Форт Росс. Призраки Фортуны Полетаев Дмитрий
«Войди Николай Петрович в секретариат сейчас, встреча его с Зубовым была бы неизбежной», — не без оснований подводил итог своим размышлениям Державин. Видя, как Платон отправил в южную действующую армию своего младшего брата Валериана только потому, что императрица стала проявлять к нему повышенное внимание, Державин, припоминая, как бесила Зубова вынужденная близость к императрице капитана ее гвардейцев, решил с прямым назначением крестника к себе в помощники пока повременить.
Таким образом, охраняя интересы Резанова да и не в последнюю очередь свои собственные, Гавриил Романович для начала выхлопотал для своего протеже место начальника канцелярии у вице-президента Адмиралтейств-коллегии графа Чернышева. Что было достаточно «близко» и ко двору, и к делам самого Державина и в то же время излишнего внимания не привлекало. Так что пока все складывалось чрезвычайно удачно. Сферы, в которых парил светлейший князь Платон Александрович и в которых пролегали делопроизводственные пути Николая Петровича, пересечься никоим образом не могли.
Точнее, не должны были…
От переезда в столицу радости Резанова не было предела. Он весь погрузился в новую работу, привнеся в нее свойственные ему организованность и порядок. Любимым занятием Николая Петровича стало теперь по окончании присутственного дня пройтись по Адмиралтейской набережной, слушая крики чаек и часами взирая на лес мачт толпящихся на рейде кораблей. С замиранием сердца следил он за тем, как паруса очередных «счастливцев», отправлявшихся к неведомым берегам, наполняет ветер странствий. В эти минуты сердце Николая Петровича нещадно щемило, на глаза наворачивались слезы — не то от восторга, не то от пронизывающего ветра невского рейда, и он, устремив затуманенный взор в серое низкое петербургское небо, беззвучно повторял одну и ту же фразу: «Когда же?»
Если бы его вот так, напрямую спросили, что, собственно, он еще ожидает от судьбы, Николай Петрович и сам не смог бы объяснить. Служба его вроде как складывалась самым успешным образом. И перевод в столицу был тому весомым подтверждением.
«Жаль, что папенька не дожил до этого времени, а то порадовался бы старик за сына, который теперь все более и более направляется стопами его…» — не раз сокрушался про себя Николай Петрович. И все же тайные, неудовлетворенные желания не оставляли Резанова в покое. Правда, «тайными» они были более для других, нежели для него. Он-то прекрасно знал их причину. Рассказы Шелихова, мир, который он когда-то открыл ему, не оставляли Резанова. Чем выше и стремительней взлетал он по служебной лестнице, тем задумчивей становился. Все сложнее представлялось ему примирение своих противоречивых желаний. С одной стороны, ему хотелось во что бы то ни стало преуспеть, доказать всем и каждому, что он достоин занять самую высокую ступень в чиновничьей иерархии, с другой — его не оставляли мысли о путешествиях наподобие шелиховских, об открытии и обустройстве неизведанных земель, о покорении новых народов и о победоносном, подобно Кортесу, возвращении к родным берегам в ореоле славы и почета.
Как примирить в себе две стихии, такие же разные, как огонь и вода, Николай Петрович придумать не мог. Он понимал, что, наверное, «еще не пришло время», что «надо бы еще подождать», как любил наставлять его Державин. Однако годы шли, точнее, летели, Резанову шел уже двадцать восьмой год, а он не только не приблизился к решению насущных вопросов, но, как ему казалось, все дальше и дальше удалялся от осуществления мечты.
Прошел еще целый год, прежде чем Державин, решив, что ситуация при дворе сложилась вполне благоприятная, силовые альянсы «утряслись и расставились по ранжиру», наконец-то посчитал возможным перевести Николая Петровича непосредственно под свое начало, в личную канцелярию императрицы.
Глава одиннадцатая
Вундеркинд
Мать первая столкнулась с необычными способностями Даши, когда обнаружила, что дочь с неподдельным интересом читает ее учебник дифференциальных уравнений. В то время Даше было всего пять лет. Как потом признавалась Светлана Михайловна, сама она, будучи студенткой заочного института, неоднократно пыталась вникнуть в этот материал, чтобы сдать экзамен, но безуспешно. Вполне возможно, что эти проклятые «дифуры» грезились ей в тот момент, когда она, закусив губу, чтобы своими стонами не разбудить притаившихся за фанерной перегородкой соседей, зачинала Дашу.
Как бы там ни было, но увесистый серый том казался дочери наполненным таким же волшебством, как и сборник сказок Андерсена. И то, что для Светланы Михайловны было сущим наказанием, для дочери стало выражением той гармонии мироздания, которую она пыталась постичь бессонными ночами и которой ей так не хватало в реальной жизни.
Краткость и безапелляционность математических формулировок поразили девочку. Даша внутренне немного поморщилась, когда позднее, в семь лет, обнаружила, уже из учебника физики, что одна из функций ее любимых дифференциальных уравнений заключалась всего-навсего в том, чтобы описать тот или иной закон окружающей ее природы. Ей казалось, что приложение к материальному миру ограничивало первозданный, бесконечный потенциал чисел. К тому же ее чрезвычайно удивило утверждение, что «масса материальной точки полагается постоянной во Времени и независящей от каких-либо особенностей ее движения и взаимодействия с другими телами».[21] Без всяких объяснений, всего лишь манипулируя в уме бесконечными комбинациями чисел и функций, Даша пришла к выводу, что «дяде», который это сказал, забыли объяснить самое главное. Что инерциальные системы, в которых описывалось поведение ее любимой «материальной точки», конечны! А так как время бесконечно, то они не могут и не должны быть взаимосвязаны. Или, по крайней мере, эта связь должна быть относительной.
Поскольку физики в ее классе еще не было, Даша обратилась с этим чрезвычайно взволновавшим ее вопросом к преподавателю физики в старших классах Натану Исааковичу Иванову. «Пе'гедо мной стояло бледное, почти пгоз'гачное существо, — рассказывал, слегка грассируя, Натан Исаакович в интервью прессе, — этакая Снегугочка из гуской сказки, с двумя большими голубыми бантами и такими же ог'гомными голубыми глазами и оспа'гивала второй закон Ньютона!»
Но это было уже потом, когда Даша, защитив в двенадцать лет докторскую диссертацию, стала знаменитостью, сначала Новосибирского академгородка, а потом и всей страны. А пока бедному Натану Исааковичу надо было как-то реагировать на вопрос этого, в общем-то, «оча'говательного ‘гебенка». И Натан Исаакович принял тогда единственно правильное решение — вызвал в школу родителей.
С этого все и началось. Когда после повторных тестов и экзаменаций, имевшихся под рукой, «специалисты» военного городка № 4 пришли к выводу, что девочка, безусловно, вундеркинд, мать взяла свое укутанное в шерстяные платки дитя и поехала в Новосибирск. Отец не возражал. В то время он уже начал сильно выпивать, и отъезд «женщин» его устраивал. Мать к нему так и не вернулась, и Даша его больше никогда не видела.
Живя погруженной в свои функции и числа, Даша не сразу заметила, как рухнула та страна, которую она так и не успела познать, но благодаря безмерной любви которой к физике и физикам Даша смогла «выбиться в люди». Не заметила она, как началась новая эпоха. Входили в жизнь другие ценности. Институт теоретической физики Академгородка, куда Дарью пригласили работать, пустел на глазах. Брошенное на съедение волчьим законам «новых рыночных отношений» поколение старых ученых стремительно вымирало. Поколение новых еще более стремительно выезжало. «Хозяева» жизни тоже поменялись. Ими становились люди, для которых понятия о моральных ценностях были полностью заменены на материальные. Приватизировалось все, что могло приватизироваться. Заводы, фабрики, институты, люди и даже мозги.
Когда руководство института, в котором работала Даша, сменил какой-то общественный фонд во главе с бывшим секретарем горкома комсомола, Даша впервые столкнулась с «проблемой». К своему удивлению, она оказалось красивой. Худоба, из-за которой вечно переживала ее мать, все время пытаясь чем-нибудь накормить дочь, стройные длинные ноги и, главное, рост вдруг оказались необыкновенно востребованными. С безапелляционной наглостью нового времени к Даше все чаше стали приставать на улице молодые люди. Какие-то бесконечные «продюсеры» и «режиссеры» реклам, «директора» театров мод, модельеры, фотографы и даже взрослые женщины, пытавшиеся заманить ее на приватный разговор, чтобы объяснить, «сколько она теряет в своей жизни», казалось, преследовали ее по пятам. Когда же Дашу вызвал к себе новый «фондовый» руководитель института и прямо предложил Даше годовую зарплату за десять дней, которые она должна была провести с ним на Мальдивах, Даша поняла, что пора что-то предпринимать.
В общем, неизвестно, чем бы все это для нее закончилось, если бы не вмешался, как всегда, его величество Случай.
Все началось с того, что Дарья Валентиновна, а тогда ее уже все называли именно так, по имени-отчеству, несмотря на то, что ей было всего девятнадцать лет, написала статью для узкопрофилированного научного журнала. Это были первые наброски ее будущей научной теории, не подкрепленные пока длинными математическими выкладками. Так сказать, «мысли вслух» по проблеме, которая не оставляла ее, начиная с того памятного дня, когда она впервые задала свой волнующий вопрос Натану Исааковичу.
Проблема эта гнездилась вокруг все того же пресловутого второго закона Ньютона. Естественно, Даша давным-давно знала о существовании совершенно другой концепции мироздания, основанной на знаменитом уравнении Эйнштейна. И естественно, что и здесь она не находила удовлетворительного для себя ответа, утверждая, что основной постулат теории относительности создавал больше вопросов, чем предлагал решений.
В своей статье Дарья Валентиновна фантазировала на тему исследований советского астрофизика Козырева. В своих рассуждениях, касающихся его основной работы «о причинах и следствиях свойств Времени», Дарья Валентиновна вплотную подводила читателя к очень интересному выводу. Получалось, что при желании или, точнее, при существовании источника, обеспечивающего постоянный поток энергии, вполне возможно снивелировать различие этих самых «причин и следствий», которые создаются Временем. «Таким образом, — делала неожиданный вывод Дарья Валентиновна, — различия между прошлым и будущим перестанут существовать». Получалось, что на ограниченном промежутке пространственно-временного континуума могут быть созданы условия, при которых ее любимая «материальная точка» сможет двигаться в любом направлении по шкале Времени!
Забегая вперед, скажем, что именно этот «парадокс Шурановой» и лег впоследствии в основу разработок первых отечественных пространственно-временных генераторов. Или, как их сейчас все чаще называли в ведомстве Синицына, транспОртеры. Причем именно так, с «иностранным» ударением на «о».
Статью опубликовали. И к удивлению главного редактора, который был уверен, что его журнал вряд ли кто читает, на следующий же день ему позвонили. Из Москвы.
Редактор, привыкший, как и все в провинции, что звонок из столицы ничего хорошего не предвещает — по хорошему поводу «из столиц не звонят», покрылся легкой испариной. Некоторое время он молча смотрел в пространство, пытаясь визуально представить человека на другом конце телефонной линии, который долго ему что-то говорил. Связь была ужасной — в трубке все время что-то трещало. Было такое впечатление, что звонили с Марса, а не из Москвы. Тем не менее редактор сумел разобрать, что его собеседник, представившийся руководителем международного симпозиума под названием «Физика Времени», который через несколько дней открывался в столице, просил редактора вместе с автором статьи срочно выехать в Москву «для участия в симпозиуме». Все оплачивалось, плюс предлагался гонорар за выступление. Гонорар, как и суточные, были мизерными, поэтому редактор никакого подвоха в предложении не углядел. На следующий же день они с Дарьей Валентиновной вылетели в Москву.
Из этой поездки ни редактор, ни Даша обратно не вернулись. Причем ни в Новосибирск, ни к своей прежней жизни.
Глава двенадцатая
Прощание с иллюзиями
Екатерина находилась в мрачнейшем расположении духа. Всегда добродушная и уверенная в себе, царица сделалась в последнее время раздражительной, нервной. Она во всем видела либо заговор против своей воли, либо, что еще хуже, проявление ненавистного «якобинства», этой «европейской заразы», которую Екатерина теперь боялась как огня. При этом она, конечно, не допускала и мысли, что в какой-то мере сама была тому причиной, последние тридцать лет насаждая в стране идеалы просвещения. Не догадывалась она и о том, что сама и открыла те невидимые границы, через которые хлынули в Россию «крамольные идеи Запада».
Никому и ничему более не доверяя, Екатерина усилила надзор за всем, что печаталось и издавалось в стране, а также доставлялось из Европы, включая газеты и журналы, и требовала их в первую очередь к себе на стол. Но одно дело, когда «ересь» находила себе путь в пределы империи из-за границы, и совсем другое, когда крамола всходила на отечественных дрожжах. Здесь ярости Екатерины, казалось, не было предела.
Именно такой гнев — безрассудный, плохо контролируемый, приведший императрицу в ярость, вызвала недавно попавшая ей в руки книжица неизвестного автора Александра Радищева со спокойным, не предвещающим грозы названием «Путешествие из Петербурга в Москву». На первый взгляд ничего страшного в этом названии не было. Жанр путевых записок был особенно популярен в то время. Из-за природной лени российское дворянство дальше своих потомственных владений выезжать все еще не привыкло. А так, начитавшись записок «путешественников» о дальних странствиях, глядишь, можно было, не вставая с дивана, узнать, чем мир живет, да и себя, как говорится, показать в свете с выгодной стороны, как человека образованного, «все повидавшего» на своем веку, когда заходил разговор о дальних странствиях.
Обыденное название книги на самом деле и насторожило Екатерину. Ну кого, право, в наше время можно заинтересовать «путешествием» из Петербурга в Москву? Однако, начав читать, Екатерина постепенно становилась мрачнее тучи. В конце концов, в бешенстве откинув книжицу, Екатерина вызвала к себе Безбородко, а заодно и обер-полицмейстера Петербурга Рылеева. Автор был немедленно арестован, а весь тираж книги, который не успели еще распространить, был изъят. Более всего Екатерину потрясло в книге не столько описание несправедливостей крепостничества и призыв к освобождению крестьян — такие призывы раздавались уже давно, — как прямые нападки на систему ее правления, из коих складывалась совсем не лицеприятная картина государства, в котором царили не «просвещение», как она это всячески стремилась показать, а воровство, убогость, хамство и видимость благополучия при все большем погружении в пучину лжи, мракобесия, взяточничества, фаворитизма и вседозволенности «царицыных временщиков».
От ярости Екатерину чуть не хватил удар. Точнее, дело могло бы неминуемо плохо закончиться, если бы вовремя не пришло в голову пустить царице кровь и поставить пиявок. Выпады против себя лично она стерпеть не могла. За тридцать лет правления это было нечто новое, непривычное и опасное, что нельзя было оставить так просто, не приняв решительных мер. Не в силах более сдерживать себя, она перешла к карательным мерам по искоренению в стране того, что теперь она называла уже не «просвещение», а «вольнодумство». И прежде всего надо было наконец принять меры и против автора, и против ставшего слишком модным в последнее время его издателя Новикова, который способствовал выпуску этого пасквиля.
Принадлежность Новикова к масонству в сложившейся ситуации только сыграла против него. Несмотря на то что масонство в стране отнюдь не было запрещено, идеалы «тайного братства» теперь казались Екатерине подозрительными. Но что более всего ее поразило в обширном докладе Безбородко, который Александр Андреевич, как всегда, детально подготовил и даже съездил для этого в Москву, — это то, что Новиков, по словам графа, оказался необыкновенно, необъяснимо богат. Как верно заметил Безбородко, на издательской деятельности «особливо не разживесси». Екатерина это и сама прекрасно понимала. Тут уж в ее глазах был очевиден государственный заговор, да еще, возможно, с «заграничной финансовой поддержкой». Заговор был направлен, естественно, против нее, «чтобы расшатать трон законной правительницы рассейской». Одна только дармовая раздача Новиковым хлеба тысячам крестьян, ежегодно съезжавшимся для этого в Москву, была совершенно возмутительна!
— Этак они еще научатся и страной сами управлять! — бушевала императрица.
Кто «они», Екатерина не уточняла, но Безбородко это было и так понятно. «Новиковы» да «радищевы», «просветители» да «якобинцы» — за последнее время в угоду государыне эти слова стали его любимыми ругательствами.
Примерно в то время была брошена Екатериной знаменитая фраза, подхваченная и растиражированная затем ее биографами и историками: «Демократия — это чудовище, которое, прикрываясь разговорами о равенстве, только и мечтает о том, чтобы натянуть на себя царскую корону!» Фраза оказалась провидческой, и дальнейший ход Великой французской революции, как, впрочем, и всех последующих революций, это доказал.
В общем, как бы там ни было, но и с Радищевым, и с Новиковым пора было кончать. То, что миллионы, неизвестно откуда взявшиеся у Николая Ивановича — выходца из очень средней дворянской семьи, отходили в государственную казну, изрядно потрепанную войнами и непомерно растущими запросами князя Платона Зубова, которому Екатерина уже ни в чем не могла отказать, было настолько очевидным, что даже не обсуждалось. Это лишь превращало «дело Новикова» в совершенно безнадежный для него процесс. Однако заключение его в Шлиссельбургскую крепость и строгость вынесенного ему приговора потрясли даже самых ярых консерваторов.
Двор притих, выжидая, что будет дальше.
Глава тринадцатая
Гости из будущего
На новую службу Николай Петрович Резанов обычно приезжал к семи часам утра. Он отпускал извозчика по привычке у Адмиралтейства, где еще совсем недавно служил экзекутором, и шел до места пешком. С переводом на новую должность Резанов получил и повышение в звании. Ему теперь как кабинет-секретарю и надворному советнику полагался служебный экипаж. Но Николай Петрович пока еще скромничал и пользовался наемным извозчиком.
Как правило, в это время Державин находился с очередным докладом у Екатерины, и у Резанова был как минимум час, когда он мог спокойно разложить доставленную утром курьерскую почту и прочую корреспонденцию.
В тот день он приехал даже раньше обычного.
Это письмо ему бросилось в глаза сразу. Точнее, даже не письмо, а пакет, который был перевит бечевкой и скреплен печатью. Печать была гербовая, с атрибутами явно европейской геральдики, с большим количеством мелких деталей, которые на печати рассмотреть было трудно. Однако по нижнему краю герба виднелась надпись, которую Резанову удалось разобрать: von Krusenstern.[22] Несмотря на герб, относящий автора послания к германскому или, скорее даже, к остзейскому роду, пакет был подписан по-русски, аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Подпись гласила:
«Всепресветлейшей великой государыне Екатерине II, самодержице всероссийской и прочая, и прочая, и прочая, монархине всемилостивейшей, от верноподданейшего лейтенанта флота Ея Императорского Величества, Адама Иоганна фон Крузенштерна, проект-прошение об оснащении кругосветной экспедиции, с целью овеяния немеркнущей славой свершений Российского флота и установления постоянного торгового пути с отдаленнейшими пределами Отечества, включая берега Русской Америки».
Резанов некоторое время с изумлением смотрел на конверт. Он не мог поверить своим глазам. Как же это может быть, чтобы самые тайные мысли его, самые сокровенные желания вот так, с безапелляционной прямотой, могли однажды найти свое жизненное воплощение! «Пресвятая Богородица! Спасибо за то, что слышишь раба своего!» — На глаза Резанова даже навернулись слезы. Он сильно разволновался и, не в силах оставаться на месте, принялся ходить по комнате. Затем, испросив себе чаю, вновь уселся за стол и попытался успокоиться. Первое ликование вскоре уступило место здравым размышлениям, к которым Николай Петрович всегда был склонен. Он был очень рад, что пришел первым и что теперь, по крайней мере, некоторое время его никто не будет отвлекать.
В том, что сама судьба направила его стопы сегодня пораньше, с тем, чтобы это прошение попало именно ему в руки, он не сомневался. Более того, он видел в этом явный знак свыше.
«Однако если Провидению было угодно выбрать именно меня для осуществления этого замысла, сие, по-видимому, тоже не случайно…» — пришел к резонному выводу Резанов. И действительно, пожалуй, никто лучше него не мог оценить и выбрать «правильный» момент для предоставления прошения о кругосветном путешествии к американским берегам. Никто лучше него не знал о «сложных» отношениях, сложившихся у императрицы с Восточным океаном и американскими колониями, о которых с такой наивной надеждой на успех писал молодой эстляндский лейтенант. Более того, если бы Резанов хотел «завалить» это дело, оставить его без ответа или, еще хуже, подставить под прямой отказ, то лучшего времени для того, чтобы передать письмо императрице сейчас, нельзя было и придумать.
Главное событие в жизни империи — дела Радищева и Новикова — Николай Петрович подробно обсуждал с Державиным. Окунувшись с головой в темные воды российской придворной и государственной политики, Резанов вскоре стал даже находить некое удовольствие в распутывании хитросплетений придворных интриг. То, что сейчас не время представлять государыне проект Крузенштерна, Резанову было ясно как Божий день. Прошение это было для него сродни его собственным устремлениям; сколько времени он и сам провел в размышлениях на тему о том, как бы направить российские интересы на Восток, туда, где судьба, как ему казалось, открывала совсем новые горизонты и для Отечества, и для тех, кто будет это направление осваивать. Подавать прошение сейчас на рассмотрение императрице значило окончательно его загубить.
Этого Николай Петрович не мог себе позволить. Пожалуй, лучше будет, если он оставит это дело до «лучших времен». Приняв такое решение, Резанов сунул пакет в самый дальний угол своего стола и заботливо прикрыл его бумагами…
Часы пробили девять утра. Николай Петрович очнулся от глубоких раздумий. У него было такое чувство, будто он уже отработал целый день. Он вдруг принял решение прогуляться по набережной.
Выходя на улицу, Резанов обратил внимание, что возле подъезда образовалась сутолока, обычная при появлении какой-нибудь важной персоны. Лакеи суетились и на согнутых ногах раскатывали ковровую дорожку к роскошной карете, которая остановилась прямо напротив главного входа в управление. Вопреки ожиданиям — по виду экипажа Резанов был готов увидеть какого-нибудь убеленного сединами и увешанного орденами сенатора, а то и канцлера, если не самого Безбородко, — из кареты грациозно, лишь слегка ступив на подставленную ей подножку и подобрав в охапку пышный кринолин лилового роброна,[23] выпорхнула дама поразительной красоты.
Резанов так и застыл на месте. Лакеи низко склонились в поклонах. Толпа чиновников всех мастей и дежурных офицеров дворца расступилась, уступая даме дорогу.
Очевидно, осознавая и чувствуя на себе всеобщее внимание и восхищение, дама, величаво задрав подбородок, с застывшей полуулыбкой на пухлых губах, ни на кого не глядя, быстро прошествовала мимо, обдав Резанова дивным ароматом заморских духов.
— Кто это? — даже не пытаясь скрыть своего восхищения, тихо спросил Резанов у склонившегося рядом с ним лакея.
Лакей ответил почтительным полушепотом:
— Родная сестра их сиятельства, светлейшего князя Платона Александровича Зубова, Ольга Александровна Жеребцова-с, ваше высокоблагородие…
Глава четырнадцатая
Сорок первый
Подробности биографии Дарьи Валентиновны Шурановой, ее продвижение вверх по иерархической лестнице ФСВ были тайной за семью печатями. Однако, судя по всеобщему уважению и непререкаемости ее авторитета, успех юного полковника был, как говорится, налицо. Детали Четырнадцатому, как и многим, были не известны. Да это его не очень и волновало. Ему было достаточно того, что он знал об особой в определенной степени позиции полковника Шурановой в сложной структуре ведомства.
Операция под кодовым названием «Форт Росс», которая началась как раз с того момента, когда Четырнадцатый «засек» в Калифорнии «временной переход» Дмитрия, принесла Шурановой полковничьи погоны. И несмотря на то, что он как одно из главных действующих лиц тех событий повышения по службе не получил, эта операция дала Четырнадцатому нечто гораздо большее — возможность находиться рядом с ней неограниченное количество времени. А это было для него выше всех наград.
Структура ФСВ в связи с необъяснимой пока активизацией аномальных процессов пространственно-временного континуума опять, в который уже раз, срочно перекраивалась. Дарья Валентиновна была назначена главой особого отдела. Четырнадцатый перешел в ее непосредственное подчинение. Дмитрий и Марго были срочно приняты в команду «оперативников» ХРОНОСа и под наблюдением Синицына проходили спецподготовку в Академии Времени в Питере. А «гулявшие» по кулуарам ведомства догадки, что, «возможно, на пространственно-временную поверхность воздействует еще кто-то или что-то, но только с „другой“ стороны», — которые изначально, кстати, тоже принадлежали полковнику Шурановой, — вдруг превратились в реальность.
И это изменило все. Деятельность Федеральной службы времени в одночасье перешла из разряда стратегического планирования — «хорошо было бы что-то где-то в истории подправить» — на позиции «передового фронта» в оказавшейся вполне реальной и непримиримой борьбе с могущественным и таинственным противником.
Дарья Валентиновна прохаживалась перед Четырнадцатым по просторному кабинету. Ковер заглушал неминуемый стук ее высоких каблуков. Она была задумчива и взволнованна. И даже не столько пропажей агента, точнее кадета, сколько тем, что произошло что-то экстраординарное, что-то «необъяснимое». «Необъяснимого» в Дашиной жизни быть просто не могло. А если время от времени и случалось, то продолжалось, как правило, недолго. В предвкушении предстоящего поиска непростого решения она внутренне вся трепетала, как гончая, почуявшая заячий след. Но вначале… Вначале надо было навести порядок!
Дарья Валентиновна незаметно взглянула на молодого человека, который сидел перед ней за столом. Говорить что-либо было бессмысленно. Ругать его, наказывать, «принимать меры» — зачем? На Четырнадцатом и так лица не было. Честно говоря, Дарья Валентиновна его немного жалела, считая, что ошибка агента была в принципе минимальной. Ну действительно, как он мог знать, что дверь указанного дома окажется временным порталом! «Ну скажите на милость, кому это могло прийти в голову? Никому, — тут же соглашался сам с собой Дашин внутренний голос. Однако предательски сам же и добавлял: — Никому, за исключением агента Службы Времени!»
И все же… Принять какие-то меры она была просто обязана. Тем более по отношению к тому, к кому была далеко не равнодушна, что, правда, всячески старалась скрыть.
— Ладно, Четырнадцатый, что теперь сопли глотать, — немного грубее, чем она сама того хотела, прервала затянувшееся молчание Дарья Валентиновна. — Надо как-то выходить из создавшейся ситуации.
— Товарищ полковник, — Четырнадцатый встал, — у меня есть план…
— А вам не кажется, Четырнадцатый, что время вашихпланов подошло к концу?
Четырнадцатый рухнул обратно на стул как подкошенный. Дарья Валентиновна опять себя внутренне отругала. Она понимала, что была с ним не ровной и даже нервной, как влюбленная первоклассница, но ничего поделать не могла и в связи с этим частенько перебирала со «строгостью».
«Наверное, пора бы уже сказать и что-то позитивное», — неуверенно предложил внутренний голос.
— Единственное, что вас спасает, Четырнадцатый, что в результате вашей… операции… мы обнаружили чрезвычайно важный объект — временной портал нашего… контрагента…
Понятие «враг» в ФСВ отсутствовало. Когда ты владеешь Временем, это понятие нивелируется. Ибо даже самые «коварные» действия известных злодеев и геростратов истории, как оказалось, могли принести позитивные последствия в будущем, и наоборот. То есть и здесь все было очень относительно.
— …но только после того, как наши специалисты изучат природу этого объекта, мы сможем действовать. Не раньше. Вам это понятно?
«Получилось не очень „позитивно“, но зато по делу», — пыталась успокоиться Дарья Валентиновна.
— Товарищ полковник, дело в том…
— Я задала вопрос, Четырнадцатый! Вам это понятно?
— Так точно, товарищ полковник… Понятно.
Зазвонил телефон. Дежурный доложил, что машина и самолет готовы. Дарья Валентиновна положила трубку и на секунду задумалась. Затем, видимо, приняв решение, повернулась к Четырнадцатому:
— Сейчас мы отправимся в Петербург… Я хочу сама осмотреть портал… По дороге подумаем, что сказать жене Сорок первого. Ведь они, по-моему, поженились?
Четырнадцатый открыл рот, чтобы ответить, да так на некоторое время и застыл.
«Как странно… Сорок первый!» — Он никогда не называл Дмитрия его кодовым номером и поэтому как-то упустил мистическое совпадение цифр в их нумерации.
«Четырнадцатый и Сорок первый… Четверка и единица… Как странно…»
— Никак нет, товарищ полковник, — машинально отозвался молодой человек, — просто живут вместе…
«Сорок первый, ха! Надо над этим как-нибудь поразмышлять хорошенько, когда будет время!» — Четырнадцатый все никак не мог прийти в себя от этого неожиданного открытия.
Но сейчас ему об этом думать не очень хотелось. Сейчас он садился в машину вместе с Дарьей Валентиновной и был абсолютно по-мальчишески счастлив.
Часть шестая
Горизонты судьбы
Гераклит Эфесский
- Бессмертные — смертны,
- смертные — бессмертны;
- смертью друг друга они живут,
- жизнью друг друга они умирают…
Глава первая
Хмурое утро
Сознание вернулось к Дмитрию так же внезапно, как и оставило его. Он открыл глаза и, к своему удивлению, обнаружил себя лежащим на кровати, утопая в перине. Некоторое время он не двигался, пытаясь припомнить, где он находится и как тут оказался. Это не удалось. Отсутствовала как минимум одна из главных составляющих этого пазла — где, собственно говоря, «тут»?!
Дмитрий приподнял голову и огляделся по сторонам. Комнату, в которой он находился, он видел явно в первый раз. Стены помещения были задрапированы темно-зеленой атласной материей и обиты позолоченными деревянными панелями. Зеркала и картины всевозможных размеров были также в золоченых рамах, что довольно удачно сочеталось с изумрудным цветом полотна обивки.
Насколько Дмитрий мог судить, достаточно просторная кровать была под стать барочному стилю интерьера. По углам ее возвышались деревянные резные колонны, которые поддерживали тяжелый балдахин. Рядом с кроватью стояла оттоманка, чайный столик и два маленьких, почти игрушечных, как ему показалось, кресла. Мебель была обита тем же изумрудным шелком, что и стены комнаты, и тоже сверкала позолотой резных деталей дерева.
«Ничего себе евроремонт отгрохали!» — Дмитрий хотел присвистнуть, но губы в «свисток» складываться не захотели.
Все стены украшали картины эротического содержания. На полотне напротив кровати был изображен кентавр, который овладевал пышногрудой и пышнозадой пастушкой, а может, нимфой. Пастушка довольно неохотно вырывалась из объятий чудовища, которое уже подмяло ее под себя. Несмотря на то что картина, как и все остальные, была выполнена в стиле Эдуарда Анри Авриля, что-то неуловимое заставило Дмитрия приглядеться к ней повнимательнее. Некоторое время он с интересом разглядывал этот экземпляр бесстыдства, пытаясь понять, что в картине «не так», помимо того, что эротика в ней уже явно соседствовала с порнографией. Было такое впечатление, что это коллаж…
«Точно коллаж! Ну да, конечно! Кто-то хорошо поработал в фотошопе…» — сообразил наконец Дмитрий. Теперь ему стало очевидным то, что его сразу так напрягло. Это была вовсе не картина, а огромная фотография, превращенная в каком-то графическом «редакторе» в «живопись».
«Извращенцы!» — подумал Дмитрий и перевел взгляд на лицо пастушки…
И тут его как будто ударило током. С полотна на него, скривив пухлый рот в бесстыжей усмешке, взирало хорошо знакомое ему лицо.
«Ленка!»
Дмитрий резко сел на кровати. Точнее, попытался это сделать, насколько ему позволила перина. Мгновенно, как будто это был какой-то сакральный зов или команда, на него со всей ясностью окончательно проснувшейся памяти обрушились подробности последних нескольких часов.
«Сайрус! Четырнадцатый! Мой айфон!..» — Дмитрий вспотел. Его вдруг окатила волна какой-то бесконтрольной, непонятной тревоги. Сердце заколотилось, кровь прилила к вискам. Ему показалось, что он опять задыхается. Дмитрий неуклюже забарахтался в перине, лихорадочно пытаясь выбраться из-под прилипшей к телу простыни. Он вдруг понял, что ему уже давно нестерпимо жарко. Да и воздух в комнате был какой-то незнакомый. Тяжелый, спертый, застоявшийся, наполненный какими-то незнакомыми и приторными ароматами. Ничего удивительного, что у него заболела голова…
Наконец он выбрался из постели. Из многочисленных зеркал на Дмитрия уставился взлохмаченный бледный человек, в белой ночной рубахе выше колен, с трясущейся челюстью и полными ужаса глазами. Дмитрий даже не сразу узнал себя.
«Э-э-э, брат, да это уже похоже на панику!» — Дмитрий сел на край кровати и попытался взять себя в руки.
«Лена, Ленка, Леночка… Цветочница ты моя, блин! Вот это да!» — Облечь свои мысли во что-то более толковое и «членораздельное» он не мог, а только пыхтел и отдувался и, как рыба, выброшенная на берег, глотал ртом спертый воздух. От внезапного и ясного осознания всего того, что с ним случилось, ему действительно стало нехорошо. На физическом уровне. Его подташнивало…
Дмитрий рванулся к окну. Он понял, что просто элементарно задыхается, что ему необходим глоток свежего воздуха. Но его ждало разочарование. Откинув портьеру, Дмитрий обнаружил, что рама сплошная, без какого-либо намека на форточку или что-то, что можно было бы открыть. Несколько секунд Дмитрий серьезно раздумывал, не разбить ли стекло. Но потом, решив, что это всегда успеется, как загнанный в клетку зверь, стал метаться по комнате, озираясь по сторонам.
«А где, черт побери, дверь?»
Неудивительно, что он ее не сразу заметил. Дверь была замаскирована под отделку стены и, если специально не приглядываться, ничем не выделялась. Хуже было то, что дверь явно заперли снаружи и никаких ручек или замков со стороны комнаты не было. Дмитрий заколотил кулаками в дверь. Но мягкая материя обивки смягчала удары настолько, что с таким же успехом он мог колотить в подушку, ожидая, что кто-то его услышит.
Однако физическая встряска немного разогрела его. Взгляд Дмитрия упал на графин, который кто-то заботливо оставил на столике. В графине была розовая жидкость, на поверхности которой плавали остатки льда. Дмитрий осторожно понюхал содержимое. Пахло клюквенным морсом. Игнорируя стоявший рядом бокал, Дмитрий поднял трясущимися руками графин и, капая себе на ночную рубаху, жадно припал к живительной влаге.
Стало намного лучше. Утерев рот, Дмитрий опять сел на кровать.
«Так…» — неопределенно начал он про себя, пытаясь как-то систематизировать мысли.
Дмитрий застыл на мгновение, затем встал и вернулся к окну, вновь откинул портьеру. Он уже прекрасно знал, что там увидит, но крупицы какой-то глуповатой надежды — что, может быть, это все-таки ему показалось, — все же теплились в его душе. Напрасно.
Он безмолвно взирал на открывшуюся взору панораму.
Безусловно, это был Петербург. За широким разливом Невы лежал, как ему и положено, Васильевский остров. Здание Императорской Академии художеств было трудно с чем-либо перепутать. Мимо этого здания они с Марго прогуливались почти каждый день, возвращаясь из Кадетского корпуса. Но дальше все было немного не тем, к чему он привык. За Академией художеств вместо прильнувших один к другому домов раскинулся большой парк, почти лес, на прогалинах которого здесь и там выглядывали своими колоннадами роскошные особняки. Судя по перспективе, которая открывалась взору, Дмитрий заключил, что он находится где-то на Английской набережной. Хотя картина была непривычной.
Благовещенский мост, который должен был располагаться по левую руку, отсутствовал. А справа, там, где как раз ничего не должно было быть, лежал перекинутый через Неву понтонный мост.
«Ну да, Благовещенский мост еще не построили, а это, стало быть, Исаакиевский, первый петербургский наплавной мост…» — машинально констатировал про себя Дмитрий.
Мощенная булыжником Английская набережная, раскинувшаяся внизу, была запружена изящными каретами и открытыми повозками и блестела от недавно прошедшего дождя. Вдоль парапета под зонтиками неспешно прогуливались пешие пары.
На периферии зрения, справа, в небе вдруг образовалось белое облачко, как будто какой-то великан пустил колечко табачного дыма.
«Над Нарышкинским бастионом…» — отрешенно отметил Дмитрий. То, что последует далее, он тоже прекрасно знал.
«Раз… два… три…» — машинально отсчитал он про себя.
Догнав изображение, деловито «ахнул» приглушенный расстоянием, но отчетливо слышимый пушечный выстрел с кронверка Петропавловской крепости. Послушно зазвенели в ответ стекла в раме.
«Полдень…» — отметил Дмитрий. Все в точности так, как и должно быть…
За исключением, пожалуй, только одного — одежда прогуливающихся пар принадлежала явно другой эпохе, нежели та, в которой он находился всего несколько часов назад. Ну и еще, пожалуй, того, что за окном в отличие от морозного воскресенья 13 декабря 1825 года стояла полураздетая от облетевшей листвы, дождливая петербургская осень.
Глава вторая
Пять ноль
Появление в зале молодого человека Марго заметила сразу. Она как раз проводила в спортзале Кадетского корпуса тренировочное занятие на концентрацию с использованием техник восточных единоборств. Ее способности в «маршал-артс» были сразу замечены в академии, руководство даже предложило Марго преподавать кадетам ФСВ кендо — японское искусство владения мечом, в котором девушка была особенно сильна. Естественно, не потому, что у академии была нехватка специалистов, а потому, что где-то в административных недрах Федеральной службы времени кто-то посчитал, и вполне справедливо, надо отдать должное этому «неизвестному» функционеру, что преподавание дисциплины специалистом, который понимает, для чего он готовит выпускников, и то, в каких условиях эти знания будут применяться, принесет гораздо больше результатов.
И действительно, даже кендо, это древнее искусство японских самураев, Марго, на основании собственного опыта и не дожидаясь подсказок, стала потихоньку перекладывать на «современный» лад, адаптируя и приспосабливая восточные практики к европейской традиции владения холодным оружием, так как основным полем применения этих знаний для абсолютного большинства кадетов-«хронистов» все же оставалась средневековая Европа.
Использование ног при нападении и в защите, в особенности если противник оказывался вооружен не только шпагой, но еще и кинжалом, введение широко используемых на Востоке молниеносных секущих ударов по сухожилиям, выводящих противника «из игры», оставляя его при этом в живых, ну и, конечно, ее коронные приемы — «хвост дракона» (удар ногой с разворота) и «жало скорпиона» — обманный прием с использованием катаны, японского меча, который Марго вполне удачно заменила на европейскую шпагу, — когда противник, устремляясь за «уходящим», повернувшимся к нему спиной врагом, инстинктивно бросается ему вслед и… напарывается на «жало» клинка, выставленного из-под руки назад, навстречу обманутому преследователю. Или, например, техника медитативной концентрации для «единения» с оружием, когда меч становится как бы продолжением руки. Все это давало ученикам Марго неожиданные преимущества.
Сегодня упражнения на концентрацию были особо полезны, так как Марго вот уже второй день не могла найти себе места. Дима так и не пришел на занятия, после того как они расстались в кафе на набережной Мойки, и не ночевал дома. За тот, в общем-то, короткий промежуток времени, который они были вместе, это случилось впервые. Поэтому Марго просто не знала, как на это реагировать. Хуже всего было то, что стандартные предположения в ее с Дмитрием случае не работали. Ни поход с друзьями в баню, ни загул с любовницей, ни какие-либо другие «обычные» житейские причины, за которые некоторое время можно было бы подержаться ради того, чтобы не завыть от страха в предчувствии чего-то ужасного и непоправимого, не могли быть приняты в расчет. Вся жизнь Дмитрия была у нее как на ладони, впрочем, как и ее у него. Они практически не расставались и очень гордились тем, что за четыре месяца такого довольно тесного сосуществования не просто не наскучили друг другу, но то чувство, которое вспыхнуло между ними однажды, стало даже более глубоким и осознанным.
В общем, несмотря на многочисленные обещания друг другу не волноваться в связи со спецификой их работы, Марго была на грани паники.
Поэтому ее оголенные, как электрические провода, нервы сразу же зафиксировали изменение в окружавшем ее энергетическом поле. Она почувствовала это даже раньше того, как поняла, что за ней пристально наблюдают. Не выходя из позы «лотоса», Марго медленно приоткрыла веки.
Стриженого молодого человека, глядевшего на нее, Марго узнала сразу. У нее была отменная память на лица. Тем более что на это «лицо» она сразу обратила внимание еще тогда, в Калифорнии. А все, что было связано с Калифорнией, накануне их с Дмитрием загадочного «провала в прошлое», занимало особое место в ее памяти.
Появление этого человека здесь и сейчас было таким вопиющим нонсенсом, такой несуразицей, что Марго на некоторое время даже забыла о своих страхах и волнениях. Правда, они к ней тут же вернулись, причем как бы в отместку, в троекратном размере. Где-то внутри, в области желудка, вдруг разлился холодок неприятного предчувствия. Очищенный от посторонних «шумов» только что проведенной медитацией мозг мгновенно соединил в логическую цепочку возникшие мыслеобразы. Картина, если даже отбросить всю ее невероятность, получалась тревожная.
«А парень-то, оказывается, из „наших“! И скорей всего, он один из тех самых „таинственных“ и „невидимых“ агентов „первых двух десятков“, о которых нам рассказывал Борис Борисович… Встреча с ним, судя по всему, ничего хорошего не предвещает…»
Это было абсолютно ясно, как и то, что случилось что-то экстраординарное. Потому что рядом с таинственным молодым человеком находились Синицын и «…эта, как ее… „Маша из Центра…“, а, ну да, полковник Шуранова! Дима! Что-то случилось с Димой…»
Цепочка логических умозаключений пронеслась в голове Марго за считаные доли секунды. Забыв про класс, она поднялась и молча подошла к сидевшей на лавочке троице. К ее все более леденящему, сковывающему движения ужасу, самое страшное предположение находило все больше подтверждений — троица, как по команде, поднялась, при этом «стриженый» и Борис Борисович потупили глаза. Только полковник невозмутимо протянула Марго руку. Они молча, по-мужски, крепким и коротким пожатием поприветствовали друг друга. Глаза Шуранова не прятала, а наоборот, строго и серьезно смотрела на Марго немигающим взглядом.
— Полковник Шуранова, — представилась Дарья.
— Очень приятно… — тихо отозвалась Марго. У нее вдруг пересохло во рту.
— Пять ноль, переоденьтесь… Мы вас будем ждать в кабинете у Бориса Борисовича. — Голос у полковника был грудной, мелодичный и очень приятный. Тон, каким были сказаны эти слова, был спокоен, почти кроток, на приказ это никак не походило, тем не менее чувствовалось, что полковник привыкла к незамедлительному исполнению своих «просьб».
Марго не сразу поняла, что Шуранова обращалась к ней, используя ее «агентский» номер 50.
«Хм, а „пять ноль“ звучит гораздо лучше, чем „пятидесятая“…» — машинально отметила про себя Марго.
— Что-то случилось с Димой, да? — почти по-детски, жалобно спросила Марго, обводя взглядом всех троих. — Борис Борисович? — Как утопающий хватается за соломинку, Марго с мольбой уставилась на человека, которому она уже привыкла всецело доверять.
— Да вроде нет… пока… — Синицын поднял на нее глаза. — Я бы назвал это осложнением…
— Что случилось? — повторила вопрос Марго.
Но Шуранова молча развернулась и направилась к выходу. «Стриженый» и Синицын, встрепенувшись, последовали за ней.
— Продолжим в кабинете, Маргош… — успел лишь шепнуть Синицын, ободряюще потрепав ее по плечу.
Глава третья
Мысли вслух
«Замечательно! — Дмитрий отошел от окна и сел в непривычно низкое кресло. — Итак, что мы имеем…»
Дмитрий много раз читал в книжках, что разведчик, попав в безвыходную ситуацию, обычно начинал свои размышления именно с этих слов. К сожалению, через секунду он понял, что в его случае это не очень работает. Голова оставалась первозданно пустой.
«Безвыходных ситуаций не бывает…» — неуверенно попробовал подбодрить его внутренний голос.
«Ну да, конечно! Особенно в идиотских детективных романах!» — только разозлился в ответ Дмитрий.
«Хотел бы я посмотреть на такого „Штирлица“, окажись он заброшенным не просто на вражескую территорию, но еще и в прошлое! Причем без каких-либо средств к существованию и перспектив к выживанию! Да к тому же… даже без трусов!»
Дмитрий даже покраснел от возмущения.
«Интересно, а это-то кто придумал?! Зачем им надо было трусы-то снимать?! Это-то кому понадобилось?! Сайрусу или Ленке, или как там ее… Это ж надо так вляпаться! Так вот куда она „пропала“! Подожди-ка…»
Дмитрий вдруг замер.
«А не связано ли все это между собой? Все то, что произошло с моим айфоном, который вдруг превратился в „машину времени“ после той памятной ночи, с которой все и началось, а Ленка исчезла. Но тогда… Это же все меняет!»
Дмитрий опять нервно заходил по комнате.
«Хотя что, собственно, это меняет? И кто такая эта Ольга Александровна, под которую Ленка здесь „косит“?!»
Дмитрий вдруг громко расхохотался. Ему представилось, что он и сам персонаж какого-то примитивного романа, где герой обычно разговаривает сам с собой вслух, чтобы читателю было понятно, что происходит. При этом автор обычно даже не догадывается, что читатель уже и так давно все понял. Это сравнение показалось Дмитрию настолько смешным, что некоторое время он трясся в конвульсиях истерического смеха, не в силах остановиться.
Понемногу успокоившись, точнее, взяв себя в руки, Дмитрий, чтобы хоть чем-то заняться, решил как следует изучить комнату, в которой оказался заперт. А вдруг его одежда лежит где-то аккуратно сложенной, и напрасно он думает, что с ним обращаются как с клиентом психбольницы или вытрезвителя.
Он забегал по комнате в надежде, что вот сейчас найдет свой многострадальный лейтенантский мундир, но все было тщетно. Зато он обнаружил множество разбросанных по комнате деталей женского туалета, а с другой стороны кровати — даже небрежно забытые на полу женские панталоны. Вообще, у него начало складываться впечатление, что его закрыли в женском шкафу. Только в очень большом.
Любая поверхность, будь то ночной, чайный или туалетный столик, бюро, секретер, была заставлена и завалена бесконечным количеством коробочек и коробок, флаконов и тюбиков, пудрениц, шкатулок, плоек, щипцов, гребешков и гребней, спиц и крючков для шнуровки платьев и корсетов. Все, чему положено быть металлическим, было сделано из серебра, часто еще и с добавлением полудрагоценных камней, а некоторые пудреницы и табакерки были явно золотые. Дмитрий присвистнул. Владелица будуара явно была не ограничена в средствах. На треногах, наподобие тех, на которые художники ставят свои мольберты, были развешаны платья всех мыслимых цветов и оттенков, с расшнурованными «спинами» и опавшими «хвостами» подолов и кринолинов, которые без каркасов свисали, как увядшие гигантские цветы. На стульях и креслах были навалены ленты, корсеты и предметы, по-видимому, нижнего женского белья, которые Дмитрий никогда в жизни не видел и даже предназначения которых не понимал.
«Вот бы Марго сюда!»
Однако эта мысль, кроме болезненного укола и напоминания о том, что он, скорее всего, по собственной глупости оказался в тяжелейшей ситуации, не предвещала ничего хорошего. Он опять стал думать о том, как переоценил свои возможности, и ему опять стало невыразимо стыдно за себя, за свои действия, за свою глупость…
Конечно, он в этом никому бы не признался. Но от себя-то не скрыться. При этом было совершенно очевидно, что в дальнейшем его положение будет только ухудшаться. Еще совсем недавно получить набалдашником тяжелой трости по голове казалось серьезным ударом по репутации «хрониста». Сейчас же он бы с удовольствием вытерпел еще парочку, лишь бы только вновь оказаться в своем времени или с айфоном в кармане…
Дмитрий еще и сам не понял, почему, но от этой мысли он вдруг ощутил какой-то непонятный прилив надежды. Мысль была проста до гениальности и настолько неожиданна, что он все еще не мог ухватить ее до конца.
«Подожди-ка… — Дмитрий опять сел. — Так, давай все по порядку…»
И тут вдруг его осенило.
«Айфон! Ну конечно!» — Дмитрий чуть не задохнулся от захлестнувшей его волны радостной надежды. Он даже удивился тому, что эта мысль не пришла ему раньше.
«По-моему, наш „пиратский капитан“ неплохо разбирается в айфонах, а уж у Ленки-то, или как там ее, точно был свой собственный! А значит… Боже мой, Климов, ну ты и осел! Ведь их айфоны просто обязаны быть теми же самыми временными транспортерами! А иначе как бы они перемещались во времени?!»
Дмитрий даже засмеялся, так ему понравилась собственная сообразительность.
«А если это так, то, значит, айфон у них можно и позаимствовать…»
Безудержная радость клокотала у него в груди. Как будто один из «вражеских» айфонов уже был у него в руках!
«Так, спокойно! Сначала надо разобраться, кто такая Ленка, как она связана с Сайрусом, что это вообще за банда такая свалилась на мою голову, где я, на хрен, нахожусь и на кой черт им понадобился. Ну а потом, глядишь, что-нибудь и придумаем. Только, Климов, права на ошибку у тебя больше нет!»
После того как у него появился план действий, Дмитрию стало намного лучше. Оставалось, правда, еще несколько важных вопросов, на которые пока не было ответов и от которых зависело правильное распределение собственных сил. Ну, например, а понял ли Сайрус, кем на самом деле был его «кучер»?
Или: что подумал «пират», когда не обнаружил у себя в кармане айфон Дмитрия?
Или: какую роль играет во всем этом Ленка? Если заглавную, то шансы на успех операции по своему освобождению казались Дмитрию гораздо более высокими. Если второстепенную, тогда все происшедшее с ним превращалось в хитросплетения какого-то обширного заговора, за которым непонятно кто стоит и еще более непонятно, какие цели преследует.
Или: что с Четырнадцатым?
Ну и, конечно, самый главный вопрос: собираются ли его, черт возьми, спасать, и если да, то как и когда?!
Глава четвертая
Волпейпер
Еще никогда Марго так быстро не переодевалась. Честно говоря, чтобы скинуть хакаму[24] и кимоно и натянуть шорты с майкой, много времени не требовалось.
И вот Марго уже второй час сидела в кабинете Синицына и слушала, затаив дыхание, рассказ «стриженого». Несколько раз она ловила себя на мысли, что если бы рассказ молодого человека можно было записать, то получился бы вполне достойный фантастический роман, настолько невероятными были события, о которых он поведал. А начать «стриженому», который, как совершенно верно предположила Марго, оказался агентом под номером 14, пришлось с самого начала. С их первой встречи в Калифорнии. И даже раньше. С того момента, который до сих пор пор оставался «за кадром» и который теперь многое объяснял.
Несколько раз Марго с трудом заставляла себя «вспоминать», что она и сама была участницей многих из описываемых им событий. Из рассказа Четырнадцатого выходило, что «слежка» за Марго и Дмитрием была установлена еще на базаре в Монтерее, столице испанской Калифорнии, где Марго чуть не погибла под копытами жеребца. Но более всего ее потрясло «перевоплощение» пиратского капитана, из плена которого ей удалось освободиться и чем она тайно гордилась. Зловещая фигура Сайруса, который, оказывается, был таким же, как и они, «странником во времени», меняла и рушила все. Это было невероятно! Их наполненное романтикой, фантастическое приключение вдруг на глазах превратилось в мрачную детективную историю. Как тени, вставали какие-то таинственные существа, которые, оказывается, манипулировали ими, как марионетками, отслеживая и направляя каждый их шаг. В это было трудно поверить, однако и ставить под сомнение слова Четырнадцатого не имело смысла. О том, что «хронисты» были не одни на своем «поле деятельности», Марго давно догадывалась, и все равно внезапно открывшаяся действительность потрясла ее.
Услышав о том, как Четырнадцатый обезвредил Сайруса, когда Дмитрию грозила смертельная опасность, Марго, не прерывая рассказчика, лишь благодарно кивнула ему. Четырнадцатый сразу же набрал в ее глазах изрядное количество очков себе в плюс.
Стабильный временной портал, замаскированный под дверь дома, — это, с одной стороны, было круто! Но с другой — говорило о том, что «вражеские» технологии опять превосходили отечественные. Что, в свою очередь, предвещало «хронистам» нелегкую борьбу. А то, что борьба началась, теперь уже ни у кого не вызывало сомнения.
В общем, «откровения» Четырнадцатого, обрушившиеся на Марго, разом меняли все. Но самым волнительным был, конечно, тот факт, что все происходило опять вокруг Дмитрия! Вокруг ее Димы!
— Вы случайно не знаете, кто это?
Марго настолько глубоко погрузилась в размышления, что не сразу услышала вопрос Дарьи Валентиновны. Шуранова держала перед ее глазами айфон Дмитрия, с экрана которого на Марго глядела смазливая блондинка. Естественно, она много раз видела это изображение. Поначалу Марго думала, что это какая-то «моделька», идеал женской красоты Дмитрия. Потом, когда они сблизились, он ей рассказал, что это фото его бывшей девушки Лены. По словам Дмитрия, после того, как он стал жить с Марго, он перестал с ней встречаться. Марго ему верила, хотя упорное присутствие Лены в жизни, пусть и в виде «обоев» на экране айфона ее любимого, все-таки изрядно раздражало. Но она старалась не обращать на это внимание или, по крайней мере, не показывать своего раздражения. Заподозрить Дмитрия в двойной игре было сложно. Его любовь и безмерное восхищение Марго чувствовала ежеминутно.
— Что вы имеете в виду? Это «обои»… — слегка покраснела Марго.
— Я понимаю, что это волпейпер, — перебила ее Шуранова, — я спрашиваю вас, Пять ноль, знаете ли вы, КТО изображен на этой фотографии? — невозмутимо повторила свой вопрос Дарья Валентиновна, нажимая при этом на слово «кто».
— Да. Это его бывшая девушка… Лена, — покраснев еще больше, ответила Марго.
Почему-то этот ответ чрезвычайно взволновал и Шуранову, и Синицына, и Четырнадцатого. Они переглянулись между собой, а Четырнадцатый даже переспросил ее:
— Вы в этом уверены?
Марго лишь презрительно взглянула на него в ответ.
— В чем я должна быть уверена, Четырнадцатый? Я что-то не очень поняла… — В голосе Марго зазвучали угрожающие нотки.
— Подожди, Маргош, не горячись! — пришел на помощь своей воспитаннице Синицын. — Ты же понимаешь, что сейчас важна каждая деталь…
— Скажите, Пять ноль, а вы случайно не знаете, почему эта фотография оказалась так дорога вашему бойфренду? — Шуранова как ни в чем не бывало смотрела на Марго.
Вся прилившая было к щекам Марго кровь теперь отлила от ее лица. Марго побледнела от еле сдерживаемой ярости.
Читать бесплатно другие книги:
