Вектор атаки Филенко Евгений
– Это легко проверить, вы знаете об этом, мичман? – спросил он. – Допускаю, что у вас есть какие-то дела в Персоналиуме… но упоминать такиеимена без серьезных оснований! Вряд ли это сойдет за шутку.
– Я не шучу, янрирр гранд-капитан.
Чиновник усмехнулся. Ох, уж эти кхэри…
– Я теряю с вами время, – сказал он. – Доложите свою проблему, и покончим с этим.
– Я ищу квартирмейстера Рамиакту.
– Здесь туча квартирмейстеров, мичман. Допускаю, что среди них есть и этот ваш… Рамиакту. Возможно даже, что и не один.
– Мне нужен тот из них, которого гранд-адмирал считает своим доверенным сотрудником.
– При известном напряжении мыслительного аппарата вы могли бы и сами без труда справиться с этой задачкой – отыскать служащего с известной вам фамилией. Но вижу, вы здесь действительно случайный гость…
– Точно так, янрирр гранд-капитан. Случайный. До сей поры…
А мысленно присовокупил: «И впредь не намерен. Хемижнитесь ужмохлой ховятрой, тыргапы чурухазые».
– Мы упростим задачу. – Гранд-капитан поднес наручный коммуникатор к лицу. – Сектор тридцать два, центральная зона, свободного сопровождающего ко мне!
Наверху образовалась небольшая суматошная круговерть. Низший чин (Нунгатау с удовлетворением отметил, что это был мичман, совсем юный, еще розовощекий, но уже подернувшийся легким налетом пыли) завис напротив них, не касаясь ногами пола, поедая глазами гранд-капитана и старательно делая вид, что более здесь никого нет и в помине.
– К вашим услугам, янрирр гранд-капитан!
– Не к моим, – поморщился тот. – Поручаю вашим заботам этого славного боевого унтер-офицера. Проводите его, куда он пожелает, и доложите лично мне об исполнении.
– Слушаюсь, янрирр гранд-капитан!
Мичман Нунгатау и гранд-капитан обменялись короткими салютами. «Все не так плохо, – подумал первый. – Первый колобок блином… но вполне съедобным. Нас, сарконтиров, еще не разучились ценить. Возьмем того же гранд-адмирала…» – «Наконец-то я избавился от этой колючки в сапоге, – подумал другой. – Нужно что-нибудь придумать, чтобы полевое быдло не шлялось где ему заблагорассудится, а не то Административный дивизион рискует превратиться в солдатский бордель. Право, странные у гранд-адмирала возникают фантазии, если он всерьез привлекает к оперативной работе кретинов-кхэри, когда вокруг маются бездельем сотни профессионалов высочайшего класса…»
Мичманы, тертый Полевой Скорпион и мелкий Канцелярский Клоп, обменялись исполненными нескрываемого презрения взглядами.
– Ну, чего?.. – спросили они в унисон.
Хочешь не хочешь, а захохочешь.
Два ржущих унтера в самом сердце Персоналиума – картинка нерядовая, что и говорить.
На них с недовольством оборачивались, что почему-то лишь добавляло веселья.
– Ладно, – сказал Нунгатау, отсмеявшись. – Заткнись, брат, и сделай наконец для меня доброе дело.
– Говори, брат, – сказал Канцелярский Клоп.
– Мне нужен квартирмейстер Рамиакту. Слыхал о таком?
– Никогда, – с охотой ответил Клоп. Завидя помрачневшее чело Нунгатау, он беззаботно добавил: – Это не значит, что его не существует в природе.
Он поискал глазами ближайшее информационное табло – их здесь было великое множество. Нунгатау, закусив губу (мог бы сам догадаться и хотя бы сделать попытку!), заглядывал ему через плечо.
– Так… квартирмейстеры… ка… вэ… Cколько же их развелось! Как ты говоришь? Рамиакту? Ищем… Ра… ми… Рамиагн… Рамиагх… Рами… ак… ту… Есть такой. На твое счастье – один.
– Я даже знаю почему, – проронил Нунгатау пасмурным голосом.
– Почему?
– Он тоже кхэри, как и я.
– А-а… – протянул Клоп с сочувствием. – Сектор сто двадцать девятый, офис двадцать пять. Сам найдешь или?..
– Провожай давай, – буркнул Нунгатау. – Тебе поручили, стало быть – шевели унтами.
– Не будем мы ничем шевелить, – сказал Клоп.
Он толкнул потайную шторку в стене и достал из открывшегося хранилища такой же точно пояс, как и у него самого.
– Умеешь пользоваться?
– Не доводилось…
– Тогда стой и не дергайся.
Сноровисто, стараясь лишний раз не оскорблять случайными касаниями, Клоп приладил пояс на чреслах Нунгатау.
– Тебе придется держать меня за рукав, – предупредил он.
– С этим я справлюсь, – ухмыльнулся Нунгатау, тщательно скрывая смущение.
Он не успел заметить, что произошло, как пол внезапно ушел из-под ног, а все беспредельное пространство Персоналиума прянуло вниз. Сердце запоздало за телом и провалилось в самые пятки.
– Заткнись, брат!
Нунгатау обнаружил прямо перед собой довольную рожу Клопа и понял, что самым постыдным образом только что орал во всю глотку, отчего окончательно пал в глазах сопровождающего и своих собственных. Он захлопнул пасть и подавил желание выразить обуревавшие его сложные эмоции в простых унтерских выражениях. Крыть было нечем, оплошал так оплошал…
Сверху Персоналиум уже не казался таким устрашающе запутанным. Теперь он напоминал аккуратно расчерченную карту, в которой при известном усилии можно было ориентироваться. Тем более что на полу большими цифрами были написаны номера секторов и офисов, стрелками указаны направления, а кое-где можно было прочесть даже наименования служб. В общем, ничего инфернального.
– Нам туда, – сказал Клоп. – Сектор спецопераций… Ого! – И он впервые посмотрел на Полевого Скорпиона с уважением.
– Ты думал, я сюда пирожки явился хавать? – строго спросил Нунгатау.
– Никак нет, мичман, – сказал Клоп, торопливо воздвигая между ними рухнувшую было уставную стену. – Мне и в голову такое не могло прийти.
– То-то же, мичман…
Твердый пол чувствительно ударил по пяткам. Нунгатау по инерции сделал несколько шагов, на ходу избавляясь от пояса. Его внимание целиком было поглощено сдвижной дверью с надписью «Сектор специальных операций. Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту».
– Я могу считать себя свободным, мичман? – услышал он за спиной.
– Да, да, проваливай… И не забудь доложить гранд-капитану, что я тобой доволен.
«Вот урод, – подумал Канцелярский Клоп. – Верно говорят об этих кхэри – они только притворяются людьми, а сами как были дикари, так дикарями и помирают. Хотя…» Размышлять о тернистых карьерных путях, что привели в святая святых Персоналиума – в сектор спецопераций – того же квартирмейстера Рамиакту, он сейчас не имел ни малейшего желания.
Потому он свечкой взмыл под высокие своды, оставив мичмана Нунгатау перед хлипкой полупрозрачной створкой, за которой для того начиналась совершенно новая, неизведанная и непрямая дорога к ослепительнейшей цели.
Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту сидел в своей клетушке, как моллюск в раковине, и выглядел примерно так же. Сгорбленный, иссохший, с темным морщинистым лицом, по которому невозможно было прочесть истинный возраст. Канцелярская пыль лежала на нем громадными пластами. Позади него до самого верху клетушки громоздились кипы розовой бумаги, и на столе перед сизым носом с проломленной, как водится, переносицей, тоже лежал розовый лоскут. Это был действительно сородич-кхэри… но трудно было даже вообразить, в какую же убогую рухлядь способен превратиться свободолюбец и лиходей кхэри, если его запереть в тухлом закутке какого-нибудь Персоналиума.
– М-мм? – спросил квартирмейстер Рамиакту, с явным неудовольствием отрываясь от чтения.
– Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка… – затянул привычную песенку мичман Нунгатау.
– Знаю, – пробурчал Рамиакту. – Слышал. Мне уже доложили.
«Кто же это к тебе с докладом на цырлах заявился, старый ты ушкурт? – подумал мичман со смешанным чувством презрения и жалости. – Уж не лично ли гранд-адмирал Вьюргахихх? Кому ты с высокого камня на грунт упал, чтобы тебе докладывали?..»
Между тем квартирмейстер без особой спешки, но с большим тщанием сложил розовый листок вчетверо, скрепил на углах словно по волшебству возникшей в руке полимерной печатью с голографическим эффектом и так же не спеша препроводил куда-то себе за спину. И только тогда поднял выцветшие рыжие глазенки под кустистыми бровями на переминавшегося с ноги на ногу мичмана Нунгатау.
– А теперь слушай меня, мичпоц, – прохрипел он с задушевной свирепостью.
– Чего слушать-то… – попытался было надерзить тот.
– Чего скажут, то и выслушаешь, мисхазер…
«Ладно, послушаем, – решил про себя мичман. – Время есть, денег не берут… отчего ж не послушать бывалого, мать его ящерица, эхайна?!» Всю жизнь и свои, и чужие голоса втемяшивали ему грубое и обидное правило, почти что закон мироздания: дерьмо есть дерьмо, а кхэри есть кхэри, как родился в грязной, вонючей и темной дыре, так в ней и помрешь, и чем раньше, тем проще будет смерть, и если есть какие-то окольные тропинки из этой смердящей тьмы к свету, то проложены не для тебя, а для кого-то поумнее и пооборотистее… и жил он в полном соответствии с этим законом, потому что так оно спокойнее, да и удобнее, кстати. Нет нужды задавать лишние вопросы ни себе, ни другим. А если и дослужился до мичмана, то не ахти какой это чин, было бы что поплоше – его бы и сунули в пасть, чтобы заткнулся и впредь не рыпался. И кабы этим утром пустили славного мичмана в расход во исполнение распоряжения за номером хрен-да-еще-столько-же, это было бы понятно и нормально, на то и расходный материал, чтобы пускать его в расход, а кхэри всегда были наипервейшим расходным материалом, какой никому и ни при каких стратегиях не жаль. Но все вдруг переменилось, и тропинка к свету внезапно обернулась торной дорогой, да чего там! – рокадой, которая уносила его из-под обстрела невзгод навстречу блистательному будущему. И сейчас он, ерничая и подтрунивая про себя над траченным жизнью квартирмейстером, все же взирал на него сверху вниз с почти сыновней нежностью, как никогда не доводилось ему взирать на собственного отца, которого он по сути и не помнил, и мысль о том, что простой, как домотканый половик на веревке, кхэри все же способен достичь некоторых постов, и не где-нибудь, а в Административном дивизионе ВКР, согревала ему сердце и укрепляла свою собственную, особенную надежду.
Квартирмейстер Рамиакту жестом фокусника извлек неведомо откуда, едва ли не из воздуха, пять одинаковых конвертов – розового, разумеется, цвета, – и метнул их перед носом мичмана.
– Выбирай, – сказал он. – Пять вариантов спецгрупп тебе в подчинение. Выбирай со смыслом, не хапай кого ни попадя…
Нунгатау, не дослушав, вытянул конверт, что оказался к нему ближе прочих.
– Ты чего? – удивился Рамиакту, трудно моргая глазенками.
– Все, я выбрал, – сказал Нунгатау.
– Гопыхнутьсяне опасаешься, мичпоц? – спросил квартирмейстер с иронией. – Хотя бы взгляни в остальные конверты.
– Мне, если честно, плевать, кто там есть…
Однако из приличия развернул все бумаги, что остались на столе, пробежал равнодушным взором.
– Рядовые, сержанты… Зачем мне этот балласт?
– А ты хотел боевых офицеров?! Сам дослужись сначала до офицера-то… Не смотри, что парни в малых чинах, ты и сам еще унтер, я специально подбирал, чтобы тебе с ними проще было. Люди не скажу что опытные, но подготовленные по высшему разряду. Оперативники ВКР, не рыбий хвост. Если до дела дойдет, сам увидишь. Не хочешь изменить решение?
– Не приучен.
– И зря. Командир всегда должен быть готов к разумному маневру, а не переть рогом, как некий степной зверь- нрапамаух. Знаешь, к какой категории относятся те трое, что ты выбрал? «Болтуны»!
Мичман немного подумал.
– А ничего, – сказал он. – Когда болтают, и время легче тянется, и о тайных мыслях проще проведать.
– Может быть, ты и прав. Но учти, «болтуны» наши своими острыми языками и тебе могут иной раз воспрекословить, так что ты уж сразу-то за скерн не хватайся, а трижды подумай. Вот, полюбуйся, какие демоны! Сержант Аунгу, родился на Анаптинувике, полукровка, по отцу – кхэри, по матери – южный арарэйби… и такое бывает, не удивляйся… уж как они там сошлись и ужились, да и ужились ли… так что практически из наших, но в младенчестве был вывезен родителями в метрополию. Образован, остроумен, проверен в деле, по службе характеризуется положительно. Хлопот не доставит, коли привыкнешь к его подначкам. Ефрейтор Бангатахх, местный, чистокровный пеллогри, немногословен, по службе характеризуется нейтрально-положительно… известно, что любит посачковать, но в трудную минуту не подведет… замечались за ним наклонности лезть на рожон в рискованных обстоятельствах. Эти двое давно служат вместе, хотя и не друзья. И еще рядовой Юлфедкерк, полукровка, отец – пеллогри, мать – ксухегри, исполнителен, нетребователен, по службе характеризуется нейтрально-положительно, любит порассуждать на рискованные темы, должно быть, по причине своих религиозных убеждений. Сектант. Как ты относишься к сектантам?
– Если он в заварушке прикроет мне спину, – сказал мичман, – то будь он хоть сам демон-антином Юагрморн…
– Тогда все в порядке, – сказал Рамиакту удовлетворенно. – Ты выбрал, после не жалуйся… И вот еще что, мичман. – Для значительности квартирмейстер сделал долгую паузу. – Сегодня тебе удалось поймать удачу за хвост. Ты уж и сам, верно, понял. Гранд-адмирал наш – эхайн со странностями, и слава о нем идет когда недобрая, когда худая, а когда такая, что оторви да брось. Но если он тебя приметил да приблизил, то все, что посулил, непременно исполнит. Если, конечно, прежде собственноручно не шлепнет из именного скерна… А такое возможно, если ты чем-то огорчишь старину Лысого Вьюрга – отщепенством ли, небрежением ли, неслыханным ли раздолбайством. Вижу тебя в первый, да и в последний, думается, раз, и потому судить не могу, умный ты парень или дурень законченный и как ты с этим единственным своим шансом намерен поступить – распорядиться им к собственному благу и гранд-адмирала удовольствию либо простебать его впустую, в полном сообразии с тем, как о нас, о кхэри, говорят и думают во всем прочем мире. И уж от тебя только зависит, воротишься ли ты в тот навоз, откуда только-только начал кое-как выскребаться, или же поднимешься над собой и над жалкой долей, что у всех таких, как ты, на роду написана. И никто здесь тебе не указчик и не помощник – ни мать, ни отец, ни гранд-адмирал, ни даже все Десять Стихий, вместе взятых. Что смотришь?
– Гляделки есть, вот и смотрю, янрирр квартирмейстер.
– А нечего на меня смотреть. Мне такие шансы ни разу не выпадали. А те, что выпали… распорядился я ими не лучшим образом. Все время думал: зачем рисковать, чего ради? И так все неплохо складывается, не раздет, не разут, накормлен, напоен, в тепле, в хорошем месте… куда еще выше-то лезть? Для чего дергаться? С высоты падать всегда больнее, можно и костей не собрать. Вот и не влез я ни на одну из вершин, что сулила мне фортуна, так и остался в тесной конуре… хоть и теплая, и при хозяине, а все равно конура, иначе не назвать… а мог бы… мог бы…
«Давай, жужжи себе, старый жук, – подумал Нунгатау. – Я-то своего упускать не намерен. И не упущу. И в навоз, как ты говоришь, ни за что не вернусь, но и таким, как ты, зачуханным ушкуртом, никогда не стану».
– Ладно, – промолвил квартирмейстер Р. Н. Рамиакту другим уже, казенным голосом. – Мысли твои начертаны на лице твоем… а вернее сказать, на роже твоей шкодливой. И потому, мичпоц, распахни уши пошире, как некий степной зверь- моммакенх, и приготовься воспринимать инструктаж.
…Едва только мичман удалился, квартирмейстер вызвал офис гранд-адмирала.
– Наш следопыт выбрал команду «болтунов», – сообщил он.
– Неожиданно, – сказал гранд-адмирал. – Курьезно. Я полагал, он захочет командовать бессловесными тварями. В чем я ошибся?
– Собственно, он и не выбирал. Взял первое, что под руку попало.
– Хм… И что это может означать, старина?
– Только одно, янрирр гранд-адмирал. Мичман Нунгатау – звереныш дикий и на дрессировку не податливый. А потому намерен действовать в одиночку, как и привык, и при удобном случае попытается избавиться от нашего присмотра.
В лимбургском стиле
– Как вы себя чувствуете, Винс? – спросил командор Хендрикс.
– Прекрасно, – сказал де Врисс. – С поправкой на реальное положение вещей, разумеется. Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра. И вообще это была импровизация. Мне просто нужно было отвлечь внимание системы наблюдения от моего невольного возгласа.
Де Врисс лежал на койке, вытянувшись, закрыв глаза и сложив руки на животе, старательно изображая из себя немощного. Лицо у него осунулось и было того же цвета, что и застегнутая под горло казенная куртка, щеки запали, так что в больших артистических усилиях нужды не было. Остальные со скорбными лицами стояли у изголовья. Лишь командор, соблюдая такую же кислую физиономию, сидел в единственном кресле. Со стороны мизансцена ни у кого не могла бы вызвать подозрений, благо была многократно отрепетирована. В том, что наблюдение «со стороны» имеет место, сомнений не было очень давно. Беседа шла на лимбургском языке, которым по счастливому стечению обстоятельств владели все члены экипажа «Согдианы», да еще Оберт, хотя последнему пришлось изучить его эмпирическим путем. Эхайнов же всякое применение в обиходе лимбургского и других неофициальных языков Федерации очень раздражало. Поэтому с минуты на минуту следовало ждать появления кого-нибудь из дежурных офицеров, и не в лучшем расположении духа.
– Отель «Тайкунер-Маджестик» и Кристина, – сказал де Врисс. – Моя Кристина. Моя женщина, я рассказывал вам, Дирк, и вам, командор. Такое не может быть случайным совпадением.
– Почему?
– Не та новость, которую стоило бы транслировать по всей Галактике. Таких отелей на каждой планете воз и маленькая тележка. Сюжет шел по линии агентства «Юниверсал Ньюз» – уж не знаю, как сейчас, а в наше время это был информационный монстр, который не разменивается на подобные мелочи.
– Мы же не досмотрели до конца, – сказал командор. – Вдруг в конце сюжета возникла бы какая-то ударная сцена, способная заинтересовать всю человеческую Галактику.
– Я потом досмотрел, – вмешался Оберт. – Ничего там не возникло. Мадам выглядела несколько напряженно и, я бы сказал, озадаченно. Как если бы ее затащили туда против воли.
– Еще бы, – сказал де Врисс. – Мы уже тогда решили, что впредь нас в эту жуткую дыру пряником не заманишь. И встречались в более годных для приятного времяпрепровождения местах. Тот же «Золотой Феникс» или «Конгрив-44»… Нет, воля ваша, это был постановочный сюжет. И предназначался он для нас, а конкретно – для меня. Нам подают какой-то знак.
– Почему именно для вас, Винс? – спросил ван Ронкел. – Чем вы заслужили такую честь?
– Понятия не имею.
– Я думаю, такие сюжеты были раньше, – сказал Оберт. – И адресовались разным пассажирам «Согдианы» – в расчете на то, что хотя бы один дойдет до адресата и будет верно интерпретирован. Они не дошли, потому что были отфильтрованы: в эхайнских спецслужбах нет дураков, как бы нам ни мечталось. Или по той банальной причине, что не попали в пакет информационных перехватов.
– Или не были восприняты адресатом, – добавил командор.
– Будь это не первый случай, – сказал ван Ронкел, – стоило бы говорить о какой-то системе и пытаться сочинять гипотезы. А так это все же, извините мой скептицизм, больше смахивает на случайность. И я не стал бы искусственно возбуждать в себе необоснованный оптимизм…
– Взгляните на меня, – сказал де Врисс. – Я похож на оптимиста?
– Еще вчера, Винс, я ответил бы отрицательно, – осклабился ван Ронкел. – А сейчас просто одно лицо.
– Хорошо, допустим все же, что Винс прав, – сказал командор. – Тогда как мы должны интерпретировать это послание… гм… из потустороннего мира?
– Не знаю, – сказал де Врисс. – Может быть, просто извещают, что не забыли. Простой дежурный звоночек. Или мы все здесь слишком отупели, чтобы прочесть скрытый смысл.
– Дешевый отель, – сказал Оберт. – Подруга одного из членов экипажа. Какие-то тривиальные похвалы гадюшнику, ни в коей мере их не заслуживающему.
– Тогда так, – сказал командор. – «Мы знаем, что условия вашего содержания приемлемы, хотя и далеки от идеальных. Но…»
– Что «но»? – спросил ван Ронкел.
– Не знаю, – проворчал командор. – Должно же быть какое-то «но»!
– На Земле должны понимать, где мы находимся и что с нас наверняка не спускают глаз, – сказал Оберт. – Что вряд ли нам удастся смотреть и бесконечно пересматривать информационные сюжеты, чтобы вылавливать тайные сигналы. Поэтому для нас все должно быть прозрачно с первого раза. И в то же время не будить излишней подозрительности в эхайнах.
– А что, если там были еще сходные сюжеты? – предположил ван Ронкел. – Основное сообщение прошло мимо нас, а сюжет с отелем был просто всплеском несущей частоты… чтобы привлечь внимание.
– Марсианские горки, – сказал командор Хендрикс. – Недоделанные динозавры. Злобная стерва Морра, которая и раньше никому была не нужна, а теперь и того более, ломать себе там шею… Выживший из ума старик Дитрих Гросс, которым впору уже детей пугать. Липовые мегалиты Царицы Савской. Что я еще пропустил?
– Фестиваль «Космовидение-153», – напомнил Оберт.
– Вот именно, – сказал командор. – Песни и пляски диких гуманоидов. Ничего примечательного. Кроме цифры. Раньше я думал, что это год проведения фестиваля. А сейчас обнаруживается, что это вовсе не год, а непонятно что.
– Значит, нам что-то говорят изо дня в день, а мы ни черта не понимаем, – сказал де Врисс досадливо. – Или эхайны просто играют с нами в теорию заговора.
– Я думаю, нужно поговорить с Ниденталем, – решительно заявил Оберт.
– С Ниденталем? – переспросил де Врисс. – Это тот странный тип, который постоянно ухмыляется и теребит свою бороденку?
– Он самый, – сказал Оберт. – Он действительно со странностями… но его странности могут нам помочь.
– Он, кажется, дружен с Руссо?
– Без него ни на шаг. Этакие Кастор и Поллукс… Руссо сам не без странностей, так что эти двое прекрасно дополняют друг друга.
– Все мы не без странностей, – сказал командор. – Кстати, об играх. Дирк, вам не приходило в голову, что Ктелларн проигрывает нарочно?
– Нарочно? – Оберт пожал плечами. – Зачем?! Чтобы таким образом снабжать нас дезинформацией? Во-первых, это никаким образом не похоже на дезинформацию. Особенно идиотские сериалы… Во-вторых, в том нет ни малейшего смысла. Играть в конспирологические игры с нами? Пустая трата времени…
– Вы когда-нибудь видели, как играет кошка? – спросил ван Ронкел.
– Кошки не играют, – усмехнулся Оберт. – Они поддерживают форму.
– Вот-вот, – сказал ван Ронкел.
– Да бросьте, – сказал Оберт. – Знали бы вы, как он переживает свои проигрыши. Вон всю стену мне разбомбил своими кулачищами.
– Эхайны порой бывают весьма артистичны, – сказал командор. – С их эмоциональностью только Шекспира представлять.
Стоявший возле окна ван Ронкел чрезвычайно выразительно откашлялся.
– Понятно, – сказал Оберт по-лимбургски и сразу же перешел на интерлинг: – Отдыхайте, Винс, друг мой, и больше не пугайте так почтенное собрание…
– Подождите, – сказал де Врисс на лимбургском. – Вы не заметили больше ничего странного?
– Просто поясните, что вы имеете в виду, Винс, – проговорил командор. – У нас уже нет времени на иносказания.
– Кристина… Когда мы простились, она была моложе меня на двадцать три года. Ей только-только исполнилось двадцать, а мне, соответственно, сорок три. С учетом того, что сейчас мне сорок восемь, ей должно быть двадцать пять. Но она кажется… старше.
– Действительно, – сказал Оберт. – Доктор Кристина Величко выглядит чрезвычайно привлекательной молодой женщиной лет сорока.
– И ее назвали «мадам», – сказал де Врисс. – Когда мы простились, она была еще мадемуазель…
– Обращение «мадемуазель» было упразднено в начале двадцать первого века, – заметил Оберт назидательно.
– Не знаю, – промолвил де Врисс упрямо. – На Тайкуне к ней все так обращались. В то же время патронессу миссии все величали «мадам», ну так она и была старше нас с Кристиной, вместе взятых…
– Возраст не всегда имеет значение, – сказал командор. – Когда вы простились, Винс, она была еще не «доктор Величко», а юная несмышленая девочка. Возможно, за время твоего отсутствия она заняла ответственный административный пост. И теперь обращение «мадам» приличествует ей по социальному статусу.
– Или вышла замуж, – сказал де Врисс. – Бросьте, меня это не убьет. В конце концов, мы не давали друг дружке обетов верности. Я вижу, что она благополучна, и этого уже достаточно… Хотя все это весьма и весьма странно.
Дверь открылась. На пороге мрачной крепостной башней громоздился капрал Даринуэрн, в обязательном своем легкомысленном берете с помпоном, в неизменной форменной фуфайке, топырившейся на могучих пластах грудных мышц, на сей раз – в форменных же брюках со стрелкой, в высоких начищенных сапогах и с хоксагом в руке.
– Господин первый навигатор, – провозгласил он сердито и, как всем показалось, несколько обиженно. – Досточтимые господа… Вы знаете правила.
– Добрый вечер, господин капрал, – сказал де Врисс. – Мне стало нехорошо, и мои друзья сочли, будто при звуках родной речи я скорее пойду на поправку.
– Возможно, – сказал капрал. – Но я вынужден настаивать, чтобы все без промедления покинули ваш дом и разошлись по своим жилищам. Таковы правила.
– Да, да, – вздохнул командор Хендрикс, поднимаясь из кресла. – Не мы их устанавливаем. Но мы их выполняем… Мы уже уходим, капрал. Вы нас проводите? Спокойной ночи, Винс.
– Отдохните, как полагается, – сказал Оберт. – Посмотрите, наконец, эту успокаивающую дурнину… «Охваченных пламенем». Правда-правда, посмотрите. Я тоже посмотрю – мне интересно, что привлекательного в этом бурлеске находит наша молодежь. – Он засмеялся. – Вдруг там сокрыт некий смысл?
Капрал Даринуэрн молча смотрел поверх голов собравшихся, и лицо его выражало обычную серьезную сосредоточенность, с легким оттенком страдания. Наверняка он мечтал прямо сейчас оказаться где-нибудь в другом месте, среди близких по крови и по духу товарищей, и заняться наконец каким-нибудь стоящим делом.
– Спокойной ночи всем, – промолвил де Врисс.
Дверь закрылась.
Винсент де Врисс лежал на спине – теперь уже без притворства, в том положении, когда боль досаждала меньше всего, – и таращился бессонными глазами в низкий потолок. «Она не дождалась. Женщины… что с них взять? Она была слишком молода и нетерпелива, чтобы ждать столько лет. Я не могу ее судить. В конце концов, каждый из нас на своем месте… еще неизвестно, как бы я повел себя в подобной ситуации. Это сейчас у меня нет иного выбора… только лежать в этой клетке и ждать, ждать… теперь уже совершенно непонятно – чего именно».
Человек из прошлого
Доктор Стеллан Р. Спренгпортен задумчиво потеребил тугой завиток светло-рыжей бороды.
– Нет, не помню, – сказал он. – Сколько, вы говорите, прошло лет? Двадцать? Больше? Ну посудите сами: я был у вас один, а сколько за эти годы у меня было таких, как вы?
– Охотно верю, – сказал Кратов. Тут же уточнил: – В то, что нас было много. И всех нас вы приводили в келью к Харону?
– Кто такой Харон? – нахмурился доктор.
– Как это вы его отрекомендовали мне: очень хороший психомедик. Но очень ленивый.
Стеллан пожевал губами, поглядывая на Кратова снизу вверх. Он по-прежнему выглядел могучим и самоуверенным гномом, хотя заметно прибавилось морщин на лбу и седины в бороде и нарочито неухоженной шевелюре, а любопытства в маленьких серых глазках, наоборот, поубыло.
– Курсант-звездоход, – сказал Стеллан немного печально. – Бросила девушка. Сумерки, самое ненавистное время для медиков. Попытка суицида на обочине автострады… Конечно же, я вас помню. Попытка прикинуться склеротиком была неуклюжа. Но вы очень сильно изменились, друг мой.
– А вы – очень мало, доктор.
– Напомните мне ваше имя.
– Константин Кратов, ксенолог…
– …и, очевидно, преуспевающий. Судя по суровой физиономии цвета застарелой бронзы, вам удалось излечиться от сердечного недуга и покорить не только Галактику, но и множество девичьих сердец.
– Да, Харон мне помог, хотя при первом же удобном случае я избавился от следов его вмешательства в мою память.
– Как вам это удалось? Занятно.
– Долгая история, – сказал Кратов неохотно. – Как-нибудь в другой раз.
– Жаль. Я крайне любознателен… Так что же вам от меня нужно, юноша?
– Расскажите мне про Харона.
– Вы все еще утюжите экзометрию от звезды до звезды?
– Не слишком активно. Ксенология располагает к кабинетным рефлексиям.
– И чем же вас, эксперта по межрасовым взаимодействиям, привлек Харон?
– Что-то мне подсказывает, что он находится в сфере моих профессиональных интересов. Если угодно – интуиция.
– Не смотрите на меня так, я не инопланетный шпион. И не имею намерений уничтожить изнутри экономику Федерации или обрушить нравственные устои развитого гуманизма.
– Я знаю. Вы действовали из лучших побуждений.
– Из каких иных побуждений может действовать медик-педиатр, когда его просят присмотреть за больным ребенком?!
– Больной ребенок – это Харон?
Они сидели друг напротив друга; вся стена за спиной Стеллана увешана была наивными акварельными рисунками, выполненными детской рукой. Несколько навесных полок занимали раритетные старинные книги, и, судя по беспорядку, не моды ради, а натурально для дела. Еще одну полку, аккурат возле правого подлокотника, целиком занимали аляповато раскрашенные глиняные поделки, вроде той, что Стеллан рассеянно вертел в пальцах. Временами его видеобраслет начинал громко и настойчиво жужжать, и тогда Стеллан подносил его к губам и, не отрывая взгляда от собеседника, мягко говорил: «Дорогуша, я занят… у меня встреча чрезвычайной важности». Дверь, а точнее – полупрозрачная перегородка-сёдзи, выглядела слишком легкомысленно, чтобы послужить препятствием для персоны с серьезными намерениями; иногда с той стороны доносились приглушенные голоса и разыгрывалась мистерия театра теней; однако же их уединения никто нарушить не отваживался.
– Итак, – сказал Стеллан. – Эрнст-Кристиан Юнгард – вот настоящее имя человека, который известен нам обоим как Харон. Так он был наречен при рождении. Он действительно выглядел нездоровым, физически неблагополучным ребенком. У него была мать – Фрида Юнгард… вам что-то говорит это имя?
– Ровным счетом ничего.
– Известная в околокультурных кругах художница-авангардистка. Очень любила эпатировать публику: броско одевалась – когда вообще одевалась, ярко гримировалась… как и все авангардисты, которым нелегко привлечь внимание к своему творчеству собственно творчеством. Возможно, любит и по сей день, но я уже не слежу за ее судьбой.
– Она действительно талантлива?
– Легкий налет одаренности, не более. Авангардисты все таковы по определению. Как вы понимаете, она думала о себе иначе, хотя… подозреваю, только Эрни с его феерическими эмпатийными задатками знал о ней всю правду. Фриде попросту было не до него. Он и появился-то на свет помимо ее воли и, кажется, для нее довольно неожиданно. Это была странная беременность.
– Отец, разумеется, неизвестен?
– В окружении Фриды беспорядочные связи были в порядке вещей. Они называли себя «Дети Радуги», были чем-то вроде персистентного богемного сообщества. Кочевали, как цыгане, по странам и континентам… какое-то время вообще обитали на Амрите…
– Не оттуда ли Фрида вернулась с ребенком?
– Угадали, сударь. Только ребенок в ту пору был еще в ее чреве, так что она безусловно его биологическая мать.
– Значит, Харон – ангелид?
– Я слышал, в околонаучных кругах таких необычных детей называют «детьми ангелов»… Но Дети Радуги не рожали детей от ангелов – у них были здоровые, абсолютно нормальные младенцы, с обычными человеческими качествами, от обычных партнеров мужского пола. Харон был иной во всем. Его габитус был необычен, но все же в рамках наших представлений о человеческом теле. Анатомически он отличался гораздо сильнее.
– Когда вы поняли, что он не человек?
– Не сразу, друг мой, не сразу. Все же его произвела на свет человеческая мать… Я думал, что имею дело со сложным набором генетических аномалий. Тератогенез редко, но встречается. Осложняет жизнь – на какое-то время, пока индуцируются реконструктивные процессы, только и всего. Ужасно, знаете ли, не хотелось множить число сущностей сверх необходимого…
– Но затем кое-что произошло.
– Да… Мне был нанесен довольно странный визит. Трое джентльменов в темных одеждах, вечерней порой, в уединенном месте, в парке Трех Фонарей на окраине Гетеборга. Фонарей действительно было три, причем один отчего-то не горел… Признаюсь, я сильно трусил, хотя, казалось бы, чего можно опасаться такому бугаю, как я, да еще в родном городе, на родной планете?!
– Вечерняя пора – чтобы вы не могли разглядеть их своим наметанным глазом?
– Я все равно понял, что это не люди, хотя они очень старались походить на людей и вести себя по-человечески. Знаете, детишки иногда усердно пытаются изображать из себя взрослых – зрелище одновременно комичное и умильное. Но упаси бог смеяться над ребенком в такой момент!.. Вот и я не смеялся. Мне было не до смеха по иной причине – я дрейфил самым похабным образом, а в какой-то момент испытал вполне первобытный страх. Эти люди-нелюди прямо-таки дымились ужасом…
– «Волна страха», – понимающе сказал Кратов.
– Что? А, ну да… ваш ксенологический жаргон, запороговый психологический дискомфорт при прямом контакте с представителем инопланетной расы… – Стеллан поморщился от неприятных воспоминаний. – Между тем разговор шел на очень понятную и близкую мне тему.
– О Хароне?
– Ну разумеется. Мне было сообщено, что маленький Эрни Юнгард – результат неудачного эксперимента по ксеномиксису – межрасовому оплодотворению. Что вряд ли он окажется жизнеспособен и полноценен. Но, сознавая свою вину за это печальное обстоятельство и принимая на себя ответственность за его последствия, некая могущественная внеземная культура просит меня, известного специалиста-педиатра, принять на свои широкие – они так и сказали! – плечи бремя призрения за ребенком, который ни в чем не повинен и потому не должен быть лишен никаких радостей детства. В каковом призрении мне будет оказана любая помощь, какую я только сочту возможным истребовать. Абсолютно все, в чем будут нуждаться младенец и его воспитатель.
Стеллан помолчал, глядя в пространство.
Читать бесплатно другие книги:
