Семь колодцев Стародубцев Дмитрий

80

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как было напечатано в газете Вовочкино брачное объявление, но его телефон по-прежнему не умолкал, словно Вовочка был не нищим толстым ублюдком с отваливающимися почками, а каким-нибудь нефтяным шейхом или заморским принцем, предлагающим своей будущей избраннице самые роскошные блага, какие только существуют, и еще полкоролевства в придачу. До него по-прежнему было сложно дозвониться, особенно по вечерам, — мой друг то совсем отключал аппарат, если был не в настроении, то, если было желание, часами беседовал с очередной «претенденткой». А надо вам сказать, что во всем этом деле он сильно поднаторел: знал, что нужно говорить, чего говорить не следует, поднабрал соответствующий словарный запас, выработал интонацию и шпарил в трубку, как из станкового пулемета.

Скажу больше: если Вовочка хотел прогуляться, то мог в любую секунду договориться с какой-нибудь женщиной о встрече — стоило лишь ответить на очередной звонок, и сейчас же можно было отправляться на свидание. Чуть позже он обнаглел до такой степени, что под предлогом травмы ноги встречался только с теми конкур-сантками, которые соглашались сразу приехать к нему домой. И таких, по моим наблюдениям, было очень много. Некоторые из них оставались у него на ночь. Это был высший пилотаж. Учитесь, студенты!

Я недоумевал. Я даже ревновал к его успехам, потому что сам был холост, обеспечен, во всех отношениях интересен слабому полу, но мне и не снилось такое обилие женщин, такое внимание с их стороны. Вот что делает хорошая реклама!

Казанова, блин! Как ему это удается? Чем он их подкупает? Почему они, сломя голову, пускаются в столь сомнительные авантюры? Да, у него есть некоторые достоинства: наличие квартиры, отсутствие штампа в паспорте, его подкупающая прямота, этакая детская наивность, которую можно перепутать с душевной чистотой, покорность, искреннее желание действительно «стать надежной опорой» какой-нибудь матери-одиночке — видимо, все это привлекает, но…

Господи, сколько же у нас несчастных неустроенных женщин, до какого отчаяния они дошли, как мало им нужно от жизни, если они рады знакомству с таким, мягко говоря, «непрезентабельным» человеком, если они готовы соединить с ним судьбу! Бедные заблудшие овечки!

Итак, после выхода в свет моего знаменитого объявления в жизни Вовочки произошли самые удивительные метаморфозы. Его жизнь категорически изменилась. Дремучий онанист, на которого женщины ранее вовсе не обращали внимания, вдруг превратился в великого Каза-нову-серцееда, неутомимого пахаря женских таинств, которому только и оставалось, что перестилать постель и покупать презервативы. Слава шла впереди него, он легко побеждал, даже слишком легко. Правда, он был совершенно неразборчив. Утром он провожал на автобус двадцатидвухлетнюю девушку с Украины, мечтающую обосноваться в Москве, днем угощал гамбургерами безработную сорокатрехлетнюю мать двоих детей, а вечером ласкал на своей кровати продавщицу-ровесницу из ближайшей палатки с крючковатым носом, и так повторялось изо дня в день.

Конечно, не все шло так гладко, были и неудачи, о некоторых из которых я уже рассказывал. Да и многие женщины после первого общения или первой встречи пропадали раз и навсегда. Но телефон с неизменным постоянством продолжал выплевывать все новые и новые «варианты».

— Свято место пусто не бывает! — нахально ухмылялся Вовочка, намекая не то чтобы на свое в очередной раз освободившееся сердце, а больше на свою постель.

— Ты жениться-то собираешься? — спрашивал я его.

Строгости в моем голосе было мало, больше заигрывания, поскольку Вовочка давно отбился от рук и не желал слушать чьи-либо указания.

— Ну ты же видишь — я в поиске! — заносчиво отвечал он.

— Это уже не поиск, это секс-туризм! — возмущался я. — Я погляжу, тебе уже ничего не надо, подобная жизнь тебя вполне устраивает! А как же полноценная семья, о которой ты мечтал, дети?

Вовочка сначала как-то неопределенно пожимал плечами, а потом что-то вспоминал и с вызовом контратаковал:

— А ты сам-то, бля, чего?

Аргумент был веский, мне нечем было крыть.

Только через четыре месяца звонки стали стихать. Сначала количество новых обращений понизилось всего лишь до нескольких в день, потом до трех-пяти в неделю, и вот наконец телефон, на радость Вовочкиному отцу, окончательно и бесповоротно умолк. К тому времени Вовочка уже бросил работу, пил почти как и прежде, все, что ему было подарено, или то, что нажил собственным трудом, спустил за копейки, бездарно пропил, а что не пропил — украли дружки-собутыльники. То, что нельзя было продать, например одежду, поскольку его размер отнюдь не ходовой, он быстро привел в полную негодность. Словом, все мои нечеловеческие усилия по превращению запущенного алкоголика в образцового семьянина-трезвенника оказались напрасными. Вовочка вернулся ровно к той точке отсчета, с которой началось его «исправление», — вновь стал отвратительным вечно пьяным смердом в грязной поношенной одежде. У меня опустились руки.

Один из последних звонков по газетному объявлению, который побеспокоил Вовочку, был от некой Лены.

Мой подопечный пригласил женщину домой, она ему понравилась, и уже через час они вдвоем пили водку у него на кухне, потом сбегали в магазин, еще сбегали, а потом трахались до самого утра.

Вовочка много мне о ней рассказывал, но я ее увидел только спустя полгода, в тот злополучный день, когда в Москву вернулась Вера, брошенная в Вильнюсе Мозго-правом, и я привел ее к себе домой.

81

Трагедия! Мир рухнул! И я оказался под его обломками!

Это все! Это конец!

Конечно, в теории я мог бы все это предвидеть и тогда бы уж наверняка предпринял всяческие меры… Но такое несусветное безумие мне и в голову не могло прийти! Такой поворот сюжета может только в страшном сне присниться!

Вот суки! Вот суки!

Блядь! Блядь!

Отымели меня чисто, как последнюю шлюху!

Хорошо, Валентин Федорович, это понятно! Не зря я так опасался этого старого лиса! Но Вера! Как она могла?!.

Мне нужно было собраться с мыслями, все обдумать. Я пошел пешком в сторону Кремля. Курил одну за другой, смотрел вперед отсутствующим взглядом, слезливым от горячего пыльного ветра.

Мне навстречу все время попадались группки иностранцев — немцев, американцев, азиатов. Они рассеянно пялились по сторонам, щелкали фотоаппаратами очередную достопримечательность и на безопасном расстоянии разглядывали роскошные витрины бутиков, совершенно справедливо опасаясь зайти внутрь.

В одном месте я стал переходить дорогу и едва увернулся от старой иномарки, грязной и ржавой, с ревом пронесшейся мимо на дикой скорости. Я испугался так, что руки затряслись, а в ногах появилась слабость.

Конечно, я не мог с уверенностью сказать, что это было покушение, покушение на меня, и все же я припустил так, с такими невероятными увертками, что если за мной и был хвост, то наверняка отстал, заплутал в бесконечных улочках и тупичках старой Москвы.

По пути попался супермаркет. Я зашел в него с единственной целью — проверить состоятельность своих кредитных карточек; ведь если верить Славику, ОНИ уже давно прибрали к рукам все корпоративные счета, ну и, наверное, мои личные.

Подозрения, к моему ужасу, подтвердились: все счета были пусты, и я испытал ужасный стыд перед симпатичной кассиршей и перед очередью, скопившейся за моей спиной. Правда, одна карточка все же оказалась нетронутой — я завел ее года три назад в иностранном банке на чужое имя — уже не помню зачем. Впрочем, на этом счету лежало всего пять тысяч долларов.

«Вот и все, что у меня есть! — тоскливо подумал я. — Пять штук. Все, на что я могу по жизни рассчитывать! Во попал!»

К супермаркету примыкало стильное летнее кафе. У входа с гомоном теснились пожилые европейцы в одинаковых желтых майках, с недоверием изучая меню, которое специально для таких нищих лохов выставили у входа на подставке, напоминающей пюпитр.

Я заказал пятьдесят граммов коньяка и бургер.

Выпил. Закусил.

Мозги сразу посвежели, мысли прояснились. Я попросил повторить заказ.

Наверное, я выглядел странно, тем более что с утра, на жаре накачивался коньяком вместо того, чтобы освежиться водой или пивком, — официантка посмотрела на меня с холодным любопытством и даже что-то сказала своей скучающей у входа подруге. Та покосилась на меня.

«Ничего! Я еще поборюсь! Я еще дам вам всем про-сраться, сволочи! — думал я, прогревая внутренности сорокоградусной байдой. — Есть у меня один заветный телефончик! Наверх. На самый верх! Вот туда-то я и позвоню! Завтра. Нет, сегодня вечером. Нет, прямо сейчас!»

Я уже было набрал номер, но тут мне на плечо легла чья-то тяжелая рука. Я вздрогнул от неожиданности, и сердце провалилось в пятки.

— Александр Владимирович?

Это был очень крепкий, но культурного вида мужчина средних лет в костюме и при галстуке. У выхода занял позицию еще один такой же, только с мясистой простоватой рожей и без галстука.

— Это я.

Опять эта блядская слабость в коленях!

— Вы должны проехать с нами.

— Зачем?

Я захлопнул крышку телефона и дернул глазами по сторонам, убедившись, что мне вряд ли кто-то поможет, если меня потащат отсюда силой.

— Вас хочет видеть Валентин Федорович, — сообщил крепыш культурного вида.

— Я и сам хотел бы его видеть, — натянуто усмехнулся я.

— Отлично. Прошу! — Он указал на выход.

— Коньяк допью? — то ли спросил, то ли констатировал я.

— Ноу проблем.

Я сделал несколько глотков и подал знак официантке, чтобы принесла счет.

— Как вы меня здесь нашли?

— Без комментариев, — улыбнулся глазами мужчина. — Впрочем, неужели непонятно? Кредитные карточки…

Вскоре я сидел в «Гелентвагене» с черными стеклами и мигалкой. Культурный крепыш занял место рядом с водителем, его толстомордый помощник сел рядом и прижался ко мне железным плечом.

Когда я заметил, что мы едем отнюдь не в мой офис и не в «контору» к Валентину Федоровичу, а летим по разделительной полосе вон из города, я скис окончательно. «Все, Сашка, конец настал! Убивать везут!»

Однако Культурный, будто разгадав мои мысли, обернулся и поспешил меня успокоить:

— Вам нечего волноваться. Мы не причиним вам вреда. С вами просто поговорят…

«Нет, еще не конец…»

Через час меня привезли на какую-то странную дачу — непонятную загородную резиденцию, которая была со всех сторон окружена высоким забором с колючей проволокой и хорошо охранялась, и ввели в просторную гостиную, где у камина в хорошем глубоком кресле запросто сидел в тренировочном костюме олимпийской сборной России довольный собой Валентин Федорович и чистил ножом апельсин. На столике перед ним лежали три или четыре мобильных трубки и рация.

По его знаку я сел в кресло напротив и поспешил закурить. От волнения уронил зажигалку, потом чуть не прикурил фильтр.

Он предложил выпить коньяка, я малодушно согласился.

Валентин Федорович за все годы нашего знакомства совершенно не изменился, будто большую часть времени проводил в криокамере. Все такой же бодрый, поджарый, мышечный, весь искрящийся своей холеной благородно-стью, он, в отличие от меня, вообще не имел вредных привычек, а о правильном питании и здоровом спорте мог говорить — не остановишь. Мимические морщины на его лице были столь незаметны и естественны, свежесть и гладкость его кожи была столь поразительна, что ему никто не давал больше сорока. Добавить к этому его природную обаятельность — хотя его нельзя было назвать красивым человеком, — его манеры, его безупречную чистую улыбку да еще внушающий доверие и уважение бархатный тембр голоса, все глубокомысленные паузы в речи и с особенным чутьем расставленные многозначительные ударения, и вот мы получаем образ Валентина Федоровича, который, разорив меня дочиста, в эту минуту с потрясающей невозмутимостью сидел напротив меня и просто чистил апельсин. Несомненно, такой уникальный человек должен был нравиться всем, поэтому и достиг тех государственных вершин, на которых сейчас находился.

— Чтобы наш разговор сразу вошел в правильное русло, я кое-что тебе покажу. — Валентин Федорович кинул на столик стопку фотографий.

Я рассмотрел снимки. На них в разных ракурсах и с разного расстояния была снята мертвая изуродованная до неузнаваемости женщина, лежащая на проезжей части. Раздавленная голова, выломанная рука, бесформенное тело в изорванной окровавленной одежде, фрагменты вывалившихся внутренностей, лужа крови…

— Кто это? — Я брезгливо кинул фотографии на столик, тут же приложился к коньяку, но глоток встал в горле.

— Это? Я так и думал, что ты не узнаешь. — Валентин Федорович положил в рот дольку апельсина и стал ее посасывать, словно конфету. — Эту женщину сбил автомобиль на пешеходном переходе. Она отлетела на встречную полосу и попала сначала под «Ниву», а потом под пассажирский автобус. Так что мудрено узнать… Видишь, какое несчастье может случиться, если быть недостаточно внимательным на дороге? Документов при ней не было найдено, опознание проводить бесполезно… В общем, ее похоронили за госсчет на муниципальном кладбище… Даю наводку: это случилось в конце февраля.

Страшная догадка пришла мне в голову.

82

Как-то «мусорщик» Григорий и «железнодорожник» Березкин собрались в Ирак. Раньше они ездили на сафари в Казахстан и на Дальний Восток — нормальное развлечение для новых русских, всего тысяч двадцать с носа, но убивать беззащитных животных — сайгаков или волков, с вертолета из скорострельных винтовок последней тульской разработки им все-таки надоело — слишком просто и никакого личного риска.

— Что плохого в вашей охоте на сайгаков? Ну хотите я с вами поеду? Да, всегда отказывался, но сейчас соглашусь. Только, ради бога, откажитесь от этой бредовой идеи! — уговаривал я приятелей в приват-зале китайско-японского ресторана.

— Ты не понимаешь! — выразительно жестикулировал руками и пальцами Григорий, раскрасневшийся от саке. — Адреналин нужен. Нужен адреналин!

— Да-да! — соглашался с ним Березкин с набитым ртом, ловко управляясь палочками для еды. — Зверь должен быть силен, опасен и уметь огрызаться, только тогда можно получить от охоты истинное удовольствие.

— Ну, ребят, у вас окончательно крышняк съехал! Там же сейчас самая заваруха!

— Не скажи… — Григорий подцепил палочками кусок жареного угря. — Наоборот, сейчас самый сезон. Неделя-две, и америкашки будут уже в Багдаде. Вот тогда поздно будет. Когда еще потом представится такая возможность…

— Да. Точно! — поддержал Березкин. — Афганистан уже просрали, пока собирались. Теперь хотя бы сюда успеть.

Мои сотрапезники, как вы уже поняли, вознамерились отправиться в Ирак охотиться на… на американских солдат.

— А почему именно американцы? Чего, больше не на кого поохотиться? — Я крутанул вращающийся стол, чтобы приблизить к себе одно из блюд, которое мне больше всего приглянулось.

Я имел в виду не людей, а животных, но Григорий меня не понял.

— А на кого еще? — Он положил в рот лягушачью лапку. — О, кайф! Вкуснее цыпленка… Предлагали нам тут бродяг каких-то, но разве это интересно? Это же самое элементарное убийство, без всяких затей. У меня на свалке своих бичей, как мух на говне. Хоть по десять человек в день отстреливай — никто ничего не скажет. Да они сами друг друга каждый день убивают. А менты даже выезжать к нам отказываются. Мол, бомжи — не люди..

— Америкашки, гондоны, всех уже затрахали, весь мир на измене держат! — вспылил Березкин. — Что они в Ираке забыли?! Нет, если уж охотиться — только на дол-баных америкашек!

Вошедшая в зал узкоглазая девушка в японском прикиде наверняка слышала последние слова Березкина, тем более что тот славился своей эмоциональной невоздержанностью, из-за чего чаще не говорил, а кричал, но у нее была такая тупенькая вьетнамская рожица, что мы сразу поняли, что опасаться ее нам нечего.

— И сколько стоит такое удовольствие? — спросил я друзей.

Григорий, не стесняясь официантки, душевно рыгнул.

— Триста тысяч долларей на рыло. Сюда входит все: доставка в страну, питание, амуниция, охрана, проживание, глубокое легендирование, подбор цели, вывод на цель, прикрытие, медицинская страховка, три передислокации, даже иракские женщины по желанию…

— Ни черта себе! — всплеснул я руками. — И сколько вас едет?

— Двенадцать человек, — ответил Березкин. — Все орлы, как на подбор! Два бывших спецназовца, один «афганец» и один «чеченец». Только, братан, — никому!

Мы выпили. Вскоре Григорий оказался чем-то недоволен и крепко наехал на девушку в кимоно, не забыв пройтись и по ее азиатской внешности. Та расплакалась. На шум прибежала опытная русская администраторша. Григорий высказал и ей все, что думает о ее «паршивом» ресторане. К нему присоединился Березкин. Как бывалые чревоугодники, они прекрасно знали, на чем легко подловить любых рестораторов, поэтому были весьма и весьма убедительны, и в итоге запугали женщину так, что та предложила нам не оплачивать счет за ужин — заведение угощает. Администраторша не знала, что для Григория и Берез-кина подобные разборки были своеобразным регулярным развлечением, словно традиционным и самым желанным «кушаньем» любого хорошего ужина, которое подается где-то в середине трапезы; она не знала, что «ребята» просто развлекаются, «стебаются», красуясь друг перед другом, и все их угрозы вряд ли будут приведены в исполнение, иначе так просто не пошла бы у них на поводу.

Привыкший к такому поведению своих приятелей, я безмятежно ждал окончания «прений».

— Поехали с нами. Не пожалеешь! — предложил очень довольный бесплатным ужином Григорий.

— Нет уж, спасибо! — ответил я. — С меня моего бизнеса хватает!..

83

Страшная догадка пришла мне в голову:

— Это Неля, мой бывший главный бухгалтер?

— Так точно.

Я схватился за новую сигарету.

— Вы ее убили? Убили для того, чтобы с помощью Веры сконцентрировать в своих руках всю бухгалтерию?

— Разве я это говорил? Просто несчастный случай. Просто. — Валентин Федорович спокойно положил в рот вторую дольку апельсина. — Послушай, я знаю, что ты уже в курсе происшедшего. Если сейчас что-то не знаешь, то все равно со временем разберешься. Поэтому я не вижу смысла что-либо от тебя скрывать. В общем, мы приватизировали, так сказать, твой бизнес…

— Да уж, наслышан! — горько выдавил я.

— Однако относись ко всему проще — ведь это всего лишь игра. Ты же шахматист! Просто сегодня я тебя обыграл. Мы тебя обыграли. А деньги? Что деньги? Разве нужно столько денег для того, чтобы обеспечивать потребности всего одного человека?

— Ну а вам зачем они в таком количестве?

— Мы — другое дело. Мы — это огромная семья, это большая политика. К тому же нас много — и все хотят кушать, у всех семьи. А ты — просто человек. Один. А один в поле не воин. Я тебя много раз предупреждал, чтобы ты умерил свои амбиции, но ты не хотел меня слушать. Ты за все эти годы так и не научился по-настоящему делиться!

— Все это чушь!

— Да ладно! В нашем мире или ты, или тебя… Или разве ты не хотел от меня избавиться? Только честно!

— Честно? Хотел…

— Ну вот видишь!

— Но ведь это мой бизнес. Никробрил-продукт придумал я.

— Я, я… — головка от… — Валентин Федорович все это время поддерживал мягкий приятельский разговор, будто мы не поделили с ним всего лишь зонтик под дождем или последнюю сигарету из пачки, а не сорок миллионов долларов и еще сотни миллионов в ближайшей перспективе. — Никробрил не может принадлежать одному человеку. Никробрил — это ярчайшее явление нашей эпохи. Он должен стать достоянием народа.

— А вы разве народ?

— В каком-то смысле да.

— Послушайте, Валентин Федорович! — взбесился я. — Неужели вы думаете, что вам это все так просто сойдет с рук? Я уже сообщил своим высоким друзьям о случившемся, и вскоре вы проклянете тот день, когда решили меня кинуть!

Валентин Федорович только вежливо ухмыльнулся.

— Ну, насколько мне известно, ты еще ничего никому не сообщил, — сказал он. — А если все же попробуешь воспользоваться тем номером телефона, который записан у тебя на сим-карте под символами Р.Г., — только усугубишь свое и без того бедовое положение. Потому что этот человек с нами. Он один из нас. И он все знает. Или ты решил, что он за какую-нибудь жалкую подачку возьмется тебе помогать? Да у него вилла в Швейцарии стоит не меньше пятнадцати миллионов долларов. Он без пятидесятипроцентной доли палец о палец не ударит. А если он с тобой и заигрывал, то только для того, чтобы ты не искал себе новых покровителей. Вот так!

— Я не верю вам.

— Отлично! — Валентин Федорович взял один из своих сотовых телефонов, больше похожий на миниатюрный компьютер, и ввел из электронной памяти номер. Поскольку он включил громкую связь, я после двух гудков услышал знакомый голос — знакомый не только по личным встречам, но и по многочисленным телевизионным передачам, поскольку Р.Г. ко всему прочему был известным политиком и его знала в лицо вся страна:

— Слушаю, Валентин. Только быстро, у меня конгресс начался.

Судя по звукам на заднем плане, он находился в большом гулком зале, заполненном людьми.

— Все в порядке. Все прошло более чем… — Голос моего собеседника был необычайно сладок.

— Хорошо. Ты уверен, что он не выкинет ничего такого?

— Все под контролем!

— Смотри, Федорыч! Если он, блядь, сунется к журналистам или начнет мне названивать…

В помещении, где находился Р. Г., раздались первые аккорды гимна России.

— Тогда мы предпримем запланированное! — поспешил успокоить его Валентин Федорович.

— Это меня не касается, что вы там предпримете… Ладно, тут уже все началось… Завтра пересечемся — доложишь все по порядку. И знаешь чего? Молодец!

Р.Г. отключился.

Валентин Федорович отложил трубку и глянул победоносно: «Ну что, убедился?» Я был раздавлен.

Только через несколько минут я пришел в себя и высказал вслух несколько новых идей, которые только что пришли мне в голову:

— Без меня у вас все равно ничего не получится. Вы не сможете производить Никробрил-продукт. Есть одна технологическая особенность, о которой, кроме меня, никто не знает…

— Уж не та ли это особенность, в которую ты мне однажды посвятил, когда мы первый раз ездили на завод? — Валентин Федорович наконец закончил с апельсином и теперь медленно вытирал руки влажной салфеткой, тщательно протирая палец за пальцем.

Я вспомнил, что однажды по глупости открыл ему самую главную тайну, не зная которую невозможно добиться того, чтобы Никробрил заработал. Раз в неделю я лично приезжал на завод, запирался на ночь на складе готовой продукции и колдовал над изделиями — пусть необыкновенной красоты, но пока мертвыми бесполезными предметами, — вдыхая в них душу, оживляя их. На самом деле это был просто один маленький фокус, трюк, зная который даже последний дегенерат был бы в состоянии проделать то же самое.

— Ну хорошо! — Я полыхнул ненавистным взглядом. — Вы украли мои деньги, захватили главный офис. Но завод «Никробрил-продукт» все равно вам не достанется! Тем более он оформлен как самостоятельное независимое юридическое лицо. Кроме этого, весь штат, да и сам директор подчиняются только мне и, конечно, не признают каких-то подметных документов. Они просто поднимут восстание, если вдруг объявятся новые хозяева!

Валентин Федорович бросил на меня ироничный взгляд, подошел к громадному сейфу, который стоял в углу комнаты и который я не заметил, и извлек толстую папку. Он вернулся и предъявил мне несколько документов, которые лежали в папке сверху. Я внимательно их просмотрел. К своему заводу я больше не имел никакого отношения, все принадлежало каким-то неизвестным мне предприятиям с серыми незапоминающимися названиями.

— А что это за директор какой-то здесь подписывается? — удивился я.

— Ах, этот! Это новый руководитель завода «Ник-робрил-продукт». Старый директор совершил ряд налоговых хищений, и на него заведено уголовное дело. На днях его арестовала районная прокуратура, и теперь он сидит в СИЗО и ждет свидания с адвокатом. Что касается твоего штата… Китайцев мы в течение недели депортируем на родину. Остальные… Приказом номер один всем утроена заработная плата, а приказом номер два завод будет реорганизован в открытое акционерное общество и десять процентов акций будут безвозмездно розданы работникам предприятия. Как?

— Охереть! — хрипло выдохнул я.

— Вот! А ты говоришь! И никакого восстания! Скорее, наоборот. Кстати, новый директор «Никробрил-продукта» здесь, и я даже могу тебя с ним познакомить…

Валентин Федорович громко позвал какого-то Рому, который оказался за дверью, дал ему указание, и вскоре в комнату уважительно заглянул интеллигентного вида мужчина в рубашке с попугаями и белых шортах, покрытый с ног до головы свежим южным загаром.

— Вызывали, Валентин Федорович?