Семь колодцев Стародубцев Дмитрий

70

Через месяц после того, как мы с Верой вернулись с «необитаемого острова», я устроил ее к себе на работу обыкновенным бухгалтером. Как видите, тот наш разговор, когда я заставил ее голышом выйти на улицу, не прошел для меня даром. Я подумал и решил, что Вера тогда была все-таки в чем-то права, тем более что пойти на такой разговор она могла, только дойдя до крайности, впав в полное отчаяние. Что ж, я не вправе ставить ее в полную зависимость от себя и должен дать ей шанс хотя бы внешне ощущать себя независимой, при деле, раз уж так ей хочется, тем более что жениться на ней я действительно пока не собирался. Короче: мы в ответе за тех, кого приручили.

Однажды я впервые привез Веру в свой офис, чтобы познакомить с сотрудниками и показать ее рабочее место.

К слову сказать, это был седьмой или восьмой офис в моей жизни, но на этот раз это были почти царские хоромы, обставленные понтовой итальянской мебелью и благоустроенные по высшему разряду; все, что здесь происходило, касалось только Никробрил-продукта, ничем другим я уже давно не занимался и заниматься не собирался. И я увидел, как уже на пороге Верины глаза вспыхнули неподдельным ликованием, а щеки зарделись в счастливом волнении. С каким же радостно-наивным любопытством она осматривалась, когда я показывал ей свои владения! Все эти сочные рекламные плакаты на стенах с изображением Никробрила, компьютеры с огромными плоскими мониторами, кругом таблицы, цифры… Вся эта кипучая деятельность до крайности увлеченных работой нескольких десятков человек! Вот она настоящая жизнь! А как жадно Вера ловила каждое слово, касающееся ее новых обязанностей! А потом, на обратном пути, она так ласково, так благодарно ко мне льнула, что у меня прошли последние сомнения: я поступил правильно, а даже если и нет, пусть, но зато сколько счастья я доставил своей сладенькой девочке!

К тому времени Никробрил-продукту было уже полгода. Максимальные производственные возможности и спрос при прежней цене — почти тысяча долларов за единицу — оптимально сошлись где-то на десяти тысячах штук в месяц. Это на сумму почти в десять миллионов долларов. То есть за ближайший год можно было без каких-либо крупных рекламных вложений и дополнительных усилий выручить что-то около ста двадцати миллионов долларов и получить чистую прибыль в размере сорока миллионов долларов. В сравнении с прошлыми моими успехами эти цифры были невероятны, у меня в голове не укладывалось такое количество нулей. А еще иностранные компании, которые пока не покупали Никробрил-продукт из-за сложностей с сертифицированием, но уже живо им интересовались и потихоньку прощупывали свои рынки, перенасыщенные всевозможным дерьмом.

На пятый день работы Веры в моей фирме я привез ее с утра в офис, и в холле мы столкнулись с Валентином Федоровичем. Я их познакомил. Он, конечно, знал, что я живу с некой Верой и что она довольно привлекательна, но ни разу ее не видел и не мог и представить, до какой степени она соблазнительна и какое воздействие может оказывать на мужчин. С первой же секунды общения он попал в сети ее необычайного очарования — это было видно по его странному поведению, бессвязной речи, он пришел в себя только минут пятнадцать спустя, когда Вера отправилась в бухгалтерию, на свое рабочее место, а мы с ним удалились в мой кабинет, чтобы обсудить несколько возникших проблем.

— Почему ты со мной не посоветовался, прежде чем брать ее на работу? — недовольным тоном спросил Валентин Федорович.

Я насупился. Он меня давно уже достал — партнер хренов, вернее, он сам себя записал в мои партнеры; его существование теперь обходилось мне в миллионы, а вопросы, которые он решал, часто не стоили и выеденного яйца, по крайней мере, были несоизмеримы с той суммой, какую я ему отстегивал. Я теперь очевидно не нуждался в его услугах, потому что и сам был зол, силен и опасен, во всем разбирался, обладал колоссальными связями и легко мог обойтись без крыши, тем более с такими-то деньжищами на счету. «Вот присосался, гад! — часто подумывал я о нем. — Его вклад в общее дело крайне сомнителен, пожалуй, вреда от него значительно больше, чем пользы! Ведь если бы я следовал его советам, я бы давно стал банкротом. Взять хотя бы ту историю с бензоколонками. Ну какого хрена я их продал?! Другая весовая категория, сказал он мне тогда? О чем речь?! Может быть, у тебя, Валентин Федорович, другая весовая категория, если ты не можешь общаться на равных с королями бензоколонок?! Но тогда я бы поискал себе службу безопасности покруче! И вообще, где гарантия, что ты с НИМИ не договорился, не получил от них деньги или долю за то, что технично уберешь меня с этого рынка?! Ведь «крыши» этих бензиновых магнатов сидят в том же известном всем государственном здании? Вот вы междусобойчиком все и решили! А?!»

В общем, я давно был накручен и мечтал от него избавиться, правда, пока не знал, как это лучше сделать. Интересно, догадывался ли он тогда о моем настроении?

— Я чего-то не понимаю, — с натянутой дружественностью отвечал я Валентину Федоровичу. — Хозяин фирмы вроде я, директор тоже я. Никробрил-продукт придумал тоже я. Завод нашел и поднял из руин тоже я. Так почему я по любому пустяку должен испрашивать разрешение?

Валентин Федорович наморщил лоб.

— Ты прав — ты не должен ни у кого ничего спрашивать, — согласился он холодным, как сталь, голосом. — Но у тебя есть в некотором роде компаньон, я бы даже сказал — компаньоны (когда между нами происходили размолвки, он, чтобы прибавить себе весу и дать мне понять, насколько я ничтожен, беззащитен в этом мире сплошного беспредела, всегда переходил на множественное число, намекая, что он вовсе не один, а представляет целый могущественный клан, надгосудар-ственное сообщество, с которым никто не может тягаться). И нам не хотелось бы, чтобы из-за какой-то мелочи ты все потерял. Тогда и мы потеряем… Спустим в унитаз годы трудов…

— Вы получили за свои труды сполна! — горячась, вставил я.

— Это не совсем так, — мягко возразил мой собеседник. — Если бы мы тогда не познакомились, спасибо майору Еременко, царство ему небесное, неизвестно, что бы с тобой бандиты сделали! Я представляю! Ты забыл, как они угрожали тебе гранатометами?

— Если бы я не познакомился тогда с вами, я бы познакомился с другими, — логично отвечал я. — И результат был бы тот же!

Видя, что я почти взбешен, Валентин Федорович задумался — наверное, над тем, как перевести разговор в более продуктивное русло.

— Результат мог бы быть совершенно иным. Ты бы мог сейчас работать не на себя, а на какого-нибудь дядю в воровских наколках. И ему принадлежал бы весь твой бизнес. Знаешь, в Москве больше пятидесяти процентов фирм у коммерсантов просто отняли? Тихим сапом — крыши, мыши, туда-сюда. Должен знать. Ну да ладно… зачем нам ссориться!

— Нет, постойте, Валентин Федорович! — не желал успокаиваться я. — Я много думал на эту тему… Я считаю, что мы давно уже перестали друг друга понимать! Нам нужно расстаться!

— Подожди, не кипятись! — попытался унять меня Валентин Федорович. — Что ты завелся? Расстаться… Зачем нам расставаться? Или делиться не хочется? Ну конечно, все беды позади, все проблемы решены, теперь можно друзей и послать. А что? В Питере с налоговой полицией все дела порешали, в Самаре бандиты, которые наехали на директора твоего филиала, сидят. В Новосибирске вернули в три дня украденную со склада партию Никробрил-продукта… В Москве… — Он обиженно махнул рукой. — Но неужели ты думаешь, что от нас так просто избавиться? Что мы лохи неумытые?..

Он стал жестким, говорил хлестко, убедительно, и чем дальше я его слушал, тем больше раскаивался в том, что, может быть, ни к месту, может быть, преждевременно завел всю эту канитель. Не говоря уже о том, что где-то он был прав — он (они) действительно только за последнее время провел достаточно большую работу… С другой стороны… Но он сам виноват!.. И при чем здесь Вера?..

Через полчаса мы закончили дебаты на довольно приятельской ноте — извинились за резкость и заверили друг друга в глубокой симпатии. Потом я вспомнил, с чего весь этот разговор начался:

— Что касается Веры, ну этой новой бухгалтерши, то я был не прав — надо было посоветоваться.

— Ну конечно же! — Валентин Федорович на минуту прервался, чтобы ответить на звонок своего сотового телефона. — … Я понимаю, что у вас с ней определенные отношения и что ты ей всецело доверяешь. Да я за — двумя руками! Да и не мое это дело — тебе решать: казнить или миловать. Но бухгалтерия — это же такое место… Ну ты меня понимаешь! Ты же ее бухгалтером взял? А я ведь отвечаю — ты сам мне это поручил — не только за взаимодействие с различными структурами и прочее, но и за твою финансовую, банковскую безопасность. При любом раскладе мы должны были ее пробить по всем статьям. Знаешь, как сейчас конкуренты работают? Может быть, ее внедрили? — Я попробовал возмутиться. — Да не спорь ты! Я ничего не имею против нее, но я столько повидал на своем веку… Мы просто на автомате должны были ее проверить, последить немножко за ней, изучить ее связи. Такой порядок, понимаешь?

71

Сегодняшний день.

Я стою под деревом и пью коньяк. Мимо автобусной остановки бежит разбитая болотистая тропка — месиво липкой грязи, и по ней время от времени спешат озабоченные люди, ловко прыгая след в след по редким сухим островкам. Я с любопытством их разглядываю, мне интересно видеть их лица, их глаза, определять их настроения, угадывать мысли, желания, но чаще всего они боязливо отворачиваются от меня, особенно девушки, и ускоряют шаг.

Внезапно пошел снег. Теплые снежинки падают на лицо, мгновенно тают и смешиваются с моими слезами.

Третий глоток.

Что, если действительно истина в любви? Ведь я никогда не любил… Или любил?

Нет, вряд ли… Потому что моим взаимоотношениям с объектами страсти всегда не хватало какой-то устойчивой силы, искренности, духовности… А еще чистоты, непорочности, что ли. Если, конечно, подразумевать под любовью не упрощенное влечение к одной самочке, не мелкие сопливые чувства с глупыми стишками и тремя гвоздичками, а что-то мощное, сверхдуховное, тайфунообраз-ное, сметающее все на своем пути…

Нет, мне часто казалось, что я люблю, но ведь я-то прекрасно знаю, что это неправда. Я просто сам себя обманывал. Мне так хотелось. Я играл в любовь.

Я ведь клоун, лгунишка, актеришка, беспрерывно занятый в самых разных спектаклях, играющий роль за ролью, легко меняющий труппы, театры, амплуа. Мне было всегда важнее не то, что чувствую я, а то, как воспринимает публика очередную мизансцену…

Так вот… Если истина действительно в любви, если действительно она обладает такой громадной созидательной силой и если я действительно никогда не любил — по-настоящему, взахлеб, как сейчас пью коньяк, с полным самоотречением, — то все мои поражения понятны и более того: мне и впредь ничего не добиться…

Так что к какому я прихожу выводу?

Вот к какому:

Без ЛЮБВИ мир невозможно ни познать, ни тем более покорить!

Пятый глоток.

Что-то я действительно перевозбудился… Когда я пьян, меня всегда тянет к женщинам… А я пьян… Ну, скажем, чуть-чуть пьян… Или сильно пьян?

Эй, девушка! Можно с вами познакомиться?

Нет? Вы спешите? Ну тогда я вас не задерживаю. Миль пардон тужур де пари… Прощайте!

Дура! Было бы с чего понтоваться! Как говорил Вовочка: ни сиськи, ни пиписьки, и жопка с кулачок, а ляжки, как у моей дворняжки!..

Что за ё-моё такое заложено в мужчине, что он вечно должен страдать из-за почти никогда не прекращающихся приступов похоти?! Мужчина — словно раб своего члена! Всю жизнь должен идти у него на поводу!..

Боже, это так утомительно! Легче, на самом деле, взять его и отрезать. И какая сразу начнется спокойная размеренная жизнь, без тревог, без…

Хм… Но разве это жизнь? Разве в ней будет какой-то смысл? Ведь ты лишаешься самого главного, что дано мужчине для наслаждения!

И возможна ли в таком случае любовь духовная, если невозможна любовь физическая?!.

Четвертый глоток.

Влюбиться? Но как?! В кого?!

Как это сказал Ветеран: Да боже мой, какая разница?! Все равно в кого! Только не ищи далеко от себя, потому что все, что человеку нужно для жизни, всегда рядом!

Может быть, он и прав, этот старый пердун. Вспомни, ведь именно он сумел заронить надежду в твое сердце…

Надежда?

Ах да! У меня же в груди появилась надежда! О! это такое приятное, такое щемящее чувство! Оно такое сладкое, такое возбуждающее! Оно наполняет новой силой, новой страстью! Любовь… Истина… Надежда…

Девушка!

Времени не подскажете сколько?

Я же вас только спросил, сколько времени, я вас не спрашивал, замужем ли вы или нет?! Сколько-сколько? Спасибо…

У меня к вам есть деловое предложение! Поедемте со мной на Канары!

У вас работа? Ну, у меня тоже работа, и что? Возьмете отпуск, отгулы, прогулы!

Вам есть с кем поехать на Канары? А финансы позволяют этому, с кем вы можете поехать?

Позволяют?! У, блин, какие все богатые пошли!

Ну хотя бы оставьте свой номер телефона! Я вам позвоню!

У вас нет сотового телефона?! Ну тогда домашний. Не можете?!

Ну тогда оставьте ваш эмейл, я вам напишу длинное любовное послание! Компьютера нет?

Боже! Давайте я куплю вам компьютер, прямо сейчас. Не принимаете подарков от незнакомых мужчин?.. Куда же вы?! Ну и пошла ты…

Эх!.. Где мои семнадцать лет! На Большом Каретном! Надежда…

Надежда, кстати, женского рода, и она, несомненно, женщина…

Вот если бы моя надежда была бы женщиной, я обязательно ее бы трахнул…

Если, конечно, она не будет против…

И живу я один. Я бы запросто пригласил ее к себе домой…

Трахнул бы в каком-нибудь необычном месте, например на кухне на столе, или в прихожей на полу, или вообще на балконе средь бела дня…

А с чего она будет против? Я же такой хороший, такой добрый, мягкий, пушистый!..

Почему бы ей вот так запросто мне не отдаться?..

Я бы даже угостил ее коньячком! И полизал бы ей язычком в заветном местечке до полного удовлетворения…

Если ей это нравится…

Шестой глоток.

Я московский озорной гуляка… Эй, мужик! Выпить хочешь? На, пей!

Чего говоришь? Спешишь?

Ну выпей и иди, мне тоже некогда с тобой тут лясы точить: у меня сейчас по расписанию любовь.

Что за расписание? Расписание Жизни… Вчера я был Богом. Сегодня я в жопе.

Назавтра у меня любовь и счастливая жизнь. Куда ты, мужик? Так и не выпил, гад!.. Иди ты в жопу!

Эй, мужик! Выпить хочешь?

На, пей, сколько влезет!

Эй, ну ты мне-то хотя бы чуть-чуть оставь!

На, закуси.

После первой не закусываешь? Молодец!

Чего говоришь? Жизнь — дерьмо?

Это и без тебя все знают. Кого ты паришь?..

Седьмой глоток.

Восьмой глоток.

Нет, дальше так жить нельзя! Надо что-то делать! Вот сейчас пойду и что-то сделаю. Да так, чтобы в корне раз и навсегда изменить всю свою жизнь.

Я больше не хочу страдать, томиться, рыдать в подушку!

Я хочу радоваться жизни, я хочу парить в облаках, я хочу быть полезным людям, я хочу новых великих свершений!

Я хочу Любви! в конце концов!

В высшем смысле этого слова!

Итак, друзья, следите за моей рукой!

Сейчас Саша пойдет и совершит что-то невероятное!

Только ничего не пропустите, я не нанялся вам по сто раз одно и то же рассказывать!..

Все, иду! Прощай, немытая Россия! Страна рабов, страна господ! И вы, мундиры всевозможные! И ты — им, бля, преданный народ!..

Я был уже совершенно пьян. Не то чтобы уж так совершенно пьян, но все же. Вы спросите, изумленно подняв брови: «Ну ты же выпил всего одну маленькую бутылочку коньяка? С чего ты напился?!!»

Это правда, сначала я действительно выпил лишь одну маленькую бутылочку коньяка. Но потом еще одну, потом еще… Я забыл вам сказать, что, пока размышлял, философствовал, сам с собой разговаривал и угощал прохожих, я сбегал еще пару раз в магазин…

72

Я уже давно написал всю эту белиберду, весь этот бред, записки сумасшедшего, этот величайший роман современности (ха-ха-ха! — истерически смеюсь), и рукопись как-то неприкаянно, вся такая забытая, обездоленная (мое солнышко родное!), валялась в большой стопке пожелтевших бумаг, в комнате, где шел самый ужасный ремонт, который я только видел в своей жизни.

Я бы сравнил этот чертов ремонт лишь с каким-нибудь самым разрушительным стихийным бедствием, скорее всего со смерчем в пятьдесят сросшихся воронок или со стобалльным штормом. А по действующим персонажам, картинке, звуку и производимому эффекту — разве что с эпохальным голливудским полотном «Властелин колец», да и то только с третьей частью.

Для меня это был такой катаклизм, будто мне в задницу накачали пятисотлитровую клизму, а потом заткнули известное отверстие титановой пробкой, выдерживающей сумасшедшее давление, и заставили ходить целых полгода. Надеялся я лишь на то, на что всегда надеются в подобных случаях наивные романтики, типа меня, попавшие в жестокую переделку: на то, что добро рано или поздно, по идее, победит зло. То есть сеанс неизменно закончится: Колобок при помощи всемогущего Нео по-любому замочит Бармалея с ядерным зарядом в кейсе, а Красную Шапочку всяко выкупит из борделя какойнибудь король Лир с ликом Ричарда Гира, в зале вспыхнет торжествующий свет, все возрадуются, отрыгивая газы кока-колы, и с хрустом воздушной кукурузы под ногами неспешно потянутся к выходу, украдкой попукивая после долгого воздержания.

Но пока ремонт продолжался, я подумывал о суициде — смерть Джордано Бруно уже не казалась мне такой уж решительно страшной — или о том, какой ужасной казни подвергнул бы я прораба, попадись мне этот Гор-лум в средние века где-нибудь на большой дороге между Килиманджаро и Патагонией. Бросить его голодным аллигаторам или посадить на кол? Нет, слишком просто, после всех неприятностей, которые доставила мне эта ушасто-глазастая тварь!

… А мой разнесчастный роман тем временем продолжал безвестно томиться в пыльной стопке бумаг, и никому до него не было ровным счетом никакого дела — ни тем людям, которые знали о его существовании, ни мне самому. Сверху на него что-то с грохотом обрушивалось, сбоку наваливались страшных размеров черные мешки с моими бывшими вещами — бывшими, потому что я уже не чаял их когда-либо увидеть, — а рядом сгружались грязные коробки с керамической плиткой. Через стопку с бумагами перешагивали рабочие с незалежным акцентом, ее пинали походя югославские «майстэры», как эти пройдохи любили себя величать, мимо проносились кровожадные комиссии из районных управ (кто-то все время на меня стучал, будто я-де произвожу незаконную перепланировку).

Почему же, спросите вы, ты не позаботился о том, чтобы надежно сохранить результат своих многомесячных трудов? Ты что, дурак, что ли? Разве нормальные люди так поступают?

Сами вы… Я вам не чушок какой-нибудь, я… я великий МАЭСТРО. ХА-ХА-ХА!..

Вот я вздымаю свою волшебную палочку, музыканты — сто глаз моего симфонического оркестра, мои преданные солдаты, взволнованно следят за ее чарующим полетом, зрители благоговейно перестают дышать, замирают, предвкушая полный клиторально-влагалищно-простатно-семенной оргазм. И вот я начинаю: одним легким движением руки, пальцев, кончиком дирижерской палочки я посылаю свою маленькую, но отважную армию в бой, и в то же мгновение космическое торжество звуков обрушивается на потрясенный зал. Сколько утонченности, страстности, чувственности! Как ошеломляющи эффекты, как выразительны эпизоды! А все эти едва уловимые полумысли, вздохи, умолчания, мимолетные острые диссонансы…

А если честно, ну просто я где-то вот немного рассеянный человек, маленько не в себе. Да и написал я «Семь колодцев» больше для себя.

Я просто не мог носить их в себе. Это больно!

Я должен был каким-то образом извиниться перед Вовочкой и сочинить ему поминальную молитву.

Я должен был рассказать о Вере…

Я должен был рассказать миру правду о Никробрил-продукте.

Я написал, и мне уже стало хорошо.

А этот, как его, типа, народ? — спросите вы.

Забей! Народ обойдется — не впервой! Да и лень мне еще раз с издателями связываться. Это же полный писец — ходить по этим мышиным норам и выдавливать из себя раба по капле. Ведь напечататься — втрое больше трудов, чем написать!

Кстати, забыл сказать: электронный вариант рукописи был утерян при невыясненных интернет-вирусных обстоятельствах. Короче, если честно, я лазал ночью по недетским сайтам и подхватил в какой-то самой отмороженной порнографической клоаке ужасную заразу…

Однажды рабочие выносили мусор и по ошибке прихватили и эту стопку бумаг. Так «Семи колодцев» не стало, и понял я это только месяца три спустя.

Ну, что теперь делать? Надо помянуть!

Жаль!

Мои мысли… Пусть они наивны, как слепые котята. Они утеряны навсегда. И воспроизвести их невозможно.

Добрые старые образы, пусть зачастую невнятные, нелепые.

А еще воспоминания, покрытые ностальгической плесенью… все эти грустные грустные вздохи словосочетаний…

Та моя старая жизнь… ее будто не стало. Не стало наотрез. Будто многотонная гильотина сработала. Шмяк! И все!

Только в космосе теперь вечно будут блуждать маленькие невидимые сигналы — мои размышления, мои чувства с легким горьковатым привкусом. Безобидные обрывки моего несовершенного творчества и безбрежно тоскующего разума. Я, Вовочка, Вера, Алеша, Татьяна… вы…

Я построил целую цивилизацию своего внутреннего мира и без всякого Циолковского запустил ее в космос…

В общем, пил я три дня. Самым прозаичным образом. На четвертый день было чудесное, как личико красивой девственницы, утро. (Пошло выразился? Да пошли вы!) Спутанными клубками роились вокруг меня сочные воздушные струи. С далеких лесов и полей они принесли волшебную свежесть, насыщенную ветреными ароматами, и оттенили приторные миазмы моего дыхания. (Во рту говно! — говорил в таких случаях Вовочка.) Было по кайфу после нескольких потных дней хмельного угара в четырех стенах с видом из окна на четыре других стены, выпить внахлест — то есть стакан за стаканом, этого сладчайшего воздушного коктейля, захлебнуться его простой и одновременно совершенной истиной.

Я ждал Петруху на лавочке у собственного подъезда. Час, другой.

Голова дымилась, будто ее жарили на шампурах, не обрызгивая при этом ни вином, ни хотя бы водой.

Все мои члены были внешне прилеплены друг к другу, создавая, если смотреть со стороны, обманчивое впечатление объемной живой фигуры, цельной личности, но на самом деле я был разобран на тысячи частей, я был разбросан на миллиарды атомов, разлетевшихся по всей бесконечности, где при этом каждый атом мнил себя самостийной вселенной и ни при каких обстоятельствах не собирался возвращаться в альма-матер.

Еще издалека увидев Петруху, я неумело поднялся — ноги едва слушались, и, тщательно ступая, будто только учился ходить, двинулся ему навстречу. Из травы прыснули воробьи.

При чем здесь Петруха? — воскликнете вы. В чем сюжетная фишка? Сколько же можно нас морочить?!

Да ни в чем! Я вам не какая-нибудь мастерица дедуктивного жанра — в день по роману, кого хочу, того и замочу. Так много и вдохновенно врать могут только женщины, Бог мне свидетель! Я вам, как настоящий мужчина, чистый факт рассказываю, ё, чистый, как коньяк тридцатилетней выдержки, который пил вчера, а не по ушам тру, как эти телки писучие. Я литературных институтов, блин, не кончал, вместо этого я предпочитал кончать ночью на лавочке в центральном ялтинском парке. Если вы понимаете, о чем я… Да и не пустили бы меня в литературный с моей родословной…

Ну короче. Мы поздоровались. Он был такой же тяжелый, как и я. В его глазах философская скорбь.

— Как Аля? — безнадежно спросил я.

— Уф, еле вырвался. Дома такой трындец!

По той силе беспросветного отчаяния, которое он сосредоточил на кончике последнего слова, я понял, что шутки кончились.

Вчера мы пили вместе. И позавчера тоже…

Мимо с ревом рванули мальчишки на запыленной «девятке». Им вслед пролетел на дыбах мотоцикл.

— Чего говорит? — поинтересовался я из вежливости, имея в виду последствия нашей вчерашней пьянки с точки зрения Али — Петрухиной жены.

Петруха бросил на асфальт докуренный до фильтра чинарик и тут же жадно затянулся следующей сигаретой.

— Приколись, сказала, что ты Доктор Зло.

— Прямо так и сказала?! — почему-то развеселился я. — Я это уже слышал когда-то!

— Да, прямо так. А мне сказала, что я сопля подзаборная. И что если б она знала, за кого замуж выходит… Да ладно, проехали!

Петруха махнул рукой и окончательно приуныл. Мы стояли, как дураки, посреди моего двора. Пахло свежескошенной травой.

— Пойдем отсюда! — сказал я. — Не люблю здесь светиться. Давай рванем на пруды?

Мы зашли в палатку, и, пока я скрупулезно исследовал винно-водочные полки, Петруха весьма задиристо флиртовал с девушкой-продавщицей невнятной национальности. По его поведению я понял, что по дороге ко мне он несомненно зацепил бутылочку-другую пивка…

Мы увидели пруд, а на берегу небольшое пустующее кафе с хлипкими столиками под трепещущими навесами. Вход был перекрыт пластмассовыми стульями. Соответственно, ни одного посетителя не было.

Чтобы занять в этом пустующем неработающем кафе место, пришлось заказать в придачу к нашим заначкам еще и пива, а сверху пообещать щедрую пайку чаевых. Крашеная брюнетка двадцатилетней скучноватой внешности, наверное, давно имела дело с такими вот недобитыми партизанами, как мы, ковыляющими поутру с перекошенными лицами из ближайшего леса, поэтому нисколько не удивилась и даже несколько раз улыбнулась, правда совсем простенько и с личностной перегородочкой. (Я ясно выразился?)

Мы сели у самой воды.

Насколько хватал глаз была неспешная вода и пышные кудри парков. Нас все время освежал персиковый ветерок с неунывающей задоринкой, игриво гуляющий по раздолью. От черной воды тянуло какой-то знакомой тухлятинкой.

Я плюнул в воду и долго наблюдал, как белая пенка мечется между противоречивыми микротечениями. Тишина. Покой. Идиллия.

без номера

Моя душа…

Что это за чертовщина?

Каким биохимическим и космическим законам она подчиняется?

Что она может и какова ее судьба?

А может, ее и вовсе нет?

Может, есть всего лишь мозг?

То есть память на локальных дисках.

Папки всякие там, файлы, огромные архивы…

А душа — специальные программы, существующие лишь для того, чтобы заставить меня в точности выполнять все необходимые моему организму функции…

Ну там, любим, потому что надо размножаться.

Боимся, переживаем за себя и близких, испытываем боль утраты — принципы самосохранения вида.

Ну и в том же духе.

О Боге как-нибудь потом…

А лучше о нем вообще говорить не буду…

От греха подальше!

Далее.

Компьютер в какой степени может уже значительно больше, чем человек.

Следовательно, в скором времени, через пару сотен лет, когда по возможностям памяти он мало чем будет отличаться от нас, он тоже может заявить, что у него есть душа.

Ведь он тоже будет писать стихи, музыку… может быть, даже страдать…

Возьмите, к примеру, уже существующую программу… блин, забыл название… Ну, проехали…

Короче, представьте себе программу: компьютер переживает трепетную нежность, когда к нему подходит красивая женщина…

Легко.

Так вот.

О чем это я?

Вот:

Но ведь какая у него (компьютера) может быть, на хрен, душа?

Ведь мы его сами сотворили из железа, пластмассы и серебра.

Мы его можем просто шлёпс молотком, и все… И вся тебе душа.

Так что, может быть, мы ничем от компьютера и не отличаемся!

Расщепление духа…

Я весь разбросан и заторможен.

Мои мысли швыряет из стороны в сторону.

То об одну стенку шмякнет, то об другую.

То об пол со всей силы трахнет, то об потолок.

Выключите меня на фиг!

Я завис в этой жизни!

Перезагрузиться?

Ну если, конечно, получится…