Был у меня друг Шкода Валерий
– Да, жив, только контужен сильно, надо его вытаскивать.
– Погоди минутку, – сказал Бриг и, опустив подвесное сиденье пулеметчика, залез в стрелковую башню. – Слышь, Чайка, а пулемет-то цел! – услышал Егор доносящийся сверху приглушенный железом голос товарища. – Щас я им вломлю….
От отдачи крупнокалиберного пулемета Владимирова многотонный БТР дрожал, словно от землетрясения.
– А-а!.. Не нравится, суки! А вот вам еще…. Держите, братья мусульмане! – кричал разъяренный Бриг, поливая увесистым свинцом «духовскую» сопку. – Жрите! Это вам за всех! А-а-а……
В ответ по броне застучали пули моджахедов. Егор снизу сильно дернул башкира за пыльную кроссовку. Бриг, высунув из пулеметной башни голову, вопросительно посмотрел на него.
– Уходить надо! Сейчас из «граника» треснут, тогда нам точно конец, – прокричал башкиру Егор.
Тот мотнул головой и, всадив в сопку последнюю очередь, спустился вниз. Вдвоем они осторожно вытащили из бронемашины тело командира и положили его на землю. Обстрел искореженного взрывом бронетранспортера усилился. Просвистев над головами, возле самой реки хлопнула мина, следующая легла уже совсем близко.
– Следующая будет наша, – крикнул Егор башкиру, – надо уходить за камни. Ждать больше нельзя. Как понесем ротного?
– Поможешь взвалить мне его на плечи, а сам прикроешь, пока я добегу до камней, – ответил коренастый Бриг и оторвал тяжелое тело капитана от земли. Выставив вперед ногу, он положил командира себе на бедро лицом вниз, затем приподнял, подставил под его грудь плечо и с помощью Егора медленно разогнул ноги. Секунду постояв, переводя дыхание, прокричал Егору: – Ну-ка, братка, отвлеки их!
Егор, обогнув машину спереди, начал стрелять длинными очередями, не жалея патронов. В это время Бриг отделился от бронетранспортера и быстрыми шагами пошел в сторону каменной гряды, неся за спиной командирское тело. С «духовской» сопки хорошо было видно эту большую сутулую фигуру, несущую на себе безвольное туловище офицера….
Когда Егор отстрелял последний магазин и оглянулся, Брига уже не было видно. «Слава богу! Теперь я». Он вскочил на ноги и, пригнувшись, зигзагами быстро побежал в сторону гряды. Достигнув первого медведеобразного валуна, он перемахнул через него, едва не налетев на лежащее на земле тело капитана. В этот миг шипящая кумулятивная граната вонзилась в и без того истерзанный командирский БТР. Потом еще одна и еще,… Егор посмотрел в узкую щель между камнями:
– Видал, Бриг, в какое решето они превратили БТР? Видно, достал ты их пулеметом.… Бри-и-г?
Башкир, опустив голову между согнутых колен, сидел рядом с телом ротного, привалившись спиной к валуну.
– Бриг?! – почувствовав неладное, тревожно потряс его за плечо Егор.
Башкир медленно поднял серую от пыли голову и посмотрел Егору прямо в лицо. От этого налитого мутной белизной взгляда тот оцепенел.
– Что с тобой, Бриг? Тебя зацепило?
– Нет, – со странным спокойствием ответил башкир, – он… меня спас.
И только тут Егор бросил взгляд на распростертое на земле лицом вниз тело командира.
– О Боже! – одними губами прошептал он.
На спине капитана алели три разорванных пятна. «И ты, ротный, скоро будешь дома, и, кроме родителей, у гроба будет стоять твоя жена и маленькая дочь, которая совсем тебя не помнит…».
– Прощай, капитан, – одними губами сказал Егор и, перевернув мертвое тело, вытащил из нагрудного подсумка командира запасные магазины. Вставив один из них в свой автомат, клацнул затвором.
– У-у-у,… – нечеловеческим голосом завыл как-то вмиг посеревший Бриг, производя руками странные манипуляции в воздухе. Он попеременно сжимал кисти своих темных рук в огромные кувалдообразные и страшно хрустящие кулаки, словно доил какую-то невидимую человеческому взгляду корову. Егору показалось, что это уже не Бриг и даже вовсе не человек, а опустошенное изнутри существо, покинувшее Мир, но оставившее здесь свою уже ненужную оболочку.
– Ты где, Бриг?
– Не знаю.… Но мне нет больше места на Земле, это были мои пули, прощай….
Совершенно неожиданно, подхватив валяющийся на земле автомат, башкир встал во весь рост и уперев приклад в плечо, заскорузлым пальцем нажал на спусковой крючок. Его корпус трясся до тех пор, пока не кончились патроны. Быстро поменяв магазин и передернув затвор, он вновь навел ствол в сторону «духовской» сопки, но стрелять не стал. Не опуская своего оружия, действуя словно запрограммированный киборг, башкир закинул одну ногу за камень и стал подтягивать другую, стараясь перемахнуть через валун. Быстро подскочив к нему сзади, Егор схватил его за ремень и с силой дернул назад, пытаясь втянуть обратно, но тот даже не шелохнулся. Не разворачиваясь, башкир неожиданно резко ударил Егора локтем по лицу, затем еще раз и еще,… пока не ослабла схватившая его за ремень кисть.
Когда Чайка, распластавшись поперек убитого капитана, пришел в себя, башкира за камнем не было. Приподнявшись на локтях, Егор сел. Голова звенела так, словно в ней сработал старый механический будильник. Подобрав автомат, он подвинулся к щели между защищавшими его от пуль камнями: «Господи! Пошли ему легкую смерть…».
Башкир медленно, выпрямившись во весь рост, шел в сторону засевших за сопкой басмачей. Уперев автомат в плечо, он прицельно стрелял, время от времени отбрасывая в сторону пустые магазины. Рядом с ним, вырывая из сухой земли пыльные клочья, плотно впивался в землю «духовский» свинец, а он шел и стрелял, стрелял и шел….
Егор слышал, как бухнула сопка, направляя в сторону подходящего к ней Брига огненную комету. Противотанковая граната попала ему прямо в голову, затем ударилась о землю и, срикошетив, оставляя на своем пути белый хвост, ушла в небо. Обезглавленный Бриг успел сделать еще пару шагов и, не выпуская из рук продолжающего долбить автомата, упал на колени, затем медленно откинулся на спину и затих в этой неестественной позе.
«Все, теперь мой выход…».
Бросив последний взгляд на ротного, Егор, согнувшись пополам, быстро засеменил вдоль каменной гряды к расположенной возле самой реки низине. Там лежал раненный в голову Гарбуль.
Чайка не видел, как в это время «духи» подбили замыкавшую колонну БМП разведвзвода и окончательно заперли железную цепь на спадавшем к реке косогоре. Спасти батальон могло только чудо.
Соскользнув в похожую на большую воронку низину, Егор сразу увидел распластавшегося на земле белоруса. Лежал он на боку, по-детски свернувшись калачиком, обеими руками прижав к залитой кровью голове перевязочный пакет.
– Эй, Гарбуль! – попытался оторвать Егор его прилипшие вместе с кровью к раненой голове руки. Белорус вздрогнул и еще крепче прижал их. – Это я, Чайка. Ты как?
Гарбуль приподнял голову и, не отрывая от нее рук, хриплым испуганным голосом быстро забормотал:
– Вроде жив…. Оно как шарахнет…. В глазах темно, как летел, не помню. Очухался, на земле сижу.… Башку кровью заливает. Жутко стало и тошно как-то в животе. Перевязаться не смог, руки плохо слушаются до сих пор, как будто онемели. Налепил вот пакет и лежу…. Жду, помру или нет.…
– Сознание терял?
– Нет…. Не помню.… Наверное, нет, потому что в голове все время какие-то мультики вижу.…
– Ну-ка, дай гляну. – Егор вновь очень осторожно попытался оторвать обрамленные запекшейся коричневой коркой ладони белоруса от его головы.
Рана оказалась несерьезной. Металлический осколок лишь полоснул вдоль черепа, распоров насыщенную капиллярами кожу. Аккуратно перевязав белоруса и выдохнув напряжение последних минут, Егор внезапно почувствовал телесное изнеможение и желание втянуть внешние щупальца. Сев на землю рядом с немного очухавшимся Гарбулем, он опустил голову между колен и забылся.
«Что дальше? Наверху гибнут ребята, за грядой лежит ротный, у сопки Бриг, в разбитом БТРе механ, Веденеев бог знает где.… Горят машины, «духи» чувствуют нашу слабость и долбят, долбят. …Может, все это кончить разом – выйти, как Бриг, и идти к сопке, пока тебя не скосят? Погибнуть в бою – это хорошая смерть, это лучше, чем в теплой постели. А там будет вечность…. Не будет тела, боли, страданий, только созерцание жизни, растворение в ее сути и осознание.… Полное осознание этого вечного дыхания! Или все-таки есть у меня тут какая-то задача? Ведь зачем-то я здесь оказался? Получил эту чувственную оболочку, этот беспокойный ум, набитый сверлящими Истину мыслями…. На моих глазах сегодня ушли несколько человек; они практически и не жили, даже осознать себя не успели, а уже их и нет.… А где же они есть?
Когда из глубин сознания поднимается этот вопрос, хочется побыстрее умереть и все сразу узнать. Но что-то не дает мне вот так, как Бриг, подняться и загнуться на глазах у товарищей, красиво и героически перейдя в вечность. Наверное – Судьба.
А кстати, какая у Брига была задача? С ротным прозрачнее: рождение, потом детский садик, где его учили кушать и собирать кубики; школа, где десять лет раздували его интеллект, где он любил и понемногу начинал страдать; военное училище, где его учили защищать родную землю…. Он жил ради того, чтобы своим безвольным телом прикрыть от пуль обычного башкира с восьмилетним образованием, который сам вскоре покинул этот мир.…
В этом, наверное, суть. Стоит только вспомнить глаза Брига – смерть ротного просто выбила его из этой жизни. За какой-то миг обычного Брига не стало, но родился человек новый, героический, цельный.… Может быть, небу нужны такие высокие души? И здесь оно их воспитывает, помещая в такие ситуации? Но для чего?! И самое главное: кто меня сейчас терзает этими вопросами? Без дедушки Степана сложно. Но надо самому искать и искать.… Стоп!»
– Гарбуль, – резко пришел в себя Чайка, – у тебя есть гранаты?
– Да, – ответил белорус, протягивая Егору две «эфки».
«Вместе с моими будет четыре.… Хватит».
Проверив автомат и магазины, Егор, не говоря ни слова, стал выбираться из низины в направлении реки.
– Ты куда? – дернулся было за ним белорус, озираясь в поисках оружия.
– Отставить, – не поворачивая головы, жестко бросил ему Егор, – на сегодня с тебя хватит.
Удачно скрытый от «духов» рельефами местности, Егор осторожно пробрался к шипящей афганской реке. Спрыгнув с высокого берега в воду, он погрузился по грудь в освежающую тело ледяную воду и стал медленно спускаться вниз по течению. Река своим неутомимым движением мощно подталкивала его сзади, словно одобряя правильно выбранный путь.
Егор осторожно нащупывал отяжелевшими подошвами покоящиеся на дне скользкие камни, прежде чем перенести вес своего тела на вытянутую вперед ногу. Провалившись в этот бешеный поток, можно было вновь встать на ноги где-то очень далеко, растеряв по дороге автомат и гранаты. Время от времени он останавливался, всматриваясь в изрытый мелкими пещерками берег, и осторожно шел дальше, подняв над головой свой «АКС».
Наконец, присмотрев подходящее укрытие, он выбрался на берег. Река, делая в этом месте зигзаг, резко уходила влево, в сторону оккупированной душманами возвышенности. Образовавшийся на месте поворота небольшой завал из камней и куст дикого шиповника удачно скрывали забившегося в береговой изгиб Егора.
«Ну вот, здесь, наверное, все и закончится».
У каждого человека есть две наиважнейшие точки на этой земле: точка рождения и точка смерти, а жизнь – это совокупность различной длины отрезков, неизбежно ведущих ко второй точке. Но суть загадки под названием жизнь заключается в том, что никто доподлинно не знает, какая точка первая, а какая – вторая. Когда мы все-таки рождаемся, а когда умираем? И кто тот, кто рождается, а кто тот, кто умирает?
А может быть, вся человеческая жизнь – лишь очередной, более продолжительный отрезок другой, всеобъемлющей жизни, нелепо ограниченной двумя датами на могильной плите. Но как бы там ни было, а каждый отрезок имеет свою цель, ведь для чего-то же водит по белому ватману жизни невидимая рука Судьбы свой неумолимый карандаш. И не позавидуешь тому, кто проживет свою жизнь, так и не решив заданной ему задачи.
Разложив на каменистой земле гранаты и сняв с предохранителя автомат, Егор приготовился ждать. Он знал – они скоро появятся. Откуда знал? Просто – знал, и когда из-за берегового излома появились люди, Егор испытал чувство восторга примерного ученика, на «отлично» решившего у доски сложнейшую задачу.
Их было семь человек. Трое несли гранатометы, один, закинув на плечо, – пулемет, остальные тащили боеприпасы. Все это предназначалось для захлебывающегося кровью батальона.
Егора они видеть не могли, так как он оказался за их спинами. «Придется стрелять в них сзади, но другого выхода у меня нет». Притаившись за кустом, он спокойно подождал, когда этот небольшой отряд скроется за береговым заворотом. Положив автомат на землю, Егор взял в каждую руку по гранате и, выдернув зубами кольца, осторожно, почти не таясь, вышел на берег.
Если бы кто-то из афганцев в этот момент оглянулся назад, то ему бы пришлось взглянуть в глаза своей смерти, но «духи» торопились. Задача перед ними стояла серьезная: ударить шурави в спину и закончить такую удачную засаду. «А там вернемся в кишлак, получим бакшиш…». Уже спрятавшись за обрывистый склон, Егор услышал два симметричных хлопка гранатных капсюлей, затем подряд два взрыва, страшные крики, еще два хлопка и два взрыва. Быстро подобрав лежащий в ногах автомат, Егор решительно вылетел из-за укрытия и направил ствол в сторону распластанной на земле копошащейся человеческой массы. Тело лихорадила мелкая дрожь, их разделяло всего несколько метров.
Четверо искромсанных чугунными осколками «духов», сбившись в багровую кучу, громко стонали-молились, пытаясь призвать на помощь небо и уцелевших товарищей, но те, шокированные неожиданной атакой, молча тряслись, стоя на коленях и уткнувшись лысыми головами в каменистый берег.
Держа палец на спусковом крючке, Егор почему-то медлил: «Ну-у?! Чего ты ждешь?» Один из лежавших на берегу афганцев медленно оторвал от земли свое бородатое, искаженное болью и страхом лицо. Его взгляд вонзился в щуплую фигуру молодого шурави. Страшная боль уступила место изумленной досаде: «Неужели нас отправит к Аллаху этот русский щенок? О!.. Бисми-ллахим-Р-рахмани-Р-рахим…».
Закончить молитву он не успел: ствол автомата начал прерывисто дергаться. Сухой щелчок, новый магазин, дуло влево-вправо… Этот вроде еще живой.… Бах-бах.… Все? Нет, этот еще.… Бах…. Почему руки дрожат?! Бах-бах-бах…. Опять магазин пустой.… Бах-бах-бах.… Да сколько же можно в них стрелять?!! Бах-бах.… Не могу остановиться.… Бах…. Вроде все?
«Да, теперь все».
Когда изрешеченные тела перестали дергаться, Егор с отвращением отбросил от себя пустой дымящийся автомат и обессиленный, в полуобморочном состоянии упал на прибрежные камни. В голове бешено пульсировала лихорадочная вереница оборванных мыслей: «Не я это придумал…. Странно, даже не ранен… Неужели еще что-то надо сделать? Неужели еще не все? А я был так уверен, что погибну.… Сил совсем не осталось, а надо встать, оружие собрать…».
Крадущийся шорох приближающихся шагов он не услышал, скорее почувствовал. Все произошло в одно мгновение: Егор открыл глаза и единственное, что он увидел в последний миг живущего в нем сознания, – это летящий в его голову тяжелый деревянный приклад.… Закрывать глаза он уже не стал.
Вовремя подоспевшие на помощь штурмовые вертолеты мощно проутюжили сопку реактивными снарядами. «Духи» дрогнули и стали отходить в горы, пытаясь унести с собой убитых и раненых, но вскоре их количество сравнялось, и многих пришлось бросить. Батальон, на ходу зализывая раны, осатанело полез штурмовать ненавистную сопку, спеша отомстить за погибших товарищей. Десантники жаждали крови, и никто не мог остановить этот звериный порыв, и никто не мог его осудить. В плен не брали никого. На отсутствие Веденеева и Чайки некому было обратить внимание.
– Когда я умру, дедушка? – Только лишь после того, как родишься.
ОДИН
Окружившая его темнота лишь на первый взгляд казалась мертвой. Ее липкая, пронизывающая все окружающее пространство чернь дышала невидимой жизнью. Все вокруг двигалось и было подчинено единому всепоглощающему замыслу. Здесь сложно было понять: ты часть этой неведомой ночи или ты ее безмолвный свидетель, безо всякой к ней причастности? Еще сложнее было осознавать себя пустотелой бесформенной каплей, напряженно пытающейся увидеть свою индивидуальность при полном ее отсутствии.
Бесформенность и бесконечность темноты почувствовались сразу. Это была глобальная субстанция, мощно подавлявшая все жалкие ментальные остатки, сумевшие перепрыгнуть через барьер. Здесь не было никого. Здесь было только дыхание, и это бесконечное движение «вдох-выдох» бессознательно определяло само себя, неумолимо растворяя в себе всех зашедших за кулисы….
«Интересно, это я где? Это я уже умер? А кто умер и кто этот «Я», что-то у кого-то спрашивающий? Одно очевидно: здесь нет моего туловища и соответственно головы и глаз. Но темноту ведь я вижу? И какие-то мысли, словно искорки, вспыхивают в этом бесконечном мраке. Значит, я еще живой, но где я живу? По крайней мере, мои вопросы отражаются во мне достаточно четко. А может быть, это и есть тот Свет? Во всяком случае, похоже на то. Тела ведь нет, а дыхание жизни кем-то ощущается. И почему я решил, что вокруг темнота? Слишком уж узкая это категория – темнота, сугубо человеческая, а здесь я людей не наблюдаю, но и не могу сказать, что я один.
Кто один? Ну вот, опять.… Наверное, мой ум все-таки жив, и это он судорожно пытается определиться в пустоте, цепляясь за застывшую в том мире память. Это он своей пытливой сущностью не дает мне окунуться в этот мир и раствориться в нем без остатка. Наверное, чтобы почил ум, ему надо время, он живучей тела, которое, по всей видимости, уже не вернуть.… А может, я ошибаюсь? Может, я всего лишь осознал себя в бессознательности? Кто осознал? Нет, я не чувствую себя мертвым, скорее, я жив, чем мертв, слишком много вопросов».
«Да, ты жив».
«Дедушка Степан? Неужели это ты?! Как мне тебя не хватало все это время, мне…»
«Я знаю, что тебе было тяжело, но это была твоя тяжесть, и, кроме тебя, ее никто не мог пронести».
«Но почему я еще жив? Неужели еще что-то осталось незаконченным там?»
«Да».
«Но что? Там я выложился полностью, меня в мире уже нет, я ведь помню последний миг сознания, там для жизни и действия у меня нет никаких шансов!»
«Для действия – нет…»
«Ты хочешь сказать?..»
«Да, и это тоже, легко уйти из жизни тебе не дано».
«Кем не дано?»
«Законом».
«Но кто придумал этот закон?»
«Никто, он был всегда. Это ты поймешь, когда ответишь на свой главный вопрос, других вопросов в видимом мире не существует, другие вопросы – лишь легкая рябь на гладком теле моря».
«И для этого я должен вернуться? Чтобы ответить?»
«Правильно».
«Кому должен?»
«Себе… И есть еще один человек, он там, и ты ему нужен не меньше, чем он тебе… Я не должен был этого говорить. До встречи».
«Какой человек, дедушка? Кто он? Дедушка! Ты слышишь меня? Слышишь?..»
Когда его сознание вернулось в почти безжизненное тело, Егор понял, что лежит спиной на голой и холодной земле. Он попытался открыть зеницы, но открылся только левый глаз. Нос не дышал, его словно не было, при попытке вдохнуть через ноздри в носоглотке неприятно забулькало, а в области носовых пазух резанула острая боль, кинжалом вонзившаяся в глубь мозга. Егор застонал, крепко зажмурив единственный целый глаз. В сознании мелькнул летящий в голову приклад.… «Как же я его не заметил? А впрочем, какая теперь разница, удивительно только, что меня не убили. «…Легко уйти тебе из этой жизни не дано», вот в чем дело, что-то еще придется испытать, мало мне было… О Боже! Дай мне силы!»
Он попытался оглядеться и, повернув голову, увидел кривую, сбитую из неструганых досок дверь, сквозь прорези щелей которой на него падал свет яркого дня. Неожиданно из правого глаза на земляной пол что-то закапало, и Егор почувствовал жжение в глубине глазной орбиты. Он вновь положил голову на затылок, поднял правую руку и указательным пальцем осторожно потрогал правое веко. Не нащупав упругости глазного яблока, он надавил на веко сильнее, и оно, словно легко натянутая тряпочка, не оказав ожидаемого сопротивления, легко провалилось в пустоту глазницы, выдавив на лицо еще одну порцию жидкой слизи. Жжение переросло в нестерпимый огонь. Сморщившись от сильной боли, он переместил палец к центру лица и попытался нащупать свой нос – вернее, то место, где он когда-то был. Но пальцы нащупали лишь какую-то кровавую мешанину. Безвольно бросив руку на земляной пол, Егор вновь потерял сознание, а спустя минуту дощатая дверь со скрипом отворилась, и в это неказистое глинобитное помещение вошли люди.
Когда затуманенное болью сознание вновь стало проясняться, осторожно настраивая слух на внешний мир, первое, что услышал Егор, была пуштунская речь двух человек, о чем-то между собой негромко беседовавших. «Ну вот, я в плену.… Жуткое слово – плен, кажется, что может быть хуже? Тем более в моем положении, когда я не сам к ним пришел, а попал в бою, да еще в каком…. Не резон было им меня убивать там, на берегу. Что ждет меня здесь, одному Богу известно, представить это сложно. Господи, как же мне это выдержать? Когда же ты меня заберешь, неужели я все это заслужил?»
Эти полные безысходности мысли, безжалостно терзавшие израненную душу, выдавили из груди Егора хриплое стенание. Голоса затихли, обозначив вопросительную паузу. Не открывая единственного уцелевшего глаз, он ждал развязки: «Если просто перережут горло, то это будет легкая смерть, могут выколоть глаза, как у Карпенко. … Одного уже и так нет.… Еще могут подвесить вниз головой, сделав надрез кожи вокруг шеи, как у парняги из автобата.… – Живший последние часы мозг судорожно прикидывал известные ему варианты пуштунских экзекуций. – В любом случае главное – побыстрее потерять сознание, а там пусть хоть на куски это тело режут, мне уже будет все равно».
Последняя мысль принесла облегчение всему существу этого так рано истерзанного жизнью парня. Несмотря на сильную волю, данную ему небом, и на полное отсутствие телесного страха, он просто смертельно устал, измаялся ждать все не приходящего конца этой так и не понятой жизни. Никак не мог он увидеть сути своего последнего эпизода, не дававшего ему спокойно уйти.
В этот момент Егору совершенно неожиданно вспомнились его детские полеты на Лысой сопке, когда невесомая душа, легко преодолевая барьеры тела, блаженно взмывала ввысь, оставляя земле все человеческое несовершенство. «Вот бы сейчас так же, как в детстве, взмахнуть в небо да там и остаться, а вы тут, господа душманы, делайте с моим измученным туловищем всё, что захотите, наслаждайтесь сладкой местью моим белым косточкам!»
В этот момент его хлопнули шершавой ладонью по щеке:
– Эй! Шурави! Открой глаз, я знаю, что ты меня слышишь, – на приличном русском языке сказал Егору один из голосов.
Приоткрыв немного веко, Егор увидел склонившуюся над ним голову моджахеда, обрамленную коричневой афганской шапкой. Это был молодой еще мужчина с коротко постриженной бородой и не лишенным интеллектуального отпечатка лицом, немного испорченным некрасивой глубокой вмятиной на лобной кости. Аккуратные очки делали его похожим на доброго афганского учителя курчавых малышей с агитационных плакатов. Его вид не внушал жестокой враждебности и неприязни, и даже наоборот, казалось, что это хороший товарищ склонился над Егором, желая выяснить: все ли у него в порядке. «Бред какой-то, – подумал Егор, – сейчас еще и улыбнется мне». И действительно, изобразив на тонких губах полумесяц, афганец мягким голосом поинтересовался:
– Ну, как ты себя чувствуешь, шурави? Нет ли каких-нибудь просьб или пожеланий? Например, вызвать представителей Красного Креста?
– Чувствую себя хреново, – прохрипел Егор, – дай мне воды.
– Хреново,… хреново,… – сморщил изуродованный лоб моджахед. – А! Вспомнил, хреново – это значит плохо. Так?
– Ты кто? – вопросом на вопрос ответил Егор.
– А ты не видишь, кто я? Я твой враг, твоя смерть, шурави.
– Ну, слава богу, а то я думал, вы меня лечить собираетесь, – издевательски ухмыльнулся «учителю» Егор.
Улыбка медленно сошла с лица сидевшего на корточках душмана. Не вставая, он развернулся в сторону стоявшего за его спиной пуштуна и резко что-то ему сказал. Тот молча достал из потертой кобуры огромный пистолет и протянул его сидевшему. «Неужели все так легко закончится?» – удивился Егор. «Учитель» щелкнул затвором и, быстро взяв правую руку Егора за запястье, поднял ее вверх и выстрелил ему прямо в кисть. Усиленный отражением глиняных стен выстрел резкой волной ударил по барабанным перепонкам. Раскаленный свинец огненной волной пронзил ладонь и мощно ударил в стену, осыпав изуродованное лицо лежавшего на земляном полу Егора колючими крошками. Все произошло так быстро, что его изможденное испытаниями сознание не сразу среагировало на этот выпад сидевшего над ним афганца.
Когда дикая боль кинжальным острием вспорола воспаленный мозг, Егор исступленно закричал, до боли зажмурив единственный глаз: «Боже, как больно!.. Господи!.. Мама…!»
– Теперь ты понял, что я не добрый дядя? – с силой бросив простреленную руку на землю, сказал «учитель». Взяв Егора за перекошенное болью лицо, он резко повернул его к себе: – Открой свой единственный глаз, русский шакал!
Тяжело и хрипло дыша, Егор открыл левый глаз, и против его воли из него потекли мутные слезы нечеловеческого страдания.
– Теперь слушай сюда, мальчик, – ледяным голосом произнес «учитель», поправив круглые очки; лицо его все так же было спокойно, только теперь от него веяло дикой ненавистью. – Ты убил семерых наших братьев, лучших из лучших воинов Аллаха. Они уже в раю, но душа их успокоится только тогда, когда ты умрешь страшной смертью – такой смертью, какой еще не видывали эти горы. Она уже ждет тебя, но самыми страшными для тебя будут последние минуты жизни, это я тебе обещаю. Готовься, ждать конца тебе осталось недолго.
Закончив свой жуткий монолог, он встал и что-то бросив на ходу своему спутнику, быстро вышел из сарая. Тот последовал за ним, через минуту вернулся и поставил возле двери глиняную миску. Когда деревянная дверь закрылась и скрипнул ржавый засов, Егор, преодолевая боль, сначала приподнялся на локтях, а затем потихоньку сел, прислонившись спиной к прохладной стене. Начала кружиться голова, вызывая сильную тошноту. «Сейчас пройдет, – успокаивал себя Егор. – Скоро все пройдет.… По крайней мере, моя cудьба стала яснее.… О Господи! Больно-то как…».
Левой рукой он поднял с земли простреленную кисть и, положив себе на колени, осмотрел. Она была сильно изуродована: пуля, пройдя чуть выше запястья, практически оторвала кисть от остальной руки, и держалась та только на уцелевших сухожилиях и коже. Боль притупилась, или мозг, очумевший от ее обилия, уже отказывался принимать сигналы нервных окончаний. Тонкий красный ручеек медленно стекал вдоль мизинца, образуя на сером сукне его «горняшки» бурое расплывающееся пятно. «Это жизнь из меня уходит», – подумал Егор. Рванув уцелевшей рукой на груди тельняшку, он вытащил из-за пазухи окровавленную материю, перевязал раненую кисть и забылся, но вскоре сознание вновь вернулось к нему.
Совершенно высохший рот заставил его вспомнить о стоявшей у двери плошке. Прижав безжизненную кисть к груди, Егор на коленках подобрался к ней и, схватив левой рукой, жадно принялся глотать прохладную воду. Осушив миску, он перевел дух и, подобравшись к двери, прислонился глазом к щели между досками.
За дверью был тихий осенний день, ярко светило солнце, и в небе величаво парил горный орел, а где-то недалеко слышалось слабое журчание небольшой горной речушки. «Хорошие здесь места, тихие, – впервые за все время службы пришла Егору в голову эта умиротворяющая мысль, – раньше за всей этой нещадной суетой и внимания на эти пейзажи не обращал, а теперь, когда приговор подписан и осталось совсем немного……»
Неожиданно и, наверное, впервые в жизни Егору стало по-настоящему жалко себя. Даже в детстве он не испытывал подобного состояния. Что-то совсем земное и человеческое овладело его сущностью. От невероятной жалости к самому себе он искренне и совсем по-детски разрыдался. Егор смотрел на мир и рыдал, рыдал и смотрел. Он был не в силах оторваться от узкой шершавой щели, отделяющей его существо от этого прекрасного дня, заполненного величавой и неторопливой Жизнью. Мужество, все это время питавшее его истерзанную нечеловеческими страданиями душу, на время оставило его, отдав на растерзание невесть откуда взявшейся жалости. Да-да, именно жалости, потому как страха не было даже сейчас. Он не боялся душманов, не боялся какой бы то ни было извращенной смерти, в этом мире он не боялся ничего, но в данный момент сострадание к самому себе истязало его сильнее любого страха.
«Что я видел за свои девятнадцать лет? Родился в Богом забытом месте, мать умерла, когда совсем пацаном еще был, постоянно работающий и уставший от жизни отец, даже девчонки мимо меня прошли, детства совсем не помню, словно всю жизнь свою живу на этой войне. За что мне все это! За что?!»
Он зажмурил свой единственный уцелевший глаз, прижался лбом к дощатой двери и затих, обессиленный внезапно нахлынувшим чувством. За темнотой зашторенных век неожиданно возник четкий образ дедушки Степана. Его всегда светившиеся глаза внимательно смотрели прямо на Егора: «Тебе осталось сделать полшага, сынок. Смелее!»
И тут перед Егором словно распахнулся тяжелый занавес, и ему открылась необычайная, настоящая красота видимого мира, покоящаяся на Великой вселенской скорби. Егор внезапно осознал весь этот внешний обман, скрывающий от человечества подлинную суть мироздания и Истину, стали понятны невидимые, но неразрывные нити, связывающие каждое живое существо, населяющее нашу Вселенную и играющее свою уникальную роль. Ему стали видны грязные истоки туманной мирской лжи, своим лихим и страстным жаром заслоняющей от людей подлинную суть этого невероятного по своим масштабам движения.
Почему такое ничтожно малое количество людей задумывается над смыслом именно человеческой жизни? Разве это только еда, питье, сон, немного радости и горя, а потом смерть, как у птиц и зверей? Ведь даже небольшого размышления будет достаточно, чтобы увидеть разницу между людьми и всеми остальными существами, населяющими землю. Невозможно получить истинное счастье от обладания материальными вещами этого мира, сколько бы их у тебя ни было. Только разочарования и боль потерь – вот неразлучный спутник мирских утех. Все жизни, прожитые без веры, без попытки осознания себя – это жизни никчемные, это упущенные шансы.
Какой странный поворот событий! Истинно людская духовная основа, источник радости и покоя, превратилась во что-то внешнее и далекое, в чем не нуждаются и чего не ищут. Созданный же нами мир с его мишурой и отвратительной безвкусицей стал для нас близким и родным, необходимым и желанным. Кто может освободить человечество от этого умопомрачения? Только сами люди, обратив свои взгляды внутрь себя и втянув ненасытные щупальца внешних чувств, ищущих исключительно мирских наслаждений.
О Боже! Это открытие переполнило засветившегося изнутри Егора, и он решительно вышел за пределы своего искалеченного тела. Родившийся внутри него свет слился с вечным Вселенским Светом, частью которого он и являлся.
«Ну, слава Богу! Успел, еще при этой жизни успел.… Все оказывается так просто, до смешного просто; неужели надо было довести себя до самого края, чтобы это понять? Неужели нет других, более естественных механизмов? Умирать не страшно, досадно только, что передать это состояние никому не успею, вряд ли братья пуштуны захотят меня слушать. Жалею только об этом, в остальном все свои дела я уже завершил, осталось последнее – достойно умереть. Смерть стоит того, чтобы жить.… Теперь я понимаю, о чем это».
За дверью послышались шаги. Подняв голову и посмотрев в щель, Егор увидел идущих за ним людей. Просто людей….
Когда дверь отворилась и в тесное помещение проник солнечный свет, Егор, пошатываясь, стоял на ногах, прижимая к груди простреленную руку и слегка прищуривая левый глаз. Пустая правая глазница, обрамленная коричневой коркой запекшейся крови, вместе с раздробленным и вбитым внутрь носом не могли скрыть легкую улыбку, отражающую внутреннее состояние Егора.
Он был удивительно спокоен в свой последний час. Даже видавшие много смертей моджахеды поразились выдержке этого русского, совсем еще юного парня.
– Смотри, как держится этот шурави, – переговаривались они между собой, пока Егору связывали за спиной руки, а он лишь морщился от неимоверной боли и молчал, не издавая ни звука.
– Он просто не знает, что его ждет. Посмотрим, как он будет улыбаться, когда его подведут к этим.…
– А может, он сошел с ума?
– Нет, просто это крепкий воин. Жаль, что нам приходится воевать с русскими, удивительные люди…
– Они чем-то похожи на нас….
– Все люди похожи….
Когда Егора ткнули автоматом в спину, он понял: пришла пора сделать последние шаги этой короткой жизни. Пройдя сквозь нестройную орду опоясанных пулеметными лентами бородатых душманов, он в сопровождении «учителя» и еще двух афганцев вышел на извилистую тропу, тонкой змеей петлявшую по укрытому в горных скалах лагерю моджахедов.
На самом выходе из этого укрепленного логова, слева от тропы, находилось гладкое каменное плато, на котором рядком лежали семь искалеченных Егором людских тел. Ни тогда, когда он стрелял в этих людей, ни сейчас, глядя в их застывшие лица, не испытывал Егор совершенно никаких чувств. И не было ему их жаль, но и не было у него удовлетворения воина от удачно выполненной солдатской работы.
Выйдя из лагеря через пробитую в скале метровую арку, замаскированную отодвигаемым снаружи валуном, Егор с тремя своими конвоирами пошел по едва видимой, усеянной мелкими камнями дорожке, вдоль ровной как стена скалы, обрамлявшей глубокое ущелье. Один из шедших за спиной душманов ухватил Егора за связывающую его руки веревку. «Боятся, чтобы я не кинулся вниз, в ущелье, – догадался Егор. – Не бойтесь, тогда это будет не моя судьба, а я хочу закончить свою, только мне написанную».
Когда скала закончилась, тропинка резко пошла вверх и через некоторое время вывела идущих по ней людей на усеянную большими камнями поляну.
Выйдя на ровное место, Егор остановился, почувствовав тошноту и головокружение, вызванные резким подъемом. Единственный глаз застилала мутная пелена. Он остановился, тяжело и хрипло дыша, уткнувшись подбородком себе в грудь. Сзади его резко толкнули. Пытаясь сделать вынужденный шаг, он выкинул вперед ногу, но, запнувшись о торчащий из земли камень, рухнул наземь, потеряв сознание.
Очнулся Егор, лежа на спине в неестественной позе. Связанные сзади в локтях руки изогнули его безвольное тело полуколесом. С усилием оттолкнувшись от земли ногой, он перевернулся на правый бок и увидел висевшего на горизонте уже знакомого ему орла: «Подожди немного, друг, скоро я к тебе…».
– Ну что, шурави, – услышал он за спиной знакомый голос «учителя», – сам дальше пойдешь или тебе помочь? Здесь недалеко.
– Помоги мне встать, сам дойду, – прохрипел Егор.
Двое сопровождавших «учителя» пуштунов поставили Егора на ноги, резко подхватив его с двух сторон за плечи. В искалеченную руку вновь вонзилась утихшая было боль. Егор застонал и, до крови закусив губу, откинул голову назад. «Продержись еще немного, скоро все это кончится», – подбадривал он самого себя.
Опустив подбородок, Чайка, осторожно ступая, двинулся дальше. Вскоре на самом краю заканчивающейся обрывом поляны показалось круглое, обложенное камнями жерло приличных размеров ямы, у самого края которой стояло странное сооружение, с виду напоминающее деревенский «журавль». На торчавшем из земли деревянном столбце покоился прикрепленный к нему длинный, задранный вверх шест, один конец которого зависал над самым центром ямы, а второй был крепко прижат к земле квадратной деревянной кадкой. Сооружение было необычным и с виду безобидным, но чем ближе Егор с конвоирами подходил к этой темной яме, тем сильнее на каком-то тончайшем сверхчеловеческом уровне он ощущал таящиеся в ней муки.
Шедший позади афганец остановил Егора, грубо схватив за плечо в нескольких метрах от этого зловещего кратера. Второй вместе с «учителем» осторожно подошел к краю и заглянул вниз. И тут произошло неожиданное: эта яма, словно повинуясь непонятно кем данной команде, мгновенно ожила, выплюнув из себя странную шипящая возню, перемешанную с противным, царапающим душу повизгиванием. «Господи! Кто там?» – подумал Егор, настороженно взглянув на «учителя». Тот что-то негромко сказал своему спутнику, неестественно улыбаясь, посмотрел на Егора и «дружелюбно» поманил его указательным пальцем:
– Подойди сюда, шурави, посмотри, что мы здесь для тебя приготовили.
Егор стоял, ноги отказывались идти. Он хотел сделать шаг, он готов был его сделать, но измученное тело отказывалось подчиняться – оно не хотело этого видеть, оно не хотело страдать, оно не хотело умирать.
– Давай-давай, шурави, что же ты стоишь? – продолжая ухмыляться, проговорил «учитель». – Неужели ты боишься? Этого не может быть! Такой смелый воин….
– Нет, я не боюсь, – как можно спокойнее проговорил Егор.
Прилагая невероятные усилия, наверное, последние, Егор заставил свое одеревеневшее от страха туловище двинуться к очерченному рядом камней краю ямы. С каждым своим нетвердым шагом, приближающим его к уймищу, Егор все отчетливее различал зловещую возню множества загадочных тел, обитающих в этой адской дыре. Подойдя к самому краю, он сделал вдох и, немного наклонившись, спокойно посмотрел вниз.… Увиденное заставило его отшатнуться. Отступив от края пару шагов, он присел на квадратную, наполненную песком кадку, служившую противовесом для «журавля».
– Ну как? – все так же «весело» спросил «учитель» и, зайдя Егору за спину, достал из-за пояса изогнутый длинный кинжал. – На том свете, шурави, тебя долго будет передергивать от такой смерти, ой как долго!
С этими словами он резко ударил кинжалом по спутывавшим Егору руки веревкам. Острый клинок мгновенно разрезал путы.
– Нечему там передергиваться, рафик, – закрыв глаза, измученно пробормотал Егор, сквозь боль медленно выводя из-за спины затекшие руки. Тело начинало лихорадить. «Только бы не пойти у него на поводу, – подумал Егор о своем многострадальном остове. Он открыл глаза и посмотрел на остатки своей правой кисти. – Господи! Как я изуродован…».
В эти последние на земле минуты Егор попытался представить себя со стороны. Воображение рисовало жуткую картину: тощий, за одни сутки высохший скелет с темно-бурой кровавой дырой вместо одного глаза, раздавленный страшным ударом нос и болтающаяся на сухожилиях безжизненная почерневшая кисть. «Вот и все, что от меня осталось, скоро и этого не будет. – Егор подумал о яме, и тело вновь залихорадило. – Господи! Помоги мне умереть достойно, дай силы…».
– Вставай, шурави, у нас сегодня еще много дел, – услышал Егор за спиной голос «учителя», – а нам хочется не спеша насладиться твоей смертью. Умрешь ты не сразу: сейчас мы подвесим тебя к концу этой палки и после этого я вытащу из этой,… – он пальцем указал на кадку с песком и наморщил лоб, видимо, вспоминая нужное русское слово, – …из этой штуки вот этот…… – Он вновь задумался, указывая на торчащий внизу кадки чопик. – …Вот этот… хрен, и песок начнет медленно высыпаться, а ты будешь тихо-тихо опускаться в яму, а там тебя уже ждут… на обед! Обед будет длинный, потому что кушать тебя будут по частям. Как у вас говорят: первое и второе? Да? Ха-ха-ха!
«Учитель» дико хохотал, радуясь своей изуверской шутке.
– Откуда русский знаешь? – преодолевая дрожь, спросил его Егор.
– Пять лет учебы в Астраханском сельхозинституте, факультет животноводства.
– Я так и думал.… Животноводство, – Егор с усилием отвлекал себя от мыслей о своем конце, пытаясь прийти хоть в какое-то равновесие. – Этому… тебя там научили?
С этими словами Егор мотнул головой в сторону ямы. «Учитель» вновь расхохотался:
– Нет, это я уже здесь придумал, в Астрахани нет афганских крыс. Ваши крысы по сравнению с нашими – просто мышки. Видал, какие экземпляры? Два дня не кормлены, ждут тебя с нетерпением.
И тут…… Тут Егор взорвался! Думал, что сдержится, умрет спокойно, будет терпеть.… Но невесть откуда взявшаяся простая людская обида выплеснула в лицо этому душману последние остатки его человеческих сил:
– Сука! Сука ты паршивая! Будешь смотреть, как меня станут жрать эти твари и наслаждаться этой мерзостью? Кто ты после этого? Скажи – кто? Ублюдок ты конченый, и все вы ублюдки, не можете достойно казнить вашего врага. А я ведь уважал ваше право лишить меня жизни, до последнего уважал, пока к этой яме не подошел. Разве можно так казнить воинов? Неужели мы, русские, когда-нибудь до такого бы додумались? Да еще,… – от сильного душевного волнения Егор стал задыхаться, – еще на эту гнусность любоваться? Су-у-ки……
Мутные слезы катились по его ободранному и изуродованному лицу. Он не боялся смерти, потому что знал – ее нет, но умереть вот так? «Боже, неужели я должен и это выдержать? Как себя успокоить? Неужели я провалил выпускной экзамен?»
Последняя мысль была самой тяжелой.
– …Да вы хуже этих безмозглых созданий, которые бесятся в этой яме; они хоть не понимают ничего, а вы…… Ты! – неожиданно для самого себя Егор, с большим трудом поднявшись, сильно, как ему показалось, ткнул пальцем в грудь «учителю». – Тебя человеком-то назвать нельзя! Ты…… – не в силах больше выдавить из себя ни слова, Егор хрипло рычал, стоя перед душманом на расстоянии ладони и наблюдая, как принимают форму округлых очков его удивленные глаза. Чайка набрал полный рот слюны и плюнул моджахеду прямо в лицо.
«Господи, будь что будет, только бы быстрее! Сколько можно меня терзать? Люди жизни проживают и не видят столько мук, сколько я за последние сутки. Дедушка Степан, а почему, собственно?!»
Неожиданная и простая мысль вошла в голову Егора: «Чего я жду-то?»
Воспользовавшись замешательством афганцев, он резко повернулся и сделал уверенный шаг в сторону ямы, оставалось еще два.… Пусть жрут, только сразу. Делая второй шаг, Егор почувствовал изумительную свободу; ему казалось, что он не шагает, а просто летит над землей, словно птица, не имея совершенно никакого веса. Это состояние было упоительно. «Вот! Вот она, моя воля, вот мой полет!» – стучало в его висках. Ему казалось, что движения его стремительны и душа вот-вот выпорхнет из искореженной плоти, но это только ему казалось. На самом деле обессиленное, ватное тело двигалось медленно, и бросившемуся наперерез одному из пуштунов ничего не стоило помешать Егору прыгнуть в яму. Тот крепко схватил его за ворот, остановив у самого края бездны. Егор с силой дернулся, пытаясь перенести вес тела к выложенной камнями кромке в надежде на то, что афганец, испугавшись упасть вместе с ним, отпустит, но тот не испугался и вместе с Егором упал на камни. На мгновение застыв, они оба как завороженные смотрели на внезапно ожившее дно.
Возбужденные крысы радостно завизжали, увидев наверху две свесившиеся внутрь ямы, тяжело дышащие человеческие головы. Эта страшная, голодная тьма породила жуткое, леденящее человеческую кровь движение. Одна из тварей размером с хорошую таксу, проворно пробежавшись по спинам и головам своих собратьев, стала быстро карабкаться вверх, цепляясь когтистыми лапками за камни, едва-едва выступающие в стене ямы. Казалось, что она вот-вот доберется до края и вцепится своими адскими зубами в лица этих людей, но, не дотянув до верха совсем немного, крыса отвалилась от стены и тяжело плюхнулась в серую шипящую массу своих сородичей….
Егора за ноги оттянули от края.
– Девона, шурави, хароб, – глядя Егору в лицо, прошипел чуть не свалившийся с ним в яму душман. Вид у него был испуганный, а перед глазами стояли клацающие челюсти страшной твари. «Таких бешеных русских я еще не видел», – вытирая со лба холодный пот, подумал он.
«Не получилось…. Видно, и впрямь от судьбы не уйдешь», – пролетела в голове Егора последняя мысль, оставив его в состоянии полужизни. Теперь ему было уже все равно, что будет дальше. Полное равнодушие к происходящему пропитало своей безвольной дремой все его существо. Он едва видел, скорее лишь ощущал, как трое душманов, связав вместе локти и сняв с него ботинки, хладнокровно подвесили его вялое тело за руки к концу шеста. Затем, медленно развернув этот адский рычаг в направлении зловещего кратера, они прикрепили второй конец к наполненной песком квадратной кадке. «Учитель» – скорее всего, это был он – вынул затычку, и песок, мягко зашуршав, посыпался на землю, отсчитывая последние минуты Егоровой жизни. Чайка, слегка раскачиваясь, висел по самому центру кишащей огромными крысами ямы, безвольно уронив голову себе на грудь. Иногда, открывая свой единственный глаз, сквозь застилавшую его белую пелену Егор смутно различал яростно двигающиеся под ним серые тени, но это не вызывало в нем никаких эмоций. Все чувства его, казалось, погасли, а тело медленно опускалось вниз….
Стоя у самого края, трое афганцев молча глядели на колышущегося над ямой шурави. «Мне не очень хочется на это смотреть, – признался себе их старший, протирая покрывшиеся пылью очки, – этот русский прав, воинов так казнить нельзя, тем более таких, как он. Почему-то я не испытываю к нему ненависти, хотя он и пристрелил, как собак, семерых наших братьев. Он делал свое дело, мы делаем свое.… Зачем я все это придумал?»
А тем временем Егор все ниже и ниже опускался в это кишащее голодными тварями пекло. Почуяв скорую добычу, крысы просто взбесились, наполнив яму жуткими стонами, сливающимися в один протяжный, предсмертный вой. Казалось, что все духи ада поднялись из преисподней для того, чтобы растерзать в клочья изможденное тело этого несчастного солдата.
Некоторые из тварей, самые проворные и сильные, становясь на задние лапы, пытались подпрыгивать вверх, на лету клацая своими конусообразными челюстями и уже совсем немного не доставая до безвольно свисающих над ними босых ступней Егора. И чем ниже он опускался, тем яростнее и выше становились крысиные прыжки, тем сильней и ужасней делался этот подземный многоголосый вой.
Лишь одна, самая большая и сильная крыса, спокойно сидела в стороне от этого серого визжащего клубка, спокойно выверяя свой точный прыжок. Она ждала своего момента. Эта была та самая крыса, которая чуть было не вскарабкалась по отвесной стене вверх, увидев свесившихся в яму людей.
И вот ее час настал. Не церемонясь со своими собратьями, она, вновь разбежавшись по их серым телам, мощно оттолкнулась и, высоко подпрыгнув, яростно ухватилась когтями коротких передних лап за одну из ступней Егора, одновременно впиваясь своими страшными челюстями в большой палец его ноги. В этот момент Егор пришел в себя. Болевой шок током пронзил его безвольное туловище. Мгновенно осознав случившееся, он, дико закричав, бешено задергал окровавленной ногой, пытаясь сбросить вниз вцепившуюся в нее мертвой хваткой крысу. Ничего не получилось. Тогда Егор свободной ногой резко ударил животное по голове, потом еще раз.… Он бил ее до тех пор, пока она не отцепилась. Но слишком много песка уже высыпалось из деревянной кадки, служившей Егору противовесом, и он опустился так низко, что и другие крысы едва-едва не допрыгивали до его ног. Казалось, еще несколько секунд, и все разъяренные до предела, ошалевшие от запаха свежей крови животные гроздьями облепят ослабленное тело, с вожделением вонзая в мягкую плоть свои кинжальные зубы. Напрягая последние из последних силы, Егор подтянул колени к животу и замер. «Боже! Прекрати все это, я больше не могу.… Не могу я… Слышишь?!»
И тут совершенно неожиданно шест медленно пошел вверх. Повернув голову в сторону стоявших у кромки душманов, Егор увидел, как «учитель», поставив ногу поверх кадки, неторопливо прижимает ее к земле, не закрывая при этом пескоструйное отверстие: «Хочет продлить мои муки…». Но Егор ошибался.
– Идите в лагерь, я сам здесь закончу, – властно скомандовал «учитель» своим подчиненным.
Пуштуны, удивленно пожав плечами, не говоря ни слова, ушли, оставив своего командира наедине с русским. Подождав, пока они пересекут поляну и скроются из виду, спустившись на ведущую в лагерь тропу, «учитель», не убирая ноги с деревянной кадки, достал свой пистолет и, взведя курок, медленно направил его в голову висящего над ямой шурави:
– Это, …чтобы ты, рафик, не думал, что я сука.
Егор зажмурился, и… до его слуха донесся характерный глухой удар твердого предмета по чьей-то голове. Раньше ему приходилось слышать подобные звуки, поэтому ошибки быть не могло. Мгновенно открыв свой уцелевший глаз, он увидел, как «учитель», не выпуская из руки пистолета, схватившись руками за голову, медленно заваливается на бок, ослабляя давившую на почти освободившийся от песка противовес ногу.… За его спиной мелькнула человеческая тень. Егор резко пошел вниз, да так резко, что ветер засвистел в его ушах, а дух перехватило.
– А-а-а-а-а! – закричал он и со всего маху шмякнулся прямо в крысиную кучу.
Совершенно не ожидавшие такой нахальной контратаки, ошалевшие твари, испуганно давя друг друга и жалко пища, мгновенно разлетелись по углам.
Егор сидел посреди ямы и, беспомощно вцепившись в шест, озирался по сторонам. Вдруг он почувствовал, как шест, словно рыбацкое удилище, выгнулся дугой и, опасно затрещав, сильно потянул его вверх, а затем вновь ослаб.
– Отталкивайся! Отталкивайся от земли, твою мать! Иначе мне тебя не вытянуть, – услышал Егор доносящуюся сверху русскую, настоящую русскую речь! Причем в исполнении очень знакомого голоса.
Собравшись, он сильно оттолкнулся ногами от земли и, словно вырвавшаяся из шахты баллистическая ракета, взмыл ввысь, окончательно обескуражив своих серых «друзей».
Поднявшись над ямой, Егор на мгновение застыл, затем шест перенесся в сторону и мягко опустил его на землю. Все произошло так стремительно, что настроившийся умереть Егор не сразу осознал свое спасение. Перед его глазами до сих пор стояла пустая дыра ствола, направленная в голову.
В это время подошедший сзади спаситель разрезал веревки, и затекшие руки с разламывающей суставы болью опустились вниз. Левой рукой прижав к груди простреленную правую кисть, Егор хотел что-то сказать, но иссохшее горло выдало лишь хриплые, похожие на карканье звуки. Из-за спины ему протянули фляжку с отвинченной крышкой. Взяв ее, Егор жадно сделал несколько больших глотков и отдал назад. Постепенно он начал приходить в себя. В голове висел один вопрос: «Откуда? Откуда он здесь взялся?»
Дедушка Степан, медленно переставляя обутые в старые сандалии ноги, не спеша шел по самой кромке спокойного прибоя в сторону поселка. В последнее время он редко выходил из дома и на людях практически не появлялся. Взволнованное его отсутствием – все-таки уникальный дед – руководство рыбколхоза частенько наведывалось в его стоящее на отшибе обиталище, дабы справиться: «Здоров ли, деда? Не надо ли чего?» – и всегда получало один и тот же ответ: «Здоров. Мне ничего не нужно». Но сегодня старик нарушил свое затворничество, и на то были у него причины.
Пройдя мимо жидкой рощицы растущих прямо в песке диких маслин, он подошел к сбитой из почерневшего штакетника низкой калитке и остановился.
За калиткой открывался затянутый виноградом небольшой двор, где на деревянной скамейке, вкопанной у самого дома, сидел сутулый, уставшего вида мужчина. Его заостренное, покрытое седоватой щетиной лицо являло собой полное безразличие к окружающему миру. Давно потерявшие блеск жизни полузакрытые глаза не моргая смотрели под ноги, где прямо на земле стояла наполовину опустошенная бутыль с вином. Правой рукой он крепко сжимал наполненный до краев мутный стакан, поставив его себе на колено, а в левой руке был накрепко стиснут тощий вяленый бычок с выпученными глазами и открытым зубастым ртом.
Старик осторожно отворил калитку и, пройдя по выложенной старым кирпичом дорожке, подошел к скамейке.
– Здорово, Егорыч! – бодро поприветствовал он хозяина. Тот медленно поднял голову и, скользнув по фигуре Степана равнодушным взглядом, молча кивнул ему в ответ. Затем он подвинулся к краю скамейки и легонько стукнул по освободившемуся месту рукой, приглашая гостя присесть. Старик сел рядом с хозяином, провел рукой по своей серебряной шевелюре и спросил:
– Стоит колхоз-то?
Хозяин утвердительно мотнул головой, затем неторопливо осушил стакан, вытер ладонью покрасневшие от вина губы и, не выпуская бычка, достал из промасленных штанов мятую пачку «Беломора». Нетвердыми пальцами выудив из нее погнутую папиросу, закурил.
– Солярки нет, – низким и хриплым голосом ответил он старику, – все суда на приколе, а мужики чихирь по дворам глушат.
С этими словами он, усмехнувшись, легонько стукнул ногой по стоявшему на земле бутыльку. Затем, сделав мощную затяжку, закрыл глаза, откинул назад затылок и медленно выпустил из легких густой табачный дым.
Старик, молча наблюдая за ним, каждой молекулой своего тела ощущал бессмысленность жизни этого доброго по своей сути человека. Но самое страшное, дедушка Степан с горечью осознавал, что в его родном поселке так живут все, а правильнее будет сказать, что все не живут. Это бессмысленное существование жизнью назвать никак нельзя. Был вот Егор……
– Слышь, Егорыч, – осторожно вывел хозяина из забытья дедушка Степан, – что сын-то, пишет или нет? Как он там воюет?
Этот нехитрый вопрос заставил вздрогнуть отца Егора, словно электрический разряд прошелся по нему сверху вниз. Совершенно неожиданно и очень страдающе заблестели его глаза.
– Два месяца уж нет от Егорушки ни-че-го, – по слогам произнес отец и, с трудом сдерживая дрогнувший голос, прибавил: – Если с ним чего,… я не знаю тогда, зачем все это……
Читать бесплатно другие книги:
