Плазмоиды Палий Сергей

Стемнело. Палубу осветили фонари на невысоких столбиках, там и тут ютящихся возле лавочек.

Джаз сменила легкая ненавязчивая попса. Несколько подвыпивших парочек стали танцевать, не выпуская из рук бокалов с коктейлями.

– Все-таки человек – поразительное создание, – покачал чернокудрой головой Торик. – Вы только посмотрите на них. Пляшут. Едут посетить священные места перед концом света и пляшут.

– Да ладно, Слав. Брось, – усмехнулся Максим. – Неужели вот прямо сейчас тебе думается о всяком дерьме?

– А тебе, Долгов?

– Мне – нет.

– Значит, ты повзрослел.

– Ну, отрочество точно уже осталось в прошлом.

Друзья помолчали, вдыхая остывающий воздух, пропитанный солью.

– Прогуляемся? – предложил Долгов, расплачиваясь за пакет с чипсами. – Чего стоять-то.

Они неспешно двинулись по палубе.

– Слушай, Торик, я давно хотел спросить, – проговорил Юрка. – Ты почему бросил заниматься астрономией? Это же твоя специальность вроде. Призвание.

Святослав ответил не сразу. Он сунул руки в карманы брюк и довольно долго шел вдоль бортика молча.

– Раньше я смотрел вовне, – обронил он наконец. – А с некоторых пор научился различать кое-что внутри себя. Как ни странно – это оказалось интереснее.

– Ты только смотри… снова не шизанись.

Максим улыбнулся. Захрустел ароматными чипсами со вкусом паприки. Он почувствовал, как нечто незримое, теплое возникло между ними четверыми в этот момент. Будто пробежал легкий электрический заряд. Идут вот так они по палубе, перебрасываются малозначащими фразами, смотрят на стремительно темнеющую стрелу горизонта. Думают каждый о своем. А может – и о чем-то общем…

Интересно, приходит ли кому-нибудь в голову жуткая мысль, что, возможно, все это происходит в последний раз?

– Я вовсе не педик, – вдруг сообщил Герасимов. – А иногда пытался вас ввести в заблуждение только ради прикола. Я еще со школы так со знакомыми пацанами шутил.

– А то мы не знали, – хмыкнул Егоров. – Кстати, абсолютно несмешная шутка.

– Правда? – Фрунзик повернулся к Максиму.

– Ага.

– Вот черт.

Юрка стал театрально пританцовывать.

– Твоя очередь, – обратился он к Долгову.

– Не понял…

– Чего ты не понял? Каждый из нас поделился самым сокровенным. Кроме тебя.

Максим остановился и непонимающе уставился на Егорова. Тот перестал танцевать и без обыкновенной иронии в глазах тоже посмотрел на него в упор.

– Давай колись.

Долгову стало не по себе. Он внезапно почувствовал, как остыл морской воздух. Как ветерок холодным щупальцем толкнул его в спину и забрался под рубашку.

По спине пробежал озноб.

А что самое сокровенное есть у него в душе? Чего он всегда боялся? Что он ненавидел в себе больше всего в жизни, тщетно стараясь сломать, уничтожить, распылить без остатка?

Кто он такой?

Ребята стояли рядом, выжидательно молчали.

– Я… – Максим помедлил. – Я усредненный человек.

– Эва… нашел, чем удивить, – легкомысленно отмахнулся Егоров, начисто развевая пафос момента.

– Ну ни фига ж себе! – возмутился Герасимов. – Я тут перед ним сердце наизнанку вывернул! Многолетнюю легенду о якобы нарушенной сексуальной ориентации развалил! А он? Усредненный… Все мы такие… усредненные.

Лишь Торик ничего не ответил. Он коротко взглянул на Максима своими большими темными глазами и отвернулся.

Они разминулись с веселой группой матросов и двинулись дальше вдоль палубы, освещенной желтыми лампами фонарей.

Стемнело окончательно. Море напоминало о своем присутствии теперь только негромким плеском волн где-то далеко внизу.

– Как вы думаете, что за артефакт мы ищем? – Егоров ловко сплюнул за борт. – Оружие какое-нибудь?

– Юра, ты можешь хотя бы три дня не вспоминать об артефактах и прочих прелестях бытия? – раздраженно сказал Максим. Его немного обидело то, как друзья отреагировали на его заповедное признание об «усредненности».

– Оба-на! – шепотом произнес Юрка, резко притормозив перед плавным поворотом прогулочной палубы. – Вы гляньте, что наши военные чины творят! Прямо-таки межведомственная моногамия!

Метрах в пятнадцати стояли, обнявшись, Пимкин с Волковой. Они о чем-то вполголоса смеялись и не замечали ребят. Генерал выглядел счастливым донжуаном, то и дело элегантно поправляя свои очки, а полковник была просто очаровательна в свободной летней блузке, джинсах и кроссовках.

– Пернатые на жердочке, – снова прокомментировал Юрка, гнусно ощерившись. – Хотя в погонах на голое тело они смотрелись бы еще импозантней.

– Егоров, ты всегда был легким на словцо, – негромко сказал Долгов. – Но откуда столько цинизма?

– Я начал несколько иначе смотреть на жизнь довольно давно, – с деланной важностью изрек Юрка. – После того, как вы меня во время полета к Марсу вытащили из отсека, пробитого метеоритом, и тем самым спасли мои внутренности от неизбежного оледенения и вспучивания.

– От декомпрессии, – машинально поправил Торик.

– Во-во, – согласился Егоров, – от декомпрессии, от нее, родимой. Плазмоиды Москву разбомбили опять же… Потом еще старина Хэнк мне прилично нервы потрепал, пока я их со своей ненаглядной скво перевозил в деревню к татарской родне. В общем, множественные душевные травмы и нешуточное переутомление истощили мой и без того хилый организм, заставив сработать скрытые защитные механизмы и стать более бесстыжим. Душенька моя огрубела…

– Заткнись ты, паяц! – не выдержал наконец Фрунзик.

Пимкин и Волкова резко обернулись и немедленно отстранились друг от друга.

Ребята подошли к ним и поздоровались.

– И давно вы здесь… ошиваетесь? – поинтересовался генерал, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

– Не-ет! – крайне неубедительно соврал Егоров. – Мы в ресторан собрались перекусить и просто мимо проходили, Николай Сергеевич.

– Вот и проходите, – райским голосом посоветовал Пимкин. После чего императивно гаркнул: – Наполняйте свои пещеристые тела бромистой кровью и валите отседова! Разрешаю даже слегка напиться!

– Слегка напиться? – Юрка удивленно поднял брови. – Это как?

Пимкин очень выразительно посмотрел на него.

– Ухожу, – быстро кивнул Юрка. – Ребят, пойдемте, и правда, по пивку, а?

Волкова снова взяла генерала под руку, когда четверка скрылась за поворотом палубы, похихикивая над обильно жестикулирующим Егоровым.

– Ты и впрямь так хорошо к ним относишься? – спросила она. – Или это профессиональные привычки бывшего разведчика?

– Разведчики не бывают бывшими, Нина, – нахмурился генерал. – Тебе ли этого не знать.

– Да-да, бесспорно, – согласилась она. – И все же?

– Что касается ребят… Я действительно за них очень переживаю. Все-таки это абсолютно обычные люди, у которых оказались совершенно необычные судьбы.

Волкова слегка отстранилась и с удивлением посмотрела на генерала. Его высокий лоб слегка бликовал от тусклого света фонаря. А глаз не было видно за стеклами очков.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – произнес Пимкин. – Что случилось с этим воякой, который славился своей непреклонной волей и твердым характером? Он стал слишком рыхлым и мягкотелым.

– Что ж, хоть ты и категоричный зануда, но… почти угадал.

– И так вижу, что угадал. – Генерал снял очки, и Волкова заметила, как от уголков его глаз стрельнули лучики морщин. Он улыбался. – Странную вещь я обнаружил. Как правило, любая война делает людей резче, суше, жестче, пошлее, учит их заботиться о своей шкуре и подчиняться приказам, чтобы выжить. Война стачивает с нас лишние округлости, делая угловатыми. Колкими. А я почему-то в последнее время становлюсь все более мягкотелым и сентиментальным. И это пугает меня.

Волкова провела прохладными пальцами по его бритой щеке, чувствуя, как напряглись желваки. Отвела глаза, впервые не выдержав его напряженного пронзительного взгляда.

– Просто ты учишься любить жизнь. Это не страшно, – промолвила она, ежась от ночного бриза, дующего с близкого берега крупного острова.

– В моем возрасте это страшно, – одними губами прошептал генерал.

Волкова напряглась. Быстро, будто боялась, что забудет слова, проговорила:

– Думаешь, мне временами не хочется побыть нормальной женщиной? Взбалмошной, капризной, читающей журналы о похудении, а не пособия по внешней баллистике. Думаешь, я не хочу воспитать хотя бы одного ребенка перед тем, как нагрянет климакс? Еще как хочу! Но вместо этого приходится разгребать человеческий мусор, исполнять приказы, которые вовсе не хочется исполнять, потому что они чудовищны и антигуманны, ходить на закрытые совещания в Главке и в лицо врать начальникам, чтобы они не вынуждали подставлять сослуживцев, коллег и совершенно незнакомых людей снова и снова. Снова и снова, понимаешь? Знаю – понимаешь. А мне ведь уже далеко за тридцать… И ты думаешь, мне не страшно жить в коконе из этих мертвых душ, которые приходят во сне и молча смотрят на тебя? Чуточку укоризненно и незлобиво. Они будто бы прощают. И хочется без оглядки бежать прочь от такого жуткого прощения…

– Мы сами выбрали этот кокон, – после паузы сказал Пимкин.

Сверху послышался щелчок и скрип распахиваемого окна. Наверное, кто-то на четвертой палубе решил проветрить каюту. Раздался пьяный женский смех и нестройные аплодисменты.

– Ну пожалуйста, Валя, – просительно воскликнула невидимая девушка по-русски. – Ну я очень тебя прошу… Ту, про фотографии… Ты такой сексуальный, когда поешь… Гитарный перебор, брызнувший в подсоленную морем ночь, оказался четким и недилетантским, как обыкновенно бывает в подобных компаниях. Мужчина запел приятным негромким баритоном. Спокойно, без надрыва и фальши.

Слова замерли одновременно с последним аккордом, оставив в сознании смятенный отзвук. И очередная порция асинхронных рукоплесканий, доставшихся исполнителю, затерялась где-то вдалеке, на самой грани слышимости.

– Обними меня, – попросила Волкова. – Пожалуйста.

Генерал долго не двигался, продолжая смотреть на нее. Затем наклонился и осторожно поцеловал крохотную родинку на шее, ощутив сухими губами, как бьется сонная артерия.

– Я тоже верю в случайности, Нина, – сипло сказал он, одним рывком сдергивая блузку с ее вздрогнувшего тела. Пуговицы сыпанули градом по палубе.

Ближайшая лавочка обнаружилась в десяти метрах. Фонаря рядом с ней, к счастью, не оказалось, поэтому никто не мог увидеть, что вытворяли на ней двое обезумевших людей в течение следующих десяти минут. Разве что – услышать сдавленные стоны блаженства и сладостной муки…

– В каюту! – хрипло прошептала Волкова, когда первая волна оргазма перестала спазматически колотить ее.

Генерал наспех натянул брюки, подхватил полуголую Нину на руки и зашагал в сторону их балкона. Там он перебрался через перильца, пинком открыл незапертую дверь и бросил Волкову на кровать.

– Постой. – Она метнулась к шкафу, где оставила свою тощую косметичку. Извлекла из нее миниатюрный мобильник, глянула на экран и вслух прокомментировала: – Два пропущенных.

Пимкин стоял на фоне освещенного желтоватым светом окна, сунув руки в карманы. Он в этот момент был похож на демона, пришедшего за чьей-то давно разменянной душой.

Она подошла к нему и встала рядом, так и не решив, что делать дальше. Как-то сумбурно все получилось.

– Я знал, что Слава Торик прав, – очень тихо произнес генерал, не вынимая рук из карманов. – Он ведь неоднократно предупреждал, что тебе не стоит доверять. Федералы всегда работают на два фронта. И ты построила очень грамотную линию поведения, чтобы втереться к нам в доверие. Затем, когда выяснилось, что существует некий артефакт, тебе поступила новая вводная: разузнать, где он находится, а при соответствующей возможности – пройти с нами весь путь и предоставить ценнейшую находку своему начальству. Ведь мы до сих пор не знаем, что это. Не исключено, что – оружие.

– Все-таки ты категоричный негодяй, – бесцветным тоном произнесла Волкова.

– Просто я учусь любить жизнь. И не желаю, чтобы интересы нескольких коррумпированных подонков с Лубянки встали мне поперек глотки. Я хочу довести ребят до артефакта, если он в самом деле существует, и помочь им положить конец бессмысленному истреблению людей.

– Звучит красиво.

– А мне насрать, как это звучит.

Волкова набросила на себя куртку, прикрывая обнаженную грудь, и вышла на балкон. Она долго стояла, не оборачиваясь, поэтому генерал не видел ее лица. Затем выключила мобильник, извлекла аккумулятор и со всего размаху швырнула их в море.

Волны плотоядно сглотнули неожиданную добычу.

– Вот и все. Теперь мне одна дорога – под трибунал. А что еще вернее – пуля промеж бровей.

– Симпатичных, между прочим, бровей. – Генерал обнял сзади за плечи полковника ФСБ Нину Волкову, только что нарушившую присягу. – Бровей, возбуждающих непотребные желания.

– Брови его уже возбуждают. Извращенец.

– Какой есть.

– И когда ты собирался меня разоблачить? – резко разворачиваясь к Пимкину лицом, поинтересовалась она.

– Никогда.

– То есть… как? Что-то не вполне понимаю. Ты же противоречишь сам себе.

– Отнюдь. Просто если бы ты не избавилась от телефона до того, как мы сойдем на пристань в Тель-Авиве, – я бы тебя убил.

Вдалеке что-то сверкнуло, на миг подсветив редкие облака. – Оригинально, – протянула Волкова, хватая Пимкина за горло и заталкивая в каюту. Она ловко стащила с него штаны, подсекла ногу и повалила на пол. – Лежать!

«Вот это баба, – в который раз подумал генерал, ощущая кожей тепло ее бедер. Входя в нее сильным толчком. – Вот ведь жесть…»

Именно в этот момент первый меченый ватной походкой приблизился к ограждению на нижней пассажирской палубе и, неуклюже перевалившись через него, оказался за бортом.

Он скрылся под водой, даже не закричав, что со стороны могло показаться очень странным.

Но в потемках этого никто не заметил.

«Собачья вахта» самая не любимая у матросов всех флотов мира. С 12 ночи до 4 утра все судно после дневных трудов вкушает сладкий сон, а тем, кому выпало дежурить, приходится следить за безопасностью корабля.

Англичане называют эту вахту «вахтой склеивающихся глаз», а также «длинной» или «кладбищенской». Немецкие, шведские и голландские моряки именуют ее «плоскостопной» – не присядешь, иначе заснешь.

«Собачья вахта» самая скучная и несносная на любом судне.

Кроме круизных лайнеров.

Здесь в это время – самая жизнь. Особенно если погода хороша.

Пассажиры выползают на палубы, пьют, кутят, флиртуют, любуются звездами и слушают шум волн, рассекаемых бортовой сталью. Да и вахтенные матросы, если нет аврала, не прочь развлечься с какой-нибудь одинокой дамочкой, изрядно заправившейся коктейлями в баре. Бывалые моряки сразу выделяют падких на экзотику барышень из общей массы и умеют мастерски замутить им голову.

Вот и на этот раз молодой матрос Панайотис Кацуранис, совершающий уже седьмое плавание на «Philike Hetaireia», приглядел себе худощавую брюнеточку из числа меченых на нижней палубе. К часу ночи она уже прилично набралась и громко смеялась, рассказывая своим подругам какие-то девичьи истории.

Панайотис немного стеснялся меченых с их мутно-янтарным правым глазом, но животные инстинкты возобладали над стыдливостью. В родном Астакосе его никто не ждал, а посему секса у юного грека не было уже больше месяца.

Он уже собрался подойти к брюнетке и по-английски предложить ей увлекательную экскурсию на корму после окончания его смены, как вдруг запищал зуммер связи с дежурным офицером на мостике. Панайотис, выругавшись, подошел к служебному аппарату, вмонтированному в стену возле нижнего трапа, и снял трубку, приготовившись выслушать очередное дурацкое распоряжение.

Из трубки донеслось лишь противное шипение и свист. В это же время погасло освещение, погрузив всю палубу во мрак. Радостно взвизгнули несколько девушек, с кухни донесся звон бьющейся посуды, сдобренный вычурными итальянскими матюгами.

В небе, примерно в километре от лайнера, что-то ярко блеснуло.

«Неужели шторм все же догнал нас? Дьявол! Сейчас дождь распугает всех пассажиров, и не ласкать мне сегодня этих длинных горячих ножек», – с досадой подумал греческий матрос.

Через несколько секунд свет вновь загорелся.

Панайотис бросил шипящую трубку на аппарат и повернулся к брюнетке.

Девушка сидела неподвижно, вытаращив разноцветные глаза и положив тонкие руки на столик перед собой. Ее меченые подружки тоже замерли, будто прилежные ученицы перед строгим преподавателем.

Панайотис даже проследил за направлением взгляда девушек, дабы убедиться, что там не происходит ничего ужасного. Затем он вдруг осознал, что все меченые, собравшиеся в кафе под открытым небом, неподвижно сидят, выпрямив спины и уставившись в одну точку пустыми глазами.

Их словно парализовало.

Одновременно.

– Эй, – позвал Панайотис официанта, – что это с ними?

– Не знаю, – пожал плечами рослый грек в переднике.

– Наверное, ты подмешал им в паэлью крысиного яда, – неуклюже пошутил матрос.

– Нужно позвать врача. Доложи офицеру, – не оценив юмора, посоветовал официант.

– Внутренняя связь что-то барахлит. Сейчас еще раз попробую…

Худощавая брюнетка медленно поднялась и повернулась к бортику. Взгляд ее так и оставался остекленевшим.

– Напилась, – вынес вердикт официант. – Позову стюарда, пусть проводит ее в каюту.

– Я сам провожу, – бодро подмигнул ему Панайотис, хотя в груди у него уже возникло какое-то смутное тревожное чувство.

– Эй! – заорал вдруг официант. – Куда?! Держи ее!

Панайотис бросился к брюнетке, которая механическими шагами, словно зомби, пошла к бортику. Уже у самого края он сбил ее с ног и повалил на палубу, придержав голову, чтобы не ударилась.

– Что вы делаете? – закричал он по-английски в симпатичное лицо. – Вы могли упасть за борт!

Брюнетка без выражения посмотрела на него и вяло попыталась высвободиться.

Панайотис помог ей подняться на ноги и внятно проговорил:

– Вам нужно отдохнуть.

Девушка согласно кивнула и, сделав неуверенный шаг, перевалилась через перила.

У Панайотиса от неожиданности отвисла нижняя челюсть. Через пять секунд он вновь обрел дар речи и что было мочи заорал:

– Полундра! Человек за бортом!

К тому времени, как экипаж разобрался, что происходит, сорок семь меченых уже покончили с собой.

В основном они бросались с кормы в бурлящую от ходовых винтов кильватерную струю. Это была верная гибель.

Некоторые также умудрились сгореть в машинном отделении, неизвестно каким образом проникнув туда. А двое даже застрелились, украв оружие у спящих офицеров.

Вот такой неожиданный сюрприз преподнесли плазмоиды…

Никто не мог предположить, что они так зверски расправятся с мечеными людьми. По всем телеканалам в экстренных выпусках новостей сообщалось о массовых самоубийствах, волна которых ужасающим солитоном катилась по планете. Бедные меченые, словно лемминги, коллективно сводили счеты с жизнью самыми изощренными способами.

У спасателей, полицейских, военных и пожарных не хватало кадров, чтобы предотвращать тысячи смертей и спасать суицидников. Бригады «скорых» валились с ног. Добровольные народные дружины повсюду отлавливали сомнамбул с фосфоресцирующим правым глазом и связывали их, благо те сопротивлялись очень апатично.

Только в течение первого часа такого массового суицидального психоза погибло более полутора миллионов меченых. Водители шарахались от подозрительных пешеходов, боясь сбить очередного «зомбака», сотрудники жилищных управлений в срочном порядке перекрывали доступ на крыши высотных домов, хотя меченых такой расклад совершенно не смущал, они тупо выбрасывались из окон.

Они резали вены, стрелялись, травились, хватались за высоковольтные клеммы…

Совбез ООН мобилизовал все миротворческие силы и направил их в помощь спасателям европейских стран…

– Изверги! Фашисты! Изуверы! Живодеры!..

Как только не называли плазмоидов сотни миллионов возмущенных, перепуганных людей на разных языках. Даже после первой волны вторжения к странным агрессивным соседям человечества не было такого враждебного отношения, какое проявилось теперь.

Капитан круизного лайнера «Philike Hetaireia» приказал экипажу посадить всех уцелевших меченых под домашний арест в собственных каютах, предварительно убрав из помещений все колюще-режущие предметы, веревки, электроприборы и прочие опасные вещи и надеясь, что изобретательности бедняг не хватит, чтобы начать душить самих себя голыми руками.

Он связался с береговой охраной и попросил выслать спасательный вертолет для того, чтобы попробовать выловить тех, кто успел прыгнуть за борт и, возможно, еще не утонул. Но в порту Керкиры ему отказали, сославшись на нехватку машин. Единственное, что они могли, – дать в сопровождение лайнеру быстроходный спасательный катер.

Среди остальных пассажиров назревала паника. Особо впечатлительные дамочки падали в обморок, видя, как меченые, которых матросы и мичманы не успевали схватить, исчезали в темноте за бортом. В ресторане на главной палубе завязалась потасовка из-за того, что подвыпивший миллионер с Филиппин и его дружки не пожелали покинуть помещение и проследовать в свои каюты, согласно общесудовому распоряжению капитана…

– Да что же они за твари, – прошептал Долгов, помогая Маринке переодеть сонную Ветку. – Где грань, перед которой эти плазменные ироды наконец остановятся?

– Они не ведают, что творят, – негромко произнес Торик, сидевший в кресле у них в каюте.

– Но зачем?! – воскликнул Максим, заставив дочку недовольно заворчать. – Зачем они истребляют нас?

– Мне кажется, они защищаются, Долгов. Только… несколько своеобразно.

Через трое суток, когда лайнер отплыл из Лимасола – последнего порта перед Тель-Авивом – и взял курс к юго-юго-востоку от Кипра, хлынул дождь и разыгрался небольшой шторм.

Волнения на борту к этому времени уже улеглись. Основная масса пассажиров пребывала в удрученно-озлобленном настроении, но первый всплеск гнева и беспокойства все-таки прошел. Некоторые даже продолжили веселиться и радоваться жизни, несмотря на имевшие место страшные события.

Запертые в каютах меченые не проявляли особого желания загубить себя нетрадиционными способами, но напрочь отказывались есть и пить, загоняя собственный организм в опасную ловушку обезвоживания и слабости. Правда, один мужчина все же умудрился погибнуть от несчастного случая. Бедолага поскользнулся на рассыпавшихся по полу четках и шарахнулся со всей дури виском об угол стола.

Но в целом обстановка слегка разрядилась, хотя выделенный греческими ВМС спасательный катер продолжал на всякий случай сопровождать махину «Philike Hetaireia», держась на полукилометровом удалении…

Проснувшись утром, Максим сразу почувствовал – что-то не так. Голова немного побаливала после выпитого накануне с ребятами пива, да и вообще ощущалась какая-то общая подавленность.

Долгов полежал немного, слушая, как ливень дубасит по палубе за окном. Хотелось еще поспать, но невнятная тревога все росла и росла, пульсируя неприятным щупальцем в груди.

Что же не так?..

Он сел на кровати и открыл глаза.

Маринка спала на животе, сунув руку под подушку и раскинув ноги.

Ветки в каюте не было.

– Твою мать! – выругался Максим, вскакивая и заглядывая в ванную. – Вета? Ты где? Хватит прятаться! Дочь, я не шучу!

Маринка проснулась и испуганно взглянула на него из-под челки. На щеке у нее были вдавленные следы от скомканной подушки.

– Что случилось, Макс?

– Ветка куда-то делась!

– Может, к Юрке пошла? Или опять с Волковой в шахматы играет?

– Пойду посмотрю.

Долгов проворно влез в брюки, набросил рубашку и уже собрался выйти в коридор, как вдруг обратил внимание: по ногам тянет прохладным воздухом. Он резко обернулся и увидел, что дверь на балкон приоткрыта.

Вот что было не так!

– Твою мать… – повторил Максим. – Куда ее понесло?

Он в два прыжка оказался на балконе. Маринка, кутаясь в атласный халатик, выскочила следом.

– Иди у наших проверяй! – бросил Максим через плечо и спрыгнул на палубу, по краю которой барабанили крупные капли.

Он огляделся и решил сначала обследовать холл возле большого ресторана. Рванул направо, в сторону центральных дверей. Пробежав по безлюдной палубе полсотни метров, Долгов оказался в просторном помещении, где уборщица пылесосила ковер, а несколько стюардов обсуждали пустяковые сплетни.

Двери в ресторан были распахнуты настежь, оттуда звучала тихая спокойная музыка.

– Я могу фам помоч? – по-русски, но с чудовищным акцентом поинтересовался один из стюардов. Как он установил, что имеет дело с россиянином, оставалось только гадать.

– Да, можете! – возбужденно сказал Долгов. – Вы не видели здесь маленькую девочку? Ей пять лет, вот такого роста, темноволосая, в вельветовом комбинезончике и кроссовках.

– Она была сдесь, – внимательно выслушав, кивнул стюард. – Десять минут ф прошлом…

– Десять минут назад?

– О да, да! Назад. Но потом ушла.

– Куда?

– Туда. – Стюард показал в сторону, откуда Максим прибежал.

– На корму? – воскликнул Долгов.

– Я не могу знать…

Максим уже несся под дождем, придерживаясь правой рукой за поручень. Сердце бешено колотилось.

Что ей там понадобилось? Почему Ветка не разбудила его или Маринку, не предупредила? Ведь она никогда еще не уходила вот так, без спроса!..

Мысли ураганом проносились у него в голове.

Через минуту он выскочил на пустынную кормовую площадку, где одинокий бармен протирал под навесом последние фужеры.

Маринка уже была здесь вместе с полусонным Герасимовым.

– Не нашел?

– Нет! У всех наших проверила?

– Да! Господи, куда она могла деваться? – заламывая в отчаянии руки, крикнула Маринка.

– Спокойно, не паникуй!

Долгов лихорадочно соображал, что делать дальше. Сообщить капитану, чтобы объявили по всему судну об исчезновении ребенка? Или ждать в каюте, когда Ветка сама вернется? Ведь она обязательно должна туда вернуться…

Ливень плотной ширмой огораживал корабль от внешнего мира, и казалось, будто за этой серой пеленой ничего нет. Будто за ней – бесконечная пустота… Только горящие лампы фонарей объемными желтыми пятнами едва-едва разгоняли влажную муть.