Динка Осеева Валентина

Глава 28

«Святая криничка»[2]

Хуторские знакомые внесли в Динкину жизнь новые впечатления. У Федорки было много дел по дому. Отец ее служил сторожем в экономии пана, мать работала птичницей. Кроме Федорки, в семье были еще младшие дети. Федорка вместе со старой бабкой нянчилась с ними, поэтому у нее только в воскресенье выдавалось свободное время побегать с Динкой, но, несмотря на это, девочки уже побывали в казенном лесу, побывали и в соседних селах... Дмитро приходил чаще; его интересовало, что делается на хуторе. Усевшись в кустах, он часами смотрел, как Ефим чинит крышу и строит терраску.

– Вот как бы не взяли мы под крыльцом обрез, то ваш Ефим нашел бы его, – говорил Дмитро.

Вечерами то он, то Динка лазали на дуб проверять, лежит ли в дупле обрез.

– Лежит, – шепотом говорила, прыгая на землю, Динка.

– Лежит, – передавал Федорке Дмитро.

– Ну и пусть лежит, – с облегчением говорила Федорка. – Стрельнет, так в дуб...

Она очень боялась обреза. Как-то в воскресенье Федорка собралась в казенный лес под Ирпенью и зашла за Динкой.

– Пойдем с нами! Люди говорят, что в казенном лесу объявилось чудо! Там есть такая криничка, и вот когда нагнешься над ней и посмотришь на дно, то там божья матерь является!

– Да ну? – удивилась Динка. – Откуда же она является?

– Ну, в воде, конечно... Только не все ее видят; который человек очень грешный, тому ничего не видно... Вода и вода. А который безгрешный, тот видит... Вот бабка и посылает меня... Пойдем, может, сподобит нас господь! – перекрестившись, сказала Федорка.

– Пойдем! – равнодушно сказала Динка. – Только меня господь не сподобит, я неверующая!

Девочки пошли. Побегав по казенному лесу, они добрались до «святой кринички», как ее окрестили старухи, и с любопытством заглянули в нее. Криничка была неглубокая. Сквозь чистую прозрачную воду видно было дно. Динка нагнулась первая.

– Ничего тут нет! – засмеялась она.

Федорка, шепча какие-то молитвы и мелко крестясь, заглянула в криничку.

– Ой, мамонька моя! – простонала она. – Не вижу... Ничего не вижу... Не хочет мне божья матерь показаться. За грехи мои не хочет... – Федорка расплакалась. – Ну как я дома скажу, что не сподобил меня господь?

– Да чепуха это! Ничего там нет. Никто и не видит.

– Ох, нет, нет! В прошлое воскресенье сам батюшка в церкви говорил! И две старухи сами видели... Лежит в воде икона божьей матери с младенцем на руках. Безгрешные старухи, они и видели! А я, грешница, ничего не вижу...

Всю дорогу Федорка плакала, а Динка сердилась:

– Враки это все! Никто там ничего не видел!

На следующее воскресенье девочки опять пошли. На этот раз около «святой кринички» собрался народ: матери принесли детей, появились откуда-то батюшка и два монаха...

Люди заглядывали в криничку, били себя кулаком в грудь, плакали горькими, покаянными слезами... Динка, протиснувшись вперед, к своему удивлению, увидела в воде икону божьей матери и, подозвав Федорку, сказала:

– Смотри скорей, а то опять будешь плакать! Вот она, твоя божья матерь!

Федорка глядела, крестилась, радовалась:

– Сподобил господь...

Но на обратном пути ее одолели сомнения:

– А ты, Динка, тоже видела божью матерь?

– Конечно, видела. Это же икона! Ее сами монахи подложили! Вот хитрюги какие! – хохотала Динка.

– Смотри, накажет тебя бог! – пугалась Федорка. – Не насмехайся лучше!

– Да я ни во что это не верю! А вот хочешь, пойдем раным-рано на эту криничку, я прыгну туда и вытащу тебе эту икону? Хочешь?

– Нет, нет! – замахала руками Федорка. – Я боюсь! Накажет нас бог, отнимет руки и ноги! Калеками станем, лучше и не говори мне такого!

– Ну, как хочешь! Только подумай сама, почему же нам одинаковая честь – что тебе, то и мне? Ты верующая, тебе бы божья матерь и показалась, а мне зачем?

– Не знаю... – вздохнула Федорка. – Как я могу знать, что божья матерь об нас думает?

Динка снова захохотала. Федорка обиделась. Утром Динка прибежала к ней мириться.

– Не будем спорить, – сказала она. – Когда-нибудь ты сама узнаешь, что все это неправда.

Федорка узнала через несколько дней. Она прибежала к Динке с неожиданной новостью.

– Чуешь, Динка? – живо сказала она. – На святую криницу зашли какие-то хлопцы с Киева... Кто говорит, студенты... Зашли, заглянули в криницу да и говорят: вот как здесь народ морочат! Один разделся, нырнул в криницу и вытащил икону богоматери... Монах давай шуметь на него, старухи плакать начали, а эти хлопцы только смеются: «Кому вы верите? Попам да монахам?» И теперь все... Не стали люди туда ходить, и я не пойду больше, – закончила Федорка.

– Вот здорово получилось! – рассказывая об этом дома, заключила Динка.

Глава 29

Прощание с летом

Федорка была живая и любознательная девочка, а Динке нужна была слушательница. Усевшись на траву под тремя березками, Федорка могла без конца слушать Динкины истории. В этих историях вымысел был так искусно перемешан с правдой, что Федорка, слушая их, то смеялась, то плакала, то просто, удивляясь, говорила:

– И откуда ты так много знаешь? Как будто уже сто лет живешь на свете!

– А из книг! Я многое знаю из книг, – скромно сознавалась Динка.

– Вот если бы и мне выучиться читать! – сказала один раз Федорка.

Динка попросила маму привезти Федорке букварь и каждый день терпеливо показывала ей буквы. Память у Федорки была редкая, буквы она запоминала сразу.

– Когда я приеду на следующее лето, ты будешь уже читать! – радовалась Динка.

Незаметно шло время. Однажды Федорка пришла на хутор в красном монисто из калины; на голове у нее был венок из желтых осенних листьев.

Динка подняла глаза на три березки и увидела, что листья их тоже пожелтели.

– Федорка! – растерянно сказала она. – Ведь это осень! Уже наступила осень!

Федорка кивнула головой, и веселое круглое личико ее затуманилось.

– Наверно, скоро вам уезжать? – забеспокоилась она.

– Да-да, скоро... – машинально ответила Динка. Словно очнувшись от долгого сна, она вдруг увидела выросшие на полях стога, скошенное жито. Вспомнила песни жнецов.

Все это было уже давно-давно...

– Осень, осень! Значит, уже скоро у Лени экзамены!

Динку вдруг охватило страшное беспокойство, и утром, рано вскочив, она стала собираться в город.

– Мама, я поеду с тобой! Я очень соскучилась по Лене...

– У Лени через три дня экзамены, ты можешь ему помешать! – строго сказала Марина.

– Ни в коем случае не бери ее с собой, мама; она сорвет Лене все занятия, да еще в последние дни! – решительно запротестовала Алина.

– Конечно. Не надо тебе ехать, Диночка... Лене сейчас очень трудно, – вздохнула Мышка.

Но Динка как будто очнулась от долгого сна:

– Не говорите мне ничего, я все равно поеду! Я хочу быть с Леней...

Мать уехала. Сестры пробовали еще уговорить Динку, но она, молча сжав губы, собрала свой баульчик, сбегала попрощаться в экономию к Федорке:

– Вот тебе, Федорка, тетрадки, цветные карандаши... Я, может, еще приеду...

Федорка замигала длинными ресницами, вытерла концом платка круглые, как горошинки, слезы:

– Привыкла я до тебя...

Динка вытащила из кос новые ленты, сунула их Федорке и убежала. С Дмитро попрощалась весело, на ходу.

Видя, что все уговоры бесполезны, сестры тоже начали собираться.

Вечером, вернувшись со службы, Марина спокойно приняла эту новость.

– Ну что ж, ехать так ехать.

Потом она позвала Алину; они ходили по дорожкам, обнявшись, как две сестры, и о чем-то тихо, взволнованно говорили. Не говоря ни слова младшим детям, они допоздна мыли и прибирали хату, заставили Ефима наколоть дров и сложить их у печи.

– Я буду каждый день приезжать сюда, – говорила Марина.

Утром на пригорке Динка нежно гладила и целовала Приму. Они расставались на долгую-долгую зиму... Ефим брал лошадь к себе.

Лето кончилось... Динка шла через лес молча, с опущенной головой.

«Если б только Леня выдержал экзамены, – думала она, – если б только выдержал! Тогда и осень и зима – все было бы хорошо!»

Через час Динка уже нетерпеливо звонила у двери городской квартиры.

– Тише! Не бренчи так! – стоя сзади нее с сумками и баулами, предупреждали сестры. – Они же занимаются!

Но по лестнице раздались быстрые шаги.

– Макака, ты? – обрадовался Леня. Динка без слов повисла у него на шее. – А я думал, вдруг не приедешь, а у меня экзамены... А вот ты и приехала... Теперь не бойся! Я выдержу! – взволнованно говорил Леня, не замечая сестер и матери. – Я при тебе ни за что не провалюсь!

Сестры молчали. Они вдруг поняли, как нужна, как необходима была мальчику в эти трудные дни его Макака.

Мать тоже молчала, с горечью думая про себя: «А мы могли бы не пустить ее...»

Глава 30

«Мой час настал!»

Леня вскочил рано, распахнул окно и тихо, торжественно произнес:

– Мой час настал!

– Наш час... – поднимаясь с кушетки, поправил его Вася. – Твой экзамен – это и мой экзамен! И никогда еще в жизни у меня не было более трудного и ответственного экзамена!

В столовой уже собрались девочки. Покашливая, вышел из своей комнаты Никич. Марина торопливо готовила завтрак.

– Леня, съешь ветчины!

– Нет, лучше два яйца и кофе!

– Обязательно выпей кофе! – наперерыв предлагали и советовали девочки.

– Не закармливайте его и не разнеживайте, он готов к бою! – шутил Вася.

Из спальни вышла Динка; на ней была новая парадная форма с белым передником, в толстых косках пышные белые банты.

«А эта еще куда разоделась?» – хотел сказать Вася, но что-то в лице Динки остановило его. Может быть, от пышности белых бантов, но лицо ее казалось очень бледным, она все время ежилась, как будто ее знобило... Это была Динка, но в то же время какая-то другая, жалкая, оробевшая девочка.

Леня взял с блюдечка стакан кофе, положил в него большой кусок сахара и, кивнув ободряюще головой, протянул его Динке.

Она покорно выпила и встала у двери.

– Диночка! Пусть Леня идет один, а мы с тобой будем ждать его около гимназии, – ласково сказала Марина.

Динка вопросительно взглянула на Леню.

– Конечно, Макака!.. Ты зато самая первая и узнаешь! – сказал Леня.

– Что узнаю? – испуганно спросила Динка.

– Ну, узнаешь, как я отвечал, как выдержал...

На губах Динки появилась слабая, неуверенная улыбка.

– Ну, пошли, Леонид! Пошли! – бодро сказал Вася и, проходя мимо Динки, ласково погладил ее по голове.

За воротами Вася остановился:

– Ну, дальше иди один, а я подожду тебя здесь!

Леня пошел. На углу он оглянулся. Вася Гулливер стоял неподвижно, засунув руки в карманы и подпирая спиной ворота.

Вася думал о доме, который стал ему родным... Как омрачатся, как будут горевать все эти дорогие ему люди, если Леня не выдержит экзамен! Как переживет это сам Леня? Как и чем успокоит их он, Вася? Тем, что снова и снова часами и днями они будут сидеть с Леней над учебниками?.. Нет, этого не должно случиться.

Около мужской гимназии, где на аллее в желтеющей листве каштанов раскрываются колючие гнездышки и из них, как новенькие, отполированные шарики, падают на землю коричневые каштаны, где беззаботные дети набивают ими свои карманы, взволнованно прохаживаются взад и вперед Марина с Динкой. Сегодня у Лени самый важный, последний экзамен...

– Ой, мамочка, мамочка! – шепчет Динка. – Может быть, сейчас его уже вызвали?

Марина тоже волнуется. Вот будет беда, если мальчик провалится. Он так много занимался, так осунулся за последние дни, стал как-то молчаливее, сдержаннее...

А еще месяц назад он шел с ней по улице и, разговаривая об экзаменах, храбрился и только, время от времени тревожно взглядывая на Марину, повторял:

– Вот будет штука, если я провалюсь...

И через несколько шагов опять:

– Вот будет штука...

«Хороша штука...» – грустно усмехаясь, думала Марина и, подбадривая мальчика, говорила:

– Ничего страшного, Леня! Провалишься, так будешь держать в середине зимы.

– Мама... – трогает ее за рукав Динка. – Смотри, уже выходят какие-то гимназисты!

Парадная дверь в мужской гимназии то открывается, то закрывается, а Марина с изнемогающей от волнения Динкой все прохаживаются и прохаживаются мимо... Но вот наконец что-то знакомое...

– Мама! Это он! Лень! Лень! – кричит Динка.

Леня оглядывается по сторонам, прыгает с крыльца и мчится к ним навстречу:

– Я выдержал! Выдержал! Меня приняли! Сам директор сказал!

– Приняли! Приняли! – прыгает Динка. Щеки ее загораются румянцем, и в диком восторге она мчится вперед, чтобы первой сообщить эту радость домашним.

– Вася! – кричит она, завидев около ворот высокую фигуру в студенческой тужурке. – Ох, Вася!..

Она виснет у него на шее, гладит его по лицу и, задыхаясь от волнения, залпом выпаливает три слова:

– Его приняли, Вася!

А Марина, идя рядом с Леней, крепко сжимает его красную, измазанную чернилами руку и радостно смеется.

– Вон идет Вася, – растроганно говорит она и, выпуская руку мальчика, чуть-чуть подталкивает его вперед.

Леня молча останавливается перед Васей, и оба они, улыбаясь, смотрят в глаза друг другу...

– Ну, обнимитесь же! – смеется Марина.

– Мы – мужчины, – говорит Вася, но, притянув к себе Леню, крепко обнимает его.

– Никогда не забуду я этого дня! – говорит Леня.

– Я тоже.

– Спасибо тебе, друг... – шепчет Леня.

– И тебе тоже, – улыбается Вася.

– Пойдемте! Пойдемте! – хватая обоих за руки, кричит Динка и тащит их в дом.

– Подождите! – мечутся по комнате девочки.

Они выстраиваются все трое на пороге с букетами осенних цветов. Мышка, краснея от смущения, отдает свой букет Васе... Так велела ей Алина. Но не все ли равно, кто велел? Вася счастлив, и все счастливы в этот счастливый день в семье Арсеньевых!

– А праздновать будем в первое же воскресенье на хуторе! – говорит Марина.

Она теперь часто после работы уезжает на хутор и возвращается поздно, одна, очень усталая и печальная, Алина, открывая ей дверь, ни о чем не спрашивает.

Глава 31

Ничейный дед

– Какой заплаканный день! – с сожалением говорит Динка, выходя на террасу.

Черные ветки дуба, словно бисером, усеяны дождевыми каплями; последние желтые листы слетают с деревьев и плавают в лужицах у крыльца; земля набухла; неживая, намокшая трава с редкими мелкими ромашками и вылинявшими васильками полегла на лугу...

– «Поздняя осень... Грачи улетели...» – вспоминает Динка.

Теперь даже Марина не может ездить на хутор каждый день: рано наступают сумерки, часто моросит дождь, возвращаться на станцию через лес вечером стало очень трудно. Арсеньевы всей семьей приезжают на хутор в субботу и остаются на воскресенье. Они все еще надеются, что приедет отец... Старшие уже знают это от матери, одной Динке никто ничего не говорит, и она ни о чем не спрашивает, но догадывается. Она слышала, как дядя Лека, уезжая, делал подробный план, как пройти на хутор, ни у кого не спрашивая дорогу. Динка видит, что каждый раз мать, сестры и Леня оставляют около печки сухие дрова, а на столе и в буфете всякую еду. Закрыв дверь на терраску, мама прячет ключ в условленном месте под крыльцом.

В субботу Динка, обгоняя всех, мчится через мокрый лес... В сумерках чудится ей, что на хуторе в одном из окошек горит тоненький огонек.

Но нет, никого нет... Так и раньше, и теперь, в этот раз. Сегодня воскресенье, Динка проснулась раным-рано... Вчера Леня и Вася копали ямки для посадки саженцев черешни, вишни и молоденьких яблонь, в ямках набралась вода, всю ночь по железной крыше мелко и надоедливо стучал дождь. Динка в стареньком пальтишке и намокшей, как мышь, серой шапке с ушами, в стоптанных прошлогодних башмаках бегала вчера с Федоркой по лесу. Собирали поздние грибы, ели горьковатую рябину, аукались... Федорка, обвязанная материнским платком, с босыми, отмытыми и вытертыми мокрой травой ногами, свободно шлепала по лужам. Глядя на нее, Динка тоже сняла свои громоздкие, залепленные грязью башмаки и, почувствовав себя легче, с восторгом бегала по лесу, обнимала березки и, окликая подружку, беспричинно смеялась... До сумерек играли в прятки. Но лес стал такой редкий и прозрачный, что, как ни пряталась Федорка, Динка далеко видела рваный платок, из которого выглядывало круглое розовое лицо притаившейся за деревом Федорки.

Наигравшись, подружки разбежались по домам. Когда Динка вернулась, на хуторе уже зажгли свет.

В воскресенье Федорка была занята, старая бабка тащила ее с собой в церковь.

Динка грустно стояла на террасе и смотрела на хмурое небо.

– Ну, что ты стоишь? Дождя сегодня не будет – выходи, – сказал Леня. – Вон куда тучи ушли, на город!

Динка обрадовалась:

– Значит, мы все деревья посадим сегодня?

– Конечно. Я и под дождем посадил бы, от этого дереву худо не будет. Спасибо Васе, помог мне вчера все ямки вскопать.

– А Вася уже уехал?

– Он рано... Ему на урок надо.

Леня уже давно ходил в гимназию. В новом гимназическом мундирчике, затянутый поясом, в новой фуражке, у которой, по обычаю «бывалых» гимназистов, полагалось примять донышко, Леня был так не похож на себя, что сестры совсем затормошили его.

– Какой ты тоненький стал, высокий... – восхищалась Мышка.

– Настоящий гимназист! – оценила с гордостью Алина.

А Динка запрыгала, схватив Леню за руку:

– Пойдем пройдемся, чтобы все видели, какой ты гимназист!

Леня был счастлив и озабочен. Первые же дни в гимназии показали ему, что знаний и опыта у него все же маловато, что надо с неослабевающим усердием продолжать свои занятия с Васей.

– Чудом вскочил я в пятый класс. Но теперь уж не отступлюсь, я должен до Рождества в первые ученики выйти!

Вася соглашался и, недоумевая, спрашивал:

– Что это за фантазия всей семьей ездить каждую субботу на хутор? Ну, поехали бы мы с тобой раза два, посадили бы, что там надо... Удивляюсь Марине Леонидовне, честное слово, у нее бывают такие же фантазии, как у Динки!

– Так она ж ее мать! – смеялся Леня.

Он ни одной минуты не сомневался в своем друге, но посвятить его в тайну ожидания Арсеньевыми отца все же не мог. «Что зря об этом болтать? Мать захочет – сама скажет, а если молчит, значит, и мне говорить не надо», – решал про себя Леня.

– Да, сегодня денек будет неплохой, – определил он, стоя на террасе и показывая Динке на небо. – Вон, видишь, какой синий уголок уже очистился!

Леня не ошибся. К полудню показалось слепое солнце, а после обеда вдруг потеплело и стало так тихо, что Леня прямо перед терраской разжег костер и на кирпичах поставили варить грибную похлебку. Марина, подкладывая сучки и помешивая половником похлебку, сидела рядом на крылечке. Леня вытащил старую медвежью шкуру, подаренную когда-то дядей Лекой, и расстелил на земле, около огня.

– Вот тут и будем ужинать! – сказала Марина. Темнело, Леня вместе с сестрами сажал деревца.

– Ну, теперь остались последние четыре деревца – три березки и один дубок! Ваши березки и мой дубок! – весело сказал он. – Ну, показывайте, где какую сажать?

– Мама! Где сажать наши березки? – закричала Динка.

– Сажайте у каждой под окном, а у Лени под окном дубок! – распорядилась Марина.

Леня со старшими сестрами пошел рыть ямки.

– Начнем с Алины, – сказал он.

Динка, оставшись одна, выбрала себе самую маленькую березу и, встряхнув ее, стала тщательно осматривать корни.

– Я буду расти, и березка будет расти, – сказала она вслух.

– А что, дивчинка, деревья сажаете? – раздался из кустов чей-то голос.

Динка вздрогнула, прижала к себе березку. Голос... голос... Но из кустов появилась согбенная старческая фигура в наброшенном на плечи домотканом армяке, из-под низко опущенного на лоб соломенного бриля свисали седые волосы и густые длинные усы.

– Сажаем, дедушка, – разочарованно вздохнула Динка.

– А не помочь ли вам, девоньки? – ласково спросил дед. Динка снова внимательно и настороженно оглядела его с ног до головы.

– Нет, дедушка. Спасибо! Мы сами с руками, – улыбнувшись, ответила она и тут же, подумав, что дед, может быть, голоден, спросила: – А ты чей, дедушка?

– Да я ничей, иду издалека, – как-то неопределенно ответил дед, вглядываясь в горящий костер, у которого сидела Марина.

– Подожди тут, дедушка. – Динка положила на землю свою березку и побежала к матери. Марина, склонясь над огнем, мешала грибную похлебку. – Мама! Там один ничейный дед. Можно его позвать?

– Где, где? – взволновалась Марина.

Алина, Мышка и Леня, услышав громкий голос матери, обернулись.

– Сейчас! – крикнула Динка и, боясь, что дед уйдет, бросилась обратно. – Пойдемте, дедушка, пойдемте! Не бойтесь, там моя мама! – весело сказала она старику, хватая его за рукав.

Марина, выпрямившись, стояла над костром, огонь освещал ее тонкую фигуру и заплетенную по-девичьи косу.

– Маму-то я вижу. А вот еще кто у вас? Может, прогонят странника? – надвигая на лоб свою соломенную шляпу, сказал старик.

– Ой, что вы! Там только мои сестры еще и брат. У нас никто не прогонит. Мы не такие... – успокаивала его Динка, между тем как Марина поспешно шла к ним навстречу.

Остановившись в двух шагах, она тихо ахнула, выронила половник.