Вектор атаки Филенко Евгений

Бессонница

Сон пришел под утро, он был коротким и мучительным. Все сны коротки по времени, они лишь кажутся продолжительными и богатыми на события, в силу особенностей работы сознания. Но этот был почти мимолетным и вряд ли запомнился бы, кабы не боль под самым сердцем, заставившая немедленно очнуться. И пока Винсент де Врисс нашаривал в утренней полумгле коробочку с пилюлями, сон продолжал неясным призраком парить в его памяти и таять с каждым мгновением…

«Я могу умереть, – подумал де Врисс. – В любой момент. Взять и умереть. И никогда больше не увидеть ее. И вот она явилась в моем сне. Это был знак. О чем? Один господь знает… но никогда не скажет. Может быть, мы скоро увидимся. Или, наоборот, не увидимся никогда. Но почему я так спокоен, словно между этими двумя выходами из одного тупика нет никакой разницы?»

Страдальчески морщась, он сел и какое-то время привыкал к боли, которая никак не отступала. (Болело как раз в том месте, где была рана от эхайнского разрядника. Или как они его называют на своем лязгающем языке – скернкуррон,что переводится как «Глаз Ярости»… а то и просто скерн… да и не разрядник это, если разобраться, а какая-то бесовщина, предназначенная для упромысливания себе подобных… импульсное оружие ожогового воздействия… Под самым сердцем. Взять чуть правее и выше – и он не сидел бы сейчас на своем жестком лежбище, кутаясь в плед и гримасничая, как старый павиан…) Потом поднялся, накинул казенную теплую куртку болотного цвета, просторную, как палатка, замотался в плед и выполз на крыльцо. В сухую душистую прохладу, в неумолчный шорох колосьев на ближнем поле, под серое, с лиловым оттенком предрассветное небо. Низкое, плоское, словно бы нарисованное. Посмотришь на такое – и невольно поверишь, что звезды к нему приколочены и все на одинаковом от тебя расстоянии. Чужое небо. По-прежнему чужое – для него. Но не для всех… в особенности, не для тех, кто провел тут больше половины своей жизни. Не для тех, кто ничего иного попросту не знал и не видел.

«Возможно, я должен что-то сделать. Что-то особенно безумное и важное. До того, как сердце однажды возьмет и остановится. Просто встать и, к вопросу о безумном, пойти напрямик, напролом, через это поле, пока хватит сил. Что там, за полем? То же, что и несколько лет назад, или что-то изменилось? А вдруг ониповерили, что мы смирились с этой спокойной, растительной жизнью и давно сняли все свои заставы… сторожевые башни и защитные поля? – Де Врисс нахмурился и поскреб щетину на горле. – А вдруг мы и вправду смирились, что тогда?»

Память с негодной услужливостью начала было возвращать ему картины тогдашнего унижения… Но он научился ей противостоять. Он ненавидел вспоминать о нелепой и безрассудной попытке побега, и ему, как правило, удавалось это прекратить. Такое было джентльменское соглашение между ним и его памятью. Коль скоро она не сохранила для него уйму нужных или всего лишь приятных воспоминаний, то взамен просто обязана была упрятать подальше в свои сундуки кое-что отвратительное…

А еще Винсент де Врисс ненавидел эти сумеречные часы. За бессонницу, за этих лезущих на волю из самых дальних темниц памяти монстров воспоминаний. А теперь добавилась еще и боль, которая никуда ни на миг не исчезала окончательно, а лишь чуточку глохла с приходом дня, с его незатейливыми заботами, с неспешными разговорами о ерунде, с укоренившимися за долгие годы изоляции ритуалами. Боль, которая теперь дремала в нем постоянно, а под утро совершенно некстати просыпалась и мало-помалу подчиняла его себе.

…Ее звали Кристина. Имя как имя, ничего особенного. И сама она ничем не выделялась из стайки практиканток, что прибыли на Тайкун исполнить рутинный миссионерский долг Федерации перед колонией. Нет, не тусклая мышка, пугающаяся всякой тени, – довольно высокая, с короткими русыми волосами, что казались не стрижеными, а грубо подрубленными чем-то вроде овечьих ножниц. Потом она смеялась над его предположениями насчет овец и поясняла, что теперь многие так носят, стиль такой. А он слушал ее смех, ее голос и не мог понять, как всю свою прежнюю жизнь обходился без нее…

Во сне он, впервые за целую вечность, снова услыхал ее голос.

Она сказала: «Светает, а ты не уходишь».

…Тысячу лет назад, в полутемном номере отеля «Тайкунер-Маджестик» (ничего особенного, никаких изысков, самый минимум удобств, только скоротать какое-то время и наутро следовать по своим делам), Кристина произнесла эту фразу – не спросила, а констатировала, – когда он провел с ней целую ночь и все окончательно для себя решил. Он ждал, что же последует за этой фразой, прогонит она его или позволит остаться… Но Кристина не сказала больше ни слова. Обняла его за шею, уткнулась носом в плечо и продолжила прерванный сон. И он понял, что его определенно не прогоняют…

Де Врисс усмехнулся. «К черту метафизику, – подумал он. – Если я начну в любом сне искать скрытый смысл, то свихнусь прежде, чем умру от боли, что внутри меня. Светает? Ну конечно, ведь уже утро… И я никуда не ухожу. Потому что идти здесь некуда. Ни одна дорога не ведет на свободу».

Он огляделся. Южный ветерок гонял по полю волны, как по озерной глади. По ту сторону поля чернела плотная стена леса. Ни дать ни взять Земля, средняя полоса, исход лета! Только вот запахи совсем чужие, и небо это дурацкое… За лесом – он помнил это вполне отчетливо, как будто вчера там побывал! – стояла ограда в три человеческих роста. Переплетенные трехдюймовые прутья из местного эквивалента стали. Сразу за ней скрытые генераторы вздували невидимый, но абсолютно неодолимый пузырь изолирующего поля. Впрочем, дотуда де Врисс не добрался: его встретили еще на подходах к стене, а поскольку остальных перехватили намного раньше, то все аплодисменты достались ему. И это был уже второй случай – в первый раз, из скерна, ему перепало еще во время захвата «Согдианы», при сколь отчаянной, столь и идиотской попытке оказать активное сопротивление… а возле стены его встретили и чувствительно отходили этими жуткими нейротравмирующими плетками, что прячутся у них в безобидных на вид стеках… было невыносимо больно и невыносимо унизительно… На окраине леса, нелепая и чужеродная посреди этой пасторали, торчала сторожевая башня. На ее вершине светился огонек. Да, все пространство поселка просматривалось вдоль и поперек, и от недреманного ока охраны негде было укрыться. Но башня все же стояла, как и еще три точно такие же по периметру поселка. И на ней денно и нощно обретался живой, вооруженный тяжелым парализатором дальнего боя ( цкунгавашт, он же, из соображений экономии фонетических усилий, цкунг, еще одна бесовщина из того же разряда, что и скерн, и тоже придуманная во вред себе подобным) страж, а то и два. Башни были воздвигнуты после того, как им с ван Ронкелом и Готье удалось вывести из строя систему наблюдения, беспрепятственно пересечь все открытое пространство до леса и добраться до той самой ограды. («Ну доберемся мы туда… неизвестно куда…» – «Заодно и узнаем, что там и как». – «Ну хорошо, допустим, узнали. Дальше-то что?!» – «На месте разберемся. Технари мы или погулять вышли? Найдем пункт связи и подадим сигнал». – «Не хочу никого разочаровывать, но это будет эхайнскийпункт связи». – «Держу пари, эхайны взяли за основу тот же самый прототип с Сигмы Октанта, что и мы…») А наземная система видеомониторинга, как говорят, заменена была на орбитальную.

«Не ведет на свободу… Или все же ведет?»

– Господин первый навигатор!

Де Врисс оторвался от своих размышлений, обернулся на голос.

Капрал Даринуэрн… кто же еще мог назвать его титулом, давно утратившим всякий смысл. Причем совершенно искренне, без тени издевки.

– Доброе утро, янрирр, – сказал де Врисс.

Капрал стоял на углу дома, в круге от прожектора, похлопывая себя стеком по сапогу. Несмотря на прохладу, в одной фуфайке все того же болотного цвета, заношенной, обнажавшей мощные, густо татуированные лапы, в просторных серых штанах неуставного покроя, но при обязательном форменном, с легкомысленным помпоном, берете на выстриженной под бескомпромиссный ноль макушке. Еще двое патрульных топтались в отдалении. Они-то как раз были в полной боевой выкладке, в глухих мимикрирующих накидках, co скернами наперевес. Ночной, изволите видеть, дозор.

– Вы неважно выглядите, господин первый навигатор, – промолвил Даринуэрн на неплохом интерлинге и почти без акцента.

– Пустяки, – ответил де Врисс. – Ноют старые раны.

– Когда рассветет окончательно, – сказал Даринуэрн, – то есть через два часа пятнадцать минут по местному времени, вас посетит доктор.

Все равно возражать было бесполезно. Если капрал сказал, то доктор придет, даже если через два с небольшим часа разверзнутся небеса. Визит доктора – не тема для дискуссии, а пункт в расписании на обозримое будущее.

– Доктор так доктор, – проворчал де Врисс. – Надеюсь, он разбирается в людях.

Даринуэрн, разумеется, иронии не уловил.

– Вы же знаете, – сказал он с укоризной. – У нас здесь один доктор. Доктор Сатнунк. Он разбирается. Даже лучше, чем в эхайнах. Не такие уж вы и… – Он осекся и надолго погрузился в лексический ступор, подбирая нужное слово в своем небогатом словаре чужого языка.

– Хотите сказать – особенные? – усмехнулся де Врисс.

– Да, разумеется, – с облегчением согласился капрал. – Особенные.

Время действовать

Путь лежал через араукариевую аллею, выложенную пористыми плитами, чья пологость с расчетливой случайностью прерывалась ступенями, а границы отмечены были приземистыми мраморными постаментами с изысканным фарфором. Меж грубых смолистых стволов с одной стороны виден был океан – ровная, мертвенная в своей недвижности гладь, больше похожая на свинцовый расплав, с другой – круто уходил кверху гористый склон. А в конце аллеи ждал Президент Департамента оборонных проектов, доктор исторических наук Роберт Вревский. Высокий, худой, с тонкими белыми волосами, с острыми чертами бледного лица, с недобрым взглядом слишком светлых глаз необычного разреза, в ослепительно-белом костюме и белой же кружевной сорочке, он напоминал злого эльфа из средневековой сказки.

– Голиаф, – приветствовал его нарочитым поклоном Эрик Носов.

– Ворон, – ответил тот, кивнув едва заметно. – Доктор Кратов.

– Доктор Вревский…

– Полагаю, мы не станем тратить время на обмен любезностями, – сказал Голиаф. – Перейдем сразу к конкретике. Прошу садиться. Нам понадобится стол?

– Да, – сказал Носов. – Возможно, мне придется развернуть здесь свой видеал.

– Твой заветныйвидеал, – усмехнулся самым краешком рта Вревский. Он едва сдвинул брови, – у него вообще была очень экономная мимика, – и прямо из земли, растолкав палую хвою, вспучился большой белый гриб и обернулся невысоким круглым столом. – Мы здесь потому, что положение дел с заложниками стало совершенно неприемлемым для всех административных институтов Федерации.

– Появились новые сведения? – быстро спросил Кратов.

– Нет, – еле слышно сказал Носов.

Почти все его усилия уходили на то, чтобы не позволить Кратову прочесть его эмоциональный фон. «Применение эхайнским патрулем энергоразрядного оружия… ранения, несовместимые с жизнью…» Обо всем этом надлежало молчать, пока не придет исключающее всякую надежду на благополучный исход подтверждение от Номада.

– Нет. Разве это что-то меняет? – Вревский пожал плечами. – Ситуация и без новых сведений столь же абсурдна, сколь и нетерпима. От нас требуют эффективных действий, причем в кратчайшие сроки. И, собственно говоря, меня удивляет только то, что в такой резкой форме этот вопрос не поднимался намного раньше.

– Похоже, инцидент с Морозовым стал последней каплей в чаше терпения, – проворчал Носов.

– Да, задачу возвращения Морозова и освобождения заложников никто там, – Голиаф указал большим пальцем куда-то себе за спину, – разделять не намерен. Они просто хотят, чтоб граждане Федерации не околачивались по враждебным территориям. И, уж разумеется, речи быть не может о каких-то сроках продолжительнее нескольких месяцев. Нам обещана любая помощь и выдан полный карт-бланш. – Носов недоверчиво хмыкнул, и Голиаф с ядовитой иронией уточнил: – Перспектива силовых акций не обсуждалась.

– Как они там у себя это видят? – спросил Носов. – Без силовых акций?

– Они видят решение двух поставленных перед нами задач так и только так. И мы не имеем права выходить за рамки, которые нам отведены Наблюдательным советом.

– Лично я не представляю… – начал было Эрик.

– Я тоже представляю это довольно слабо, – прервал его Вревский, – но другого выбора у нас нет. Впрочем… в самом крайнем случае… нам было позволено использовать фактор непреодолимой силы.

– Ну хоть что-то…

– Бескровно и строго в пределах разумной целесообразности.

– А кому нужно кровопролитие? – усмехнулся Носов. – Исторически доказанная неэффективность…

Кратов, усмехаясь, произнес:

Голиаф посмотрел на него в некотором смятении, а затем сдержанно осведомился:

– Доктор Кратов, у вас по случаю не образовались какие-то новые дипломатические рычаги воздействия на Черных эхайнов?

– Увы, нет. Но я намерен проверить одну свою давнюю ксенологическую гипотезу… и если она подтвердится, применить на практике.

– Он у нас такой же затейник, как и секретник, – заметил Носов.

– И все же вам придется поделиться со мной своими тайнами, – твердо сказал Голиаф.

– Никакие это не тайны, – сказал Кратов. – С недавних пор меня занимает тема ангелидов. Как вы знаете, это…

– Я знаю, кто такие ангелиды, – перебил его Вревский.

– Так вот: мне показалось, что мы недооцениваем размеры ксеноэкспансии в дела человечества…

– Вы хотели сказать – Федерации?

– Нет, именно человечества. Федерация – всего лишь обозначение общественно-политического устройства нашей цивилизации. Мы развиваем культурную конвергенцию с близкими нам галактическими расами и ничего не имеем против экономической экспансии в приемлемых для нас формах. Но здесь я подразумевал эволюционный, если угодно – антропогенный аспект этой темы.

– Вы уверены, что это имеет какое-то отношение к нашим высокоприоритетным задачам?

– В широком смысле – нет. На настоящий момент тема ангелидов, как я ее понимаю, целиком и полностью относится к компетенции ксенологии. Но за недостатком времени я не собираюсь исследовать ее углубленно… этим я займусь чуть позже, когда двести один человек ступит на поверхность любого из миров Федерации.

– Двести человек и один эхайн, – поправил Носов. – И не факт, что последний… – Он едва не сказал «вернется» и постарался, чтобы пауза, вызванная неточным выбором слова, осталась для Консула незамеченной. – …пожелает вернуться.

– Пусть он прежде сам изложит свои намерения собственной матери, в собственном доме и по достижении возраста самостоятельности! – Кратов начал закипать.

– Не отвлекайтесь, – строго сказал Голиаф. – Что там с вашими ангелидами?

– Да, конечно… Мне кажется, что мы сможем использовать эту покуда весьма расплывчатую тему в узком и совершенно конкретном качестве.

– И каким же образом?

– Кажется, кое-кто только что упомянул матушку юного Морозова, – нервно проговорил Носов.

– Ну, я упомянул, – ответил Кратов. – Что, не следовало?

– Пожалуй, – сказал Носов. – Похоже, мы разбудили лихо.

По аллее легким стремительным шагом на них надвигалась Елена Климова. Не шла, а именно надвигалась. Как стихия, как самый разрушительный ураган. По мере приближения непринужденными жестами она сносила с постаментов все вазы на своем пути.

– Коллекционный фарфор, – слегка задохнувшись от невиданного вандализма, промолвил Вревский трагическим голосом. – Эпоха Мин. Бесценный антиквариат. Вдребезги, все вдребезги…

– Не о том беспокоитесь, коллега, – сказал Кратов. – Сейчас она до нас доберется.

Возвышение мичмана Нунгатау

– Итак, мичман? Я жду.

Пока бедолага кхэри, с которого мигом, как шелуха с переспелого зерна, слетела вся наглость, беззвучно шлепал губами на манер выброшенного на берег осклизлого обитателя вод, гранд-адмирал Вьюргахихх протиснулся между ним и Каннорком к столу и сграбастал розовый конверт.

– Вы намерены отвечать на мой вопрос?

– Д-да, янрирр…

– Ну так самое время начать.

– Ке… келументари – это предание. Миф… Никто не верит, что они существовали. О них рассказывают всякую шрехну… всякий вздор.

– Тогда как вы относитесь к тому, что здесь написано? – Вьюргахихх повертел злосчастным конвертом перед носом мичмана Нунгатау.

– Виноват… Не могу судить… не ознакомлен…

– Ложь, – с наслаждением произнес гранд-адмирал, – есть одно из десяти наитягчайших согрешений, что вверг в наши души демон-антином Юагрморн, с тем чтобы отвратить нас от духосообразности и совершенства Стихии Стихий. Хотя вы как этнический кхэри вправе и не разделять наши религиозные догматы… А уж говорить о лжи перед лицом своего военачальника и вовсе не приходится.

Что ж, гранд-адмирал не был слишком сведущ в этнических нюансах. И не в пример более образованные персоны терялись в предположениях, во что на самом деле верили и чему поклонялись кхэри. Многие сходились на том, что в числе их добродетелей правдолюбие – наипаче в отношении начальства, да еще чуждого исповедания, – не упоминалось. Но в том, что кхэри издавна славились дерзостью и своенравием, разногласий не было. А уж о их упрямстве ходили не только легенды, но и анекдоты. Дерзить в лицо гранд-адмиралу мог бы только безумец с суицидальными наклонностями. Гнуть свое до последнего – только чистокровный кхэри.

– Не могу судить, – повторил мичман и набычился.

– Я облегчу вашу задачу, – сказал гранд-адмирал, хотя на самом деле намерен был облегчить ее в первую очередь себе. – Келументари – не миф. Информация о том, что один из этих выродков некоторое время тому назад вторгся извне в пределы Эхайнора, вызывает мое полное доверие. «Извне», как подразумевается, – из той части обитаемой Галактики, где его пригрели и выпестовали. Кто выпестовал? Наши древние противники. Я почти двадцать лет ждал этого дня. И я к нему готов… Поскольку на меня возложена ответственность за покой и благополучие внутренних миров Черной Руки, я сделаю все, чтобы найти и обезвредить выродка келументари прежде, чем он обрушит в преисподнюю все, что мы с вами любим и охраняем. Что скажете, мичман?

– Верный слуга янрирра… – пробормотал Нунгатау, теряясь в догадках, куда клонит гранд-адмирал.

Каннорк был озадачен и того более, но счел за благо повременить с вопросами. Например, с таким: откуда Вьюргахихх вообще узнал о содержании конверта.

– Я буду откровенен с вами, и скоро вы поймете, отчего, – продолжал гранд-адмирал.

«Кажется, я ужепонял, – подумал Каннорк и вновь облился холодным потом. – Неужели существует еще и приложение три точка четыре?! Я не трус… я эхайн, а значит – прирожденный воин, презрение к смерти у меня в крови… но я не готов умирать сейчас! Особенно так бесславно, будто скот на скотобойне…» На самый короткий миг он вдруг испытал братские чувства к мичману, которого незадолго перед этим с жестоким равнодушием готов был спровадить на ту самую скотобойню, где равнодушно и беспощадно соблюдаются высшие государственные соображения.

– Т’гард Аттамунтиарн, военный атташе Черной Руки в халифате Рагуррааханаш, вернулся в расположение миссии мрачный и одновременно восторженный, – с артистическими интонациями вещал гранд-адмирал, удобно расположившись в единственном кресле. – На расспросы сослуживцев отвечать отказался. Но вечером того же дня, ввиду употребления небывалой для него дозы горячительного, сделался несколько более обычного словоохотлив и сообщил, что во время своего вояжа имел фантастическую встречу с собственной мечтой. От развития темы, впрочем, уклонился. Еще чуть позднее, во время амурного свидания с некой высокородной янтайрн, каковая по счастливому стечению обстоятельств оказалась нашим штатным информатором, обмолвился в том смысле, что видел живого, полного сил и вполне юного на вид келументари из рода Тиллантарн. – Вьюргахихх пересказывал содержимое розового конверта наизусть, хотя продолжал держать его под ладонью даже невскрытым. – Покуда упомянутый информатор составлял послание в мой офис, келументари благополучно достиг пределов Эхайнора и не таясь объявился в космопорте Анаптинувики… Благодарение Стихии Стихий, что наделила крупицей ума капитан-командора, вашего начальника: он верно интерпретировал полученную от компетентных служб космопорта информацию и стал действовать в полном соответствии с особым распоряжением Директора Бюро военно-космической разведки за номером… Впрочем, воображаю, как этот олух потешался над содержанием сего авторитетного документа!

Мичман Нунгатау побагровел. Вероятно, так и обстояло дело, и он в той потехе принимал живейшее участие.

– Так вот, мичман, – сказал гранд-адмирал зловещим шепотом. – В наш безмятежный и радостный мир пришел келументари. Если вам рассказывали милые сказочки о творимых этими выродками чудесах, то сказки эти – ложь. Если вас пугали на сон грядущий страшными историями об их запредельных злодеяниях, то это – ложь. Ибо ничего милого и доброго в келументари изначально нет, а несомое ими зло во сто крат ужаснее всех ночных кошмаров. Келументари молод, полон сил и амбиций. Но я должен остановить его прежде, чем его амбиции обретут реальные очертания, и я его остановлю. А вы, мичман, мне поможете.

– В-верный слуга…

– И когда все закончится нашей победой, я обрету покой, а вы – титул, родовое имя и подлинную честь эхайна. Т’гард Нунгатау – звучит недурно, не так ли?

Мичман закрыл глаза и мечтательно улыбнулся.

– Да, янрирр гранд-адмирал, – промолвил он внезапно выровнявшимся голосом. – Звучит просто потрясающе.

– Значит, мы с вами сработаемся. Верно, вы не знали, что за пределами этого офиса вас ждала расстрельная команда. Ну, это мы так ее называем, на деле же никто стрелять в вас не намеревался, ликвидация имела бы место бесшумно и нечувствительно… Таковы правила. Но я решил, что вы еще способны прекрасно послужить Эхайнору. Цените это и помните, кто подарил вам жизнь. И это не последний из моих подарков, ибо я щедр с теми, кто мне полезен.

Нунгатау совершил трудное глотательное движение. Мысль о том, что у него только что хотели отнять жизнь, но вместо этого вернули обратно – и даже с прибытком! – поразила его своей новизной до самых печенок.

«А я? Что со мной?!» – потерянно гадал контр-адмирал Каннорк, поникший и всеми забытый.

– Что я должен сделать для моего гранд-адмирала? – прорычал мичман Нунгатау, на глазах набирая значительности.

– Возвращайтесь на Анаптинувику. Я дам вам в подчинение своих людей… Найдите мне этого келументари. Ведь вы следопыт? Пройдите по следам от космопорта до его логова. И приведите мне его живым. Невредимым – не требую… Учтите, мичман: вы не единственный, кто займется поисками. Вполне возможно, что его и след простыл с Анаптинувики. Но я на вас надеюсь. Что-то вещует мне, что в этой гонке нужно ставить на новичка. – Гранд-адмирал покопался в нагрудном кармане кителя с искроблещущим шитьем, извлек оттуда плоский керамический медальон на металлической цепи и толкнул его пальцем по столешице в направлении мичмана. – Вот, возьмите, и ежели вознамеритесь утерять, то исключительно сразу после собственной башки. Как это у вас, на кнакабуме… вдогонец по тибрязу.

Нунгатау сграбастал медальон со всевозможным проворством, словно это была его бессмертная душа. «Церрег», личный знак гранд-адмирала, поднимавший любые шлагбаумы и открывавший самые невообразимые врата, и сам – маленькие овальные врата в умопомрачительное будущее.

– Да, янрирр гранд-адмирал. Я не подведу. Вдогонец по тибрязу.

– Еще бы! – усмехнулся Вьюргахихх. – Еще бы вы вякнули что-то иное. Я бы сам вас порвал прямо тут… А теперь отправляйтесь в Административный дивизион, в замок Кебарн. Испытание не для слабодушных натур… ну да вы, я уверен, справитесь. Отыщете в Персоналиуме квартирмейстера Рамиакту – кстати, ваш сородич-кхэри… он введет вас в курс дела и снабдит необходимыми полномочиями. И помните: теперь у вас один хозяин – я. – Выдержав паузу, добавил: – Ах, да: еще Стихия Стихий… но высшими силами вы не настолько востребованы, как о себе мните.

Игры разумов

– Какими предпочтете первую партию? – спросил Дирк Оберт соперника.

– Не знаю, понимаете ли вы это или нет, но ваша манера начинать игру с унижения моего достоинства эхайна и воина… – проворчал капитан Ктелларн, впрочем – без особого раздражения.

– Что мешает вам использовать против меня то же оружие?

– Я не настолько хорошо владею вашим языком, чтобы уметь вывести вас из равновесия. Порой складывается впечатление, что вас вообще ничто в этой жизни не волнует.

– Отчего же… Волнует, и многое. Например, оставили ли вы дома свой скерн и где прячете хоксаг…

Усмехаясь, капитан извлек из-за сапога тонкий черный стек с витой рукоятью и небольшим утолщением на конце.

– Видите, я кладу его на подоконник, – сказал он. – У вас ведь не возникнет вредных иллюзий, будто вы способны им завладеть?

– Я даже не знаю, что потом с ним делать, – пожал плечами Оберт. – Могу пораниться.

– Вы правы, в обращении с этой игрушкой необходим навык. Я знавал офицеров, которые в серьезном подпитии либо по накурке пускали хоксаг в дело и сами же оставались без пальцев или чего поважнее…

Оберт подровнял пешечный строй, щелчком смахнул невидимую пушинку с кельтского крестика на шапочке белого короля.

– Итак, янрирр?

– Белыми, черт возьми!

Усмехаясь, Оберт перевернул доску черными фигурами к себе.

– Ваш ход, капитан.

Ктелларн расстегнул воротник мундира, сдвинул брови, беззвучно пошевелил губами (иногда Оберту думалось, что эхайн относится к игре, как к некому мистическому акту, и перед тем, как двинуть вперед королевскую пешку, молитвой призывает на помощь добрых духов своего народа… хотя Руссо, который лучше других разбирался в эхайнской культуре, утверждал, что в наиболее распространенной мировой религии эхайнов нет ни добрых духов, ни злых, а в качестве божественных сущностей выступают объективированные аллегории Десяти Стихий, и постоянно путался в их перечислении) и принялся, как обычно, разыгрывать испанскую партию.

– Любопытно, почему вы избрали меня для оттачивания своего гроссмейстерского мастерства, – сказал Оберт. – В поселке есть куда более сильные игроки. Тот же Леклерк. Или Руссо. Последний даже участвовал в каких-то региональных чемпионатах.

– Да, я знаю, – ответил Ктелларн. – Леклерк молчит во время игры и все время потеет. Как будто боится одновременно и проиграть, и выиграть. Кому интересен партнер, который только сопит и потеет? А этот ваш Руссо мурлычет под нос какие-то отвратительные песенки и рассказывает несмешные анекдоты. И вдобавок выигрывает. Выигрывает всегда, с предопределенностью смены времени суток. Однажды он играл со мной, стоя спиной к доске и любуясь закатом. И даже когда я, сгорая от стыда, украл с доски одну из его ладей, он все равно выиграл, потому что ему не нужны были две ладьи. Ему вообще не нужна половина фигур, чтобы поставить мне мат. Хорошо, что к нему я приходил без скерна, без хоксага, только что не без штанов… Это было не только унизительно, а и оскорбительно. Любого эхайна за такое бесчинство я давно призвал бы на Суд справедливости и силы и порезал бы на ремни. Или он меня… Но поступать так с вами бессмысленно. Вы не в состоянии защитить свою честь смертью обидчика.

– Вы же знаете: мы не убиваем себе подобных.

– Вы вообще никого не убиваете. Даже животных. Если речь не идет о шахматной игре. Может быть, в играх вы компенсируете свой недостаток агрессии в реальной жизни!

– Разве моя игра так уж агрессивна?

– Ваша – нет. Вы умеете брать верх, не унижая соперника. Насчет Руссо можно поспорить… Нет, я не хочу с ним играть. Кому интересен партнер, который всегда выигрывает?

– Но ведь я тоже всегда выигрываю, – заметил Оберт.

– Потому только, что я недостаточно сильноиграю. А Руссо – потому что он играет слишком сильно. Улавливаете разницу?

– Ну еще бы… Я просто выигрываю. И тем самым оставляю вам надежду. «Питай надежды; испытывай скорее спокойное веселье, чем буйную радость; стремись скорее к разнообразию удовольствий, чем к их излишеству; переживай удивление и восхищение от знакомства с новшествами!..» [4] – вдруг возгласил Оберт с неожиданным воодушевлением. Эхайн смотрел на него с легкой оторопью. – Гм… Руссо… он не выигрывает, а побеждает, потому что он сильнее и будет сильнее во веки веков.

– Вот именно. Какой же эхайн смирится с мыслью о собственной неполноценности? Что станет с его самооценкой?

Несколько минут они молча двигали фигуры по доске.

– Де Врисс болен, и очень серьезно, – сказал Ктелларн. – Мне сказал об этом капрал Даринуэрн. А чуть позже – доктор Сатнунк, который его осматривал.

– Я знаю.

– Как вы можете знать? Вы же почти не выходите из дома.

– И тем не менее…

– Может быть, вы даже знаете, в чем причина его нездоровья?

– Разумеется.

Плохо залеченная рана. На Земле лечат не так, как в Эхайноре. Мы восстанавливаем целостность тканей и покровов с помощью естественной регенерации. А вы только тормозите разрушительные процессы и не слишком умело пытаетесь сращивать края ран. Улавливаете разницу?