Любовница Фрейда Кауфман Дженнифер

Глава 13

Смеркалось. Воздух был великолепен, мигали фонари на углах, где полицейские в тяжелых сапогах заступали на ночное дежурство. Фрейд и Минна брели по узкому переулку мимо торговцев картинами к сигарной лавке. Фрейд нырнул туда и сразу направился вглубь, чтобы повидаться с хозяином. Минна осталась среди застекленных ореховых шкафов, вдыхая экзотические, терпкие ароматы. Лавка напоминала об увлекательных приключениях, названия «Монтекристо», «Кинтеро» и «Ла глория Кубана», аккуратно пропечатанные на белом пергаменте, красовались на медных дощечках, прикрепленных к дверце каждого шкафа. Зигмунд перебрал множество сигар различных марок, выбрал одну и потер между пальцев, словно пробовал на ощупь тончайший шелковый лоскут.

— «Х. Апманн», сделана на Кубе немецким банкиром. Восхитительно, — сказал он, прижимая сигару к самому ее носу. Сигара была приторная и сухая, в обертке цвета потемневшего красного дерева.

— Божественно, — прошептала Минна с притворным почтением.

В лавке царила торжественная тишина, почти как в церкви. «Мужчины и их сигары, — думала она, — их вина. И их женщины…»

Они уже были почти у дома, когда Зигмунд предложил зайти и выпить. Неподалеку располагалось кафе «Центральное». Минне надо было вернуться домой еще несколько часов назад.

— Уже поздно, — заметила она, робко улыбнувшись.

— Не так-то уж и поздно, а у меня в горле пересохло.

— Я и так задержалась… и дети… Зигмунд, я в самом деле не могу остаться.

— А если бы осталась, то что бы предпочла?

Минна улыбнулась, сдаваясь.

— Бокал вина. Полчаса, не более.

В помещении царил полумрак — пустые столики, венские стулья. Несколько отставших от своих частей солдат засиделись, цедя выпивку за вечерней беседой. Часа в четыре здесь было бы негде приткнуться. Газовые лампы тихо шипели над столиком в глубине. Минна устроилась на стуле, расстегнула жакет и поправила блузку. Фрейд сел напротив, подозвал официанта и заказал бутылку «Бароло». Она слушала, как он любит это кафе, какое это спасение из тисков его распорядка. Как слаб он на исходе дня. И даже раньше. Неожиданно Зигмунд сменил тему.

— А скажи мне откровенно, дорогая, ты счастлива здесь, с нами? — спросил он.

— Конечно, а как же иначе? Все замечательно.

— Все?

— Ну, не совсем все…

Фрейд молча взглянул на нее. Он был из тех, кто умел использовать преимущества молчания. Минна стянула перчатки и комкала салфетку под его внимательным взглядом. Фрейд отметил, что шея у нее длиннее, чем у сестры, а губы гладкие и блестящие. Минна украдкой бросила на него быстрый взгляд, щеки ее все еще сияли румянцем после прогулки.

— Иногда меня беспокоит, что я в семье обуза, — призналась она, обмахивая лоб носовым платком.

— Ты ошибаешься. Надеюсь, мы ясно дали тебе понять, что это не так.

— И мое будущее… Я не могу вечно навязываться вам.

— Ты не навязываешься. Я тебя не понимаю…

— Понять меня нетрудно, — перебила Минна, — я без работы, без средств, одинокая и беспомощная.

— Значит, ты банкрот?

— Совершенно верно, — кивнула она.

— Шутки в сторону, Минна! Ты знаешь, что у тебя есть дом — наш дом.

— Это очень великодушно, но я не могу оставаться с вами бесконечно.

— Почему? — спросил Зигмунд, бросая взгляд на студентов, которые хотели сесть рядом с ними, но потом нашли место получше.

— Ты не должен спрашивать. Это не дает мне уснуть ночами.

— Что именно?

— Мое будущее.

— Будущее не дает тебе спать?

— Не только будущее! Мне снятся странные сны. Кошмары. Очень тревожные.

— Какого рода?

— Решил проанализировать мои сны?

— Разумеется, нет. Но помнишь ли ты хоть что-то из них?

— В основном полная чепуха, — сказала она, делая глоток вина.

— Тебе снится, что ты опаздываешь на поезд?

— Нет.

— Снится, что ты летишь по воздуху или падаешь с отвесной скалы?

— Нет.

— Снится, что ты стоишь нагая перед незнакомцами и не испытываешь ни малейшего смущения?

— Нет. А тебе?

— Это мой дежурный сон, Минна.

— И как давно он тебе снится? — улыбнулась она.

Зигмунд рассмеялся, а потом посерьезнел.

— Расскажи мне о своих снах.

— Ладно… — Минна наклонилась к нему. — Мне снится, будто я старая дева, живущая в одиночестве на скудную пенсию среди множества шелудивых кошек. У тебя ведь аллергия? В доме воняет рыбой, и никто никогда не приходит, чтобы перемолвиться со мной хоть словом.

— Не дразни меня, — сказал Зигмунд.

— Как я могу? — вздохнула она, наполовину осушив бокал. — Хорошо, если тебе так надо знать, иногда мне снится, что Игнац лежит рядом со мной в постели. Мертвый. И выглядит он ужасно, омерзительно. Он меня пугает.

— Ты любила Игнаца?

— Зачем я рассказала тебе эти глупости?

— Это не глупости. Я работаю над интерпретацией сновидений.

— Толкуешь сны? Я считала, что сны возникают из-за проблем внутренних органов — несварение или что-либо еще.

— Большинство врачей тебе так и скажут, потому что они — идиоты. Просто поразительно, что, несмотря на тысячелетние усилия, научное понимание сновидений по-прежнему туманно. Мы недалеко ушли от древних.

Фрейд пустился в рассуждения о донаучных временах, когда классические философы верили, будто сновидения связаны с потусторонним миром и посылаются богами и демонами. Сны могут предвещать будущее — жизнь счастливую или трагическую.

— И даже теперь большинство врачей и ученых настаивают, что сны — просто реакция на некий внешний раздражитель, вроде мерцания свечи, дождя, грома или жесткого матраса. Многие образованные люди нашего столетия все еще полагают, будто сны вызваны чувственными стимулами, а это лишь незначительный фактор. Наивность! Они уверены, что сознание отрезано от сновидений, но на самом деле сознание — это все.

— Следовательно, если сны не навеваются дождем или грозой и не возникают от несварения, то откуда тогда они берутся?

— Ага! — воскликнул он, улыбаясь. Вопрос ему понравился. Он легонько постучал пальцем по ее голове. — От тебя они берутся. Они ведут свое происхождение из твоего жизненного опыта. Из внутренних ощущений, а не из внешних. И я — первый, кто утверждает: «Сны имеют смысл».

Фрейд заглянул Минне в лицо, стремясь понять ее реакцию, узнать, оценила ли она по достоинству его потрясающее открытие. Минна надолго запомнит выражение его лица в тот момент — это величие, уверенность в себе и огонь в темных глазах. Она отпила еще глоток прекрасного вина и произнесла:

— Тогда каков смысл моего сна об Игнаце?

— Это не так просто. Значение маскируется, может, что-нибудь из твоего детства всплывает.

— О чем ты, Зигмунд?

— Сон заимствует отовсюду, фрагменты разных дней, разных времен… неожиданные образы — тетки, кузины… жениха.

— Обычно я не помню своих снов, но если и помню — они кажутся полной бессмыслицей.

— Именно кажутся. Ушедшая любовь улыбается на ложе рядом с тобой, справляется о твоем здоровье, а потом выхватывает оружие… или, возможно, виной сексуальный контакт с кем-нибудь совершенно неподходящим. Еще вина?

— Да, спасибо. Продолжай.

— Сны моих пациентов — смесь чего-то со всем подряд — из их прошлого и настоящего. Иные истории — полный абсурд, но все-таки необходимо разобраться в их жизни — и сновидения обретут смысл.

— Например?

— Одна женщина пришла ко мне и пожаловалась, что во сне видела свою сестру в гробу и тетку, которая прямо перед ней разбила кувшин, и людей, забрасывавших ее дохлыми животными.

— Против такого мой — просто… ручной…

— Отвратительные женихи не такие уж ручные, — усмехнулся Фрейд и рассказал о сорокалетней вдове.

Та пережила тяжелую травму, когда ее богатый муж внезапно умер, читая газету. Родня супруга обвинила вдову в его смерти, ее преследовали чувства вины и стыда, вот потому-то и страдала она от этих кошмаров. А после была английская гувернантка, служившая у богатого вдовца. Она питала к нему тайную страсть, но чувства не были взаимны. Ее уволили, но разлука с детьми вылилась в сновидение о подгоревшем пудинге. Другую молодую женщину преследовали кошмары, в них на нее набрасывались мужчины со злобными лицами, она просыпалась от удушья и ощущала, будто шея перетянута удавкой. Встретившись с ней несколько раз, Фрейд выяснил, что кошмары эти начались, когда она узнала, что ее сестра вступила в связь с собственным дядей.

Он замолчал, бережно разворачивая новую «Х. Апманн». Отрезав кончик, смочил сигару языком и зажег.

— Причины подобных сновидения скрыты, — продолжил Фрейд, — но после исследования все становится ясно. Сны — лишь симптомы, послания, сообщающие нам, что именно не в порядке. Аллегорическое воплощение наших сокровенных мыслей, желаний. Например, одной пациентке снилось, будто она пытается вставить свечу в подсвечник, а свеча сломана и не может стоять. И это означало…

— Дай угадаю, — перебила Минна, стараясь сдержать улыбку.

— Конечно — тут символика весьма прозрачна.

— Ты обсуждал это со своими коллегами?

— Естественно. Никто не принял это всерьез. Они назвали мою работу сказками и шарлатанством. Как сказал Вергилий:

Flectere si nequeo superos,

Acheronta movebo.

«Если не добьюсь благосклонности вышних, то всколыхну подземное царство».

Они помолчали.

— Зигмунд, у тебя найдется сигарета?

Он отложил сигару, подозвал официанта, изнывавшего от безделья, и попросил закурить. Тот подал ему сигарету из пачки в жилетном кармане. Зигмунд прикурил ее и отдал Минне.

— Значит, ты подобрал ключ к тайне сновидений? — спросила она, глубоко затягиваясь и откидываясь на спинку стула.

— Я, без сомнения, подобрал ключ к тайне твоих сновидений. И к тебе, моя милая.

Минна посмотрела на него и почувствовала прилив чего-то, очень похожего на счастье. Подобного она не переживала уже много лет.

— Пора возвращаться, — вздохнула Минна.

— Еще по одной?

— Не могу. И прошлой ночью я слишком засиделась.

— Хочешь, обсудим это?

— Нет, — ответила она, вставая.

— Я так не думаю, — проговорил Зигмунд, швырнул несколько крон на стол и помог Минне надеть пальто.

И что-то в это мгновение — краткое прикосновение, мимолетный жест, или, может, наклон головы или то, как два человека двигались гуськом, близко друг к другу, — окутало Минну и Фрейда аурой интимности. И всякий, кто оказался бы рядом, когда они покидали кафе, заметил бы это: Минну, с влажным, пылающим лицом и темно-медным узлом волос, и Зигмунда, ведущего ее к двери, и его руку, скользящую по хрупкой спине Минны.

Глава 14

Когда они вернулись домой, их встретила седовласая ночная горничная. В прихожей уже горели газовые лампы, и по стуку убираемой посуды и беготне детей наверху можно было догадаться, что на ужин они опоздали.

— Зиги! — окликнула Марта со второго этажа, глядя сверху вниз на запоздавшую пару.

Фрейд кивнул с натянутой улыбкой, помогая Минне снять пальто.

— Ты не слышала колокольчик? Мы долго звонили, — раздраженно сказал он. — Эта служанка глухая?

— Нет, — возразила Марта, спускаясь по мраморным ступеням, — мы обе сидели с детьми. Хотите поужинать?

— Спасибо, я не голоден. — Он слегка кивнул в сторону Минны, проходя в кабинет мимо жены.

Она небрежно поцеловала Фрейда в щеку, что тот вряд ли заметил перед тем, как исчезнуть за дверью.

— Где вы были? — спросила Марта. — Вас не было три часа, мне пришлось кормить детей.

Дом пропах вареной говядиной, уксусом и раздражением.

— Извини, я утратила всякое представление о времени, — произнесла Минна, захваченная врасплох гневом Марты. — Я столкнулась с Зигмундом и пошла с ним по его делам.

— Ты пропустила ужин. Я могу попросить кухарку подать тебе что-нибудь.

— Спасибо.

В конце концов, она же не ребенок.

— Говядина может быть жестковата. Наш мясник заболел, а его помощник отрубил кусок с жилами, хотя я сказала, какой хочу. Теперь мясо распадается на ломтики с волокнами, и вряд ли их назовешь мягкими… Съешь что-нибудь еще?

Наступило долгое молчание, а потом Минна ответила:

— Думаю, и говядина сгодится.

— Хорошо, дорогая, — отозвалась сестра. — Вареники с вишнями совсем холодные. Попросить кухарку, чтобы подогрела?

— Все в порядке. Не беспокойся.

— Хорошо. — Марта прикрутила фитиль на газовой лампе и, сняв колпак, затушила пламя.

— Они пахнут меньше, если их гасить вот так, — произнесла она. — Кстати, на будущее: ужин — не лучшее время для исчезновения. Конечно, если Зигмунд может обойтись без тебя.

Марта высказала это с оттенком раздражения. «До чего неприятно, — думала Минна, — так расстраиваться лишь потому, что я опоздала на пару часов». Бог свидетель, она работала со дня прибытия как ломовая лошадь. Сестры стояли друг против друга с одинаковыми выражениями лиц. Вечерний свет играл на поверхности недавно отполированной мебели, и Минну вдруг накрыла волна вины. Дело было не в том, что она провела время в кафе с мужем Марты, а сестра сидела дома с детьми. Чувства Минны к Зигмунду были совсем не невинны, и это злило ее. Нет ей прощения, она это знала. Минна ушла к себе в неприятном молчании, словно у них был спор, и обе решили не упоминать повода к нему. В комнате она нашла Софи: девочка сидела на ее кровати скрестив ноги, с книгой сказок на коленях.

— Мама шкажала, ты мне почитаешь перед шном.

— Софи, солнышко, уже поздно.

Минне хотелось сделать глоток джина, принять ванну и лечь в кровать. Но, взглянув в расстроенное лицо Софи, она посадила малышку на колени и начала читать.

Это была сказка о Франце, сельском мышонке, жившем в избушке. Там на окнах висели красные занавески в клеточку, помещались два креслица для двух мышек и горел крошечный очаг. Франц носил красный берет и очки и был очень доволен, поскольку только что украл корзинку клубники, тарталетки на соседней ферме и принес их своим хорошо воспитанным мышатам, не забыв и обаятельных, толстых, мохнатых родителей — обычные типажи детских сказок, но, увы, ничего общего с реальной жизнью детей. Сказки были добрые и бессвязные. Вскоре Минна и прижавшаяся к ней Софи заснули.

Утром Минна встала рано и отвела Софи в ее комнату, стараясь не разбудить Матильду. Ей хотелось кофе и куска хлеба, поскольку она осталась без ужина, но мысль, что она может столкнуться с Зигмундом, держала ее в комнате почти до завтрака. Как обычно, с тех пор, как поселилась здесь, с утра она успела многое: подняла детей, накормила их и отправила каждого по расписанию. Марта вела себя обычно, вчерашнее раздражение исчезло.

— Как спалось, дорогая? — спросила сестра.

— Прекрасно, спасибо. А ты?

— Как дитя. Я так измучилась, что рукой не могла двинуть. Заснула, едва коснувшись подушки. А Зигмунд бодрствовал всю ночь в кабинете. Просто не знаю, что делать с этим человеком.

Марта натянула шляпку, пальто и ушла к мяснику. Сказала, что собирается пожаловаться на вчерашнее мясо, а потом зайдет к портнихе. Минна хотела заметить, что сестре не мешало бы сменить стиль, ее платья безвкусны, давно вышли из моды, но промолчала. Она наводила порядок в гостиной, когда услышала громкие голоса в прихожей.

Минна приоткрыла дверь и увидела в вестибюле доктора Йозефа Брейера — ближайшего коллегу и учителя Фрейда. Старше Фрейда на четырнадцать лет, он выглядел и вел себя, как добрый дядюшка. Модуляции его голоса, как у многих ученых, были впечатляюще рассудительны в отличие от резких выпадов Фрейда, в которых клокотало несогласие и злость.

— Как я ни старался, не могу безоговорочно принять ваши выводы. Мои исследования не подтверждают их, — заявил Брейер.

— Тогда ваши исследования ошибочны, — возразил Фрейд, сердито глядя на бывшего наставника.

— Вы принимаете это слишком близко к сердцу, Зигмунд.

— А как я должен принимать?

— Я же не утверждаю, что не согласен со всем. Однако ваши выводы — грубейшая переоценка сексуальности. Вы слишком далеко зашли.

— Я еще недостаточно далеко зашел! — крикнул Фрейд, заполняя яростью все пространство.

Минна догадалась, что они обсуждают «Исследование истерии».

На лекции, которую она посетила, он занял оборонительную позицию и потом сказал ей, что его выводы о причинах истерии опровергались другими учеными.

— Вы мой самый блестящий студент. Ваши теории вдохновенны, но вы должны пойти на компромисс… уступите хоть чуть…

— Нельзя пойти на компромисс с истиной! — возмутился Фрейд, размахивая пачкой листов.

— Вы должны найти еще доказательства, перед тем как представить вашу работу совету. Эти люди упрямы, как и вы, — улыбнулся Брейер, пытаясь смягчить обстановку. — Если будете продолжать в том же духе, они просто оторвут вам голову.

— Ну и пусть!

— Зигмунд, вы знаете, я вас поддерживаю. Посылаю вам больных. Когда вам не хватало денежных средств, я старался помочь. Но говорю вам, таким образом вы изолируете себя от всех.

— До свидания, Йозеф, — промолвил Фрейд.

Когда он провожал посетителя к выходу, лицо его побагровело от негодования.

— Давайте обсудим в другой раз?

— Не вижу необходимости! — отрезал Фрейд.

Минна наблюдала, как Брейер тщательно прилаживал шляпу, расправлял галстук и наконец удалился, а хозяин бросился в кабинет и захлопнул за собой дверь.

Она рискнула постучаться.

— Что? — рявкнул он.

— Это я, — произнесла Минна, нерешительно открывая дверь.

— Входи! Ты слышала? Он благотворит и одновременно пытается разрушить меня.

Фрейд сидел за столом, сутулясь и пыхтя сигарой.

— Он думает, что если одолжил мне денег, то может указывать мне, что делать, — сказал он, стряхивая пепел на пол и растирая его ногой.

— Я не уверена, что это справедливо. И явно не выглядит…

— Справедливо! Ты мне будешь рассказывать, что такое справедливость! Я на грани великого прорыва в науке, а Брейер изводит меня своими придирками! И что хорошего он мне сделал? Я даже не профессор. Год за годом он невозмутимо наблюдает, как меня обходят другие. Я все еще приват-доцент — после стольких лет преподавания!

— Ты не можешь отрицать, что он беспокоится о тебе.

— Не защищай его. Надеюсь, что он потеряет всех больных, до единого. Поглядел бы я, как ему понравится, если кто-нибудь потребует внести сумбур и разорение в его труды.

Минна вдруг вспомнила Мартина, когда Оливер подшучивал над его стихами. «Я тебя ненавижу, — сказал тогда Мартин, побагровев, и вены на шее у него надулись. — И буду ненавидеть, пока не умрешь. Я надеюсь, что все, что ты делаешь, пойдет прахом».

— Ты выглядишь усталым, дорогой, — сказала Минна, глядя на опухшие веки Фрейда. — Марта сказала, ты не спал всю ночь.

— Я работал, уточняя одну деталь в своей теории, — сообщил он, засовывая бумаги в папку и протягивая Минне. — И ради чего, позвольте спросить?

— Что это? — спросила она, взяв папку.

— Бесполезные бумажки, если верить Брейеру. Почитай и сама реши. Меня не будет всю неделю, но мы все обсудим, когда я вернусь.

— Конечно, — кивнула Минна, с трепетом прижимая к себе папку.

Она полночи не спала, читая заметки Фрейда. Понимала, что он бросил их ей по случайному капризу, после того, как выгнал из кабинета своего наставника Брейера. Однако ей льстило подобное доверие. Сначала Минна думала, что это выводы из того, что она слушала на лекции. Но то, что она собрала по мелочам, пробегая рукопись, было лишь большим количеством историй болезни в подтверждение правоты его открытия. Дни Минны были заполнены жизнью семьи, поручениями и прогулками. Но когда дети засыпали, она доставала рукопись и читала, сидя в кровати, скрупулезно изучая ее, словно только что найденное сокровище.

Я начал с предположения, что мои пациенты вполне осведомлены обо всем, что касается их лечения, и проблема только в том, чтобы заставить их разговориться… Позволить проникнуть в глубочайшие бездны памяти, использовать все средства терапевтического вооружения, уходя глубже и глубже, преодолевая сопротивление постоянно, подобно хирургу, вскрывающему гнойные полости…

Минна не спала, записывая ремарки на полях, маниакально заполняя пустой дневник своими мыслями. На третью ночь шея у нее задеревенела, и она принесла с первого этажа письменный столик. Жаль, что у нее в спальне нет электрического освещения. Было бы гораздо легче читать, чем при свечах. Трудно осмыслить все прочитанное, но это занятие в одиночестве позволило ей заглянуть в мыслительную кухню Фрейда. Между строк ей чудился бесплотный голос, она жаждала поспорить с ним, но Фрейд находился на конгрессе в Берлине.

В процессе чтения у нее начало формироваться собственное мнение по поводу этих заметок. Она начала понимать, чему возражал Брейер, почему не соглашался с тем, что каждый невротический симптом определяется сексуальностью. Разве страх, травма, болезнь, утрата члена семьи, банкротство не могут играть решающую роль? Разве подобные несчастья не способны вызвать невроз и истерию? Например, Минну угнетала смерть Игнаца. Она помнила ночные кошмары после этого. И причина не была сексуальной. Игнац умер от туберкулеза. Минна чувствовала вину, потому что не приехала к нему, но что в этом сексуального?

Кроме того, она заметила, что почти все исследования Фрейда касались женщин из мелкой буржуазии и уже потому — несчастливых. Подумала о своей матери, привыкшей есть кусками штрудель к чаю или уединяться в комнате по вечерам, когда она бывала «сама не своя». Все знали, когда Эммелина находилась в дурном настроении, то есть практически постоянно после смерти мужа. Теперь же, если принять эти исследования, Зигмунд станет утверждать, что поведение матери объясняется чувством вины или некой тайной формой сексуального отклонения, и ее нужно заставить открыться и говорить о своих чувствах. Лечение рано или поздно приведет к успеху, и, возможно, она перестанет мучить семью своей раздражительностью и горечью. Все это казалось Мине неубедительным. Опыт подсказывал, что чем больше мать зацикливалась на своих проблемах, тем сильнее мучила окружающих. Более того, полагала Минна, чем меньше она говорила, тем лучше. Наверное, не следует думать о матери вообще?

Прочитав до конца, она улыбнулась. Как типично для Фрейда это необузданное высказывание: «В заключение мы опровергнем всякое возражение тем, что подчеркнем непоколебимую веру в природу наших убеждений…»

«Точь-в-точь — один из его кумиров, Юлий Цезарь», — подумала Минна. Если уж он не принял критику своего учителя, Брейера, то и ее не станет слушать. Она должна осторожно высказать свое мнение и лишь коснуться сомнений, но с оглядкой.

Минна выглянула в окно и увидела, как свет пробивается через густые дождевые облака, собравшиеся за ночь. В доме было тихо, если не считать ветра, стучащего по крыше, да стального радиатора, шипящего и бубнящего, подобно старику в дреме. Отопительная система устарела, работала с перебоями, как и все в квартире. Глаза болели, и она чувствовала себя, будто набралась наркотика.

В восемь утра начался ливень. Гувернантка не пришла, и уроки отложили до следующего дня. Дети, естественно, отбились от рук, распорядок покатился кувырком, прогулки отменились. Минна попыталась занять их хоть чем-нибудь, начав с чтения. Детям было предложено взять с полок любимые книги.

И когда они разошлись по комнатам, Минна постаралась собраться, но должна была признаться себе, что стала выглядеть так же неряшливо, как и Марта. Волосы, мягкие и спутанные, неаккуратно пришпилены у основания шеи, и носит она самые уродливые рубашки и юбки.

Минна находилась в кухне — наливала в бутылочку молоко для Анны, когда услышала пронзительный крик из комнаты девочек. Она помчалась наверх и обнаружила Мартина в пижаме, читающего Софи «Неряху Петера». Это была популярная детская книга, написанная франкфуртским врачом, якобы книга сказок. Но на самом деле это был сборник самых кошмарных назидательных поучений о том, что может случиться с детьми, которые не слушаются родителей. Минна читала книгу нескольким своим подопечным и решила, что она — не самое подходящее чтение для детей, как и «Детские и семейные сказки» братьев Гримм. Там была история про то, как малыш Дауменлатшер, которому мать запретила сосать палец, кончил тем, что ему отрезали пальцы гигантскими ножницами. Или Каспар, не желавший есть суп. Он отощал и умер. И не забыть бы бедняжку Паулину — крошку, игравшую со спичками и сгоревшую дотла. Мартин смаковал эти сказочки медленно, с ехидной улыбочкой, ожидая реакции четырехлетней Софи.

— Я не хотю эту нигу! — кричала сестренка, выхватив книжку из рук Мартина и бросив на пол.

— Мартин, что ты делаешь? — спросила Минна. — Почему именно эту?

— А ей нравится, — ответил он, изображая святую невинность.

— Что-то мне не верится.

— Скажи ей, Софи, — настаивал Мартин, — что ты сама попросила меня почитать.

— Не плосила!

— Мартин, почему бы тебе не одеться? — произнесла Минна.

— Не хочу.

— Ты же не собираешься весь день проходить в пижаме?

— А что — нельзя? Мама так делает.