Дедушка русской авиации Волчек Григорий

Святое время

Жизнь потекла по-новому. Если раньше Гоша игнорировал большинство формальных мероприятий — построения, зарядку, вечернюю прогулку и т. д., то сейчас он сам их организовывал. Естественно, большого удовольствия от этого Игорь не получал. Особенно не нравилось Полторацкому бегать на утреннюю физзарядку, в связи с чем он реанимировал должность физорга, назначил на нее Саню Расторгуева, и бедный дед отныне каждое утро мерзнул и мучился на проклятой зарядке.

ТЭЧ стала жить почти по уставу. В шесть часов утра все вставали по подъему и выметались из кубрика на пятьдесят минут — кто на зарядку, кто куда. В это время уборщики приводили казарму в порядок. Затем все готовились к утреннему осмотру. В 7.20. начинался осмотр, после чего в кубрике наводили окончательный марафет, а без десяти восемь Гоша строил ТЭЧ на завтрак и докладывал старшине. Истосковавшееся по настоящему воинскому порядку сердце Охримчука ликовало. Он не мог нарадоваться на своего протеже, и в казарму теперь приходил редко и ненадолго — был уверен, что там и так все в ажуре.

Через неделю сержантства Гоша уже сам уже составлял наряды, назначал уборщиков, отправлял людей на работы (а работ этих всегда было предостаточно, особенно, после ужина — рытье или засыпка канав, чистка снега и льда, завозка угля, и т. д.). Делал кое-что Полторацкий и для благоустройства казармы. Он организовал бригаду, которая выпустила воздух из радиаторов отопления, заклеила рамы и застеклила окна во всей казарме. Сразу стало значительно теплее. Немного погодя Гоша взял у старшины краску, и казарма обогатилась новым колером — коридор был окрашен в приятный бежевый цвет. Далее была организована расчистка и уборка огромного подвала казармы, в котором разместились склад, небольшой спортзал с двумя теннисными столами и каптерка для избранных.

Перемены в руководстве ТЭЧ восприняла по-разному. Караси были довольны — жизнь стала более упорядоченной, спокойной и предсказуемой. Не стало ночных гонок, и у молодых солдат появилась реальная возможность выспаться и отдохнуть от трудов праведных. Черпаки и деды негодовали и жаловались на беспредел: Игорь лишил их законных привилегий, включая сон после подъема. Напряженность усугублялась тем, что, кроме уставных нововведений, Полторацкий практиковал и неуставные — например, построения черпаков, в ходе которых черпаки получали не только ценные указания, но и болезненные плюхи (за порядок Полторацкий спрашивал не с карасей, а с черпаков).

При всем при этом Полторацкий ТЭЧ в обиду не давал. Как-то раз дежурный по полку капитан Еремеев из гадства решил устроить ТЭЧ тренировку «подъем-отбой». Но поданная Еремеевым команда «Подьем!» была дезавуирована Игориной репликой «ТЭЧ, отставить!». Еремеев кошачьей походкой приблизился к Гоше, лежавшему на койке.

— Как фамилия?

— Полторацкий.

— Встать!

— И не подумаю!

— Встать, я говорю!

— Товарищ капитан, вы это можете говорить своему члену.

— Что-о? Молчать! Арестую! Встать!

Взбесившийся майор стал срывать с Полторацкого одеяло. Гоша брезгливо отпихнул Еремеева.

— Ты, сука, на офицера руку поднял? Да я тебя посажу! Да я тебя…

Гоша спрыгнул с койки и бесцеремонно вывел дежурного в коридор.

— Что за бардак, товарищ капитан? Вы дежурный по полку, должны следить за неукоснительным соблюдением порядка, а сами его нарушаете, причем грубейшим образом! Что, хочется власть показать? Не имеете права! Отбой, время отдыха солдата с 22 до 6 часов — это святое время! Даже министр обороны не может будить солдата без надобности! Так что, возвращайтесь в свою дежурку и почитайте Устав внутренней службы Вооруженных Сил СССР. Настоятельно вам рекомендую!

Самая гнилая категория граждан

Время шло. Полторацкий ужесточал «ШМАСовские» порядки. Однажды он взял черпака Ладу за пуговицу и отвел в подвальную каптерку.

— Наслышан я, что ты вовсю барабанишь в вышестоящие инстанции.

Вообще-то мне похрену, стучи, если у тебя такая физиологическая функция, но хочу особо подчеркнуть — я в твоих доносах фигурировать не должен. Усек, Павлик Морозов? Я, как жена Юлия Цезаря, должен быть вне всяких гнусных подозрений!

Лада молча кивнул головой.

— О-кей, идем дальше. Ты меня, сука, душил? Не отмазывайся, душил, я знаю. Ты жаждешь прощения? Жаждешь. Что ж, ты его получишь, но только с одним условием. Я должен знать все обо всех! Кто что думает, кто что говорит, и даже кто как пукает! Чем лучше и полнее будет информация, тем быстрее наступит отпущение грехов со всеми вытекающими последствиями. Завтра жду первых сведений. А теперь — мелкий грим для конспирации. Скажешь своим корешам, что попал под воспитательный процесс.

Гоша несильно тюкнул Ладу по носу. Из разбитого носа обильно потекла кровь.

— Вот с такой блямбой можешь смело показываться почтенной публике! Иди.

С тех пор Лада держал Полторацкого в курсе всех внутренних дел ТЭЧ. Канал информации работал постоянно и безостановочно. Что касается Черемисова, то его ждала печальная участь. Полторацкий прилюдно произвел Федю обратно из черпаков в караси, то бишь застегнул ему крючок, затянул ремень, расшил шапку, расправил смятые голенища сапог, распорол ушитую форму, разогнул кокарду и запретил подшиваться «с жилкой». С этого момента Федя де-факто пополнил ряды карасей, вечных пахарей. Более того, Полторацкий следил, чтобы Черемисову доставалась самая грязная и неблагодарная работа вроде мытья туалетов.

Вскоре, войдя во вкус Гоша ввел новые ограничения, запретив покидать казарму без уведомления, есть и курить в кубрике, отбирать у карасей получку. Отныне практически все привилегии в казарме принадлежали только Полторацкому и Гиддигову, а у ТЭЧевских дедов остались лишь чисто символические преимущества. О черпаках и говорить не приходится — для «самой гнилой категории граждан» (определение Полторацкого) начались поистине черные дни.

Охрана и оборона переднего края

Между тем, в полку ждали новую технику — с авиазавода в Комсомольске-на-Амуре должны были поступить десять новых самолетов, полная эскадрилья. О самолетах знали пока только их кодовое наименование — «изделие Т-1 °C».

20 декабря личный состав гарнизона был выстроен на аэродроме. Ради особо торжественного случая из штаба полка вынесли боевое знамя. Больше полутысячи человек, стоя на трескучем морозе и сильнейшем ветру, ждали прилета диковинных аэропланов. Самолеты запаздывали. Люди начали коченеть. Полторацкий почувствовал, что у него отмораживаются уши.

— ТЭЧ, опустить клапана шапок!

Солдаты с готовностью выполнили долгожданную команду. Глядя на ТЭЧ, то же самое проделали бойцы всего гарнизона, а за ними — все прапорщики и офицеры, включая командира полка подполковника Варфоломеева.

С дальнего конца взлетно-посадочной полосы раздался легкий шелест. Участники построения дружно повернули головы на звук и в тусклом мареве (стоял пик полярной ночи, светало только на час после полудня) появился нежно-голубой, причудливой формы самолет. С легким свистом аппарат опустился на шасси, прокатился метров триста по полосе, повернул и замер на стоянке. Самолет был странно изогнут. Вислый нос склонялся чуть не к самой бетонке, а горб, увенчанный кабиной, возвышался метров на пять над землей. Огромные треугольные крылья, емкие прямоугольные воздухозаборники, два длинных движка, два высоких киля, острый колпак тормозного парашюта, вся сложная конфигурация новой машины была совершенно непохожа на убористые формы МиГ-23. Новый самолет напоминал огромного хищно распластавшегося в полете орла-стервятника.

С полуминутным интервалом приземлились остальные девять самолетов. Затем выступил комполка:

— Товарищи, мы сегодня получили новую, могучую и совершенную технику! В этом ярко выражается неустанная забота нашей партии и Советского государства об обороноспособности страны, о защите рубежей нашей великой Родины!

Мы должны помнить — дело охраны и обороны переднего края Северо-Западного театра военных действий — это наш первейший долг перед Отчизной, главная задача и почетная обязанность! Мы, как и весь советский народ, строя социализм, не забываем о нашем враждебном окружении, о наших вероятных противниках. До них здесь близко, пять минут лету, то есть, мы находимся на самом передовом рубеже! Наш полк территориально максимально приближен к противостоящему блоку НАТО, и ближе нас никого нет! Именно поэтому мы первыми в войсках ПВО страны получили новую технику — самолеты T-1 °C, другими словами, Су-27, созданные в конструкторском бюро Павла Осиповича Сухого и оснащенные мощными двигателями конструкции Архипа Михайловича Люльки. Наш воинский долг — оправдать доверие партии и правительства, доказать на деле нашу преданность идеалам социализма, воинскую выучку и мастерство!

Вместе с нами обслуживать технику будут доработчики с завода-изготовителя и других предприятий Министерства авиационной промышленности СССР. Поэтому наша задача — создать им все условия для работы, для организации доделок, восстановления и замены узлов и деталей. До нас самолет прошел предварительную обкатку в морской палубной авиации. Правда, он был опробован в укороченном варианте — с обрезанными соплами и без тормозного парашюта.

Опыт эксплуатации показал, что боевой потенциал этой машины очень высок. С подвесными топливными баками, на максимальном потолке и с максимальной скоростью 2М самолет может летать до восьми часов. Он делает полный разворот в круге диаметром четыреста метров и идет под углом атаки более ста градусов. Поэтому теперь мы можем надежно сопровождать не только истребители и «Орионы», но и «Блэкберды», и любую другую машину вероятного противника! Сегодня наша главная задача — в сжатые сроки провести боевые стрельбы по макетам крылатых ракет над морем с использованием тепловых и радийных ракет, провести стрельбы из пушек и поставить самолеты на боевое дежурство ко дню открытия двадцать седьмого съезда КПСС! За работу, товарищи военнослужащие! Ура!!

Табуреткой по голове

В ТЭЧ образовались новые группы регламентных работ (теперь их стало уже одиннадцать). Группа СД разделилась на самолетчиков (С) и двигателистов (Д). Полторацкий, Жужгов и капитан Браташ остались в группе С. В ТЭЧ из других подразделений перевели более десятка офицеров и прапорщиков, добавили духов, недавно вышедших из карантина. Служба усложнилась — самолеты часто ломались: клинило створки тормозного парашюта, отказывали радиоантенны, проливалась гидравлическая жидкость, подтекало топливо, стопорило фонарь кабины, и т. д., и т. п. Винты на планере новые, неразработанные, залитые краской. Чтобы открутить один маленький лючок, приходилось зачастую возиться по часу и более. Однажды Полторацкому довелось открывать боковую решетку воздухозаборника. Отвернув штук двести винтов, Игорь почувствовал, что у него отваливаются руки. Тремор держался до самого отбоя.

Командование торопило — до съезда оставались считанные недели. Стали приходить самолеты со стрельб. От пусков ракет у планеров были опалены и оплавлены плоскости — конструктивная недоработка. Пришлось дорабатывать на ходу. А тут еще пошла скакать погода — потепление чередовалось с морозом, повалил снег. Взлетная полоса время от времени схватывалась ледком, который не брали даже тепловые машины. Полк будили в пять часов утра, везли на полосу и приказывали долбить ее ломами — делать на гладком льду зазубрины, чтобы за них цеплялась тепловая струя и сдирала ледовую корку.

ТЭЧ забыла о телевизоре, кино, выходных, книгах, газетах и прочих радостях жизни. Только работа, работа и работа.

Под самый новый год ударил сорокаградусный мороз. Как назло, после ужина ТЭЧ неожиданно послали на разгрузку вагона угля. Вкалывали всю ночь, приползли в казарму около семи часов утра. Едва помывшись, повалились спать. Полторацкий отправил нескольких карасей в столовую за порцайками. Гонцы притащили три чайника кофе, десяток разрезанных буханок белого хлеба, сахар и масло, но есть почти никто не стал — все мертвецки хотели спать. В одиннадцать часов явился майор Рудык, поднял ТЭЧ и приказал идти на работу. В ангаре солдаты ползали сонными мухами. После обеда Охримчук увел в санчасть семерых простуженных (включая Гиддигова и Жужгова). Спать ТЭЧ легла сразу после ужина.

В полночь Полторацкий проснулся и пошел в туалет по малой нужде. В сортире было грязно, причем, уборка явно не проводилась в течение всего дня. Такого безобразия при Гоше еще не было. С отвращением помочившись в загаженное очко, Полторацкий вернулся в кубрик.

— Наряд по роте! Курбатов, Черемисов, Юлдашев! Подъем!

С койки сонно отозвался Курбатов:

— Ну, в чем дело?

— Весь сортир в дерьме!

— И хрен бы с ним. Ночь на дворе.

— А вот ты сейчас сам пойдешь говно языком слизывать! Наряд — подъем!

— Оставь их, Полторацкий! Ребята спать хотят, я им разрешил. Завтра утром до прихода старшины все вымоют.

— Значит, старшину ты боишься, а меня — нет? Зажирел в каптерке, службу понял?

Полторацкий стащил Курбатова с койки, дневальные встали сами. Гоша решил не ограничиваться наказанием нерадивого наряда, а провести широкую разъяснительную работу.

— ТЭЧ, подъем!

Полторацкий стал трясти койки, стаскивать наземь сонных бойцов. Через минуту ТЭЧ стояла в строю.

— Товарищи бойцы! Есть несколько проблем. Первая. Наряд положил на службу. Вторая. Наряд положил на меня. Третья. Некто Курбатов заявил, что старшину боится, а на меня чихать хотел. Четвертое — налицо ослабление дисциплины в последние дни, и эта тенденция мне очень не нравится. Итак, все вышеперечисленное означает, что сейчас виновные будут строго наказаны. Курбатов, Черемисов, Юлдашев, выйти из строя!

Юлдашев быстро сделал шаг вперед, Курбатов продолжал стоять, потупив голову, а Черемисов вдруг с воплем бросился в конец кубрика, схватил подвернувшуюся под руку табуретку и истошно завопил:

— Не подходи, гад! Убью!

Полторацкий, кривя лицо в ухмылке, приблизился. Черемисов с силой метнул в Гошу табуретку. Гоша небрежно отмахнулся, табуретка улетела в сторону. Федя, истерично рыдая, схватил поясной ремень с увесистой бляхой и начал его вращать перед собой. Полторацкий подходил все ближе. Федя продолжал орать:

— Мужики, не стойте! Бейте его, суку! Навались! Давай!

ТЭЧ не двигалась с места. Черемисов усилил обороты до максимума. Федю трясло мелкой дрожью. Полторацкий выкинул вперед руку, на которую тотчас же намотался ремень. Не мешкая, Гоша зарядил Черемисову головой. Потом добавил еще. Федя рухнул на пол.

И тут случилось неожиданное: кто-то накрыл Гошу табуреткой. В глазах у Гоши звездное небо — из мрака высыпались искры и пустились в хоровод. Полторацкий упал на пол. Нижнюю челюсть пронзила острая боль — кто-то пнул сапогом. Посыпались новые удары и пинки. Ничего, не смертельно. А вот лежать и корчиться на полу некрасиво, надо бы встать. Гоша подобрал по себя ноги, попытался сгруппироваться. Еще удар — снова сапогом, снова в челюсть. Электрический разряд, искры, голубое пламя. Очень больно, но сознание еще есть, и оно велит встать, оно говорит, что если не встать сейчас, то можно уже не встать никогда.

Гоша перевалился на живот и уперся руками и коленями в пол. Оторвал от пола живот, и сразу же получил пинок в пах. Свет померк, сознание притупилось, но совсем не ушло. Гоша кое-как сел на корточки. Теперь главное — распрямиться, сделать вдох и выдох, открыть глаза и рот. Закричать, взять на испуг. А вот еще один удар — уже даже не поймешь, чем и куда. Снова очень больно. Но ничего, распрямляемся. Еще удар. Огненный ком охватывает голову, потом разгорается добела, потом медленно гаснет. С огнем уходит сознание. Пока не ушло совсем — распрямляемся. И еще один удар. Пустота, темень, гулкая тишина. Вот это уже все.

Квазимодо отдыхает

Гоша проснулся на своей койке, открыл заплывшие глаза. Перед ним стоял Бегичев. Гоша с трудом просипел:

— Что случилось, Бегичев?

— А ты что, ничего не помнишь?

— Помню. Сначала табуретка, я лег, навалились кучей, я встал, потом снова табуретка. А что потом?

— Потом тебя долго месили. Потом Курбатов крикнул, что ты умираешь, и тебя стали откачивать. Когда ты задышал, положили на койку. Мне приказали следить за тобой, если вдруг кровью харкать начнешь, или корчиться, или что-нибудь в этом духе. Но ты спал крепко.

— А кто меня бил? Ты бил?

— Нет, Гоша, честное слово, не бил! Еще Кобыхнов и Лада не били — типа брезговали, не хотели пачкаться. А остальные все били.

— И караси?

— И караси тоже.

— Вот сволочи! Помоги встать.

— Может, не надо?

— Надо.

Движения причиняли острую боль, но Полторацкий все-таки спустил ноги на пол.

— Видишь, полдела сделано. Теперь тащи меня.

Бегичев рванул Полторацкого вверх. Тот заорал от боли, но сел.

— Смотри, вся постель в кровищи. Надо поменять. Сбегай к Курбатову за бельем.

Пока Бегичев ходил, Гоша с трудом разделся и осмотрел тело. Один сплошной кровоподтек. Особо удручающе выглядел пах. Мошонка и член были синими, отечными. Да, после такой обработки у отца полка может не быть детей. Придется усыновить кого-нибудь, например, Саню Расторгуева. Кстати, не он ли махал табуреткой?

Пришел Бегичев, помог встать. Вернуть Гоше статус homo erectus (человек прямоходящий) удалось только с четвертой попытки. Полторацкий переоделся, Бегичев поменял постельное белье. Гоша посмотрел в зеркало.

— Квазимодо конкретно отдыхает. Что деется, а? Из нормального человеческого лица сделали практически квази-морду! Как считаешь, Бегичев, возьмут меня теперь в дикторы Центрального телевидения? Смотри, одна только щека чего стоит.

Оделся Полторацкий самостоятельно. Казарма была пуста — народ после завтрака убыл в ТЭЧ нести предсъездовскую вахту. Видимо, Гошу отмазали как простудившегося, а Охримчук на подъем не пришел — ждал роту в столовой. Гоша сходил в туалет, умылся. Освеженная холодной водой голова вновь стала мыслить стратегически. Так, сначала надо идти в баню отмывать кровь (по дороге закутаться, чтобы никто не увидел жуткую рожу). Потом надо ложиться в лазарет, дабы укрепить пошатнувшееся здоровье и восстановить репродуктивную функцию — с этим шутить нельзя.

Упал с лестницы

В бане мылся командированный стройбат — разноцветный Гоша ему был пофигу. Не пофигу Гоша был Наталье Вениаминовне Немировской.

— Игорь, боже мой, что это!

— Не пугайтесь, Наталья Вениаминовна, это, как выражается старшина Охримчук, всего-навсего «маленька гулька»! Банальная история — ночью пошел на второй этаж в эскадрилью за сигаретами, поскользнулся на лестнице. Выжил практически чудом.

— Тебя побили?

— Сама посуди — ну кто меня, богатыря, может побить? Официальная версия — упал с лестницы.

— Ну, мне-то ты можешь сказать правду!

— Тебе могу, но более никому! Если проболтаешься — я тебя больше не знаю. Я серьезно.

— Ну, говори же!

— Толпа распнула Иисуса Христа, сожгла Яна Гуса и отметелила Гошу Полторацкого.

— Но кто это сделал, кто?

— Говорю же тебе — толпа, широкие народные массы.

Внезапно Наталья поцеловала Гошу в изувеченную распухшую щеку.

— Ты знаешь, я все время вспоминала ту ночь! Я скучала по тебе. А ты с тех пор приходил всего пару раз. Да и как приходил — заскакивал на несколько минут! И вот теперь ты появился снова, но в каком виде! Что они с тобой сделали! Это же просто кошмар, это чудовищно!

— Наташа, прекрати! Давай без избыточных эмоций. Я обратился за медицинской помощью. Начинай меня лечить.

— Лечить тебя надо в госпитале, в Мурманске. У тебя наверняка все переломано. Челюсть-то уж точно. Сильно болит?

— Несильно.

Наташа вызвала санитарную машину. В ожидании спецтранспорта Гоша позавтракал, почти не чувствуя вкуса пищи. Рот открывался плохо, челюсть болела. Да, в общем, сейчас у него все болело.

Приехала санитарка. Гоша отказался ехать в кабине, забрался в теплую будку, где была откидная койка, и все четыре часа пути до Мурманска добросовестно проспал.

В госпитале дежурный врач осмотрел Гошу, записал в медкарте — «множественные гематомы челюсти» (удивительно, но перелома челюсти не было) и отправил Полторацкого в стоматологическое отделение. В отделении Гоша второй раз за день вымылся в душе, сдал вещи на хранение в раздевалку, получил белье и пижаму.

Отделение располагалось в старом госпитальном корпусе. Здесь были просторные палаты, располагавшиеся по обе стороны длинного и широкого коридора с высоким потолком и яркими люстрами.

— Палата 211, — сказала медсестра. — Иди, устраивайся.

Над столиком медсестры висел отрывной календарь. Полторацкий прочитал дату на листочке: «31 декабря 1985 года».

Земля обетованная

Больные в двести одиннадцатой были все как на подбор моряками разных призывов — от главного корабельного старшины атомного ракетного крейсера «Киров» до подметайлы из морской инженерной службы. Бегло познакомившись с моряками, Гоша упал в койку — крайнюю у окна, самую дальнюю от двери (как ни странно, эту лучшую в палате койку никто не занял). Общаться ни с кем не хотелось.

Госпиталь, куда Игорь попал на излечение, был райским местом для воинов. Большое пятиэтажное здание с высокими окнами, просторными холлами, теплыми палатами, благоустроенными туалетами и душами с горячей водой большинству попавших сюда солдат и офицеров (особенно, прибывших из глухих гарнизонов и дальних точек, которых в заполярном крае тьма-тьмущая) казалось землей обетованной. Режим здесь мягкий, больничный, нравы нестрогие, служебной иерархии нет (в том числе деления солдат на призывы), питание диетическое, сытное и обильное. Соответственно, люди здесь менялись на глазах — из костистых, злых, обветренных и издерганных превращались в румяных, пополневших, подобревших и почти домашних. Из госпиталя возвращались в лучшем виде, чем из отпуска. Правда, потом госпитальный душок благоденствия быстро и бесследно растворялся.

После обеда Игоря вызвал на осмотр начальник отделения подполковник Кислицын. Он усадил Полторацкого в зубоврачебное кресло, рванул челюсть (Гоша чуть не отключился от резкой боли) и стал твердыми сильными пальцами теребить и мять опухоль. Блямба заныла, засвербила.

— Что, больно?

— Да нет, товарищ подполко… Эй, вы чего?

— Молчи! Тебе же не больно — сам сказал!

Доктор-садист стал давить еще сильнее. У Гоши потекли слезы, боль стала нестерпимой.

— Можешь закрыть рот. Что с тобой приключилось?

Гоша принялся заученно рассказывать басню о падении с лестницы.

— Хватит валять дурака! Ты что, меня за идиота считаешь? Лестница! Расскажи это кому-нибудь другому! Открой рот!

Гоша с трудом открыл. Кислицын принялся энергично тыкать пальцем в Игорину блямбу.

— Раз гематома, два гематома, три гематома! Четыре, пять, шесть, семь, и далее в том же духе! Больше десятка гематом только на нижней челюсти плюс подвижка кости у шестого зуба! Ты что, специально челюстью ступеньки считал?

— Так, вроде…

— Меня не обманешь! Кто тебя бил?

— Вы все равно их не знаете, товарищ подполковник.

— А мне и не нужно знать! Мое дело — лечить, а не расследованиями заниматься! Пусть твое начальство разбирается! Сейчас же доложу твоему комполка! Кирк-Ярве — это что у нас, двенадцатый корпус? Какой у вас узел связи?

— Комполка точно на месте нет, он на полетах.

— Это мы выясним.

— Товарищ подполковник, можете не тратить ваше драгоценное время. Все равно я упал с лестницы, даже если вы документально это опровергнете.

— Вот из-за таких мерзавцев как ты, у нас в частях процветает дедовщина!

— Не согласен. В этом деле замазаны все.

— Будешь корчить из себя Муция Сцеволу — получишь срок за сокрытие преступления.

— Ну и получу — максимум год штрафбата. Там меня перевоспитают, и все будет чудно. Товарищ подполковник, оставим эту бесплодную дискуссию. У меня к вам личная просьба — посмотрите мою мочеполовую систему.

— Что у тебя там, трехголовый многочлен? Ну, обнажись. Ничего себе! И это тоже лестница-чудесница? Ну, класс! Поздравляю, молодой человек, вы будете полным импотентом! Это в лучшем случае. А что, правильно — нахрена плодиться таким дебилам? Я, конечно, не специалист по паховым травмам, но, думаю, коллега подтвердит мой диагноз.

Вызванный Кислицыным майор из соседнего отделения долго мял Игорины причиндалы, затем вынес вердикт:

— Ни в коем случае не простужать, не травмировать. Носить просторную одежду. Гематомы снимать наружными средствами — противоотечной мазью. Ежедневно с утра приходить ко мне на осмотр. При жалобах обращаться немедленно.

— Товарищ майор, а как насчет этого…? До свадьбы заживет?

— Заживет.

Кислицын поморщился:

— Саныч, может, ты его к себе возьмешь? У него, помимо яиц всмятку, две здоровенные гули на башке — не исключено микросотрясение мозга. Еще как минимум четыре ребра сломаны. Как катком по нему проехались. Короче, твой клиент.

— Ты ведь знаешь — у меня аншлаг. Пусть лежит у тебя. Сотрясения, похоже, нет, но для профилактики выпиши ноотропил. Если рентген покажет перелом ребер, сделаем тугую повязку и поколем противовоспалительное.

Майор ушел. Кислицын заполнил историю болезни.

— Значит так — по поводу челюсти лечение я тебе назначу простое — УВЧ, глюкоза, витамины общеукрепляющие. Конечно, надо бы тебе, стервецу, симметричную плюмбу поставить на левую щеку вместо лечения! Ничего — твои друганы еще поставят. Почаще массируй опухоль — вот так, пальцами, легонько. Старайся на этой щеке не спать. На улицу — ни под каким видом до полного исчезновения опухоли! Продует щеку, начнется воспаление, нагноение — все, конец! Сгноишь опухоль — отпилим пол-хари! Ну и, конечно — никаких драк и прочих боестолкновений! У тебя легкая подвижка, это значит микротрещина в челюсти. Если будет перелом — копец!

Как Витя уезжал домой

В ТЭЧ процветала двойная мораль. Карасю и духу стучать категорически запрещалось — это было самое страшное воинское преступление. Клеймо «заложника и стукача» делало незадачливого бойца последним человеком, отравляло его жизнь в гарнизоне до самого дембеля. О стукаче знали все и везде. Где бы он ни появился — в санчасти, в столовой, на губе — везде становился униженным и оскорбленным.

«Официальных» стукачей в ТЭЧ нынешнего состава не было. Последний из «заложников» уехал на дембель нынешней осенью. Звали бедолагу Витя Китаенко. Он застучал еще по карасевке, буквально в самые первые дни пребывания в гарнизоне, и до самого дембеля прослужил «вечным духом». У Вити была страшная армейская судьба, и только тугой ум и толстая кожа помогли ему выжить. Домой Китаенко уехал без шинели (это в заполярные октябрьские морозы!), в старой засаленной парадке, с жидким солдатским вещмешком.

С другой стороны, старшие призывы, черпаки и, особенно деды, могли себе позволить стукачество. В основном, они закладывали духов, карасей и оборзевших субъектов вроде Полторацкого.

Игорь не боялся общественного презрения, но отлично понимал, что стукач не может быть «отцом полка». Поэтому Гоша решил упираться до конца. Лучше губа, дисбат, чем репутация стукача.

Чайный новый год

На ужине сосед Гоши по палате, морской старшина Валюкевич, спросил Полторацкого:

— У тебя бабки есть?

— Есть, а что?

— Как что? До нового года пять часов осталось! Надо праздничный стол готовить!

— С алкоголем?

— Нет, не получится. Будем встречать безалкогольно, в духе последнего указа.

Гоша приуныл, но денег, тем не менее, дал больше остальных — четвертной.

Поясним, откуда у Полторацкого деньги. Четырнадцать пятьдесят — месячное денежное довольствие сержанта и командира отделения — это так, на сигареты. Основной доход — карасевская получка, которую Гоша полностью изымал. Старшина выдавал карасям на руки шесть рублей в месяц (рубль брал на хозяйственные расходы — ткань для подшивки воротничков, нитки, иголки, мыло, зубная паста, щетка, сапожный крем). Шесть умножаем на двадцать — сто двадцать рублей. Были у Полторацкого и «депозитные вклады». Некоторые караси, получив из дома переводы, вручали Гоше деньги на хранение. Переводы у карасей не отбирались, но черпаки и дедушки постоянно «брали в долг». Долги, за редчайшим исключением, они не отдавали, поэтому с некоторых пор караси стали вручать переводные деньги Гоше, а по мере надобности брали обратно.

Валюкевич со товарищи закупили в магазине, находившемся на территории госпиталя, кучу разнообразной провизии — в основном, сладости. У старшины был кипятильник и поэтому вся палата пила крепко заваренный чай и растворимый кофе. После полуночи Валюкевич вытащил из-под подушки свой кассетник Sharp, купленный в Норвегии во время загранпохода, и врубил гимн Советского Союза (на своем сторожевом корабле старшина отвечал, в частности, за радиорубку, и вся потребная для флотской службы фонотека была у него записана на магнитофонных кассетах).

Потом вся палата отправилась в холл — смотреть традиционный «Голубой огонек» (разрешили смотреть до двух часов, реально смотрели до шести). Под утро Гоша завалился спать.

Ниночка и ниточка

Дни шли один за другим — тихие, гладкие, благодатные. Гоша стремительно выздоравливал — опухоль проходила, шишки рассасывались, ребра срастались, мошонка вновь приобретала естественный телесный цвет. Полторацкий глотал книги из госпитальной библиотеки, читал свежую прессу, рассеянно слушал треп соседей-мореманов, иногда включаясь в беседу, почти ежедневно из незапертого кабинета Кислицына звонил Немировской по межгарнизонному коммутатору. Наташа волновалась, но Полторацкий ее успокаивал: «Вот увидишь, всего через пару недель приеду как огурчик».

Игорь и вправду заметно поправился, замордовел. Медсестры твердо решили, что Полторацкий — самый симпатичный мужчина в отделении.

Вряд ли стоит говорить, что с отделенческими женщинами Гоша вел себя очень галантно. Особого внимания он удостаивал двух медсестер и одну совсем молоденькую докторшу. Последнюю Гоша одаривал самыми помпезными комплиментами, общаясь с ней, церемонно кланялся, целовал ручку, припадал на колено и цитировал Блока, Есенина и Роберта Рождественского.

Конечно, с прикладной точки зрения Ниночка была бесперспективна — она совсем недавно вышла замуж за симпатичного лейтенанта медслужбы, мужа своего любила, и изменять ему не собиралась (по крайней мере, пока). Но Полторацкому нравилось, как Ниночка смеялась над его пижонским поведением, смущалась от поцелуев, краснела от двусмысленных анекдотов и полупрозрачных намеков, которые изредка подкидывал Гоша — так, на всякий случай. Максимальный физический контакт, который Игорь позволил себе с Ниночкой (помимо упомянутых уже поцелуев) произошел тогда, когда Полторацкий любезно помогал даме снять ее белый халатик. Под халатиком у Ниночки оказалась белая блузка и темно-синяя облегающая юбка «миди».

— Ой, Ниночка, у вас на юбке ниточка! Ой, получилась неожиданная рифмочка! Я уберу ниточку с вашего разрешения?

Полторацкий предельно аккуратно, двумя пальцами, снял ниточку, а потом не вытерпел и дважды стряхнул с выпуклой Ниночкиной попки несуществующую пыль, затем снял волосок с ее плеча и поправил локон.

— Вот так, чудненько! Ниночка, вы сегодня просто королева бала!

Ниночка стояла по стойке «смирно», не шевелясь, ожидая, что будет дальше. Полторацкий с трудом поборол сильнейшее желание сорвать с Ниночки ее темно-синюю юбку, крякнул с досады и тонким голоском пропищал:

— А Валюкевичу сегодня кокарбоксилазу дополнительно прописали! Ох, у него и попка болеть будет!

Ниночка облегченно рассмеялась, Полторацкий — вслед на ней. Возможно, Гоша ошибся в своих расчетах, и Ниночка была гораздо более податливой, нежели он предполагал, но Полторацкий предпочел отнестись к Ниночке «по-братски», чем даже немного гордился про себя.

Радиация и порнография

С дежурными медсестрами дело обстояло так. Одна из них — Люда — была небольшого росточка, коротко стриженая, миловидная женщина, веселая и заводная. Гоша знал точно, что для него Люда с готовностью раздвинет свои кривоватые ноги, но… Но Гоши был человеком принципиальным. Кроме почти библейских принципов (не стучать, не обманывать, не воровать, не бить заведомо слабейших, не поддаваться силе, не прощать оскорблений, и т. д.), был еще один: Гоша не спал с женщинами, не подходившими под его жесткие критерии отбора. Соответственно, у низкорослой и кривоногой Люды шансов заполучить Полторацкого не было. Гоша с удовольствием с ней болтал, хихикал и обменивался сомнительными анекдотами, но грани приятельских отношений не переступал. Как Люда ни старалась взбодрить Гошу амурными историями из жизни ее подруг и жалобами на вынужденное одиночество (Люда недавно прогнала из дома мужа-пьяницу), Игорь оставался ко всему этому глух.

В конце концов, Люда высказалась открытым текстом:

— Игорек, развлечься хочешь?

— В смысле?

— В смысле целоваться, обниматься, жучить, дрючить?

— А, ты про это… Ну, вообще-то, оно, конечно, можно…

— Тогда пошли.

— Куда?

— В ординаторскую!

— Люда, я тебе должен сказать одну вещь…

— Что такое?

— Видишь ли, Люда, там, где я служу, в Кирк-Ярве, там кругом сплошная радиация! И у меня, блин, такое дело…

— Хочешь сказать — не стоит?

— Да, именно — не стоит. Не стоит, и все! Хоть плачь! Потому что радиация.

— Не ври! Что я, Кирк-Ярве не знаю? Что, я людей оттуда не знаю? Нет там никакой радиации!

— Нет, есть! Там недавно радиоактивные отходы начали хоронить. Ну вот, выдал тебе военную тайну.

— При чем здесь отходы? В Кирк-Ярве нормальные мужики!

— А я ненормальный! На одного действует, а на другого — нет. Ты же медик, должна понимать. У меня и до армии была тенденция к снижению потенции. Ты думаешь, я бесчувственный? Нет, просто больной, из-за радиации.

— Не расстраивайся, Игорь. Я как чувствовала, что у тебя с этим делом проблемы, поэтому сегодня прихватила кое-что.

Люда, порывшись в сумочке, протянула Игорю пакет из черной бумаги. Полторацкий открыл пакет и вынул стопку фотокарточек. Это была порнуха, и весьма качественная. Каждую из этих фоток он мог бы загнать озабоченным солдатикам как минимум по пятерке. Вопреки легенде о радиоактивной ущербности, покоцанный Гошин агрегат выпрямился и напрягся. Тонкие пижамные штаны скрыть этого не могли. Не удовлетворившись визуальным осмотром, Люда пощупала Игорину промежность.

— Вот видишь, подействовало! А ты боялся — не стоит! Стоит как вкопанный!

— Люда, а подари мне несколько карточек — на память о нашей встрече!

— Подарю, но потом. Пошли!

Гоша покорно поплелся за Людой в ординаторскую. Принципы рушились. Вдруг в конце коридора раздались шаги. Из полумрака появилась сутуловатая фигура дежурного врача, в свое время принимавшего Полторацкого в госпиталь.

— Извините за беспокойство! Зуб у меня что-то заныл. А где облегчения искать, как не в стоматологии? Дайте чего-нибудь для успокоения!

Люда выдала страдальцу таблетку.

— Спасибо большое! Успешного дежурства!

Доктор удалился, а Люда снова потащила Гошу в ординаторскую.

— Да ты что, с ума сошла? А если этот кретин опять припрется — за новой таблеткой? Или у него еще что-нибудь заболит? Нет, я не могу! Я не могу подвергать такому риску и тебя, и себя!

Люда обиженно замолчала. Гоша выбрал из Людиной коллекции пять самых скабрезных фотографий и пошел спать.

Два удара в живот

Страницы: «« « 12345678 » ... »»