Был у меня друг Шкода Валерий

ЧАЙКА

Аз есмь….

Нельзя сказать, что профессия моториста давалась Егору легко, но и особых затруднений с освоением этой специальности он не испытывал. Первое время, правда, пришлось выполнять самую грязную на судне работу: драить палубу, мыть огромные алюминиевые кастрюли, сортировать пойманную рыбу, нести ночные вахты – в общем, выполнять любые неизбежные в море задания.

Несмотря на тяжелую, непривычную окружающую обстановку, выполнял свою работу Егор на совесть, как учил его отец. Вскоре старания Егора были замечены руководством рыбколхоза, и его направили учеником к самому опытному механику предприятия, учиться у которого почиталось за честь у любого мальчишки в поселке. Звали ветерана по-простому, но уважительно – дедушка Степан. Это был высокий, жилистый старик с густой копной совершенно белых волос и такой же седой бородой, аккуратно подстриженной чуть ниже подбородка. Его длинные, черные, задубевшие от солнца, соли и машинного масла руки заканчивались удивительно узловатыми пальцами, похожими на сучковатые сухие ветки. Несмотря на свой солидный возраст, – а сколько ему лет, в поселке не знал никто, но старше в округе точно никого не было, дедушка Степан находился в отличной физической форме. Каждое утро на рассвете он делал какую-то невообразимую зарядку, стоя лицом к восходящему солнцу, поднимая вверх свои длиннющие руки и бормоча никому не понятные слова.

Поговаривали, что в лихие революционные годы дед, не приняв новой власти, пошел воевать в ряды войска барона Врангеля, после бегства которого был схвачен красногвардейцами и вместе с другими такими же, как и он, бедолагами попросту поставлен к стенке. Что его спасло, не знал никто и спрашивать не решался, но легенда гласила, что в последний момент, решив сэкономить патроны, красноармейцы погрузили врангелевцев на баркас, привязали к ногам каждого по огромному камню, вывезли в море и утопили. Но, видимо, утонули не все.…

Будучи на редкость отзывчивым, хотя и строгим стариком, дедушка Степан помогал, чем мог, каждому, кто когда-либо обращался к нему за помощью.

Казалось, не было на свете работы, которую он не смог бы сделать: разобрать и отремонтировать лодочный мотор – пожалуйста; мотоцикл починить – не вопрос; электричество в поселковый клуб провести – дедушка Степан; виноградник разбить – и это к нему. Особенно любили деда местные девчата, которым он с удовольствием чинил туфли и сапожки. Все мог легендарный дедушка Степан, только вот был он очень одиноким, поэтому и на пенсию не уходил. «Буду работать до гробовой доски», – поговаривал частенько старик, загадочно улыбаясь.

– Ну что, хлопчик, будем учиться моторам? – улыбнувшись в бороду, спросил у Егора дед, когда тот в первый раз по железному трапу спустился в машинное отделение стоявшего на ремонте сейнера.

– Будем, дедушка Степан, – ответил Егор, разглядывая большой, разобранный на части дизель.

– Вот это называется шатун, – указал дедушка Степан на покрытую черным маслом деталь, – а это поршень. Знаешь, для чего нужен двигателю поршень?

– Нет, – откровенно пожал плечами Егор.

– Поршень – очень важная составляющая часть мотора……

Не прошло и месяца, как Егор уже знал всю теоретическую часть своей будущей работы. Дедушка Степан явно обладал уникальным педагогическим дарованием. Совершенно далекий от техники Егор, открыв рот, слушал увлекательный рассказ деда о том, как топливный насос высокого давления очень точно и дозированно подает соляру в камеру сгорания двигателя, где топливо, не выдерживая сумасшедшего давления, производимого поршнем, воспламеняется, высвобождая мощную энергию, толкающую поршень обратно….

Рассказывал об этих железяках дедушка Степан с такой душевной увлеченностью, что, слушая его, Егор забывал о существовании времени как такового. В машинном отделении малого рыболовного сейнера, где они вдвоем проводили дни и недели, всегда был полумрак, который обеспечивала засиженная мухами двенадцативольтная лампочка, уныло болтавшаяся на ржавом железном потолке.

Тишина в этой металлической каморке была, что называется, гробовая. Егор с дедом были полностью отрезаны от внешнего мира толстыми стальными листами. Разговаривали они очень тихо, потому что громкие звуки, отражаясь от железных стен трюма, долго вибрировали в замкнутом пространстве небольшого по размерам машинного отделения, сильно напрягая барабанные перепонки. Все это создавало между дедушкой Степаном и Егором какую-то невидимую связь, делая их с каждым днем все ближе и ближе. Как-то по-родственному привязывались они друг к другу. Время от времени сами того не замечая, увлекшись работой, они надолго замолкали, не переставая при этом общаться каким-то непонятным обычным людям способом.

– Ты молодец, Егорка, быстро соображаешь, – сказал однажды дедушка Степан, когда, закончив работу, они вылезли из трюма на свет божий, – но все равно видно, что не твое это дело – в моторах ковыряться не твое.

Дед, сев на железную тумбу, стоявшую у самого края причала, свесил вдоль тела свои длинные жилистые руки, закрыл седые веки и, развернувшись лицом к уходящему на покой солнцу, затих.

Егор, пристроившись рядом на сваленных в кучу толстенных канатах, тихонько спросил:

– А что значит «не мое», дедушка Степан?

– Не для этого ты, значит, родился, сынок, – спокойно ответил дед, не поворачивая седой головы и не открывая глаз. Егор внутренне сжался от этих слов, и вдруг ему показалось, что всю свою недолгую жизнь он именно их и ждал.

– А для чего, дедушка? Для чего я родился? – осторожно спросил Егор.

Дедушка Степан слегка улыбнулся в свою густую бороду и ответил вопросом на вопрос:

– А ты сам-то как думаешь?

– Я?

– Да, ты.

Егор, озадаченно почесав голову, ответил:

– Да я об этом даже никогда и не думал.

– Напрасно, Егор, – сказал дед и, немного помолчав, добавил: – А это самый главный вопрос в жизни любого человека. Пока ты на него не ответишь, счастья в жизни не будет у тебя, не поселится оно в твоем сердце, сынок, стороной обойдет.

– Да как же мне на него отвечать, – удивленно спросил озадаченный нелегким, а главное, неожиданным вопросом, Егор, – сам у себя спрашиваю и сам себе отвечаю? Это как же?

– А вот именно так, как ты и сказал: сам у себя и спрашивай, – все так же спокойно продолжал дедушка Степан странный разговор. – И запомни: никто, кроме тебя, на него не ответит, никто.

«Ну, дед и дает! Вот озадачил, так озадачил. Сам у себя спрашивай.… Чудно как-то».

Но Егор знал, как и все жители его поселка, что дедушка Степан просто так ничего и никогда ни говорил. Слишком мудрым был этот седой старик, а главное – загадочным.

Остаток вечера Егор провел в раздумьях. Нельзя сказать, что услышанное от дедушки Степана заставляло его мучиться, но зацепило точно. Какая-то молчавшая доныне струна зазвенела в нем, разливаясь по всему телу своим томным серебряным звуком. Как-то сладко и трепетно было даже думать над этим вопросом, а задавать его себе он пока и не решался, предвкушая невероятные внутренние открытия, которые последуют за ним.

– Какой-то ты сегодня странный, Егор, – спросил за ужином отец, глядя, как сын рассеянно ковыряет вилкой давно остывшую жареную камбалу. – У тебя на работе все в порядке?

– Да, все хорошо, папа.

– Дед Степан тебя хвалит, говорит, что справляешься ты с работой. Вот двигатель освоишь досконально, семнадцать стукнет тебе, тогда и в море по-настоящему пойдешь, на промысел. Там и работа поинтересней будет, и заработки получше, а это немаловажно для жизни….

– А можно тебя спросить, папа, – перебил отца Егор, – вот как ты думаешь, для чего на свет люди рождаются?

Отец вновь посмотрел на сына, выдержал небольшую паузу, размышляя над ответом, и осторожно сказал:

– Ну, это несложный вопрос, сын. Люди рождаются, чтобы… – он замялся, – ну, чтобы жить, работать….

– Деньги зарабатывать, – улыбнулся Егор.

– Конечно, а без денег-то как жить?

– Да, согласен, никак, но не для этого ведь природа человека придумала. Когда тысячи лет назад никаких денег и в помине не было, люди для чего-то ведь жили.

– Да как они жили-то? В шкурах по лесу бегали да о жратве насущной думали. Это разве жизнь? – понемногу «заводился» отец, но отступать явно не собирался, слишком принципиальным был для него разговор.

Первые его детские воспоминания были связаны с послевоенной полуголодной жизнью. Любой мальчишка его поколения мечтал есть вдоволь каждый день, а на вопрос – зачем жить, уверенно отвечал: «Надо нам коммунизм построить, а там каждому по потребности». И все были уверены, что вот-вот построят, а там зашел в забитый битком магазин и набрал чего хошь и сколько хошь….

– По лесу, говоришь, бегали за едой, – Егор сделал небольшую паузу и вдруг спросил: – А для чего они тогда дольмены и пирамиды строили?

– Чего строили? – округлил глаза отец.

– Дольмены, папа, дольмены. Я в школьной библиотеке книжку брал читать. – Егор решительно отодвинул тарелку и пошел в наступление: – Интересная книга, называется «У бесконечности в плену»; ну так вот, дольмены – это такие каменные сооружения, составленные из огромных плит, весят которые по нескольку тонн. Строили их примерно шесть или семь тысяч лет назад, а может быть, и намного раньше, в общем, в те самые времена, когда, как ты говоришь, люди в шкурах по лесу бегали и ни о чем, кроме как поесть, не думали.

– Ну и для чего же они их строили? Это дома были? – озадаченно спросил отец.

– Нет, конечно, не дома, для жизни эти сооружения не подходят совершенно, строили их с другой целью, папа, – глаза Егора светились, а руки машинально скручивали в трубочку лежащую на столе газетную салфетку. – По одной из научных версий, это были звездные обсерватории, люди к звездам стремились, понимаешь, папа? К звездам!

– Какие, к черту, звезды в то время? – громко возмутился отец, наливая себе из стоящего на столе графина полный стакан красного домашнего вина. – Какие еще звезды? – повторил он и, опрокинув в себя стакан, тяжело посмотрел на сына. – Ты чего опять мелешь? К звездам люди совсем недавно стремиться стали, про Гагарина разве не слыхал? Как можно стремиться к звездам, не имея космических кораблей? Это тысячи лет назад-то….

– Вполне, – спокойно ответил Егор. – Я тебе, папа, больше скажу: уже в то время люди знали, что Земля круглая, что она крутится вокруг Солнца, вокруг собственной оси, и, мало того, ось Земли тоже делает круг в пределах двух тысяч лет, это называется Эра.

– Во дает! – округлив глаза, усмехнулся отец. – Да каждый школьник знает, что Джордано Бруно доказал округлость Земли лишь в шестнадцатом веке, за что его церковники и порешили.… Что-то ты мне сегодня не нравишься, сынок. Не заболел ли ты часом? Вон, посмотри, как у тебя глаза горят, просто сверкают.

– Нет, папа, – сказал Егор, вставая из-за стола и убирая стоящую по центру сковородку с остатками рыбы, – со здоровьем у меня все в порядке. Другое меня сейчас заботит….

– С дизелями не разберешься никак? – смягчив тон, участливо спросил у Егора отец, с любовью наблюдая за сыном, аккуратно сметающим со стола хлебные крошки. «Парень-то какой послушный и хозяйственный вырос, жаль, мать не дожила, порадовалась бы.… Уйдет в армию, совсем один ведь останусь…. Вернулся бы только», – пронзила отца темная, невесть откуда взявшаяся мысль.

– Ты не стесняйся, спрашивай все у деда Степана, он тебя всему научит, – украдкой смахнув навернувшуюся на глаз каплю, дрогнувшим голосом сказал отец. Неожиданная беспричинная тревога за судьбу сына сжала его одинокое отцовское сердце металлическими холодными тисками. «Да что это со мной? И с чего, непонятно…».

– Да я, папа, у него все спрашиваю, не волнуйся, – вкладывая совершенно иной смысл в эту фразу, ответил отцу Егор, – я только хотел сказать…… Папа! Что с тобой?

Егор бросился к неожиданно побелевшему отцу и, взяв его за плечи, тревожно посмотрел в глаза.

– Все нормально, сынок,… все хорошо…, не волнуйся…, что-то сердце сжалось неожиданно, никогда со мной такого не было, – прерывисто хватая ртом воздух, ответил не на шутку взволнованному Егору отец. – Там,… под кроватью, у меня аптечка лежит,… принеси ее.…

Егор молнией метнулся в отцовскую спальню, где под старой панцирной кроватью нашел белую пластмассовую коробку с красным крестиком на крышке. Схватив ее, он так же быстро вернулся в кухню, застав отца в том же положении.

– Вот, папа, я принес…, – сильно волнуясь, Егор стоял возле отца в совершенной растерянности.

– Достань валидол и дай мне пару таблеток, – болезненно зажмурив глаза, сказал отец, прижимая левую руку к груди.

Выполнив просьбу, Егор с глубоким состраданием смотрел, как его всегда сильный и уверенный в себе батя был накрепко схвачен физической болью, в один миг превратившей его в беспомощного старика.

Положив под язык таблетки, отец, не открывая глаз, полушепотом спросил:

– Так что же все-таки тебя волнует, Егор?

– Не надо сейчас об этом. Тебе полегче?

– Да, отпустило. Вот уж совсем хорошо, – облегченно вздохнув, ответил Егору отец и открыл глаза, – сейчас вот посплю, а завтра буду как огурец. Не переживай, сынок, прорвемся, – попытался улыбнуться он посиневшими губами.

Уложив отца и дождавшись, когда тот уснет, Егор, тихонько ступая, вышел во двор. Теплый осенний вечер в один миг окутал удрученного парня чарующим ароматом созревшей изабеллы и свежестью успокоившегося к вечеру моря.

Егор сел на скамейку и, глядя на огромного паука, деловито переползающего по замысловатому узору своей паутины, задумался: «Это я виноват, что у отца прихватило сердце. Ну, чего я к нему полез с этими дольменами? Всю жизнь он пашет как раб, чтобы меня вырастить и в жизнь взрослую вывести, а я ему все переворачиваю с ног на голову, вот он и волнуется за меня сильно, не понимая, что со мной происходит. Все. Больше я при нем об этом ни слова, только о дизелях и сейнерах; надо мне его беречь. Что он в жизни-то видел? Море, шторма, запутавшиеся рыбацкие сети, сгнившие причалы и пропитанные солью швартовочные канаты. Смерть мамы его сильно подкосила, любил он ее очень, так ни на кого больше и не посмотрел, все ее вспоминает. Постоянно на кладбище ходит и сидит там один у ее могилы и рыдает, я сам видел. Не может он ее забыть, да и не хочет. Вся жизнь его сейчас заключается во мне, больше и смысла у него никакого нет жить….

Неужели и правда в жизни нет другого смысла? Неужели вся жизнь – это работа, зарплата, дом, дети и печаль об ушедших временах? …А дольмены тогда зачем? Пирамиды? Зачем люди ночью на звезды смотрят? Зачем дедушка Степан рассвет встречает каждый день, а на закате замолкает, повернувшись лицом к солнцу? Ведь у него тоже никого нет, хотя, по слухам, было у него две жены и двенадцать детей. А сейчас он один, всех растерял в лихолетье, но никто не может сказать, что живет он бессмысленно. Он всегда какой-то живой весь, наполненный, а отец всегда задумчивый и угрюмый. Ведь он не старый совсем, а огня в глазах нет. Как же помочь ему? Все мои разговоры он отвергает, еще мрачнее только становится. Уйду в армию, как он тут один-то?»

Перебирая свои беспокойные мысли, Егор и не заметил, как на усеянном «светлячками» черном небе деловито взошел молодой месяц и понимающе тихо повис прямо над ним, всем своим видом пытаясь подбодрить и утешить, словно говоря ему: «Не грусти, правильно ты мыслишь, есть в жизни вашей человеческой другой смысл, настоящий, который сверху вам дан. И есть предназначение, но у каждого свое, а вместе вы делаете одно большое дело. Ищи себя, а пока не найдешь, будешь мучиться и терзаться, не будет Тишины в твоем сердце, а Тишина и есть цель всего человечества. Но каждый должен дойти до нее сам, своим собственным путем, выполнив свое предназначение.

Все просто и в то же время сложно. Давай, Егор, ищи, исследуй себя, а на видимый мир не обращай особого внимания, он лишь инструмент в твоих руках, пользуйся им, и с его помощью ты найдешь себя».

Лишь только в окне Егоровой комнаты забрезжил рассвет нового дня, он открыл глаза и понял, спать больше не хочется. Оторвав голову от подушки, Егор глянул на стоявший на тумбочке круглый, в металлическом корпусе будильник, который показывал шесть часов тридцать минут. Ого! Рань-то какая!

Он сел на кровати и прислушался; в соседней комнате раздавался тихий, едва слышный храп отца. На миг вспомнив вчерашний его приступ, Егор нахмурился и, несколько раз тряхнув светлой головой, отогнал от себя ненужные мысли.

Тихонько встав со скрипящей старыми пружинами койки, он быстро оделся и вышмыгнул на улицу.

Прелесть набиравшего силу дня остановила его на пороге дома и вынудила, закрыв глаза, наслаждаться чарующей красотой восходящего из-за сопок солнца. «Вот силища-то! – восхитился Егор проникающей сквозь закрытые веки волшебной теплотой далекой звезды. – Находится от нас невесть где, а сколько жизни и света нам дает и ничего взамен не просит!»

Неожиданно Егор вспомнил о дедушке Степане, ежедневно встречающем рассвет и бормочущем при этом какие-то странные слова. «А что, если мне пойти на берег к дому деда да и подслушать, что он там бубнит?» Неожиданная, наполненная юношеским энтузиазмом мысль наполнила Егора своей свежей энергией, заставившей пытливого парня босиком выскочить на песчаный берег и направиться к Генеральской бухте, где у самого подножия Военной сопки стоял одинокий глинобитный домик.

Еще издали он увидел одиноко стоящую на берегу моря фигуру с поднятыми вверх руками. Дедушка Степан, развернувшись лицом к восходящей звезде, совершал свой ежедневный загадочный ритуал. Егор, осторожно ступая босыми пятками по остывшему за ночь песку, подошел совсем близко к деду и, усевшись на берег прямо за его спиной, затих, превратившись в одно большое ухо.

Мелкая волна, несмело накатывая на берег свои кучерявые барашки, умиротворяюще действовала на парня, органично дополняя окружающий бухту пустынный ландшафт. Над морем изящно парили чайки, высматривая в синих водах зазевавшуюся рыбку.

– О, Ярило, Жизнь и Свет дающее, Слава тебе и земной поклон мой человеческий, – расслышал Егор первые слова загадочного монолога. «Так это он молится, что ли?» – мелькнула в его голове догадка.

– Благодарю тебя, – ровным тихим голосом продолжил дедушка Степан, – за то, что имею возможность дышать и видеть тебя, за то, что сердце мое бьется в груди, а из глаз моих льют слезы радости во славу твою! Ты есть суть и первопричина человеческая, ты – единственное успокоение наше и покровитель. Избавь весь род людской от земных страданий и привязанностей, покажи всем путь иной, небесный, возвысь мысль нашу до высот своих чистых, истреби в нас животную страсть, научи любить всех и каждого, освободи от гордыни собственной, от желаний низменных, от слов пустых и лжи очерняющей, освободи от рутины и усталости, избавь от бесчувственности к чужой боли. О, Ярило! Дай нам всем возможность отдавать силы свои на благо других и не желать ничего для себя, не тратить зря свет, который ты нам даешь. Помоги роду людскому превзойти смерть, осознать бесконечность жизни, тобой данной. Сделай жизнь нашу дорогой к тебе, озари светом своим все дела наши земные. Слава тебе! Великая Слава тебе! Великая Слава тебе! Великая Слава!

Закончив, дедушка Степан опустил свои руки и продолжал молча стоять, вдохновенно устремившись лицом к уже достаточно набравшему силу солнцу.

Егор, открыв от изумления рот, пытался «переварить» услышанное, устремив немигающий взгляд на ровную спину деда. В ушах настойчиво звенели два слова – «превзойти смерть». «Неужели ее действительно можно превзойти? Значит, мои полеты не простая иллюзия? Неужели дедушка Степан…?»

– Я думаю, что ты гораздо ближе к пониманию бессмертия, Егор, чем все вместе взятые жители нашего поселка.

Немного ошеломленный парень молча смотрел на заслоняющую солнце высокую фигуру старика. Мощные и теплые лучи, огибая его силуэт, образовали вокруг него сияющее поле, создав дивное впечатление светящегося изнутри человека.

Вот так в жизнь приходят чудеса. «Откуда он знал, о чем я сейчас думаю?» Ощущение причастности к чему-то возвышенному пробежало по спине Егора мелкими мурашками. Значит, превзойти смерть можно? Значит, мама не умерла? Но как это? Закрыв глаза, он увидел, как рассвет новой зари забрезжил на горизонте его духовных просторов. Но свет был слабым, и как ни пытался Егор поймать его, у него ничего не получалось.

– Никто не умирает, Егор, – услышал он знакомый голос. Открыв глаза, Егор увидел покрытое седой бородой и глубокими морщинами доброе лицо дедушки Степана, который, сидя на корточках, внимательно смотрел на него.

– Почему? – тихо спросил он.

– Потому что никто не рождается.

– А я, ты, все люди,… – Егор запнулся, сильно волнуясь, не в силах сформулировать вопрос. – Мы что?.. Мы кто?.. Мы… где?

Дедушка улыбнулся и, положив теплую руку Егору на плечо, сказал:

– Ты задал много вопросов, но мне кажется, тебе сначала нужно разобраться с задающим их. Кто меня сейчас спрашивал?

– Как кто? Я, – недоуменно пожал плечами Егор.

– Кто этот «Я»? – задал странный вопрос дедушка Степан и очень внимательно посмотрел на парня.

– Да как кто? – изумился тот. – Я – это Егор Чайка.

– Кто считает, что он Егор Чайка?

Егор хотел очень быстро ответить на этот пустяковый вопрос, уже открыл было рот, но неожиданно для себя понял, что ответа у него нет. Во дела! В голове творилась полная неразбериха. Кто такой Егор Чайка? Вот вопрос. А действительно, кто это такой? Егор внимательно оглядел себя. «Вот они, мои руки», – и он покрутил своими кистями, разглядывая их со всех сторон. Руки как руки. Затем он посмотрел на зарытые наполовину в береговой песок босые ступни своих загорелых ног, пошевелил пальцами. Ноги как ноги. «Что он хочет от меня услышать? Все просто: Егор Чайка – это руки, ноги, голова…… Ну и все остальное мое тело. Нечего здесь думать. Вот он, Егор Чайка, сидит на песке и слушает крик голодных чаек».

– Не торопись, – все так же тихо сказал дедушка Степан. – Прислушайся к себе. Ты только что подумал – мое тело. Так?

– Да, – уверенно сказал Егор, уже не удивляясь тому, что дедушка Степан читает его мысли.

– Значит, есть тот, у кого это тело есть? Кто это?

– Это я, – выпалил Егор и услышал в голове донесшийся сверху вопрос: «Кто – Я?»

Его внутренний рассвет неожиданно начал набирать силу, и Егор стал осознавать, что к его телу этот свет не имеет никакого отношения. Это другое, совсем другое. Так вот, значит, что дедушка Степан имел в виду! Совершенно неожиданно для себя Чайка увидел свое туловище как бы со стороны, не отождествляя себя с ним. Он увидел свои руки, свои ноги, потрогал свое лицо, выгоревшие на солнце волосы, все это было тем же, но оно уже не было им. Оно принадлежало ему, но кому? Кто этот невидимый глазу владелец тела, управляющий им? Кто тот свидетель, наблюдающий за этой фигурой и не только за ней? Егор поднял глаза к небу и увидел совсем другие облака, совсем других птиц, и, самое главное, он увидел совсем другое солнце….

– На работу сегодня не ходи, – поднимаясь, как ни в чем не бывало сказал дедушка Степан, – дизель мы с тобой закончили, имеем право отдохнуть. Побудь сегодня с отцом, ему очень нужна твоя поддержка. Рядом с ним будь просто сыном. Завтра на рассвете я буду ждать тебя на причале, – уже направляясь в сторону своего одинокого дома, обронил дедушка Степан.

Егор еще долго сидел на берегу Генеральской бухты, ощущая совершенно новые вибрации души, неожиданно проникшие в него. Теперь он четко осознавал свое тело лишь универсальным инструментом, данным ему для выполнения определенных целей. Но от этого вопросов меньше не стало. Каких целей? Кем данным? И самое главное – кто тот, который всем этим пытается управлять? Он вновь посмотрел на свои ладони, сжал их в кулак, окинул взглядом ноги. Что-то не то. Егор понял – сейчас занервничает, психанет от того, что никак не мог постичь не сложные, в общем-то, вещи, о которых ему толковал дедушка Степан. Быстро поднявшись на ноги, он отряхнулся от песка и быстро зашагал в сторону дома. Стараясь переключить свои мысли, он заставил себя думать только об отце.

Лишь только в маленьком окне его комнатушки забрезжил рассвет, Егор подскочил с кровати и, быстро одевшись, выбежал, как и вчера, на берег. Утро казалось прохладным. С моря дул бодрящий ветерок, уверенно оживляя растущие вдоль береговой линии дикие маслины.

Сладко потянувшись, Егор направился в сторону рыбколхозного причала. Бодро шагая по самой кромке моря, он вспомнил вчерашний разговор с дедом и вновь изумился услышанному. Можно сказать, эта беседа стала водоразделом всей его недолгой человеческой жизни.

Уже сейчас, уверенно шагая по песку, Егор четко осознавал, что он не есть тело и даже не есть мысли, он есть нечто совершенно другое, свободно присматривающее за этими объектами и безраздельно владеющее ими.

«Так все же, кто я такой? – пытался продолжить Егор начатое вчера самоисследование. – Если не тело и не ум, так что же тогда остается? Может быть, чувства? Нет-нет, не так. Ведь чувства тоже мои, значит, они есть у меня. У кого?»

Этот последний вопрос вновь завел его в непонятный тупик. Егор интуитивно осознавал, что, решив эту задачу, он поймет многое – может быть, тогда все и поймет. Вот только ответа пока не было, ответом была тишина.

«А может, – искрой мелькнула в голове догадка, – тишина и есть ответ? Тогда есть кто-то, кто эту тишину наблюдает.… Опять кто-то. Да кто же тогда этот невидимый наблюдатель? Нет, здесь без дедушки Степана не разобраться».

Еще на подходе к причалу он увидел одинокую фигуру деда, сидящего на железной швартовочной тумбе лицом к восходящему солнцу. «Ну, все как обычно», – улыбнулся про себя Егор. Подойдя к старику, он молча сел на сваленные в кучу, пахнущие прелостью и гниющими водорослями толстые канаты. Море хлюпало под причалом, сердито ударяясь волнами о ржавые сваи, а Егор ждал, предчувствуя, что сегодня он услышит от дедушки Степана нечто необычное. Но то, что он услышал, превзошло все его ожидания.

– Ну что, Егор, нашел ты свое «Я»? – как ни в чем не бывало спросил дедушка Степан, поворачиваясь к нему лицом.

– А кто тот, кто должен его искать? – неожиданно для самого себя ответил вопросом на вопрос Егор.

– Хороший ответ, – все так же спокойно ответил дед. – А ты сам как думаешь?

– Если честно, – ответил Егор, – то я не знаю. Я запутался, дедушка Степан. Я понимаю, что «Я» не есть тело, не есть мысли и чувства. «Я» наблюдает за всем этим, но живет отдельно, каким-то образом воздействуя… Нет, неправильно.… Каким-то образом пытаясь проявиться, что ли, достучаться до меня….

– До кого достучаться, Егор? – перебил его дедушка Степан. – Кто тот, до кого твое «Я» пытается достучаться? И может ли «Я» наблюдать? Или есть еще кто-то, кто это «Я» прикрыл собой, не давая ему светить?

Егор чуть не заплакал от бессилия. Второй день он бился над этим вопросом, но ответа не находил. Только, казалось бы, он начинал нащупывать это таинственное «Я», как оно, вильнув своим загадочным хвостиком, мгновенно исчезало в нескончаемых лабиринтах его души. А может, это вовсе и не «Я»?

– Не отчаивайся, – тихо сказал дедушка Степан, – люди жизни проживают, даже не ставя перед собой подобных вопросов. Ищи, исследуй себя, забудь про тело, мысли и чувства, которые лишь инструменты на твоем пути к истине, не более того. Если осознаешь это, тогда появится шанс в кромешной тьме своего сознания увидеть луч настоящего Света. И тогда ты найдешь ответ на свой главный вопрос, а ответом будет состояние души.

– Какое состояние? – оживился Егор.

– Это не подвластно слову, это надо пережить… А теперь слушай, внимательно слушай то, что я сейчас тебе скажу.

Дедушка Степан сделал глубокий вдох, закрыл глаза, приложил свои ладони к сердцу и начал говорить. После первых его слов Егору показалось, что внутри старика включили магнитофон с записью этого непрерывного потустороннего монолога. Говорил он монотонно, не меняя тембра и высоты своего голоса:

– Для начала обрати внимание на восприятие, исследуй его и пойми – это безличностный процесс. Пока тебе кажется, что есть видящий, видимое и процесс видения. Видящий – это ты. Видимое – это объекты, которые ты воспринимаешь, пейзажи, звуки, запахи, боль и даже мысли. И сам процесс видения, который и есть, собственно, осознание, без которого, это важно понять, окружающего мира просто не существует. Все, что ты видишь, либо отвергается, либо принимается тобой.

Но в этом привычном тебе факте наличия трех составляющих восприятия есть нечто ложное или искусственно введенное, которое и создает разделение на «меня» и «не меня». Объекты окружающего мира в поиске не нуждаются, они налицо. Процесс восприятия также понятен: ты сейчас занимаешься им, слушая эти слова. Искать нужно воспринимающего то самое «Я». Начинать необходимо с отделения от «Я» всех «не Я». Ты уже знаешь, что ничего из воспринимаемого тобой собственно тобой не является, ты отделяешь это от воспринимающего.

Тело – не «Я». Мысли – не «Я». Чувства – не «Я». Осознав это, ты задашь себе очень важный вопрос, есть ли в видимом мире хоть один атом, который будет «Я»? Ответ будет отрицательный, так как этот «атом» тоже воспринимается тобой. После этого заключения ты придешь к выводу, что тебя объективного нет. Здесь наступит момент истины, потому что, осознав свое отсутствие, можно сломаться, и дальше последствия будут непредсказуемые. Помощью будет четко заданный внутрь вопрос: «Кто боится потерять этот видимый мир?» Ответом будет «я», но это еще не «Я». Дальше ты спросишь: «Кто я?!» Ответом будет тишина, заполненная восприятием, восприятием без никого. Ложное «я» не выдерживает этого прямого вопроса, оно исчезает.

Дальше ты утвердишься в осознании, что тело, мысли и чувства – это наблюдаемые феноменальные объекты, а наблюдающего просто не существует. Это будет означать, что ты обнаружил отсутствие материального «Я». Его нет, куда ни обратишь ты свой взор, везде лишь объекты восприятия при полном отсутствии воспринимающего. После этого ничего делать больше не надо, только наблюдай. Тебя нет, видение есть, но нет точки, откуда смотрят.

До этого момента ты всегда имел точку отсчета от своего тела и думал, что окружающий мир воспринимается им, поэтому «Я» ты приписывал ему. Но тело – это только принятая тобой идея.

Не отчаивайся, если осознание твоего отсутствия в этом проявленном мире появится не надолго. Главное, что ты увидишь путь к осознанности, ты поймешь, что видящего не существует, что тело – это твое тело, ты не находишься в нем, ты – это процесс, вечное движение сознания, как волны в океане.

Ты есть без всего, ничего нет, а ты есть, иначе смерть будет равносильна небытию, которого боятся все живые существа. Вся деятельность живых существ направлена на удержание этого чувства бытия, все хотят «быть». На этом строятся все системы знаний, но твое истинное «Я» находится за пределами всех догм и представлений, оно за пределами бытия и даже небытия. Поэтому тебе важно испытать состояние себя отсутствующего…

Дедушка Степан сделал паузу, было похоже, что он даже и не дышал, произнося все эти слова. Его лоб был совершенно мокрым, а лицо настолько бледным, что казалось, будто оно одного цвета с его седой бородой.

– И еще, – немного отдышавшись, продолжил он, – твое ложное чувство «себя» – это твоя первая иллюзия, отраженная от истинного Света. Ты никогда в жизни не увидишь свое лицо, ты способен узреть лишь его зеркальное отражение, которое будет обманывать тебя всю твою жизнь, пока ты не перестанешь себя с ним отождествлять. Выход лишь один: не принимать свое отражение за себя, а быть собой. П р о с т о  б ы т ь  с о б о й…

РЕШЕНИЕ

Есть упоение в бою….

А.С. Пушкин

– Ты чего, братка, во сне бормотал? – спросил у задремавшего на броне Егора сидевший рядом с ним дембель Бриг. Егор открыл глаза и огляделся – Акпай, впереди крутой подъем, за ним спуск и разрезающая дорогу быстрая река. По окружавшей его тишине понял – колонна стоит. Егор машинально нащупал лежавший рядом с ним «АКС».

– Дедушка приснился, – неохотно ответил он башкиру и поднялся на броне, разминая затекшее тело. На остановившейся впереди машине мирно болтали двое молодых – Гарбуль и Веденеев, их приглушенные голоса немного оживляли повисшую над колонной мертвую тишь. Что-то было не так, окружившее батальон прозрачное безмолвие было наполнено тревогой, пропитавшей проснувшийся ум Егора Чайки.

Уже год Егор воевал в Афганистане, бывал в разных переделках, но такого опустошающего нутро состояния еще не испытывал никогда. Что-то должно было произойти. «В любом случае, – настраивал себя Егор на нужную его сознанию волну, – мне здесь терять нечего. Ребят вот только надо предупредить».

– У меня тоже есть дедушка, – безмятежно сказал Бриг, подставив скуластое лицо яркому афганскому солнцу. Он сидел на броне рядом с Егором, скрестив по-турецки обутые в потрепанные кроссовки ноги и подстелив под себя сложенный вдвое бронежилет. – Салаватом его зовут, только он мне почему-то не снится. Печник он у меня, братка, лучший на весь район. Побаивался я его в детстве, больно строгий, однако….

– Знаешь, Бриг, – твердым голосом перебил башкира Егор, – мне кажется, огребем мы сегодня.… Хватит говорить, проверь-ка лучше оружие.

– Ай-яй! Зачем ты, братка, каркаешь? – недовольно нахмурив свои черные густые брови, сказал присевшему рядом с ним на корточки «ветерану» башкир. – Знаешь ведь, плохая это примета.

– Проверь оружие, – повторил строгим голосом Егор, и озадаченный дембель послушно подтянул к себе свой автомат. «Чего это с ним? – подумал Бриг, удивленно посматривая на Чайку, пристально вцепившегося взглядом в горизонт. – Со шнуров за ним наблюдаю. Всегда какой-то он был странноватый, вечно замкнутый, особо ни с кем и не дружит, говоришь с ним, словно с мумией, ничего глаза не отражают, а посмотрит на тебя, так мурашки по телу и побегут».

Бриг отсоединил стандартный магазин и, вытащив из «лифчика» «сорокапятку»[1], привычным движением пристегнул ее к автомату. Смачно щелкнув затвором, он вновь взглянул на Чайку, окаменевшее лицо которого, словно живой радар, выуживало из пространства непонятные сигналы. «Вот, бляха, накаркает ведь беду. Неужели и правда что-то чувствует?» – не на шутку забеспокоился башкир и отстегнул от РД «Муху».

Для него, бывалого воина, практически уже отдавшего свой «интернациональный долг братскому народу», эта операция была последней. В солдатской каптерке Брига уже поджидала отутюженная по всем неуставным правилам «парадка», отбитый голубой берет и блестящие зеркальные сапоги со шнуровкой. Шесть месяцев ночи напролет колдовал башкир над своей дембельской формой. Уж очень хотелось Бригу произвести максимальный эффект на всех своих односельчан, никогда не видавших такого обмундирования. Еще никто из мужской половины его небольшого башкирского села не служил в воздушно-десантных войсках и не прыгал с парашютом. Он был первым! И это первенство должно было быть обставлено по высшему разряду.

Вместе с «парадкой» в каптерке хранился индийский кожаный «дипломат», доверху набитый невиданными в его деревне трофейными безделушками: часами-авторучками, тайваньской парфюмерией, музыкальными зажигалками, жевательной резинкой, предназначенными как «бакшиш» родным односельчанам. Но самый главный подарок – роскошный женский платок, произведенный из натурального китайского шелка, – конечно, предназначался его первой и единственной возлюбленной, красавице Равиле.

Сотни раз этот простой башкирский парень представлял свое возвращение в родное село. В своих мечтах он постоянно видел широкий длинный стол, накрытый во дворе его родительского дома, а за столом – всю свою многочисленную родню и друзей, внимательно слушавших его героические рассказы о войне. Видел раскосое, изрезанное морщинами лицо своего строгого, но горячо любимого дедушки Салавата, всегда верившего в единственного внука – и, конечно, ее, скромную и чистую, как родник, Равилю, застенчиво улыбающуюся и прячущую от красавца Брига свои огромные круглые глаза.…

– Слышь, братка? – тревожно потрепал башкир Егора за плечо. – Ты, если чего чувствуешь, скажи мне, а то как-то молчишь ты… и мне не по себе. А?

– Будь наготове, Бриг, больше ничего не скажу, и смотри в оба, – не отрывая глаз от рельефного горизонта, произнес Чайка. – Сегодня……

В этот момент, не дав Егору договорить, взревевшая всеми своими моторами длинная железная цепь начала свое движение, вновь бесцеремонно разрезав тишину чужих гор.

Сначала двигались медленно, словно раздумывая: «Не повернуть ли нам обратно?», но вскоре «ниточка» перевалила через хребет, и на спуске машины стали набирать скорость, неумолимо приближаясь к бурлящей реке.

Встречный ветер, чуть было не сорвав с головы Егора выцветшую панаму, окатил его лицо тревожной свежестью. Прижав панаму рукой, он повернул голову в сторону башкира и увидел направленные прямо на него незнакомые, совершенно прозрачные глаза Брига, окаймленные безукоризненной ледяной усмешкой.

Они обреченно летели навстречу кипящему потоку, словно в бездонную пропасть, совершенно не осознавая ее глубин. Этой серебряной ленте, жестоко разрезавшей их путь, суждено было стать роковым водоразделом для многих из них.

«Ну, наконец-то! – с чувством радостного облегчения подумал Егор. – Наконец-то в этой жизни случится что-то настоящее, наконец-то появится шанс понять, ради чего все это крутится.… Может быть, – яркой искрой промелькнула в голове неожиданная догадка, – ради этого дня я здесь и появился?!»

«Кто этот «Я»? Кто появился?» – словно отраженное эхо, услышал Егор голос дедушки Степана. «Ага! Значит, ты здесь? Ты рядом? Вот сегодня я и отвечу на все твои вопросы, дорогой мой дедушка Степан».

Изнутри Егора охватило восхитительное чувство осознания предстоящей схватки. Вся предшествующая этому дню жизнь сжалась в его возбужденном сознании до размеров крохотной, ничего не значащей точки. «Все произойдет сегодня. Если мое тело погибнет, то, значит, цель моей жизни будет достигнута; если тело выживет, значит, останется еще что-то, но немногое, и это немногое будет вскоре завершено. Я больше не хочу быть просто человеком…».

И в это мгновение, совсем немного не доехав до реки, подорвался идущий впереди БТР. Оглушительное эхо мгновенно окатило окрестности своими предсмертными вибрациями.

Несчастная машина на скорости, практически проскочив заложенный в колее контактный фугас, раздавила его задним колесом. Мощный взрыв, вырывая из спящей земли тучи обволакивающей горизонт густой пыли и камней, словно пушинку, оторвал от земли ревущую от боли многотонную броню, которая, пролетев по воздуху с десяток метров, рухнула поперек дороги, перевернувшись несколько раз.

Егор успел заметить, как разлетелись в разные стороны, словно горошины, сидевшие на броне Гарбуль и Веденеев. Его машина, дабы избежать столкновения, резко ушла влево, съезжая с дороги. И тут началось.… Окопавшись на высокой сопке, «духи» открыли кинжальный огонь по расстроившейся колонне. В смертельной густой какофонии «духовских» залпов четко выделялся плотный стук крупнокалиберного «ДШК» и глубокое буханье безоткатного орудия.

«Серьезно подготовились», – успел подумать Егор, молнией слетая с брони. Перекатившись, он вскочил на ноги и, пригнувшись, побежал в сторону погибшей машины. Внутри искореженного бронетранспортера оставались механик-водитель и командир роты….

Ошеломленный неожиданно нанесенным ударом, десантно-штурмовой батальон попытался организовать ответный огонь. Тем временем в колонне горело уже несколько подбитых машин.

Перекрикивая грохот стрельбы, неистово орали раненые. Наводя ужас на молодых бойцов, в неестественных позах лежали убитые, число которых росло с каждой минутой боя. Тяжело был ранен комбат. В рядах бойцов царила паника, а «духовский» огонь все нарастал. В одной из горящих БМП стали взрываться боеприпасы, выворачивая ее, словно консервную банку. Прятавшиеся за ней бойцы попытались перебежать к другой машине, но были разорваны в клочья мощными пулями, выпущенными из крупнокалиберного пулемета.

Место установки фугаса было рассчитано с дьявольской хитростью. Справа от подорванного БТРа располагалась впрессованная в землю гряда огромных валунов. Объехать ее слева – значило войти в убойную зону прямого гранатометного выстрела. Это была «духовская» сторона. Можно было попытаться развернуть колонну и уйти обратно вверх за перевал, но на такой сложный маневр нужна была волевая команда одновременно всем машинам, а это в сложившейся ситуации было уже невозможно. Мало кто пытался отстреливаться, все были подавлены внезапностью и стремительностью нападения, казалось, еще немного – и батальон уже не спасти. Бойцы, пытавшиеся вытаскивать из-под обстрела раненых, сами попадали под снайперский огонь беспощадных моджахедов. Никто не знал, что делать. Еще недавно такая мощная колонна боевых машин превратилась в попавшего в западню, слабо огрызающегося тигра.

«Духи» умело меняли позиции, перенося основную мощь огня с правого фланга на левый, окончательно сбивая с толку пытавшихся отстреливаться солдат. Совершенно неожиданно из-за «духовской» сопки заработал 120-миллиметровый китайский миномет, забрасывая несущие смерть мины за спины укрывшихся за бронемашинами ребят. Наверное, это было похоже на ад, а может быть, и хуже.

Добежав до подорванного на фугасе БТРа, Егор упал за уцелевшее колесо и огляделся. В нескольких шагах от гряды камней он увидел сидящего в низине Гарбуля, который одной рукой закрывал окровавленную голову, а второй безуспешно пытался достать застрявший перевязочный пакет. Похоже, с белорусом все в порядке, но где же второй? Егор помнил, как после взрыва Веденеев улетел в другую сторону. Осторожно выглянув из-за колеса, он увидел Максима, бешено несущегося на четвереньках к берегу реки. Солдат явно был в глубоком шоке. Еще секунда, и он свалился с крутого берега в бурлящую воду. «Если выживешь, считай, что тебе повезло; нет – встретимся на небесах».

Затем Егор глазами нашел Брига, хладнокровно занявшего позицию за одним из валунов и выискивавшего цель на «духовской» сопке. Стреляя короткими очередями, башкир редко промахивался. «Все бы так!» – восхитился выдержкой товарища Егор. Он помахал ему рукой и, перекрикивая пальбу, позвал:

– Бриг! Давай сюда, мне нужна помощь.

Тот махнул головой и, дав длинную очередь в сторону сопки, пригнувшись, подбежал к Егору и прокричал в самое ухо:

– Ну что, братка, накаркал заваруху?

– Помогай! Надо залезть в БТР, там ротный и механ, а десантный люк заклинило, – прокричал в ответ Егор, вытирая суконным рукавом мокрый лоб.

– Может, я сверху залезу? – перекрикивая пальбу, показал Бриг указательным пальцем в небо.

– Нельзя, у «духов» снайпер работает, тебя с брони враз снимут, – ответил Егор.

– Ну-ка, братка, пусти, – отодвигая корпусом Чайку от расположенного между колесами люка, сказал Бриг.

С неимоверным усилием дернув за железную ручку, плечистый башкир удалось приоткрыть дверцу люка на два пальца. Просунув ствол автомата в образовавшуюся щель, он нажал на спусковой крючок. Треснул выстрел, которого почти не было слышно из-за царившей вокруг канонады. Десантный люк медленно распахнулся.

– Я первый, – сказал Егор и, пригнувшись, залез в БТР.

Протиснувшись в средний отсек, разгребая беспорядочно валявшиеся на пути фляжки, рюкзаки, оторванные взрывом от железной стены сиденья для десанта, промасленную робу механика, инструменты, какие-то запчасти, он пробрался в расположенное в носовой части отделение управления БТРом. То, что сидевший за рулем механик-водитель был мертв, сомнений не вызывало. Его разбитая голова, похожая на треснувшее окровавленное яйцо, спокойно лежала на черной баранке. Свесившиеся вдоль тела застывшие длинные руки напоминали безжизненные, уже никому не нужные плети. «Спи, дорогой, скоро твое тело будет дома, и никто не сможет оторвать от цинка гроба твою безутешную, обезумевшую от горя мать. А сильного, вмиг поседевшего отца, военком долго будет уговаривать от безумной идеи вскрыть твой последний металлический дом».

Ротный был жив и даже в сознании, но серьезно ранен. Он лежал в узком проходе между водительским и командирским сиденьями и тихо стонал.

– Товарищ капитан, ты как? – Егор осторожно перевернул командира на спину.

Ротный медленно открыл бледные шторы век и попытался что-то сказать, но из горла, кроме хриплого стона, ничего не выходило. Егор осмотрел его тело и, не увидев следов крови, понял, что капитан сильно контужен.

– Ну как он, жив? – услышал Егор за спиной голос Брига.