Письма президентам Минкин Александр

В России выборы поставлены под тотальный контроль. Результат и вам, г-да президенты, и народу известен заранее. В этой ситуации одноразовый срок – формальность.

Рамзан Кадыров (который заявил, что в Чечне на выборы придет больше 100 %) на днях предложил, чтобы президент России правил пожизненно. Простой парень в двух словах выразил то, что ваши спичрайтеры спрятали в 8342 слова и засунули в самую середину президентского послания. Вот это красивое место, густой туман:

«Убежден, наше движение к свободе и демократии будет успешным и неуклонным лишь в том случае, если авторитет Президента и Государственной думы будет достаточно высок, основан не только на предвыборных обещаниях, но и на практических результатах деятельности, если у них будет достаточно времени, чтобы все заявленное провести в жизнь и результаты своей работы реально показать народу, отчитаться за них перед избирателями, перед страной… Укреплять демократические институты и поддерживать стабильность»[45].

А далее сразу про шесть лет.

Больше срок – больше свободы и демократии? Извините, это чепуха.

Считается, будто у нас демократия. По-русски – народовластие. Но реализоваться такая власть может только на выборах. И вы хотите сказать, что чем реже выборы, тем больше власть народа?

Вы в послании сказали, что мечтаете «укоренить демократию». То есть вы – садовники, в руках рассада; и вы хотите пореже собирать урожай?

Неужели вы говорите одно, а думаете другое? Есть человек еще более простой и откровенный, чем Рамзан Кадыров. Это Чуров – председатель Центральной избирательной комиссии (ЦИК). Он в начале ноября выступал по радио «Свобода». В прямой эфир позвонил слушатель из Пскова.

СЛУШАТЕЛЬ. Мне 70 лет, я первый раз не ходил голосовать, потому что было ясно, кто будет президентом. Не выборы были, а назначение. Это, я считаю, насмешка над народом.

ЧУРОВ. Пусть люди прежде всего подумают, что им важнее – соревнование президентов или хорошая, стабильная, нормальная жизнь. А с другой стороны, опять же говорю, есть свобода выбора. Вот данный пскович не захотел и не пошел голосовать, и ему за это ничего не было.

Такое не придумаешь. Председатель ЦИКи считает выборы вредной идеей и предлагает людям:

– «или выборы – или нормальная жизнь»;

– радоваться, что отказнику «ничего не было»;

– и «свободу выбора»: выбрать вас или не ходить.

А может, г-да президенты, вы правы: пока в людях не укоренилась демократия, лучше им сидеть дома, укореняться, а не на выборы бегать. Неопытный народ, чего доброго, выберет неправильно, а ЦИКе потом мучайся. Думаете, легко фальсифицировать результаты? Цифры всегда не сходятся. А с другой стороны, что важнее: хорошая жизнь с хорошим президентом или честный подсчет голосов? Арифметикой сыт не будешь.

В президентском послании после красивых слов об «укоренении демократии» вы озвучили цифры:

– За партии, прошедшие в Госдуму в 2007 году, проголосовало более 90 % избирателей.

Г-да президенты, это не так. Из 107 миллионов избирателей даже по официальным данным за эти партии проголосовали 64 миллиона (58 %). У вас наверху, конечно, привыкли иметь дело с процентами. Но считать надо не проценты, а людей. В данном случае ошибка составила 33 миллиона человек. Но если они ничего не решают, то на кой их считать, этих педро?

Возможно, этот кусок послания вам Чуров писал. Он известный фантаст. Он в той радиопередаче по «Свободе» (3 ноября 2008 г., прямой эфир) называл невероятные «проценты доверия». Ведущий вежливо усомнился.

ВОПРОС. Вы уверены, что 80 % доверяют процессу выборов?

ЧУРОВ. Да.

ВОПРОС. Почему?

ЧУРОВ. Таковы оценки всех социологических служб, какие только есть, и, кстати, зарубежные тоже примерно такие.

Г-да президенты, ВЦИОМ сообщает, что в 2007 году 39 % считали выборы честными, а 44 – нечестными. А в 2008-м доверчивых якобы стало 52 %. Но, как видите, до 80 % еще очень далеко.

Что касается зарубежных наблюдателей, то все зависит от их происхождения. Белорусские верят на 100 %, а западные на 100 % не верят в честность наших выборов (в среднем – 50 %).

Мы однажды задали читателям «МК» вопрос: «С каким словом у вас ассоциируются выборы? – а) честность; б) обман». Ответы распределились так: честность – 0 %; обман – 100 %.

Лучший способ узнать волю народа – референдум. В России за время вашего правления закон о референдуме изуродовали так, что он стал невозможен.

Государственных вопросов у людей очень много, но референдумов нет вообще. А в Швейцарии, где демократия укоренилась, ежегодно проходит три-четыре референдума: присоединяться к Шенгену или нет? вводить евро или погодить? и даже какой должен быть максимальный тоннаж грузовиков, чтобы не портили дороги и экологию? Что граждане решат – то власть швейцарская исполняет. Плохо исполняет – выгоняют. О фальсификациях при подсчете там не слыхивали. А если поймают – с гарантией посадят. А у нас, г-да президенты, даже когда в суде удается доказать факт фальсификации, результаты выборов никто не отменяет. Мол, да, был вброс, но не повлиял.

Пожизненно – польза или вред?

Так случилось, что полвека мы бодаемся с США. С ними холодная война и гонка вооружений. С ними сравниваем уровень жизни, зарплату врачей и офицеров. Их догоняем по мясу, маслу, молоку. С ними стыкаемся в Югославии (которой уже нет) и в Грузии (которая пока еще есть). Их виним в «оранжевых революциях». И у них же покупаем автомобили, курятину, лекарства, сигареты, компьютеры, самолеты, пепси и пр.

А что, если сравнить другие параметры?

В США Конституция с 1787 года. Уже 221 год – одна. У нас за 103 года – шестая или седьмая.

В США – 44-й президент. У нас за это же время 16 правителей: Екатерина II, Павел I, Александр I, Николай I, Александр II, Александр III, Николай II, Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин, Путин. Из них 10 правили пожизненно. А 6 покинули трон живыми: Николай II был сметен революцией и расстрелян; Ленин впал в паралич; Хрущев свергнут; Горбачев свергнут; Ельцина (больного и не имевшего никаких шансов на третий срок) убедили уйти; Путин… А он не ушел.

Итак, у них правители меняются, а Конституция остается. А у нас правители остаются и меняют Конституцию.

Похоже, что смена власти придает стабильность стране. А стабильность власти (понимаемая как несменяемость лидера) вредна стране. Стабильность разная бывает. Стабильно растущая опухоль скоро становится неоперабельной.

…Разница между нами и США ярко видна в момент выборов.

У них за Обаму по всей стране вели агитацию десятки тысяч добровольцев. У нас за вас – ни одного. Мы же не можем считать добровольцами тех, кого привозят на митинги и выборы в автобусах да еще платят им деньги.

Весной этого года, в день ваших выборов, у нас под окном кто-то запел.

Мы выглянули. Гармонист и четыре девки в национальных костюмах (сарафаны, кокошники) шли под мокрым снегом и тоскливо блажили частушки:

Мы на выборы пойдем!
И страну не подведем!
Голосуем как один:
Жить достойно мы хотим!

Эй, товарищ, друг и брат,
Приходи голосовать!
Президента выбирай
И смотри – не оплошай!

Сарафанчик, сарафанчик,
Сарафанчик красненький!
Президента выбираем,
Пусть он будет классненький!

Это они о вас, представляете? Оказалось, они из ВГИКа, студентки. Им, конечно, противно и холодно, но зарабатывать же надо.

– А сколько за это платят?

– Каждой – пятьсот рублей в час. С 11 до 17 получается три тысячи.

Вот так у нас. А там больше трех миллионов граждан по собственной воле прислали кандидату кто 5, кто 10, кто 50 долларов. С вашими избирателями, кажется, такого не случается.

Обама никому не обязан, даже своей партии (которая долго была за Хиллари Клинтон), он не назначенец олигархов, не преемник. Вдобавок чернокожий новичок сам пишет свои речи. А вы, г-да президенты… Впрочем, все эти подробности вашей политической биографии вы сами знаете.

Но когда мы сравниваем себя с Америкой, то забываем важнейшее. Мы стартовали не вместе. В момент образования США у нас была многовековая культура: театр, поэзия, Академия наук, роскошные дворцы Петербурга и фонтаны Петергофа – на дворе был золотой век Екатерины Великой. Америка начала с нуля: дикари, ковбои, салуны, рабы, суд Линча, грабежи и золотая лихорадка.

Отчего ж они нас обогнали? Не оттого ли, что нами последние три века правили пожизненные владыки?

Мао, Сталин, Чаушеску, Ким Ир Сен – пожизненные правители. Под их властью граждан в этих странах погибло больше, чем от внешних агрессоров. Страны эти отстали в развитии. (К моменту смерти Мао Китай был посмешищем даже для нас, там творились невероятные глупости и дикость.)

Добить врага

Самая либеральная часть вашего, г-да президенты, послания звучала так:

МЕДВЕДЕВ. Демократические учреждения должны укорениться во всех социальных слоях. Для этого надо… доверять все большее число социальных и политических функций непосредственно гражданам, их организациям… Поэтому прежде всего предлагаю принять меры по дальнейшему повышению уровня и качества народного представительства во власти. За партии, прошедшие в Госдуму в 2007 году, проголосовало более 90 % избирателей (об этой ошибке см. выше. – А. М.). Но при этом почти 5 миллионов человек, 5 миллионов наших граждан отдали голоса партиям, которые в Государственную думу не попали. Эти люди не получили представительства на федеральном уровне, хотя и проявили гражданскую активность и просто пришли на выборы. Это несправедливо. И должно быть исправлено. При этом пока не считаю необходимым снижать барьер прохождения в Государственную думу, установленный законом для депутатов.

Мое первое предложение – дать гарантии представительства избирателям, проголосовавшим за так называемые малые партии. Считаю, что партии, получившие от 5 до 7 % голосов, могли бы рассчитывать гарантированно на 1–2 депутатских мандата. Такая схема позволит, с одной стороны, сохранить систему поощрений и укрепления крупных партий, то, чем мы с вами занимались последние годы, партий, которые составляют каркас национальной политической модели. А с другой – дать парламентскую трибуну малым партиям, представляющим интересы достаточно значительного числа людей.

Красивый туман. Даже слышно горестное сочувствие в ораторском повторе: «почти 5 миллионов человек! 5 миллионов наших граждан!..» Но смотрите, что вы предлагаете.

Партий, получивших от 5 до 7 %, – вообще не существует. И если появится одна (сделанная в Кремле из СПС) – очередной муляж.

А чтобы оппозиция стала лучше, вы предложили: «В закон о партиях внести поправки, обязывающие производить ротации руководящего партийного аппарата, согласно которым одно и то же лицо не может занимать определенную руководящую должность в аппарате партии дольше определенного срока». Говоря по-русски, вы велели партиям менять лидеров по календарю. Но настоящий лидер настоящей партии – это идейный вождь. Только партия решает, за кем идти. Ни в одной стране мира власть в это не вмешивается. Но идея очень удобная для того, чтобы ставить послушных. В свое время тов. Сталин, рассердившись на упрямство Крупской, сказал ей:

– А эсли будэшь спорить, мы назначим другую жэнщину вдовой Ильича.

Дать одно-два депутатских места партиям, которые не прошли 7 % барьер, – незаконно. Так сказать, царская милость. «Один-два мандата» – как кинуть кость бродячей собаке. Пока грызет – не гавкает, наоборот – хвостом виляет. Думаете, что она в этот момент представляет интересы миллионов бродячих собак?

Два депутата – это 0,4 % голосов Думы. Ничего эта ничтожная доля не сможет. Эти двое даже слова никогда не получат (потому что слово на пленарном заседании получают только члены фракций). Зато они получат личный комфорт, огромную зарплату, неприкосновенность. Будут работать не депутатами, а тушью для ресниц – чтобы власть красиво моргала честными глазами: «Вот же, смотрите, у нас в Думе оппозиция».

Вы в послании предложили еще одно демократическое облегчение: «Использование денежного залога на выборах всех уровней должно быть отменено. Участвовать в выборах или нет – должны решать не деньги, а мнение людей, репутация партии и доверие избирателей к ее программе».

Прекрасные слова. Но остается сбор подписей. И будет ли участвовать партия в выборах или нет – решит мнение чиновника: «Ваши подписи – фальшивые. До свидания».

Вы, г-да президенты, обещаете рост демократии, обещаете «доверять все больше непосредственно гражданам», обещаете подарить оппозиции полтора кресла в Думе; говорите: «Свобода лучше несвободы!». Слушая эти ваши высокие слова, невольно вспоминаешь заместителя тов. Андропова генерала армии Ф. Д. Бобкова – главного в СССР по пропаганде и борьбе с инакомыслием.

В 1990 году он дал интервью журналу «Родина», где были потрясающие высказывания:

«Органы госбезопасности твердо стали на путь строжайшего соблюдения социалистической законности».

«Закон тоже должен применяться неформально…»

«В принципе мы в КГБ – за максимальную гласность».

Читая эти прекрасные слова, трудно было понять: то ли законность будет строжайше соблюдаться, то ли неформально применяться. Или – и так и сяк – к своим неформально, а к чужим строжайше. Вот тогда, в августе 1990-го, я и написал статью «ГРАЖДАНЕ! ОТЕЧЕСТВО В ГОСБЕЗОПАСНОСТИ!». В конце говорилось:

«…Государственный Комитет государственной безопасности. Ничего опаснее для страны и придумать нельзя. У них в руках наша переписка, наши телефонные разговоры. Они во всех посольствах, во всех редакциях, в гостиницах, на заводах, в университетах, драмкружках… Сами они не уймутся никогда.

Армия разбегается. Потому что армия любительская, бесплатная. А эти – все на окладе, все со льготами, с квартирами, с неограниченной властью над людьми. И когда их сытой, льготной жизни грозит конец – они способны на всё».

Ровно через год, в августе 1991-го, казалось, им пришел конец. Они валом пошли в демократы. Кто-то – к Собчаку, а зам Андропова генерал Бобков – к Гусинскому… Но речь о другом. Речь о том, что словам генерала о законности и вашим словам о свободе и демократии я верю абсолютно одинаково.

Закон – тайга

А как случилось, что даже вечером накануне оглашения вашего послания никто не знал о главной сенсации – о продлении срока? Если это для блага народа – зачем такая тайна? Все говорили, что послание будет о кризисе, коррупции, экономике… Ни одной утечки. Абсолютная скрытность. Чувствуется рука одного из вас, г-да президенты. Знал ли другой из вас о том, что он прочтет утром в Кремле? Да и зачем ему, теперешнему, увеличивать срок, когда у него впереди почти 8 лет? Скорее это его ответный дар (ему – трон, он – срок).

«Дума абсолютно управляема. В ближайшие год-два она примет закон о продлении президентских полномочий до семи лет. Заодно постановит считать первый семилетний срок – со дня принятия этого закона. Вот и выйдет: сейчас год-другой, потом первый 7-летний срок, потом второй – итого 15, а то и больше».

Это цитата из моей заметки[46], опубликованной в «МК» 31 марта 2000 года. Путин правил всего пять дней, но путь уже определился.

На практике вышло еще круче. 8 лет президентом, потом шаг в сторону, преемник продлевает, и можно возвращаться надолго. Таких рокировочек Ельцин и вообразить не мог.

А «выборы» пройдут под руководством Чурова. Он был членом ЛДПР, когда провозгласил ГЛАВНЫЙ И ЕДИНСТВЕННЫЙ ЗАКОН ЧУРОВА: «ПУТИН ВСЕГДА ПРАВ!» За это его сделали председателем ЦИКи.

И вот теперь все в том же эфире «Свободы»:

ВОПРОС. О вашем следовании «первому закону Чурова» – «Путин всегда прав». По-прежнему все так? Сейчас Владимир Владимирович Путин – премьер-министр. А закон работает, остается?

ЧУРОВ. Абсолютно!

ВОПРОС. Почему?

ЧУРОВ. Ну, почему-почему, потому что он закон!

Г-да президенты, в нашей с вами стране, где вы искореняете… простите, укореняете демократию, партий все еще несколько. Главную партию у нас называют партией власти, фамилия лидера – Путин. Вы – юристы (по образованию). А Чуров – председатель ЦИКи, главный арбитр на выборах.

Скажите (как юристы), допустимо ли, чтобы судьей на процессе был человек, который заранее твердо верит, что один из спорящих всегда прав? Ведь это значит, что остальные всегда неправы. Может ли быть в боксе или на футболе главным арбитром, не хочу сказать, верный раб, но, по собственному его признанию, фанатичный поклонник одной из сторон?

«Всегда прав»? Человеку свойственно ошибаться. Кто не ошибается – тот не человек, а бог. Боги правят вечно.

Судью на мыло!

26 ноября 2008

Г-н президент, и в предвыборных своих речах, и в должности гаранта Конституции вы много и горячо говорили о суде и судьях, о том, какой страшный вред наносит нашей Родине правовой нигилизм. То есть – презрение к закону.

Хотите, чтобы люди уважали закон? В этом случае ничего не может быть хуже, чем судья-лжец, согласны?

Судья, назначенный вести процесс по делу об убийстве Политковской, полковник Зубов оказался лжецом.

Присяжные вынесли ему этот приговор. 19:0. Единогласно. (20-й присяжный не выступил ни за, ни против. Промолчал.) Обращаем ваше внимание, что эти 19 – не бродяги, не пропойцы, не битые на митингах активисты какой-нибудь оппозиции. Это граждане России, оказавшиеся настолько правильными и достойными, что смогли пройти через процедуру отбора присяжных.

Если бы с разоблачением судьи выступил только один из них – тот кровельщик Колесов, который рассказал обо всем этом по радио, – некоторые считали бы его сумасшедшим фантазером, другие – героем, чей поступок высок, но, увы, бесполезен.

А тут 19:0. Это разгром. Такой судья должен быть не только отстранен от процесса. Следует возбудить уголовное дело и допросить его (лучше – с применением детектора лжи). Тем более он и ранее был уличен в неблаговидных поступках. В частности, на процессе, где он оправдал обвиняемых в убийстве Холодова. (К изумлению окружающих, судья, дружески общаясь, курил с обвиняемыми во дворе суда.)

Приговоры, вынесенные лжецом, должны быть отменены, дела – пересмотрены. (В бизнесе, если выясняется, что сделку заключил заведомый жулик, – сделка отменяется. Жизнь и судьба людей, безусловно, важнее бизнеса.)

Г-н президент, вы назначаете судей. Можете, значит, и отозвать. Но если вы – президент! – промолчите (как тот 20-й) – значит, ваши слова о правовом государстве ничего не стоят.

Судья закрыл процесс, солгав, будто присяжные отказываются выйти в судебное заседание, пока в зале присутствует пресса. Мол, от журналистов исходит угроза присяжным.

Теперь ясно, от кого исходила угроза. Не от журналистов и не от неведомых убийц, а от судьи.

Сейчас угроза эта возросла, ибо они уличили его – полковника, вершителя судеб – во лжи. Такой человек почти наверняка испытывает к тем, кто вывел его на чистую воду, чувство мести, ненависть.

Г-н президент, присяжные еще ничего не успели сказать по делу Политковской. Но они успели геройски встать на вашу защиту. Они заступились за ваши идеи, за ваши слова и репутацию. При этом ничего лично для себя, никакой выгоды они не искали. И – мы уверены – прекрасно понимали, что могут получить большие неприятности.

Теперь ваша очередь заступиться за них, обеспечить их безопасное участие в процессе. Они доказали свою честность. Этого достаточно, чтобы доверить им процесс.

Вероятно, вы вместе с нами радуетесь мужеству присяжных. Система (которую представляет гарнизонный судья) думала, что народ – раб, гражданин – труп. А он оказался жив. Присяжные подали стране пример чрезвычайно важный и необходимый. (Независимо от того, выдержат ли они неизбежное дальнейшее давление.)

А судья уличен. И должен быть отстранен. 20 марта этого года вы (уже избранный) призвали «повышать ответственность судей, включая возможность наказания за нарушение судебной этики». Судья Зубов нарушил этику, если можно так сказать, с особым цинизмом.

Вчера ожидалось, что в результате разоблачения Зубов попросит самоотвод. Этого не произошло. Он как ни в чем не бывало начал процесс и первым делом отвел (убрал из состава присяжных) того самого Колесова.

Затем произошло чрезвычайно редкое событие: прокуратура потребовала отвода судьи. Но мы говорим вам не о процессе по делу об убийстве Политковской. Мы говорим о судье.

Он не должен остаться судьей на этом процессе, понятно. Но он не должен остаться судьей вообще. Даже в отставку он не должен уйти. Пойманного вора не отпускают «по собственному желанию». Судья Зубов должен быть уволен и отдан под суд (хотя бы чести).

Г-н президент, если вы оставите его творить правосудие – это будет ваша личная капитуляция[47].

Вы защищены как мало кто в мире. Присяжные – ничем не защищены. Ими движет, вероятнее всего, просто совесть. Они могут и отказаться судить убийц. А вы обязаны выполнять свой долг. Вы, извините неловкое выражение, должны народу, нам. Вы нам много чего обещали. И ваша жесткая решительность, проявленная на экспорт (в конфликте с Грузией), должна быть подтверждена в самом важном из внутренних дел – в правосудии.

Вы не можете отмолчаться; случай слишком вопиющ[48]. После теоретических деклараций о том, как бесконечно важен честный суд, вам надо провести операцию по удалению из российского правосудия полковника Зубова.

Мы вам, г-н президент, даже немножко сочувствуем – как студенту, который пять лет слушал лекции и сдавал теорию, а теперь должен взять скальпель и удалить опухоль. Руки хирурга не должны трястись.

P. S. О самом отвратительном факте в этой истории я тогда не написал. Адвокаты со стороны Политковской – в частности, Карина Москаленко, известная правозащитница, – не потребовали отвода судью. Почему они захотели, чтобы судил лжец?

Царь-неосвободитель

1 декабря 2008

Г-н президент, так совпало: вы получили (в Венесуэле) орден Освободителя, а арестантка Бахмина родила. Для нее (и для ее семьи) важно, что девочку. А для общества важно, что арестантка. Конечно, она уже не в тюрьме, а в какой-то больнице. Но из-под стражи никто ее не освободил. Вы ее не помиловали.

Помните, в сентябре в письме под названием «Царская милость» был совет: помилуйте беременную, у которой двое малолетних детей (они уже четыре года без матери). Для вашей репутации это было бы гораздо лучше, чем бессмысленная жестокость.

Напрасно вы нас не послушали. Сами создали себе головную боль. Весь октябрь граждане в интернете подписывали обращение к вам о помиловании. Больше 80 тысяч набралось (в том числе знаменитые и во всем мире уважаемые артисты, ученые, музыканты…). Даже члены вашей Общественной палаты обращались к вам. Без толку.

Выпустить ее все равно придется. Но ребенок родился в тюрьме. И отныне – это факт вашей биографии.

Есть люди (и, возможно, вокруг вас таких полно), которые беснуются: мол, ЮКОС подкупил прессу! – а иначе почему это пресса заступается только за Бахмину, а не за других таких же?

Отвечаем. Мы просили помиловать Бахмину, потому что других таких просто нет. Ни одной. В зоне есть беременные, но они сидят за убийства, а не за то, что, будучи юристом, подписывали какие-то бумаги по приказу руководства.

Мысль, что мировая пресса, а вдобавок все те упомянутые, знаменитые, уважаемые, талантливые, действуют из корыстных соображений, – мысль эта, увы, понятна. Холопы думают так, судя по себе. И, слава богу, так думает меньшинство – именно это и удивительно. Выборы последних лет – это регулярное развращение общества. Подписи – за деньги, голосование – за деньги, за бутылку или по приказу начальства. Молодые – сотни тысяч юных граждан! – после того как их возили автобусами от урны к урне, как могут потом верить, что кто-то действует бескорыстно, по доброй воле, да еще во вред себе.

Подозрения во всеобщей продажности – глупость. Эти обвинители (которым все кажутся негодяями) пусть бы хоть раз задумались о двух вещах. Первое – о механизме оплаты. Кто и как платит академику Капице за подпись под прошением о помиловании? или – режиссеру Алексею Герману, или актрисе Инне Чуриковой. Беглые олигархи, что ли, переводы шлют? Или темные личности передают конверты в подъезде. Но ведь уже кого-нибудь поймали бы. Уж, наверно, вам принесли бы видеозапись, как члены Общественной палаты получают деньги от врагов-олигархов.

Второе. Если на таком поймают – репутация уничтожена навсегда, это ясно. И ясно, что обвинители вообще не в состоянии представить себе, что есть люди, для которых репутация дороже денег. Жаль, г-н президент, если вы тоже не можете себе это представить.

В этих письмах, которые вы читаете в «МК», было много непрошеных советов. И все – в интересах граждан.

Хорошо бы запретить чиновникам мучить пенсионеров. Или хотя бы убавить эти мучения, когда старики должны ежегодно чего-то переоформлять, с трудом добираясь до районных отделений Пенсионного фонда, часами стоять в очередях, где на них, бестолковых, фыркают молодые чиновницы.

Хорошо бы запретить бесконечную мерзость, которая льется из телевизора на головы ваших подданных. Или хотя бы убавить ее. (Мы знаем, что вам нравится «наше телевидение», но вы о детях подумайте – им эти жесткость, пошлость и разврат смертельно вредны.)

Хорошо бы отнять у частников торговлю лекарствами, раз они продают от 20 до 80 % подделок.

Хорошо бы вы хоть разок воплотили в жизнь ваш собственный лозунг: «Свобода лучше, чем несвобода».

Хорошо бы прекратить рассказывать сказки о борьбе с коррупцией: мол, теперь будем смотреть, какое имущество записано на малолетних детей депутатов и министров. Не смешите; у них есть внуки, тети, дяди. Надо смотреть не на кого записан дворец, а кто в нем живет. Законы против коррупции гниют в Думе годами, а продление президентского срока депутаты приняли за неделю в трех чтениях. Но ведь выборов сейчас нет, а коррупция – вот она.

Видите: стремительно меняют закон, который понадобится только через три года; а то, что необходимо сегодня (вчера, позавчера), мусолят. Еще не успели всё переписать на дядю? Помните, в одном из писем про эту вашу борьбу было сказано: «Г-н президент, вы призываете чиновников бороться с коррупцией. Скажите, могут ли спирохеты бороться с сифилисом? Даже если они это обещают?»

На прошлой неделе в письме «Судью на мыло» мы предложили: уволить к едрене фене гарнизонного судью полковника Зубова (который лгал, будто присяжные требуют закрыть от прессы процесс по делу об убийстве Политковской). Он уличен, прокуратура потребовала его отвода, но Зубов, несмотря на позор, остался председательствовать на процессе. И вы, г-н президент, закрываете на это глаза, хотя столько раз обещали оздоровить и очистить судебную систему России. Надо же когда-то начинать, а случай – нагляднее не придумаешь.

Когда человек год за годом отказывается следовать добрым советам, возникает вопрос: почему он так упрям? (Даже во вред себе.) Может быть, ему мешает надменность? Мол, как это я, великий, богоизбранный (можно было бы сказать «всенародно избранный», если б у нас были настоящие выборы), буду следовать советам ничтожных щелкоперов?

А что значит «ничтожный»? Не имеющий миллиардов? орденов? титулов? То есть – нищий.

Мы уже пару раз вам и вашему предшественнику советовали поступить как мудрый халиф. Наклейте усы, наденьте дезинфицированные лохмотья, нарядите охрану бомжами-алкашами и – вперед. Узнаете много интересного. Будет о чем рассказать на заседании правительства.

Напоследок непрошеный совет для внутреннего употребления. Если наедине с собою станете (вдруг, невольно) упиваться своим величием и с той головокружительной высоты, куда занесла вас судьба, смотреть на жизнь муравьев, вспомните предшественников – на кого из них вам хочется быть похожим? На Петра? Он не стеснялся наклоняться до земли с высоты своих двух с лишним метров – плотничал сам, воевал сам, жрал солдатскую кашу. На Никиту? Сколько ни потешались над «лысым кукурузником», но ведь это он освободил миллионы, которых посадил Сталин. И при нем (а не при Сталине) в космос полетел Гагарин – кумир всей планеты.

Остаться в истории правитель может либо добрыми делами, либо казнями. Надменность по природе своей холодна, капризна и бесплодна. Николай I правил 30 лет, но в русской истории от этого императора не осталось ничего, кроме пяти повешенных декабристов и нелестных упоминаний в письмах Пушкина.

Он поставил в позу КГБ СССР и Генштаб
История победы над цензурой

На берегу, поросшем маком,
Художник ставил деву в позу.
Народная былина

3 декабря 2008

В конце 1974-го, в трех номерах журнала «Новый мир» вышел самый знаменитый советский роман «В августе сорок четвертого…».

В конце 2003-го Владимир Богомолов умер.

И только сегодня, в 114-м издании романа, опубликована история его прохождения через цензуру. Точнее – прорыв из окружения. История шпионская и геройская – невероятная, уникальная, как и сам роман.

Генералы (мать-перемать), которые на полях рукописи оставили свои дикие замечания, были абсолютно уверены, что их не прочтет никто в мире, кроме «высоких инстанций» (так называли тогда ЦК КПСС и КГБ СССР), и роман сгниет в архивах этих инстанций.

Но случается, что и генеральские рукописи не горят. И вот у меня в руках пожелтевшие машинописные страницы романа. А на полях…

В романе совершенно секретное совещание происходит на краю Белоруссии, в сарае (стодоле). Там столпилось (стульев нет) самое высокое начальство (включая заместителя наркома Госбезопасности и нескольких генералов из Москвы, из Ставки Верховного Главнокомандующего) – ведь шпионов ловят по личному требованию товарища Сталина. Духота, жара, пыль – у одного из генералов начинается припадок удушья:

«…увидел страшное, с выпученными глазами и набухшими венами лицо генерала-астматика, его раздувшуюся от напряжения багровую шею. Вцепясь в край столика, старик судорожно хватал ртом воздух…»

На полях рукописи цензор-генерал начертал: «Советский генерал не должен задыхаться, давиться кашлем и лить слезы. Стыдно это читать. Генерала – выбросить!»

В романе невероятно напряженные сцены охоты на шпионов сменяются картинками «мирной армейской жизни». Вот в парикмахерской отбитого у немцев белорусского городка…

«…словоохотливый старшина не умолкая рассказывал молоденькому авиатору:

– Перебросили в Белосток. Вот это город! Правда, центр побит, но женщины! – Старшина восторженно почмокал губами. – Это с нашей Дунькой раз, два – и в дамки. А польки не-ет! Обхожденьице дай, ласку, подходец. Разные там: падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики… А иначе – напрасные хлопоты. Это тебе не наша Дунька: погладил по шерстке – и замурлыкала!..»

И вот в августе 1974-го генерал (который за 30 лет до этого, в августе 1944-го, вероятно, был лейтенантом и не пропускал ни одной связистки, ни одну санчасть) пишет на полях рукописи:

«Кто дал право автору позорить нашу Советскую Дуньку? Выбросить!»

Замечательно, что «советскую» генерал пишет как фамилию – с большой буквы. (Слово «выбросить!» всюду подчеркнуто не нами, а самим генералом-цензором.)

Во времена проклятого царизма (а другие прилагательные редко лепились к царизму при советской власти), во времена проклятой царской цензуры (свинцовой, по выражению Пушкина) цензор у произведения был один. Он либо пропускал в печать, либо нет. Но не посылал рукопись к генералам от кавалерии, от инфантерии, от артиллерии с вопросом «может ли генерал чихать?».

А тут честные советские генералы (несколько!) вдруг получили непосильную для себя боевую задачу: дать заключение о литературе. Не понимая ее, не зная законов искусства и законов вообще, они судили по своим понятиям. А понятия эти не изменились и по сей день: вытворять можешь все что угодно, но говорить об этом нельзя. А тот, кто разевает рот, – марает армию, очерняет нашу действительность, клевещет. А на это есть статья Уголовного кодекса.

Вместо того чтобы защищать военную тайну, генералы защищали Дуняшу – всеми доступными им средствами. Богомолов записал (для себя, не для печати), как угрожал ему один из генералов:

«Он мне орал: “Вам предписали, а вы не выполняете! Кто вы такой?! Советская власть, она что – кончилась?! Кто вы такой?! Кто вас уполномочил, кто вам дал право описывать Ставку и Сталина?!”. Я и ему протягиваю Гражданский кодекс РСФСР, а он мне кричит: “Я его в гробу видал. У нас свой военный кодекс!”»

Как только я стал осаживать его на место, он спросил: “Вы где прописаны, в каком районе?” Я сказал, и он, поворотясь к боковому столику с телефонами, нажал какую-то кнопку и, не беря ни одну из трубок, закричал: “Самойленко! Райвоенкома Краснопресненского на связь!” Потом повернулся ко мне: “Я вас отправлю на шестимесячные сборы – в Кушку! Поползаете там полгода в барханах со змеями и тарантулами – живо придете в чувство! Мы вас научим уважать Советскую власть!”».

Кушка была самой южной точкой СССР. Теперь она в чужой стране.

Жена Владимира Богомолова, известный и талантливый врач Раиса Александровна Глушко, совершила классический подвиг жены писателя – разобрала архив; выстроила из фрагментов неоконченный роман Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне»; выбрала наиболее яркие документы и издала замечательный двухтомник. Там кроме прозы («Иван», «Зося», «Момент истины» и др.) впервые опубликована документальная «История публикации романа».

– Раиса Александровна, а что он говорил, получая очередные замечания цензоров?

– Только благодаря этим замечаниям он и сумел их обломать. Замечания были такими идиотскими, что из оружия против Богомолова превратились в оружие против цензоров. Богомолов превратил.

– А как к нему попала рукопись романа с цензорскими замечаниями? Это же никогда не выходит наружу. Автор никогда этого не видит.

– Когда Богомолов понял, что в «Юности» ведут с ним мутную игру, он дал телеграмму главному редактору Полевому – сообщил, что возвращает аванс, и потребовал немедленно вернуть все экземпляры. А они ему отдали два из четырех. Он настаивал, звонил. Идет неделя, другая… А дело в том, что Полевой за спиной Богомолова, боясь за две главы («В стодоле», где генерал чихает, и «В Ставке», где Сталин. – А. М.), отдал роман на спеццензуру в Министерство обороны.

Генерал поставил визу «Печатать нельзя», велел переплести рукопись и увез на дачу. А сам уехал в отпуск на курорт на 45 дней. Но выносить документы (а для них роман был документом) из стен ведомства категорически нельзя. Когда Богомолов об этом узнал, он заорал: «Они у меня в руках!» И когда генерал вернулся с курорта, спешка с возвращением романа Богомолову была страшная, потому что Богомолов пер как танк: «Отдай рукопись!» И никто даже не поглядел в переплетенный экземпляр. А там и были эти замечания: полковник писал карандашом, а генерал – авторучкой.

– А все-таки что он говорил?

– Сперва был натянут как струна, а потом, конечно, с юмором и матом. Как сам Богомолов хвалился: «Пятнадцать минут без передыху и без повторов». Но, конечно, надо было видеть Богомолова, когда он обнаружил несколько страниц перечеркнутыми и замечания типа «в параграфе таком-то убрать то-то».

«Параграф» трах-тарарах! В романе главы, а в головах цензоров параграфы.

А началось вроде бы радужно. Главред «Юности» Полевой, прочитав роман, пригласил Богомолова в редакцию и сказал ему: «Я был на фронте с первого и до последнего дня, я полковник и войну, слава богу, знаю. Я поражен вашей компетентностью, вашим знанием войны, всех деталей и воздуха того времени и вашей памятью. Все это удивительно здорово, но…»

Ах, эти сочувственные «но» главных редакторов. Они тебя хвалят, а когда растаешь, добавляют «но…» и объясняют про высшие силы и непреодолимые обстоятельства. После восторженных похвал Полевой добавил: «Я имею в виду прежде всего главу „В Ставке“, изображение Сталина, наркомов, маршала Баграмяна и эпизоды с генералами. Ко всему прочему, эти места, да будет вам известно, делают роман практически непроходимым. От эпизодов со Сталиным и с генералами надо избавиться без колебаний и без малейшего сожаления».

За спиной Богомолова редакция стала посылать роман в Главное управление Министерства обороны, в КГБ, в МВД, главному военному цензору, в Главное политическое управление и т. д. Богомолов пишет: «Всего в закрытом “рецензировании” рукописи в разных ведомствах, судя по официальным отзывам и пометкам на полях, участвовало не менее восемнадцати генералов и старших офицеров – от просто начальников до узких специалистов, в частности в области криптографии и радиопеленгации. Замечу, что ни одного профессионального замечания они мне вчинить не смогли. Причем всюду соблюдалась иерархия: генералы оставляли автографы только шариковыми ручками, а остальные – карандашами».

В своих записках Богомолов почти сочувствует робким сотрудникам журнала, понимает их. Но от этого ему было не легче:

«Ответственным секретарем “Юности” был немолодой человек. После войны, еще при Сталине, была расстреляна его жена по какому-то облыжному политическому обвинению. Это был сломленный, крайне осторожный человек, но большой энтузиаст “спеццензуры”. Из перестраховки, опасаясь, как бы потом его не обвинили в идеологических просчетах, он последовательно, официально и неофициально, отправлял по второму кругу рукопись аж в семь адресов; в двух компетентных организациях, куда он пытался загнать экземпляры, от дачи заключения уклонились».

Хуже всего, что Богомолов оказался белой вороной. Все другие авторы так или иначе соглашались на изменения, сокращения, переделки. Даже Солженицын не раз шел на уступки. И даже после публикации знаменитого «Одного дня Ивана Денисовича», имея за спиной «самого Хрущева», Солженицын был вынужден, например, изменить название рассказа из-за идиотских опасений: мол, «Случай на станции Кочетовка» будет истолкован как намек на главреда журнала «Октябрь» Кочетова. Рассказ опубликовали под названием «Случай на станции Кречетовка». Когда все соглашаются, протестовать трудно. Богомолов пишет, что воевать за роман ему мешала «дрессированность советских авторов, их покорность и убежденность в том, что все замечания, которые „учреждения“ и „инстанции“ им вчиняют, имеют директивный характер и обязательны для авторов и изданий». По рукам в самиздате ходили неопубликованные стихи одного из самых упрямых и честных – поэта Бориса Слуцкого, фронтовика:

Лакирую действительность —
Исправляю стихи.
Перечесть – удивительно —
И смирны и тихи.
И не только покорны
Всем законам страны —
Соответствуют норме!
Расписанью верны!
Чтобы с черного хода
Их пустили в печать,
Мне за правдой охоту
Поручили начать.
Чтоб дорога прямая
Привела их к рублю,
Я им руки ломаю,
Я им ноги рублю,
Выдаю с головою,
Лицемерю и лгу…
Все же кое-что скрою,
Кое-что сберегу.
Самых сильных и бравых
Никому не отдам.
Я еще без поправок
Эту книгу издам!

Один Богомолов уперся. Привыкнув к всеобщему послушанию, редакция «Юности» обижалась на строптивого автора. Полевой писал ему: «Мне совершенно непонятны Ваши упреки якобы в нашем недоверии к Вам как автору и к Вашему произведению. Мы послали рукопись на консультацию в соответствующие организации, что было оговорено в подписанном Вами договоре, ибо в повести речь идет о сложной деятельности наших контрразведчиков в период Отечественной войны. Иначе мы и поступить не могли, да Вы и не возражали против этого. Где же тут недоверие? Даже Лев Толстой внимательно прислушивался к замечаниям доброжелательных критиков и не раз правил свои рукописи по их советам».

Склочный автор не спускал редакторам ничего. На благодетельный совет брать пример с Льва Толстого доведенный до белого каления Богомолов ответил:

«Доброжелательные критики, к мнению которых прислушивался Лев Толстой, служили Литературе. Все же „соответствующие инстанции“, поправки и замечания которых <…> – это люди, не имеющие отношения к художественной литературе. Проблемы художественности и цельности произведения – за пределами их интересов, задач, а чаще всего и понимания.

P. S. Настоятельно прошу вернуть мне еще один экземпляр рукописи. Вы сообщили мне, что он находится «на чтении в соответствующей инстанции». Неужели до сих пор читают?.. Возможно, редакции неудобно затребовать его?.. Я в состоянии получить этот экземпляр немедленно в любой инстанции, только сообщите, где он есть».

А экземпляр-то валялся на даче у потерявшего бдительность генерала.

У Богомолова нашелся союзник – редактор издательства Аксенов. Он был убежден, что за ними следят, телефон прослушивают. Богомолов пишет: «Его подозрений я не разделял, но предложенную им конспирацию соблюдал неуклонно. Он звонил мне по телефону и с радостным азартом сообщал: “Приехали четыре ядреные телки! Групповичок!!! Жратвы понавезли и выпивки! Вот погужуемся!” Мы весело хохотали, и если бы нас подслушивали, должно было бы создаться впечатление, что два мужика радуются предстоящей выпивке и групповому сексу с приехавшими телками, меж тем это сообщение означало, что поступило очередное заключение на мой роман и что в этом документе четыре страницы и опять требуют изъятия текста (словом “ядреный” шифровались императивность и категоричность предложений так называемых “спеццензур”)».

И вот почти последняя стычка Богомолова с КГБ: «…в конце августа, после четвертого конфликтного и очень жесткого с моей стороны разговора в приемной с начальником Пресс-бюро КГБ СССР В. Ф. Кравченко в присутствии двух полковников, его подчиненных, когда я в лицо им заявил, что “они меня достали” и “пусть все они станут раком на Красной площади – но я даже запятую не сниму в романе”, он позвонил мне на другой день и как наилучшему другу радостно сообщил: “Вы нас убедили! Мы отзываем все свои замечания. Никаких претензий к вашей рукописи у нас нет!”»

Богомолов поверил, а напрасно. Обнаружилось, что «три страницы своего заключения – дословно, до буковки! – Прессбюро загнало в заключение главного военного цензора Генштаба, без визы которого рукопись не могла быть опубликована».

…В истории остаются люди, которые совершили невозможное. Суворов прошел через Альпы. Весь мир считал, что это невозможно. Богомолов прошел через советскую цензуру. И не потерял ни одного «параграфа», не отдал ни единого слова. За Суворовым шла армия, Богомолов шел – один – против армии, КГБ, покорных редакций – против системы. Ну, не совсем один – тихий редактор Аксенов (разведка) и жена (тыл).

У Богомолова был очень плохой характер.

После огромного успеха рассказа «Иван» (Андрей Тарковский снял по этому рассказу фильм «Иваново детство», который получил «Золотого льва» – главный приз Венецианского кинофестиваля), после успеха «Зоси» Богомолову трижды или четырежды предлагали вступить в Союз писателей. О членстве в СП мечтали десятки тысяч авторов (их страсти, интриги и зависть замечательно описаны Булгаковым в «Мастере и Маргарите»).

Богомолов всякий раз отказывался, объясняя, что «членский билет еще никому не прибавил таланта».

После фурора, произведенного «Августом сорок четвертого…», советская власть наградила его орденом Трудового Красного Знамени.

Отказываясь от членства в профсоюзе (даже писательском), человек говорит свое «нет» всего лишь коллегам по перу. Отказываясь от ордена, приходится сказать «нет» государству. Это очень мало кто умеет.

Сегодня, когда чуть ли не каждый месяц в Кремле десятки, а то и сотни людей получают ордена, один фрагмент из мемуаров Богомолова надо, пожалуй, привести полностью. Это интервью, которое Богомолов дал заму главного редактора «Литературной газеты» и которое (почему-то) не прошло в печать:

«Я не общественный человек и не стал бы говорить о политическом или общественном протесте, которые, как правило, предаются огласке. Я противник популистских действий, для меня существенны мои убеждения, а не имидж. Вся система награждений, поощрений и обвешивания различными ярлыками и этикетками, особенно в эпоху Брежнева – Черненко, была превращена, не только в литературе, в откровенную порнографию и, кроме поначалу брезгливости, а позднее – омерзения, ничего не вызывала. И в литературе, и в искусстве людей более всего поощряли не за творческие свершения и талант, а за идейное единение с Системой, за безоговорочную поддержку и восславление всех мероприятий Коммунистической партии и Правительства, за активное участие в пропагандистских кампаниях, и более всего за поддержку и одобрение в угоду властям репрессивных карательных функций в отношении Сахарова, Солженицына и других инакомыслящих, – палачество вознаграждалось с наибольшей щедростью.

Поэтому награда не может быть принудительной. Правом Черненко было кинуть мне «железку», а брать ее или не брать – это уже мое личное дело. При последнем звонке из наградного отдела Президиума Верховного Совета мне было сказано, что случай беспрецедентный, они будут вынуждены доложить руководству и мне не мешало бы подумать о возможных последствиях. Я не люблю, когда мне угрожают, и поэтому доверительно сказал этому человеку: “Доложите руководству, что я вас всех в гробу видал!” – и, положив трубку, ушел в “некоммуникабельность”. Меня больше не беспокоили».

Это было в 1984 году.

В 1997-м уже не было ни КГБ СССР, ни СССР. Президент Ельцин попытался наградить Солженицына. В Театре на Таганке Юрий Любимов поставил «Шарашку» по роману «В круге первом». В день премьеры на сцену поднялся кремлевский чиновник и зачитал указ президента о награждении Солженицына орденом «За заслуги…» какой-то степени. Солженицын отказался. Прямо со сцены в битком набитом театре он заявил:

– Принять не могу.

Через десять лет из рук второго президента России он орден принял. К этому моменту он давно перестал выходить из дому, был очень стар, очень болен, и нет никакой возможности узнать, вполне ли он понимал, кто и за что ему что-то вручает.

Богомолов до такого состояния не дожил. Он ушел абсолютно неукротимым. Каким и был.

…Конечно, ему завидовали. Конечно, «инстанции» хотели ему отомстить. И вот спустя год-два после смерти Богомолова в одной из центральных газет (какая-то «правда» или что-то в этом роде) напечатала «исследование»: а воевал ли Богомолов? а не еврей ли он?

Ответить легко: с фашистской точки зрения он, конечно, еврей.

Нормальные люди восхищаются творчеством, талантом. Подонки и фашисты исследуют: а какое отчество у бабушки? Абрамовна? – значит, еврей! Тут легко ошибиться. Хотя бабушка – Абрамовна, но Пушкин, однако, эфиоп.

Почему «исследователи» ждали смерти писателя? Это ясно – боялись. А вот что сделал бы с ними Богомолов – не знаю. Может, поставил бы раком на Красной площади, а может, побрезговал.