Дедушка русской авиации Волчек Григорий

Боевое крещение

— Рота, стройся на ужин! — раздался крик дневального (час назад его на тумбочке не было — в учебке за такое сразу бы отправили на губу).

— Гоша вышел из Ленинской комнаты. Несмотря на громкий призыв, солдаты не спешили строиться (в учебке строились мгновенно). Игорь встал посреди коридора один. Из каптерки высунулся старшина, и ТЭЧ неторопливо построилась. Кроме Гоши, все были без шинелей.

— Иди сними шинель, — дернул Полторацкого за рукав белобрысый солдатик.

— Холодно без шинели.

— Иди сними, кому говорю!

— Отвали.

Поужинали (во время еды Гоше навалили кружочков десять масла — дембеля его не ели), вернулись в казарму, включили телевизор. Полторацкий телик смотреть не стал — пошел опять читать газеты.

Долго читать ему не пришлось. В Ленкомнату зашел крепыш, вырвал у Гоши подшивку и сбросил ее на пол.

— Слушай ты, борзота! Я у себя борзых не потерплю! Быстро в кубрик порядок наводить!

— Я уже ходил в кубрик, а туда не пускают, говорят, что в сапогах нельзя. И действительно, все ходят в тапочках. А у меня тапочек пока нет, не выдали.

— Босиком походишь!

— Босиком холодно, можно простудиться.

— Все, хватит порожняки гонять! Быстро в кубрик!

— Да иди ты нах… со своим кубриком!

Саня размахнулся и ударил. Попал в воздух. Он, видимо, считал себя непобедимым и потому в драке допускал грубые ошибки. Гоша увернулся и врезал Сане в солнечное сплетение. Саня задохнулся и посерел от боли. Следующий удар заставил его согнуться пополам. Еще одна плюха, и Саня мешком рухнул на пол, прямо на подшивку. Полторацкий аккуратно высвободил газеты из-под обмякшего тела и продолжил чтение.

Саня, кряхтя, медленно поднялся, и, шатаясь и протирая глаза, покинул Ленкомнату, а через пару минут вернулся сюда с группой товарищей. Верховодил в ней не Саня, а еще более здоровый мужик. Товарищи расселись на столах по разным углам комнаты. Здоровяк подошел к Полторацкому.

— Земляк, ты, я вижу, читать любишь.

— Есть такой грех.

— Есть и другие грехи.

— Например?

— Не работаешь, грубишь старшим, нарушаешь форму одежды. Крючок застегни, ремень подтяни, чтобы все было по уставу. Подтяни ремень, сука!

Переход на оскорбления был ожидаем. Игорь резко поднялся, боднул головой, и окровавленный верзила отшатнулся назад. Не дав сопернику опомниться, Полторацкий пнул его в полноватый живот. ЗДОРОВЯК отключился, а на Гошу с трех сторон налетела кодла. Игорю пришлось попыхтеть, но вскоре все нападавшие были нейтрализованы. Сане хватило одного удара в челюсть, некий костлявый субъект налетел лбом на кулак, и, видимо, потерял сознание, а третий молодец, более верткий, чем остальные, после небольшой возни лег, пропустив боковой удар в ухо.

Остался еще один участник агрессивного квинтета, который все это время спокойно сидел на столе и разглядывал стенды, повествующие о жизни и деятельности В. И. Ленина. Казалось, что избиение товарищей его абсолютно не касается.

— А ты чего сидишь, ублюдок? — крикнул Гоша, разгоряченный схваткой.

— За ублюдка ответишь, — сказал флегматик, встал и неожиданно прыгнул на Гошу. Отшатнувшийся назад Полторацкий получил ощутимый удар сапогом в грудь. Нападавший попытался продолжить успешную атаку, но Полторацкий, решив для верности использовать подручные средства, загасил прыгуна подвернувшимся под руку стулом. Пока каратист приходил в себя от мебельного сюрприза, Гоша от всего сердца закатил контрагенту между глаз. Несмотря на стенобитный удар, противник устоял, но после повторного удара заметно обмяк и повалился на ближайший стол. Потушив свет, Полторацкий вышел из Ленкомнаты.

Гоша и Володя

По телику шел какой-то фильм, солдаты зачарованно пялились в ящик. Один солдат телевизор не смотрел, а, заложив руки за спину, неторопливо вышагивал вдоль коридора. Гоша приблизился:

— Ты какого призыва?

— Твоего.

— О, товарищ по несчастью! Гоша Полторацкий.

— Володя Гиддигов.

— Кавказ?

— Так точно. Северная Осетия.

— Когда приехал сюда?

— Четыре дня назад.

— Освоился уже?

— Да как тебе сказать? В общем, понял здешнюю службу. В ТЭЧ сейчас человек восемьдесят. Дембелей, дедушек, черпаков и карасей примерно поровну — по двадцать человек. Дембеля не в счет — в течение двух-трех недель они уедут, а вот с черпаками и дедушками нам жить. Черпаки злые как черти — их долбили полгода, они еле нас дождались. Деды тоже не подарок. Короче, в ТЭЧ дедовщина, причем мрачная. Караси здесь почти не спят — по ночам построения, «разводы на работу» — сначала пи…ят, потом дают разные задания. Короче — караси пашут, черпаки их гоняют, а деды тащатся.

— А ты?

— А я борзый карась. Мне сказали: кто-нибудь пальцем тронет — будет иметь дело с Кавказом. Здесь кавказское землячество шишку держит. Кавказцы живут по своим законам, их эта иерархия «карась — черпак — дед» не касается.

— Меня она тоже не касается, и терпеть рисовки этого говна я не намерен. Но при этом мне нужна помощь. Пятерых я пока угондошил, но с тридцатью-сорока балбесами не справлюсь. Надо бы нам объединить усилия. Не возражаешь?

— Не возражаю.

— Ночью подъем будет?

— Нет, первую ночь здесь разрешают спать спокойно, а вот во вторую точно поднимут.

— Не дрейфь, Володя! Мы их законопатим!

Ночью Полторацкого, как и предполагалось, никто не тронул. «Правило первой ночи» соблюдалось в ТЭЧ так же неукоснительно, как и в старофранцузских герцогствах.

Самая лучшая техничка

— ТЭЧ, подъем! — омерзительно завопил дневальный.

Гоша вскочил, как ошпаренный (ШМАСовская привычка). Добрая половина обитателей нижних коек даже не шевельнулось.

— Покуда старшина не пришел, будут дрыхнуть, — шепнул Гоше Володя.

Соседом Полторацкого снизу был тот самый белобрысый паренек, который накануне настойчиво рекомендовал Игорю снять шинель. Фамилия его была Голдобин. Гоша внимательно слушал вечернюю поверку и постарался запоминать выкрикиваемые Курбатовым фамилии. Особо Гоша отметил такой факт: в ТЭЧ всего один кавказец (Володя), один узбек, а остальные — русские, татары и башкиры с небольшой примесью украинцев. Видимо, основной контингент призван сюда с Волги, где располагался Игорин ШМАС. Полторацкий ткнул в плечо соседа:

— Эй, Голдобин, давай меняться местами! Ты — наверх, я — вниз!

— Ох…л, карасюга? — Голдобин беззлобно зевнул и продолжил сон-тренаж.

Кругом кипела работа. Караси заправляли и отбивали свои койки и койки черпаков, мели и мыли пол в кубрике, подшивали к кителям свежие подворотнички (свои — в последнюю очередь). То тут, то там звенели пощечины, глухо бумкали удары, хлопали пинки — это черпаки подбадривали работяг. По первой блямбе уже получили Бегичев и Мубаракшин. Белолицый узбек Юлдашев (тоже из Игориной команды) работал как заведенный, поэтому пока рукоприкладства избежал.

Полторацкий умылся, побрился, обработал свою койку и сел подшивать воротник. Его мирное занятие попытался прервать Федя-каратист (вся рожа — большой синяк; интересно, что он втравил старшине о причине травмы?).

— А ну, иди пахать!

— Федя, пошел нах…, или я тебе еще раз оптику поправлю.

Федя ретировался. Остальные наказанные вчера граждане хранили полное молчание и олимпийское спокойствие, не обращая на Игоря никакого внимания.

После завтрака бойцы стали переодеваться на работу. Каптер выдал Гоше новый технический комбинезон и старую замасленную меховую куртку.

— Курбатов, замени мне куртку, я это барахло носить не намерен! — обиделся Гоша.

— Бери, что дают, других все равно нет.

Полторацкий пошел к старшине и потребовал новую техничку.

— Настырный ты хлопец, Повторацкый, — проворчал Охримчук, но техничку выдал — офицерскую с капюшоном. Так Полторацкий стал обладателем самой лучшей в ТЭЧ технички.

Путь до ангара ТЭЧ был значительно дольше, чем до столовой, и пролегал по рулежной дорожке аэродрома. Шли строем под командой Курбатова. Как ни странно, порядок строя в анархичной ТЭЧ соблюдался — все, даже деды, застегивали крючки, затягивали ремни и шли в ногу.

Группы по интересам

Здание ТЭЧ производило впечатление. Такого размаха учебка не знала. Гладкий пол красноватого цемента, огромное гулкое пространство ангара, светящееся окно диспетчерской под потолком, громкая связь — все, как в цехе большого завода. К ангару был пристроено длинное двухэтажное здание — там помещались группы регламентных работ, классы, лаборатории, мастерские и склады. В ангар на регламенты были закатаны три МиГ-23 (закатывание всегда производилось вручную — раздвигали огромную штору, расталкивали в стороны гигантские створки-кассеты и вталкивали самолеты). Все МиГи были полуразобраны, кругом стояли выкрашенные в оранжевый цвет тележки, стремянки, лестницы, стойки, гидроподъемники, лежали водила, тормозные колодки, заглушки и тому подобные железяки.

Поясним, зачем нужно все это громоздкое хозяйство. Предназначение ТЭЧ — проведение регламентных работ на самолетах. Даже если все системы самолета работают в штатном режиме, без отказов, сбоев и прочих авиационных неурядиц, после ста часов налета истребитель направляется на регламенты в ТЭЧ. Таково незыблемое правило советской военной авиации, выстраданное горьким опытом аварий и катастроф, написанное кровью и проиллюстрированное грудами искореженного дюралюминия.

В ангаре самолет разбирают чуть ли не до последней гайки, проверяют, испытывают и вновь собирают. Каждая группа ответственна за свой участок работы. Группа СД (самолет и двигатель) обслуживает планер со всеми его внутренностями и наружностями (шасси, гидравлика, пневматика, механика, тяги, рули, плоскости элероны и т. п.), группа АО (авиационное оборудование) отвечает за генераторы, аккумуляторы и кислородные приборы, радисты (навигационное и радиосигнальное оборудование) ковыряются в электронных блоках, люди из АВ занимаются авиавооружением — пушками, снарядами и ракетами. В общем, все при деле.

В ангаре Гоша обнаружил, что ТЭЧ отнюдь не исчерпывается шестидесятью бойцами срочной службы. Оказалось, что в ТЭЧ офицеров и прапорщиков значительно больше, чем солдат (Игорь в ШМАСе привык к обратной пропорции). Работали на авиационной технике, в основном, прапорщики и офицеры, а солдаты занимались неквалифицированной физической работой — в первую очередь, уборкой помещений. Как говорится: «Зачем в армии женщины — там есть солдаты!».

Начальник ТЭЧ майор Рудык определил Полторацкого по его ШМАСовской специальности — в группу СД. Вместе с Игорем туда попали Мубаракшин и тихоня Воскобойников, приехавший в часть вместе с Полторацким. Гоша познакомился с личным составом группы. Начальник группы капитан Браташ был в отпуске, его временно замещал старший лейтенант Лекомцев. Далее следовали два лейтенанта, четыре прапорщика украинско-белорусского происхождения, старшина — сверхсрочник и пятеро гражданских служащих Советской армии. Из срочной службы в группу входили знакомые нам дедушка Курбатов (командир отделения, в просторечии — комод) и дедушка Голдобин, а также дедушка Тухватуллин, черпак Лада и вышеназванные караси плюс карась Жужгов, прибывший в команде вместе с Володей пять дней назад.

До обеда не особенно обремененный работой Полторацкий переговорил со всеми своими сослуживцами — карасями. Увы, примкнуть к борзой двойке «Полторацкий — Гиддигов» все они отказались. Мотивировка: «Полгода попашем, год будем отдыхать».

Первый рабочий день пролетел быстро и безмятежно. Даже самые задрипанные караси почувствовали себя в ангаре ТЭЧ гораздо увереннее и спокойнее — в многочисленных нычках и шхерах огромного здания можно немного отдохнуть от тяжкого бытия молодого солдата.

После ужина Гоша с Володей вальяжно читали газеты в Ленкомнате, потом травили друг другу анекдоты и от души хохотали. Но радоваться было рано: впереди — отбой.

Битва при синей лампочке

…Первые полчаса после отбоя проходят в казарме спокойно. Мягко горит ночник (лампочка, окрашенная синей краской), раздается легкое шушуканье. И вдруг…

— Караси, подъем!

Это кричит вышедший на середину кубрика огромный Кобыхнов (тот самый, крепко побитый Гошей в Ленкомнате). Как спелые яблоки с дерева, падают с верхнего яруса на пол караси. Легкими белыми тенями (нательное белье делает их похожими на привидения), босые, слетаются караси на середину и встают в строй.

— Шинкаренко — на секу к дневальному! Веденеев — за дверь!

Наблюдатели для надежности выставляются на двух точках — у дверей кубрика и у входа на этаж. Система срабатывает безукоризненно за исключением тех случаев, когда «секач» засыпает. Впрочем, в ТЭЧ на секу всегда ставятся самые ответственные караси.

Секачи занимают посты. Кобыхнов грозно рычит:

— Где карась Полторацкий?

— Полторацкий спит!

— В строй, сука!

Гоша спрыгнул с койки, подскочил к Кобыхнову и мощным ударом свалил его с ног.

— Караси, отбой! Черпаки, деды, подъем! Всем подъем! Деда ударили! Мочите гада! — истошно завопил Саня.

Против Гоши — более тридцати человек. Гоша отбежал в угол казармы. Толпа надвигалась медленно — Саня, за ним человек пять покрепче, за их спинами — остальная шушера. Проход узкий — это дает некоторое преимущество. Все, пора!

Гоша прыгнул вперед и пнул Саню в промежность. Саня скрючился. Противники, наступавшие вторым эшелоном, вскинули кулаки. Сейчас все решает быстрота. Гоша замахал руками как отбойным молотком. Несколько человек получили болезненные увечья и упали на пол, образовав своеобразную баррикаду. Гоша немного отступил, и каждого, пересекавшего «барьер», встречал рукой или ногой.

— Заходи сбоку! — раздался клич, и толпа, рассыпавшись, стала охватывать Гошу со всех сторон. Нападающие полезли через койки, стали бросаться на Игоря справа и слева. Полторацкий прижался спиной к стене, но это лишило его маневра. Он бился как гладиатор, но ежесекундно терял силы. Все, больше невмоготу, надо уходить. Через верхний ярус коек, прыжками по животам и спинам лежащих карасей, Гоша выскочил из кубрика.

Погони не было, но и сил практически не осталось. Болело исколоченное тело, саднило в горле, распух рот. Гоша, кряхтя, влез в сапоги, взял у дневального шинель и вышел из казармы. На улице было очень холодно и ясно. Горели звезды. Светил месяц. Мороз немного взбодрил измотанного воина. Он обтер колючим жестким снегом лицо, помахал ноющими руками — стало получше. Но вот вопрос — куда идти? Где провести ночь? В Ленкомнате, в бытовке, в подвале? Все равно найдут. Кроме того, скрываться, ночевать в укромном месте, а не на своей законной койке — участь чухана. Будь что будет, а в кубрик подниматься надо.

По дороге Гоша зашел в туалет, умылся, прополоскал рот, смыл кровь с костяшек пальцев. У дверей кубрика Гошу ждал Володя.

— А, наконец-то проснулся, осетин! Жаль, проспал самое интересное. Впрочем, шоу продолжается — сейчас, видимо, будет вторая серия. Ты со мной?

— Да, с тобой, но сегодня второй серии точно не будет. Так что можешь спокойно ложиться спать.

— Как спать? А эти козлы?

— Затихарились, мирно лежат в своих койках и вставать не собираются. Приходил дежурный офицер — видимо, шум услышал.

— Так почему же ты за меня не вписался?

— Хотел тебя в деле посмотреть.

— Вот скотина! А если бы они меня угондошили?

— Я бы не дал. В конце концов, позвал бы кавказцев.

Граница на замке

Утром Гоша проснулся с большим трудом. Одновременно с криком «ТЭЧ, подъем!» в кубрик вошел старшина, поэтому встали все.

— На зарядку, хлопцы! Ну улице тепло, тымпатура меньше двадцати градусов, можно бежать помаленько!

ТЭЧ выбежала на улицу. Дембеля и деды сразу же растворились в пространстве, как сахарный песок в стакане кипятка, а черпаки погнали стайку карасей по обочине обледенелой дороги в сопки. Тишь, безмолвие. Темно-фиолетовое небо с ярчайшими звездами, прозрачно-холодный воздух, редкие огоньки казарм. Стоит повернуться спиной к гарнизону, как взгляду открывается сплошная снежная пустыня и белые силуэты сопок. Гоше вспомнились рассказы Джека Лондона про золотоискателей Клондайка. Да, наверно, природа здесь почти такая как на Аляске, только вот золота нет. Одно дерьмо.

Пора сказать несколько слов об окружающем Гошу антураже — сиречь, поселке Кирк-Ярве. Поселок разделен на три части. Первая — аэродром (плюс ангары, стоянки, заправки, пункт управления и помещение дежурной смены). Вторая — гарнизон, где находятся солдатский клуб, штабы, санчасть, пекарня, столовая, кочегарки, автопарки, гауптвахта, казармы срочной службы полка, отдельного батальона авиационно-технического обеспечения, второй по значимости части в гарнизоне (ОБАТО), отдельного батальона связи и радиотехнического обеспечения (ОБС и РТО), передвижных авиаремонтных мастерских (ПАРМ), центра боевого управления (ЦБУ) и транспортного отряда (подразделения, обслуживающего транспортные самолеты и вертолеты), а также казармы прикомандированных частей. Наконец, собственно поселок с офицерской столовой, почтой, Домом офицеров, магазинами, школой, детсадом, больницей, аптекой и жилыми домами. Рядом с поселком проходит железная дорога. За дорогой склады и подсобное хозяйство — теплица, коровник, свинарник. За подсобкой — сопки.

Живет в поселке две тысячи человек, включая солдат срочной службы, смысл существования которых — обеспечение боеготовности авиационно-истребительного полка № 419 войск ПВО страны, прикрывающего с воздуха Северный флот и участок северо-западной границы СССР. Государственная граница здесь совсем недалеко, причем, граница между противостоящими военными блоками — Организацией Варшавского договора и НАТО. Говорят, с запасного аэродрома в Быковке в сильный бинокль видна Норвегия, а на ее территории — американская военно-воздушная база со звездно-полосатым флагом и надписью US Air Force. Каждый день (и не по одному разу) летают вдоль границы над нейтральными водами юркие F-15, элегантные «Дракены» с треугольными крыльями и громоздкие «Орионы», переделанные из гражданских «Локхидов». Каждый день звучит пронзительная сирена, и истребитель дежурной смены взлетает на сопровождение самолета «вероятного противника».

Вот зачем существует Кирк-Ярве. Он защищает нашу границу, наше небо, наш флот, нас с вами от тех, кто вообще-то и не собирается на нас нападать.

Кто в доме хозяин

Перед отбоем Гоша сказал Голдобину:

— Долго я терпел тебя, дурака, и хватит! Убирайся нахрен, на второй ярус!

— Чтобы я спал на втором ярусе, а какой-то чмошный карась внизу? Да ты умом е. лся!

Гоша молча сбросил на пол голдобинскую постель, а на ее место положил свою.

— Ты чего это делаешь, карась поганый?

Звонкий удар в ухо заставил Голдобина замолчать. Гоша громко сказал на весь кубрик:

— Не дай бог еще какая-нибудь б… назовет меня «карасем»!

Действительно, Полторацкого трудно было назвать «карасем» — после подъема он не вставал, ходил по кубрику в сапогах, расстегивался до пупа. А еще он назначил расторопного карася Жужгова своим личным ординарцем:

— Отныне пашешь только на меня! Усек? Увижу нарушение — получишь звездюлей и ты, и тот, кто тебя припахивает!

Наведя шухер в ТЭЧ, Полторацкий обратил свои ясные очи на другие подразделения. Ему хотелось лидерства, он тяготел к большой гарнизонной политике. С первой эскадрильей больших проблем не возникло. Добрая половина этого подразделения состояла из узбеков. Вычислив «отца узбеков» — сержанта Базарбоева, Полторацкий провел с ним разъяснительную беседу на тему «кто в доме хозяин». Базарбоев оказался парнем смышленым и «просек поляну» почти сразу — всего лишь после второго удара. Со второй и третьей эскадрильей дело было сложнее — там задавала тон сильная кавказская фракция. К этим ребятам «подъехать на кривой козе» было невозможно, поэтому Полторацкий при посредничестве Гиддигова вступил в переговоры с лидером кавказской «диаспоры» Гией Мгеладзе. Гия как истинный сын Востока, от принятия окончательного решения уклонился, но, уезжая на дембель, подарил Полторацкому свой охотничий кнопочный нож, то есть, практически передал скипетр. Так начался переход кавказской фракции под Гошин протекторат.

Красный день календаря

К 7 ноября в полку остался лишь один дембель — ярый залетчик Ширяев, который целыми днями или пьянствовал, или слонялся по казарме в кителе со споротыми погонами.

В отличие от Ширяева, Игорь чувствовал себя неважно — простудился. Все вновь прибывавшие в Кирк-Ярве солдаты рано или поздно простужались и заболевали. Климат тут гиблый. Постоянная почти стопроцентная влажность, сильнейшие ветры, периодические заряды метелей, сильный холод (поселок находился в котловине), сменяемый неожиданной оттепелью (сказывалось дыхание близкого моря), резкие скачки давления. Кроме того, опустившаяся полярная ночь — она здесь продолжалась с ноября до января — нагнетала апатию, душевный дискомфорт и депрессию. Добавим к этому радиоактивный фон — в нескольких километрах от гарнизона находилось кладбище радиоактивных отходов.

В канун «красного дня календаря», 7 ноября, Полторацкий почувствовал себя особенно хреново. Игорь не пошел на вечернюю поверку, сразу после ужина плюхнулся в койку и забылся тяжелым, нездоровым сном. Постоянный комок в горле и сопли, забившие нос, мешали дышать. Вдруг поступление воздуха в легкие Полторацкого прекратилось вообще. Голову Игоря накрыла плотная ткань, чьи-то руки крепко схватили за горло, тяжелый груз навалился на ноги, безжалостный кулак ударил в пах.

Боль прошила Гошу насквозь, на время лишила сил. Но это было ничто по сравнению с муками удушья. Ворсистая ткань забила рот и нос, железные пальцы сдавили горло и полностью перекрыли кислород. Игорь начал умирать. Когда удушье стало совсем нестерпимым, мозг Полторацкого прошила ослепительно-белая молния, пробудившая скрытые силы и давшая последний шанс. Повинуясь неведомому ранее инстинкту (разум бездействовал), руки Игоря, по чьему-то недосмотру оставшиеся свободными, схватили ненавистную ткань и с оглушительной треском ее располовинили. Вырвавшись наружу, руки, напрягшись, оторвали вражеские клешни от измученного горла. Глоток воздуха вернул полутруп к жизни.

Гоша издал горловой клик. Ноги стряхнули тяжесть, тело распрямилось. Перед глазами плыли круги, голова была чугунно-тяжелой, но руки и ноги действовали исправно, как бы сами по себе.

Враги были повержены и обращены в бегство. Гоша, тяжело дыша, пошел по проходу. На койке Черемисова не было одеяла, и сам Черемисов тоже отсутствовал. Гоша откашлялся и проскрежетал:

— Внимание, ТЭЧ! Все участники этого паскудства будут выявлены и наказаны — им предстоит смыть содеянное кровью, потом и слезами! Черемисов разжалован в караси, с остальными разберусь позже. Ночью возле моей кровати устанавливается мертвая зона. Любого приблизившегося немедленно и без предупреждения замочу. А теперь — отбой!

Сорок градусов

Утром Полторацкий (поздравим его с 68-летием Великого Октября) настолько расклеился, что ему не хватило сил подняться с койки. Подошедший Охримчук сочувственно покачал головой:

— Захворал ты, хлопчик. После завтрака пойдешь в санчасть, а пока полежи, порцаечку тебе принесут.

Надо пояснить, что такое «порцайка». Этим страшноватым словом в Кирк-Ярве обозначалась солдатская порция пищи. Скажем, завтрак — три куска белого хлеба, четыре куска сахара-рафинада, кружочек масла и фляжка кофе. Ужин — то же самое, но вместо кофе — чай. С обеда порцайки почему то не носились.

Сквозь дрему Гоша слышал, как Охримчук разносил Черемисова за порванное одеяло. Черемисов убедительно отмазывался (на сей счет у него имелся богатый опыт бывшего карася). В итоге Охримчук приказал черпаку сегодня же заштопать огромную прореху, и на этом инцидент был исчерпан.

ТЭЧ пришла с завтрака, Жужгов принес порцайку и помог Гоше встать и одеться. Борясь с тошнотой, Полторацкий съел хлеб с маслом и потащился в санчасть. В приемном покое врачиха бегло осмотрела больного и измерила температуру. Термометр показал сорок градусов.

— Ты где раньше был? Осложнение хочешь заработать?

Гоша, покрытый испариной от слабости, одышливо не очень внятно пробормотал в том духе, что осложнения не хочет, и надеется, что такая очаровательная женщина его, безусловно, вылечит.

— Комплименты потом, больной! Вот, примите таблетки. Белье чистое? Немедленно в постель!

Гоша прошел в раздевалку, сдал форму, облачился в больничную пижаму, и, едва добравшись до палаты, рухнул койку и сразу же заснул.

Грустный солдат

Проснулся Гоша только после ужина. Перед ним на табуретке стоял поднос с едой и пластмассовой стаканчик с таблетками. Полторацкий принял таблетки и запил их чаем. Есть не хотелось. Гоша чувствовал себя лучше, чем утром, но температура не спала. Гудела голова, пламенели щеки, болело горло.

В палате было тепло (в таком тепле Гоша давно уже не спал). Стены оклеены обоями, пол застлан линолеумом. Все, как у людей.

Рядом с Гошей на соседней койке сидел парень в больничном халате.

— Ты кто?

— Олиференко. Алексей, — грустно откликнулся Алексей Олиференко.

— Когда призвался?

— Двадцать девятого октября.

— Прошлого года?

— Этого.

Парень и десяти дней еще не служит, а уже в санчасти. Вот жизнь!

— Так значит, ты дух? А почему грустный? Дух должен быть веселым — что ему еще остается делать? Чем страдаешь?

— Почки у меня больные — пиелонефрит. Как сюда приехал — сразу отказали. Сейчас вот откачали, и вызывают на комиссию.

— А потом, получается, домой? Так радоваться же надо, а не грустить!

— А вдруг снова прихватит? У меня здесь был такой приступ, что я чуть не умер. Больше не хочется.

(Самое время сделать небольшое пояснение. В то пост-застойное, пост-андроповское время, когда о перестройке еще только начали говорить, когда за каждым бугром нам мерещился злой, коварный, агрессивный и недремлющий враг, в армию загребали граждан призывного возраста практически без разбора, гуртом — студентов, диссидентов, отсидентов, уркаганов, адвентистов, евангелистов, нацистов, пацифистов, лиц без гражданства, бомжей, бичей, язвенников, почечников, эпилептиков, энуретиков, очкариков с коррекцией зрения до восьми диоптрий, венерических больных — в общем, всех, кто попадался под горячую руку районного военкомата или военно-учетного стола. Тогда же были введены так называемые «диетические столы» для солдат, страдающих хроническими заболеваниями желудочно-кишечного тракта. Следующим шагом должно было быть, по-видимому, введение строевых костылей для тех, кто не может передвигаться на своих двоих. Это все к тому, чтобы объяснить, почему гражданин Олиференко, больной хроническим пиелонефритом, попал в Советскую армию).

Женщина — это не мужчина

Ночью наступил кризис. Постель Полторацкого промокла от пота. Спал он беспокойно, дергал ногами, стонал, ворочался, но под утро крепко заснул. Пробудился Гоша только после завтрака — мокрый, взъерошенный, бледный, как-то сразу похудевший, но почти здоровый!

На табуретке опять, как и вчера, стоял поднос с завтраком и таблетками. На этот раз Гоша съел и выпил все. Добросовестно проглотив таблетки, Гоша решил подняться. Тело заметно ослабело, ноги гудели. Сунув ноги в тапочки, Гоша направился на обход санчасти.

Из солдат знакомых никого не было. Двое ребят мыли коридор. Оказалось — черпаки. В лазарете иерархия призывов соблюдалась нестрого — народ здесь больной, обстановка расслабленная, поэтому черпаки и даже деды не считали западло вымыть пол, посуду, убрать со столов. Хотя, безусловно, как и везде, основная работа ложилась на карасей и духов.

Дежурила на приеме та же врач, что и вчера.

— Ты чего встал? Иди ложись немедленно!

— Я уже здоров.

— Как это здоров? Температуру мерял?

— Нет еще.

Врач дала Игорю градусник. Ртутный столбик показал 36,2.

— Все равно ложись — сейчас придет муж, будет обходить больных.

— А кто ваш муж?

— Майор Немировский, начальник медицинской службы полка.

— Я просто-таки завидую майору Немировскому — у него прекрасная супруга! Однажды старик Бодлер, великий французский поэт Шарль Бодлер сказал: «Женщина — это…».

— …Женщина — это не мужчина. Иди в кровать, Бодлер!

— Слушаюсь и повинуюсь.

А что, врачиха и вправду что надо — молодая (не старше тридцати) брюнетка, незлая, неглупая, и, кроме того, очень симпатичная. В связи с этим Гоша твердо решил подъехать к ней при первой же возможности. Конечно, ему сейчас далеко до Дон Жуана и Джакомо Казановы — бледная физиономия, круги под глазами, подгибающиеся от слабости ноги, да еще эта дурацкая пижама и дурацкие больничные тапки! И, тем не менее, попробовать все же стоит.

Пришел майор Немировский — высокий худощавый блондин. Он осмотрел Гошу, послушал грудную клетку, потрогал лоб.

— Будем считать, боец, что ты почти выздоровел. Теперь даю три дня на укрепление сил, и можно выписываться.

Значит еще три дня можно тащиться. Отлично!

«Белый аист»

Полторацкому в санчасти определенно нравилось — здесь было чтиво (почтальон каждый день приносил свежую прессу, а если не хватает газет — пожалуйста, через дорогу солдатская библиотека) и приличная кормежка (еда доставлялась сюда из летной столовой). Повезло Гоше и с соседом — фельдшером срочной службы Мусиным, постоянно жившим в больничной палате. Мусин, маленький, черноглазый татарин был самым взрослым солдатом гарнизона — ему недавно исполнилось 28 лет. Взяли бедного Мусина в армию с последнего курса медицинского института. Как ему удалось так неаккуратно залететь, Мусин из скромности не рассказывал.

К своим обязанностям Мусин относился безответственно — исключая периоды больших авралов (эпидемий гриппа, гепатита, дизентерии или, например, ремонта санчасти), фельдшер на своем рабочем месте отсутствовал. Вот и сегодня сразу же после ужина Мусин ушел. Вернулся он только к полуночи и растолкал спящего Гошу:

— Просыпайся, лечиться будем!

Гоша продрал глаза. Мусин таинственно подмигнул и вынул из кармана галифе бутылку коньяка «Белый аист». И это притом, что в гарнизоне сухой закон и спиртного в магазине не бывает.

— Здорово! Где взял, Риф?

— Где взял, там уже нет! Водилы из Мурманска привезли.