Любовница Фрейда Кауфман Дженнифер

Глава 15

Наступила ясная, искрящаяся суббота. Эрнста отвели к логопеду, девочки с матерью ушли на Тандельмаркт, поэтому Минна решила взять Мартина с Оливером на озеро — покататься на коньках. Похоже, Мартин за ночь «выздоровел», и по пути на каток он вместе с братом бегал наперегонки, перепрыгивая лужи и радостно стряхивая с веток снег.

Вспоминая впоследствии то, что произошло позднее, Минна призналась себе, что слышала откуда-то высокие ломающиеся голоса еще до того, как мальчики надели коньки. Наверное, в ту минуту она должна была ощутить надвигающуюся опасность, предупреждение и увести племянников подальше от этого места. Но Минна не почувствовала никаких инстинктивных сигналов, пока устраивалась поудобнее на песчаном берегу, а потом сидела и не двигалась, когда ватага из четырех или пяти мальчиков постарше выскочила из-за кустов и окружила Мартина и Оливера, ругаясь и размахивая камнями и палками. Даже олень знает, как пахнет охотник.

— Грязный жид! — прорычал нескладный курносый подросток, сбивая Оливера с ног и нанося удары в лицо и в грудь.

Другой мальчишка толкнул на лед Мартина, и еще двое навалились на него с яростью, мелькали кулаки и ботинки, брызги крови летели вокруг.

Крики Минны эхом разлетелись над озером, она подбежала и попыталась оттащить нападавших. Хулиганы скрылись в перелеске, как только вокруг начали собираться люди, кто-то вызвал полицию.

Mинна упала на колени и обняла хрупкие, дрожащие плечи Оливера, затем промокнула ему разбитый глаз и прижала платок к рассеченной брови, из которой хлестала кровь прямо ей на блузку.

— Где болит? — спросила она.

— Везде, — простонал Оливер.

— Погляди, что они натворили, — сказал Мартин, ковыляя к ним, — они мне конек сломали.

— Но ты заставил их сбежать, храбрый мой мальчик! — воскликнула Минна.

Пока они брели к дому, мальчики отмалчивались. Она попыталась утешить их, но слова повисали в пустоте. Минна знала, что подобное случается по всей Вене.

Когда они вошли, Фрейд стоял в вестибюле в дорожном костюме, только вернувшись с конгресса с доктором Вильгельмом Флиссом, молодым берлинским врачом, специалистом по заболеваниям уха, горла и носа. Мальчики, едва сдерживая слезы, рассказали отцу о произошедшем.

— Папа, они нас избили! — кричал Оливер, один глаз у него распух и закрылся. — Избили ни за что!

— Их было не менее десяти, — соврал Мартин, отводя взгляд, — но я разогнал их.

— Нет, не разогнал, — возразил Оливер и принялся всхлипывать.

Зигмунд осмотрел разбитые лица сыновей, сломанные коньки, разорванную одежду, сгреб обоих в крепкое отцовское объятие, а потом послал наверх промывать раны.

— Мы добудем вам новые коньки! — крикнул он им вслед, стараясь говорить бодро. Но не сумел. Не получилось. Как только мальчики отошли достаточно, чтобы не слышать разговора внизу, он повернулся к Минне:

— На этом озере вечно устраивают драки. Не понимаю, чего тебе вздумалось повести их именно туда?

— Зигмунд, это неправда. Мы туда постоянно ходим…

— Я уже не первый раз слышу о таком! Тебе следует быть внимательнее.

— Это случилось так быстро… Прости меня.

Фрейд молча выслушал ее рассказ о том, как хулиганы выскочили из кустов, что кричали, но в какой-то момент она заметила, что он не слушает ее. Зигмунд стоял раскачиваясь и смотрел на улицу, пытаясь совладать с гневом. Ручейки пота стекали по лбу, он достал платок и вытер влажные струйки.

— Я доверил их тебе, чтобы ты о них заботилась, — сказал он.

— Да. Я так же расстроена, как и ты.

— Рад слышать, — кивнул он, впервые в тот день взглянув ей в лицо.

Минну удивило такое резкое обращение. Казалось, его гнев вызван чем-то большим, нежели избиение детей. Он отчитывал ее, как безответственную гувернантку. И все. Наверное, просто утомился в дороге, и это какое-то недоразумение. Она собралась с духом и осмелилась взять Зигмунда за руку. Напрасно она это сделала. Опустив голову, он отпрянул. Суровые складки, прочерченные от носа до рта, стали глубже, а темные глаза казались чужими. Что же случилось с ним, пока он находился в отъезде? И связано ли это с ней?

Зигмунд провел остаток дня у себя в кабинете, даже не вышел к семейному обеду. Минне хотелось после его возвращения обсудить с ним свои заметки, но драка на озере, очевидно, болезненно сказалась на нем, и ей ничего не оставалось, как ждать. Поразмыслив, она решила забыть о своей обиде на его холодность и жесткость, объяснив все изнурительной поездкой, и ничем иным.

На следующий день, когда она рискнула спуститься к нему в кабинет, дверь была открыта. Фрейд стоял спиной к ней и смотрел в окно на темный двор, дымя сигарой. Помедлив минуту в нерешительности, Минна легонько постучала в деревянный дверной косяк. В сумерках она разглядела стопки бумаг, захламлявших стол.

— Как поездка? — спросила Минна, стараясь не слишком проявлять заинтересованность.

Прежде чем он ответил, прошла целая минута. Что-то было не так в атмосфере комнаты, и Минна чувствовала себя неуютно. По его фигуре ничего нельзя было заметить, но Минна все равно ощущала неладное. Она с тревогой ждала, пока Зигмунд обернется.

— Весьма плодотворно, — ответил он, вежливо поклонившись, но она отметила, что Зигмунд не предложил ей присесть. Он взял объемистую папку со стола рядом с собой, положил ее на письменный стол и, усевшись в кресло, принялся листать документы.

— Если ты не возражаешь, я хотел бы просмотреть это… Завтра я должен представить кое-какие бумаги.

— Что ж, тогда не стану отвлекать, — сказала Минна, стоя в дверях. Она повернулась, чтобы уйти, но потом добавила:

— Я прочитала твой доклад и сделала кое-какие пометки. Если захочешь обсудить его, то я готова в любое время.

— Собственно, я уже обсудил доклад в Берлине со своим коллегой, доктором Флиссом. Мы все досконально проверили, и, должен сказать, он оказался чрезвычайно полезен.

— О… — выдохнула Минна, возвращая Фрейду доклад.

— Благодарю, — кивнул он, быстро взглянув на нее.

Она наблюдала, как Фрейд небрежно бросил доклад на стопку бумаг, возвышавшуюся на полу.

— Я приложила к нему свои заметки. — Минна подождала, пока он доставал статуэтку, упавшую со стола.

— Вовремя заметил… — сказал он, оглядывая фигурку с пристрастием. — Похоже, тут скол — видишь, вон там, слева. Раньше его не было…

Фрейд протянул ей египетскую богиню Изиду, сестру-жену Осириса, одну из своих любимиц, которую часто приносил с собой за обеденный стол, к досаде Марты.

— Посмотри на шлеме, возле рога. Там точно царапина…

— Да, — кивнула Минна, незаметно вздохнув. — А когда ты сможешь поговорить со мной о докладе? Честно говоря, я потратила на него немало времени.

Фрейд замер. Она уловила отчужденность в его заминке, в том, как он откашлялся и ответил небрежным тоном:

— Очень мило с твоей стороны, но это не стоило твоего труда. Как там мальчики?

Минну бросило в жар, в глазах потемнело от острой боли — реальность будто ударила ее под дых. Его не интересовало ее мнение, и он не собирался читать ее заметки. На самом деле у него никогда и в мыслях не было их читать. Может, в какой-то момент, когда он протянул ей свой доклад, возмущенный замечаниями Брейера, но после и думать об этом забыл.

— У мальчиков все хорошо. Так ты не хочешь читать мои примечания? — не выдержала она.

— Не обижайся, но мой коллега доктор Флисс оказал мне именно такую помощь, в какой я нуждался.

— Правда? — Минна наклонилась, вытаскивая свои записи. — Значит, я уверена, что он обратил твое внимание, что, вероятно, не все случаи истерии имеют сексуальную почву?

— Он не был столь критичен.

— А если кто-то потрясен смертью ребенка?

— Ну, это может быть…

— Или в одночасье потерял свое состояние?

— Такое тоже…

— Или не любит своего мужа — лжеца и волокиту?

— Минна, я могу тебе рассказать, что ты…

— Или застрял в чужом доме под пятой у…

Фрейд поднялся с кресла, и теперь они оказались почти лицом к лицу.

— Во всяком случае, я вправе думать, что есть много причин, чтобы стать истериком, — произнесла Минна, резко развернулась и направилась к двери.

Фрейд проводил ее взглядом. Господи, да он просто не представлял, чего хочет эта женщина!

Глава 16

Несчастная дура! Столько времени потратила, тщательно изучила доклад, внедряясь в его мир сумасшедших людей с ужасающими снами, силясь понять, что такое сексуальный невроз, постичь значение фаллических символов вроде флагштока или дерева, скрытых повсюду, а он не удосужился даже выслушать ее! Наверное, он никогда не принимал ее всерьез. И даже той ночью в его кабинете за беседой об Аристотеле и Софокле она являлась для него всего лишь развлечением. Прими, дорогая, еще кокаинчику, да-да, нюхни как следует, и мы с тобой обсудим мои личные проблемы, до которых никому нет дела, и я никогда не пожалею об этом, как и ты, разве что это разрушит всю твою жизнь… Ну и черт с ним!

И Минна исступленно завалила себя работой, стараясь успокоиться.

Но вот уже три часа ночи, а она не могла думать ни о чем ином, и сон не шел. Разбудить Софи и сводить в туалет пописать? Или спуститься в кухню и выпить чашку чая? Нет. Вдруг Фрейд засиделся за работой и Минна случайно столкнется с ним? Нет, не надо рисковать. Даже после всего случившегося у нее теплилась надежда, что он все еще питает к ней интерес. Вероятно, его вчерашнее безразличие объясняется тем, что он вообще безразличен к ней? Но не Фрейд ли поверял ей свои самые сокровенные мысли? И даже сказал о том, что они с Мартой «живут в воздержании». Ты полагаешь, что есть запретные темы, но для Зигмунда, похоже, нет запретных тем. Даже его далеко не безоблачный брак с ее сестрой. А кто, кстати, предпочел бы, чтобы он стал заурядным доктором и лечил подагру и ревматизм?

Минна считала, что браки никогда не оправдывают надежд. Страсть угасает, яркий образ счастья стирается в браке. Ему на смену приходит почти механическое безразличие. Поэтому муж концентрирует внимание на работе, а жена с головой уходит в хозяйство, и этот почти предопределенный порядок действий способен излечить самые романтические натуры. В глазах Минны большинство женщин, включая сестру, в воображении рисуют нежные отношения, которые продлятся до скончания века, а сами неизбежно становятся тиранически обыденными, скучными, серыми существами.

И только после обеда они увиделись снова. Минна твердо решила не повторять собственных ошибок — вчера в кабинете она вела себя недопустимо. Когда Минна об этом думала, то снова переживала унижение. Да что это она, в самом деле? Ведь Фрейд не жених, который пренебрежительно обошелся с ней — он муж ее сестры. Каким-то образом во время кропотливого, критического анализа его работы Минна забыла данный вопиющий факт. Опасно забывать об этом, и ей было больно осознавать, что она поступила столь эгоистично. С самого начала Минна возомнила, будто чтение его записок дает ей шанс глубже постичь его ум, это может стать отправной точкой для дискуссии. А она обожала беседы с Фрейдом, ради них жила. Но увлечение его умом привело ее в чужие владения, здесь она — незваный гость.

В маленькой гостиной Зигмунд подошел к Минне и мягко взял ее за локоть.

— Дорогая! Я надеялся поговорить с тобой. Думал о том, что случилось, и с удовольствием почитал бы твои заметки.

— О, в этом нет необходимости, — улыбнулась она, словно и не было вчерашней размолвки. — Не помню, куда их девала. Наверное, выбросила в мусор.

— Ты все еще сердишься?

— Почему я должна сердиться? Ты, наверное, ужасно устал. Поездка была утомительной, — сказала она. — Хочешь вина? Будьте добры, принесите доктору Фрейду бокал вина, — попросила она служанку. — Оливер, дорогой, — позвала Минна племянника, — иди сюда и расскажи отцу про наши маленькие походы по кладбищам, пока он был в отъезде.

Оливер, который как раз появился в гостиной вместе со всеми, с удовольствием пустился в пространный и подробный рассказ, до мелочей описывая могилу Моцарта, сравнивая ее с местами последнего упокоения других композиторов, похороненных в Вене.

— Моцарт умер на Раухенштайнгассе, в тысяча семьсот девяносто первом году. Его похоронили в общей могиле на окраине, а потом в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году останки эксгумировали и перенесли на кладбище Святого Марка. Бетховен умер в тысяча восемьсот двадцать седьмом году. Его мемориал гораздо больше. Мне он понравился, а еще могила Шуберта, тот умер в тысяча восемьсот двадцать восьмом году. Оба похоронены на Центральном кладбище.

Минна внимательно слушала племянника, но в какой-то момент заметила, что Зигмунд достал сигару из пиджака и роется по карманам.

— Бедный Моцарт, — вздохнула она, встала, подошла к боковому столу и взяла оттуда коробок спичек. — Истинный музыкальный гений закончил жизнь в нищете, живя подачками друзей, и похоронен в бедняцкой могиле. Печально до слез. — Минна чиркнула спичкой и поднесла ее к сигаре Фрейда.

— Благодарю, — кивнул он, отстраняясь от пламени, которое едва не опалило ему нос.

— А еще там был барон Эрнст фон Фойхтерслебен — философ, который прославился тем, что…

— Достаточно, Оливер! — воскликнул Фрейд.

— Браво, Оливер, очень познавательно! — парировала Минна.

— Минна, я был бы рад прочитать… — настаивал Фрейд.

— Нет необходимости, — не уступала она. — Скучно вчитываться в чужие суждения. О чем бы нам еще поговорить? Может, о новой постановке в Опере? Марта, о чем бы нам побеседовать?

Та с удивлением уставилась на сестру.

— Марта!

— Ну, фрау Симон вошла в наш кружок рукоделий. Тебе тоже следует к нам присоединиться. Мы вяжем крючком чудесные вещицы, тебе понравится.

На следующий день Минна решила пригласить в гости доктора Сильверштейна. Время было подходящее. Марта настойчиво сватала его сестре, и теперь Минна готова была уступить. Словно перезрелая инженю, она сидела в гостиной в розовом платье, выгодно подчеркивающем цвет лица. Эдвард расположился рядом — в кресле у окна. Ее первое впечатление о нем, сложившееся на партии в тарок, подтвердилось. Довольно симпатичный, густые брови, темные глаза, высокие скулы и римский нос, волевой подбородок — лицо аристократа. К тому же он был выше Зигмунда и шире в плечах. Безукоризненная одежда, будто только что от лондонского портного, однако, не делала его похожим на англичанина. При первой встрече Эдвард подарил ей коробку шоколада — Минна оценила этот приятный жест. Потом отдаст их детям. Они находились в доме одни. Детей повели в Пратер, Марта отправилась на Гартенмаркт [19], а Зигмунд — в университет. Минна предложила Эдварду бокал вина из открытой бутылки, стоявшей на сервировочном столике, налив и себе.

— И вот теперь вы поселились здесь, насколько я понял?

— Ну, не совсем. То есть совсем нет, — ответила Минна. — Пока я помогаю Марте с детьми. Вы же знаете, она только что родила шестого малыша. Можете представить, как все сложно…

— Как им повезло, — тактично ответил он, — уверен, сестре хотелось бы удержать вас рядом с собой.

— Вы очень добры, но я раздумываю о том, чтобы на будущий год уехать за границу. — Еще решит, не дай бог, что она — старая дева, приживалка, которой и податься-то некуда.

Они побеседовали о политике, об искусстве, о театральных новинках. Доктор Сильверштейн проявил осведомленность о текущем состоянии дел, и было очевидно, что он читает наилучшую периодику. Чего же ей еще не хватало? Минна поняла, что медицина — не его страсть. Он унаследовал практику и не постеснялся заметить, что она «окупается».

Сильверштейн состоял в попечительском совете венского Музея истории искусств, и ему посчастливилось стать обладателем нескольких небольших работ Климта [20]. Доктор путешествовал с размахом, посещал галереи в Париже и на юге Франции, со знанием дела рассуждал о течении молодых немецких художников-авангардистов, выступивших с яркими портретами проституток и обнаженных девушек, из-за которых не утихает скандал в высших кругах. Но его рассказы об искусстве, казалось, сводились к премьерам «для избранных» и светским приемам в галереях — кто там был, да какие знатные особы почтили присутствием, об искусстве как таковом он говорил мало.

От искусства доктор Сильверштейн перешел к миру скачек, признавшись, что лошади — его второе увлечение. Он помнил, какой племенной жеребец с какой кобылой был повязан на всех лошадиных фермах страны. Когда Сильверштейн неторопливо положил ногу на ногу и наклонился к Минне, его вдруг поразила необычная красота ее лица и изящная форма ног — прежде он этого не замечал.

И она очень образованна для своих лет. А, собственно, сколько ей лет? Он не осмелился спросить.

— Итак, дорогая Минна, доводилось ли вам бывать в Майерлинге?

— В Майерлинге? Это не рядом с охотничьим домиком кронпринца?

— Неподалеку. У меня там дом на озере на краю деревни.

— И вы находились там, когда принц покончил с собой?

— К счастью, нет. Я был в отъезде.

— Сколько лет прошло? Пять или шесть?

— Это случилось шесть лет назад, в январе. Из дворца сообщили, что у принца случился паралич сердца, но местный полицейский, из тех, что прибыли на место его гибели, сказал моему привратнику, что принц застрелил свою возлюбленную, а потом несколько часов пил возле ее тела, прежде чем выстрелить себе в сердце.

— Трагично!

— Весьма. Я часто видел их в Пратере — они держались за руки и целовались. Такие молодые. Казалось, окружающего мира для них не существовало. Ходили сплетни, будто император принуждал сына прекратить эту связь, несмотря на то, что все терпеть не могли его жену. Бедный Рудольф. Вот ее-то, наверное, ему и следовало бы застрелить. — Эдвард рассмеялся. — Уж во всяком случае, так было бы лучше для империи. — Он обвел взглядом комнату. — Трудно постичь, что можно совершить такое, владея всем, все имея. Теперь охотничий домик превратили в монастырь. Представляете?

— Монахини и пистолеты… очень колоритно, — произнесла Минна, потягивая вино.

— Кармелитки в восторге.

— И как давно вы владеете домом?

— Он много лет принадлежит нашей семье. Прямо над озером.

Странно, но чем больше Эдвард рассказывал о своем деревенском пристанище, тем более она теряла интерес. Любая женщина, особенно в ее положении, была бы очарована. Он определенно ухаживал за ней, а Минна не могла отделаться от мыслей: закрыта ли дверь в кладовую, хватит ли сегодня хлеба к ужину или надо было утром зайти в булочную.

И только она собралась предложить Эдварду чаю с пирожными, как входная дверь хлопнула, и на лестнице послышались знакомые шаги. В дверях показался Зигмунд, запакованный в шерстяное пальто, и поклонился ей с притворным удивлением. Почему он вернулся? Не случайно. Он не мог не знать, что сегодня у нее гость. Марта только об этом и говорила.

— Здравствуй, Эдвард, — холодно произнес Фрейд.

Он стоял — грудь колесом, спина прямая, натянут, как струна.

— Зигмунд, — промолвил Эдвард с учтивым поклоном.

Мужчины оценивающе разглядывали друг друга и молчали. Со дня своего приезда Зигмунд будто сторонился Минны, тон его был ровным, резким и обескураживал. А теперь он здесь, прибежал защищать свою территорию, словно пес с вздыбленной шерстью на холке.

— Надеюсь, я вам не помешаю?

— Нет, — ответил Эдвард, ерзая в кресле.

Он извлек из кармана инкрустированный серебряный портсигар, достал сигарету и закурил. В воздухе разлился дорогой аромат.

— Вот и хорошо. У меня встреча… дай, думаю, забегу ненадолго, — продолжил Фрейд и плюхнулся на софу рядом с Минной.

Он порылся в кармане, выудил часы, проверил время, а затем откинулся на спинку, постукивая по полу тяжелым черным ботинком. Похоже, Зигмунд не собирался никуда уходить.

Напряжение усиливалось, стало душно. Минна встала, раздвинула тяжелые узорчатые шторы и открыла окно. Сгущались сумерки, улицы оживлялись, слышно было, как проезжали мимо омнибусы, шаги пешеходов, стук копыт и скрип пролеток, грохочущих по брусчатой мостовой. Скоро и дети вернутся. Зачем он это делает? Нервы, наверное. Глядя, как Зигмунд сосет зажатую во рту сигару, она приняла внезапное решение.

— Эдвард, может, сходим в кафе? Я бы выпила кофе или… пива. — Минна направилась к вешалке и взяла пальто.

Эдвард посмотрел на нее вопросительно и кивнул.

— С удовольствием.

Фрейд встал с удивленным выражением лица.

— Рад был, Зигмунд, — промолвил Эдвард, слегка коснувшись ладонью спины своей спутницы, и они вместе направились к выходу, оставив Фрейда в одиночестве.

А тот стоял, накрепко впечатав ноги в ковер, словно капитан корабля, которого бросила мятежная команда. Наблюдая, как они садятся в экипаж, он отрезал кончик новой сигары и швырнул в камин.

Видимо, вино ударило Минне в голову, поскольку, возвращаясь с Эдвардом домой, она не могла отделаться от мыслей о Зигмунде. Почему, сидя рядом с таким замечательным мужчиной, она ничего не чувствует? Когда он говорил, она представляла, как его слова превращаются в колечки дыма, сероватые облачка, парящие к потолку. Ничего из сказанного им не хотелось повторить, а тем более — запомнить. Конечно, многие женщины ловили бы каждое его слово. Эдвард воспитан, у него прекрасные манеры, но ей душно от его изысканности.

Существовала еще одна причина, которую Минне было нелегко признать. Душа не всегда стремится к свету. Порой душу влечет мрак — его неоднозначность, недосказанность. И общее понимание какой-то идеи или разделенная тайна. Где об уместности или неуместности не может быть и речи.

Минна вспыхнула, осознав, что происходит с ней на самом деле.

— Вам нехорошо? — спросил Эдвард, участливо взглянув на нее. — Эй, кучер, помедленнее!

— Все в порядке.

— Я рад, — произнес он, сжимая ее руку, затянутую в перчатку.

Увы, ее даже отдаленно не трогали ухаживания Эдварда. Минна вспоминала о том, как признательна была, переехав к сестре. А теперь все, что казалось ей божьей милостью — Вена, дом, дети, — оборачивалось для нее божьей карой.

Нужно покинуть этот дом. Нельзя оставаться ради порочного желания, которое не утихнет со временем. Сначала Минна сопротивлялась, полагая, что желания не существует, а если и существует, то порядочность спасет ее. Однако безрассудный жар полыхал в груди.

Ее поведение противоречило всему, что она усвоила, чему научилась. Обыденные приличия не спасали. Для посторонних Минна была доброй сестрой-помощницей, заботливой тетушкой, но за фасадом скрывалась неотвратимая правда. Желание. Как же случилось, что страсть зародилась и парит именно в этом пространстве?

И каковы нынешние обстоятельства их отношений с Зигмундом? Он предельно ясно продемонстрировал ей свои намерения. Итак, решать ей. И все, кроме отъезда, сулило беду. Это не был безвредный флирт.

Минна взлетела по лестнице в свою комнату. Поблизости не было ни души. Как могла она притворяться, что все нормально, если она хочет мужа своей сестры?

Минна попыталась уснуть, но угрызения совести не давали ей и глаз сомкнуть. Она заслужила мигрень, стиснутую шею. Стреляющая боль отозвалась в руках и в сердце.

Минна слышала, как за стеной безмятежно похрапывает Марта. Спит с чистой совестью. Сном праведницы. Минна встала, закуталась в шаль и села за письменный стол.

Вена, январь 1896 года.

Дорогая моя сестрица!

Сейчас три часа ночи, и я с содроганием пишу тебе это письмо.

Уверена, ты знаешь все, о чем я хочу сообщить, но если нет — умоляю, прости меня.

Я решила уехать, расстаться с вашей семьей. Молю Бога, чтобы когда-нибудь ты снова впустила меня в свое сердце. Случилось вот что. Мы обе любим одного и того же человека. Не знаю, как я могла позволить себе это непростительное моральное падение, могу только сказать, что никогда не хотела причинить тебе боль. Родная моя, сумеешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Mинна не решилась поставить подпись. Положила письмо у изголовья, собираясь утром отдать его Марте, но, проснувшись, смяла в комок и бросила в огонь. Даже написав письмо, она никогда не отправила бы его. Никогда.

Глава 17

— Я хотела бы навестить маму, съезжу ненадолго.

Марта сидела за туалетным столиком, упорядочивая заколки и гребни в штабелях деревянных коробок из-под сигар, которые она обила атласом и парчой. Но даже искусное рукоделие Марты не могло изжить крепкий табачный дух.

Она посмотрела на Минну с подозрением. Сестра вряд ли захотела бы навестить мать по доброй воле. Ее отношения с матерью были чреваты «мелкими муками», как она предпочитала их называть. Когда Минна была подростком, то часто повторяла Марте, что, покинув Гамбург, никогда не вернется туда.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего. Просто я хочу домой. Я не видела маму с прошлого лета.

Марта скептически посмотрела на нее и принялась жаловаться на мужа. Это он ответственен, что они обречены на богадельню, и все эти жалобы на безденежье лились в присутствии детей и Минны.

— Да не в этом дело, — сказала Минна, — просто мне надо отдохнуть несколько дней.

— Это из-за детей? Я понимаю, Матильда — трудный ребенок… и Софи липнет к тебе день и ночь. Что, Мартин опять разбушевался?

— Я их обожаю. Если хочешь знать истинную причину, то она в том, что я плохо себя чувствую. Боюсь, что я подхватила простуду… Или еще что похуже. Мне нужен отдых.

— Господи! То-то вчера мне показалось, что тебя лихорадило. Надеюсь, Эдвард не заметил, что ты приболела? Ты не жаловалась ему на недомогание? Мужчинам это не нравится.

— Марта, я не жалуюсь на здоровье, но если бы и пожаловалась, он бы, наверное, проявил участие.

— Что ж, несколько дней пойдут тебе на пользу. Еще не хватало болезни опять по всему дому.

— Я хотела бы уехать вечером, — произнесла Минна, помня, что Зигмунд до девяти часов будет занят с больными.

— Отлично, — кивнула Марта, — можно ночным до Гамбурга, я проверю, ходит ли он.

«Странно, — подумала Минна. — Бегство всегда означало — из Гамбурга». Гамбург вообще не возникал в мыслях со времени последнего кризиса в ее жизни и не возник бы сейчас, не будь он единственным местом, куда она может бежать. Человек ведь должен быть где-то, а в ее случае выбор настолько мал, что и выбирать не приходится.

Когда часы на мраморной каминной полке пробили шесть, с улицы донесся стук колес — подали экипаж. Несколько часов до этого прошли в бесконечном вихре упаковки чемоданов и подготовки к отъезду. Марта выдала Минне на расходы более чем достаточно. Дети послушно выползли из своих комнат и попрощались. Эрнст и Оливер заключили Минну в порывистые объятия, чуть не сбив с ног, Мартин сначала делал вид, будто ему все безразлично, но ухитрился всунуть ей в руку записочку.

— Прочтешь потом, — сказал он, краснея под взглядами братьев.

— Спасибо, дорогой, — улыбнулась Минна, целуя его в лоб и пряча записку в сумку.

Она заметила Софи, одиноко застывшую у лестницы.

— Когда ты велнешься, танте Минна? — тихо спросила девочка.

— Не знаю, солнышко мое.

— А кто будет меня укладывать шпать? — застенчиво заикнулась Софи, не глядя на Минну и старательно рассматривая натертый пол.

Та наклонилась, теплые детские ручки обвили ее шею.

— Ты уже можешь сама заснуть. Большая девочка. А если проснешься ночью, зажги свечку и напиши мне письмо, — сказала Минна, ощущая тяжесть своего решения, которое теперь разрывало сердце.

Как только она вышла из дома, ее охватило странное чувство. Гамбург… Долго она не сможет там оставаться. Но что потом? Другая хозяйка? Минна залезла в карету, откинулась на спинку сиденья, борясь с отчаянием. И когда кучер махнул кнутом над крестцом строптивой лошади, Минна развернула записку Мартина и прочитала: «Дорогая танте Минна, надеюсь, ты выздоровеешь».

Еще одна волна печали подкатила, когда она осознала, что потеряла детей… и Зигмунда. Вот что случается с людьми, если они занимают не свое место. А это место — не ее. И дети — не ее. И, видит Бог, Фрейд — не ее муж. В этом все дело.

Минна прибыла на Вестбанхоф в семь часов и присела на деревянную скамью в зале ожидания. Она была в дорожном наряде: темно-синем платье, отделанном бледно-бежевыми лентами. Минна проверила расписание: ее поезд опаздывал. Она наблюдала поток людей, идущих к платформе, — спешащие матери и их непоседливые дети, продавщицы, служащие, торговцы, тощие уличные разносчики с мешками на плечах. В стороне около караульного расположилась свадебная компания — молодые холеные женщины были одеты в белое — бархатные шляпки и юбки, отороченные горностаем. Все с улыбками смотрели на невесту и жениха, а те медленно шествовали сквозь толпу к поджидавшему их вагону.

Минна услышала свисток начальника станции, с трудом перекрывший гомон толпы, и спросила носильщика о времени прибытия своего поезда. Он пожал плечами. Ей самой не мешало бы знать. На этом вокзале поезда никогда не ходили по расписанию. Ненадежное сообщение — факт, с которым надо смириться. Минна села, достала книгу из сумки, чувствуя себя странно и даже чуть непристойно, будто сбежала из дома и ей не следовало здесь находиться. Но где бы ей хотелось быть? Возможно, в туре по Европе с экскурсоводом, в качестве которого она была бы счастлива иметь словоохотливого Эдварда. Краткая поездка в Венецию с ее мрачными каналами. Посещение тратторий, храмов, вилл и пляжей. Ей нужны новые впечатления, сказала ему Минна. Но не перемены места или ритма жизни хотелось ей — она желала перемены в душе.

Долгое ожидание было нестерпимо и скучно, толпа на платформе постепенно редела по мере прибытия и отбытия поездов. В мягком вечернем свете дома выглядели словно кафедральные соборы с их мраморными полами, огромными арочными окнами и деревянными скамьями. Ничья земля для душ потерянных и заблудших.

Слышался приглушенный звон колокольчиков и паровозных гудков, подающих знаки друг другу, а Минна вспоминала подробности своего отъезда — теплые ручки Софи, прощальные слова детей, болтовню Марты. Она не хотела вспоминать о тяжести ситуации, от которой бежала.

Поезд все не приходил, и носильщик предупредил ее, что его вообще отменили, а следующий будет только утром. Он направил ее в пансион через дорогу от станции, где, по его словам, пассажиры всегда останавливаются, если расписание изменилось.

Когда Минна дошла по узкой улочке до пансиона, темные облака с севера затянули небо, предваряя грозу. Вспышки молнии осветили фасад небольшой меблированной гостиницы, за тяжелыми гардинами в окнах, обращенных к станции, мелькали огоньки.

К Минне, выйдя из тени, шагнул нищий с протянутой рукой.

— Фройляйн, помогите старику в нужде.

Дождь, поначалу моросящий, стал настоящим ливнем.

Она поставила чемодан, дала попрошайке крону, потом поднялась по ступенькам и вошла в вестибюль. Минна зарегистрировалась в истрепанной кожаной книге и сняла последний номер. В нем была покатый бревенчатый потолок, зеленые стенные панели и камин в углу напротив огромного окна.

В комнате Минна сбросила пальто и шляпу на дубовое кресло около простой твердой кровати, занимавшей почти всю комнату. Она отметила, что кровать покрыта белыми хрустящими простынями и несколькими одеялами. Необычно чисто, подумала Минна, для таких пансионов, но все-таки отвернула одеяло, желая убедиться в отсутствии насекомых. Зажгла свечу на каминной полке, вынула ночную рубашку и пеньюар из чемодана и разделась. Минна достала из кармана серебряную фляжку, приложила ее к губам и глотнула холодную жидкость.

Она упала на кровать, но сон не шел. Все ее мысли были о возвращении в Вандсбек, городишко вблизи Гамбурга, где жила мать. Вот она в своей детской спальне, отрешенная от целого мира Вены, выполняет приказы матери. Мысль об этом, ужас пред подобной жизнью сверлили ей мозг, как медленная пуля. Она пыталась читать, только бы не думать обо всем этом, когда вдруг раздался стук. Минна накинула пеньюар и приоткрыла дверь. Там стоял Зигмунд в черном шерстяном пальто, промокшем насквозь, так что капли стекали на пол.

Глава 18

Он шагнул к ней, и Минна отпрянула к стене, словно увидела злодея.

— Зигмунд… — Она судорожно запахнула пеньюар. — Как ты нашел меня?

— Это было нетрудно. Рядом с вокзалом всего одна гостиница.