Земля ягуара Кириллов Кирилл

Глава тринадцатая

На площади перед мэрией города Вера-Крус было необычайно многолюдно. У дверей стояли несколько солдат с аркебузами на плече, еще с десяток в доспехах и при оружии расположились в теньке, зорко наблюдая за вытоптанным пятачком травы перед крыльцом. Несколько знатных тотонаков в роскошных накидках нервно мерили шагами периметр. Чуть поодаль мялась группка индейцев, внешностью и нарядами отличавшихся от касиков из Семпоалы. В воздухе пахло грозой сурового мужского разговора.

Кабинет главного алькальда занимал огромный стол, вокруг которого стояли разномастные стулья, частью привезенные из Испании, частью смастеренные на месте. Во главе стола на «троне» восседал сам Кортес, по правую и левую руку от него расположились де Агильяр и несколько капитанов. Толстый касик тотонаков и верховный жрец Тисапансинго сидели за дальним концом стола, но держались друг от друга на самом большом расстоянии, какое могли себе позволить.

Черные глаза жреца пылали фанатичным огнем, рубленые слова падали как головы из-под топора:

– Касик Семпоалы решил обмануть вас, сочинив историю про мешикские отряды, угрожающие его народу с наших земель. Он давно хотел наложить руку свою на наши богатства, несколько раз пытался передвинуть границы, посылал войска, грабил приграничные деревни и вот теперь решил, что сможет завоевать мои земли с помощью богов. – Жрец кивнул Кортесу и капитанам.

Все посмотрели на толстого касика. Тот сидел молча, опустив глаза в пол, но ни в его позе, ни в лице не чувствовалось особого раскаянья.

– Хочу поблагодарить вас за то, что пресекли грабежи и насилия, которые устроили в наших деревнях прихвостни этой бешеной собаки, – обратился он к Кортесу и чуть не ткнул пальцем в макушку правителя Семпоалы. – Более того, мы удивлены и обрадованы поступком верховного бога Кортеса, который повелел повесить своего соратника за то, что тот отобрал у бедного селянина курицу, зажарил ее и съел.

– Да, – склонился Альварадо к Ромкиному уху. – Хорошо, что они не видели, как я украдкой перерубил мечом петлю на его шее.

Оба прыснули в кулаки. Агильяр окинул их взглядом Ментора, прикидывающего, какое наказание определить расшалившимся ученикам.

– Во время этого пресечения погибли около сотни моих людей, – вполголоса пробормотал толстый касик.

– Грабителей и убийц! – вспыхнул жрец из Тисапансинго.

– Хватит, господа, хватит, – поднял ладони Кортес. – Сейчас у нас есть более важное дело – общий враг. Думаю, Мотекусома уже прознал, что мы ведем переговоры, и наверняка собирает армию.

– Наш народ надеется, что великие боги защитят нас от этой напасти, – ответил жрец.

– Конечно, но для начала надо подписать бумагу, что город и вся территория вокруг Тисапансинго присоединяются к владениям нашего великого государя, а также о том, что вы отрекаетесь от своих идолов и жертвоприношений, ибо мы несем справедливость и христианское учение жителям этих мест.

– Справедливость – великое и святое дело. Недаром пришли вы из-за моря, чтоб принести ее нам, – произнес жрец и, склонив голову, попытался скрыть свое недовольство.

Кажется, силе чужого бога, подкрепленной дулами фальконетов и мечами конкистадоров, он доверял больше, чем могуществу своих идолов.

– Мы привели восемь девушек, – подал голос правитель Семпоалы. – Все дочери касиков, в богатых уборах и украшениях, и в знак нашей верности и покорности передаем их вам в жены. Одна из них, моя племянница и богатая наследница, предназначена тебе, о великий. – Он поклонился Кортесу, сколько позволяла его короткая толстая шея.

– Видел я ту племянницу, – снова склонился к Ромкиному уху Альварадо. – Шириной кормы эта каравелла едва ли уступает своему любезному дяде.

Ромка с трудом удержал в себе новый приступ смеха.

– Я приму ее с радостью, – ответил капитан-генерал. – Но прежде всего и девушки, и весь народ должны отказаться от идолов, жертвоприношений и стать христианами.

– Да уж, – снова взялся за свое неугомонный Альварадо. – Помнишь, в Семпоале мы видели, что они людей в клетках откармливали для жертвенного камня? Как гусей.

Ромка в ответ лишь грустно кивнул.

– Все мерзости должны быть немедленно прекращены. Тогда только мы с вами породнимся и впоследствии наградим вас многими новыми землями.

– Это наши божества, которые давали нам и урожаи, и мир, и все необходимое!.. – Толстый касик вскочил было, но под спокойным, внимательным взглядом Кортеса быстро утих и опустился обратно на стул.

Жрец из Тисапансинго, безропотно смирившийся со своей участью, склонил голову еще ниже.

– Повелеваю, чтобы отныне не было раздора между людьми Тисапансинго и Семпоалы. Иначе!.. – Кортес поднялся на ноги во весь свой немалый рост.

Индейцы втянули голову в плечи, им не хотелось даже слушать об этом самом «иначе». Кортес повелительным жестом отпустил вождей думать, что сказать и как поступить, дабы исполнить повеление, и сел обратно за стол.

– Теперь, кабальерос, перейдем к более серьезным делам. Вы знаете, что вчера в Вера-Крус прибыл корабль с Кубы. Командует им Франсиско де Сауседо, прозванный Pulido[26]. С ним прибыли Луис Марин и десять солдат. Они рассказали, что Диего Веласкес получил назначение аделантадо Кубы, соизволение торговать где и как угодно, а также по своему усмотрению основывать новые города. Все это, конечно, немало подняло дух его сторонников, явно приунывших после неудачной попытки сбежать. Еще один корабль показался на горизонте и, несмотря на костры, флаги и другие призывы, не стал приставать к берегу. Разведка узнала, что теперь он вернулся и пристал западнее, в полутора сутках пути отсюда. Видимо, они собираются основать там город. Над нами висит постоянная угроза нападения несметных полчищ мешиков, иметь в тылу такую опасность никак нельзя. Нужно что-то с этим делать.

– Жаль тратить на них время. Нужно быстро ударить по Мотекусоме и вернуться победителями! – загорячился де Альварадо. – Пока они этого не ждут. Соберем индейцев тысяч пять и вперед!

– Вперед-то вперед, – урезонивал его де Ордас. – А уйдем мы со всем войском, так эти тараканы объединятся, поднимут мятеж, захватят корабли, добычу погрузят, и только их и видели.

– А может… – начал Ромка и замолчал, смутившись.

– Да, дон Рамон? – спросил Кортес, явно благоволивший в последнее время вострому умом молодому человеку.

– Может быть, нам вывести корабли из строя? Снять с них все ценное и сжечь или разобрать.

– Слыханное ли дело? – возразил Хуан де Эскаланте. – Остаться на чужом берегу!

– Это наш берег, – оборвал его Кортес. – Эти земли под властью испанской короны, и так будет во веки веков.

– Я тоже против порчи кораблей, – вставил де Агильяр.

– А я за! – перебил его Альварадо. – Сидеть здесь смысла нет, а отправляться в поход, зная, что эти крысы в любой момент могут сбежать, – не дело.

– И я за, – сказал де Ордас. – Мне нравится предложение сеньора Вильи.

– И мне, – добавил Меса.

Франсиско де Монтехо и Алонсо де Авила просто кивнули.

– Значит, решено. Оставляем только лодки, – проговорил Кортес. – Сеньор Эскаланте, снимите с кораблей все ценное, вплоть до палубных гвоздей, и до прилива посадите их на мель. Океан за сутки сделает то, на что у нас уйдут недели. Матросов покрепче в армию, слабых – в гарнизон.

Высокий мужчина в жемчужно переливающемся плаще бежал за другом и напарником, который ломился сквозь заросли, обдирая лианы, отталкивая ветви и легко перемахивая через поваленные стволы. Вдруг он дернулся, опрокинулся, мелькнула в воздухе черная грива, и мужчина с удивлением обнаружил, что смотрит в темные раскосые глаза своего спутника, находящиеся как раз на уровне его лица. Через мгновение он сообразил, что степняк висит в воздухе на толстом канате, оплетающем его массивную ногу.

«Ловушка!» – подумал человек в плаще, и рука его потянулась к кинжалу.

Стиснув зубы, Ромка выбивал гудящими ногами пыль из дороги на Семпоалу. В животе парня камнем лежала наспех пережеванная полусырая курица, запитая ледяной водой из ключа, а в кармане шуршала бумага с личной печатью Кортеса, переданная капитаном Эскаланте и гласившая, что дону Рамону де Вилья надлежит явиться со всем отрядом в столицу тотонаков не позднее сегодняшнего полудня. До срока оставалось несколько часов.

Он догадывался, что готовится что-то важное, скорее всего, поход на столицу мешиков, и опаздывать не след, но и подгонять изнуренных солдат тоже не хотел. Хорошо, что им не пришлось нести с собой никакой клади. Солдат отягощали только доспехи и оружие. Кирасы, марионы, копья, аркебузы, арбалеты и мечи за несколько месяцев, проведенных на континенте, стали чем-то вроде частей тела, продолжением головы, рук, ног.

Ромка посмотрел на свои разбитые запыленные калиги[27], которые он сделал из ботфорт, обрезав неудобные раструбы, и вздохнул. Скоро ему, как и многим другим, придется самому тачать альпаргаты[28].

Величественные стены столицы росли на горизонте. Почуяв возможность хотя бы немного отдохнуть, солдаты приободрились и прибавили ходу.

Однако отдых явно откладывался. За стенами творилось неладное. Недобрый гомон толпы был слышен далеко за городской чертой. Добавить пушечную канонаду, и будет не отличить от звуков уличного боя в Санта-Мария-де-ла-Витториа.

Неужели толстый касик, столько раз клявшийся в вечной дружбе, поднял восстание и тучи злобных туземцев осаждают последнее прибежище конкистадоров? Если основные силы перебьют, захватят орудия, то и Вера-Крусу недолго стоять на этой земле. Не отдавая никакого приказа, даже не очень понимая, что делает, Ромка побежал. Сзади затопотали солдатские сапоги.

Мирослав поравнялся с Ромкой и пристроился плечо в плечо, спиной удерживая самых ретивых и выравнивая бег. Через пятнадцать минут они были под сводом ворот, распахнутых настежь, через двадцать – в устье улицы, ведущей на главную площадь.

Вывернув из-за угла последнего дома, Ромка остановился. За многотысячной толпой индейцев, заполонившей почти все свободное пространство, виднелись боевые порядки испанцев. Они выстроились у основания пирамиды храма короткой дугой, суровые, насупленные, с оружием наголо. По бесконечным ступенькам храмовой лестницы поднималось несколько десятков конкистадоров во главе с неутомимым Альварадо.

Перед сомкнутым строем на последнем островке свободного места в колыхающемся людском море схлестнулись в горячем словесном поединке два человека. Высокий Кортес журавлем нависал над низеньким бочкообразным касиком. Тот, подпрыгивая и брызгая слюной, грозил и одновременно умолял капитан-генерала не губить их идолов, не позорить Семпоалы, сулил погибель и испанцам, и своему народу. Кортес громовым голосом поносил тотонаков за варварство, глупое упрямство и неверие. Несколько раз в его словах проскакивал намек на угрозу со стороны Мотекусомы. Агильяр и донья Марина старательно переводили эти потоки словес. Постепенно голос касика делался тише, и вот он смирился.

Кортес воздел руки к небу и резко опустил их через стороны, отчего на мгновение сделался похож на фигуру Спасителя на кресте, подавая сигнал к началу. Сверху раздался грохот, и на мостовую посыпались каменные статуи. Были они страшны лицом и уродливы телом – не то люди, не то драконы, величиной то с годовалого быка, то с человека, то не более собаки, бились с грохотом и треском, подобным ружейному.

Острые осколки хлестнули по кирасам и шлемам. Солдаты отпрянули, пряча лица. Индейцы замерли, не в силах поверить в увиденное. Вой и плач наполнили округу. Жрецы подпрыгивали и что-то кричали, наверное, молясь, чтобы повергнутые идолы не мстили за надругательство. Толпа надвинулась на строй конкистадоров. Засвистели камни и копья.

Ромка велел раздувать фитили и заряжать арбалеты, но пускать их в дело не понадобилось. Кортес не зря выбрал такую позицию для разговора. Он схватил толстого касика за шею и приставил к ней длинный стилет. Солдаты навалились на ближайших жрецов и советников и мигом скрутили их. Немногим удалось затеряться в толпе.

Толстый касик закричал, призывая своих людей к спокойствию. Знатные тотонаки перестали трепыхаться в сноровистых руках и присоединили свои голоса к призыву вождя. Страсти постепенно улеглись. Толпа успокоилась, но расходиться не собиралась. Ромка, а за ним и все его солдаты потихоньку, вдоль стен, пробрались к своим и заняли позицию чуть поодаль, чтоб в случае чего сектор обстрела был пошире.

Над площадью повисло гробовое молчание. Потом вдалеке глухо, как из-под земли, зарокотал барабан, заухали литавры. Толпа расступилась, и в образовавшемся проходе появилась процессия жрецов в черных накидках. Медленно, раскачиваясь в такт собственному пению, они прошли сквозь толпу, направились прямо к обломкам и стали собирать их в плетеные корзины. Потом появилась вторая волна жрецов, которые принялись уносить более крупные обломки и уцелевшие статуи.

Кортес отпустил шею касика, по-братски взял его под локоть и поднялся на несколько ступеней вверх. Ромка видел, что стилет он не убрал, просто опустил и приставил к круглому боку вождя, прикрыв полой его же хламиды. Солдаты выстроили других плененных касиков перед первой ступенькой и уперли оружие им в спины. Кортес заговорил.

Тысячам индейцев ничего не стоило разорвать тонкую ниточку оборонительных порядков испанцев и растерзать их голыми руками, но, судя по замершим лицам и вытянутым шеям, речь конкистадора производила на них гипнотическое впечатление. Кортес говорил об истинной вере и Великой Матери нашего сеньора Иисуса Христа. О том, как братские народы вместе пойдут в освободительный поход против тирании и поборов. О том, какой замечательной будет жизнь в этих благословенных Богом краях.

С каждым его словом небо становилось все темнее. Ветер принес с моря тяжелые тучи, закрывшие солнце. На самом краю горизонта, в последнем просвете появился бледный призрачный серп луны, потом пропал и он. С последним словом, как бы подтверждая его правоту, за тучами прокатился гулкий раскат грома, потом еще и еще. За городскими стенами хлестнули землю яркие искристые молнии. Ветер поднял столбы пыли. Над страной тотонаков разразилась сухая гроза.

Многие индейцы закрыли головы руками, некоторые пали ниц. Касики задергались. Боязнь гнева богов боролась в них со страхом перед мечами испанцев. Тем тоже было не по себе. Вздрагивая при каждом ударе, они чувствовали, как встают дыбом наэлектризованные волосы, и с ужасом наблюдали синие дорожки света, пробегавшие по клинкам.

В Ромкиной груди испуг боролся с чувством необыкновенной силы. Он готов был один броситься на толпы индейцев, сокрушить их, втоптать в камни мостовой, огнем и мечом пройти по городу.

И вдруг все кончилось. Повинуясь поднятой вверх руке капитан-генерала, гром утих, тучи медленно и неохотно поползли за горизонт. Солнце стыдливо протянуло к предательски оставленной им земле робкие лучики тепла и света.

Кортес взмахом руки приказал отпустить тотонаков и убрал стилет от бока толстого касика. Тот, утирая вспотевший загривок, в окружении потрепанной свиты медленно двинулся к своему дворцу. Перед тем как исчезнуть за спинами расступающихся подданных, он обернулся к Кортесу и, кряхтя, поклонился ему до земли. По вздувшимся на шее венам все увидели, каких усилий это ему стоило. Еле распрямившись с помощью советников, он приказал очистить от идолов все пирамиды, потом подозвал жрецов, велел им постричься, одеться в чистые белые одежды и заботиться о чистоте и красоте нового храма, ежедневно украшать его свежими зелеными ветвями и служить святому изображению Девы Марии.

Кортес развернулся и, не произнеся больше ни слова, направился в сторону квартир, отведенных испанцам. За ним потянулись остальные конкистадоры.

Индейцы расступались перед ними, как воды пред Моисеем. Передние наваливались на задних, те прижимались к стенам. Трещали ребра, рвалась одежда, слышались хрипы и стоны. Кортес шел, не обращая на это внимания, высоко подняв голову, увенчанную гребнем шлема. Солдаты старались держаться ему под стать.

Утром следующего дня всех позвали на мессу. За ночь плотники вытесали большой крест. Его установили в том храме, из которого жрецы вынесли прежнее убранство. Бартоломео де Ольмедо служил истово и торжественно.

После мессы солдатам отдали приказ собираться. К полудню все лучшие силы испанского воинства отправлялись в дальний поход.

Великий Мотекусома прошелся по залу. Жрец храма Уицилопочтли, распростертый у ступеней, ведущих к золотому трону, чуть приподнялся над полом, но головы не поднял.

– Великий правитель, наши лазутчики из Семпоалы докладывают, что посланцы богов готовятся в поход против нас. Пора что-то делать.

– Велика ли опасность, исходящая от них? – задумчиво проговорил Мотекусома. – Их ведь всего несколько сотен.

– Их предводитель – настоящий демон. Силою слова и магией он смог укротить буйство тысяч тотонаков и заставил их разрушить собственные храмы.

– Магией?!

– Говорят, он вызвал грозу с громом и молниями, но без дождя.

– В тех местах такие грозы бывают, пусть и нечасто.

– Бывают, повелитель, но они не случаются по прихоти человека.

– И то верно. Ладно, соберите армию в десять тысяч человек и отправьте в Чоулу, на границу с Талашкалой, с барабанами и флейтами. Пусть местные расскажут сынам бога, что прибыло подкрепление. Может, тогда они двинутся через земли талашкаланцев.

– А те встретят их, как подобает истинным воинам, – осклабился жрец.

– Да, чем сильнее они друг друга ослабят, тем нам будет спокойнее.

Глава четырнадцатая

– Вкусно! – пробормотал Ромка, откидываясь на топчане.

– Много не ешь, – ответил Мирослав. – А то ранят в пузо, жизни вмиг лишишься.

– Да ладно тебе. Как не поесть после этих проклятых переходов? – ответил Ромка.

– Осторожней надо. Цаоктлан лежит во владениях Мотекусомы. Местный касик не очень к нам благоволит.

– Ну и что? Квартиры он нам отвел. – Ромка оглядел комнату, как две капли воды похожую на прежнюю, в Семпоале. – Припасов ты вон сколько достал. Что еще надо?

– Не прирезали бы они нас ночью. А то союзники за городскими стенами остались, солдаты наедятся, сон сморит. И нам бы лучше в чистом поле ночевать.

– А все-таки хорошо быть детьми бога. И уважение тебе, и дары. Правда, тут не то что в Семпоале.

– Что, обидели подарками?

– Да у них у самих почти ничего нету – мешики забрали. Подвески, ожерелья, разные фигурки из низкопробного золота, тюк материй. Дали еще четырех индианок для печения хлеба. А так все больше разговорами одаривали.

– О чем местные рассказывали?

– Ой, много о чем. О Мотекусоме и его армиях, стоящих во всех провинциях, платящих ему дань, о войсках на границах и в приграничных провинциях. О городе Мешико. Говорят, чуден тот град. Строения его расположены посередине огромного озера, на насыпях, а частью вообще на сваях. Перебраться от одного дома к другому можно только по переносным мостам или на лодках. На плоских крышах лежат огромные деревянные щиты, которые в любой момент можно поставить, а в окна вывесить щиты поменьше и стрелять через них из луков или копьями тыкать.

– Настоящая крепость, – покачал головой Мирослав.

– Это что. Для прохода в город есть три дамбы с дорогами такой ширины, чтоб четыре человека в ряд могли пройти. В каждой есть четыре или пять разрывов. Через них вода попадает из одной части озера в другую, над каждым мост деревянный или каменный.

– Пугали, значит?

– Пугали. Ой как пугали. Только чего нас пугать, мы сами кого хочешь напугаем. Кортес в ответ такую речь завернул! Про пушки да про коней, которые сами с яростью набрасываются на врага и дотла его уничтожают. И верят ведь. Слушай, я еще вот что узнал! Индейцы говорят, что был тут большой белый человек. Он пришел, помолился и отправился в Чоулу, к местному касику. Может, это отец?

– А кому иному быть? – ответил Мирослав, хотя вовсе не был уверен в этом – А мазила здешний картинок с него не срисовал?

– Если бы, – вздохнул молодой человек. – Я спрашивал.

– А ты не больно ли часто спрашиваешь? Не заинтересуется ли кто, что за человека ты разыскиваешь?

– Я вот думаю, может, дону Эрнану открыться? Мол, разыскиваю отца своего.

– И что будет?

– Не знаю.

– Не надо языком трепать. Спросят – скажешь.

– А ты на площади был? – неожиданно вспомнил Ромка. – На той, что у трех святилищ.

– Нет, не был, не до того мне. А что там?

– Там все пирамидами уставлено. Из черепов. Их не менее ста тысяч.

– Ста? – усомнился Мирослав.

– Никак не меньше! А по другую сторону огромными грудами навалены костяки. Все это окружено частоколом с черепами на остриях. Трое жрецов постоянно блюдут это страшное место, поправляют, ровняют, смотрят, чтоб не осыпалось ничего.

Мирослав помрачнел.

– А что на сходе порешили?

– Выступаем завтра утром. Идем на Талашкалу, – грустно ответил Ромка. – Касики местные говорили, что дорога лучше на Чоулу, но наши воины из Семпоалы указали, что надо идти на Талашкалу. Жители Чоулы верны Мотекусоме, недавно туда прибыл многотысячный мешикский отряд. Талашкаланцы не любят Мотекусому и могут стать нам друзьями. Хотя они никого не любят, убивают и съедают любого, кто сунется на их земли.

– Обезумели они тут от крови и жертв, – поморщился Мирослав. – Убить врага в бою – это честь, а резать как баранов в угоду каким-то мерзким полулюдям-полузверям. Да не одни они такие.

– Зря ты так, – взбрыкнул Ромка, мигом поняв, к чему клонит воин. – Кортес не умалишенный, просто храбрый, знает, чего хочет, и не лезет на рожон. Он еще вчера двоих тотонаков в Талашкалу послал, чтоб те рассказали о нас и предложили союз против мешиков.

– Дай бог, – проговорил Мирослав, поднялся на ноги и пошел к двери.

– Ты куда на ночь глядя? – окликнул его Ромка. – Поспал бы, а то с рассветом выходим.

– Пройдусь. Что-то в пузе тяжко. Объелся, видать.

– Да ты и не ел почти ничего.

– Хватило, – коротко ответил воин и выскользнул за дверь.

Ромка повернулся на бок, поворочался, поудобнее укладывая сытый живот, и почти сразу уснул.

Огромный мускулистый детина сидел на пеньке, смазывая длинную рану на предплечье пахучим снадобьем.

– Ай спасибо тебе, Тимофей батькович. Не освободил бы ты меня, так порешили бы проклятые язычники.

– Да ладно, – отмахнулся высокий мужчина в наглухо запахнутом плаще, сливающемся по цвету с узловатым стволом, возле которого тот сидел. – Если бы я тебя не срезал, они бы и меня убили. – И улыбнулся, вспоминая, как повисли на громиле голозадые воины и как разлетались они потом гончими, сунувшимися сдуру под медвежьи лапы. – Но в следующий раз ты под ноги-то смотри.

– Да чтоб мне провалиться. – Детина неловко перекрестился раненой рукой.

К Талашкале они выступили утром, в полной боевой готовности. Впереди, как заведено, шли конники во главе с капитан-генералом. Рядом, у самых стремян, пристроилась небольшая процессия из двадцати знатных индейцев и родственников верховного вождя. Кортес попросил их у Олинтетля, касика Цаоктлана, в качестве почетного эскорта, но все понимали, что они находятся на положении заложников и первыми падут под испанскими мечами, если цаоктланцы вдруг решат предательски напасть с тыла. Носители мечей под командованием Ромки шли следом. За ними следовали стрелки де Ордаса, артиллерия, обоз и разношерстное туземное воинство. Боеспособность местных жителей была невелика. Один испанский солдат в чистом поле вполне мог справиться с десятком их, а в строю не убоялся бы и сотни.

До Талашкалы было три дня пути. К рассвету колонна, растянувшаяся чуть не на целую лигу, подошла к границе, вдоль которой тянулась каменная стена высотой почти в два человеческих роста. По ее верху через равные промежутки были расставлены крытые соломой башенки с узкими бойницами, частью каменные, частью деревянные. Стену прорезали несколько узких проходов, напоминавших отверстия мышеловок.

Пока конкистадоры разворачивались в боевые порядки, зажигали фитили, подтаскивали к фальконетам картузы с порохом, несколько всадников доскакали до стены и вернулись с удивленными лицами. По их словам, за стеной не было армии, а на ней – дозорных. Это казалось невероятным.

Засада?! Или эти туземцы настолько сильны и уверены в себе, что могут позволить любому беспрепятственно войти в их земли?

Кортес не хотел рисковать. Он приказал кавалеристам выехать за укрепление по трое, чтобы они могли помочь друг другу. Те кольнули бока коней шпорами, с гиканьем понеслись вперед, проскочили препятствие, развернулись широким веером, сделали круг и направились обратно. Засады не было.

Вперед пошли меченосцы. Держась плотной группой, они втиснулись в проход и застыли, высматривая неприятеля. Никого.

Стрелки в несколько коротких перебежек добрались до стены, втянулись в проход и встали так, чтоб в случае чего можно было открыть массированный огонь. Рабы из кубинцев и индейские носильщики со скрипом покатили фальконеты.

Убедившись, что непосредственной опасности нет, Кортес велел альфересу[29] Корралу развернуть знамя и с подобающей моменту торжественностью въехал на землю Талашкалы.

– Сеньоры, – обратился он к людям, постепенно собравшимся вокруг него. – Последуем за нашим знаменем, на котором знак святого креста, и вместе с ним победим.

– В добрый час! Мы готовы идти! Бог – истинная сила! – донеслось со всех сторон.

– Это знамя и этот меч, – он с лязгом выхватил клинок и поднял его над головой, – поведут вас к новым победам и новым богатствам. Вперед, сыны Испании, подданные великого короля Карлоса!

Колонна двинулась дальше. Справа и слева потянулись бескрайние поля. Под ноги солдат ложилась пыльная, но отлично утрамбованная и выровненная дорога.

Впереди раздался какой-то шум. Ромка вышел на обочину, чтоб всадники не закрывали обзор, и всмотрелся. Посреди чистого поля стояли человек тридцать туземцев в высоких шапках с развевающимися на ветру перьями, с квадратными деревянными щитами и двуручными мечами – длинными палками, утыканными острейшими кусочками кремня и обсидиана. Ромка никогда не видел таких мечей в деле, но помнил рассказы тотонаков о том, что они легко могут рассечь стеганый доспех и тело под ним. Его рука невольно потянулась поправить кирасу.

От строя отделилась полудюжина конников и на рысях пошла к талашкаланским воинам. Судя по поднятым вверх копьям и вальяжности посадки, они хотели напугать туземцев своим приближением, обратить их в бегство, а потом захватить пленных для допроса. До этого все местные жители бросали оружие и разбегались при виде кавалерии, эти же стояли непоколебимо. Неужели оцепенели от страха?!

Всадники поняли, что индейцы не побегут, погнали коней в тяжелый боевой галоп и опустили копья, но индейцы не дрогнули. Это уже было где-то за гранью понимания.

Конники врезались в строй противника, заработали копья. Пал пронзенным один индеец, второй молча встретил смерть под копытами, третий сам напоролся на пику, пытаясь дотянуться до всадника мечом. Остальные пригнулись, пропуская над собой острия копий, и ударили по ногам лошадей!

Одна захромала, вторая кувыркнулась через голову, сбросив седока, но тут же вскочила на ноги и припустила не разбирая дороги. Упавший всадник – Ромке показалось, что это был Кристобаль де Олид, – тоже вскочил, выдернул из ножен меч, выставил его перед собой и стал отступать от наседающих индейцев. Альварадо, размахивая копьем как палкой, пустил коня между испанцем и туземцами. Талашкаланцы отпрянули. Де Олид кошкой вскочил на круп, и конь, проседая под двойной тяжестью, понес конкистадоров обратно, к рядам пехотинцев.

Локтей через пятьдесят Альварадо остановился, Олид спрыгнул и прихрамывая побежал к порядкам конкистадоров. Капитан кавалеристов повернул коня и взмахнул рукой. Развернувшись и соединившись, всадники снова пошли в атаку.

Индейцы встретили конников, не дрогнув, но их ватные доспехи и деревянные щиты не могли противостоять стальным наконечникам. Еще десяток туземцев пал на месте. Оставшиеся в живых бросились к густым зарослям высоких кустов.

Кабальерос пустили коней вдогон, но что-то их встревожило. Словно наскочив на невидимую преграду, они останавливали коней, в кровь раздирая недоуздками их рты.

Из кустов один за другим поднимались индейские войны. Сотня. Вторая. Третья. Передние бросились на всадников, повисли на уздечках, на гривах. Задние метали копья через головы товарищей. Одна лошадь вместе с всадником исчезла под грудой копошащихся тел. Юркий копейщик метнулся ко второй, вставшей на дыбы, и вонзил ей в подбрюшье острый наконечник. Она забила копытами и рухнула вниз, погребая под собой и своего убийцу, и своего наездника. Потом кони и люди смешались в пеструю неразличимую кучу, в которой были заметны только блеск испанских мечей и темные пятна кирас.

А туземное воинство все продолжало прибывать. Полтысячи. Тысяча. С высокими перьевыми плюмажами, в боевой раскраске, со штандартами регулярных полков. Казалось, человеческая река изливается откуда-то из недр земли и наползает, грозя затопить собой все и вся.

Глухо заговорила развернувшаяся артиллерия. Каменные ядра прорубили в рядах атакующих первые просеки. В воздух взметнулись комья земли вперемешку с кусками человеческих тел. Крики, перекрывающие грохот фальконетов, разнеслись над полем. Поняв опасность плотного строя, талашкаланцы попытались рассыпаться, но не успели. В дело вступила картечь, от которой не было спасения. Враг дрогнул, но не побежал. Туземцы организованно отступили за завесой порохового дыма, который ветер гнал к ним от испанских позиций. На земле осталось около сотни тел.

Это была победа, но никто ей не радовался. Как-то очень неожиданно и страшно все случилось, и слишком силен был дух врага.

Откуда-то сбоку появились кавалеристы, вернувшиеся с поля брани. Они поймали сбежавшую лошадь, но в схватке потеряли двух других. Все с ног до головы были покрыты мелкими царапинами и каплями запекшейся крови, иногда своей, но больше чужой. Один кавалерист был плох. Его привезли за спиной, на крупе, сняли с коня и положили прямо на траву. Дыхание с хрипом вырывалось из груди конкистадора, на губах вздувались и опадали кровавые пузыри, лицо побледнело, черты заострились. Любой видел, что он не жилец.

День клонился к закату. Чтобы не ночевать в поле, испанцы двинулись дальше. Лошади заржали, почувствовав воду. Воины, почуявшие скорый привал, тоже приободрились и зашагали веселее.

Через некоторое время они вышли к большой деревне, обнесенной редким частоколом. Ромкины меченосцы, горячая кровь которых все никак не могла остыть, без приказа бросились вперед, разметали по бревнышку часть забора и ворвались внутрь. Ромка понял, что остановить людей не удастся, и побежал за ними, делая вид, что сам отдал такой приказ.

Через несколько минут он стоял на центральной деревенской площади и разглядывал пустые дома. А это что такое? Паленым пахнет. Черт!

Похоже, кто-то опрокинул тлеющую жаровню или с досады подпалил дом. Ветерок быстро раздул пламя, и оно пошло гулять от дома к дому, с ревом пожирая сухую древесину. Молясь и богохульствуя, конкистадоры бросились прочь.

Казалось, вокруг разверзся ад. Падали и катились по узким улицам горящие бревна, рушились пылающие тростниковые стены, накрывая бегущих огненным ковром. Тлеющая солома с крыш наполнила воздух горячим пеплом, обжигающим брови и ресницы. Маленькая головешка скользнула Ромке за воротник. Не в силах добраться до жалящего тело огненного овода, он задергал кирасу, пытаясь вытряхнуть его. Никак.

С трудом выскочив из-под рушащейся в облаке искр стены, к нему подлетел Мирослав, толкнул в спину. Ромка полетел вперед и больно ударился в утоптанную землю выставленными руками. Сзади затрещало что-то невидимое в дыму, потом рухнуло с долгим, мучительным грохотом. К густому темному дыму примешалась едкая известковая пыль. Ромка вскочил и побежал, уворачиваясь от языков ревущего пламени, жадно лижущих его панцирь. Выскочил за ворота и только тут смог наконец вдохнуть в опаленные легкие глоток чистого, живительного воздуха.

Прокопченные и злые испанские меченосцы стояли на утоптанной площадке перед покосившимися, съедаемыми огнем воротами. За их спиной догорала деревня, перед ними остановилась группа кавалеристов во главе с Кортесом. Он посмотрел на солдату укоризненно, ничего не сказав, тронул поводья и направил коня к небольшому ручью, весело журчащему в неглубокой балке.

Педро де Альварадо, проезжая мимо Ромки, наклонился с седла и ехидно прошипел:

– Молодец, дон Рамон, а мы-то хотели под крышей поспать.

Ромка сплюнул забившие горло гарь и копоть и повел своих солдат следом за удаляющейся колонной.

Отыскав свободное место на берегу, молодой человек зачерпнул шлемом воды и присел под деревом. С трудом расстегнув тугие ремешки, снял кирасу и попытался посмотреть, что стало со спиной. От плеча вниз уходила багровая полоса ожога, терялась вне пределов видимости, но, судя по боли и зуду, заканчивалась она где-то в районе крестца. Ожоги для него были не внове, потому Ромка даже зажмурился, когда представил себе, как все будет болеть и чесаться, когда он попытается вновь надеть на себя куртку и кирасу.

– На, помажь. – Как всегда незаметно подошел Мирослав и протянул Ромке склянку с маслянисто поблескивающим жиром. – Полегчает.