Прощание с Баклавским Грин Грэй

Баклавский молча проянул руку. Савиш вложил ему в ладонь холодный латунный патрон пневмопочты класса «лично в руки». Отвинтив пробку с торца цилиндра – она характерно хрустнула, подтверждая, что патрон еще не был распечатан, – Баклавский взглянул на номер отправителя. Судя по первым двум цифрам, письмо отправили откуда-то с восточных окраин.

– Как на пристанях?

– Без эксцессов, – сказал Савиш. – Галлийский шелк, кельнская вода – ничего сверхъестественного. «Клео», мне кажется, уже почти разгрузилась.

– А мы накрыли бобы, – не без гордости сообщил Баклавский.

– Ух ты! Много?

– Пару тонн.

Савиш присвистнул. Баклавский выудил пальцем из цилиндра свернутое в трубочку письмо – стандартный узкий и длинный листок формата «пневма». Развернул тонкую хрустящую бумагу.

Дорогой Ежи,

лес ощетинился ветками. Патройские смертники лишь длят агонию. Очищение застанет нас на руинах Хрустальной башни. Ты справился с Сиамом – подчинишь и моих новых друзей. В мире было бы грустно без тебя.

Искренне и отчаянно,

Твой О.О.

Баклавский поймал заинтересованный взгляд помощника.

– Чуть позже, – сказал он Савишу и сунул письмо в карман, видя, что от дверей конторы к ним спешит незнакомый смуглый офицер в мышино-сером мундире.

– Господин инспектор, – издалека загнусавил таможенник.

– Старший инспектор, – поправил его Баклавский. – Слушаю вас, господин майор. И давайте без чинов, не на плацу. – Протянул руку. – Баклавский.

– Ривейра. Я по поводу любековских контейнеров. Можете, как сосед соседу, объяснить, что происходит?

Савиш изменился в лице и тихо отдрейфовал в сторону.

– А что-то происходит? – уточнил Баклавский. – Обычная процедура – Досмотровая служба по своему усмотрению проверяет грузы, входящие или покидающие порт. Торговый дом «Любек и сыновья» – один из наших основных подопечных. Что вас волнует?

– Все обеспокоены, – сказал таможенник. – В Ганайских копях взрывом метана искорежило несколько жужелиц, добыча угля почти остановлена. Техника нужна как воздух, а вы тормозите отправку. Груз срочный, идет под пломбой Канцлера. Зачем устраивать волокиту?

– Думаете, Канцлер лично пломбировал ящики? – улыбаясь, спросил Баклавский. Он всегда улыбался, когда злился, а сейчас был просто взбешен.

Никаких разумных доводов задерживать двенадцать тяжелых морских контейнеров, принадлежащих главному торговому дому города, у него не было. Только чутье, знаменитое лисье чутье, сделавшее его начальником Досмотровой службы. С грузом что-то не так, но из-за пломб Одноногого контейнеры нельзя вскрыть. Из допустимых трех суток на проверку уже шли последние, а ответа из Дворца так и не было. Ни положительного, ни отрицательного – никакого.

Все это типично, так типично для Его Величества, думал Баклавский. Немудрено, что практик и прагматик Канцлер давным-давно подмял под себя всю власть – государство не терпит пустоты, а королю откровенно плевать на собственные обязанности. Скорее всего, он даже не подозревает, что они у него есть.

– Не надо шутить, Баклавский… – Выскочка из центральной таможни сразу включил увещевающие интонации, так разговаривают с непослушными детьми и капризными больными. – Разрешения на досмотр у вас нет и не будет. Любековский сухогруз под парами, так зачем ссориться со всеми? Соблюсти букву?

Интересно, подумал Баклавский, а когда мою службу вольют в таможенное управление, мне с этой крысой еще и работать придется вместе? Увольте! Все катится киту под хвост…

– А вот еще занимательный вопрос, – сказал он. – Горное, как вы мне напомнили, оборудование следует из Кетополиса в Ганайские копи. Чисто внутренняя перевозка. Так кто же вас, любезный Ривейра, уполномочил просить досмотровиков за этот груз? Может быть, мне побеседовать сразу с этим человеком?

– Баклавский… Мы же делаем общее дело. Сейчас непростое время, там бирманцы, тут сумасшедший генерал, в городе неспокойно… И если уж на этих чертовых ящиках оказались пломбы самого Канцлера…

– Милейший Ривейра! – Баклавскому в чем-то было жаль незадачливого служаку. Неужели не могли кого-нибудь поиезуитистей прислать? – Не знаю, кому сейчас присягают в вашем ведомстве. Но я руковожу Досмотровой службой Его Величества и ответ за свои решения держу во Дворце. Передайте, пожалуйста, тому, кто послал вас ко мне, следующее. Будь у меня на каплю больше уверенности в том, что эти контейнеры надо открыть, я уже трижды наплевал бы на все пломбы. Если там внутри не совсем то, что написано в накладной, у Любеков будут серьезные проблемы.

Ривейра молча развернулся и с деревянной спиной направился по набережной в сторону таможенного управления.

– Не беспокойтесь, господин майор! – крикнул ему вслед Баклавский. – Если до четырех часов я не получу разрешения на досмотр, то груз немедленно покинет порт. Ни минуты задержки!

Ривейра остановился.

– Не беспокойтесь, господин инспектор! – язвительно крикнул он в ответ. – Когда Досмотр наконец переподчинят, мы с вами еще раз обсудим, как правильнее реагировать на просьбы коллег.

Баклавский быстрым шагом направился к администрации порта – длинному приземистому зданию мрачно-серого цвета. В помещения Досмотровой службы вел отдельный вход с торца. Взлетел по короткой лесенке, кивнул козырнувшему патрульному на входе, повернул во внутренний коридор.

– Может, не надо было так? – спросил Савиш, едва поспевая следом и утирая платком лоб. – Зачем ссориться с Зигфридом? Что они могут везти в Ганай? Деталь «А» вместо детали «Бэ»? Какое нам до этого дело?

– Не знаю, дружище. Просто хочу досмотреть хоть один контейнер и убедиться, что мне все почудилось.

– А что с письмом? – спросил Савиш. – Опять сделаем вид, что не получали? Кончится тем, что нас обвинят в шпионаже.

В его словах был резон. И так желтые газетенки раскопали, что Баклавский учился с мятежным генералом в одном классе – будто там не было других учеников и происходило это вчера, а не тридцать лет назад. То и дело в передовицах мусолили, на кого делает ставку Остенвольф, кого он привлечет на свою сторону, если прорвет оборону Патройи, – забывая, что поступки генерала давно уже вышли за рамки нормальности и предсказуемости.

– Есть чем писать? – спросил Баклавский, распахивая дверь в свой кабинет.

Савиш протянул ему вечное перо.

– Подожди, пожалуйста, в патрульной, – сказал Баклавский изменившимся голосом. – Я позову.

В посетительском креслице достаточно комфортно устроился мужчина средних лет в дорогом костюме английской шерсти и лакированных ботинках. Его тонкие усики были подстрижены идеально ровно, а кудрявые русые волосы уложены с тщательностью, выдающей руку дорогого цирюльника. Идеальная осанка, здоровый румянец и блеск глаз говорили о том, что посетитель не жалеет времени на занятия новомодной галлийской гимнастикой.

– Попроси сделать два чая! – крикнул Баклавский вслед удаляющемуся Савишу и прикрыл за собой дверь.

– Здравствуй, Ежи, – сказал Казимир Любек, старший сын Зигфрида Любека, отца-основателя крупнейшей в Кето компании. Поднялся навстречу.

– Привет, Кази, – ответил Баклавский, обнимая школьного друга.

Значит, Ривейра был просто пробным камушком. Привет, Кази.

Начался обмен охами и ахами, срочными расчетами, когда же, в самом-то деле, они виделись в последний раз и при каких обстоятельствах, и что – неужели же совсем ничего? – изменилось в их жизни с того далекого дня. Чанг, бесшумно просочившись в кабинет, сервировал на рабочем столе легкий завтрак и тотчас исчез.

Баклавский был искренне рад видеть Любека, но причина встречи здорово омрачала эту радость.

– Давай без экивоков, – первым предложил Казимир. – У нас в копях на днях рвануло так, что в Кето было слышно. Из четырех машин две встали, а одна и так на ремонте. Кайлом да киркой много не наработаешь, мы же не подземники. За трое суток сформировали заказ. Что-то подвозили прямо с завода, что-то перетачивали из других деталей. Огромная работа.

Баклавский отхлебнул маленький глоточек из тонкой фарфоровой чашки, не отрывая глаз от Любека.

– Когда отец узнал, что груз до сих пор в порту, его чуть удар не хватил. Попросил разобраться. Каждый час простоя – это наши деньги, Ежи. Что стряслось? Зачем тебе запчасти к жужелицам?

Баклавский развел руками.

– Сам уже мучаюсь, Кази! Дворец все больше напоминает сонное царство. Отправил обычный запрос. Рутина, протокол. И третий день – тишина! – Покосился на пустой ящик входящей почты. – Главное, пока нет официального ответа, я и сделать ничего не могу. Процедура запущена, назад не откатишь. Знаешь же этих дворцовых формалистов. Буду их сейчас снова тормошить.

Казимир задумчиво приподнял чашку и поставил назад на блюдце.

– Отец не стал бы… – замялся, не зная, как лучше сформулировать. – Не стал бы связываться с какой-нибудь ерундой, ты же понимаешь. Наше корыто под парами, только ждет отмашки. Двенадцать контейнеров – час на погрузку. К ночи будет в Ганае. Ты же умный, Ежи, придумай что-нибудь! В собственном ведомстве-то надо уметь изымать лишние бумажки…

Баклавский поморщился, как от зубной боли:

– Это же Дворец, Кази! Кит меня дернул запросить снятие пломб… Кстати, как это вы умудрились еще и Канцлера подпрячь?

– Срочный груз. В интересах города, – улыбнулся Казимир. – Уголь не может ждать.

– Боюсь, придется, – сконфуженно вздохнул Баклавский. – Надеюсь на ответ – с минуты на минуту. До обеда я здесь. Получу письмо – сразу все сделаю быстро. Извини, Кази, больше ничего предложить не могу.

Любек поскучнел.

– А правда, что вашу службу распускают?

– Да нет, куда ж без нас. Просто переподчиняют таможне. По крайней мере, с сонными мухами из Дворца больше не придется возиться.

– Хорошая мина, Ежи. Если я все правильно понимаю, на новом месте ты не пробудешь и дня. Куда собираешься?

Баклавский хмыкнул.

– Есть еще две недели. Посмотрим.

Казимир поднялся.

– Если что, обращайся. Для тебя всегда работа найдется. Я серьезно. Или думаешь, Патройя не устоит? – Взглянул резко, остро. – Тебе Октавио не пишет? Нет? – И, не дождавшись ответа, признался: – А мне пишет. И мне не нравятся его письма. Что ему там в голову ввинтили, и кит не разберет.

Повисла неловкая пауза. Казимир оставил на краю стола визитную карточку и двинулся к двери. Баклавский придержал его за рукав:

– Без обид?

Казимир усмехнулся:

– Не в том возрасте уже. Подумай над предложением. Кстати, вечером в «Золотом Плавнике» будет весело, сиамский маскарад – приезжай, если найдешь время!

И, прощально взмахнув рукой, вышел прочь.

Недопитый чай остывал на столе. За стенкой скрипели стулья. Все здание администрации пропахло сырой дешевой бумагой. Бланки, реестры, протоколы, описи многоэтажно вздымались на всех горизонтальных поверхностях.

Что мне с тобой делать, Кази? Или ты веришь тому, что говоришь, и это только моя паранойя заставляет перепроверять каждое твое слово? Или Зигфрид использует собственного сына вслепую, как болванчика? Не хочу подозревать, Кази. Предпочту знать точно.

Наконец решившись, Баклавский достал из глубины верхнего ящика позолоченную визитную карточку. За два года она не поблекла, что говорило о высоком качестве печати. «Праздники и торжества. Свадьбы. Похороны. Дорого и со вкусом».

Баклавский снял трубку телефона и ровным голосом продиктовал девушке шестизначную комбинацию цифр. Ответили почти сразу.

– У аппарата.

– Баклавский на проводе.

– Лек-Фом? – спросил слегка раздраженный голос. – Гроза причалов и всевидящее око? Польщен вниманием.

– Рад застать вас в добром здравии, Шульц, – Баклавскому очень не хотелось съезжать на манеру общения «желтых перчаток», но все равно слова складывались в несвойственном им порядке. – Надеюсь, что и юный Патрик больше не хворает?

Два года назад внучатый племянник Шульца едва не попался на горячем – сопровождал от «Царицы Клео» до берега фрезерные станки, которые пытался ввезти контрабандой один ушлый фабрикант. Груз ушел под конфискацию, но мальчика Баклавский из списка задержанных вычеркнул, полагая, что раньше или позже чок-дэ самого Гибкого Шульца пригодится для чего-то более важного. Сегодня, похоже, этот день пришел.

– Спасибо за заботу, господин Баклавский, – процедил «отец правого берега». – Патрик поправился, взялся за ум, я помог ему устроиться в Механический. Золотые руки, станет хорошим мастером.

Да, подумал Баклавский, среди «перчаток» прорастает своя белая кость.

– Вспомнил нашу давешнюю беседу, Бенедикт, про вашего знакомого умельца-антиквара…

Шульц внимательно молчал.

– Есть у меня фамильная шкатулка со сломанным замком. Внутри громыхает что-то, а что, не пойму. Разобрало любопытство, что ж там мои предки заперли, но ломать жалко. Вспомнил про вашего мастера, думаю, вдруг он смог бы внутрь заглянуть, не открывая шкатулки. А то если там какая ерунда, так не стоит и возиться.

Шульц продолжал молчать.

– Замок-то больно крепкий, одноногого мастера работа.

– Сильно приспичило? – наконец спросил Гибкий. – До вечера потерпит?

– До вечера – умру! – засмеялся Баклавский. – Задушенный любопытством. Хорошо бы пораньше, пока держу себя в руках.

– А шкатулка большая?

– Она из нескольких секций. Каждая с вашу «Сигарную Коробку».

Шульц не сдержал смешка. Если даже линию прослушивали, вряд ли кто-то вспомнил бы его первый паровой катер, сгоревший в самом начале войны с сиамцами за Новый порт. Рубка «Сигарной коробки» была инкрустирована сандаловым деревом, и Шульцу иногда снился запах пожара.

– Чему удивляться, господин Баклавский? Так часто с товаром бывает: то вещь стоит, годами никому не нужная, то вдруг на нее словно кит посмотрит, и прямо из рук ее рвут. Если антиквар сейчас в городе, то куда ему подъехать?

– Время утреннее, мне удобнее будет встретить его в порту, у головной конторы…

С языка чуть не сорвалось «Буду признателен», но это было бы явно лишним.

Шульц, не прощаясь, повесил трубку. Ну, Лек-Фом, отступать теперь некуда? Баклавский перевел дух.

Перед ним на столе так и лежало вечное перо Савиша, напоминая еще об одном незаконченном деле. Баклавский выдернул из-под пресс-папье лист «пневмы» и застыл над ним с занесенным пером.

«Прямо день воспоминаний! Не хватает только Мейера. После Механического из нас один Казимир пошел проторенной дорогой. Получил образование и применил его в деле – в собственном деле, под чутким руководством всесильного отца. Мейер подался в сыскари, меня занесло в Досмотр, а Остенвольфа потянуло на военную романтику. И никогда не узнать, что и в какой момент в нем надломилось… Врут газеты, врут министерские, врут придворные. Умник-Октавио, патриот и просто честный человек, гонит железных тварей и вылезшее из сельвы зверье на собственных пехотинцев…

И поэтому я не знаю, что написать тебе, Остенвольф. Не видя твоей цели, не могу угадать помыслов. А ты никогда не позволял себе действовать нелогично. Ты же Умник».

«Октавио», – вывел Баклавский, и тут же случайная чернильная капля испортила лист. А под промокашкой – расплылась корявой каракатицей.

«Октавио, – написал Баклавский на новом листке. – Каждого из нас ведет собственный долг. Не оскорбляй нашу дружбу. Ежи».

Звякнул колокольчиком. Попросил Чанга позвать Савиша. Свернул «пневму», убрал в чистый картонный патрон с красной полоской срочности, аккуратно надписал крышку, и, опустив цилиндр в приемник, с силой дернул рычаг отправки. Короткое послание отправилось в путь до ближайшего узла связи. Там оператор выудит его из груды ординарных сообщений, перекинет на другой узел, за реку, и еще один оператор вне очереди вложит патрон в отправной затвор, выставит на медных верньерах трехзначный код адресата, и цилиндр снова заскользит по душному нутру труб, опутавших Кетополис. На далекой окраине города, скорее всего, письмо не выпадет в ящик ничего не подозревающего обывателя, а исчезнет по пути. У аккуратного распила в трубе пневмопровода кто-то неприметный и терпеливый вздохнет с облегчением и, сунув цилиндр за пазуху, отправится в путь…

А может быть, все пойдет не так и уже через четверть часа письмо ляжет на стол Канцлеру. Баклавского это почти не волновало.

Савиш, как обычно, казался озабоченным происходящим куда более своего шефа.

– Ну как? – спросил он с тревогой в голосе.

Баклавский пожал плечами.

– Это был Любек, да?

– Казимир. Старший сын.

– И?

– А какое может быть «и»? Объяснил ему, что на двор Его Величества особого влияния не имею.

– М-м… – Савиш совсем занервничал. – То есть держим груз до последнего?

– Угу! – Баклавский вытянул из хрустальной вазочки ванильный сухарь и смачно отгрыз край. – А еще я все думаю, как бы в эти китовы ящики заглянуть…

– Ежи! – Брови Савиша встали домиком. – Мы же давние друзья, послушай меня хоть раз! Ну нету же никакого смысла цепляться за этот хлам! Ты поругаешься и с Любеками, и с таможней, и с канцелярией – зачем, ради всего святого?! Можешь быть уверен, я поддержу тебя во всем, но к чему нам навлекать на свои головы неприятности? Все равно за две недели не переделать мир, а что будет дальше? Как жить? Объясни мне!

Баклавский сжал губы. Он не любил высокопарных заверений в преданности, необдуманных клятв, пустопорожних обещаний. Тани Па очень хорошо научила его жить одним-единственным днем – нити судьбы так легко выскальзывают из рук…

Савиш с видом соболезнующего родственника примостился в гостевом кресле. Вдруг хлопнул себя по лбу.

– Со всей этой кутерьмой, Ежи, я забыл самое главное.

Выудил из нагрудного кармана маленький желтоватый конверт и положил его перед Баклавским.

– Что это?

– Я же еще и из-за этого приехал. Утром мимо прошла черная лодка. Морячок принес, сказал, тебе в руки. Я думаю, ответ от нее.

Баклавский почувствовал, как сердце забилось сильнее. Другой так взволновался бы, открывая любовное послание. Но господина старшего инспектора в этот момент интересовали совсем другие вещи.

Который год ему не удавалось найти контакт, заключить подобие договора с плетельщицами. Добрая треть Стаббовых пристаней, вся северная сторона залива, находилась под контролем этого загадочного клана. Плетельщицы обладали серьезным влиянием в том числе и в криминальном мире. И Гибкий Шульц, и Дядюшка Кноб Хун не могли игнорировать интересы Белой Хильды, слепой старухи, главы клана. Очень немногие могли похвастаться тем, что видели ее воочию, да и половине из этих немногих веры не было никакой.

Баклавский надорвал конверт и взял из бювара костяной газетный нож. Аккуратно разрезал плотную дорогую бумагу и извлек на свет… театральный билет. Савиш с любопытством нагнулся над столом:

– «Коральдиньо» в «Ла Гвардиа». Второй ярус, западная ложа, первый ряд. Неплохо, неплохо! Когда последний раз изволили посещать спектакли, господин инспектор?

Баклавский поцокал языком, внимательно читая.

– Это же сегодня! Смотри, сегодня в час! Что за время такое?

Савиш тоже посмотрел в билет.

– Это не спектакль, Ежи. Прогон. Генеральная репетиция. Мероприятие для тонких ценителей. Неужели вы с Хильдой будете шушукаться под монологи Тушинского?

Баклавский перевернул билет.

«Займите место, когда уже погасят свет. Не вздумайте прийти в мундире. Постарайтесь не привлекать излишнего внимания – оно неприятно обеим сторонам. Жду Вас. Энни».

Неровный, расползающийся почерк, кривые строчки. Будто тот, кто писал, не потрудился открыть глаз.

– Что еще за Энни? – удивился Савиш.

– Ты многих плетельщиц знаешь по имени?

– Никого… То есть одну. Хильду.

– Думаю, что эта Энни – кто-то из приближенных. Понятно, что разговора в театре быть не может. Послать, что ли, тебя? Для симметрии?

Конечно, подобную встречу Баклавский не перепоручил бы никому. Он шутил, но Савиш этого не понял.

– Что ты, Ежи, – испуганно сказал он. – Я плетельщиц с детства боюсь. Будь моя воля, на пушечный выстрел не подошел бы!

– И этому человеку я доверил Мертвый порт, – усмехнулся Баклавский. – Поезжай к себе. Может, заскочу после обеда. Расскажу, каков Тушинский.

Савиш рассмеялся:

– Если его сегодня утром не пристрелили. Нашелся дуэлянт великий!

Баклавский давно приметил в помощнике эту странную черту – на ровном месте, ни с того ни с сего, язвить по поводу малознакомых людей. Но друзьям полагается прощать мелкие вольности. Слишком их мало, нельзя разбрасываться по пустякам.

Савиш засобирался, что заключалось в обхлопывании карманов, хаотичных метаниях по кабинету и закатывании глаз, будто это помогало вспомнить что-то важное.

– Вроде все! – наконец заявил помощник.

– Угу, – подтвердил Баклавский. – Твое перо…

Перед шлагбаумом на въезде в охраняемую зону порта урчал элегантный «Астин». Из будки охраны опасливо выглядывал патрульный. Окна мобиля были черны как ночь, за стеклом едва угадывался профиль водителя и пассажира.

Баклавский подошел к мобилю. Задняя дверца приоткрылась. В проеме мелькнула полосатая брючина и крепкая мужская кисть, затянутая в желтую лайку.

– Хотелось бы обойтись без пеших прогулок, – негромко сказал пассажир.

Баклавский махнул патрульному, тот начал торопливо крутить ручку шкива, и шлагбаум поплыл вверх.

Баклавский втиснулся на заднее сиденье мобиля. Хромированные плашки, тугой набивной диван, бархатные шторки на окнах темного бирманского стекла – похоже, Гибкий Шульц прислал собственную машину. Хороший знак.

Человек, сидящий рядом, представился:

– Дэнни.

Баклавский недоверчиво повернулся к нему. Чок-дэ, зависший за Шульцем, был не пустяковым, но давнишним. Глава «перчаток» имел право отмахнуться от просьбы Баклавского, прислав из вежливости кого-то из желторотиков, но не сделал этого. Сидящий рядом человек мог быть только легендарным Зорким Дэнни, лучшим медвежатником Кето, создавшим свое реноме не одной сотней успешных взломов.

Мобиль на изумительно мягких рессорах не въехал, а вплыл в зону досмотра. Баклавский указал шоферу нужные повороты – в лабиринте ящиков, тюков, рулонов, коробов мог разобраться только местный.

Четверо патрульных черными статуями застыли по углам квадрата, составленного из любековских контейнеров. Штыки примкнуты, оружие наперевес. Судя по всеобщему интересу к этому грузу, мера действительно не лишняя.

– Что работаем? – спросил Зоркий до того, как выйти из машины.

Баклавский показал на контейнеры:

– Хочу проверить, что внутри, а вскрывать не имею права. Слишком тугие пломбы.

Зоркий понимающе кивнул.

– Отверните мальчиков немножко!

Баклавский вышел из мобиля. Ближайший досмотровик вытянулся в струнку.

– Господин инспектор! Докладывает старший патрульный Полак! Происшествий нет! Подозрительных личностей не появлялось!

– Вольно, – Баклавский подошел к контейнеру. Плотно пригнанные доски, стык в стык, стягивались металлической лентой. Углы закреплены. По граням – скобы. Не то что палец просунуть, солнечному лучу не проскочить. – Таможня?

– Крутились… лейтенантики. С шуточками, мол, кого поймали? Кита по частям? Мы, как велено, в разговоры не вступали.

– Давай-ка вот что, Полак… Я пока здесь побуду, хочу номера пломб с накладными сличить. Надо, чтобы мне никто не мешал и вообще сюда не заглядывал. Включая вас.

Патрульный оценивающе осмотрел местность.

– Тогда, господин инспектор, нам надобно вот так встать: двоим у пакгаузов, одному к забору, а одному у воды.

– Молодец! – похвалил Баклавский. – Действуйте!

Рядом навалом, горой, лежали тюки с конфискатом. Неделю назад какой-то пройдоха пытался ошвартоваться вне бухт, пользуясь внезапным штилем. Не получилось. Чайки разодрали один из тюков и с воплями вытягивали оттуда блестящие шелковые кофточки – красные, желтые, сиреневые, все в стеклярусе и блестках.

Хлопнула дверца мобиля, и к Баклавскому подошел Зоркий. Его близко посаженные глаза смотрели непонятно куда – левый сильно косил вбок, а на лице застыла трагичная и скучающая гримаса. Медвежатник был одет в мешковатый костюм, тупоносые туфли и мятую шляпу, без обычного для «желтых перчаток» лоска. Специалист его уровня мог плевать на любые традиции и порядки. В одной руке Зоркий держал домкрат, в другой – черный кофр, по форме напоминающий чехол для флейты, только чуть длиннее.

– В каком смотреть будем?

– В любых трех-четырех, какие приглянутся. А там разберемся.

Зоркий положил инструмент на землю, обошел контейнеры по периметру. Прохлопал ладонями каждую стенку, внимательно изучил стыки, к одному контейнеру зачем-то прижался ухом. Вернулся к мобилю.

– А Одноногий не огорчится? – по-свойски осклабился Зоркий.

– Вскрывать – нельзя, – невозмутимо сказал Баклавский, – а про «посмотреть» в бумагах ничего не сказано.

– Ну, тогда приступим, помолясь.

Дэнни бросил шляпу на сиденье мобиля, а затем достал из багажника еще один домкрат и несколько блестящих железяк устрашающей формы. Через пару минут угловой контейнер перекосился настолько, что доски по длинной стороне скрипнули и кое-где разошлись, открывая узкие темные щели. Зоркий щелкнул замками кофра. В синем бархате лежало нечто, похожее на человеческий позвоночник, но собранное из металла и стекла.

– Красивая смотрелка, – уважительно сказал Баклавский.

– Гляделка, – вежливо поправил Зоркий.

С одного конца необычного инструмента крепился широкий металлический обруч. Дэнни надел его на голову и подогнал крепеж так, чтобы пустой ствол располагался напротив правого глаза.

Гляделка походила на хобот или клюв. Пальцы правой руки мастера вошли в проволочные петли на уровне щеки, и конструкция несколько раз по-змеиному изогнулась.

Зоркий подошел к контейнеру и осторожно просунул кончик гляделки в щель. Левой рукой направил к свету боковой отросток с большой собирающей линзой. Двинулся вперед, пока не прижался к доскам носом. Баклавский стоял у него за спиной. Мышцы на шее Зоркого налились, распирая воротник, – видимо, гляделка весила не один килограмм. Поводя пальцами влево-вправо, медвежатник наконец сообщил:

– Детали.

Потом решил сказать чуть больше:

– В ящиках. Открытых и закрытых. Все в масле.

– Что за детали? – спросил Баклавский. – На что похоже?

– Как объяснить… А что там должно быть?

– Сменные узлы для жужелиц – горных машин в угольных шахтах.

– Вроде того. Здоровенные тяги, шарниры, поршни. Точнее не скажу.

Баклавский прикусил губу. Потом едва не хлопнул себя по лбу.

– А маркировка? Маркировка есть?

– Кое-где. По шесть-семь цифр. Некоторые ящики подписаны. Ага, вижу железяку с выдавленным номером.

Баклавский выдернул из кармана блокнот.

– Записываю.

– Что?

– Номера.

– Что, все?

– Все, какие видны.

За последующий час их никто не потревожил. Чайки растащили контрабанду по всему порту, и разноцветные тряпочки весело смотрелись в осенней серости.

Когда мобиль Шульца миновал шлагбаум, Баклавский вернулся в контору. Чанг беззвучно поставил перед ним чайник, сахарницу, чистую чашку и тут же вышел.

Времени до встречи с плетельщицей оставалось мало. Обжигаясь кипятком, Баклавский сверял каракули из своего блокнота с длинным товарным перечнем в накладной на фирменном бланке компании «Любек и Сыновья». Кази, Кази, Кази…

Маркировка – великое изобретение. Унификация скоро покорит мир. Каждая вещь, каждое творение рук человеческих будет идентифицировано, вписано в реестр и получит на веки вечные свое уникальное обозначение. Что это у нас тут за «Ви-Пи»? Сорок семь одиннадцать, сорок семь ноль пять… И ноль девять… Обводим. И вот эти… «Эс-Эф»… Пять позиций, и ни одной – в накладных. И вот еще…

Из форта прикатился орудийный залп – полдень.

– Чанг, готовь мобиль! – крикнул Баклавский. А сам вызвал все тот же номер.