С.С.С.М. Чепурина Мария
Краслену очень хотелось из солидарности к угнетенным сесть в вагон для негров, но, помня о своем секретном задании, он решил не выделяться. Поезд промчал его через несколько одинаковых станций, разделенных темными туннелями, а потом неожиданно вывез на поверхность и стал поднимать все выше, и выше, и выше, взбираясь по мосту, перекинутому над проезжей частью. Краслен с любопытством смотрел из окна вниз: там стояли, не будучи в силах проехать сквозь пробку, ряды архаичных смешных студебеккеров и бьюиков последней модели. Это ехали на работу финансовые и промышленные заправилы, хозяева ипритовых заводов и радиостанций, день и ночь пугавших обывателей «ужасным коммунизмом», бывшие и будущие министры, обладатели воды, земли и электроэнергии, шиншиллистых жен и разбриллиантенных любовниц. Среди железных коней затесалась допотопная телега какого-то фермера. Даже с высоты было видно, как его лошадь то и дело шарахается от автомобильных гудков.
Поезд тем временем продолжал взбираться наверх. Через несколько минут Краслен с удивлением обнаружил, что он уже на высоте пятидесятиэтажного небоскреба. Здесь, на специально оборудованной площадке, располагалась станция. «Стоун и компании билдинг», — объявили по громкой связи, и сотня клерков высыпала из поезда, чтобы разойтись по своим конторам и скорей начать работать на папашу Стоуна.
Дальше поезд понесся по мосту, опорами которому служили два небоскреба. Равнодушные ангеликанцы распределились по вагону, где стало значительно свободнее, достали свои сандвичи и начали жевать их. Любопытный до всего Краслен продолжал таращиться в окно. Теперь внизу оказалась уже не проезжая часть, а другая ветка метрополитена, проходившая тридцатью этажами ниже; земли не было видно вовсе. Перед глазами то и дело мелькали пестрые рекламы, покрывавшие стены небоскребов. Черные мойщики бесстрашно висели возле окон верхних этажей. Черные верхолазы монтировали на крыше электрическую вывеску. Черный рабочий жевал бутерброд, сидя на стреле крана и болтая ногами в грубых хлопковых штанах цвета индиго.
Неожиданно Краслен отпрянул от окна. Небольшой двухмоторный самолетик несся, казалось, прямо на поезд, но неожиданно спикировал и пролетел ниже, точно между двумя воздушными линиями метро.
— Похоже, вы не здешний, раз так испугались, мистер! — весело заметил пассажир, сидевший рядом.
— Я турист.
— Вам нечего бояться! Воздушное движение довольно плотное, особенно по утрам, но к этому быстро привыкаешь. Здесь совершенно безопасно.
— А самолет не врежется в небоскреб? — спросил Краслен, отмечая про себя, что, хотя он и привык к высоким зданиям и полетам, здесь все как-то уж слишком.
— Нет, такого быть не может, — отвечал ему попутчик. — Это же Ангелика!
Десять часов Краслен просидел в гостинице. Посмотреть на незнакомый город, конечно, хотелось, но это могло нарушить конспирацию, так что от прогулки Кирпичников решил воздержаться. Из номера он вышел только раз, чтобы перекусить. В гостиничном кафе не было ничего, кроме яиц с ветчиной, апельсинового сока и кофе: видимо, хозяин заботился о том, чтобы клиенты не мучились проблемой выбора. Покупать еду за деньги казалось смешным и нелепым, но Краслен изо всех сил делал вид, что для него это самое привычное дело.
Портфель для Джонсона стоял возле кровати и заставлял без конца думать о себе. Сидя в уборной или отлучившись покушать, Краслен без конца воображал себе злоумышленников, которые похищают его драгоценный груз, лишая тем самым ангеликанских пролетариев возможности устроить революцию. Когда же Кирпичников был в номере, портфель тоже не давал ему покоя. Хотелось узнать, что внутри. Несколько раз Краслен почти решался его открыть, но в последний момент политическая сознательность брала верх, и он не осмеливался нарушить указание товарища Буерова.
Наконец настал момент, когда следовало взять портфель в руки и отправиться с ним на задание. Краслен вышел пораньше, чтобы было время отыскать «Черную кошку», но та нашлась неожиданно быстро, так что он оказался в заведении на полчаса раньше, чем нужно.
Над входом в кабаре помещалась круглая электрическая реклама, часть лампочек на которой горела красным светом, а остальные, незажженные, создавали силуэт кошки, которая то стояла смирно, то, выгибая спину, потягивалась. Под вывеской сидел мальчишка, назвавший Кирпичникова «сэром» и предложивший почистить ему ботинки. Поодаль нищая старуха рылась в мусорном контейнере. «Неграм вход воспрещен», — гласила маленькая вывеска на двери кабаре. Краслен вошел.
Последняя лавка Госспирта закрылась в Краснострании десять лет назад, поэтому запах, стоявший в заведении, чуть не свалил непьющего Кирпичникова с ног. Посетители курили, не переставая, так что сцена, на которой изгалялся юморист, проступала из тумана, как волшебное видение. Буфетчик (или как он там называется в Ангелике?), устроившись за своей стойкой, зевал во весь рот и тряс какую-то штуковину. Напротив него сидели несколько пьяных мистеров в одинаковых полосатых костюмах и идентичных черных шляпах. Запыхавшиеся официанты бегали между столиками, гремя посудой. Основную часть публики составляли мужчины, но имелось и несколько дам: они вертели жемчужные нити в тонких пальцах с очень длинными бордовыми ногтями, без конца роняли с плеч горжетки или лямочки коротких светлых платьев и нетрезво похихикивали. На голове одной дамы была эгретка с огромным пером. Краслен пригляделся и заметил, что эта совсем юная особа моложе своего щекопузого спутника лет на пятьдесят.
Кирпичников устроился за столиком, взял чашку кофе и стал ждать человека в соломенной шляпе. После юмориста, которого никто не слушал, на сцену вывели дрессированных пуделей, наряженных в фашистские мундиры (как у брюннов) и кожанки с кумачовыми платками (как у красностранцев). Собаки ходили на задних лапах под руководством грудастой девицы в матросском костюмчике, явно размера на два меньше нужного. Потом они немного потявкали друг на друга, вызвав бурные аплодисменты буржуазной публики.
За собачками появилась певица с кучей перьев на голове и длинным, тоже перьевым хвостом, который волочился вслед за ней. «У меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка, — пела артистка, расхаживая взад-вперед и подметая сцену грустными останками невинно убиенных птичек. — Но о ней знает только Джимми, один только мой Джимми… И может быть, еще парочка человек».
Около половины зала с упоением вслушивалась в эту белиберду, остальные равнодушно продолжали есть и пить. На часах было девять. Краслен изучал посетителей, но никого напоминающего Джонсона не видел.
Артистка закончила петь про свою штучку, отстегнула хвост и запрыгала по сцене, весело распевая: «Он видел меня голой, совершенно голой! Ах, какой конфуз! Он видел меня голой, как же так могло получиться?!» Несколько мистеров с красными лицами стали притопывать в такт. Перья на голове певицы сильно раскачивались, и Краслен ждал, не свалятся ли они. Джонсона по-прежнему не было. Краслен был взволнован с самого утра, но только сейчас это волнение стало по-настоящему неприятным.
На сцену между тем высыпало сразу несколько артисток. К их пению Краслен не прислушивался. «А что, если Джонсон убит? — думал он. — Или снова в тюрьме?» В таком случае за ангеликанский пролетариат было, конечно, обидно, но в первую очередь Кирпичникова беспокоило, что ему делать дальше и как выбираться из этой отвратительной страны. Кофе совершенно остыл. В 9:15, артистки повалились на сцену и задрали ноги, представив вниманию публики длинный ряд поп. В ответ раздались бурные аплодисменты, переходящие в овации.
Девица, вышедшая на сцену в полдесятого, уже не пела ничего. Она только пританцовывала и снимала с себя одежду. Когда упал бюстгальтер, в зале воцарилась тишина — такая важная, взволнованная, трепетная, что Кирпичникову поневоле вспомнился Мавзолей. Глаза мистеров заблестели и впились в артистку. Дамы зарумянились и тоже с интересом наблюдали раздевание, покусывая губы.
«Чего это они так разволновались? — подумал Краслен. — Женщину, что ли, не видели?» Потом он вспомнил лекцию о буржуазной стыдливости, прочитанную в их заводском клубе год назад. «Ах да, у них же принято стесняться! И купаются в костюмах! Вот умора!» Освободившиеся от капиталистических предрассудков пролетарии купались и принимали воздушные ванны исключительно нагишом, поэтому Краслена, разглядевшего подробно и давно всех заводчанок, зрелище артистки, прикрывающей кроличьей шкуркой отсутствие лифчика, совершенно не впечатлило. Но все-таки, чтобы не выдать своего пролетарского происхождение, он тоже потаращился на голую девицу и немного попыхтел.
Больше никаких оригинальных номеров кабаре в тот день не представило: следом за первой раздевшейся девицей последовали еще несколько, проделавших то же самое. Публика следила за действом безотрывно. Краслен без особой надежды ждал Джонсона. В десять его так и не было. Как и в одиннадцать.
На следующее утро Краслен, проснувшись в гостинице, подсчитал остатки денег, выданных Буеровым. Выходило не больше чем еще на одну ночевку здесь, в «Мэйфэйре». Значит, сегодня он просто обязан найти либо Джонсона, либо кого-то другого, кто дал бы билеты обратно, а завтра — отправиться в путь…
Краслен попытался уверить себя в том, что, возможно, Джонсон перепутал дату и придет как раз сегодня. В любом случае иных идей, кроме как ждать человека в соломенной шляпе опять в тот же час в том же месте, у Кирпичникова не было. На этот раз он решил оставить портфель в номере: Буеров советовал не трепать лишний раз секретный объект.
Программа в кабаре была та же самая, что и накануне. «Я становлюсь завсегдатаем», — подумал Краслен, поймав себя на том, что мысленно подпевает девице в перьях. В этот раз, чтобы скоротать время, он купил газету и уныло разглядывал в ней фотоснимки кинозвезды, женившейся в пятый раз; балансирующего на карнизе 77-го этажа акробата в шляпе и с тросточкой; счастливых чемпионов по уанстепу, танцевавших двадцать два часа (на тридцать минут дольше предыдущего рекорда); водолазного костюма облегченной комплектации — не сорок, а лишь тридцать два кило; усатой женщины и прочей дребедени. Статьи сообщали о погрузке слонов на пароход, отставке кабинета Пон-Бюзо и водворении кабинета Колбасье в Шармантии, расстреле демонстрации рабочих «во избежание кровопролития» и черной неблагодарности обитателей колонии, устроивших бунт в обмен на принесенные им ангеликанцами бесценные плоды цивилизации в виде фабричных подтяжек и сельтерской воды. На последней странице помещались рекламы, предлагавшие посетить «отдельные кабинеты», «роскошные апартаменты», «помещения с новейшими приспособлениями» и «салоны массажа». «Массаж делают дамы», — пояснялось для недалеких читателей. Для тех, кто мог лишь горестно вздыхать, читая это, чуть пониже помещалось объявление о продаже «новейших таблеток факира быстрейшего действия и совершенно безвредных».
В 9:15, когда началось раздевание, к Краслену за столик подсел незнакомец в потертом плаще и поношенной шляпе, утратившей всякую форму.
— Сэр, не угостите выпивкой ветерана Империалистической войны?
«Что-то он не тянет на ветерана», — подумал Кирпичников. Вслух же сказал:
— Я бы рад, только денег осталось едва на метро до гостиницы.
В доказательство он вывернул карманы. В одном из них действительно лежала одинокая пятипенсовая монета. Из второго неожиданно выпали ключи от номера.
— Ах ты! Забыл сдать, когда ушел! — вздохнул Краслен.
— Так вы приезжий?
— Из Шармантии.
— Конечно! Сразу видно по акценту! Как вам город? Где остановились? Я советую…
«Везет же мне на болтунов!» — подумал пролетарий, вспомнив Уильямса. Впрочем, этот собеседник был трезв и ничего особенного рассказывать не собирался. Он произнес несколько расхожих фраз о том, что война неизбежна, вот только неясно, когда, кто и с кем в ней схлестнется. Затем якобы по секрету поведал Кирпичникову о том, что Краснострания — ужасная страна, где все голодные и даже нет метро. Краслен кивал, вполуха слушал и искал глазами Джонсона. Новый знакомый поделился с ним своими соображениями насчет голых барышень на сцене, а затем поклялся в вечной дружбе и полез с объятиями.
Излишне говорить, что Джонсона Краслен так и не встретил. В пол-одиннадцатого он с тяжелый сердцем собрался идти в гостиницу и тут только обнаружил, что так называемый «ветеран», ушедший полчаса как, слямзил его ключ и пятипенсовик.
О Труд! Первая мысль Кирпичникова была о портфеле, оставшемся в номере. При мысли о том, что секретный груз, от которого зависит судьба международного рабочего движения, уже в руках воришки, сердце пролетария застучало с такой силой, что, наверно, это было слышно даже голой барышне, кривлявшейся на сцене. Он вскочил, бледный, перепуганный, и бросился к выходу, наплевав на чей-то смех сзади и чуть не сбив с ног официантку. Только на пороге кабаре Краслену в голову ударила вторая мысль, ничем не лучше первой: до гостиницы придется дуть пешком. А там потом что делать? Деньги на последнюю ночевку, спрятанные в номере, наверное, уже в кармане вора.
Что же, что же делать?! Партия и товарищ Буеров никогда не простят Кирпичникову такой дурацкой оплошности… Да и увидит ли он еще когда-нибудь Родину? Может быть, помрет от голода в Ангелике: без денег, без жилья и без возможности подать сигнал своим…
«Лучше уж сразу с моста сигануть!» Но мостов, как назло, рядом не было. Сколько-то времени бледный Краслен простоял у шоссе, ища миг, чтобы прыгнуть под автомашину, но все не решался.
Спустя несколько минут, когда эмоции улеглись, он ощутил сонное равнодушие ко всему происходящему. Потом в голову пришла третья, успокоительная мысль: «Может быть, гостиничная охрана задержала вора?» В самом деле, разве так не может быть? Конечно, может! Точно так и есть! Да и кражу совершить этому «ветерану» пришло в голову только оттого, что он увидел у Краслена ключ и случайно выведал адрес гостиницы! «Ну, разумеется! — успокаивал себя Кирпичников. — Он не профессионал в этом деле, на ограбление решился первый раз в жизни, от нищеты… Такой обязательно попадется!»
Повторяя про себя эти слова и поминутно глядя в карту, пролетарий потащился в свой «Мэйфэйр».
Краслен то старался идти быстрее, чтоб приблизить развязку, то брел еле-еле, боясь, что в гостинице он обнаружит следы ограбления без всякой надежды найти похитителя. Ночной Манитаун, едва ли не более светлый, чем дневной, издевательски жонглировал огнями реклам: горели электрические буквы «Покупайте нашу обувь!», электрический ковбой крутил лассо, электробарышня дрыгала ножками, вспыхивали и исчезали цифры с многообещающим количеством нулей на вывесках казино. Небоскребы казались еще выше в свете прожекторов. Они даже подавляли, нависали над ничтожными людишками. Из открытых данс-холлов, кафе, кабаре и игорных домов неслась музыка. Обрывки фокстротов и джазовых импровизаций мешались друг с другом в одну музыкальную кашу. Несколько полуодетых проституток, выстроившись вдоль дороги, ежились от ночной прохлады и неуклюже приплясывали в такт этой какофонии. Иногда они поглядывали в сторону канализационного люка, вокруг которого, сбившись в кучу, спали несколько малышей.
Когда измученный Кирпичников добрел наконец до гостиницы, он не поверил собственным глазам и едва не завопил от счастья. Кто бы мог подумать, что пролетарий будет так радоваться при виде буржуазной полицейской машины! Именно такая машина стояла возле гостиницы.
«Труд, как мне повезло! Он уже пойман!» — радостно сказал себе Краслен. И бросился к гостиничному крыльцу.
Пробежать успел шага четыре.
— Вот он, этот джентльмен! — внезапно раздалось из темноты. — Из двадцатого номера! Хватайте его, господа, это он хранил бомбу!
Справа и слева от Краслена возникли двое жандармов.
— Вам придется пройти с нами, сэр, — сказал один.
Второй добавил:
— Вы подозреваетесь в незаконном хранении взрывчатки, порче чужого имущества, поджоге, покушении на общественное спокойствие и попытке совершения коммунистического переворота.
— Как?.. — пролепетал Кирпичников.
Он уже заметил, что в том месте, где раньше располагалось его окно, теперь дымится бесформенная черная дыра.
12
В полицейском участке оказалось две камеры для задержанных: белая и негритянская. За то, что Краслен, пока двое жандармов волокли его по улице, отчаянно сопротивлялся и грозил всей мировой буржуазии революцией, его решили бросить во вторую. Белые полицейские, злые на весь мир за то, что их подняли по тревоге в такой час, посчитали это изощренной формой издевательства. Несколько белых арестантов слезли с нар и, подойдя к решетке, разделяющей две камеры, стали с любопытством наблюдать за происходящим. Смущенный Краслен осмотрел свое новое жилище и на секунду задержался взглядом на одной из коек. Старый негр, на ней сидевший, сразу встал:
— Ложитесь, сэр!
Краслен смутился пуще прежнего.
— Не беспокойтесь, я вполне устроюсь вот здесь, на свободной лежанке! — поспешил ответить он.
Белые арестанты зашушукались.
На лице старика изобразилась растерянность. Обратно сесть он, видимо, не смел, считая, что «сэр» или шутит, или издевается, а что сказать в ответ — не находил. Краслен, демонстрируя, что настроен дружелюбно, улегся на свободную койку в углу камеры и громко заявил:
— Прошу у всех прощения, что из-за меня вас разбудили!
В таком вежливом тоне с неграми, похоже, не разговаривал никто и никогда в жизни, поэтому арестанты уверились в том, что белый человек задумал над ними жестоко посмеяться. С нар соскочили еще несколько чернокожих.
— Занимайте любое место, сэр! — наперебой заголосили они. — Все, что прикажете, сэр! Вы белый человек, а мы всего лишь…
— Хватит! Лягте! — оборвал их молодой негр в рваных синих брюках на подтяжках, клетчатой рубашке и каскетке. — Он же все сказал вам!
Арестанты улеглись.
— Спокойной ночи! — пожелал Краслен сокамерникам. Это прозвучало глуповато, так как он уже заметил насекомых на постелях.
— Что за рабские манеры… — продолжал бурчать негр в клетчатом, поводя плечами и потирая спину, видимо разболевшуюся. — Раз в жизни вам попался человек без предрассудков — так ведь нет же, так ведь все равно же… У-у, позорище…
Краслен, стараясь не обращать внимания на соседей, начал думать — что же с ним будет дальше? Никаких утешительных мыслей в голову не приходило. «Ладно, — подумал Кирпичников. — Надо бы выспаться, а там — будь, что будет». Он приоткрыл один глаз. Почти все негры спали. Белые арестанты из соседней камеры давно отошли от решетки и тоже легли, захрапели. Краслен отвернулся к стене и принялся считать красных лошадок.
Между тем уснуть оказалось не так-то просто. Стоило пробыть минут пятнадцать без движения, как где-нибудь на теле начинало чувствоваться копошение насекомых. Краслен вскакивал, давил клопов и блох, ложился снова и внимательно прислушивался к своим ощущениям. Скоро клопы начали ему мерещиться: стоило зачесаться пятке или случайно задрожать какому-нибудь мускулу, как Кирпичников подпрыгивал на койке.
Через час борьбы за сон на край лежанки, выбранной Красленом, кто-то сел.
— Ну что? — спросил он тихо. — Ты не спишь?
Краслен открыл глаза и увидел того самого молодого негра в клетчатой рубашке, что недавно проявил политическую сознательность.
— Не сплю, — сказал Кирпичников.
— Я Джордан. Можно просто Джо.
Краслен сел и подал негру руку:
— Я Ноэль Лефевр. Из Шармантии.
Тот тихо рассмеялся:
— Будет врать! Ты красностранец. Это видно по манерам. Шармантиец не протянет негру руку. Ну, признайся же!
Кирпичников замешкался.
— Признайся! — сказал Джордан. — Все уснули. А во мне не сомневайся: шпионить в пользу нашего правительства я расположен меньше всего.
Задание товарища Буерова было провалено в любом случае, а для того, чтобы выжить в Ангелике и найти способ вернуться на Родину, требовались друзья. Краслен решил открыться.
— Рад знакомству с настоящим красностранцем, — сказал негр. — Всегда мечтал попасть в С. С. С. М. Это правда, что у вас нет безработицы? И хлеб для всех бесплатный? Джонсон так рассказывал…
— Что? Джонсон? — вскинулся Кирпичников. — А где он?
— Да откуда же я знаю! — фыркнул негр. — Где-то прячется. Я видел его только один раз, на большом митинге. А что? Ты его ищешь?
— Да… Искал… — сказал Краслен упавшим голосом.
— Подпольная работа? Понимаю… А за что арестовали-то? Спалили? Или так, за ерунду?
— За взрыв в гостинице…
Теперь, когда негр знал, кто такой Краслен и цель его приезда, запираться смысла не было. Кирпичников поведал чернокожему историю с заданием, с получением портфеля и всем прочим — вплоть до взрыва и ареста. Негр присвистнул:
— Так в портфеле была бомба?
Краслену такая мысль не приходила в голову. Точнее, несколько раз она пыталась туда проникнуть, но Кирпичников старательно гнал ее вон.
— Какая еще бомба?! Что за глупости?! Наверно, взорвалось в соседнем номере, полиция ошиблась. А скорее еще вот что: я забыл сдать ключ, его украли. Вор проник в мой номер, взял, что можно, а потом пожар устроил — чтоб следов не оставалось. Огонь дошел до какого-то взрывоопасного предмета — и-и-и…
— Так в портфеле все-таки находился взрывоопасный предмет? — опять спросил Джордан.
— Да нет же! — завелся Краслен. — Он не мог там лежать. Хотя… Если только какое-то секретное оружие, предназначенное для борьбы с империализмом. Или нет, стоп! Вот что еще могло произойти! О, Труд, как же раньше не додумался?! Этот вор на самом деле был не вором, а агентом капитала. Они, очевидно, разузнали о задании и решили уничтожить мой портфель. Ну, то есть портфель Джонсона. Ну, то есть тайный груз внутри портфеля. Труд великий!
— Если собираешься и дальше выдавать себя за шармантийца, то тебе придется научиться говорить «Мой Бог» вместо «Мой Труд». Тебя легко раскрыть.
— Ох, да, конечно… — спохватился пролетарий. — Не гожусь я для подполья… Просто, знаешь, не привык: ведь это глупо — произносить названия существ, которых на самом деле не существует. Феодальный пережиток.
— Но придется, — сказал негр. Потом вздохнул: — Скорей бы, что ли, утро! Утром, думаю, нас выпустят.
— Наверное? Откуда тебе знать? — спросил Краслен.
— Я ж не впервые! Вот, когда еще работал, взбунтовались мы с ребятами, станки все побросали, вышли с лозунгами. Ходили, значит, вокруг завода, плакатами размахивали. Главное было не останавливаться, потому что если мы идем, то это демонстрация, а демонстрации разрешаются, а если стоим, то, значит, уже пикет. А пикетировать нельзя. Ну и у меня, как назло, ботинок развязался. Встал на секунду, нагнулся завязать, а полицейские — тут как тут! Или еще был случай. Слушали, как Джонсон на митинге выступает, а тут копы нагрянули. Схватили несколько человек наугад — ну и меня в том числе. Просто так, припугнуть. Только мы уже давно не боимся.
— А в этот раз за что взяли?
— Да так, ерунда. Постучался в один особняк, хотел спросить, нет ли у них какой работы. А хозяин раскричался, мол, я, бездельник, отдыхать ему не даю. Полицию вызвал, скотина! Но завтра нас выпустят, точно. Им надо, чтобы место освободилось — новых безработных за попрошайничество арестовывать, иначе получается, что полиция вроде как неэффективно работает.
— Ну, я-то не за попрошайничество. Меня в более серьезном преступлении обвиняют, — заметил Кирпичников.
— Брось! К утру полицейским будет уже все равно, кого и за что арестовали. Тюрьмы ломятся от политических заключенных, а до настоящих правонарушителей полиции дела нет. Ходят слухи, — негр понизил голос, хотя их беседа шла и так почти что шепотом, — есть тайный указ премьер-министра не сажать в тюрьму воров, убийц, бандитов… Понимаешь? Чтобы люди жили в страхе и был повод повышать число копов.
— Ну и ну!
— Да ты счастливец, — сказал Джордан. — Не привык к таким вещам. Эх, Краснострания! Вот бы мне там оказаться!.. Ну, а ты не беспокойся. Утром выйдем. В крайнем случае отдашь свои часы охраннику. Перед взяткой он точно не устоит.
— Спасибо, товарищ. Ты меня здорово поддержал, — ответил Кирпичников, улыбнувшись.
В этот момент за стеной прозвучали три выстрела, скрип тормозов, чей-то крик и еще один выстрел. Два негра проснулись. Краслен испугался.
— Да ты не волнуйся, — сказал ему Джордан. — Это всего лишь мафиозные разборки. Если им надо устроить пальбу, то они всегда делают это рядом с полицейским участком. Просто у рядовых граждан может быть дома оружие, а здесь бандитов точно никто не тронет…
Наутро, едва рассвело, жандармы велели всем выметаться вон из камер.
— Наверно, кто-то им донес, что готовится стачка или демонстрация, — сказал Краслену Джордан, когда они вышли. — Ну, бывай!
— Пока, — сказал Кирпичников.
— Ты как сейчас, куда? Не по пути?
— Куда… Не знаю. Видимо, на улицу.
— На улицу?! Эх, черт побери, да тебе же действительно некуда податься! — воскликнул негр. — Значит, вот что: ты пойдешь ко мне! Да брось смущаться! Все соседи обзавидуются, что у меня в гостях настоящий красностранец!
13
В хижине пахло плесенью, керосином и давно не мытым телом.
— Джордан? Джордан! — зазвучал из темноты старческий голос. — Тебя снова арестовали?
— Не удивляйся, что у нас тут так темно, — сказал Краслену негр. — Когда мы с братом строили эту лачугу, денег на стекла не было, так что решили оставить под потолком несколько щелей, а окон не делать вовсе. Впрочем, что касается денег, то они и сейчас не появились… Да, мам, это я!
Глаза Краслена, начавшие привыкать к темноте, различили силуэт старухи.
— С тобой кто-то есть?
— Это друг. Красностранец. Мы вместе сидели в участке.
— Красностранец! — сказала старуха взволнованно.
— Приехал помочь Джону Джонсону.
— Джонсону! О! Джону Джонсону!.. Я сварю суп…
— Не стоит беспокоиться, — поспешил вставить Краслен, но Джордан оборвал его:
— Брось, не скромничай! Тебе же все равно надо поесть.
— Я сварю суп, — повторила негритянка. — У нас еще осталось немного чечевицы, Джессика принесла накануне. Друг Джонсона — наш друг. Сынок, а нет ли новостей от Джулиана?
— Нет, мам, — сказал Джордан.
Негритянка зажгла примус, и теперь Краслен смог разглядеть ее морщинистое лицо, старую залатанную кофту, длинную юбку в грязных пятнах и скрюченные черные руки.
— Тебе помочь, мам? — спросил негр. — Сбегать за водой?
— Нет-нет, я все сама! Вода осталась! Вы пока ступайте, не мешайтесь! — В голосе старухи слышалось упрямство. Видимо, ей было важно чувствовать, что она еще на что-то способна.
Джордан и Краслен вышли за порог. Отсюда, в какую сторону ни смотри, можно было видеть только десятки разношерстных, но одинаково жалких негритянских домиков, лепившихся друг к другу. Несколько чернокожих сидели на крылечках — вернее, на том, что условно выполняло эту роль в их убогих жилищах, — и курили. Над их головами трепалось белье на веревках, растянутых между хижинами. Кое-где горели костры. Там и сям бегали грязные негритята.
— Я бы предложил тебе тоже посидеть на крылечке, — сказал Джордан. — Но, уж извини, спина у меня ни к черту, да и ноги побаливают.
— Ты же еще вроде молодой, — сказал Кирпичников.
Негр только усмехнулся:
— Три года на заводе Свинстона из любого юноши сделают больного старика! Знаешь, что за ужасная штука конвейер? «Давай не зевай, черномазый, пошевеливайся, быстрей, быстрей, быстрей!» Тьфу! Десять часов в сутки. Стоя. Без обеда. От Свинстона уходят инвалидами, а потом практически никуда невозможно устроиться.
— Зачем же ты пошел туда?
— Купился на рекламу… Свинстон обещает рабочим участок земли, дом, мебель, холодильные шкафы, радиоприемники, электроплиты… Все — в кредит. Пока ты работаешь и можешь платить по кредиту, все это твое. Потом ты становишься инвалидом, теряешь работу, и тебя выкидывают из дома. Мне в какой-то степени повезло. Когда произошел этот злополучный кризис, несколько заводов закрыли и меня выкинули на улицу до того, как я успел стать окончательной развалюхой. В этой хижине мы живем уже год. А работу я, наверно, так никогда и не найду: буду всю жизнь перебиваться случайными заработками…
Краслен молчал. Он не представлял, как можно жить в таких условиях.
— Получается так, что всю нашу семью содержит младшая сестренка, Джессика. Она служит горничной у одной важной шишки. Представляешь, я, мужчина, вынужден сидеть у нее на шее! Черт возьми, до чего нас довел этот паршивый кризис!.. Еще есть наш брат Джулиан. Он сейчас в тюрьме… Политическая статья…
Кирпичников не говорил ни слова и удрученно кивал. Подумать только, может быть, содержимое портфеля могло бы избавить этих людей от невыносимой нищеты, а он, Краслен, так бездарно провалил секретное задание товарища Буерова!
Минуту собеседники молчали. Было слышно, как старуха там, в лачуге, тяжко шаркает.
— Думаешь, ей лет под сто? — спросил негр. — Нет! Всего шестьдесят. А уже еле ходит, почти что слепая…
— Врачу покажи.
— Что, смеешься?! Даже те, кто работает, редко могут позволить себе услуги врача, а уж нам-то на что? — фыркнул Джордан. — Да я, в общем, и так знаю, что он скажет: «Чего вы хотите, такой возраст, тридцать лет на калошном заводе ни для кого не проходят даром…»
— На калошном заводе?
— Да. Знаешь, как делаются калоши? Только не говори, что тоже думал, будто их отливают из жидкой резины, как чугунные статуи!..
«Без калош от Резинпрома я не выйду из дома!» — вспомнилась Краслену рекламная вывеска. Как-то там, на Родине?
— …Детали калош вырезают из тонкой резины и склеивают, перед тем как отправить на вулканизацию, — продолжал негр. — Все дело в этом дурацком клее. Он содержит бензин. Бензин испаряется и портит глаза, кожу, горло. Мать узнала об этом, когда было уже поздно… Прибавь к этому постоянную работу стоя, вручную… Не знаю, как у нее еще двигаются пальцы рук. До шестидесяти нечасто доживают. В смысле, негры. Да и в целом — пролетарии. Вот я пол своей жизни уже прожил.
— Джо, не надо!
Джордан замолчал.
— Ты прав, товарищ. Вот ведь, сопли распустил! С чего бы это?.. Обычно со мной такого не бывает! Хватит ныть, все у нас будет в порядке, не так ли? — И негр улыбнулся.
— Вы так бедны, а тут еще я — нахлебник… — ответил Краслен.
— Ты давай-ка об этом не думай! От нас не убудет, что ты станешь спать в нашей хижине. Будем вместе работу искать… Ты ж белый — глядишь, и подыщешь чего-нибудь! Джонсона встретишь…
— Едва ли!
— Сказал — значит, встретишь! Сестренка моя — в его партии, — тихо сказал чернокожий.
— А ты?
— Я так, просто сочувствую. Боязно как-то. Узнают копы — мигом в тюряге окажешься, лет так на десять… Вот так-то. А Джессика — смелая. Я даже ей удивляюсь… Эй, глянь-ка, приятель, да вот и сестренка!
К лачуге приближалась миниатюрная, худенькая негритянка с узелком в руках. Желтое хлопковое платье в цветочек, надетое на ней, было изношено до крайности и кое-где залатано, но Краслен почему-то прежде всего заметил не то, как оно бедно смотрится, а то, как выгодно подчеркивает смуглую кожу негритянки. Следовало ужаснуться, увидев, что девушка ходит босой, но Кирпичников невольно залюбовался ее маленькими ногами.
— Эй, сестренка, не ожидал тебя увидеть! — крикнул Джо. — Какими судьбами?
— Я сегодня выходная, ты что, забыл?
— Совсем вылетело из головы!
— Вот как ты относишься к своим родственникам! — насмешливо ответила Джессика, всплеснув руками. — Завел дружбу с белым парнем и зазнался, так я понимаю? Говори, кого это ты привел к нам?
— Э-э, девочка, давай-ка полегче! Поверишь или нет, я только что из полицейского участка! С прошлого раза кровати там сделались еще жестче.
— Ну-ну! Я смотрю, ты не вылезаешь из арестантских камер, точь-в-точь как Первый вождь Краснострании при старом режиме!
— Ты вспомнила о Краснострании как раз вовремя, девочка, потому что наш гость именно оттуда! — гордо заявил Джо.
— Что еще за глупые шутки…
— Это не шутки, — сказал Кипичников. — Меня зовут Краслен, я из С. С. С. М.
— Ой, товарищ! — вскричала негритянка.
Кирпичников и охнуть не успел, как оказался заключен в ее объятия. На секунду он почувствовал себя пальмой, на которую взбирается цепкая обезьянка. Потом ощутил спиной узелок, который Джессика не выпустила из рук. Наконец понял, что вот-вот задохнется, и стал вырываться. Когда отпустили, облегченно вздохнул, но немедленно пожалел, что все уже закочилось.
— Товарищ! Товарищ! — Девушка неожиданно взяла деловой тон. — Скажите, а каково ваше мнение насчет этой чудовищной подлости агентов капитала, которая потрясла все прогрессивное человечество?
— Какой еще подлости? Что-то случилось? — не понял Краслен.
— Похищение тела Вождя.
— Что-о-о?! К-какого в-вождя?!
— Ну так вашего! Как?! Вы не знаете?
Ноги Краслена ослабли. Он сполз по стене, сел на землю.
— Вот черт, ты серьезно не знаешь? — спросил его Джордан.
— Когда? Как? Ошибка какая-то… Я же видел его на днях! — бормотал Кирпичников.
— В ночь на первое, — сказала негритянка.
— Труд великий! Я отплыл тридцать первого вечером! Но как же?.. А охрана?!
— Всех красноармейцев нашли на следующее утро мертвыми, со следами отравления удушающим газом, — серьезно ответила Джессика, на лице которой не осталось и следа от только что бушевавших радостных эмоций. — Мы прочитали об этом в партийной газете «Заря». Я как раз принесла новый номер. И хлеба вам с мамой.
— Скорей покажите газету! — воскликнул Краслен.
— Тс-с-с! Потише! Нас могут подслушать! Хотя здесь и так все все знают про каждого, лучше нам войти в дом.
Суп, который уже сняли с огня, доходил, завернутый в одеяло, а на керосинке теперь грелся утюг.
Джессика развязала свой узелок, внутри которого, кроме краюхи хлеба, обнаружились аккуратно сложенное почти новое коричневое платье горничной, маленькая (в один разворот), напечатанная на дрянной оберточной бумаге газета.
— Хотя здесь и темно, мы читаем запрещенную литературу только в хижине, — сказала Джессика. — Ни к чему давать соседям лишний повод для доноса. Кстати, не зажечь ли нам в честь гостя керосиновую лампу, а, братишка?
— Хватит и коптилки, — буркнул Джо.
Старуха, сняв утюг с плиты, принялась гладить.
— Нет ли там про Джулиана? — проскрипела она тихо, без особенной надежды.
— Нету, мам, — сказала Джессика.
Печальный свет коптилки выхватил из темноты кусок запрещенной газеты. «Krylolyot Bueroff», — вдруг увидел Краслен на бумаге знакомое имя. Взял газету, посмотрел на заголовок — и чуть снова не упал. «Агент буржуазии разоблачен», — торжественно провозглашала передовица. Чуть ниже, на фото, Кирпичников не без труда разглядел кринтяжпрома, а справа — толпу пролетариев с поднятыми руками и суровыми лицами. «Рабочие голосуют за смертный приговор изменнику», — значилось мелкими буквами.
Краслен опустился на стул. Руки дрожали, голова кружилась, сердце грохотало, как сотня станков. За то время, что Кирпичников читал передовицу, он три раза успел подумать, что сходит с ума, и два — что все, жизнь кончена.
«В Краснострании наконец разоблачен опасный агент империалистов, так долго скрывавшийся под личиной борца за свободу трудящихся. Не так давно имя Крылолета Буерова связывалось в наших умах с крупнейшими стройками века, с лучшими достижениями братской красностранской промышленности, с ратными подвигами на полях классовой борьбы. Сегодня мы проклинаем это имя. Крылолет Буеров, пять лет работавший на ангеликанскую разведку, выведен на чистую воду! Этот буржуазный подголосок сознался во всем: и как он недопосылал кирпич на стройки гидроцентралей, и как злонамеренно снижал пятилетние нормы для трудящихся тяжпрома, и — самое главное! — как помог ангеликанским агентам выкрасть тело Первого вождя, организовав подземный ход от здания своего ведомства к Мавзолею, который обнаружили доблестные сотрудники КЧК. Сознался предатель и в подготовке покушения на товарища Джонсона. К счастью, тот оказался вовремя предупрежден и не пришел на встречу с пособником Буерова, который призвез Джонсону портфель с бомбой под видом неких секретных документов. Розыск этого пособника, чье имя пока неизвестно, продолжается. Приговор в отношении предателя Буерова уже приведен в исполнение».
Листок вывалился из рук Краслена.
— Арестуйте меня, — проговорил он.
— Что? — Джордан взял газету, пробежал глазами строки передовицы.
— Арестуйте меня, если хотите, — бормотал бледный Кирпичников. — Мне теперь все равно… Арестуйте, отведите к руководству своей партии, казните… Вы будете правы…
— Что с ним? Что он говорит? — спросила Джессика.
До Краслена дошло, что он перешел на красностранский язык.
— Арестуйте меня. Я виновен. Мне теперь нет пути на Родину, — произнес он уже по-ангеликански.
— Бомба… — прошептала Джессика, добравшись глазами до конца статьи.
— Я же говорил, что бомба, черт возьми! — выдохнул Джордан. — Но ты этого не знал, Краслен, так ведь?!
Читать бесплатно другие книги:
