Любовница Фрейда Кауфман Дженнифер

— Мне нехорошо, и голова кружится. Ты не могла бы отнести Зигмунду его ужин? Все готово — надо только взять поднос в кухне на столе возле буфета.

— Ох, Марта, может, пусть лучше горничная отнесет? Мне не хотелось бы именно теперь идти вниз, — произнесла Минна, изнемогая от усталости и мечтая о том, чтобы поскорее лечь.

— Она отпросилась пораньше — какие-то семейные неурядицы. Если честно, мне кажется, будто дети ее измотали. И она всегда терпеть не могла работать в выходные. Но ты же пока одета, в отличие от меня, просто отнеси поднос и оставь у письменного стола.

Минна вздохнула вслед уходящей Марте, побрела в ванную, посмотрела в зеркало на красные ободки вокруг глаз и попыталась обуздать рассыпавшиеся в беспорядке кудрявые пряди. Надо же было Марте попросить ее пойти к Фрейду именно нынешним вечером, когда она очень устала. Минна спустилась вниз, и, подходя к его кабинету, почувствовала невыносимый смрад. В коридоре воняло кислятиной, залежавшимися сигарами, и, как обычно, в воздухе висело ядовитое облако дыма. Она нерешительно постучала в дверь, удерживая поднос одной рукой.

— Войдите!

Минна открыла дверь и заглянула в комнату. Фрейд сидел за столом, уставившись в раскрытую тетрадь. В пепельнице тлела зажженная сигара, а рядом стояла откупоренная бутылка вина. Он был в одной рубашке с закатанными рукавами, пиджак висел на спинке стула. Волосы всклокочены, словно он только что встал с постели после бурной ночи. У нее мелькнула мысль, что так он гораздо привлекательнее, чем в своих безупречных костюмах, застегнутых на все пуговицы. Минна видела голые до локтей руки и складки на шее в том месте, где расходился ворот рубашки. Ее слегка нервировал его вид, пока она ставила поднос между двумя стопками книг на низком столике у стола.

— Это ты? — произнес Зигмунд, подняв голову. — А горничная где?

— Ушла домой. Марта попросила меня принести тебе ужин. Надеюсь, я не отвлекаю.

Окинув ее быстрым взглядом, Фрейд откинулся на спинку стула.

— Ты распустила волосы… — сказал он, пристально глядя на нее. Она откинула волосы назад и смущенно улыбнулась.

— Я уже ложилась, когда пришла Марта.

Минна стояла перед ним и ощущала неловкость. Ей было известно, что никто не входит в кабинет Фрейда без приглашения. Жаль, что Марта сама не смогла спуститься.

— Присядь, — предложил он, беря поднос.

Фрейд поставил его на стол, торопливо смахнув в сторону стопку бумаг и случайно уронив несколько древних фигурок, выстроившихся в шеренгу, словно маленькое войско. Минна поискала свободный стул. Присядет всего на минутку, а потом уйдет. Статуэтки были повсюду: на полках, на столах, на полу, в наборе стаканов… Везде стояли пепельницы, переполненные сигарными окурками. Минна знала, что Зигмунд — коллекционер, но она представить не могла масштабов его увлечения. И еще книжные полки от пола до потолка, уставленные сотнями книг.

. — «Благое вижу, хвалю, но к дурному влекусь» — Публий Овидий Назон.

Садясь на стул, Минна улыбнулась и пригладила волосы.

— Ты цитируешь Овидия.

— Разумеется, он сказал это о сигарах, — пошутил Фрейд, выпуская струю дыма, от которого у нее заслезились глаза. — Бедный отщепенец, сосланный за поэзию — преступление даже худшее, чем убийство. Кстати, к тридцати годам он трижды был женат. Достойно восхищения.

Минна не удержалась от смеха.

— Любовь, поэзия и адюльтер. Надо отдать ему должное. Олимпийские помыслы.

Он снова прикурил потухшую сигару, сделал несколько коротких затяжек и громко закашлялся от накатившего бронхиального спазма.

— Зигмунд, почему ты не бросишь курить?

— Я пробовал сто раз… Но без них не могу сконцентрироваться. Я как-то продержался семь месяцев — самое большее. И все это время я был не способен работать. Совершенно ни на что не годен. Меня одолевали аритмия и депрессия.

— Несчастье какое!

— Вот именно, — кивнул он и приблизился к ней, — но когда я употреблял кокаин, то мне совсем не хотелось курить. Волшебный наркотик. Через несколько минут после приема я чувствовал удовлетворение, даже эйфорию.

— Я помню твои записи на эту тему.

— Ты их читала?

— Конечно, читала, ты же сам их мне присылал.

— Да, я вспомнил.

— Ты был совершенно уверен, что это лечит от всего: от расстройства пищеварения, голода, усталости…

— А также от алкоголизма и морфинизма.

— Но ведь ты просто замещаешь один наркотик другим?

— Вовсе нет… Кокаин не оказывает побочных действий на психику и в умеренных дозах довольно эффективен.

— Марта говорит, что от кокаина она нервничает, и ей плохо.

— А от чего ей не плохо? И зачем ты вообще слушаешь Марту? Она приняла его только однажды. На самом деле тут просто две стороны медали. Ты чувствуешь невероятное спокойствие и собранность и в то же время заряд удивительной энергии. Я могу работать ночь напролет. Почему ты всегда закалываешь волосы наверх, ведь они так красиво ниспадают на плечи? Хочешь сама попробовать, кстати?

Мысли Минны лихорадочно кружились. Фрейд смотрел на нее совсем по-другому, и она насторожилась, подумав, что следует бы уйти. Немедленно. Она просто принесла ужин, и все. Первая мысль у человека, как правило, здравая, но она не всегда наиболее убедительная. Минне было любопытно, что это за кокаин такой. Ей не помешала бы капелька удовольствия. И кто бы отказался получить чуть больше энергии? Она кивнула, а Фрейд благоговейно извлек из ящика синий флакончик, открыл его, капнул немного раствора на кончики пальцев и натер себе ноздри.

— Просто вотри в нос — вот так, — объяснил он, передавая Минне густую мутноватую микстуру с острым медикаментозным запахом.

Она поднесла бутылочку к окну и заглянула в зеркало причудливой формы, висевшее там. Втирая кокаин в ноздри, поймала на себе быстрый взгляд Фрейда. Он наблюдал за ней.

— Ой, он печет!

— Только в первый момент.

— А теперь горечь потекла горлом!

В глотке чесалось, будто хотелось кашлянуть.

— Надо намазать еще чуть-чуть, с другой стороны, — услужливо предложил он.

Минна выполнила все так, как он велел, и чуть не села на статуэтку крылатой Эос, стоящую на стуле у стола.

— Я ничего не чувствую, — сообщила она, возвращая ему флакон, — вот только горло горит как в огне. И виски ломит. Не понимаю, почему ты решил…

— Да?

Минна провела кончиком языка по гладкой эмали двух верхних передних зубов. Ее охватило желание двигаться, она встала со стула и прошлась по комнате. Оступившись, Минна почувствовала, как ухнуло что-то внутри, как бывает, когда вдруг наступаешь мимо ступеньки. И обычный порядок вещей вдруг стал изменяться.

— У меня онемели десны. И язык тоже.

Фрейд улыбался, попыхивая сигарой. И тут Минна ощутила наплыв или, вернее, всплеск из самого нутра, который крепчал, набирая мощи, и поглотил ее в одно-единое прекрасное и величественное мгновение. Она чувствовала свою непобедимость и совершенство. Блаженное спокойствие. В сущности, она чувствовала себя значительно лучше, чем прежде, и к тому же была более сосредоточенной и энергичной.

Внезапно возникла резь в носовых пазухах, и Минна прижала пальцы к вискам. Зигмунд объяснил, что так кокаин насыщает лимфатическую систему и движется через вентральный стриатум, средний мозг, мозжечковую миндалину, орбитофронтальную и префронтальную кору.

Из всех этих дурацких медицинских слов Минна поняла лишь одно — кокаин проникает к ней в мозг, оставляя за собой волну радости. А вскоре волшебство исчезло.

— Все закончилось… кажется.

— Иногда, — произнес Зигмунд, — я несколько раз подряд натираю ноздри, это лишнее, но у меня сегодня много работы, да и тебе это не повредит.

Он вынул изо рта сигару, принял еще дозу, а потом приблизился к Минне и подал ей флакон. Теперь все полыхнуло белым огнем, словно кто-то плеснул спирта прямо в открытую рану. На мгновение Минну охватила паника, и она схватилась за переносицу.

— Мне страшно…

— Не бойся, — сказал Фрейд, обнимая ее.

Как только боль отступила, вернулось онемение во рту: оно охватило зубы, десны, верхнюю губу, спустилось в глотку, мешая глотать. И волна накатила даже скорее, чем в первый раз. Тепло побежало по бедрам, горячими ручьями хлынуло к щекам, губам, плечам, ко лбу. Минна застыла, словно вросла в землю, а в следующее мгновение оцепенение спало. Она положила голову Фрейду на плечо.

— Сколько это еще продлится? — прошептала Минна.

— Это умеренная доза. В конце концов все постепенно угаснет. — Голос его звучал утешительно, глаза были прикрыты.

Она отодвинулась от него и смотрела, как он снова натер ноздри, взял со стола статуэтку и принялся нежно гладить ее.

— Изида, сестра-супруга Осириса, — объяснил Зигмунд, взвесил статуэтку на ладони и обхватил всей рукой. А потом принялся переставлять с места на место антикварные вещицы на полке. Он заметил, что Минна наблюдает за ним с удивлением.

— Видишь ли, поначалу это было увлечение. Но вскоре зависимость охватила меня. Теперь, полагаю, можно сказать, что коллекционирование антиквариата — форма любви. Оно направляет мое чрезмерное либидо на неодушевленные предметы.

Чрезмерное либидо? Минна смотрела на старинные безделушки и воображала, как одна из них, похожая на Медузу горгону фаллическая женская фигурка со змеями на голове, вдруг оживает, спрыгивает с полки и бродит по комнате, снедаемая желанием.

— В любом случае, — продолжил Фрейд, не подозревая о ее кокаиновых фантасмагориях, — это, как видишь, имеет отношение к моей работе. Мне нравится воображать себя археологом души.

Он направился к одной из книжных полок и снял с нее фолиант в кожаном переплете.

— Ты читала это? — спросил он, протягивая ей книгу. Это была «История греческой культуры» Якоба Буркхарда [16]. — Я читаю ее запоем. Примитивные мифы и верования. До трех часов ночи не могу оторваться.

Минна безмолвно наблюдала, как Фрейд выбирает очередную сигару, отрезает кончик, поджигает ее и медленно поворачивает. Он говорил и говорил, курил и курил, перескакивая с одной темы на другую, а потом вдруг неожиданно замолчал.

— Как ты себя чувствуешь?

— Изумительно… Такая легкость, тепло…

— Довольство?

— Да.

— Феноменально, правда? Столько возможностей… Я лечил им пациентов от депрессии и меланхолии, и… Это еще и мощный афродизиак. Иногда он оказывает возбуждающее воздействие на гениталии.

Минна нервно ерошила волосы. Она ощущала безрассудство, полное самопоглощение и желание.

— Мне любопытно, — спросил он, — рассматривая ее изящный профиль, — у тебя никогда ничего не было с Игнацем?

— Конечно, нет, он никогда даже не заикался об этом.

— А должен бы. Это сделало бы его более интересным.

— Игнац и так был интересен.

— О, да, весьма интересен! Если не рассуждал о нюансах санскрита, то вообще сидел как полумертвый.

— Это несправедливо. Признайся, тебе он никогда не нравился.

— С чего это ты взяла?

— Ты не помнишь то письмо?

— Какое? — невинным тоном спросил он.

— Твои так называемые соболезнования мне по случаю кончины Игнаца. Письмо, в котором ты утверждал, что мне без него будет лучше, я должна прекратить всякие отношения с его семьей и сжечь нашу с ним переписку, — сказала Минна и отпила из его бокала.

Фрейд задумчиво вынул еще одну сигару из шкатулки и снова приступил к ритуалу: обрезал, поджег, покрутил в пальцах. Минна наблюдала за ним и ждала продолжения.

— Все равно, — произнес он, величественно выпуская дым, — Игнац и ты были, в сущности, чужими друг другу людьми.

— Это он тебе сказал?

— Всякому было очевидно, что отношения остыли. Ты охладела.

— Я безумно любила его!

— Неужели?

— Безумно, страстно, безмерно! — воскликнула Минна, чувствуя странную жажду прикоснуться к мужчине, который стоял напротив.

Ужаснувшись этому желанию, она ринулась на другой конец комнаты, как можно дальше от него, ощущая, как пылает кожа у нее под блузкой. Фрейд наблюдал за ее движениями, а потом спросил:

— Хочешь вина, дорогая?

Минна кивнула, достала из кармана юбки носовой платок и вытерла нос. На лице выступила тонкая пленка пота, сердце забилось сильнее обычного. Она решила, что это последствия кокаина. Нужно взять себя в руки. Минна отважилась пройти вдоль книжных полок, проводя рукой по толстым кожаным корешкам, и вдруг на нее нахлынула радость. А ведь она могла бы взять любую из этих книг и читать всю ночь напролет, до самого утра, и на следующий день… Взгляд ее блуждал с полки на полку, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждое название. Кто-то, наверное, думает, что здесь стоят одни медицинские издания, однако полки ломились от книг по археологии, истории, искусству, религии и философии. На них теснились странные и невероятные сказки, фантазии, пьесы, легенды и романы: Шекспир, Гёте, Твен, Мильтон, Гомер. Трагические герои: Гамлет, Макбет, доктор Фауст, царь Эдип. Детективные рассказы, приключенческие истории… Книги на немецком, французском, итальянском и испанском — Фрейд свободно владел этими языками.

— Будь эта библиотека моей, я бы целыми днями переставляла книги с полки на полку, завела бы алфавитный каталог, в котором расположила бы их по темам…

— Я так и сделал.

— Ну… тогда по авторам… Я выделила бы шкаф для вон тех ветхих фолиантов — они слишком велики для полок.

Минна повернулась и заметила, что он не сводит с нее пристального взгляда.

— Кстати, книга Томаса Карлейля, которую я давала тебе почитать, еще здесь? Давным-давно, когда ты был помолвлен с Мартой. Помнишь?

— Смутно…

— Неважно, за столько лет мне пришлось расстаться с большей частью своих книг…

— Можно я дам тебе одну? — предложил Фрейд, приближаясь к ней.

— Очень мило с твоей стороны, но, наверное, не стоит. А тебе никогда не приходило в голову, Зигмунд, что, живя среди всех этих книг, ты совершенно не нуждаешься в друзьях?

— А тебе? — лукаво спросил он.

— Ни в малейшей степени. Если бы эти книги были моими, у меня не возникло бы желания читать их. Я бы просто созерцала их и думала: «До чего же я умна».

— Ты и так умна, дорогая, — нежно произнес Фрейд, приподняв прядку ее волос и коснувшись шеи.

Ноги у Минны стали ватными. Она могла бы объяснить что угодно, кроме своих ощущений, когда он был с нею рядом, — его голос, его глаза, и как он смотрел на нее, когда думал, что она его не видит.

Но ощущение его теплой кожи она испытала впервые. Как неотвратима эта нагая телесность! Волна желания захлестнула Минну, и она отдернула руку Зигмунда, стараясь рассеять сладкую истому. Боже милостивый, она надеялась, что всему виной кокаин. Устремившись к противоположной полке, Минна сняла оттуда истрепанный том, переплетенный в коричневую кожу. Фрейд наполнил ей бокал и взглянул на книгу, которую она держала в руках.

— Сократ в изложении Платона. Он побуждал людей противостоять самим себе, как и я. На латыни это называется «elenchus» — опровержение или дебаты. Но я заметил, что мои пациенты задают только те вопросы, ответы на которые им уже известны.

— Ты разделяешь взгляды великого Сократа?

— Можно задавать вопросы гигантам. Можно спрашивать кого угодно. Это единственный способ получить ответы. Они нужны всем, за исключением моей жены, конечно, — произнес Фрейд, нервно качнув пресс-папье на столе. Он сморщился раздраженно, при одной только мысли о Марте. — Она — образец личности, которая не ищет ответов, потому что у нее нет вопросов. Как это может быть, спрашиваю я? Кроме вопросов, касающихся детей. Но даже в этом случае она не спрашивает. Когда они болеют, Марта зовет врача. И они всегда нездоровы. Я не помню, чтобы хоть один из них не болел. У них то ангина, то скарлатина, то краснуха, свинка или коклюш. Разнообразные болячки, за исключением оспы и чумы. Марк Твен говорил, что у его дома есть сердце, душа и глаза, в которых… мир, благодать и благословение. Как такое может быть?

Он говорил, выстреливая быстрыми, яростными очередями, с неистовством возбужденного подростка, и речь его становилась прерывистой.

Минна молчала, глядя, как Зигмунд жует горящую сигару. Ужин так и стоял на подносе нетронутый. Засохший форшмак, маленькие квадратные ломтики пумперникеля [17] с маслом, сыр и немецкие сосиски.

— Elenchus — опровержение всего. Опровергать, задавая вопросы. От этого люди становятся более счастливыми и, вероятно, более действенными. Вот потому-то Сократ и предпочел смерть невозможности задавать вопросы. Нет, я не предлагаю Марте сделать подобный выбор. — Он криво усмехнулся и снова увлажнил ноздри кокаином. — Вот видишь, я выбрал кокаин, а Марта — опиум. У нее на то свои причины, у меня — свои. Я использую наркотик, чтобы работать, а она — чтобы жить. Я не посвящен в ее логику, а Марта не разделяет моей. — Он замолчал и посмотрел на Минну, словно сомневался, следует ли продолжить. — Теперь ты понимаешь, что с нами здесь происходит? Я одинок в доме, полном людей.

Было в этом откровении нечто такое, что ей вдруг захотелось оглядеться. Стало не по себе от того, что она явилась свидетельницей его внезапного признания. Минне показалось, будто все приличия отброшены, и она слышит то, чего лучше бы ей не слышать. Но дым дурманил так сладко, почти ностальгически. И вино впечатляло. Ей представлялось, как она скажет что-нибудь очень важное в защиту сестры, но мысли спутались и вышли из-под контроля, сознание парило в пространстве.

— «Познай себя» — так сказал дельфийский оракул. — Вот во что верил Сократ, — промолвил Зигмунд. Ты знаешь, что он первый стал утверждать, что сны не посланы нам богами? Он низвергнул философию с небес на землю — это величайшее его достижение.

«Он такой же, когда читает лекцию, — подумала Минна, — глаза темные и блестящие, как у театрального актера». Она изучала этрусскую статуэтку — точеного сфинкса, полульва-полуженщину.

— Знаешь, — произнесла она, — Сократ ведь был актером и каменотесом, правда, некоторые считают, будто его вообще не существовало. Возможно, Платон его просто выдумал, желая поддержать собственную философию. В конце концов, нет прямых свидетельств того, что он читал лекции, преподавал или даже писал книги. Будучи марионеткой в руках Платона, он просто задавал вопросы. Надо отдать им должное, это были глубочайшие вопросы о нравственности и добродетели. Но где доказательства того, что он когда-либо существовал?

Минна поймала на себе изучающий взор Фрейда. Неощутимое колебание воздуха, словно они понимают друг друга. Будто переживают значительный момент осознания, что все происходящее здесь очень важно. Точно между ними возникло согласие. Или это просто воздействие кокаина.

— А где доказательства того, что его не было? — спросил Зигмунд. — Еще вина?

— Может, Платон слишком много взял на себя? — предположила Минна, принимая бокал. — Спасибо, у меня во рту пересохло. Он ведь был драматургом.

— Мне безразлично, существовал ли Сократ в действительности. Он идеализированное существо, наподобие бога. С богом я тоже не разговариваю. Я не прошу его одобрений. Они нужны Марте. В нашей семье только она и религиозна. Впрочем, я праздную Рождество и Пасху.

На губах его играла демоническая усмешка, и Минна вспомнила свое ортодоксальное семейство, деда — старого раввина из Майнца, — вот кто вознегодовал бы, не умри он внезапно от апоплексического удара.

— Как ты можешь отмечать эти праздники? — спросила она, делая глоток вина. — Ты ведь еврей.

— Думаешь, я буду наказан? Сражен во цвете лет?

— Ты безбожник, Зигмунд?

— «Я могу понять убийство, но не понимаю набожности». Артур Шницлер, — процитировал он с издевательским смехом.

— Скандально известный драматург!

— Тем-то он и привлекает. А ты знаешь, что большинство его работ автобиографичны? — Фрейд затянулся сигарой. — Ах, как же хорошо снова закурить! И как я вообще мог бросать? Семь месяцев без этого тепла между губ.

— Автобиографичны? — удивилась Минна. — Все его мужские персонажи бесчувственные. Каждую неделю меняют возлюбленных.

— Такая уж у него репутация. Он даже тщательно подсчитывает свои оргазмы, — добавил Зигмунд, оценивая ее реакцию. — Записывает их в дневник.

— Правда?

— Да. Говорят, к этому году насчитал уже пять сотен.

— Разве такое возможно?

— Разумеется.

— И у тебя есть опыт в подобных вопросах?

— Не личный, а клинический.

— Конечно, — кивнула Минна, ощущая слабость и головокружение.

— Видишь ли, мы с Мартой живем в воздержании, так что можно понять, почему я снова закурил.

Минна старалась не подать виду, глядя, как он изящно принимает последнюю дозу и медленно выдыхает. Она почувствовала внезапный холод, в воздухе будто сквозняком повеяло, и даже кокаин не смог бы замаскировать потрясение, которое принесло с собой это открытие. Общий сценарий таил необъяснимую угрозу, и ей вдруг стало страшно.

Минна вежливо закруглила разговор, сославшись на усталость — но то было слабое оправдание. С пылающей головой, шатаясь, она покинула кабинет.

Она так долго, многие годы была с ним знакома, но кое-что узнала о нем только сегодня ночью. Фрейд был несчастлив. А несчастливый мужчина опасен.

Глава 12

Минне снова снился этот сон. Мужчина спит рядом с ней, прижавшись грудью к ее спине, рука его нежно обнимает бедро. Она слышит его медленное, равномерное дыхание, и тут их ноги сплетаются, а голова его пристраивается в изгибе ее шеи. Он втискивается в нее, жар его тела пропитывает простыни и погружает ее в слабый огонь желания.

Но ощущение тут же исчезает. Ее охватывает тяжесть, на мгновение она чувствует необъяснимую безысходность, и тогда узнает его. Это Игнац. Впечатление яркое и быстрое. Вдруг начинает теснить в груди, возникает призрачная боль, и Минна прижимает руку к сердцу. Она медленно тянется к нему и упирается рукой в пустоту и мрак.

Минна проснулась, словно от толчка.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Виски саднили, нос заложило. Она помнила, как прошлой ночью вскарабкалась по ступеням, еле расстегнула ботинки и стащила одежду, перед тем как рухнуть на кровать и заснуть мертвым сном. Теперь она была измучена, но боялась заснуть, ее мысли блуждали от ясной осознанности к сумраку снов, спутавшему события прошлого и настоящего, все смешалось каким-то непостижимым образом. Годами ей снился этот сон, и каждый раз Минна просыпалась обессиленная и беззащитная. Иногда ей хотелось запереть двери и окна, будто кто-то скрывался во тьме. Порой она просто лежала, в тоске дожидаясь утра. Конечно, при Зигмунде Минна даже не заикнулась об этом. А что же все-таки она ему рассказала? Все было как в тумане.

Минна встала, сняла влажную сорочку и открыла окно. Взмокшие волосы спутались, мышцы на пояснице и ягодицах затвердели. Она надела халат, накинула шаль на плечи и, подойдя к окну, взглянула на канал. День, розовый мазок над небом Вены, едва занимался. Прямо на север тянулся, мерцая, непрерывный лабиринт пересекающихся улиц, будто каждая из них все еще хранила зарю, а уличные фонари были окружены нимбами слабого оранжевого света. Стоял промозглый холод, необычному для этого времени года теплу пришел конец. На Дунае стали появляться островки льда. Еще месяц, и река замерзнет до весны.

Минна стояла, размышляя, почему ей все еще снится Игнац, умерший девять лет назад. Из-за разговора с Фрейдом прошлой ночью? Или это комплекс вины? Она не навещала Игнаца, даже когда он умирал от чахотки. Когда он впервые узнал, что болен и потому вынужден оставить университет, то окутал себя облаком благородной меланхолии, его письма наполнились обрывками из стихов и трудов философов, украденными у Канта или Джозефа Батлера [18]. Вскоре Игнац стал вспыльчив, обидчив и разразился краткими письмами из санатория, в которых требовал не приезжать. И Минна не поехала. А должна была. Зигмунд сказал, что они отдалились друг от друга, но это же неправда! Игнац был не в себе. Кто захочет умирать в одиночестве?

Минна потерла руки, следя за тем, как ее выдох превращается в едва заметный клубок пара. Руки и ноги окоченели, в горле горчило. Она разожгла камин, протянула руку под кровать и достала бутылку джина, прополоскала горло, потом сплюнула в раковину. Ей очень хотелось принять ванну. И хотя Марта не одобряла ее утренние омовения — газовая горелка слишком громко шумела, а иногда и взрывалась, — она все равно наполнила ванну и скользнула в теплую воду.

И когда ее тело погружалось, Минна отмахнулась от голосков, назойливо зудящих в голове и анализировавших ее поведение прошлой ночью, все его последствия и скрытые смыслы. Она всегда считала, что ведет себя по самым высшим стандартам, располагая врожденным умением соблюдать приличия. Однако ее не покидало ощущение, что случившееся прошлой ночью по меньшей мере неуместно, а по большому счету — бесчестно. Кто она — муза или иуда? Способна ли она такое совершить? Вина нежданно-негаданно поглотила ее, точно ядовитое похмелье.

Потом Минну обуяло внезапное желание снова вспомнить каждую мелочь, с того момента, как она вошла к Фрейду в кабинет, и до того, когда вышла, пошатываясь, несколько часов спустя. Ставила ли она поднос с ужином ему на стол или он сам взял его из рук? Когда именно предложил попробовать кокаин? И почему она не отказалась?

А когда Минна намазала нос раствором, он предложил ей вторую дозу или она сама попросила еще? И кто первый заговорил о Марте? Фрейд. Принялся злословить о ней. И почему Минна не поспешила защитить ее? Стыд-то какой! А все кокаин! Все, что с ней произошло, совершенно на нее не похоже. Она ведь не такой человек, чтобы задержаться в укромном обиталище мужчины и дать себя вовлечь в беседу об интимном, набравшись кокаином до ушей. Даже если это был лечебный кокаин.

Но Минну тревожило не то, что она сделала, а то, о чем думала. А думала она о том, что Зигмунд очень обаятельный. А она сама слишком подозрительна в своей признательности ему.

Неожиданно Минна услышала в коридоре знакомые тяжелые шаги, и ей показалось, будто они затихли у нее под дверью. Она затаила дыхание и ждала. Посмеет ли он войти? Шум воды разбудил его. Дверь ее спальни была закрыта, но дверь ванной комнаты осталась распахнутой. Минна погрузила голову в воду и не выныривала, пока шаги не стихли в конце коридора.

Этим утром она не особенно заботилась о своей внешности. Обычно надевала светлые платья, но сегодня натянула на себя темный шерстяной костюм, в котором сопровождала хозяек к приходскому священнику. Ни помады, ни румян. Проходя мимо зеркала, Минна отметила темные круги под глазами, похожие на синяки, и в этот день больше в зеркало не смотрелась.

Но прежде чем она успела выйти, появилась Марта, выглядевшая такой измученной, будто это было не утро, а вечер. Волосы туго стянуты в пучок, а на лбу росинки пота. Блуза выбилась из сильно помятой юбки.

— Ты готова? — спросила сестра.

Минна совсем забыла, что настала ее очередь вести детей в парк.

— Почти, — ответила она, всаживая гребни в волосы.

— Тогда поторопись, может, и я схожу с вами. Зигмунд не придет к обеду. Он поглощен работой в университете. Кстати, спасибо, что вчера отнесла поднос, меня ужасала мысль, чтобы опять тащиться на первый этаж.

Вот в эту самую минуту Минне следовало бы рассказать сестре о прошлой ночи. Умолчание равносильно обману. И было просто немыслимо поступить иначе! Но, может, она делает много шума из ничего? На лекциях Фрейд ведет себя, как прошлой ночью. То он очарователен и остроумен, то значителен и эффектен — литературные ассоциации, юмор — все сразу, с непоколебимой уверенностью и энергией. Человек, который может объяснить, что такое душа, чтобы всем стало понятно. Вероятно, Фрейд просто был Фрейдом. Минна решила вскользь упомянуть, что задержалась в кабинете Зигмунда, доставив туда ужин.

— Я не представляла, какая огромная у него библиотека, как много ценных артефактов лежит кучей… ну, не кучей, конечно, но там все заставлено… — Она замолчала, будто забыв, что хотела сказать, и почувствовала, что у нее пересохло во рту. — В любом случае я злоупотребила его гостеприимством. Больше я не стану отнимать у него время, это на случай, если он скажет, что я навязчива.

Минна знала, что лжет. Она поняла это на середине своей тирады. Знала также, что Зигмунд вряд ли станет жаловаться на ее навязчивость. И очередная волна вины захлестнула ее.

— Не дури. Зиги работает допоздна и никогда не стеснял себя вежливостью, если хотел уединиться, — произнесла Марта, не затруднив себя упоминанием, что сама она годами не входила в его кабинет.

Минна услышала голоса детей с первого этажа и обрадовалась, что можно закончить разговор.

— Мама, и я должна идти? — спросила Матильда, как всегда с вызовом в голосе.

— Ты знаешь ответ. Свежий воздух и упражнения тебе на пользу. Где мальчики?

В комнату радостно ввалился Эрнст.

— Мама, мама, ты только посмотри! Мартин и Оливер дерутся!

Когда Минна и Марта появились на поле боя, то увидели, что мальчики вцепились друг в друга как бульдоги, клыками рвущие друг другу мочки ушей, пучки волос летали по комнате, на животах и шеях глубокие следы ногтей. Мартин прижал Оливера к полу и намеревался добить его последним ударом, а Эрнст подначивал обоих.

— Мальчики! Прекратите немедленно! Мартин, встань!

— Я его ненавижу! — закричал Оливер, губа опухла, из носа текла кровь.

— Это его вина. Он первый начал, — заявил Мартин.

— Иди к себе! Ты чуть не выбил ему глаз!

— Но, мама…

— Ни слова больше.

— Так нечестно. Он лгун! — воскликнул Мартин, направляясь в свою комнату.

— И ты тоже, — сказала Марта раскрасневшемуся Эрнсту, который подпрыгивал от возбуждения.

Минну поражала способность сестры нервничать и раздражаться по любому поводу, но когда дело касалось детей, она становилась холодной, как лед. Они могли вырывать сердца друг у друга на ее глазах, но она была невозмутима. И этот случай не отличался от других. После побоища Марта спокойно объявила, что прогулка отменяется, и исчезла в кухне, чтобы поговорить с кухаркой. А Минна повела плачущего и окровавленного Оливера в ванную.

— Господи всемогущий, — прошептала она.

Жизнь в доме Фрейдов уже научила Минну, что для сестры постоянно только одно — дети дерутся все время и по любому поводу. Она окунула салфетку в воду и стала нежно промывать раны Оливера. Но ссадина на губе оказалась больше, когда смыли кровь.

— Очень больно, милый?

— Да, — ответил он и расплакался.

Минна обняла его, погладила по голове и подумала: «Почему дети одновременно могут быть такими лапушками и такими дикарями? И почему Зигмунда вечно нет рядом, когда дети будто срываются с цепи?» Его книга «Причины истерии» могла бы служить дневником этого дома.

После кровопролития, позднее, Минне послышалось, будто Фрейд позвал ее из кухни, и она помчалась в гостиную. Там она и стояла, вжавшись в угол, ожидая, пока он уйдет. Когда она опять услышала его низкий голос, на сей раз в передней, то предприняла долгое путешествие к себе в спальню: выскользнула черным ходом, прошла через сад, обогнула дом, открыла парадную дверь и поднялась в свою комнату. Минна вела себя как глупая школьница. Но ведь после прошлой ночи и короткий разговор был бы неуместен. Кстати, почему Фрейд еще дома? Он никогда не показывался в такое время. Но не это важно. Минна не хотела видеть его именно теперь, когда в доме было так тихо. Марта отправилась за покупками на Картнерштрассе, мальчики, вечно крутившиеся под ногами, отбывали наказание в своих комнатах, а Матильда и Софи занимались под присмотром гувернантки.

Минна закрыла дверь и попыталась читать, но сосредоточиться было трудно. Она ощущала усталость, смятение и решила прибегнуть к проверенному средству — утешительной прогулке. Но на середине лестничного пролета услышала за спиной расстроенный голосок Софи:

— Танте Минна! Ты куда? И я с тобой…

— Софи, у тебя же уроки. Я ненадолго.

— Нет, нет, не уходи! — Софи сбежала по ступенькам, чтобы сесть Минне прямо на ноги.

— Так нечешно. Мы же долзны были пойти в парк. Оливер и Мартин все ишпортили, и Матильда ужашно жлая. Почему мне нельзя с тобой? Позалуйста?

— Ради бога, Софи. Беда с тобой, да и только, — смягчилась Минна и усадила девочку себе на колени.

Та кивнула и вытерла нос. Затем свернулась клубком и глубоко вздохнула.

— Вот что. Пошли в гостиную, я дам тебе сладенького, а потом ты пойдешь заниматься, — сказала Минна.

Личико Софи просветлело, и они отправились вниз. Софи стала молоть всякую чепуху, Минна не понимала и половины. Шепелявость прогрессировала, а если девочка волновалась, то речь становилась совсем неразборчивой. И уроки логопеда, похоже, не помогали. Они задержались в кухне, где Минна положила на тарелку остатки обеденного десерта и понесла в столовую.

— Танте Минна, а кто старшая, ты или мама? — спросила Софи, усевшись на диван и с жадностью заглатывая пирожное.

Дети в больших семьях, подобно щенятам в стае, рано учатся ловить неожиданные дары судьбы и стоически переносить их отсутствие, когда кто-то другой захватит добычу прежде, чем ты успеешь сказать: «Мое!»

— Твоя мама старше. Почему ты спрашиваешь?

— Интересно. Я сказала Матильде, что ты моложе, потому что кращивей, но Матильда шкажала, что у тебя лошадиное лицо и ты шовсем не молодая. Хочешь кушочек?

— Нет, кушай сама.

— У тебя есть муш? — не отставала Софи, облизывая пальцы.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»