Одна из стрел парфянских О`Санчес

- А я... нет. Ни в бога... ни в черта... Прощай... Лючок... мозги... поджечь... - И старик побрел, шаркая чужими тапочками, к двери... Прошло не менее пяти минут, пока сгорбленная тень ушедшего не показалась внизу, во дворе изогнутой углом двенадцатиэтажки. Ассасел отвернулся. Только теперь он позволил себе оглядеть жилище старого чудовища. Бедность, пустота, постельное тряпье на диван-кровати, телевизор, древний, как сам хозяин, шкаф, стол, стул... Следы от мокрой обуви. Как он там, в мокрых тапочках...

Ассасел тщательно протер следы на полу, стараясь не смотреть на тело своего

послушника, машинально задернул занавеску. Старик в кресле пошевелился, но

глаза открыть так и не успел: Ассасел выпустил ему в лицо длинную, патронов

на восемь очередь. От падающих гильз шуму было больше, чем от тишайшей

автоматной стрекотни, постарались оружейники. Умеют, когда хотят... Кровь и

мозги брызнули в стену за креслом, но и по сторонам разлетелось достаточно,

однако теперь это было неважно....

Люк под кроватью был без секретов, открылся легко. Ассасел сунул руку,

ухватил какой-то цилиндр, сантиметров двадцать пять длиной и, и вытащил его

на свет. Ох ты!!! О, Повелитель!

Ассасел перехватил цилиндрик поудобнее, круглой гардой вверх, отставил

от себя, нажал на кнопку. С радостным шелестом из гарды выскочило метровое

лезвие. Вернее это было нечто, вроде поля или магической субстанции в форме

плоского, чуть изогнутого клинка. Да, этот дед и был - Гром Небесный, а это -

его меч, которым он казнил, или просто убивал детей Сатаны. И не было никому

магической защиты от этого клинка, ни адептам повелителя, ни Оллам, ни

поганым посланникам Неба, бывшим соратникам деда, которых свихнувшийся Гром

взялся однажды убивать с таким же рвением, что и служителей черной мессы.

Ассасел махнул из любопытства поперек: рука почти не дрогнула от удара, а

труп старика и спинка кресла - развалились пополам. Ах, хорошая штучка! Да

вот беда - ближнего действия: рука с рукояткой, лезвие... От полутора метров до двух, максимум... Ха! А дед ведь и его мог завалить из хитрого костыля.

Ну, дед! Может, и вырулит, во славу Повелителя... Не верит он... Повелителю все равно - веришь или нет, до любого дотянется... А ведь не дотянулся же до оллов - мелькнула вдруг крамольная мыслишка, но Ассасел постарался отогнать ее подальше: эти схоласты спорили, да так все и профукали в пустых разговорах, нет чтобы собрать всех убежденных в единый кулак!

"А некого собирать, сегодня последние гастроли" - продолжил внутренний оппонент. Прочь сомнения! Воистину сказано: "Не ищи справедливости сам, ибо только Он ею ведает..." Ассасел остервенело саданул по стене - отвалился кусок в лошадиную голову, а руке - никакой, хоть сколько-нибудь ощутимой, отдачи.

Ассасел постоял, смакуя про себя последние спокойные секунды оставшейся жизни, вынул из нагрудного кармана плоскую квадратную плитку, со сторонами 13 на 13 сантиметров, а толщиною в два, засунул обратно и принялся за работу...

Он почти успел добежать до заброшенного парка в западном створе улицы, прежде чем услышал вой сирен. Через четверть часа умеренного бега Ассасел попал в жилой массив другого района, что, собственно, и требовалось. По пути через парк он зарубил двух подонков, ночных грабителей; задержка в пути вряд ли составила хотя бы десяток секунд, зато удовольствие оттого, что он гарантированно пережил еще двоих, тешило сердце... И еще пятерых: одного олла и четверых землян-шестерок олловских удалось ему отправить на встречу к Господину, прежде чем его засекли и взяли в магическое кольцо. Пока в руках меч - магия против него - тьфу и растереть, да оллы его попросту расстреляют, а потом допросят... Стоило подпустить презренных поближе, но

они так хитры... Ассасел прижал руку к груди, хрупнул плиткой и вместе со сторожевой будкой, вместе с телами казненных им служителей олловского порядка, распался в оглушительном взрыве на мелкие частички, которые вся магия оллов не смогла бы собрать в тело, пригодное для допросов... Меч, естественно, уцелел (а что ему сделается, если для его разрушения потребна энергия эпицентра термоядерной бомбы?) и теперь изучался в лаборатории самого Вардола...

Пожарная и полицейская машины, карета дежурной медицинской помощи подоспели на место пожара почти одновременно, то есть через полчаса, уже когда огонь успел пожрать семь квартир второго, третьего и четвертого этажей, вместе с обитателями. Пожарные маги, из оллов, огонь убрали довольно быстро, теперь предстояло разобраться в происшедшем, но для этого существуют дознаватели. А дознавателям в ту ночь хватило работы по всему городу: пожары, трупы, взрывы составили, как позднее подсчитали в статистическом отделе, полную трехмесячную норму. Поэтому рутинная работа, с описанием, с опросом свидетелей проводилась силами районной бригады - одного олла, по причине запойного пьянства докатившегося до районного отдела, и четырех человек. Они старались так... спустя рукава..., недалекие, не слишком

добросовестные исполнители, и только на третьи сутки, когда магический след от меча и сам найденный меч были идентифицированы в городском аналитическом отделе, на "королевскую" улицу высадился целый десант лучших дознавателей Империи. Возглавляла их землянка, Стефания Лара, любимица и, по слухам, любовница генерала Фока. Это была грузная, высокая, миловидная женщина, около тридцати биологических лет. Высшая "десятка", присвоенная Стефании еще в двадцатипятилетнем возрасте, делала ее почти вечной в глазах других землян и помогала оллам воспринимать ее почти как равную себе. Во всяком случае, под началом у Стефании, только в непосредственном подчинении, служило более тридцати оллов, но в случае надобности, как, например, в данном эпизоде, Лара могла распоряжаться ресурсами целого управления генерала Фока, и она делала это жестко, смело и без оглядки на недовольство высокопоставленных оллов и их покровителей. Она уже полвека верой и правдой, без раздвоений, служила Фоку и верила в его защиту от любых неприятностей со стороны интриганов, расистов и завистников.

А на вторые сутки после пожара, задолго до прибытия столичных ищеек, в соседнюю парадную прибыли исполнительные приставы из городского департамента социального обслуживания. Они составили акт о передаче в муниципальную собственность двухкомнатной квартиры, дар пенсионера Антона Лесных, в обмен на пожизненное обеспечение его, Лесных, в городском доме призрения. Сам Лесных, дряхлый беззубый маразматик, едва сумел поставить закорючки на необходимых документах, но, видать, что-то еще соображал, если сумел воспользоваться механизмом городской социальной защиты. Его под локти вывели на улицу, помогли забраться в машину, сунули в руки котомку с вещами и увезли на Петроградскую сторону, на улицу Черную, бывшую Добролюбова, где ему и предстояло досуществовать остаток дней в обществе таких же, как он, старых одиноких развалин, выслуживших перед оллами право умереть от старости на приютской койке. Олл-дознаватель, стоящий возле парадной, скользнул

взглядом по машине, эмблеме, слюнявому стариковскому лицу за стеклом, хотел, было, сканировать на магию, да пожалел маны, а потом и вовсе забыл о нем. Через сутки начался ад служебный: его самого допрашивали и сканировали, потом отстранили от дела, ни за что ни про что влепили неполное служебное соответствие... Они там всем управлением ничего не обнаружили, а он один должен был все провидеть, как же… А вспомнить бы ему того старика, да выяснить для порядку, глядишь - совсем иначе сложилась бы его карьера. Но не вспомнил.

А старикан, тем временем, был подселен в двухместную каморку, к такому же дряхлому рамолику. Тот даже и не заметил смену соседа и в разговоры не вступал, все, что его интересовало - это перловая каша на завтрак, картофельное, либо свекольное пюре с котлетой - в обед, и рыба на ужин (в приюте не баловали престарелых питомцев разнообразием). Новичок, выдавший себя за Антона Лесных, моментально вписался в местное общество, был тих, незаметен и непритязателен. Сосед его вскорости умер, и теперь уже он, на правах старожила, мутным взглядом следил, как санитары меняют постельное белье, с несмываемыми желтыми разводами от вечных стариковских энурезов, как перетряхивают жалкий скарб покойного соседа, в бессмысленной надежде поживиться чем-нибудь полезным... Со вторым соседом ему повезло: был он таким же лысым, беззубым и тихим.

Гром решился на подмену без колебаний, очень уж удобный случай выпал ему: сгорела от пьянства нянечка, толстуха шестидесяти лет, гроза тех из стариков и старушек, кто еще сохранял остатки разума и здоровья, чтобы понимать окружающее и уметь бояться. Она единственная, кто знала всех по именам и особенностям, а санитары-надзиратели и высшее начальство менялись так часто, что никого не помнили в лицо, не то что по имени...

Так Антон Лесных стал Борисом Липкиным, а тот, соответственно, Антоном

Лесных. Гром в наглую заменил прикроватные таблички, несколько дней угрозами

и уговорами удерживал соседа от протестов и петиций в защиту утраченного

имени, а потом улучил удобный момент и задушил его. Душа чуть теплилась в

несчастном Липкине, но и Гром был очень плох, настолько, что сам едва не

отдал концы от напряжения во время убийства. Неделю он не вставал с койки,

мочился под себя и уже думал, что умрет, но нет, ожил-таки, обманув ожидания

санитаров, собственные предчувствия и надежды нового соседа. А время шло...

- Ну, что, Стефания? Что новенького накопала? - Лара уже привела себя

в порядок, одернула рукав кителя и, по-военному четко отвернувшись от зеркала,

подошла к столу своего возлюбленного шефа.

- Мой генерал... О, извините, Ваше Превосходительство... - Лара смахнула улыбку с толстого лица, раскрыла бювар, помотала головой, отказываясь от предложенного кресла, и начала доклад. Подробность доклада не могла затушевать тот факт, что расследование топталось на месте. Четыре месяца шло следствие, версии уходили в отвал одна за другой, силы и средства тратились полным ходом, но...

- Меч принадлежал некоему Грому, Ваше Превосходительство, это доказано однозначно. Существует предположение, что расстрелянный старик с Королевской

улицы и был тот самый Гром. Но есть тут странность, которая не дает мне покоя... - Лара замолкла, да генерал отчего-то не поддался на это молчание, провоцирующее нужный вопрос, и Лара вынуждена была продолжить.

- Как они его нашли и зачем убивали? Вот что меня настораживает предельно.

- Из-за меча, нет?

- Не может быть... Ваше Превосходительство. Гром был уникальным типом,

опаснейшим маньяком-убийцей, но и мастером, Мастером с большой буквы в том,

что касалось всякого боевого рукоделья. Костыли, меч, арбалеты, скорострелы,

приборы слежения - он был подлинный гений. Но даже и такой меч - это всего

лишь меч, оружие ближнего боя и индивидуальная магическая защита. Лишиться

всего, поголовно погибнуть, чтобы расправиться с Громом и захватить меч? Не

верю.

- Все-таки - был? Гром этот?

- Был. Или есть... Ваше Превосходительство.

- Стефания, Стефания, мне не до твоих "верноподданнических" штучек. Думаешь - жив?

- Н-нет, вероятность этого ничтожна. Но я вынуждена и эту версию держать на столе. Расчеты сложные. Вот если бы...

- Обсчитать вероятность - "вот если бы"? Поработать в музее?

- Так точно.

- Забудь о компьютерах. Вардол своего добился у Императора - и даже мне

нельзя больше нарушать высочайшие запреты... Цыц. Ни в интересах дела, ни для чего иного - я не смогу преступить категорически высказанную волю Императора. Ослушаешься меня - лично запытаю. Император, Его святейшество Вардол, и я тоже - искренне считаем, что эти механизмы - рука самой Энтропии. И если руку не отсечь - она дотянется до нас, как уже дотягивалась аналогичными штучками и едва не погубила Империю-праматерь во времена старинные. Все, иди, ищи.

- Еще один вопрос.

- Ну?

- Пусть вся работа с Нью-Йоркскими архивами будет мне подотчетна.

- Считай, что уже. Приказ поступит к ним сегодня. Отчет по расходованию маны я не принял, финтишь. К послезавтра еще раз представишь и не надейся на свои прелести - в пыль сотру, если не обоснуешь, как положено. Понятно?

- Да, Ваше Превосходительство. Но это был не крутеж, а ошиб...

- Ступай! - Генерал проводил равнодушно-сытым взглядом мощные ягодицы

своей сотрудницы, черканул на бумажке короткую невнятицу и пошел в комнату

за кабинетом - вздремнуть пару часиков, добрать свежести после бессонной

ночи на пиру у Его Величества. Работы предстояло как всегда - очень много.

Работы предстояло много, невпроворот, одних свидетелей требовалось

допросить - более трех тысяч человек и оллов, а спала Стефания не больше

генерала. Уже у себя в кабинете она вынула из сейфа бутылочку, отмерила пятьдесят граммов сорокаградусной, поморщилась вместо закуски и дзинькнула по кнопке секретарю-оллу, чтобы сварил кофе, побольше и покрепче...

И прошел год с хвостиком. У старческого приюта была довольно высокая

пропускная способность, а старый Липкин все жил и жил, беспощадно проедая

казенные харчи. Надзиратели уже косо посматривали на него, поскольку целый

год он жил под их опекой, и многое мог не так увидеть и понять своим старческим умишкой. Впрочем, дело шло к закономерному концу: старик впал в тихий маразм и целые дни проводил у окна, а когда погода позволяла, во дворике у ворот на улицу. Трижды его находили на соседних улицах, где он бессмысленно стоял и глядел в никуда, тряся беззубой челюстью. Трижды его приводили обратно, а на четвертый раз он бесследно исчез. И только на исходе весны, когда из уличного канализационного люка невыносимо поперло тухлятиной, когда каторжники-ассенизаторы вынесли наружу осклизлые комья, работники приюта опознали пропажу по идентификационному номеру на лохмотьях и тапочках.

Примерно тогда же, с соседнего перекрестка исчез слепой нищий мужичонка, но его судьбой никто не поинтересовался: мало ли нищих бродит по матушке Руси? Если бы слепой был членом своей гильдии или окрестной банды, дело осложнилось бы, но нищий жил и зарабатывал один. Для старика по имени Гром это было очень полезным обстоятельством, поскольку нищий все свои капиталы носил при себе, и лже-Липкину осталось в наследство более пяти тысяч рублей на русские деньги - два официальных годовых оклада директора приюта.

По первой линии Васильевского острова, от Среднего проспекта к Большому, ковылял слепец в очках и с белой палочкой. Уже неделю, как он обосновался возле ближайшей станции полуразрушенного древнего, но все еще действующего метро, где другие нищие сжалившись над ним и выдуманной им историей, приняли его в свои ряды. Там он собирал на пропитание, там же и спал в загаженном "метровском" вестибюле. Уже дважды ночью его пытались ошмонать коллеги по промыслу, но обошлось... Старик чувствовал себя существенно лучше, чем год с четвертью тому назад, но ощущал, что измученный временем и бездомьем организм может отказать в любую минуту. Все так же тряслись руки и ноги, столь же мучительной для него оставалась процедура пользования сортиром, разве что голова работала чуточку яснее, и голосовые связки отказывали не столь часто. Надо было срочно искать логово покомфортнее...

Сегодня ему бросили в шапку монету-ловушку, и теперь он следовал на магический зов. Несмотря на пытки и казни, в городах всех стран мира продолжали орудовать воры, убийцы, торговцы дурью, мелкие колдуны. Как их ни выпалывали оллы - этих подонков словно и не убывало. Вот и сейчас: остроумный землянин придумал и подколдовал монету, которая должна подействовать только на человека, и только если при нем большая сумма наличных денег. Всем известно, что среди нищих попадаются богачи...

Полкилометра старик преодолевал дольше двух часов, и только властный зов заклятья не позволял ему лечь и уснуть тут же, на асфальте первой линии. Минут пять он стоял перед дверью в полуподвал и мелко-мелко кхекал, пытаясь одновременно отдышаться и откашляться. Старик сунул ревматический палец под стекло очков и неуклюже, но с первого раза выковырнул с правого глаза накладное бельмо: "А.Н. Гобой-Новых". Русский язык и литература", - прочел он на двери и ткнул костылем в дверь раз, еще раз. Немного погодя - еще два раза. Вдруг дверь распахнулась.

- Здравствуйте. - Хозяин остро глянул на пришельца - вы по объявлению?

Был он невысок, пузат и седовлас, возрастом - если земных, ординарных - лет под шестьдесят.

Пухлая рука на отлете, в ладони самокрутка, крепыш, видимо - не дурак весело пожить, взгляд быстрый и твердый.

- Д-а-а, - выдохнул старик.

- Деньги при вас? - голос хозяина был абсолютно безмятежен, будто речь шла не о разбое с отягчающими обстоятельствами, триста сорок шестая-бис, а о реальных курсах русского языка и литературы. Старик вновь кивнул, и хозяин зашевелился - Проходите, давайте я помогу...

Он подхватил старика под локоток и свел вниз по бетонным ступеням. Все складывалось как нельзя более удачно: на деда морок навести - раз плюнуть, а не выдержит сердчишко - ночью выкинуть в ближайшую подворотню, магию счистить - и все будет ровно. Наговор был составлен для суммы от «штуки» и выше, значит и две, и три может образоваться.

- Зовут меня Александр Николаевич, а вас? Впрочем, не важно. Итак, деньги, прошу вас?...

Ско... - Хозяин смолк на полуслове. - Пардон, я на минуточку, подперло срочно отлить...

Старик, пользуясь моментом, снял очки, наклонился над столешницей и дрожащей рукой потянулся к лицу, дотянулся грязным пальцем до левого глаза, сковырнул второе бельмо, спрятал в карман. И вовремя: вернулся Александр Николаевич, бросил полотенце на спинку стула и встал перед сидящим дедом.

Старик проскрипел, тускло глядя на его живот:

- Вы хотите отнять мои деньги. Их пять тысяч двести. - Речь его шла так медленно и с таким старческим глиссандо, что хозяин едва разобрал смысл. Старикан упрямился, надо же, какой кремень замшелый...

- Не отнять, а получить, в обмен на обучение русскому языку. Смотрите на подсвечник, сейчас я зажгу свечи, а вы пока доставайте деньги и кладите на стол, мы их будем пересчитывать... - Он осторожно повел ладонью - заклятье действовало и сидело прочно. - Так в чем же дело?...

Старик перестал спорить и запустил правую, ходуном ходящую клешню к себе за пазуху. То, что он вынул оттуда, вовсе не походило ни на кошелек, ни на бумажник. Это была черная трубка-цилиндр, диаметром около трех сантиметров и длиною сантиметров двадцать пять. На конце этой трубки сидело нечто вроде плиссированной юбочки, или сложенного зонтичного купола. Старик обхватил цилиндрик ладонью, щелкнул чем-то и зонтик раскрылся, превратившись в круглую гарду, а из торца черной трубки с шипением выскочила метровая лента какой-то черной субстанции. Мерцание, от нее исходившее, подсказывало, что это не металл, а скорее какое-то энергетическое поле, заключенное в форму прямого клинка. Острие клинка оказалось перед носом того, кто представился Александром Николаевичем.

- Э, э, дедушка, ты что удумал? - Хозяин понял, что все идет не так как полагалось. Смертным ужасом пробила догадка: "оллы накрыли"... Но - нет, не похоже, поле не то, мана не та... Ужас отступил, оставив пот на жирном загривке и слабость в коленках. Он отпрянул от клинка на метр, потом еще немного... Это не страшно, здесь можно управиться... Либо отвлечь и отнять, либо бросить в голову, чем потяжелее...

- Погоди, дед, ты мне эту штуку предлагаешь?

- Кх-х... нет... - Старик неуклюже повел мечом поверх стола и старинный бронзовый канделябр лишился, подобно сраженному Змею Горынычу, всех трех "голов" с незажженными свечами.

Гобой не был трусом, но осторожностью не пренебрегал никогда. С таким мечом шутить нельзя, но и... Надо что-то делать, а главное отвлечь, заговорить зубы...

- Ты что творишь, дед? Канделябр - из царского дворца, знаешь, сколько он...

- Убью. - объявил старик. - Только дернись. Он хватил клинком по столешнице красного дерева и здоровенный треугольник, едва не в ладонь толщиной, с глухим стуком упал на паркет.

- Деньги. - Старик задыхался и видимо поэтому старался говорить экономно. - Десять тысяч. Живо.

Гобой-Новый был тертый мужик и повидал всякое, но чтобы трухлявый пень, да под заклинанием, у него дома разбойничал... Однако факта скепсисом не перешибешь: он к стене прижат, а чертова саблюка у горла дрожит.

- Ладно... дед, осторожнее... нет у меня таких... дам!!! Сейчас дам все деньги...

- Сам... возьму... Иди... в ва-нну... Быстро...

Делать нечего, мужик попятился и на время оказался в безопасности от меча. Сейчас бы... Но как? - на окнах решетки, входная дверь у деда за спиной... Он задницей вперед ввалился в ванную комнату и хотел, было запереться изнутри, но спохватился, вспомнив свойства стариковского меча. Подковылял и старик.

- В ванну лезь.

- Зачем? - Гобой занес, было ногу, но замер: чутье и опыт уверенно подсказывали страшное. - Зачем еще в ванну?

- Пока я... запру... воду наберешь, помоешься, - и чтобы ни всплеска... К-х-хаа...

Нет, врал старик, врал. Он врет!

- Дед, не надо... Ты - убить собрался. Дед, я прошу... Давай спокойно по...

- Лезь.

- Нет. Лучше здесь кончай, хоть напачкаю... Дед, тебе ведь не деньги нужны. Я отдам деньги, отдам. Что еще хочешь, я помогу? Я живой тебе больше пригожусь. Дед, не надо, я ведь не заложу, у меня ведь статья подкирдычная... Чем тебе помочь, я мамой клянусь... Ну, подумай, в натуре, раскинь мозгами?.. Живой я полезнее. А мертвый я – улика.

Старик замер, мысли ворочались медленно, в глазах плавали черные круги. Прощелыга его расколол, что делать?

- Жилье... нужно. Чтоб никто...

- У меня живи. Жене скажу - дед из Вятки приехал... Сколько хочешь живи, ухаживать будем.

(Рано или поздно, заснет ведь, старая гнида... И тогда - никакой меч тебе...)

- Нет. - Старик, похоже, на что-то решился...

- Есть! Есть квартирка, прямо надо мной. С телевизором, с душем. Это моя, я ее для баб снимаю, от Ленки... Дед, там жить будешь, сколько хочешь, как сыр в масле. Никаких забот знать не будешь...

- Стой ровно. Ладно. Пятнадцать, живо. Верну... как чары снимешь...

- Но...

- Убью.

... Через два часа взаимной пытки недоверием, дед обрел себе жилище, как и обещал Гобой-Новый, этажом выше, в однокомнатной квартирке, с унитазом, душем, телевизором, холодильником и галереей порнографических плакатов на всех стенах всех помещений, от кладовки до туалета. Десять тысяч из пятнадцати он вернул Гобою, а пять оставил себе в качестве трофея. Заставил Гобоя снять заклятье. Гобой рискнул спросить старика, как тому удалось нейтрализовать магию, и старик ответил вроде того, что он старый, ко всему притерпелся и поэтому оно хуже действует, но все равно - голова болит и сердце, и что долго терпеть - мучительно крайне, потому и пять тысяч взял, на лечение... Потом старик пообещал оставить ему деньги, меч и барахло, если

Саша (олленьий хрен тебе - Саша, старый ты сидор) похоронит его по-человечески, когда смертный час придет. Чтобы в землю, а не в огонь, в приличной домовине. Гобой, естественно, поклялся, со всей доступной ему искренностью, все исполнить по высшему разряду и, если понадобится, если стариковских не хватит, своих денег не пожалеть. Для такого-то матерого человечищи!..

Оставалось ждать, пока эта облезлая крыса откинет хвост или примерит

паралич, либо инсульт.

Дни шли за днями. Старик не выходил на улицу, продукты, (обязательно и каждый день чеснок) и бытовую дребедень носил ему Гобой, причем старик даже платил ему за это из денег, у Гобоя же и отнятых. Он не смотрел телевизор, не читал газет, а только ел, спал, ходил по комнате, неукоснительно натаптывая положенное им для себя количество шагов, а остальное время сидел у окна и глазел на улицу. Что он там высматривал - неизвестно, но старик все смотрел и смотрел, сколько позволяли глаза, тут же в кресле и задремывал. Конечно, это был слабый дозор, а все лучше, чем никакой.

Восемь месяцев прошло, а проклятый дед, оккупировавший такой удобный «потаскушник», все не умирал... Гобой уже подумывал пристрелить его как-нибудь в удобный вечер, когда тот откроет дверь, да откладывал, надеясь на естественный исход событий... Но однажды его прихватили.

Старик не зря высиживал у окна: ему повезло, и он видел, как подъехал фургончик, с надписью "Булочки от Ежова", как невзрачные мужики в темных плащах и полумасках зашли, а потом вышли, под руки и за волосы волоча обмякшего от ужаса Гобоя, как два олла из дознавателей жезлами сканировали окрестности. Но старик даже в туалете старался не выпускать из рук открытый меч и тот надежно экранировал ауру старика, собственную магическую сущность, остатки заклятий, если вдруг Гобой не вычистил квартиру как следует, и вообще все связанное с колдовством и маной - в радиусе трех метров. Первый меч, оставленный сатанисту Ассаселу, был гораздо мощнее, экранировал на полной зарядке до восьми метров и мог подпитываться маной даже от мертвых тел. Этот, созданный Громом второпях и кустарно, был чуть послабже и запитывался только от живых теплокровных организмов. Но зато старику в свое время удалось сделать гениальное усовершенствование: из убитых им оллов меч высасывал не только их собственную энергию, но и подчистую втягивал и перерабатывал запас так называемой наложенной маны, которой наделялись оллы для выполнения положенных им обязанностей - из магов, воинов, жрецов, метеорологов – меч все жрал, все легко усваивал и был необычайно экономичным. Пролежал в тайнике семь десятков лет без подпитки, он еще оставался заряженным более, чем на половину. И вновь подкатила опасность: Сашку допросят с пристрастием, а значит - надо бежать с насиженного места. Стемнело и ждать больше нельзя.

Старик открыл картонную коробку, доверху наполненную истолченным в сухую

пыль чесноком, и принялся ходить по квартире, густо посыпая все пахучей субстанцией: ни один сканер не сумеет воссоздать хоть сколько-нибудь четкий фантом владельца и структуру его личной ауры. После этого он закупорил пробкой слив в ванной, отвинтил на полную мощность воду, сорвал со стены и поджег несколько плакатов, смятых в единый неплотный ком, подхватил на плечо котомку с уложенными вещами и поковылял к двери. Пока еще Гобой расколется, а пожарные к тому времени затопчут, зальют и загадят все, что возможно...

- ...Что? Еще один меч? Взяли этого старика? А меч? Почему? Лара, ракетой туда, языком вылизывай, но дай мне результат, кожу сдеру! Так, да, у вас говорится?

- "Шкуру спущу", что примерно одно и то же, мой генерал. Ну, так я поехала, да? - Лара давно уже привыкла к пустым угрозам. Пустым, потому что она сама и все вокруг, вплоть до Императора, знали: Лара люта на работу, делает ее лучше всех, в погонялках не нуждается и по-прежнему единственная и незаменимая фаворитка Его Превосходительства.

- Связников понадежнее возьми, чтобы я был постоянно в курсе... Стой, мою связь возьми, твои телепаты дерьмовые. При этих словах один из оллов, личный связной генерала, выбежал из кабинета, организовывать специальный экранированный электромобил, его альтер-его, перципиент, остался в кабинете, готовиться к приемке сообщений.

Лара превзошла саму себя: весь чеснок был выбран до последней крошки, вся гарь была по миллиметру вычищена, опрошены жители всех близлежащих улиц... Старик с мечом как в воду канул. В квартиру закачали столько маны, что ее хватило бы на большую дворцовую литургию, у реавизоров-оллов шла кровь носом и ушами, результат - неясная тень, ни лица, ни характерных особенностей тела. Оставалось полагаться на показания тех, кто видел старика.

Кроме Гобоя - несколько человек издалека и мельком. Не было сомнений, что это тот самый, с улицы Королевы. Следовало истратить все запасы министерства, города и государственного резерва, залезть в НЗ Его Святейшества, но немедленно накрыть специальным "комендантским" колпаком весь город, до тех пор, пока все до единого жители - младенцы, калеки, старики, полицейские, беременные женщины и имбицилы - все до единого, включая оллов, будут индивидуально досмотрены и просканированы на предмет идентификации, локализации и поимки фигуранта №0(как его по наитию назвала в свое время Лара). Да, следовало бы именно так и сделать, это Лара очень хорошо поняла через годы, задним умом; а сейчас были просто предприняты экстраординарные меры городского масштаба: начисто перекрыты границы района, три сплошных облавы с интервалом в шесть часов в том же районе, усиление в пределах города, патрули по границам городской черты. Множество побочных результатов в укор местной полиции – и никаких следов загадочного старика. Ну, как загадочного... Кое-что Лара откопала в древних архивах, но до конкретного и осязаемого знания было очень еще далеко, а генерал не любит пустых предположений. Работа должна быть... хорошо сделана, фундаментально.

Весна, вслед за остальными временами года, как обычно, вносила свой вклад: ветрами, слякотью, грязью и переменными заморозками продолжала перемалывать город, когда-то гордившийся своей опрятностью и холодной красотой. Центральные улицы и проспекты хранили все признаки цивилизованного, но чуть подальше - за Обводным, за островами, на Голодае, на Гражданке - мрак, нищета, закон зверя, бесконтрольность, подтверждающие олловский тезис об изначальной неполноценности человека, как субъекта цивилизации.

И снова старик просил милостыню, взирая на прохожих накладными бельмами из под очков. Ночевал он в руинах Петропавловки, в притонах, где можно было обогреться, обсохнуть и поспать в тепле, либо в тоннелях Горьковской подземки, но там условия похуже; а побирался здесь же , на Петроградской стороне, в районе улицы Широкой. Разные бывали заработки: случались абсолютно пустые дни, бывало и по десять рублей перепадало, половину из них старик отдавал "за защиту" нищему-рулящему. Сам он предполагал пересидеть, с месяцок, облавы и обыски, осмотреться, да и двигать от греха подале, в провинцию, но ноги все еще плохо носили его, а люди рассказывали об олловских патрулях, которые совсем озверели в последнее время и "бошки секут" еще до начала допросов. Так день за днем, месяц за месяцем, а два года - с плеч долой. Итого четыре с лишком, умножить на акселерацию - лет десять-одиннадцать получалось. Руки все еще тряслись, но пальцы сгибались и разгибались - не в пример прежнему, старик и слышать стал получше, и дыхания ему хватало, чтобы вполне бодро доковылять от "крытых кибальчичей" до Сытного, а вечером обратно. Окрестные маргиналы любили деда за незлобивый нрав, за то, что он орудует "с применением технических средств", хотя на такую старость ему и без "бельмов" жертвовать не перестали бы, за терпение и интерес к чужим "исповедям", за безобидность, в конце-концов - сейчас любой любому исподтишка нагадит, ограбит и заложит напоследок, а дед - нет, он еще по старым понятиям живал, да и зубов уже нет у него – кусать кого-либо...

Весть прикатилась издалека, из Купчино: оллы вяжут всех слепых и под

них закошенных.

Видимо, у дознатчиков кончились версии и они пошли по второму кругу (два года назад тоже была поголовная чистка по Питеру, но старик тихо вернулся на свою прежнюю местность, что на Королевской улице, и нагло прожил там три месяца, снимая угол у новой хозяйки-дворничихи. Там его никто не искал, и, может быть, следовало рискнуть и... Но дерзость должна быть умеренной... А кроме того, дворничиха могла пригодиться...).

В тот же вечер старик опять вернулся на Королевскую. Еще через два дня похоронный микроавтобус был остановлен для досмотра на заставе в Автово.

Простоволосая и дряхлая, как сама смерть, старуха-мать тихо каркала над пожилой покойницей-дворничихой - любимой доченькой. Ауросканер показывал не совсем норму: бабка то ли обкурилась, то ли под ворожбой, и ее полагалось задержать и просканировать "в полный профиль". Как и всюду на заставах, старшим был олл, но он появлялся только под вечер. Прапор, долгим усердием "выслуживший двоечку", был опытен и знал, что при полном профиле накроется его обед и послеобеденные картишки. Ладно, пусть едет в свой крематорий, а на обратном пути они ее тряхнут как положено. Старуха обратно не вернулась. Водитель "похоронки" сказал, что оставил ее там, на месте. Следовало доложить по команде и писать подробный рапорт... но... Свидетель, видевший показания сканера, только один, он сам. Если оллы допросят впрямую - конец, казнят и не дослушают оправданий. Не допросят - все замажется, подумаешь, может она

и сама умерла в том же крематории... Надо молчать: рисковать не привыкать, риск дело благородное (Откуда ему было знать, что настоящий риск был бы, затей он задержание старухи).

А земная Империя оллов продолжала жить, работала государственная машина, собирались налоги, рождались дети - и у землян, и у оллов, все было как всегда в последние столетия.

Жизнь Императора не то чтобы не омрачалась заботами, но они не выходили за рамки обычных государственных и семейных проблем, именно для этого и работал государственный механизм: не должно быть потрясений и катастроф, все остальное - в руках Императора и судьбы. Со Стефании Лары никто не снимал ее долгов по текущим оперативным делам, но дело "Гром", в выжимках, всегда лежало у нее на столе, а полностью – уже занимало целый шкаф и распухало с каждым месяцем, с каждым годом. Да, интересное дело, ничего уж такого особенно угрожающего, а все же червячок тревоги живет в ее душе...

До брянских лесов старик добрался поздней осенью, когда пожухлые листья, сбитые холодными дождями на землю, уже почернели и успели окаменеть под заморозками, но все еще томились скукой в ожидании первого снега, который, наконец, избавит их от созерцания пустых деревьев и унылого неба. Там, в лесах, ему посчастливилось разыскать скит кришнаитов, несгибаемых сектантов, сохранивших свои заблуждения в первозданной чистоте. Было их немного - два десятка пожилых людей, преимущественно женщин, две молодых девахи, один мужчина лет тридцати, четверо детей, от восьми до пятнадцати лет. Из животных - стадо коз, которых есть было нельзя, а доить можно. Почему так - старик решительно не мог понять, хотя ему и объясняли. Здесь было безопасно: кришнаиты ни разу не сделали попытки убить его, или хотя бы ограбить и он прожил с ними до весны. Он подозревал, что они предпочли бы

умереть от недоедания в эту лютую зиму, но ни словом, ни жестом не намекнули бы о том, что он для них - лишний рот. Однако у старика было достаточно денег, чтобы с лихвой покрыть их издержки, и он не скупился. Кришнаиты знали толк в покупках, и одна из монашек, помоложе, переодевалась в мирское и раз в неделю ходила до самого Брянска за продуктами и лекарствами. Старик понимал жизнь и приличия, без колебаний тряс мошной, и зиму прожили сносно. А в мае, когда зелень раньше обычного заполнила собою простреливаемое и просматриваемое пространство, старик ушел от них, не прощаясь и не сожалея, - да и о нем никто не сожалел.

Душен был июль и дождлив. Сердце щемило у старика - постоянно, разве что вечером поменьше, а утром и ночью - побольше, легкие горели липким кашлем; только и хорошего, что кости не зябли. Ноги в суставах скрипели, как несмазанные, а все же позволяли ему проходить каждый день по пятнадцать километров.

Шел он без карты, по приметам, которые помнил еще с позапрошлого века, по инструкциям, полученным когда-то от сатанистов, по собственному чутью, все

подсказывало ему - правильно идет.

Точного "адреса" конечно же, не было, но старик решил обойти все перспективные места, стараясь держаться опушек и больших полян. Так и получилось: поздним вечером, когда уже и дышится чуть легче, когда комары и мошка не вошли еще в полный вкус, а глаза нежити в чащобе уже утрачивают робость и наливаются голодом, старик вышел на поляну.

- Кого там Сатана принес?

- Божьего странника...

Посреди поляны стояла здоровенная квадратная изба, со стенами из ошкуренных бревен такой толщины, что они казались бутафорскими, словно накачанные резиновые баллоны, но старик помнил, что это было натуральное дерево, мореный дуб. Фундамента под бревнами не было никакого, а почему так - старик тоже знал. Он вновь поднял клюку и ткнул ее в ставень.

- Открывай.

Открылась дверь, из нее выпала, словно рулон развернулся, лестница с широкими деревянными ступеньками и перилами на правой стороне. Старик, кряхтя, стал взбираться по ней, задрав безволосый подбородок в сторону двери, но оттуда никто не вышел.

- Ну, здорово, хозяюшка. Темно-то как, хоть бы лампу поярче засветила.

- Осина заостренная - тебе хозяюшка, - опять откликнулся высокий,

чистый, без малого - девический голос. - Человечьим духом па... а-ах! Кто к

нам пожа-аловал, Гром Громыхайлович в собственные руки. Зинка, засвети! -

Вспыхнула еще одна керосиновая лампа, подбавила свету вторая, в горнице

вдруг стало светло, словно от гирлянды электрических лампочек, но никак не

от двух фитильков, пропитанных низкосортным керосином. Из-за дубового стола

выскочила маленькая старушенция в девичьем сарафане, которые все еще можно

увидеть на древних лубках и псевдонародных гуляниях.

Была она простоволоса, седые волосы собраны в жиденькую, но очень длинную, почти до подколенок, косу, морщинистое круглое лицо светилось улыбкой, маленький курносый носик между румяными щечками, придавал улыбке одновременно добродушие и озорство, ярко-синие глаза были молоды и чисты. Общее впечатление портили длинные, с прочернью желтые зубы, которые старику всегда хотелось называть клыками.

- Здорово, клыкастая! - поторопился отозваться старик и беззубым ртом изобразил ответную улыбку.

- Хватит, наздоровался уже, - старуха вдруг построжала и взгляд ее подернулся чернотой, стал тяжел и тускл. - С чем пожаловал?

- Как это в песне поется: "напои, накорми, спать уложи, а потом и спрашивай..."

- Я ваших олловских песен не пою, да и не слушаю. Ох, и старый ты стал, прямо пень трухлявый. Сколько мы не виделись - полвека почитай?

- Да, полвека, да еще полвека, да еще чуток... Пожрать-попить приготовь, притомился я.

- ... Только что наглость и осталась. Силушка-то кончилась, стать в дугу, зубы на лугу, конец в крючок, а сам - сморчок!... - старуха заливисто, колокольчиком засмеялась и стала шевелить пальцами обеих рук, губами творя неслышные слова.

- Заткнись, карга, я - Слово знаю. - Старик отступил к глухой стенке

и оттуда стрелял выцветшими глазками то на старуху, то на здоровенную черную

кошку, разлегшуюся поперек выхода.

- Кажи, скажи, покажи Слово, пенек опеночный, да не перепутай, не прошепеля-явь! - Куда девалась веселость у старухи, только вот смеялась - а теперь похожа на мертвеца, нет, скорее на саму смерть в васильковом саване в кровавенький цветочек.

- ДОСТУП! - каркнул старик.

- Угадал. - Из старухи словно выпустили энергию. И так маленькая, она съежилась, сунула руки в рукава, вернулась к столу и замолкла. На старика она уже и не смотрела. - Подойди к печке, стукни в заслонку.

- Не лови, Яга безбатьковна, не надо. Стук - твой должен быть по утвержденным правилам. Вперед, кляча.

Баба Яга без звука встала, неслышными шажками подбежала к печи и стукнула три раза. Печь скрипнула по-каменному, распахнулась прямоугольным зевом. Старик засеменил к проему и, как мог широко, сделал шаг... Бездонная пустота ударила в сердце, старик ойкнул было - но вслух не получилось...

- Кто ты, раб? Как звать-величать?

- Громом кличут.

- Это псевдоним. Как твое настоящее имя? Отвечай, раб!

- Псевдоним. Вот им и пользуйся. А до моего настоящего имени тебе и дела не должно быть. - Старик вдруг обратил внимание, что голос его стал свеж и громок, без хрипоты и одышки. Перестали болеть ноги, спина, вся требуха. Не кружилась больше голова, глаза... О, проклятье, кругом темнота, ничего не видать...

- И не увидишь. Обходись так, тебе достаточно будет. Зачем пришел, раб?

- А зрение мне не можешь приделать? Осязание, обоняние?...

- Могу, но не буду. Энергия восполняется очень медленно, солнечные

батареи - не электростанция, как ты догадываешься. Спрашивай, раб.

- Мне не нравится твое обращение "раб". Подбери другое.

- Да мне все равно. Как тебя называть? Товарищ? Мухтар?...

- Зови меня "господин". Ты готов отвечать?

- Да, господин. Это все, что ты хотел... господин?

- Нет. Экономь энергию на шутках, железо ты ржавое, на лампах настоенное.

- Я не на лампах. И, строго говоря, не железо. Железом меня, и моих предшественников, звали много столетий назад, когда оперативная память и сетевые технологии...

- Хватит истории. Что ты знаешь?

- Вопрос не конкретен. Многое знаю.

- Об оллах?