Подземка Дашко Дмитрий

Глава 10

Не люблю видеть сны, какими бы хорошими они ни были. После пробуждения всегда остаётся ощущение, будто мозг

всю ночь без продыху решал логические задачи. Голова потом квадратная, туго соображающая, и умные мысли так и

норовят обойти её стороной.

      Хуже всего, когда снятся те, кого уже нет, особенно если это люди, с которыми было связано много хорошего:

близкие, друзья, мимолётные знакомые, вызвавшие сиюминутную, но всё же приязнь. Они говорят со мной, будто живые. Я

слышу их голоса: весёлые или грустные, добрые или не очень, в зависимости от обстоятельств, от того, что связывало

нас в жизни. Редкие встречи обходится без чувства вины: с кем-то не договорил, кого-то не долюбил, ненароком обидел.

Я прошу прощения, спрашиваю, как оно там, и обычно ничего не слышу в ответ. Мёртвые не хотят делиться с нами

тайнами.

      Не верится, что никогда не увижусь с ними наяву, разве что на том свете, где постепенно собирается

замечательная во всех отношениях компания. Становится настолько грустно, что иногда мне не хочется просыпаться. Но

пробуждение неизбежно, оно всегда вырывает меня из мира грёз. Я открываю глаза, делаю судорожный вздох и вновь

оказываюсь в реальности, к которой привык и которую ненавижу всей душой. Можно привыкнуть ко многому, но никто не

обязывал нас любить дерьмо, в которое человечество вляпалось по своей воле.

      Впрочем, нельзя исключать вероятность, что в чём-то тот хиппи-философ прав. Кто-то или что-то жестоко обошлось

с нами сведя таким образом давние счёты. Всё это, однако, из области предположений. Вряд ли существует на свете

человек, который может подтвердить или опровергнуть гипотезу Андрея. Не всё ли равно? Любой расклад ни на йоту не

улучшит условия нашей жизни. Мы прозябаем под землёй. Вымираем или постепенно мутируем в хомо метрополитенуса,

существо, навечно пригвождённое к извилистым рукавам туннелей. Здесь мы найдём свой конец, если наверху не будет

благоприятных перемен. Интуиция подсказывает, что мало кто из нас доживёт до этого славного мига.

      Во снах я вижу два мира: прошлое (оно почему-то рисуется мне в светлых пастельных тонах) и настоящее (тёмное и

страшное). И почему-то не вижу будущего. Наверное, его просто нет. Оно не существует.

      Сегодня мне ничего не привиделось, просто мрак, чернота, в которую я провалился как в бездонный омут и

вынырнул оттуда уже посвежевшим. Вот что значит - дрых без задних ног.

      Разбудили меня без особых церемоний. Сначала лязгнул замок, потом вошли двое, по всем признакам тёртые калачи,

много повидавшие и ещё больше умевшие. Такие в огне не горят и в воде не тонут.

      - Гена, - протянул руку стриженный под ноль парень, обладатель сломанного боксёрского носа, жёсткого как

наждак взгляда и широких плеч.

      Я ощутил, как его кисть прессует мои пальцы. Силушка у Гены была не хуже, чем у былинного богатыря.

      - Слава, - поздоровался второй гость. Он был чуточку пожиже напарника, но вполне мог сделать из меня фарш,

если б захотел. - Будем знакомы.

      Он тоже вознамерился сделать из моей ладони блин, сжав её будто тисками.

      - Саня, - назвался я. - Рад знакомству.

      Гости присели, зажав меня с двух сторон. Они нависали надо мной будто две скалы. Я чувствовал себя утлым

судёнышком, норовящим проскочить между Сциллой и Харибдой.

      - Слышь, Саня. Ты извини, что так вышло. Ашот Амаякович мужик в целом правильный, порядок на станции блюдёт.

Документов при вас нет, кто вы и откуда взялись на самом деле не разберёшь. Может казачки какие засланные от

соседей. У них там свои законы, зоновские, а у нас тут типа демократия, - заговорил Гена. - Вот он и подстраховался.

      - Да ничего, мужики, я не в обиде. Соображаю что к чему, - кивнул я, до конца не понимая, чем вызван интерес к

моей довольно скромной персоне.

      Извиняться у нас обычно не принято, тем более, когда речь заходить об официальных властях, а майор, заславший

нас в изолятор как ни крути глава администрации, то есть первый человек на станции. Во всяком случае, так принято

считать. Если насчёт меня и Лило с Центральной пришли какие-то цэ-у, никто бы не стал стелиться перед нами ковриком.

Выпнули бы в туннель, помахали на прощанье ручкой и всех делов. А тут с утра пораньше явилась целая делегация, и

хоть имена у парней вполне себе заурядные, чувствую я, что гости у меня не из последних. Уж больно независимо

держатся, могут и права покачать, и по морде съездить с одинаковым усердием. Из таких обычно и формируют поисковые

караваны. Предположение подтвердилось почти сразу.

      - Тебе наверху бывать приходилось? - не стал ходить вокруг да около Слава.

      - Скрывать не стану, приходилось и не раз, - подтвердил я.

      - То есть мы в тебе не ошиблись, и ты из поисковиков, - сделал вывод он.

      - А что это у меня на лбу написано? - попытался отшутиться я, но Слава принял меня всерьёз.

      Он кивнул:

      - Написано. Сам понимаешь, рыбак рыбака ... У тебя часики-то какие? - Слава рассмотрел циферблат моего

хронометра и понимающе хмыкнул. - То-то и оно. Правильные у тебя часики, наши. А ты ещё спрашиваешь. У самого такие,

- Он с гордостью продемонстрировал свои. - О том, что ты один из нас мы сразу узнали, когда из каравана вернулись.

Сразу не навестили, уж извини - раны зализывали, зато сегодня с самого утречка нагрянули.

      - И чем же я обязан вашему визиту? - удивился я. - Будь я хоть трижды поисковиком, корпоративного братства у

нас, насколько мне известно, не существует. Все мы сами по себе, в отдельных котлах варимся, одну ложку по кругу не

пускаем. Дружим в пределах каравана, брататься на другие станции не ходим.

      - Всё верно, Саня, но у нас тут серьёзная заварушка случилась, - горестно вздохнул Слава.

      Набрав воздуха побольше, он продолжил:

      - В общем, были мы вчера наверху, и пощипали нас там изрядно. Давненько, я тебе скажу, такого с нами не

случалось, а я в поисковых партиях не первый год. Чудом на базу ушли.

      - А что случилось? - вяло поинтересовался я.

      Чужие проблемы пока меня не касались, хватало и своих, причём с избытком.

      Слава хоть и понял, что если я не зеваю, то скорее из вежливости, тем не менее продолжил рассказ:

      - Представляешь, угораздило нас аккурат на гнездо гарпий нарваться. Те нас тут же срисовали и тогда

началось... Сам понимаешь, они такой трамтарарам подняли, что твари со всего города, наверное, припёрлись. Атас был

полный. Еле-еле вырвались, но с жуткими потерями, почти половина ребят полегла. Теперь у нас недоштат да такой, что

чисто конкретный ахтунг. С новобранцами всегда было туго, ссыт народ в наши ряды записываться. Так что появление на

станции опытного поисковика это прям как выигрыш в лотерее, манна небесная.

      - Невелико счастье, - ухмыльнулся я.

      Слава хлопнул меня по плечу, да так, что едва не устроил мне перелом:

      - Не скажи, Саня, не скажи. Вовремя ты у нас появился, будто нарочно подгадал. Мы с ребятами замучались дырки

в расписании латать, а тут такой подарочек. - Он хохотнул. - Не знаю, каким лешим тебя сюда занесло и знать не хочу.

Я с деловым предложением обращаюсь: иди в наш караван. Пайку положим царскую, девок будешь трахать самых лучших, на

время карантина никаких тебе работ все две недели. Будешь как сыр в масле кататься. Ну, как тебе предложение? - Он

выразительно посмотрел на меня, будто заранее знал мой ответ.

      Я помялся:

      - Ребята, предложение, конечно, ваше заманчивое, но не всё так просто. Меня ж вроде по поручению направили. Я

должен на Центральную девушку, что со мной сейчас заперта, доставить. Иначе проблем будет - мало не покажется. А вот

на обратном пути, так и быть, покумекаю. Меня на Двадцатке ничего вроде не держит, да и не держало никогда.

      - Подожди, так ты с Двадцатки что ли? - вдруг насупился Гена.

      - Ну да, - кивнул я. - А вам что, не говорили?

      Гена отрицательно мотнул головой:

      - Ни словечка. Знаешь, Саня, это в корне меняет всё дело. У нас к парням с Двадцатки старые счёты. Они нас не

так давно в хороший оборот взяли, когда мы по ошибке на территорию их попастись приехали. Перестрелка была, что в

гангстерском боевике. Я сам едва пулю не словил, спасибо корешу, - он взглянул на напарника, - вытащил из заварушки.

Ясен перец, такое не забывается никогда и ещё дольше. Я вашим глотки грызть готов хотя бы за то, что они Петруху

Мосольцева тогда завалили. Может ты, Саня, из числа тех парней, что тогда по нам из 'калашей' садил?

      - Всё возможно, Гена, - не стал отпираться я. - Расклад рядовой: вы занимались браконьерством, мы вас осадили.

Нормальная штатная ситуация.

      - Штатная?! - вспыхнул собеседник. - Ваши палить начали без всякого предупреждения. Сразу огонь на поражение

открыли. Меня после этого такая злость взяла, веришь: хотел к вам пробраться и всю Двадцатку гранатами закидать.

      - Ты псих, Гена? - тихо спросил я.

      - Что?! - глаза поисковика вдруг налились бешенством. - Встань, падла!

      - Я тебе не падла, - спокойно сказал я, но, на всякий случай поднялся. - Выбирай выражения.

      Мы встали напротив друг друга.

      - Повтори, что ты сказал, - потребовал он.

      - Я думаю, что ты перенервничал. Успокойся, переведи дух, - попросил я.

      Связываться с человеком находящемся в маловменяемом состоянии опасно. К тому же к нему в любой момент мог

присоединиться напарник. Не было никаких сомнений, чью сторону займёт Вячеслав в разгорающемся конфликте. Вдвоём они

сделают из меня отбивную, даже не вспотев.

      Похоже, и Слава дал волю эмоциям. Его кулак едва не свернул мне челюсть на сторону. Голова мотнулась, в ушах

зазвенело. Я сплюнул сгусток крови на пол, прохрипел:

      - Ну, спасибо тебе, Гена, - и, отскочив, хорошенько врезал ногой ему в солнечное сплетение.

      Будь у поисковика хоть супернакачанный пресс Шварценеггера, ему всё равно не удалось бы смягчить последствия.

Гена хекнул и сложился пополам. Его сразу вырвало желчью.

      - Слава, - прохрипел он и забылся.

      - Ах ты, гад! - Не удержался второй, но я уловил нужный момент и угостил Славу встречным, который угодил

прямиком в не раз и не два сломанный нос.

      Поисковик хрюкнул и свалился рядом с согнувшимся пружиной напарником. Вот уж не ожидал от себя такой прыти.

Обычно я добрый и пушистый, если против шерсти не гладят. А тут прямо как озверином обожрался. Если такая пьянка

пойдёт и дальше, выведу из строя все уцелевшие караваны станции.

      Так себе перспективы. Мне же ещё возвращаться надо. Здесь не грохнут, так на следующей приголубят. Дружки

убитых уголовников почти наверняка озаботятся приготовить алаверды.

      Сделав нужные выводы, я решил не доставлять недоброжелателям удовольствия поквитаться со мной и попытался

удрать из изолятора, благо дверь оставалась открытой. Вытащу Лило и бочком-бочком в сторону туннеля, там, глядишь,

что-нибудь и придумаем. Не мытьём так катаньем преодолеем посты, добежим до соседей. Может они более вменяемые.

      Но судьба как это часто бывает, посмеялась над моими планами. В изолятор ввалилась куча вооружённых до зубов

людей, они быстро оценили ситуацию и, догадавшись, с какой такой стати на полу валяются двое поисковиков, приняли

необходимые меры.

      Чтобы отправить меня на боковую, понадобилось всего лишь почти неуловимое движение прикладом. Всё что я успел

увидеть перед тем, как провалился в абсолютную темноту, это разъярённые лица аборигенов. Большой популярностью мне

здесь теперь не пользоваться. Это факт. Самый фактический из мне известных.

      Сколько я провалялся без сознания, сказать сложно. Не догадался перед тем, как закатить глазки хотя бы мельком

посмотреть на циферблат. Старею, наверное.

      А очнулся я оттого, что беззубая толстуха, очевидно убиравшая в изоляторе, окатила меня ведром холодной как

сердце Снежной Королевы воды. Будь эта мегера в одиночестве, я бы быстро объяснил ей, что и почём, но она явилась в

компании сразу двух дуболомов, тупых вроде сибирского валенка, но очень и очень сильных.

      - Хорош валяться, браток, - попросил один из них. - Видишь, женщина пришла: подметёт тут, полы помоет. Уважь

чужой труд, браток.

      - Да без проблем, - сказал я поднявшись. - Могу даже выйти.

      Башка гудела как церковный колокол. Глаза так и норовили собраться в кучу. Но вроде не подташнивало, так что

есть надежда, что до сотрясения мозга не дошло. Ну, хоть какие-то положительные моменты на сегодня. Куча минусов в

итоге даст хоть слабенький, но всё же плюсик.

      - Выйти?! - усмехнулся всё тот же дуболом. - Слышь, ты ваще, даёшь!

      Его напарник пока помалкивал, судя по виду его могли и не обучать человеческой речи. Зачем говорить с

такими-то кулаками!

      - Ага, выйти, воздухом свободы подышать, - пояснил я.

      - Ничё, скоро надышишься, - заверили меня. - У нас ваньку валять не принято.

      - Я есть хочу: у меня с утра маковой росинки во рту не было, - предупредил я.

      - Здесь закон простой: кто не работает, тот не ест. Ты, браток, ещё пальцем об палец не ударил, а о жратве

спрашиваешь. Нехорошо это.

      - Разве? Голодом морить - вот что нехорошо, - заметил я.

      - Не боись, будет тебе хавчик. Мы собственно за тем и пришли. Пошли с нами, пайку будешь свою зарабатывать.

      - Это типа общественных работ что ли, - догадался я.

      - Вроде того. Ты вроде мужик не слабый, так что горбом поработаешь. Помахаешь киркой маненько, зато потом

будешь хавать с полным на то основанием. Когда еда заслужена, она в два раза вкусней кажется.

      - Э, мы так не договаривались, - произнёс я. - Нашли дешёвую рабочую силу! Мне вообще-то на Центральную надо,

и чем быстрее, тем лучше, а я и без того у вас застрял. Может ну их, к такой-то матери эти работы?

       - Ты не рассуждай, давай, топай, - предупредительно рыкнул разговорчивый дуболом.

      - А как же... - я оглянулся в сторону женской половины.

      Дуболомы разом хмыкнули.

      - За девку не переживай, ей тоже применение найдётся.

      - О'кей, парни, - вздохнул я. - Только предупреждаю заранее: яйца берегите. Без них плохо будет.

      - Ты бы о своих лучше заботился. Есть у нас двое, которые с удовольствием тебе их отрежут, - сказал дуболом,

намекая на Гену со Славой.

      С десяток работяг согнали к небольшому ответвлению основного туннеля. Мужики были невыспавшимися, злыми.

Громко матерились, насылая проклятия на начальство, жадно докуривали чинарики или украшали плевками стены.

      - Привет стахановцам! - поприветствовал я собравшийся трудовой люд.

      Внимания на меня не обратили. Я сообразил, что народ тут подобрался сплошь и рядом из провинившихся обитателей

станции. Штрафники. Видимо Ашот Амаякович верил в исправительную силу труда, хотя подавляющее большинство морально

'горбатых' исправят разве что могила да лопата по хребтине. О последнем способе я упомянул не спроста, ибо трудовое

перевоспитание началось с раздачи шанцевого инструмента. Штрафникам выдали кирки и совковые лопаты, а меня, как

самого представительного и крепкого поставили в пару с лопоухим и не сильно хлипким мужиком таскать носилки.

      Был ли тут какой-то инженерный замысел или начальство всего лишь хотело направить энергию штрафников в мирное

русло, но вкалывать нам пришлось и впрямь ударными темпами. Я попытался филонить (кому охота забесплатно

надрываться?), но быстро получил чувствительный укол штык-ножом примкнутым к автомату. Охранники глаз с нас не

спускали, расслабляться не позволяли, и, кажется, нам предстояло работать 'отсюда и навсегда'.

      Похоже, я мог застрять тут до конца моих дней.

Глава 11

Жаль, что работа не волк, и в лес не убежит, а то б и в самом деле послал бы её куда подальше. Часа за три

утомительной пахоты я так навкалывался, что с трудом волочил ноги. Тяжеленные носилки оттягивали руки, дико болела

спина, голова начинала кружиться.

      В этот момент охранники объявили перекур и раздали по банке тушенки на троих.

      - Жрите, братцы кролики, и отдыхайте. Через сорок минут продолжим.

      Работяги увлечённо заскребли ложками, передавали банки по кругу. Я был последним в нашей троице и не удивился,

когда обнаружил, что мои товарищи по несчастью практически ничего мне не оставили. Похоже, здесь каждый сам за себя.

      - Благодарю за щедрое угощение, - с укоризной произнёс я, но меня не слушали.

      Никому моя личность не была интересна. Я даже удивился. Обычно новый человек всегда был окружён повышенным

вниманием на любой станции. Все норовили расспросить его, узнать новости, сплетни, может, услышать что о

потерявшихся родственниках. Но аборигенам было не до меня. То ли народ подобрался равнодушный, то ли других забот