку. А взволнованный рассказ подходит к самому интересному месту:
– «Мадам, вы арестованы. Потрудитесь указать ваши вещи». – «У меня нет вещей». – «Нам известно, что с вами был чемодан».
Марина бросает быстрый взгляд на студента и указывает на его чемодан. Студент молчит, но молодое скуластое лицо его выражает полную растерянность...
Жандарм снимает с полки новенький черный чемодан и идет с ним к выходу.
«Прошу», – говорит Марине жандармский офицер.
У двери она оглядывается. Студент стоит у окна, торчащие уши его пылают огнем... Марина проводит ночь в тюремной камере. Утром ее вызывают на допрос.
На столе – раскрытый чемодан. Содержимое его вызывает полное недоумение следователя: несколько старых, исчерканных карандашом учебников, со старыми надписями многочисленных владельцев, огрызок свежей булки, серый кулек с сахаром, завернутое в полотенце мыло и аккуратно сложенная чистая рубашка...
– Ну и отпустили меня домой! – весело заканчивает Марина. Динка громко хохочет и подпрыгивает от удовольствия. Мышка хлопает в ладоши и обнимает мать, но Алина усаживает сестер на место:
– Подождите! Ведь самое главное было потом... Мама, рассказывай дальше!
– Рассказывай, мамочка! – просят дети.
– Прошло года три... – напоминает матери Алина.
– Да, не меньше. Я уже совсем забыла этот случай, как вдруг приходит откуда-то папа и с хохотом рассказывает мне, что товарищи рекомендовали ему для связи одного студента по фамилии Кулеша. И что, рассказывая о себе, студент упомянул о случае в вагоне, когда в его руки случайно попал чемодан с нелегальной литературой. «Эта попутчица лишила меня последней рубашки, но открыла мне глаза», – серьезно добавил он, не обращая внимания на то, что наш папа совершенно поражен его рассказом... – Марина взглянула на веселые, улыбающиеся лица детей. – Вот и все про Кулешу.
– А помнишь... – снова начинает кто-то из детей. Сумерки уже мягко ложатся на кусты и деревья, окна в даче становятся черными, скоро Катя зажжет в комнате лампу, а воспоминания следуют одно за другим, и маленькая теплая кучка на крыльце все тесней жмется друг к другу.
Но от калитки отделяется какая-то фигура и торопливо идет по дорожке к дому.
– Малайка! Мама! Малайка приехал! – вскакивает Динка.
– Малайка! Малайка! – бросаясь навстречу, кричит Мышка.
– Здравствуй, здравствуй все, хороший мой! – растроганно здоровается Малайка. На его круглом лице широкая белозубая улыбка, руки обнимают сразу Мышку и Динку. – Давай полезай один на горбушку, а один тут будет! – весело говорит он.
Девочки виснут у него на шее, целуют его, гладят по лицу:
– Малаечка наш!
Глава 38
Малайка и Лина
– Малайка приехал? – спрашивает Катя, выходя на террасу. Малайка здоровается со всеми за руку и усаживается на крыльце. Катя пробует отогнать от него Мышку и Динку, но они никак не отходят, и Малайка, загораживая девочек от тетки, просит:
– Не тронь, не тронь. Малайка скучал, ай шибко скучал Малая!.. Где мой барина Мара? Как поживаем? Все думал, воскресенье поедем, а хозяин не пустил Малайка. Ай, плохо было, плохо...
– Малайка, – грустно и ласково говорит Марина, – ты не забывай нас!
Воспоминания всегда оставляют в душе Марины глубокую грусть, а черные глаза Малайки, милая детская улыбка на его лице снова напоминают ей то счастливое время, когда она с Сашей жила на элеваторе. Так и кажется, что сейчас где-то рядом раздастся знакомый дорогой голос: «Смотри в оба, Малайка...» И Малайка ответит строго и серьезно: «Четырем глазом смотрим...»
– Ты не пропускай воскресенья, Малайка, – тоскливо повторяет Марина.
– Как можно забывать? Никогда не забываем. Хозяину говорим, не будешь пускать – убегать будем. Берем билеты, надеваем чистая рубашка. Пароход битками набитый, пассажира полно... Вот возьми гостинца, клади на зубы, кушай, – обращается он к детям, вынимая из кармана пакетик с изюмом и крепкие черные рожки. – Бери кушай, насыпай в руку!
Динка и Мышка грызут сладкие рожки, носятся с пакетиками, предлагая матери, Алине и Кате.
– Все кушайте, все! – с удовольствием глядя на них, угощает Малайка. Сегодня он принарядился в новый пиджак, надел ботинки со скрипом и расшитую красной и зеленой шерстью тюбетейку.
– Ну, как там теперь на элеваторе, Малайка? – спрашивает Марина: ей хочется что-нибудь услышать про знакомый дом, про беседку в саду, про широкий двор...
– Работаем, – кратко отвечает Малайка и машет рукой. – В доме не бываем, чужие люди. Малай один ходит.
– А беседка в саду совсем, верно, уже развалилась? – спрашивает опять Марина.
– Нету беседка. Хозяйка новый, кухарка такой сердитый, стопил беседка в плите.
Наступает короткое молчание.
– Один Малайка остался, – как-то недоуменно и грустно добавляет Малайка.
– А ты выходи замуж за Лину и живи у нас, – ласкаясь к нему, просит Динка.
Малайка гладит ее по голове и тяжело вздыхает:
– Не хочет Лина, она хочет русскому богу молиться.
Он лезет за пазуху и достает маленький сверток:
– Едем, берем немножко подарок Лине. Вот, барина Марина, давай сам. Малай боится.
Марина развертывает и свертывает обратно шелковый цветистый платочек.
– А ты не бойся, отдай сам. Лина покричит и перестанет, а сама рада будет, – ободряюще говорит Марина.
– Она тебя любит, Малаечка, тебя все любят, – уверяет Мышка.
– Мы не дадим тебя обидеть, – серьезно говорит Алина.
– Идем вместе, – решительно предлагает Катя. – Что ты боишься, на самом деле? Идем со мной!
Но Малайка упирается, робеет.
– Пускай еще сижу, – быстро говорит он, отодвигая Катину руку. – Тут вот Орало-мучень с Малаем. И Мышка, и Алина, и барина Мара... А как видим Лина, так сейчас беспокоимся, сердце прыг-скок, туда-сюда, языка нету, сильно пугаемся... – жалуется Малайка.
И так смешно видеть этого сильного, плечистого, круглоголового Малайку в таком смущении, что все начинают смеяться.
– Ну что ты, Малайка... Лина не такая уж страшная!
– Вот еще принцесса, подумаешь! – возмущается Катя.
– Гордый Лина... Очень гордый... Силком ее таскать замуж нельзя, – грустит Малайка.
– Ишь расселся... Какой гость неописуемый! – раздается вдруг голос Лины, и она сама неожиданно появляется перед крыльцом, позвякивая бусами на белой шее и ослепляя бедного Малайку пышным сатинетовым сарафаном.
Не смея взглянуть на ее чернобровое румяное лицо, Малайка жмурится, как от солнца.
– Здравствуй, Лина, – неуверенно говорит он, вставая и стаскивая со своей бритой головы тюбетейку. – Вот приехали, беспокоимся. Хотим смотреть, какой ты стал... Может, пересердился... – с улыбкой бормочет он, поднимая на Лину ласковые, умоляющие глаза.
– Ишь какой разлюбезный! «Может, пересердился»! А нет того, чтобы до кухни дойти, поздороваться? Сидит тута под прикрытием... Ладно, ладно, Малай Иваныч! – весело укоряет Лина.
Малайка топчется на месте, смущенно оправдывается и наконец, решившись, протягивает ей свой сверток.
– Бери, пожалуйста, бери! – с неожиданной горячностью восклицает он. – Носи на здоровье, пожалуйста!
– Не обижай его! – торопится предупредить Марина.
– Лина, не обижай! – волнуется Мышка.
– Мы не позволим обижать Малайку, – строго говорит Алина. Динка, упирается головой в Линин бок, сердито толкает ее.
– Лина, не ломайся! – кричит Катя. – Как тебе не стыдно мучить человека?
– Да чего вы шумите-то? Я ему еще и одного слова не сказала... – разворачивая сверток, говорит Лина. Яркий шелк блестит и переливается в ее руках.
– Носи на здоровье, – просит Малайка.
– Да здоровья у меня и без твоего платка хватит, не об этом речь, – нежно и задумчиво отвечает Лина, любуясь шелком. – Только что ж ты мне подарки возишь, Малай Иванович... – мягко и выразительно начинает она. – Что я – жена тебе аль невеста? Али уж глаза у меня такие завидущие, что я на чужое добро польщусь? За что про что подарки мне дарить? – постепенно расходится Лина, глядя на Малайку с уничтожающей насмешкой. – Кто ж это я тебе, по твоему разумению, Малай Иваныч?
– Ну, пошел-поехал! – машет руками Малайка и, оборачиваясь к Марине, отчаянным взглядом призывает ее на помощь.
– Что у тебя, сердца нет, Лина? Я просто удивляюсь тебе! – возмущается Марина.
– Лина, бери платок сейчас же! – топает ногой Динка. – Сейчас же бери! Я делаюсь больной!
– Сичас, сичас... Как же, так и схватила! Да не родился еще тот поп, который татарина с русской девкой обвенчает! И церкву ту еще не построили, где ихняя свадьба стрясется! – гневно кричит Лина, и, сверкнув яркими цветами, платок падает Малайке на грудь. – Не невеста я тебе, бери свой подарок назад, Малай Иваныч! – низко кланяясь, говорит Лина.
– Вот невежа! – сердится Катя. – Хотя бы из вежливости взяла!
– А вежливость эта мне ни к чему, я не барского роду-племени, душой кривить не могу, – вздыхает Лина и, взглянув на убитого горем Малайку, неожиданно ласково говорит: – Пойдемте, Малай Иваныч, на кухню, я вас чайком попою, пирогами угощу. Спрячьте ваш платок и пойдемте.
Малайка поднимает с земли бумагу, аккуратно заворачивает свой платок и покорно следует за Линой.
– Он же может выкреститься, наконец! – с досадой говорит Катя. – Что это за ерунда такая?!
– Конечно, он может выкреститься. Но это не ерунда, а драма... Ведь Лина любит его. Вот что делают с людьми религиозные предрассудки, – грустно отвечает Марина.
А на кухне идет веселое угощение. Малайка что-то рассказывает, Лина хохочет. И провожать его она выходит в новом шелковом платочке.
Глава 39
«Слети к нам, тихий вечер...»
Мягкий свет лампы падает на ступеньки, детям пора спать, но никому не хочется уходить. В обступающей со всех сторон черноте вечера освещенное крыльцо кажется маленьким светлым островком. Катя набрасывает на плечи Марины платок и сама усаживается на верхней ступеньке. Лина, проводив Малайку, тоже устраивается подле девочек. Говорить никому не хочется, воспоминания нарушены...
– «Слети к нам, тихий вечер...» – запевает Марина.
Девочки присоединяются к матери; голос Мышки, серебристый и фальшивый, неуместно взлетает вверх, Лина, подперев рукой щеку, мастерски ведет втору. Катя тоже не может остаться молчаливой: свежий, сильный голос ее сразу укрепляет маленький хор.
«Тебе поем мы песню, вечерняя заря...» – тихо повторяются слова, похожие на вечернюю молитву.
– «Слети к нам, тихий вечер...» – просят взрослые и дети. И никто из них не знает, что этот тихий вечер – последний счастливый вечер на маленькой даче.
Не знает Динка, что завтра она уже не увидит на заборе знакомого елочного флажка; не знает Алина, в какую страшную ночь придется ей выполнять тайное и важное поручение Кости; не знает Мышка, сколько горьких слез прольет она о тех, кого любит...
Не знает Лина, как тяжко испытывает своих верующих пресвятая Богородица; не знает Катя, что не там ищет она свою судьбу, где найдет; и не знает мать, наслаждаясь тихим материнским покоем, что не уберечь ей от горя неокрепшие сердца ее детей и никуда не уйти ей самой от тяжких испытаний...
– «Слети к нам, тихий вечер...» – поют на крыльце, и вечер слетает. А за вечером идет ночь.
Часть II
Глава 1
Полынь-трава
На уроке Никич показывает Динке блестящие угольники и какой-то мудреный певучий замок для ее сундука.
– Вот, сделаем все в лучшем виде! – торжествующе говорит он и, сдвинув на нос очки, внимательно смотрит на девочку. – А ты что как вареная репа нынче? Вроде и не радуешься ничему? – с обидой спрашивает Никич.
– Я сержусь, – быстрым шепотом отвечает ему Динка и показывает глазами на сестер.
Старик машет рукой и отходит к девочкам. Ему обидно. Динка так торопила его с этим сундуком, что большую половину работы сделал он сам, а теперь, когда осталось только приладить крышку, девчонка вдруг остыла, и даже замок со звоном ее не радует. Вон они какие, девчонки! Ни к чему у них нет устойчивого интереса...
Никич не знает, что как-то в разговоре, похвалившись Леньке своим подарком, Динка вдруг услышала обидный смех:
«Куда он мне? Что я, старая бабка, что ли? Деньги копить в нем буду? Нашла что подарить! Мне котелок солдатский да мешок за плечи – вот и все!» – весело заявил Ленька.
«Ну и будешь как нищий!» – огрызнулась Динка.
«Нищим не буду. За чужим куском руку не протяну, не бойся. Что заработаю, то и съем, – хрустнув пальцами, твердо ответил Ленька. – А сундук свой кому другому подари, он мне ни к чему!»
Динка решила подарить его Лине, но работать с тех пор ей совсем расхотелось. А сегодня ее мучили и другие мысли. Обычно после сидения с мамой на крылечке девочки делались очень ласковыми и уступчивыми. Вчера Алина даже поцеловала своих сестренок на ночь, а Динка и Мышка, не зная, чем отплатить за эту ласку, наперерыв предлагали ей свои услуги: одна тащила тазик с водой, другая держала полотенце, пока Алина не отослала их спать со строгим замечанием:
– Я не барыня, и подавать мне ничего не надо. Папа терпеть не мог неженок...
Сестры сразу присмирели и, стараясь никому больше не надоедать своими услугами, отправились спать, излив всю оставшуюся нежность друг на друга. Мышка, присев на корточки, помыла Динке ноги, а Динка отдала ей свою подушку и, уложив сестру на мягкое ложе, разлеглась на своей постели, находя, что ее голове куда просторнее без подушки. Когда пришла мама, Мышка уже спала, а Динка притворилась, что спит. Мама посмотрела на обеих девочек и вышла.
Динка не спала долго; она вспоминала мамин рассказ и легко представила себе скуластое веснушчатое лицо Кулеши. Потом мысли ее остановились на отце, но лицо его, голос и улыбка ускользали из ее памяти, а перед глазами вставала только карточка молодого железнодорожника. Живого, настоящего папу Динка никак не могла вспомнить, и от этого ей стало так обидно и горько, что захотелось плакать. К тому же этим вечером ее разобидела и Алина, сказав, что если бы папа вернулся, то Динка даже не узнала бы его...
А потом еще и Мышка вдруг вспомнила, что когда она переходила улицу с папой, то ей ничего не было страшно, потому что папа держал ее за руку. А она, Динка, всю свою жизнь перебегала улицу под самым носом извозчиков, и никакой папа не держал ее за руку... Конечно, если бы папа вдруг приехал домой, она могла бы и не узнать его... «Кто этот дядя?» – спросила бы она тогда у Мышки. И папа не узнал бы свою дочку. «Что это за девочка?» – спросил бы он у мамы...
Динка долго не спит, и горечь, переполняя ее сердце, ищет виноватого. Но если виновата сама жизнь, то трудно обвинять кого-нибудь из людей – может быть, только дедушку Никича за то, что он отобрал папину карточку и держит ее у себя... Если она, Динка, не будет смотреть на карточку, то действительно может так случиться, как сказала Алина.
Девочка заснула расстроенной и сердитой, утром обида ее окончательно пала на дедушку Никича, и, с трудом дождавшись ухода сестер, она сразу подступила к старику с угрюмым требованием:
– Отдавай папу! Зачем у себя прячешь? Что ты ему, дочка какая, что ли?
От грубого тона ее и неожиданности старик опешил.
– Что ты, что ты... – забормотал он. – Какая дочка? Что тебя укусило нынче?
– Отдавай папу! Ты, верно, хочешь, чтоб я его совсем не узнала никогда? Да? – снова закричала Динка. Из сердитых глаз ее, как бисер, разбрызгивались по лицу быстрые мелкие капельки слез.
– Бог с тобой! – испугался Никич. – Разве я прячу твоего папу?! Я ведь просто так, берегу для памяти. Ведь единственный друг он мне!
– Врешь! – топнула ногой Динка. – Я тебе тоже друг! И мама! И все мы друг тебе! Отдавай без разговоров!
Старик покорно вытащил из-под подушки старенький, потертый бумажник и извлек оттуда карточку.
– Бери, – с горечью сказал он. – Грубиянка ты, а не друг...
Динка схватила карточку и, даже не взглянув на нее, вышла. Потом вернулась.
– Пусть в моем сундучке лежит. Я уносить не буду. Когда хочешь, тогда и смотри, – милостиво сказала она и, положив карточку в свой сундучок, добавила: – Вот там, за палаткой, будет, под трехногим столом, чтоб дождь не намочил.
Никич махнул рукой.
– Где хочешь, – сухо сказал он. Динка вынесла сундучок и поставила его за палаткой, под столом, который Никич все лето собирался починить.
– Вот здесь будет! – крикнула она еще раз. – А то ты спишь иногда, к тебе нельзя, а мне посмотреть захочется...
Старик молчал. Динка вытерла подолом слезы, посидела около сундучка и, так и не взглянув на карточку, ушла.
Никич, услышав ее шаги, покачал головой с обиженным и недоумевающим видом.
«Ну, Саша... горе тебе с ней будет... Не девчонка это, а полынь-трава. Полынь-трава...» – разводя руками, горестно подумал старик.
Глава 2
Флажка нет!
Жаркий полдень сушит на деревьях листья, отяжелевшие от зноя ветки бессильно свешиваются на забор, синими, оранжевыми глазками мелькают в кустах сережки, в глубокие щели между досками видна сбегающая вниз тропинка... Динка внимательно оглядывает угол забора; присев на корточки, шарит в траве... Нет флажка! Может быть, Ленька снова уехал в город продавать рыбу? А может, он просто сидит на пристани и ждет пассажирского парохода, чтобы понести кому-нибудь вещи и заработать немного денег?
Девочка тоскливо слоняется вдоль забора от одного угла к другому, поминутно взглядывая на тропинку, потом она бежит домой узнать, сколько времени, и, в надежде увидеть Ленькин флажок, возвращается назад. Но флажка нет...
«Может быть, приехал из города хозяин баржи и Леньке никак нельзя уйти?» – с тревогой думает Динка. Не побежать ли ей самой на пристань? Но Лина уже накрывает на стол; лучше уйти после обеда, а то ее начнут искать... хотя искать ее сегодня некому. Катя с утра получила какое-то письмо и заперлась в своей комнате; Алина ушла к своей подруге Бебе; Мышка читает... Но лучше все-таки уйти после обеда. Динка бросает взгляд на белеющую за деревьями палатку. Из-за папы она поссорилась с Никичем, а потом даже не взглянула на карточку и ушла. Просто спрятала папу в сундук за палаткой, не хотела смотреть на него и показываться ему с таким злющим, красным лицом. Хорошая дочка, нечего сказать! Такую дочку папа гнал бы от себя за три версты. А если бы он еще слышал, как она разговаривала с Никичем, так и вовсе отказался бы... Динка вспоминает растерянное лицо старика и трясущиеся пальцы, которыми он как-то суетливо вытаскивал карточку из своего старенького бумажника.
«Почему мама не купит ему новый бумажник?» – с раздражением думает она, пытаясь уклониться от тяжелого сознания своей вины перед стариком.
Пойти бы да помириться... Но так, сразу, ничего не бывает. У людей такие длинные обиды, что они растягиваются иногда на целую неделю. Смотря, верно, как обидеть... Уж она-то натопала и накричала не меньше чем на неделю. Давай папу да давай папу! Никич даже испугался сразу – мог бы и умереть на месте.
Динка поднимается на цыпочки и смотрит через забор... Не идет Ленька... Может, он тоже за что-нибудь обиделся на нее и теперь не хочет больше водиться? А если сейчас еще не обиделся, так когда-нибудь обидится, потому что она вспыльчивая... Вот это, конечно, полезный совет – сунуть голову в ведро с водой. Но, во-первых, не будешь же всюду за собой это ведро таскать, а во-вторых, если человек дурак, так все равно он раньше накричит всяких глупостей, а потом уже сунется головой в воду...
Динка мрачно усмехается. Тонула одна такая дура – ну и пусть бы себе тонула! Дур вытаскивать нечего...
С террасы слышен голос Лины. Вот уже и обед!
Динка нехотя идет домой. Алина уже пришла и сидит за столом. Мышка ест и читает. Катя молча разливает всем суп; она такая бледная и невеселая, что никому не хочется разговаривать. Динка ест быстро-быстро, обжигаясь супом, и, еще не закончив его, протягивает свою тарелку за вторым блюдом – ей кажется, что на заборе уже появился флажок и надо торопиться.
– Не жадничай! – говорит ей Алина.
А Катя молчит, и Динка, покончив с едой, беспрепятственно вылезает из-за стола. Издали, сквозь кусты и деревья, ей чудится знакомый флажок.
«Пришел Ленька!» – радуется она.
Но у забора пусто, только в самом углу на столбе прыгает какая-то веселая птичка. Сердце у Динки сжимается тяжелым предчувствием. Ждать больше нечего. И, нырнув в лазейку, она мчится вниз по тропинке.
Глава 3
Тревога
Серое облако медленно проплывает над утесом, бросая тень на большой камень, неподвижны черные ветки засохшего дерева, в душном стоячем воздухе не шелохнется ни один куст...
– Лень! Лень! – громко зовет Динка.
Может, он просто не слышит ее голоса? Может, он всю ночь рыбачил вместе с Федькой и теперь спокойно спит в своей пещере под большим камнем? Но почему же не перекинута доска? Может быть, он втащил ее на утес?
Динка нащупывает под кучей валежника доску... Нет, Леньки здесь нет. Значит, он на барже и не может уйти, потому что приехал хозяин... Хозяин!
Перед Динкой встает страшное бородатое лицо и тяжелый волосатый кулак. «Побил!» – с ужасом догадывается она и, всплеснув руками, бежит к пристани. Колючие кусты загораживают дорогу, бесконечная тропа то падает вниз, то подымается вверх, в памяти мелькают какие-то опасения Леньки, что хозяин вернется и не застанет его на барже... и еще что-то о крупе, которую подъел у хозяина Ленька. Может, за это побил он его? А может, еще не побил, а просто не велит уходить с баржи?
Динка, запыхавшись, останавливается и, раздвинув ветки, ищет глазами баржу. Но отсюда ей видна только пристань, около нее маленький буксирный пароходик, за ним качается на воде длинный плот, какая-то баржа стоит у другой пристани, из Самары идет пароход «Надежда»...
Динка бежит дальше. Вот наконец и спуск. Но где же Ленькина баржа? Отсюда ее было хорошо видно... Неужели она ушла? Ушла, уплыла... А Ленька? Где Ленька? На берегу стоят двое мальчишек. Динка спускается на берег и бесстрашно бежит к ним.
– Трошка, Трошка! – кричит она еще издали. – Где баржа? Вот эта, что была тут... Ленькина? Где она?
Мальчишки, ухмыльнувшись, переглядываются.
– Грузится баржа... Уезжает твой Ленька! – злорадно сообщает девочке Минька. – Тю-тю твой защитник!
Но Динка смотрит на Трошку – она не хочет слушать Миньку, она словно не замечает его рядом.
– Трошка... баржа... ушла? – задыхаясь от волнения, повторяет она.
И Трошка, польщенный ее неожиданным доверием, смягчается:
– Да не ушла еще. Грузится сейчас... Вон буксир стоит. Он ее и возьмет... Плот да ее... Пойдем, покажу.
Он медленно поворачивается и вперевалку идет к причалу, где стоит баржа. Минька, озадаченно поглядывая на товарища, следует за ним.
– А ты что, не знала? – спрашивает девочку Трошка.
Та молча мотает головой и, обгоняя обоих мальчиков, бежит вперед.
Тревога ее сменяется надеждой. Баржа грузится, баржа уходит. Но Ленька не уйдет, Ленька сбежит. Завтра утром они опять будут сидеть на утесе, а баржа с бородатым чудовищем будет плыть все дальше и дальше по Волге... Щеки Динки вспыхивают румянцем, в глазах появляется лукавый огонек. Вот как испугалась она! Бежала, бежала... И даже с Трошкой от страха помирилась!
Динке делается смешно, и, тихонько фыркнув, она поворачивается к мальчикам.
– Гляди! Смеется!.. – удивленно тараща на нее глаза, толкает товарища Минька.
Трошка настороженно морщит лоб и замедляет шаг.
– Трошка, спасибо тебе! Ты добрый, Трошка... Я побегу вперед, ладно? – весело кричит Динка и, махнув рукой, оставляет мальчиков далеко позади.
– То ревет, то смеется... Настоящая Макака... Малахольная! – сплюнув в сторону, говорит Минька.
Трошка не поддерживает товарища и не ускоряет шаг, чтоб догнать девочку, но маленькие быстрые следы на песке невольно ведут его за собой.
Глава 4
Синяя Борода
Баржа действительно грузится. Палуба ее загромождена железными бочками; от причала отъезжают пустые телеги, возчики лениво взмахивают кнутами, мохноногие лошади покрыты мыльной пеной.
Динка осторожно пробирается на причал и, прячась за бочками, ищет глазами Леньку... Около перил толкутся не занятые погрузкой рабочие. Заскорузлые от пота, рваные рубахи едва прикрывают их черные жилистые плечи и выступающие ребра. Почесываясь и сплевывая в воду обсосанные цигарки, они перебрасываются короткими замечаниями, сопровождая их крепкой руганью.
– Троих человек изо всей артели взяли, гады эдакие! Надрываются наши с утра, а мы без дела сидим!
Чистенький приказчик в сером пиджачке и узких ботинках суетливо взбегает по сходням; обмахиваясь картузом, шныряет между бочками.
– Аккуратней, аккуратней, ребятишки! Плотнее одну к другой устанавливайте! – командует он высоким, визгливым голосом.
– На эдакую тяжесть не меньше как десять человек надо бы, а он, гад, купецкие денежки бережет, – сплюнув, говорит худой скуластый парень, провожая недобрым взглядом суетливого приказчика.
– Сговорились, сволочи! – хмуро добавляет другой.
– Ясно, сговорились... Купцу-то небось всю артель в счет поставят, а лишку – себе в карман. Знаем мы это дело, не впервой... Богатеют на нас, проклятые! – мрачно поясняет третий, глядя на товарищей мутными запавшими глазами.
– Надо было нам с бочки договариваться, а так только зря своих ребят мучаем!
– Поди договорись с ими! И так два часа торговались! – обрывает разговор пожилой грузчик. – Заладили в одну душу: других возьмем. Ну, что ты будешь с ими делать?
– Одно слово – кровососы... – добавляя смачное ругательство, говорит скуластый парень.
Трое грузчиков медленно спускаются по сходням и, о чем-то советуясь между собой, останавливаются внизу около бочки.
– Не под силу, видать... Може, еще кого возьмут? – с надеждой говорит пожилой грузчик.
– Глянь, глянь, робя! Хозяин подошел... Морда кирпича просит, сапоги с глянцем, борода, как у павлина хвост... Не нам чета! – с ненавистью говорит один грузчик, указывая товарищам на палубу.
Динка поднимается на цыпочки. По сходням, тяжело ступая, спускается Гордей Лукич. Густая черная борода закрывает половину его лица. Динка со страхом и ненавистью смотрит на бороду хозяина, ей кажется, что именно из-за этой злодейской бороды так страшен всем этот человек.
«Он – Синяя Борода!» – с ужасом догадывается Динка, и по спине ее пробегают мурашки.
– Ну, чего стали? – кричит Гордей Лукич на грузчиков, обтирая голенища своих сапог сложенной вчетверо мокрой веревкой. – Потяжеле грузили, и то ничего, а тут стали... Только время провожаете зря!
– Время, хозяин, и нам дорого. Не об том речь, – переминаясь с ноги на ногу, говорит один из рабочих, кивая головой товарищам.
– В чем дело? – подскакивает к нему приказчик.
– Да, вишь ты, сходни крутые, замучились мы! Бери еще одного человека в помочь! Не одолеть нам никак, – вытирая рукавом пот, объясняет рабочий.
– Бери еще одного человека, хозяин! Вон из нашей артели ребята без дела стоят. Чего жадничаешь?
– С утра животы рвем на ваших бочках! Совесть надо иметь!
– Бери еще двух человек али хоть одного, в крайности! – раздаются голоса грузчиков.
– Куда еще? И так вас трое около одной бочки топчется! – гремит голос Гордея Лукича. – Не будем мы никого брать! Вон мой парнишка поможет... Эй, Ленька!
Динка с беспокойством вытягивает шею и пробирается ближе к сходням. На палубе мелькает голова Леньки. С ведром и тряпкой в руке, он торопится на зов хозяина. Задерганный с утра грубыми окриками, потный, взъерошенный, Ленька кажется таким маленьким и жалким рядом с мощной фигурой Гордея Лукича, что среди грузчиков раздаются смех и язвительные шутки.
– Ты еще воробья найми, хозяин! Воробей, он те живо все бочки перетаскает и денег не спросит!
Читать бесплатно другие книги:
