Ленин Волкогонов Дмитрий

Открытие марксизма

Чем пленил Владимира Ульянова марксизм? Почему чтение широкого спектра различной экономической, философской и социологической литературы в конце концов задержало его взгляд и мысль именно на марксистской литературе? Здесь могут быть разные объяснения. Но, по моему мнению, сильный интеллект молодого Ульянова, располагающий уже весьма богатой научной информацией, искал одну, универсальную, все объясняющую схему человеческого бытия. И вот где-то накануне 1889 года (тогда семья жила в Казани) в его руки попал первый том «Капитала» К. Маркса.

Можно представить, какое впечатление на вчерашнего недоучившегося студента с завышенными ожиданиями произвел этот труд своими цельностью и основательностью. Для Ульянова это могло быть озарением. Я не касаюсь исторической «проверки» марксизма и его «безгрешности'', а говорю лишь о масштабах охвата этим учением бытия. Гегель однажды проницательно заметил, что „даль несет притягательный интерес…“53. Для молодого человека с радикальным мироощущением исторические дали и перспективы завораживали воображение, подводили, казалось, вплотную к решению вечных и „проклятых“ вопросов справедливости, свободы, равенства, ликвидации гнета и эксплуатации. Здесь самое время сказать, кто приобщил Ульянова к марксистской литературе.

Когда Владимира Ульянова исключили из университета, в Казани среди части интеллигенции был известен Николай Федосеев, очень молодой марксист, с высокой эрудицией, убежденностью, смелыми суждениями. Ульянову довелось с Н. Е. Федосеевым встречаться только раз, почти десять лет спустя, когда оба направлялись в сибирскую ссылку.

Ю. О. Мартов вспоминал, что эта встреча произошла в Красноярске. Выходя из тюрьмы для следования к местам ссыльного поселения, писал позже Мартов, мы „не забрали своих пожитков, а на следующий день явились за ними в тюремный цейхгауз с телегой, которую, кроме возчика, сопровождал Ульянов в качестве… якобы хозяина телеги. Одетая в шубу купецкая фигура Ульянова показалась часовым подходящей для извозопромышленника, и они нас пропустили. В цейхгаузе же мы потребовали у надзирателя вызова Федосеева, как „старосты“ политиков, для сдачи нашего имущества. Таким образом, пока мы извлекали и нагружали свое добро, Ульянов и Федосеев могли беседовать…“54

Но мы забежали вперед. Ленин обязан Н. Е. Федосееву непосредственным приобщением к марксизму тем, что последний свою работу по революционному просвещению будущих социал-демократов начал с составления подробных списков-программ: что читать и на что обратить особое внимание. Н. В. Валентинов на основании ряда достоверных источников сообщает, что Ленин в беседе с Горьким во время их встречи на Капри в 1908 году об указателе Федосеева, попавшем в его руки, отозвался с величайшей похвалой. „Лучшего пособия в то время никто бы не составил“. Валентинов утверждает, и не без оснований, что работа Федосеева „открыла Ленину путь к марксизму“55.

Ленин не часто отзывался о ком-либо с похвалой, тем более многократно. Н. Е. Федосеев оказался тем человеком, который помог Ульянову сориентироваться в дебрях политической литературы. Подробный, аннотированный „каталог“ Федосеева канализировал интеллектуальные интересы Ульянова как раз в том направлении, к чему было готово сильное мышление молодого человека. Не случайно первой заметной работой Ульянова стал его реферат „Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни“, более похожий на развернутую рецензию книги В. Е. Постникова „Южнорусское хозяйство“56. Реферат несет печать гимназического подражания Марксову анализу. Работа содержит весьма мало собственных идей, и не случайно „Русская мысль“, куда Ульянов направил свой первый крупный труд, без колебаний его отвергла. Более удачна большая статья-реферат „По поводу так называемого вопроса о рынках“. Ульянов уже прямо противопоставляет „народническое и марксистское представление“ о развитии капитализма в России, по сути, подходя к вопросу: как вместо „критически мыслящей личности“ выдвигается „класс“ и безличная историческая необходимость. Общественного резонанса реферат совсем не имел, ибо был не опубликован, а лишь зачитан на собрании студентов-марксистов в Петербурге осенью 1893 года. Ульянову польстило, что студенты-технологи С. И. Радченко, В. В. Старков, А. К. Запорожец, Г. М. Кржижановский, А. А. Ванеев, Л. Б. Красин и другие весьма похвально отнеслись к его сообщению.

Ленин продолжал работать в направлении федосеевских советов, хотя скоро вышел далеко за рамки казанского каталога. Судя как по ранним, так и по ряду поздних работ, в марксизме его пленили две главные идеи: о классах и классовой борьбе и диктатуре пролетариата. Можно сказать, что никто из теоретиков марксизма так не „развил“ эти идеи, как Ульянов (Ленин). Хотя Маркс почти ничего и не говорил о диктатуре пролетариата. Ленин не ограничивается многочисленными комментариями и пересказываниями сути этих феноменов, данных Марксом и Энгельсом, но и сам формулирует „классические“ определения. Обращаясь в одной из работ к деревенской бедноте, Ульянов вопрошает: „Что такое классовая борьба?“ и отвечает: „Это — борьба одной части народа против другой, борьба массы бесправных, угнетенных и трудящихся против привилегированных, угнетателей и тунеядцев, борьба наемных рабочих или пролетариев против собственников или буржуазии“57.

Вероятно, Ленин, как и тысячи мыслителей, революционеров, бунтарей до него, попадает в историческую ловушку. Кажется, все просто: отобрать у собственников то, чего нет у обездоленных, разделить все „справедливо“ и… жизнь пойдет по-другому. Вечный мираж! В одной из ранних своих статей „Класс и человек“ Николай Бердяев проницательно заметил: „Классовая борьба — первородный грех человеческих обществ“. Великий русский мыслитель рассуждает: „Много раз в истории восставали народные низы, пытаясь смести все иерархические и качественные различия в обществе и установить механическое равенство… Но класс есть количество. Человек же есть качество. Классовая борьба, возведенная в „идею“, закрыла качественный образ человека… Так идея класса убивает идею человека. Это убийство теоретически совершается в марксизме…“58. Он еще не знает, что убийство, массовое, беспощадное, будет совершаться не только теоретически…

Будучи жрецом классовой магии и диктатуры одного класса над другим, Ульянов, естественно, свое восприятие марксизма не мог осуществить иначе как в борьбе с романтизмом народничества. В одной из своих ранних работ „От какого наследства мы отказываемся“ Ульянов справедливо критикует народников за их неприятие капитализма в России и идеализацию крестьянской общины59. В критике Н. К. Михайловского — виднейшего теоретика либерального народничества голос Ульянова уже приобретает оттенки, которые скоро станут характерными и определяющими: „вздор“, „клевета“, „пустяковинная выходка“. Безапелляционность тона „защитника“ марксизма часто подменяет аргументы. Во многих работах Ульянов, доказывая, обосновывая, подтверждая „необходимость“ диктатуры пролетариата, не пытается задуматься над элементарным вопросом: разве совместима справедливость (а марксизм лелеет эту главную идею!) с диктатурой? По какому праву один класс безоговорочно командует другим? Можно ли с помощью диктатуры достичь приоритета главной ценности — свободы? Союз рабочего класса и крестьянства при диктатуре пролетариата просто бессмыслица… Само по себе равенство прав и обязанностей — хорошая идея. Но пользуются этими правами и исполняют свои обязанности люди по-разному.

Но эти вопросы не волнуют молодого Ульянова. Марксизм с самого начала принят им окончательно и бесповоротно. Соглашаясь с действительно научной основой анализа экономи-ческого базиса общества, Ульянов ни разу не подверг сомнению социально-политическую концепцию марксизма, основанную в конечном счете на насилии, ставке на силовое разрешение любых противоречий в интересах одного класса. Встретившись и приняв марксизм, молодой социал-демократ не засомневался в исторической порочности и ограниченности силовой методологии созидания нового общества. Не случайно, что, когда он станет вождем, в руках которого будет сосредоточена вся полнота власти, предметом его постоянной и особой заботы станут ЧК, ГПУ, другие карательные органы диктатуры пролетариата.

Знакомясь с протоколами Политбюро ЦК РКП(б), в заседаниях которого принимал участие В. И. Ульянов (Ленин) после октябрьского переворота, с горечью убеждаешься: нет почти ни одного совещания этого органа, где бы не рассматривались меры по ужесточению диктатуры пролетариата, а фактически диктатуры партии, расширению полномочий карательных органов, узаконению террора, проявлению особой заботы о сотрудниках этой новой касты неприкасаемых, о классовой „чистоте“ ее рядов и т. д.

Так, на заседании Политбюро 14 мая 1921 года при активной поддержке Ленина было принято решение о расширении прав ВЧК „в отношении применения высшей меры наказания“60. По инициативе главного марксиста в России то же Политбюро в январе 1922 года делает дополнительный шаг в укреплении карательной функции диктатуры и обеспечения „классовой линии“ в обществе путем образования Государственного политического управления (ГПУ). Главная задача — борьба с контрреволюцией с использованием широчайшего набора средств физического и духовного насилия. Не забыли и о судах: „В состав суда вводить лиц, выдвигаемых ВЧК“61, узаконивая тем самым беззаконие.

А как должны действовать органы диктатуры (а ведь это главное звено в доктрине марксизма!), Ленин не раз демонстрировал сам. Когда пришла шифровка о том, что пленен барон Унгерн, один из руководителей белогвардейских отрядов в Забайкалье, Ленин в августе 1921 года лично сам внес на рассмотрение Политбюро (фактически высшего органа „пролетарской диктатуры“) вопрос „О предании суду Унгерна“. Естественно, возражений не было; ведь рядом с ним сидели такие же якобинцы, как и он сам: Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин и Молотов. Обсуждения тоже не было, ведь все с самого начала было и так ясно. Ленину лишь осталось продиктовать постановление Политбюро как высшего партийного трибунала: „Добиться солидности обвинения, и если доказанность полнейшая, в чем не приходится сомневаться, то устроить публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять“62.

В этой фразе в форме ужасного гротеска виден конечный смысл формул „неизбежности классовой борьбы“ и „очищающей роли диктатуры пролетариата“. В „полнейшей доказанности“, конечно, „не приходится сомневаться“, а посему суд „провести с максимальной скоростью“. Но зачем суд, если уже приговор Политбюро вынесен: „расстрелять“… Но в том-то и дело, что в той системе, дальние истоки которой начали теоретически осмысливаться Ульяновым еще в конце прошлого века, вопросы задавать некому… Вопрошать, а тем более сомневаться или, упаси Боже, оспаривать решение тех, кто действовал от имени „диктатуры пролетариата“, было смертельно опасно.

Иной читатель может сказать, что в моих рассуждениях нарочитая упрощенность и вульгаризация сложных проблем. Допускаю. Но теоретические рассуждения вообще безобидны до тех пор, пока они не облачаются в политическую тогу. Не свершись октябрьские события, мы сегодня о В. И. Ульянове знали бы не больше, чем о Викторе Адлере, Эдуарде Бернштейне, Н. К. Михайловском, П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановском, С. Н. Южакове… Но в книге речь идет о человеке, который смог в максимальной мере использовать исторические обстоятельства и осуществить самый грандиозный и беспощадный эксперимент в человеческой истории. Этот эксперимент в огромной мере отражал то, что открыл молодой волжанин в „Капитале“, десятках других работ прародителей марксизма, опирался на те устои в сознании, которые Ульянов создавал сам, творя российскую модель „научного социализма“.

Николаю Евграфовичу Федосееву, при всем богатстве его молодого интеллекта, не могла, конечно, даже прийти в голову сумасшедшая мысль, что тот человек с „купецкой фигурой в шубе“, с которым он лишь один раз накоротке поговорил во дворе тюремного двора, станет главной фигурой в истории XX века. Переписка будущего вождя русской революции с Федосеевым, отзывы, которые слышали близкие об этом человеке, не оставляют сомнения в том, что, казалось бы, мимолетное влияние молодого марксиста стало решающим, хотя внешне и незаметным, толчком, подвигнувшим Ульянова в жесткую колею революционного мировоззрения. Не случайно печальная весть о самоубийстве после третьего ареста Федосеева в Верхоленске повергла Ленина в неподдельную печаль. Смерть ссыльного была окрашена в тона романтической трагедии: узнав о кончине Федосеева, его невеста Мария Гонфенгауз, находившаяся на принудительном поселении в Архангельске, с которой В. Ульянов был лично знаком, тоже покончила с собой. Ленин не раз вспоминал, и весьма тепло, о молодом социал-демократе, сыгравшем в его судьбе, по-видимому, весьма большую духовную роль. Горький писал, что Ленин, когда речь однажды зашла о Федосееве, оживился, стал с воодушевлением говорить о том, что, если бы он был жив, „наверное, стал бы выдающимся большевиком“63. Собеседнику Горького, видимо, даже не могла прийти крамольная мысль: социал-демократ мог стать и меньшевиком.

Для Ленина марксизм означал прежде всего одно явление: революцию. О ней он мог читать, слушать, писать бесконечно. Когда чета Ульяновых в 1902–1903 годах жила в Лондоне, Ленин не любил посещать знаменитые лондонские музеи (за исключением Британского музея, где его привлекали не уникальные экспонаты, а библиотека). Крупская вспоминала: „В музее древности через 10 минут Владимир Ильич начинал испытывать необычайную усталость, и мы обычно очень быстро выметались из зал, увешанных рыцарскими доспехами, бесконечных помещений, уставленных египетскими и другими древними вазами. Я помню один только музейчик, из которого Ильич никак не мог уйти, — это музей революции 1848 года в Париже, помещавшийся в одной комнатушке, — кажется на…rue des Cordillieres, — где он осмотрел каждую вещичку, каждый рисунок“64.

Уже первое знакомство с марксизмом привлекло Ленина революционностью, основанной на солидном экономическом фундаменте. Ленин впитывал идеи и постулаты марксизма как убежденный прагматик. Его мало интересовали ранние Маркс и Энгельс с их гуманистическими исканиями. Он был в упоении от стихии классовой борьбы.

Ленин еще в молодости твердо уверовал в то, что социальный вопрос не может решаться на гуманистической основе.

На пороге века, когда молодой Ульянов, встретившись с марксизмом, с упоением окунулся в мир его категорий, законов, принципов, легенд и мифов, он с благоговением относился к Г. В. Плеханову. Может быть, и потому, что черпал в его трудах идеи Маркса, освобожденные от чисто „западного“ видения исторической эволюции. Молодой Ульянов был очарован появившейся на российском книжном рынке работой Н. Бельтова (Плеханова) „К вопросу о развитии монистического взгляда на историю“. В литературно-политической биографии А. Н. Потресова Борис Николаевский так пишет о значении этого труда Плеханова: „Книга составила целую эпоху в истории российского марксизма. Бельтов принес, наконец, с горы Синая десять заповедей Маркса и вручил их русской молодежи — такой несколько напыщенной фразой откликнулся на книгу один из молодых эмигрантов-социал-демократов С. Ганелин, — эта фраза как нельзя более характерна для впечатления, произведенного книгою на широкие слои молодежи. Русская интеллигенция, — и в первую очередь студенческая молодежь, которая в те годы составляла авангардный отряд революционной армии, — писал Николаевский, — по этой книге познакомилась с неискаженным революционным марксизмом“65. Этого, раннего Плеханова Ульянов почитал. Например, изучая фундаментальную работу Плеханова о Чернышевском, Ленин с удовлетворением отмечает преклонение Плеханова перед пролетариатом и, наоборот, констатацию им глубокой рутинности русского крестьянства. В памяти Ульянова навсегда остались слова Плеханова о том, что „Чернышевский не упускал случая посмеяться в своих статьях над русскими либералами и печатно заявить, что ни он, ни вся крайняя партия не имеют с ними ничего общего. Трусость, недальновидность, узость взглядов, бездеятельность и болтливая хвастливость — вот отличительные качества, какие он видел в либералах…“. Здесь каждое слово созвучно умонастроению Ульянова, с презрением, а порой и ненавистью пинавшего „презренных либералов“.

Ленин не мог не отметить, что Г. В. Плеханов эпиграфом к своей книге о Чернышевском взял его слова из письма к жене, написанного в Петропавловской крепости 5 октября 1862 года: „Наша с тобой жизнь принадлежит истории; пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут милы людям, и будут вспоминать о них с благодарностью, когда уже не будет тех, кто жил с нами“66. Думаю, что слова Чернышевского были также внутренне близки Ульянову. Он не был тщеславен и честолюбив, он просто верил в свою историческую миссию… Работы Плеханова еще больше сблизили молодого революционера с Чернышевским и окончательно подвигли к Корану социал-демократов — трудам Маркса.

В дальнейшем, однако, дороги Плеханова и Ленина разошлись. Считают почему-то, что главный пункт расхождений — организационные вопросы. Думаю, что это производное. Главное, в чем разошелся Ленин с Плехановым, вступив в век XX, — это отношение к свободе. Уже в конце XIX столетия Ульянов, как и Чернышевский, видел главных врагов рабочего класса в либерализме и так называемом „экономизме“. По мысли Ленина и его последователей, именно либералы и. экономисты» уводят трудящихся от политической борьбы. Именно либерализму и «экономизму», составляющим ключ демократических преобразований, в конце концов не оказалось места в том марксизме, который исповедовали Ленин и большевики. Вот почему он до конца дней с симпатией относился к «раннему» Плеханову и открыто враждебно к «позднему», тому, кто назвал курс Ленина в 1917 году «бредовым». Интересно, что, когда в апреле 1922 года возник на Политбюро ЦК РКП(б) вопрос о печатании Плеханова, Ленин настоял, чтобы патриарха марксизма в России издали только в одном томе сборника, куда включили лишь ранние, «революционные работы»67.

«Позднего» Плеханова Ленин не любил, а пореволюционного — ненавидел. Думаю, что Плеханов раньше других «раскусил» Ленина. Он понял суть и опасность его линии. Так, в своей статье «Комедия ошибок», опубликованной в «Дневнике социал-демократа», в февральском номере за 1910 год, Плеханов, отвечая М. А. Мартынову, между делом исключительно глубоко характеризует Ленина как сторонника «тактики бланкистов народовольческого типа. Только Ленин мог додуматься до того, чтобы „спрашивать себя, на какой месяц должны мы назначить вооруженное восстание…“». Ленинские проекты, суть которых сводится лишь «к захвату власти», Плеханов назвал «утопией»68. Патриарх марксизма в России раньше других рассмотрел опасный радикализм ленинских устремлений как высшую самоцель. И мы знаем, что, когда власть оказалась в руках Ленина и его партии, они быстро и полностью забыли многие из своих лозунгов и обещаний (об Учредительном собрании, свободе слова и печати, союзах с другими социалистическими организациями и т. д.). Власть для Ленина была целью и средством решения всех его утопических предначертаний.

Ленин, впитывая марксизм через прямое изучение трудов основателей учения, «поглощает» идеи, которые могут вписаться в его собственную «обойму», самых разных авторов и теоретиков: Плеханова, Михайловского, Ткачева, Бакунина, Туган-Барановского, Струве и других мыслителей. Прочел даже книжку Парвуса «Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис», написанную автором в 1898 году. Ленин не знал еще, что этот человек сыграет неожиданно и весьма конфиденциально большую роль69. Вероятно, это является сильной чертой: способность осмыслить и под влиянием собственных «ферментов» усвоить, «переварить» и ассимилировать те или другие идеи в свои взгляды. Но Ленин никогда не смог интегрировать в собственное мировоззрение идеи либералов (воспевающих цивилизованную свободу!), «экономистов» (желающих конкретного процветания людей труда), западных демократов (считающих ценностью первой величины парламентаризм). Так что «открытие марксизма» Владимиром Ульяновым было как у классового дальтоника: он видел и принимал лишь то, что хотел видеть и принимать. Даже Троцкий, который после октября 1917 года стал и остался до конца своих дней, как он пишет, «ленинцем», на заре века критиковал Ленина именно за отсутствие «гибкости мысли», умаление роли теории, что может в конечном счете привести к «диктатуре над пролетариатом»70.

Но уже в начале века, погружаясь мыслью в книжную ткань марксизма, Ленин проявил редкую враждебность ко всему тому, что не укладывалось в прокрустово ложе его представлений. В своем письме А. М. Горькому из Женевы в феврале 1908 года по поводу философской работы Богданова (с которым он тогда был довольно близок) Ленин пишет: «Прочитав, озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем». Дальше — в том же духе: прочитав «Очерки по философии» — «прямо бесновался от негодования». Его «бесило», что большевики могут черпать учение о диалектике «из вонючего источника каких-то французских „позитивистов“…»71.

Еще на грани веков Ленин уверовал в свою теоретическую безгрешность, если это касается оценки его оппонентов. Но его марксизм явно однобокий, бланкистский, сверхреволюционный. Как человек с «истиной в кармане», писал Виктор Михайлович Чернов, «он не ценил творческих исканий истины, не уважал чужих убеждений, не был проникнут пафосом свободы, свойственным всякому индивидуальному духовному творчеству. Напротив, здесь он был доступен чисто азиатской идее: сделать печать, слово, трибуну, даже мысль — монополией одной партии, возведенной в ранг управляющей касты»72.

Где бы Ленин ни находился: в горах Швейцарии, парижском кафе, Британской библиотеке, на вилле у Горького, он мог сколько угодно говорить, а главное, спорить о марксизме, его революционной сущности.

Маркс и Энгельс были теоретиками. Ленин их учение превратил в катехизис классовой борьбы. Как отмечал А. И. Куприн: «Для Ленина Маркс — непререкаем. Нет речи, где бы он не оперся на своего Мессию, как на неподвижный центр мироздания. Но, несомненно, если бы Маркс мог поглядеть оттуда на Ленина и на русский сектантский, азиатский большевизм, — он повторил бы свою знаменитую фразу: „Простите, месье, я не марксист“».

Ленин «открыл» марксизм как символ и Библию освобождения людей от эксплуатации человека человеком и преклонения перед социальной справедливостью. Однако еще в самом начале, когда молодой Ульянов рассматривал лежащий в туманной дымке целый континент марксизма, он больше думал о власти на этом материке, чем о свободе от нее. То, что хотели увидеть либералы, экономисты, демократы в марксизме, для него казалось абсолютной ересью. Покоренные ослепительной святостью этого человека, мы долгие десятилетия видели то, что нам показывали. А показывали нам, в сущности, ленинский большевизм как разновидность российского якобинства и бланкизма.

Вечно только прошлое. В его тенях и призраках всегда хранится много тайн. Но там же немало и отгадок.

Надежда Крупская

В узком семейном кругу Владимира Ульянова были в основном женщины: мать, сестры, жена, мать жены. При отсутствии собственных детей и в силу особого отношения к нему в семье с детства, Ульянов был постоянно в эпицентре женской заботы родных.

Российские социал-демократы «женским вопросом» занимались в основном в рамках облегчения социального положения женщины в обществе. Нравственные грани политических программ были размыты, подчинены прагматическим интересам текущего момента. Когда-то в своих «Элементах идеализма в социализме» В. И. Засулич заметила, что у марксизма нет «официальной системы морали»73. Пролетариат и все, кого мы называли социалистами, ценили прежде всего солидарность и преданность идеалам. Да и сам Ленин в своей знаменитой речи на III съезде РКСМ сформулировал духовное кредо людей новой формации: нравственно все то, что служит делу коммунизма.

Мы все (включая, естественно, и автора книги) видели в этом тезисе мудрость высшего порядка, не желая понимать, что такой подход глубоко аморален. При помощи него можно оправдывать любые преступления против человечности и самые тривиальные политические злодеяния. И оправдывали. Не только в полночь сталинской эпохи (конец тридцатых годов), но и в более ранние и более поздние времена.

…Дзержинский в ноябре 1920 года докладывал Ленину, центральным властям: «Сегодня прибыли в Орел из Грозного 403 человека мужчин и женщин казачьего населения возраста 14–17 лет для заключения в концлагерь без всяких документов за восстание. Принять нет возможности, ввиду перегруженности Орла…»74 Ленин не возмутился, не пресек, не остановил преступление в отношении «мужчин и женщин 14–17 лет»… Оставил лаконичное: «B архив». Конечно, можно сказать, впрочем, и говорят, что «время было такое», что надо «смотреть на вещи в контексте исторической обстановки» и т. д. Нет, все это далеко не так. Есть универсальные и вечные категории Добра, Справедливости, Свободы, которые были «в цене» всегда. Апологетика насилия как универсального средства решения социальных и политических проблем, взятого большевиками на вооружение, диктовала подобные решения: «В архив».

У этих людей, решавших судьбы миллионов, тоже была личная, «частная» жизнь. Как у людей интеллигентных (если речь идет о вождях русской революции), она была обычной, либерально-спокойной. Правда, поздний социал-демократический большевизм внес в семейную жизнь немало ханжества и лицемерия. Считалось нравственным вмешательство партийных органов в семейные дела, но осуждались в основном поступки, которые были «на виду». В общем, часто руководствовались правилом мольеровского Тартюфа: кто грешит в тиши, греха не совершает. И хотя официально осуждалось «непролетарское отношение к семье», нередко сами «судьи» (Троцкий, Каменев, Бухарин, многие другие) боролись печатно за крепость нового быта уже не с первыми в браке женами.

Главные беды в политике случаются не только от содержания интересов, но и от того, насколько крепок союз с моралью. Но, увы, политика редко соседствует с моралью. Судьба Ленина и его дела — наглядное (далеко не единичное) проявление. А. Н. Потресов, восемь лет встречавшийся с Ульяновым (1895–1903 гг.), а иногда, ведя с ним, как, например, в Мюнхене, молодым и начинающим, «почти совместную жизнь», смог сделать очень важные для понимания российского вождя выводы. Ленин, вспоминает Потресов, давно начал «отбор человеческого материала» и в конце концов «собрал много энергичных, смелых и способных людей, наградив их, однако, и недобрым качеством — моральной неразборчивостью, часто моральной негодно-стью и непозволительным авантюризмом». Далее Потресов пишет, что «болезнь и смерть избавили Ленина от печальной участи до конца расхлебать кашу… заваренную во славу того аморализма, который представлялся ему таким целесообразным…»75.

Но таким Ленин был в революционном деле. В семье — во многом другим. Тот же Потресов, набрасывая штрихи к портрету российского вождя социал-демократии, упоминает, что Ульянов был «в своей личной жизни скромный, неприхотливый, добродетельный семьянин, добродушно ведший ежедневную, не лишенную комизма борьбу со своей тещей, — она была единственным человеком из его непосредственного окружения, дававшим ему отпор и отстаивавшим свою личность…»76.

В этом отношении Владимир Ульянов отличался от многих своих товарищей пуританской сдержанностью, уравновешенностью, постоянством. И если бы не знакомство в начале 1910 года и его связь на протяжении десяти лет с одной, яркой во многих отношениях, женщиной-революционеркой, то вождь русской революции мог бы считаться просто образцовым мужем. А. И. Солженицын называет эту женщину «подругой Ленина»77. Этой темы мы еще коснемся в одной из глав, а сейчас скажем, что все супружество Владимира Ильича Ульянова (Ленина) было подчинено цели, во имя которой он жил: победе социалистической революции и завоеванию власти.

О Ленине написано много, но о личной жизни — крайне мало. Свидетельства его биографов, бесчисленные «воспоминания» о вожде, пересказывающие одну и ту же идею о земном Боге, ничего не сообщают о «сердечных» делах юного и молодого Ульянова. Складывается впечатление, что одержимость литературой, книгами, революционными мечтаниями отодвинула куда-то далеко-далеко чувства, влечения, которые в молодом возрасте занимают огромное место в жизни каждого человека. Ни раннего неудачного брака, ни бурных романов, ни увлечения «с первого взгляда», ни «несчастной» любви, что так необходимы для классического романа, в жизни Владимира Ульянова нет. Впрочем, все же нечто похожее на неразделенную любовь было.

Приехав в январе 1894 года в Петербург, Владимир Ульянов устанавливает довольно широкие легальные и нелегальные связи с марксистами города, руководителями некоторых социал-демократических кружков, заводит новые знакомства. Не будучи обремененным работой, Ульянов волен распоряжаться своим временем. Иногда к нему на квартиру (по Б. Казачьему переулку) приходят его новые знакомые, иногда он посещает различные собрания петербургских социалистов. В феврале этого же года на квартире инженера Классона состоялась встреча группы марксистов города. Кроме хозяина в уютной гостиной собрались С. И. Радченко, Я. П. Коробко, С. М. Серебровский, В. И. Ульянов и две молодые девушки А. А. Якубова и Н. К. Крупская. Это была первая встреча Ульянова со своей будущей женой.

Однако при той, первой встрече Владимир Ульянов не выделил какую-то из подруг, возможно, отметив про себя их неподдельный интерес к вопросам борьбы социал-демократов с народниками. После той, памятной февральской встречи Ульянов довольно часто встречается с подругами, как вместе, так и порознь. Так, он довольно регулярно, обычно по воскресеньям, стал наносить визиты в семью Крупских, живших на Невском проспекте. Надежда жила здесь вместе с матерью Елизаветой Васильевной. Ульянов узнал, что отец Надежды был военным, почитал Чернышевского и Герцена, даже был как-то связан с активистами тогдашней «Земли и воли», что не могло не сказаться на его служебной карьере. Из-за политической неблагонадежности офицер был уволен со службы и даже предан суду. После нескольких лет волокиты отец был все же оправдан, но лишен права занимать государственные должности. После его смерти Крупские перебираются в Петербург, где живут на пенсию за отца, а Надежда устраивается учительницей в воскресной вечерней школе за Нарвской заставой.

Мать готовила чай, молча слушая разговоры молодых людей о Плеханове, Потресове, Шелгунове, о работе молодого, но уже лысоватого гостя над какой-то книгой, о необходимости установить связи с европейской социал-демократией. Мы не знаем, понравился ли матери Надежды Константиновны ее будущий зять, но, как вспоминал А. Н. Потресов через два десятка лет в своем очерке «Ленин», Елизавета Васильевна Крупская до своей кончины вела себя весьма независимо по отношению к своему зятю, не останавливаясь перед прямолинейной критикой людей, не «занимающихся настоящим делом»78. Встречи продолжались, но, похоже, широколобого коренастого крепыша интересовали больше полемика с Н. К. Михайловским, рассказы В. А. Шелгунова о кружковой работе, беседы с А. И. Ерамасовым, встречавшимся с русскими политическими эмигрантами в Лондоне, Париже, Женеве…

Дело в том, что Ульянов встречался и с подругой Крупской Аполлинарией Якубовой. Иногда они гуляли втроем, обсуждая местные политические новости. После ареста в декабре 1895 года Владимира Ульянова и других участников петербургского «Союза борьбы» Крупская и Якубова пытались добиться с ним свидания в доме предварительного заключения по Шпалерной улице. Желая их видеть, Ульянов пишет записку Н. К. Крупской (зашифровав) с просьбой, чтобы она и Аполлинария приходили вместе на Шпалерную в 2 часа 15 минут, тогда он сможет их увидеть в окно коридора во время прогулки79.

Трудно реставрировать личные отношения трех молодых социал-демократов, особенно после того как почти вековая «конспирация» этой сферы человеческого бытия почти полностью смыла слабые, эфемерные следы жизни многих людей. Правда, иногда такие «контакты» фиксировались и официальной историографией, но как? «Февраль 14(26). Встреча Ленина с членом петербургского „Союза борьбы“ А. А. Якубовой»80.

По свидетельству ряда солидных историков, и в частности Луиса Фишера, прожившего в России 14 лет, «Ленин неудачно сватался к Аполлинарии Якубовой, тоже учительнице и марксистке, подруге Крупской по вечерне-воскресной школе для рабочих. Аполлинария Якубова отвергла сватовство Ленина, выйдя замуж за профессора К. М. Тахтерева, редактора революционного журнала „Рабочая мысль“.

Какое-то время Ульянов и Якубова поддерживали письменную связь, особенно после того как Ленин оказался в Мюнхене, а Аполлинария в Лондоне. Переписка, судя по публикациям, была весьма революционной. Правда, Ульянов между делом упомянул Аполлинарии об их „старой дружбе“»81. Впрочем, Ленин и Якубова на своем жизненном пути еще не раз встречались, и в частности в Лондоне.

Есть ряд свидетельств, что еще до знакомства с И. Арманд у Ленина был роман с одной француженкой в Париже. В частности, когда работник Института Маркса — Энгельса — Ленина Тихомирнов встречался в 1935 году в Париже с Г. А. Алексинским по поводу ленинских документов, Алексинский показал письма Ленина одной писательнице весьма личного характера. Тогда эти письма приобрести не удалось. Где они сейчас?…

Но все это будет «потом»…

После ссылки Ленина в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции вскоре установилась письменная связь между ним и Крупской. В это время еще одна женщина, самозабвенно до конца дней своих любившая Владимира, — его мать Мария Александровна буквально засыпала департамент полиции своими прошениями. «Ввиду слабого здоровья» сына она просит позволить ему ехать в ссылку за свой счет; затем обращается с просьбой разрешить задержаться ему в Петербурге; после этого — остановиться «из-за ее болезни» в Москве на одну неделю, затем продлить пребывание сына в белокаменной… М. А. Ульянова продолжает настойчиво писать властям (с ведома сына); обращается к генерал-губернатору Восточной Сибири «о назначении В. Ульянову, ввиду слабого здоровья, местом ссылки Красноярск или один из южных городов Енисейской губернии». Поддерживает мать в этом натиске на царские власти и сам ссыльный; просит «ввиду слабости здоровья места ссылки в пределах Енисейской губернии, желательно в Красноярском или Минусинском округах»82.

И, представьте себе, все, буквально все эти просьбы власти «кровавого царского режима» удовлетворяют без каких-либо оговорок! (Правда, когда М. А. Ульянова в августе 1897 года подала прошение: «…ввиду болезненного состояния перевести сына в Красноярск», просьба была отклонена) Когда сам Ленин придет к власти, то будет совсем другим даже по отношению к тем, с кем начинал «социал-демократическое дело» в России, кого хорошо знал. В своей записке Сталину от 17 июля 1922 года он предлагает без колебаний выслать с родины Потресова, Изгоева, Пешехонова, Петрищева, Розанова и «многих других». Нужно «представить списки и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно… Всех их вон из России»83. Да и вообще, «репрессии против меньшевиков усилить и поручить нашим судам усилить их…»84. В этой нескладной фразе Ленин еще раз выразил свое отношение к многим из своих коллег в начале века.

Как изменились взгляды социал-демократа! Куда «царским сатрапам»! Шушенское же было не больше как принудительным отдыхом… Ульянов считал нормальным «ввиду слабости здоровья» выпрашивать себе место поприятнее, благо и там никто ничем ссыльному не докучал: ни работой, ни режимом, ни какими-то особыми ограничениями… Многие ссыльные, направленные в Туруханск, например Мартов, не сочли нужным, помня о достоинстве революционера, молить о снисхождении и просить местечко получше… Тем более и при «болезненном состоянии» Ленин частенько ходил на охоту, увлекался длительными прогулками, а попросту весьма хорошо отдыхал и неплохо питался.

Я своими глазами видел жизнь не царских, а советских ссыльных (моя мать после расстрела отца была сослана и умерла в ссылке), когда люди буквально бились, чтобы выжить, уцелеть, спасти детей. Не всем это удавалось. Система, которая была создана после октября 1917 года, уникальна: люди сами строили себе тюрьмы, лагеря, чтобы их заполнить. Но даже те, кто буквально не попал туда, а формально был свободен, часто не могли сравнить свою жизнь с положением царских ссыльных, в частности, в Шушенском в конце прошлого века.

Ссыльные ездили друг к другу в гости, собирались на совещания, писали книги и программы, принимали родных и даже создавали семьи. В июле 1897 года, например, Владимир Ильич получил приглашение от своих ссыльных друзей В. В. Старкова и А. М. Розенберг (сестра Г. М. Кржижановского) на их свадьбу. Может быть, этот приятный случай активизировал переписку Владимира Ульянова и Надежды Крупской, также сосланной из Петербурга в Уфу?

В январе 1898 года Ульянов просит директора департамента полиции продолжить отбывание ссылки в Шушенском Крупской как своей невесты. Крупская пишет, что она сама «перепросилась в село Шушенское Минусинского уезда, где жил Владимир Ильич, для чего объявилась его „невестой“»85. Переписка между будущими мужем и женой активизируется. Одна странная деталь: большинство писем Ленина к Крупской утрачены, не найдены. Письма же Надежды Константиновны будущему мужу оказались в большей сохранности. Может быть, Владимир Ульянов уже тогда уверовал в свое великое или, по крайней мере, большое будущее и сохранял все, относящееся к личному творчеству, перипетиям судьбы, в том числе и в форме эпистолярного жанра? Кто теперь скажет… Троцкий, например, тот сохранял даже пригласительные билеты, небольшие записки, телеграммы, фотографии, малейшие упоминания о нем в газетах… Ленин, возвращаясь, например, из Швейцарии, вез с собой даже малозначащие бумаги, черновики своих статей, планы речей и т. д. Он, наверное, верил, что станет любимчиком истории, и, как видит Бог, не ошибся… Ленин не был тщеславным человеком, но уже в молодости знал себе цену…

В начале мая к Ленину в Шушенское, проделав немалый путь по железной дороге, на пароходе, лошадьми, приехала Надежда Константиновна Крупская. Не одна. С матерью Елизаветой Васильевной, которая отныне будет сопровождать супружескую чету везде, куда ее забросит судьба, как любил говорить Ульянов, «профессионального революционера». Елизавета Васильевна, со слов самого Владимира Ильича, едва увидела Ульянова, тут же безапелляционно сказала:

— Эк Вас разнесло!86

В письме к «дорогой мамочке» ее сын сообщал: «Н.К., как ты знаешь, поставили трагикомическое условие: если не вступит немедленно (sic!) в брак, то назад, в Уфу. Я вовсе не расположен допускать сие, и потому мы уже начинаем „хлопоты“ (главным образом прошения о выдаче документов, без которых нельзя венчать)…»87

Потребовались разные формальности. Ленин обращается к минусинскому окружному исправнику, а затем и к высшим должностным лицам Енисейской губернии о выдаче свидетельства, необходимого для вступления в брак. Но и в старой России, которая многим сегодня кажется вестибюлем рая, хватало всего и всякого, в том числе и самого забубенного чиновничьего бюрократизма. Почти два месяца ушло на «выправление» необходимых документов. Мать Крупской требовала, чтобы венчание было по всей форме. И хотя молодые (впрочем, Ленину уже исполнилось двадцать восемь лет, а Крупской на год больше) довольно давно стали на тропу безбожия, они были вынуждены подчиниться матери.

Владимир Ильич пригласил на свадьбу Г. М. Кржижановского, В. В. Старкова, других друзей из ссыльных. 10 июля 1898 года состоялась скромная свадьба, на которой свидетелями были простые крестьяне из Шушенского Ермолаев, Журавлев, жители этого села. Пришло поздравление с бракосочетанием и от Аполлинарии Якубовой, которая тоже за свое членство в «Союзе борьбы» была выслана в село Казачинское под Красноярском. Она и в ссылке не забыла о старых друзьях и иногда писала им письма.

Без пылкой любви и крутых романтических поворотов брачный союз двух зрелых людей получился весьма практичным, спокойным. Не в пример матери, характер Надежды Константиновны оказался весьма покладистым, уравновешенным. Будучи человеком весьма недюжинного ума и трудолюбия, жена Владимира Ильича как-то сразу, без перехода, взяла на свои плечи роль помощника человека, в котором уже многие чувствовали хватку лидера.

Молодая семья переезжает с квартиры местного жителя А. Л. Зырянова к крестьянке А. П. Петровой. Работа над книгой «Развитие капитализма в России» пошла более споро. Ульянов между вылазками на реку, в лес, на охоту «поглощает» в огромном количестве экономическую, философскую, историческую литературу, которую по его заказу шлют ему мать, П. Б. Аксельрод, А. Н. Потресов. Именно здесь, в Шушенском, Ленин прочел книгу Парвуса (Гельфанда) «Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис» на немецком языке.

Надежда Константиновна сразу становится «домашней», незаменимой при подборе материала, переписке отдельных фрагментов. Некоторые главы своих рукописей Ульянов читает Крупской, однако с ее стороны критических замечаний всегда мало. Для молодой женщины семья всегда связана не только с мужем, но и с детьми. Так было суждено, что этот брак оказался бездетным. Супруги никогда публично, даже с близкими людьми, не делились своей болью по этому поводу. Правда, Владимир Ильич в одном из писем к матери, когда они уже уехали из Шушенского, довольно прозрачно сказал о болезни жены (она в то время не была с ним в Пскове). «Надя, — писал Ульянов, — должно быть, лежит: доктор нашел (как она писала с неделю тому назад), что ее болезнь (женская) требует упорного лечения, что она должна на 2–6 недель лечь. Я ей послал еще денег (получил 100 р. от Водовозовой), ибо на лечение понадобятся порядочные расходы…»88 Позже, уже за границей, Крупская заболела базедовой болезнью, пришлось делать операцию. В письме матери Ульянов сообщал, что Надя «была очень плоха — сильнейший жар и бред, так что я перетрусил изрядно…»89.

В своих воспоминаниях Надежда Константиновна о семье пишет очень много. Иногда, косвенно, у нее прорывается внутренняя боль незавершенности личного счастья. Делает это она опосредованно, через описание житья-бытья других людей.

Крупская была весьма близка к В. И. Засулич. Вспоминая о ней, Надежда Константиновна писала, как Засулич тосковала, будучи одинокой, о семье. «Потребность же в семье у ней была громадная… Надо было только видеть, как любовно она возилась с беленьким малышом, сынишкой Димки (сестры П. Г. Смидовича)…»90 В описании тоски В. И. Засулич о семье и детях явственно слышится и собственная боль.

В отечественной истории Крупская Н. К. заняла заметное место. Но… благодаря своему мужу, лидеру русской революции. Могут возразить: она сыграла и самостоятельную роль, посмотрите, в 1963 году завершено издание одиннадцатитомного (!) собрания педагогических сочинений Н. К. Крупской… Знакомство с многотомьем сразу же приводит к выводу, что все идеи о «коммунистическом воспитании» основаны на комментировании ее супруга, весьма тривиальны и не представляют подлинно научного интереса. Никогда это собрание сочинений не увидело бы света, не будь Крупская женой вождя. Но есть в ее творчестве и вещи, имеющие историческое значение. Речь идет о воспоминаниях, касающихся последних лет жизни В. И. Ленина (главным образом его болезни). Работа носит название «Последние полгода жизни Владимира Ильича». Будучи прочтенной вместе с воспоминаниями сестры Ленина М. И. Ульяновой, посвященными последним годам жизни Ленина, она дает наибольшее представление о трагедии вождя русской революции, приоткрывает завесу над многими ранее неизвестными деталями и обстоятельствами91. Хотя ни М. И. Ульянова, ни Н. К. Крупская в своих воспоминаниях не могли, не имели права сказать всего, что они знали.

Думаю, что молодая семья начинала жить без особой любви, тем более что Крупская вначале просто объявилась невестой Ульянова. Но годы сближали этих людей все больше. Ведь брак — это мост от одной души к другой. В жизни бывает всякое: этот мост может соединять людей или, наоборот, разъединять их. С годами Крупская становилась тенью Ленина; ее жизнь стала иметь смысл только в связи с этим именем. Это стало заметно очень скоро: Крупская уже не могла даже явно неблаговидное «под рукой Ильича» рассмотреть…

Когда судьба занесла чету за границу, Крупская быстро приняла тот щадяще-прогулочный режим, которого придерживался Ульянов. Впрочем, это говорю не я, об этом почти в каждом письме «дорогой мамочке» сообщает сам Владимир Ильич. Из Женевы он, например, пишет: «…все еще веду летний образ жизни, гуляю, купаюсь и бездельничаю»; из Финляндии: «Здесь отдых чудесный, купанье, прогулки, безлюдье, безделье. Безлюдье и безделье для меня лучше всего…» Из Франции: «Мы едем на отдых в Бретань, вероятно, в эту субботу…» Из Польши матери в Вологду: «Здесь совсем весна: снегу давно нет, тепло совершенно, ходим без калош, солнце светит для Кракова необычайно ярко, не верится, что это в „мокром“ Кракове. Досадно, что приходится тебе с Маняшей жить в скверном городишке!»92

Как видим, некоторые «профессиональные революционеры» жили весьма недурно. За границей. Напрасно искать в советской литературе, на какие средства после смерти Ильи Николаевича существовала семья Ульяновых, члены которой могли позволить себе почти в любое время поехать за рубежи России, пожить в Германии, Швейцарии, Франции… Полтора десятка лет провел там и лидер большевиков. Каков был источник не только создания условий для политической, литературной, организационной работы, но и для «безделья»?

Денежные тайны

В духе большевистских традиций существовало правило: о партийном бюджете знала только верхушка партийного ареопага. Часто — только Генеральный секретарь. Миллионы коммунистов (после Октябрьской революции) исправно, в строго обязательном порядке платили свои взносы, но не имели ни малейшего представления, куда они идут. Да что коммунисты! Государство не ведало, как много средств понадобится партии из его бюджета на помпезные партийные представления в виде съездов, поддержку зарубежных компартий и нелегальных групп, а до 1943 года и на содержание Коминтерна. Считалось, например, совершенно нормальным ежегодно рассматривать в ЦК бюджет Коммунистического Интернационала.

Например, 20 апреля 1922 года на заседании Политбюро, на котором присутствовали Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин, Томский, Рыков, некоторые приглашенные партийные деятели, была принята смета Коминтерна на 1922 год в сумме 3 миллиона 150 тысяч 600 рублей золотом. С предложениями о финансировании ленинского детища члены Политбюро согласились без всяких прений, хотя на том заседании высшие партийцы решали еще непростые вопросы о государственных расходах: об уплате Польше контрибуции по Рижскому договору и выделении золота разведывательному управлению на особые цели93. Правда, через неделю Политбюро по представлению Зиновьева «уточнило» смету Коминтерна и создало резервный фонд этой всемирной коммунистической организации, выделив для начала в него еще 400 тысяч рублей золотом. Обосновывая необходимость фонда, Зиновьев, в частности, доказывал, что нужно прямо сейчас отпустить не меньше 100 тыс. рублей золотом «на агитацию среди японских солдат»…94.

Так по воле партийного руководства уходили государственные деньги, валютные средства, созданные многими поколениями народа России. Никто и никогда не мог знать, особенно в сумерки сталинских лет, куда идут партийные (или государственные?) деньги. Но мы отвлеклись. Здесь автору хотелось лишь сказать, что страсть к финансовым тайнам родилась у большевистских вождей давно, еще в прошлом веке.

У людей, воспитанных, как я сам, не могло еще пятнадцать-двадцать лет назад даже возникнуть мысли: на какие средства Ленин жил до революции? Молодой Ульянов был зачислен в январе 1892 года помощником присяжного поверенного А. Н. Хардина. Он участвовал в считанном числе дел в качестве защитника, которые давали мизерные суммы, едва покрывавшие, по выражению В. Ульянова, «выборку судебных документов». Поручали же Ульянову, как правило, защиту лиц, уличенных в мелких кражах. Так, в 1892 году Ульянов выступает на заседаниях Самарского окружного суда в качестве защитника по делам о кражах, совершенных М. В. Опариным, Т. И. Сахаровым, И. И. Уждиным, К. Ф. Зайцевым, И. В. Красильниковым, Е. Я. Тишкиным, М. С. Бамбуровым… Неважно, шла ли речь о краже носильных вещей из сундука купца Коршунова или воровстве хлеба из амбара «богатея Коньякова», — дела эти, к которым изредка привлекался в качестве защитника молодой юрист Ульянов, прокормить его не могли. Но ведь в революцию 1917 года Ленин приехал 47-летним, зрелым человеком. Из них на поприще адвокатской работы он пробовал себя менее двух лет. А остальные годы? Каков был источник существования будущего вождя русской революции? Почему на протяжении десятилетий этой проблемы в историографии как будто даже не существовало?

Где- то в подсознании складывалось впечатление, что Ленин был вождем всегда и вопреки «материалистическому пониманию истории» вопросы жизни, быта, существования этого человека не имели никакого значения по сравнению с мировыми проблемами революции, которые стала решать созданная им партия. Иконопись бытия этого человека позволяла использовать при создании портретов только цвета киновари, лазури, золота.

Наверное, первым, кто вторгся в эту сферу, пытаясь иконизированный образ вождя сделать земным, был Н. В. Вольский (Валентинов), который, опираясь на личное знакомство с В. И. Ульяновым, на основе многолетних скрупулезных исследований придал земные черты лидеру русской революционной социал-демократии, осветил те грани и стороны портрета вождя, которые официальная историография предпочитала держать в полумраке загадочной, иррациональной святости.

После смерти кормильца семьи Ильи Николаевича Ульянова его жена Мария Александровна, будучи вдовой действительного статского советника, кавалера ордена Станислава 1 степени, стала получать на себя и детей пенсию в размере 100 рублей в месяц. Много это или мало? Достаточно сказать, что В. И. Ульянов, сосланный в Шушенское, на свое содержание от государства получал 8 рублей в месяц, которых хватало для оплаты жилья, простого питания, стирки белья95.

Могла ли вся семья, в которой почти никто не работал, безбедно жить на эту хорошую по тем временам пенсию, учиться, много ездить, в том числе и за границу? Сама держательница семейных средств три раза ездила за рубеж: в Швейцарию, Францию, Швецию (два раза с дочерью Марией). Кстати, сама Мария в общей сложности ездила пять раз за границу, порой находясь там весьма долго. Старшая дочь Анна тоже несколько раз путешествовала по Европе, пробыв однажды в Германии и Франции почти два года. Дороги, отели, питание, покупки, непредвиденные расходы, неизбежные в длительных поездках, требовали немалых средств для большей части семьи. Пенсией здесь не обойдешься. Хотя в различных публикациях А.И. и М. И. Ульяновых, как и Н. К. Крупской, подчеркивалось, что семья жила на пенсию матери и тем, что было «накоплено» еще при отце. А сколько понаписано о жизни Ленина, полной лишений, трудностей, нехваток? Все это не соответствует действительности. Впрочем, об этом пишет и сама Н. К. Крупская.

«Расписывают нашу жизнь как полную лишений, — вспоминала жена Ленина. — Неверно это. Нужды, когда не знаешь, на что купить хлеба, мы не знали. Разве так жили товарищи эмигранты? Бывали такие, которые по два года ни заработка не имели, ни из России денег ни получали, форменно голодали. У нас этого не было. Жили просто, это правда»96.

Лишений Ленин ни в России, ни в ссылке, ни находясь в эмиграции не терпел. Он жил на средства матери (далеко не на одну пенсию), «партийное жалованье», пожертвования меценатов, иногда, реже, на литературные гонорары, которые не были частыми и крупными; ленинские работы, естественно, не пользовались коммерческим спросом.

Мать владела частью имения (не только дома) в Кокушкине. Имением, по согласию сестер, распоряжалась Анна Александровна Веретенникова, и свою, пусть не очень большую, долю Мария Александ-ровна исправно получала. После продажи имения часть вырученных средств пополнила семейную казну Ульяновых. В феврале 1889 года Мария Александровна приобретает в Богдановской волости Самарской губернии хутор Алакаевка97. Посредничал при покупке М. Елизаров, будущий муж Анны Ильиничны. Семья стала владелицей 83,5 десятин земли, значительная часть которых не были пахотными. За хутор М. А. Ульянова уплатила 7500 рублей. Семья пыталась вначале организовать здесь и вести хозяйство, рассчитывая на Владимира. Действительно, в первый год приобрели кое-какую скотину, посеяли пшеницу, подсолнух, гречиху. Но скоро молодому Ульянову роль «управляющего» имением поднадоела, и он, как пишет Валентинов, «стал вести на хуторе беспечную жизнь „барина“, приехавшего на дачу. В липовой аллее Алакаевки он с удобством готовился к сдаче государственного экзамена в Петербургском университете, изучал марксизм и написал свою первую работу — статью „Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни“»98. Описывая в своих работах формы эксплуатации крестьян и земель, Ульянов, приводя многочисленные аргументы, критикует среди многих язв капитализма в деревне ростовщичество, аренду, «рождающую кулачество» и новые противоречия. Однако, когда собственный опыт хозяйствования не увлек Ульянова, семья предпочла сдать земли в аренду некоему Крушвицу. На протяжении нескольких лет арендатор платил за землю Ульяновым, существенно пополняя их семейный капитал.

Но, мне думается, была еще одна причина перехода к аренде земель хутора. В Алакаевке, где обосновывались на лето Ульяновы, крестьяне жили страшно бедно. Поволжье вообще отличалось нуждой крестьянства, и Алакаевка была горестным зеркалом удручающей бедности. Соседи хутора (34 двора) имели всего 65 десятин пахотной земли, почти столько, сколько принадлежало Ульяновым. Хозяйствование в обрамлении потрясающей нищеты, возможно, являлось нравственным вызовом начинающему марксисту, и он чувствовал духовный дискомфорт. Тем более что Владимир Ульянов однажды даже подал в суд на соседских крестьян, чей скот забрел на посевы хутора. Однако это не мешало семье ежегодно бывать на хуторе, отдыхать здесь, напоминать Крушвицу о задолженностях и потихоньку стричь ренту. Затем семья все же решила за благо вернуть вложенные деньги и продать хутор. В архиве сохранился договор, составленный рукой Владимира от имени матери, о продаже С. Р. Данненбергу имения в Алакаевке в июле 1893 года99.

Мария Александровна, видимо, сочла более выгодным все имеющиеся деньги (в том числе и ту сумму, которую передал семье брат Ильи Николаевича) держать в банке, рассчитывая на проценты, которые позволяли в целом безбедно семье существовать. А работников в семье долго не было. Владимир, как мы указывали, быстро бросил юридическую практику. Анна, Дмитрий, Мария учились долго, не спешили выбрать какой-то род занятий, который бы приносил доход. Как указывает Валентинов, «деньги, положенные в банк и превращенные в государственную ренту, вместе с пенсией М. А. Ульновой составили особый „фамильный фонд“, которым очень умело в течение многих лет распоряжалась расчетливая мать Ленина. Все черпали из этого фонда: старшая сестра Ленина Анна, Ленин, младший брат Дмитрий и младшая сестра Мария. Богатства, как видим, никогда не было, но в течение долгого времени был достаток…»100.

Для Ульянова было естественным, например, в письме из Женевы к матери написать: «Надеялся, что Маняша приедет и расскажет, но ее приезд все откладывается. Хорошо бы было, если бы она приехала во второй половине здешнего октября: мы бы тогда прокатились вместе в Италию… Почему бы и Мите не приехать сюда?… Право, пригласи его тоже — мы бы великолепно погуляли вместе…»101 Нет сомнений, что «великолепно погулять вместе» можно было при наличии определенного, существенного запаса средств, о чем, видимо, Ульянов хорошо знал.

Думаю, достаточно стабильная материальная обеспеченность Ульянова сыграла очень важную роль в его интеллектуальном развитии, возможности распоряжаться собой, свободно решать, где жить, куда поехать, чем заниматься. Если бы Ленин был «пролетарием», чего очень хотелось бы некоторым авторам, то его вес и значение как одного из лидеров российской социал-демократии были бы неизмеримо меньшими. У него не было бы времени на самообразование, литературный труд, партийные «склоки».

После начала второй эмиграции заметным источником существования Ульянова с Крупской стала партийная касса. Этот источник вообще никогда в открытой прессе документально не освещался. А он, этот источник, существовал. В своем письме матери Ленин упоминает, что продолжает «получать то жалованье, о котором говорил тебе в Стокгольме»102 (Деньгами, «лежащими на книжке», ведала Анна, получая гонорары Ленина). К слову говоря, в обширной переписке, которую Ленин вел с матерью, сестрами, «финансовая тема» присутствует почти всегда. Главным образом в форме сообщений, что очередной перевод денег он получил… То и дело в письмах встречаешь: «деньги получил давно», «финансы получил, дорогая мамочка, и первые и вторые», «Анюте все забывал написать, что 340 р. получил…», «насчет денег — прошу перевести их мне сразу (деньги теперь мне нужны); лучше всего через банк, именно через Лионский кредит…», «пятьсот рублей, лежащих на книжке*, попрошу тебя послать мне…», «за деньги большое спасибо (писал М.Т. о получении мной 500 р.)…»103 и так в очень многих письмах. Человеку было уже за сорок, а он продолжал жить и кормиться за счет семейного фонда. Но он был далеко не единственным источником.

Другой источник существования и даже определенного благоденствия, как мы уже сказали, партийный. После создания РСДРП, особенно после раскола партии, большевики уделяли особое внимание созданию и пополнению своей кассы. Она была необходима для «подкармливания» так называемых «профессиональных революционеров», проведения совещаний, съездов, издательской деятельности, агитационной работы в России. «Профессиональные революционеры», разумеется, знали об этой кассе, которой в конечном счете распоряжался Ленин. Вот один пример. Троцкий, который в это время находился в очень «худых» отношениях с Лениным, тем не менее пишет его правой руке Каменеву:

«Дорогой Лев Борисович!

Обращаюсь к Вам с просьбой, которая не доставит Вам никакого удовольствия. Вы должны добыть из-под земли 100 руб. и выслать мне по телеграфу. Мы сейчас оказались в ужасающем положении, которое описывать не буду: достаточно сказать, что лавочнику, у которого все забираем, не заплачено за апрель, май, июнь… Что слышно с Олей? Как ей живется на даче?

20/V1–09. Ваш Л. Бронштейн».

Каменев здесь же, на письме, пишет Ленину: «Прочтите. Это явно через меня к высоким коллегиям. Как думаете, не должен ли ЦО это сделать? На меня он рассчитывать не мог, конечно. Каменев»104.

Но откуда в кассе большевиков деньги? Как мы увидим, они были, и порой немалые. Поступления в нее были чистые и нечистые. Какое-то количество денег поступало из России от местных партийных комитетов. В своих воспоминаниях бывший большевик А. Д. Нагловский пишет, что в 1905 году, летом, он по поручению казанской организации выехал в Женеву для передачи Ленину двадцати тысяч рублей и получения инструкции105. По сути, методология решения этого вопроса была сугубо макиавеллистская. Уже после революции о ней откровенно поведал сам вождь русской революции: «Прав был старый большевик, объяснивший казаку, в чем заключается большевизм. На вопрос казака: „А правда ли, что вы, большевики, грабите?“ — старик ответил: „Да, мы грабим награбленное…“»106.

Еще на четвертом (Объединительном) съезде развернулась ожесточенная борьба между большевиками и меньшевиками о возможности экспроприации денежных средств в интересах революции. В резолюции большевиков был тезис о допустимости вооруженных нападений с целью захвата денег. Меньшевики выступили решительно против и добились принятия соответствующей резолюции. Однако с ведома большевистского центра экспроприации продолжались. Крупская, которая много знала о «тайных операциях», откровенно писала: «…большевики считали допустимым захват царской казны, допускали экспроприацию»107. В центре разбойной организации стояли большевики Джугашвили (Сталин) и Тер-Петросян (Камо). Общее руководство по добыванию денег для партийной кассы осуществлял Красин.

Самая крупная экспроприация произошла в полдень 26 июня 1907 года в Тифлисе на Эриванской площади. Как только два экипажа с банкнотами, направлявшиеся в банк, выехали на площадь, человек в офицерской форме выскочил из стоявшего у тротуара фаэтона и что-то скомандовал. Как из-под земли появилась целая банда «экспроприаторов», посыпались бомбы, раздались выстрелы. Три человека замертво упали возле экипажей, многие были ранены. Тюки с 340 тысячами рублей быстро оказались в фаэтоне, и через три-четыре минуты площадь была пуста…108

Захваченная сумма оказалась в основном в крупных купюрах, и большевики не все их смогли разменять до самой революции. Та же Крупская уточняла, что «пытавшиеся произвести размен были арестованы. В Стокгольме был арестован латыш (Страуян — Д.В.) — член цюрихской группы, в Мюнхене — Ольга Равич, член женевской группы, наша партийка, недавно вернувшаяся из России, Богдасарян и Ходжамирян. В самой Женеве был арестован Семашко… Швейдерские обыватели были перепуганы насмерть. Только и разговоров было, что о русских экспроприаторах…»109. Тифлисская экспроприация была самой грандиозной из всех, проведенных радикальным крылом РСДРП, но не единственной. Известными «эксами» были захваты крупных денежных сумм на корабле «Николай I» в бакинском порту, ограбления почтовых отделений и вокзальных касс. Формально большевистский центр стоял в стороне, но через таких людей, как Джугашвили, Тер-Петросян, часть средств уходила за границу, в кассу большевиков110. Ленину было из каких средств выделять небольшие суммы Каменеву, Зиновьеву, Богданову, Шанцеру, другим большевикам в качестве «партийного жалованья».

В ленинских документах, не опубликованных до 1992 года, содержится много денежных бумаг, некоторые из них требуют кропотливой расшифровки. Но ясно одно: это большевистские деньги и Ленин определял их дальнейшую судьбу. Например, рукой Ленина 6 июля 1911 года в Париже подготовлена загадочная «записка наличных денежных сумм», где фигурируют суммы: 50 703, 64 850 франков, какие-то «прибавления» и «убавления» и итоговая сумма наличных: 44 850 франков…111 Ленин приучил себя считать деньги, о чем можно судить по сохранению им различных расписок, квитанций, подробных записей собственных расходов, включавших даже самые мелочи. Например, сохранились записи «личного бюджета» (так документы и именуются) с 3 июля 1901 года по 1 марта 1902 года. Здесь же расчеты расходов на тринадцати листах…112 В его переписке с родными, близкими знакомыми денежная тема присутствует очень часто. Гонорары в общей сложности составили очень незначительную, если не ничтожную, часть личного бюджета. Его литературные произведения почти никого не интересовали. Ленина содержали родные, партийные «инъекции», суммы, выделяемые от пожертвований «сочувствующих» состоятельных людей.

Экспроприация денежных средств — фактически уголовная страница в большевистской истории. Формально Ленин стоял от нее в стороне. Как и во многих других сомнительных делах. Он предпочитал в этих случаях оставаться за кулисами. Но его выступления в «Пролетарии», ряде других органов говорят о более «сбалансированной» позиции в вопросах об «эксах», нежели простой их запрет. Так, через полгода после IV съезда, осудившего «партизанские выступления», Ленин, однако, писал: «Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?…»113 Ленин несколько ранее уточняет: боевым группам действовать необходимо, но… «с наименьшим „нарушением личной безопасности“ мирных граждан и с наибольшим нарушением личной безопасности шпионов, активных черносотенцев, начальствующих лиц, полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное…»114

Спустя три года Ленин в Париже встретился с Камо. Вождь большевиков с большой симпатией и одобрением выслушал террориста. Камо сидел в гостиной у Ленина, ел миндаль «и рассказывал об аресте в Берлине, придумывал казни тому провокатору, который его выдал, рассказывал о годах симуляции, когда он притворялся сумасшедшим (в тюрьме. — Д.В .), о ручном воробье, с которым он возился… Ильич слушал и остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги… В период гражданской войны Камо нашел свою „полочку“, опять стал проявлять чудеса героизма»115.

Симон Аршакович Тер-Петросян (Камо), конечно, не понимал, что он и ему подобные боевики-террористы были лишь слепым орудием большевистского центра, которому всегда «для революции» были нужны деньги. Неважно, каким путем полученные: грабежом, сутенерством, предательством, меценатством, пожертвованиями.

Поэтому устоявшееся мнение о принципиальном отличии взглядов большевиков от позиций эсеров по поводу насильственных действий и индивидуального террора требует уточнений. Большевики мыслили глобальнее, в том числе и в сфере использования насилия как универсального средства, включавшего в себя в случае необходимости и самый тривиальный террор и экспроприации. Думаю, что именно экспроприации на каком-то этапе дореволюционного развития были одним из основных источников пополнения партийной кассы, которой в конечном счете руководили люди, назначенные Лениным: Красин, Богданов, Каменев, Зиновьев, Ганецкий и некоторые другие. Поэтому, естественно, «инъекции» матери в личный бюджет сына почти регулярно дополнялись «партийным жалованьем»116, объем которого, по некоторым данным, был не очень велик, но и не меньше среднего заработка европейского рабочего. Как пишет Валентинов, максимальной суммой партийного жалованья, установленной для руководящих членов большевистской фракции, было 350 франков117. Именно такую сумму, по его словам, ежемесячно получал Ленин, не отказываясь от денежных переводов, которые до самой своей смерти в 1916 году делала Мария Александровна — мать Ульянова.

В секретном (до недавнего времени) фонде Ленина сохранилось много расписок в получении Лениным, Зиновьевым, Каменевым, Шанцером и другими большевиками денег из партийной кассы в сумме 200, 250, 600 и т. д. франков. На документах часто собственноручная подпись Ленина. Выдавала деньги «хозяйственная комиссия большевистского центра»118. Вот одна из таких расписок: «Получил 200 франков. 22/Х1 1908 г. Ленин»119.

Крупным каналом, пополнявшим партийную кассу, а следовательно, и личный бюджет Ленина, было меценатство. В начале века российские социал-демократы, как и либералы, пользовались определенной симпатией со стороны не только передовой прогрессивной интеллигенции, но и некоторой части промышленников, связывавших с этими силами свои надежды в деле освобождения от многих архаизмов самодержавия. Эта тенденция в ряде случаев находила довольно неожиданное выражение. В этом отношении весьма характерным является так называемое «дело Н. П. Шмита». Его необычность и запутанность схожи с острым политическим детективом, некоторые детали которого не совсем ясны до сих пор. Большевики, да и сам Ленин, документы Шмитовской эпопеи упрятали в секретные архивы на долгие десятилетия. В официальную историю, воспоминания, энциклопедии вошло о «деле» лишь то, что «работало» на большевизм.

Надежда Константиновна Крупская, учитывая размеры поступивших к большевикам сумм, назвала эту финансовую инъекцию обретением «прочной материальной базы»120.

Миллионер Савва Морозов, глава крупной, широко известной в России купеческой династии, и его близкие славились своей склонностью материально поддерживать русскую культуру, прогрессивные общественные начинания. Так, брат матери Саввы собрал великолепную коллекцию фарфора, перешедшую затем в собственность государства; другой Морозов — Иван — занимался собирательством редких полотен русских и зарубежных художников, коллекция которых также стала достоянием России. На деньги Морозовых расширялись больницы, создавались курсы по ликвидации неграмотности, поддерживались материально актеры театров. Известная либеральная газета «Русские ведомости» долго опиралась на денежную поддержку Саввы Морозова. В начале века купец и промышленник делает, казалось бы, немыслимые шаги: под влиянием М. Горького дает деньги большевикам на издание «Искры», оказывает помощь организациям социал-демократов. Скорее всего, не социальные мотивы руководили Морозовыми, а религиозные, духовные, выражавшиеся в потребности поддерживать культуру, гонимых людей, другие богоугодные дела.

При этом ум Морозова был смятенным, мятущимся, неустойчивым. Он очень боялся сумасшествия и, возможно, в минуты душевной депрессии в мае 1905 года в Каннах покончил с собой. По завещанию большая сумма денег через Горького была передана большевикам. По некоторым данным, это было 100 тысяч рублей. А часть перешла к ним по суду.

Его племянник Николай Павлович Шмит, владелец крупной мебельной фабрики, также помогал российским социал-демократам. Во время вооруженного восстания в Москве он был арестован охранкой за поддержку «бунтовщиков», но в феврале 1907 года в тюрьме при весьма загадочных обстоятельствах покончил с собой. Шмит, которому в день смерти не исполнилось и двадцати четырех лет, завещал часть своего капитала передать на революционные цели, не имея в виду только большевиков. Остается тайной, почему Н. П. Шмит, которого собирались выпустить из тюрьмы на поруки семьи, неожиданно покончил с собой. По закону его состояние унаследовали сестры Екатерина, Елизавета (несовершеннолетняя 16-летняя девушка) и еще более юный брат. Но к этому времени в семью уже были вхожи молодые большевики Андриканис и Таратута, знавшие покойного Николая Павловича.

Есть полное основание считать, что эти большевики получили задание добиться передачи состояния Н. П. Шмита в руки партии. Путь был избран романтический: ухаживание, покорение сердец, женитьба. Ввиду несовершеннолетия Елизаветы финансовые операции осуществлялись с помощью подставного опекуна. Так или иначе, Таратута, которого лично хорошо знал Ленин, образцово исполнил роль партийного сутенера. К этому следует прибавить, что сестры были увлечены загадочностью, романтичностью их роли в «подготовке революции» в России.

В 1909 году Андриканис с женой Екатериной и Таратута с Елизаветой приехали в Париж. Но очень скоро Андриканис, поразмыслив, отказался передать партии деньги, которые от него требовали. Сам Ленин по этому делу пишет (текст в архиве принадлежит руке И. Ф. Арманд), что «одна из сестер, Екатерина Шмит (замужем за господином Андриканисом), оспорила деньги у большевиков. Возникший из-за этого конфликт был урегулирован третейским решением, которое было вынесено в Париже в 1908 году при участии членов партии социалистов-революционеров… Этим решением было постановлено передать деньги Шмита большевикам»121. Однако Андриканис в конце концов согласился передать лишь незначительную часть состояния. Когда решили Андриканиса (которого большевистский центр закодировал как лицо «z») судить партийным судом… он вышел из партии. В результате партии пришлось довольствоваться крохами, которые добровольно пожелало передать лицо «z», не желая полностью уходить от ранее данных обещаний…122

Стали спешить, чтобы не ушло состояние по линии младшей сестры. Состоялось заседание большевистского центра (расширенной редакции «Пролетария») 21 февраля 1909 года. Протокол вел Зиновьев. Его рукой записано:

«В январе 1908 года Елизавета X. заявила большевистскому центру (расширенная редакция „Пролетария“), что, выполняя наиболее правильно волю покойного брата своего N, она считает себя нравственно обязанной передать Б.Ц-у переходящее по закону к ней имущество ее брата в одной половине. В той половине, которую она наследует по закону, заключается: восемьдесят три (83) акции Т-ва NN и приблизительно сорок семь (47) тысяч рублей наличным капиталом.

Подписи: Н. Ленин, Григорий (Г. Зиновьев), Марат (В. Шанцер), В. Сергеев (В. Таратута), Максимов (А. Богданов), Ю. Каменев. 21 февраля, Париж 1909 г.»123.

Решили передачу денег произвести позже, после реализации акций. В ноябре В. Таратута с молодой женой вновь оказался в Париже и вручил Ленину более четверти миллиона франков (весьма большая сумма по тем временам). Из ряда денежных документов явствует, что до этого несколькими партиями большевикам было передано еще более полумиллиона франков… Лидер большевиков зафиксировал это в акте, копия которого осталась в партийном архиве:

«Согласно решению и расчетам исполнительной комиссии большевистского центра (расширенная редакция „Пролетария“) в заседании 11 ноября 09 года принято мной от Е.Х. двести семьдесят пять тысяч девятьсот восемьдесят четыре (275 984) франка.

13. Х1.09. Н. Ленин»124.

А Елизавете Шмит и Виктору Таратуте выдали расписку:

«Тов-щам Е.Х. и В-ру.

Мы, нижеподписавшиеся, действующие в вопросе о деньгах, а также по доверенности тов. Вишневского, заканчивая дело, которое велось всей коллегией Б.Ц., и принимая остатки этих денег, берем на себя перед Вами обязательство: отвечать перед партией коллегиально за участь этих денег.

Н. Ленин. Гр. Зиновьев»125.

Но, как оказалось, на этом дело «закончить» не удалось. После новых попыток к объединению большевиков и меньшевиков по инициативе последних остро встал вопрос: нужно объединить и партийную кассу. Но кто тогда будет их хранить, кто будет держателем капитала, который включал в себя, конечно, не только шмитовские деньги. После долгих горячих споров договорились (с согласия этих лиц), что депозитариями средств РСДРП будут такие известные германские социал-демократы, как К. Цеткин, К. Каутский и Ф. Меринг. Значительная часть средств была положена в банк на имя этих людей. Но объединение большевиков с меньшевиками оказалось фикцией, и в партии, по любимому выражению Ленина, продолжалась бесконечная «склока». «Держатели» денег были поставлены в трудное положение судей, ибо теперь они могли выдавать эти деньги, подвергаясь давлению и обвинениям с двух сторон. Ленин потребовал возвращения денег от «держателей» в большевистскую кассу. Первым ответил К. Каутский.

«т. Ульянов,

Ваше письмо получено. Вы получите ответ тогда, когда я договорюсь с госпожой Цеткин и г. Мерингом. Вероятно, Вы знаете, он отказался от своих функций депозитера из-за своей болезни. В результате этого депозитеры не могут принять никакого решения в случае разногласия во мнениях.

2 октября 1911 г. К. Каутский».

Ниже здесь же следует приписка:

«Моя работа страдает от большого расточительства времени и сил ля этого безнадежного дела. Поэтому я больше не в состоянии продолжать свои функции.

С парт. приветом — К. Каутский»126.

Но неожиданно «заупрямилась» вернуть средства К. Цеткин, считая, что деньги принадлежат всей партии. Началась долгая тяжба с привлечением адвокатов, раздраженной перепиской, колкостями в адрес держателей денег. В своем письме к Г. Л. Шкловскому по поводу отказа Цеткин вернуть деньги только большевикам Ленин по ее адресу допускает выражения совсем не джентльменского характера: «„Мадама“ столько налгала в ответе, что она запутывается все больше…»127 Дело дошло до долгого судебного разбирательства: Ленин требовал, чтобы все «держательские деньги» были возвращены большевикам. Вождь большевиков оказался цепким господином, что касалось денег. В фонде, который долгие десятилетия был закрыт, содержится ряд документов, подобных письму Крупской адвокату Дюко по поручению Ленина:

«Сударь,

Мой муж, господин Ульянов, уехал на несколько дней, он просил передать Вам для ознакомления следующие документы.

…Письмо трех держателей, датированное 30 июня 1911 г. Извещение директора агентства Национального банка в Париже от 7 июля 1911 г. о посылке госпоже Цеткин чека на 24 455 марок и 30 шведских облигаций.

…Резолюция РСДРП (январь 1912 г.) по поводу той суммы, которая находилась у госпожи Цеткин.

4 ул. Мари-Роз

Париж XIV

23. V.1912 г. Н. Ульянова»128.

Цеткин держалась, выдавая деньги на различные совещания, но, похоже, спор вокруг этих сумм не затихал, пока их не погасила начавшаяся мировая война. Но это была меньшая часть средств; большая половина все время была в распоряжении большевистского центра, а фактически Ленина.

Ленин был главным «держателем» и распорядителем партийных средств. Например, в августе 1909 года Ленин шлет распоряжение в контору Национального учетного банка в Париже продать принадлежащие ему ценные бумаги и сообщает, что он выдал А. И. Любимову чек на сумму 25 000 франков129. Эмигранты-революционеры находились всегда в большой финансовой зависимости от лидера большевиков.

Противники большевиков, зная о нравственной подоплеке «дела Шмита», пытались не раз представить В. Таратуту то провокатором, то «грязным типом», «партийным сутенером», который «обеспечивает Ленину финансовую сторону его сомнительной деятельности». Но Виктор Таратута не только в дореволюционное время занимался финансовыми делами большевиков, как небезызвестный Ганецкий, он и после октября 1917 года пользовался в этих вопросах большим доверием Ленина. На жалобы В. Таратуты о нападках на него Богданова, других социал-демократов по инициативе Ленина было принято специальное постановление Большевистского центра, носящее характер партийной индульгенции, в котором подчеркивается, что все происходящее «не вызвало ни малейшего ослабления доверия Б.Ц. к товарищу Виктору»130.

В партийную кассу, а значит, и к Ленину, поступали деньги не только от пожертвований С. Морозова, Н. Шмита, М. Горького, но и от некоторых других состоятельных людей. Одним из них был, например, А. И. Ерамасов, предприниматель из Сызрани, с которым В. Ульянов познакомился еще в мае 1890 года. Тогда молодой Ерамасов интересовался работой революционных кружков в Сызрани и даже принимал в них участие131. Через полтора десятка лет Ленин вспомнил о нем и из Женевы обратился к сызранскому промышленнику с просьбой организовать денежную помощь для издания большевистской газеты «Вперед»132. Некоторое время спустя он вновь пишет письмо Ерамасову с аналогичной просьбой. Через Анну Ильиничну, по косвенным данным, такая помощь от Ерамасова поступала.

Тема «Ленин и Горький» особая, и мы ее еще коснемся в книге, но здесь нам нужно лишь подчеркнуть, что крупный русский писатель, слава которого была в зените еще до революции, много помогал большевикам материально. Что не мешало, однако, писателю в критические моменты истории (не при Сталине!) занимать самостоятельную позицию. А что она была самостоятельной, наглядно свидетельствует сборник статей Горького «Несвоевременные мысли», включивший в себя статьи за 1917–1918 годы, опубликованные в его газете «Новая жизнь»133.

Переписка Ленина с Горьким весьма обширна. Пожалуй, нет ленинского письма, где бы он не жаловался на финансовые трудности. Просит Горького что-нибудь дать из своих произведений для поддержки того или иного большевистского издания, «помочь в агитации за подписку», «найти деньжонок на расширение „Правды“»; «думаю, Вы не откажетесь помочь „Просвещению“»; «денег нет»; «чрезвычайно меня и всех нас обрадовало, что Вы беретесь за „Просвещение“»; «„купец“ давать еще не начал? Пора, самая пора»; «В силу военного времени я крайне нуждаюсь в заработке и потому просил бы, если это возможно и не затруднит Вас чересчур, ускорить издание брошюры…»134

Горький своим влиянием и собственными деньгами не раз приходил на помощь большевикам, хотя в ноябре 1917 года мрачно скажет о Ленине: это «не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата»135.

Как видим, а мы коснулись лишь малой толики «денежных тайн» Ленина, он, находясь за границей, не нуждался, хотя обычно был склонен драматизировать этот вопрос. В советской историографии любили, например, приводить выдержку из письма Ленина, написанного осенью 1916 года Шляпникову, жившему в Стокгольме: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем. Надо вытащить силком деньги от издателя „Летописи“ (Издатель „Летописи“ — A. M. Горький), коему посланы две мои брошюры (пусть платит; тотчас и побольше!)… Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне…»136 Почему столь драматический тон письма? Может быть, его так потрясла и напугала смерть матери, которая всю жизнь самозабвенно заботилась о нем? Ведь Ленин по-прежнему контролировал партийную кассу, которая хоть и поскуднела, но не была пуста. До начала войны Н. К. Крупская получила наследство от своей тетки, умершей в Новочеркасске; Анна с Елизаровым и Мария продолжали эпизодически высылать деньги Ленину… Видимо, сказалась привычка революционера жить с «запасом прочности», определенным денежным резервом. Даже когда Ленин с Крупской возвращались в 1917 году в Россию, их кошелек не был пуст…

Зачем обо всем этом я пишу? Для того, чтобы сказать: Ленин практически никогда не нуждался. Ни будучи в России, ни находясь в эмиграции. Он мог позволить себе в любое время сменить Берн на Цюрих, поехать в Лондон, Берлин, Париж, навестить Горького на Капри, написать Анне: «Я сижу на отдыхе в Ницце. Роскошно здесь: солнце, тепло, сухо, море южное. Через несколько дней вернусь в Париж»137. Приехав в декабре 1908 года в Париж, сообщил сестре: «Нашли очень хорошую квартиру, шикарную и дорогую: 840 франков + налог около 60 франков, да консьержке тоже около того в год. По-московски это дешево (4 комнаты + кухня + чуланы, вода, газ), по-здешнему дорого»138.

Заметим попутно, что, спустя семь десятилетий после того как свершилась самая заветная мечта Ленина о захвате власти «пролетариатом», абсолютное большинство жителей гигантской страны, которых решили осчастливить, не могли и думать о получении четырехкомнатной квартиры на трех человек…

Ленин был очень пунктуален и аккуратен в учете и планировании личных расходов. Он тщательно записывал расходы на питание, поездку в Мюнхен, Брюссель, отдых в горах и т. д.139. Самое интересное, что эти записи (уже давно утратившие первоначальное значение) всегда возил с собой при переездах из страны в страну, пока они не осели на его последней квартире в Кремле, а затем и в Центральном партийном архиве.

Ленин любил распоряжаться денежными делами. По его распоряжению в июне 1921 года перевезли в Кремль 1878 ящиков с ценностями140. Так ему было спокойнее. По его же предложению 15 октября того же года Политбюро решило: «Ни один расход золотого фонда не может быть произведен без особого постановления политбюро»141. Присутствующие на заседании Троцкий, Калинин, Молотов, Сталин, Каменев, Радек, Сольц единодушно поддержали вождя.

Ленин очень часто пишет о необходимости отдыха. И отдыхает. На Атлантическом побережье. В Ницце. В горных деревушках Швейцарии, по которым они путешествуют с Крупской, «восстанавливаются» в Лозанне. Затем поднимаются в горы над Монтре, спускаются в долину Роны, Бела-Бен, посещают подругу Крупской по юношеским годам, идут вверх по реке, через перевал Гемми-пас перебираются в Оберланд, доходят до Бриенцского озера и останавливаются на неделю в Изетвальде, после чего продолжают свое путешествие…142 О жизни-путешествии, прерываемой «склоками», «драчками», подготовкой своих работ, которые надо где-то напечатать, можно писать много и долго. Ленин не забывал и об отдыхе для души. «Дама с камелиями» А. Дюма-сына с участием незабвенной Сары Бернар, другие спектакли и кинематограф тоже были в размеренной и безбедной жизни будущего вождя.

Все это, вероятно, является естественным, тем более для людей из «потомственных дворян». И вовсе незачем из этой приятной части жизни вождя было делать тайны.

Но для меня останутся загадкой не эти бытовые подробности, а как такой человек, которому посвящена эта книга, как и его сотоварищи Троцкий, Сталин сочли, что они имеют право решать судьбы великого народа? Как могло случиться, что люди, не имевшие абсолютно никакого отношения к рабочему классу, стали от его имени проводить кровавый, чудовищный эксперимент? Невероятная, фантастическая комбинация случайностей, внутренних причин и роковых тенденций выдвинула этих людей на гребень крупнейших национальных и мировых событий.

Человек, который изучал и восславлял «искусство» разрушать, ниспровергать, оказался в драматический момент истории «нужным» трагической судьбе России… А ведь он мог остаться в ней, истории, таким же не более известным, чем Бакунин, Ткачев, Нечаев, но стал… Лениным. Возможно, самой заметной фигурой XX века. С которой, однако, связана и самая крупная историческая неудача великого народа…