До конца времен Стил Даниэла
– Вот так, теперь можете выходить, – сказал он. – Только сначала нужно отстегнуть ремень… – Как это сделать, ему тоже пришлось показывать. Роберт не сомневался, что Лиллибет вполне по силам самой справиться со столь несложной технической задачей, но ему ужасно нравилось помогать ей осваиваться в новом для нее мире.
В банк они вошли вместе, причем Лиллибет держалась так, словно заходила сюда каждую неделю и ничего необычного в этом не было. Но как только начались бюрократические формальности, Роберту снова пришлось подсказывать ей, что и как нужно сделать. К счастью, в банке привыкли иметь дело с аманитами, поэтому никаких трудностей у них не возникло. Роберт выступил в качестве поручителя, и управляющий сам сделал в документах отметки об отсутствии у клиента водительских прав и удостоверения личности, предупредив, что банку придется подать заявление о присвоении мисс Петерсен номера системы социального страхования.
Потом они открыли на имя Лиллибет простой депозитный вклад, который впоследствии можно было перерегистрировать как сберегательный, и депонировали чек Роберта. Операционистка выдала ей временную чековую книжку, сказав, что постоянную пришлет по почте через пару дней, но Лили попросила отправить ее на адрес сыроварни Латтимера.
– У папы будет сердечный приступ, если чековую книжку принесут к нам домой, – шепотом сообщила она Роберту, и он кивнул.
На все операции ушло от силы десять минут. Когда они вышли из банка, Лиллибет приметила на противоположной стороне улицы киоск с мороженым и посмотрела на Роберта с тем же наивно-детским выражением лица, какое было у нее, когда он впервые ее увидел.
– А я могу выписать чек на одну порцию мороженого? – серьезно спросила она, и Роберт едва не поперхнулся. Лиллибет вела себя то как взрослая женщина, то как ребенок, и это ему тоже нравилось, хотя и несколько сбивало с толку. – Я знаю как, женщина в банке мне показала, – добавила Лили, но Роберт покачал головой.
– Можете, конечно, но в этом нет необходимости. Я… Позвольте мне вас угостить, Лиллибет. Должны же мы как-то отметить… – «наше знакомство», – хотел он сказать, но в последний момент передумал, – … подписание нашего договора.
– Это очень любезно с вашей стороны, мистер Белладжо, – церемонно ответила она, но в глазах ее заплясали озорные искорки.
Они вместе подошли к ларьку, и Лили выбрала вафельный рожок с шоколадным пломбиром, и еще один – со вкусом банана, а Роберт взял мороженое с орехами. Потом он расплатился, и они медленно пошли обратно к машине, откусывая мороженое на ходу. И снова Лиллибет стала очень похожа на очаровательную девочку-подростка, которая наслаждается мороженым в жаркий день, так что Роберту даже пришлось напомнить себе, что перед ним – взрослая, самостоятельная женщина, у которой на счете в банке лежит двадцать пять тысяч долларов, и это только начало, потому что, когда пойдут потиражные, первоначальная сумма очень скоро вырастет во много раз.
– Боюсь, у меня теперь будут крупные неприятности, – неожиданно сказала Лиллибет, и Роберт кивнул – он и сам об этом догадывался. – Эта поездка с вами на машине, книга, договор, огромная сумма в банке… Может быть, даже это мороженое… – перечислила она и слегка повела плечами. – Кошмар!..
– Ну, мороженое не считается, все равно вы его уже съели, – сказал Роберт, когда они ехали обратно на сыроварню. – Но вот насчет всего остального… Скажите, это действительно так серьезно? Я бы не хотел, чтобы из-за меня вы попали в беду.
– Я тоже этого не хочу, – ответила она, отправляя в рот остатки последнего вафельного рожка. – Ум-м, вкусно!.. Поэтому лучше не доводить дело до… до крайностей. Обманывать, конечно, нехорошо, но я… я пока не собираюсь никому ничего рассказывать. Ну а потом… Надеюсь, мама меня защитит. – Она посмотрела на него неожиданно грустными глазами, и Роберт ощутил желание сделать все, чтобы уберечь ее от неприятностей.
– У вас есть мои телефоны, в том числе мобильный, – сказал он. – Звоните мне в любое время, если… если вам понадобится помощь. Или дайте знать мистеру Латтимеру, а уж он известит меня, и я сразу приеду. Вы не сделали ничего плохого, Лиллибет, только написали очень хорошую книгу, которую обязательно надо издать, чтобы прочесть ее смогли и другие люди. Скрывать ее от них было бы просто грешно.
Лиллибет серьезно кивнула:
– Я очень люблю читать, и мне кажется, что хорошие книги нужно обязательно издавать. Чтобы все, кто хочет, могли прочесть о других городах и странах, и даже о других… мирах? – Она слегка пожала плечами. – Я не знаю, насколько хороша моя книга, но моя мама знает. Это она помогала мне ее писать, а потом сделала так, что я нашла вас… Я уверена, что она станет помогать мне и дальше, – серьезно сказала Лиллибет, когда они въехали во двор сыроварни и Роберт заглушил двигатель. – Что касается меня, то я сама хотела, чтобы вы опубликовали мою рукопись. Именно поэтому я вам ее отправила.
– А мне было суждено найти вас! – вырвалось у Роберта. – Я это тоже знаю. Все в мире происходит по законам Судьбы. Что должно случиться – непременно случится.
Лиллибет серьезно кивнула в ответ и выбралась из машины, на сей раз без его помощи.
– Спасибо за все, мистер Белладжо, – поблагодарила она, когда Роберт тоже вышел из салона, чтобы проводить ее до повозки. – До свидания.
– Я сообщу, когда редактор закончит работу и нужно будет ваше мнение, – ответил он. До издания рукописи оставался еще год, так что времени хватало с избытком. – Через мистера Латтимера… – добавил Роберт, жалея, что не может просто позвонить Лиллибет. – Я пошлю ему мейл или позвоню. И вы звоните, если вам понадобится совет или помощь.
Лиллибет снова кивнула и, взобравшись на повозку, взяла в руки поводья. В следующую минуту она наклонилась и легко коснулась губами его щеки.
– Спасибо вам за все. Я получила огромное удовольствие, – сказала она с улыбкой. Свой капор Лиллибет снова надела как полагается, и Роберт видел только ее глаза, которые смотрели на него невинно и открыто. Когда она уже выезжала со двора, он подумал, что еще немного – и его сердце разорвется от какой-то непонятной печали. Больше всего на свете ему хотелось побежать за ней, догнать, попросить, чтобы она осталась, но он знал, что это невозможно. Лиллибет возвращалась в свой мир, в свое семнадцатое столетие, куда он при всем желании не мог за ней последовать. На прощание Лиллибет еще раз обернулась и помахала ему рукой, затем повозка свернула в лес и пропала из вида, а Роберт все стоял посреди двора, неподвижный, как статуя.
Лишь через пару минут он немного пришел в себя и отправился в административное здание, чтобы поблагодарить Джо Латтимера и попрощаться с ним.
– Лиллибет очень славная девушка, – сказал Джо, грустно глядя на него. – Когда-то много лет назад я тоже знал одну молодую женщину, которая была необыкновенно на нее похожа, но… Впрочем, сейчас это уже неважно. Я примерно представляю, что ждет Лиллибет, но думаю, у нее хватит мужества, чтобы все преодолеть. Конечно, с отцом ей будет нелегко, но она справится и с этим.
Роберт машинально кивнул. Он знал, что Лиллибет ждут непростые времена, но надеялся, что все закончится благополучно. Латтимер тоже так считал, и еще он был рад за Лили: Роберт показался ему человеком порядочным и честным.
– Аманиты вовсе не плохие люди, – добавил Латтимер. – Просто они другие.
Роберт снова кивнул. Он все еще думал о Лили и не знал, что ответить. Ему было ясно только одно: сегодня он приобрел лучшую в своей жизни рукопись и надеялся, что она принесет много хорошего и ему, и Лиллибет.
– Ее отец действительно настолько суровый человек? – спросил он.
– Генрик строгий, но справедливый. Дело не в нем, а в том, что аманиты живут по правилам «Орднунга», которым обязаны подчиняться все, даже старейшины. Он, конечно, будет очень недоволен этой историей с книгой… Подобные вещи просто не вписываются в мировоззрение аманитов. Кроме того, они стараются держать своих женщин если не в четырех стенах, то, по крайней мере, в пределах поселка. Лиллибет совершила очень храбрый поступок, когда согласилась встретиться с вами. Надеюсь, он не будет напрасным и принесет пользу и ей, и вам, – добавил Латтимер искренне. – Я-то, конечно, никому ничего не скажу, но… В наших краях все обо всем знают, поэтому рано или поздно правда выплывет наружу.
Роберт кивнул – в лояльности Латтимера по отношению к Лили он не сомневался. Пару минут назад владелец сыроварни проговорился, что когда-то знал очень похожую на Лиллибет аманитку, но Роберт сразу догадался, что Латтимер был в нее влюблен. Быть может, он любил ее до сих пор.
Потом мужчины пожали друг другу руки, и Роберт сел в машину, чтобы ехать обратно в Нью-Йорк. По пути он думал о Лиллибет, о том, как ей живется на ферме с братьями и отцом, и даже пытался представить себе, что она делает в эту самую минуту, но не преуспел. Все-таки она принадлежала к другому миру, а он… он ни разу не видел, как доят коров, никогда не работал на огороде и не собирал урожай с помощью одного серпа или лопаты. Тогда он стал вспоминать, как Лили сражалась с замком на автомобильной дверце и ела мороженое, и эти картины вызвали у него на лице улыбку. До вчерашнего дня Роберт считал, что написанная ею книга была величайшей удачей в его жизни, но сейчас переменил свое мнение.
Лучшим, что только могло с ним случиться, была встреча с самой Лиллибет.
Глава 17
Когда Лили вернулась домой, там все было спокойно. Удивляться, впрочем, не приходилось – как-никак она отсутствовала чуть больше двух часов. Правда, за это время вся ее жизнь коренным образом изменилась – она подписала издательский договор и положила в банк аванс, но об этом никто не знал, а свой экземпляр документов и чековую книжку Лили положила под матрас у себя в комнате. Покончив с этим, она спустилась вниз проведать больного Марка и покормить его супом. Брату стало лучше, и Лиллибет занялась привычными делами, но думала не о них, а о Роберте – о том, каким приятным человеком он оказался. Ближе к вечеру Лили села штопать отцовскую одежду, потом к ней ненадолго заглянула Маргарет, а вечером вернулись с работы Генрик с Уиллом, и она стала накрывать к ужину. Отец был в прекрасном расположении духа, и у Лиллибет немного отлегло от сердца – она боялась, что он каким-то образом обо всем узнал.
Суббота прошла спокойно, но в воскресенье разразилась гроза. Когда вся семья, включая поправившегося Марка, вернулась с церковной службы в доме одного из соседей, Генрик неожиданно услал всех троих братьев во двор, чтобы поговорить с Лиллибет наедине.
– Мне сказали, что на этой неделе ты дважды ездила на сыроварню, – негромко начал он, и она почувствовала, как от страха у нее в груди екнуло сердце. Должно быть, подумала Лили, кто-то видел, как она выходила из машины Роберта возле банка или во дворе сыроварни. Пытаться объяснить такое было совершенно немыслимо – Генрик все равно бы не поверил ни единому ее слову.
– Да, папа, – твердо ответила она. – Один раз у меня не было никаких дел, и я просто решила составить компанию мальчикам, а в пятницу… Ты сам знаешь, что Марк заболел, а Иосии хотелось поиграть с друзьями, поэтому я поехала одна. Помнишь, когда близнецы болели ветрянкой, ты сам послал меня на сыроварню. Тогда я тоже была одна, и ничего со мной не случилось.
– Не случилось? – Генрик как-то загадочно посмотрел на нее. – Скажи правду, Лили, может быть, ты встречаешься на сыроварне с молодым человеком? С «англичанином»? Тебе уже много лет, все твои ровесницы давно замужем, у многих уже по несколько детей, и… После того как умерла твоя мать, к тебе тоже не раз сватались, но я никогда не настаивал, чтобы ты кого-то выбрала. Не скрою, тогда ты была нужна мне, чтобы воспитывать мальчиков, но теперь… Если хочешь, я найду тебе мужа, если нет – можешь оставаться со мной, никто тебя не гонит. – Лиллибет и в самом деле отказала уже многим, и Генрик надеялся, что дочь останется с ним. Он не возражал – возраст брал свое, поэтому с каждым годом ему становилось все труднее обрабатывать поля и работать по дому. – Но я не допущу, чтобы ты встречалась с «англичанином»! – грозно повысил голос Генрик. – Ты и сама знаешь, что говорит по этому поводу наш «Орднунг». Никаких чужаков! Никаких контактов с погрязшим в грехе миром! Девушки должны сидеть дома и выходить замуж только за кого-то из нашей общины.
– Но я и не собиралась встречаться ни с какими чужаками, папа! И жить в большом мире я тоже не хочу, – возразила Лиллибет дрожащим голосом, невольно вспомнив о деньгах на ее банковском счете. – Мне просто хотелось немного прокатиться!
Генрик тяжело вздохнул:
– Пора тебе обзавестись мужем и детьми, Лиллибет. Мальчики уже совсем большие, через год близнецы закончат школу и тоже смогут работать по хозяйству. А тебе мы подберем жениха получше.
– Но я не хочу замуж! Не хочу снова возиться с детьми, с утра до вечера готовить и заниматься хозяйством, – возразила Лиллибет. – С тех пор как умерла мама, я только и делала, что работала. Я семь лет ухаживала за братьями, как за собственными детьми, а теперь ты предлагаешь мне начать все сначала?
– Тебе нужна своя семья, Лиллибет! – твердо сказал Генрик. Ничего подобного он еще никогда ей не говорил.
– Я не хочу, папа. Мне и с тобой хорошо.
– Негоже молодой девушке жить с отцом и братьями. Тебе нужен муж и дети, – решительно заявил Генрик. Он не понимал, что после того, как Лиллибет вырастила и воспитала его детей, у нее не осталось ни малейшего желания иметь собственных. – Вот Клаус Мюллер – хороший человек и будет тебе добрым мужем. Он как раз собирается снова жениться, и…
При этих словах сердце у Лиллибет упало.
– Но, папа, ему же за пятьдесят!
– Я женился на твоей матери – почти на тридцать лет моложе меня, но мы были очень счастливы. И тебе тоже нужен мужчина намного старше тебя. Для молодого парня ты слишком развита.
– И достаточно умна, чтобы не выходить замуж за человека, которого не люблю, – возразила Лиллибет. Она никогда не влюблялась и считала, что теперь ей это не грозит.
– Ты его полюбишь… со временем. Когда я женился на Ревекке, мы почти не знали друг друга. Ее отец решил, что я буду для нее хорошим мужем, и не ошибся, хотя в ту пору твоя мать была почти ребенком. Ты же совсем взрослая, самостоятельная женщина, и тебе сам Бог велел любить солидного, порядочного мужчину. А если ты раскатываешь туда-сюда на повозке, значит, тебе просто нечего делать и необходимо как можно скорее найти себе занятие, – закончил он сурово.
– Да, – негромко сказала Лиллибет, чувствуя, что больше не может лгать отцу. Напрасно она пыталась его обмануть – ничего хорошего из этого все равно не вышло. – Только я уже нашла себе дело по душе, папа. Я не хочу ухаживать за мужем и детьми, я… Вот мама меня бы поняла. Я даже думаю – ей хотелось бы, чтобы я занималась тем, что мне нравится. Кроме того, так я смогла бы еще долго оставаться с тобой.
Она видела, что отец ее не понимает и не одобряет, хотя он еще не знал, о чем пойдет речь. Как-то он отреагирует, когда узнает?.. Впрочем, как – было совершенно ясно. То, что она собиралась ему рассказать, не могло понравиться Генрику ни при каких условиях.
Лиллибет набрала в грудь побольше воздуха и выпалила:
– Я написала книгу, папа. Очень хорошую книгу – почти такую же, как те, которые любила мама. Она не о нас, не об аманитах. Это просто… история молодой девушки, которая выросла на ферме, а потом отправилась путешествовать, чтобы увидеть мир.
– Так ты этого хочешь? Путешествовать?! – Генрик изумленно уставился на нее.
– Нет. Мне хорошо здесь, с тобой, со всеми нашими… Я хочу просто писать книги о других странах, других народах… В «Орднунге» не говорится, что мне нельзя писать романы и рассказы. – Путешествовать ей тоже хотелось, но сказать об этом Лиллибет не осмелилась.
– Я не хуже тебя знаю, о чем говорится в «Орднунге», – перебил отец. – А там ясно сказано: женщине нужны дом и семья. И если она будет заниматься ими, как… как подобает доброй аманитке, у нее просто не останется времени, чтобы писать и… мечтать. Если ты так хочешь читать – возьми Библию, там есть все, что нужно. В других книгах нет ничего, кроме ереси и блуда. В общем, Лиллибет, я хочу, чтобы ты выбросила эту свою книгу, и…
– Я не могу, папа, – прошептала Лиллибет чуть слышно. – Я… я уже послала рукопись издателю в Нью-Йорк, и она ему понравилась. В следующем году мой роман опубликуют.
– А я тебе запрещаю! – рявкнул Генрик и стукнул кулаком по столу. – Как ты посмела совершить подобное за моей спиной?
– Прости меня, папа. Я знаю, что была не права, но… Я молилась Богу, чтобы он меня наставил, подсказал, что и как нужно делать. И я думаю, мама была бы не против, – повторила она, хотя и понимала, что с ее стороны это довольно дерзко и глупо.
– Твоя мать никогда не разрешила бы тебе того, что я запрещаю! – отчеканил он. – Ревекка была послушной женой. Еще раз повторяю, Лиллибет Петерсен: я не желаю, чтобы «англичане» издали эту твою книгу. Немедленно дай им знать, что ты передумала!
– Я никогда не пойду на это, папа, – тихо возразила Лили. – Я хочу, чтобы моя книга была опубликована. И я не сделала ничего плохого.
– Ты не подчиняешься мне и говоришь, что не сделала ничего плохого?! Повторяю в последний раз: я запрещаю тебе публиковать эту книгу. И писать тоже! Ты будешь изучать Библию и выйдешь замуж, когда я найду тебе мужа. Это решено.
– Ты не можешь заставить меня перестать писать и не можешь выдать замуж против моей воли. Я не твоя рабыня, и я не в тюрьме!
– Ага, я понял! Ты хочешь убежать и жить с «англичанами», верно?! Этого тебе хочется, правда? – В голосе Генрика явственно прозвучали угрожающие нотки, но Лиллибет не собиралась отступать, хотя и знала, каков он в гневе.
– Вовсе нет! – храбро ответила она. – Я хочу остаться здесь, в нашем доме, с тобой и с братьями. Если хочешь, я буду жить здесь, пока не состарюсь, но писать я не перестану. Этого требует моя душа, понимаешь? Мне необходимо это как воздух!
– Для души необходим только Бог, и ничего кроме Него. Вот тебе мое последнее слово, Лиллибет: если ты издашь эту свою книгу, я не позволю тебе оставаться в моем доме. А сейчас ступай в свою комнату. Ужин я приготовлю сам. И еще – я не желаю больше слышать о бесовской книге! Надеюсь, тебе хватило ума не подписывать никаких бумаг?
– Я заключила авторский договор. – Лили по-прежнему говорила очень тихо, почти шепотом, но сейчас ее голос прозвучал неожиданно твердо.
– Тогда напиши в издательство, скажи, что ты передумала. Они не смогут заставить тебя публиковать книгу против твоей воли.
– А ты не можешь заставить меня ее не публиковать! – с горячностью возразила она. – Вот, я честно говорю тебе об этом. Я не хочу лгать и обманывать.
Генрик начал терять терпение.
– Ты никуда не выйдешь из этого дома, пока не разорвешь контракт. А если ты не подчинишься, я… я потребую, чтобы тебя отлучили от церкви и… и изгнали из поселка! Отправляйся к своим «англичанам», если ты так этого хочешь!
– Ты не заставишь меня уехать, потому что я этого не хочу! – почти выкрикнула Лиллибет. Никто из детей еще никогда не осмеливался перечить Генрику, поэтому, когда Лили вышла из комнаты и стала подниматься по лестнице к себе, старик буквально трясся от ярости. Сыновья слышали, как он с криком стучит кулаком по столу, и не показывались. Боясь попасть под горячую руку, они дожидались снаружи, пока буря немного уляжется. Мальчики понимали, что случилась какая-то беда, но никто из них даже не догадывался, в чем дело. И уж конечно, никому из них не могло прийти в голову, что их сестра написала книгу.
А Лиллибет уже сидела в своей крошечной комнатке. Она больше не сказала отцу ни слова и не вышла к ужину. Когда наступила ночь, она разделась и легла, но не спала, а все думала о своей книге, о Роберте, о контракте. Нет, решила Лили, она ни за что не станет разрывать договор. Несмотря на отцовский гнев, она решилась довести дело до конца.
Утром она все же спустилась вниз и как ни в чем не бывало занялась домашними делами. Отец не сказал ей ни слова. В течение нескольких дней он вообще не заговаривал о случившемся. Только в среду Генрик неожиданно спросил, написала ли она в издательство и потребовала ли остановить издание книги.
– Нет, папа, – тихо ответила Лиллибет. – Не написала и не напишу.
Он ничего не сказал, только покачал головой. Еще две недели Генрик вообще с ней не разговаривал, так что в конце концов доведенная почти до отчаяния Лиллибет отправилась за советом к Маргарет, поскольку та была в курсе происходящего. Генрик рассказал ей и о книге, и о глупом упрямстве дочери, которая не желала подчиняться освященному веками укладу. Подобная откровенность была совершенно не в его характере, и Лили могла объяснить ее только тем, что отец наконец-то надумал жениться на старой подруге матери. Давно пора, думала она по этому поводу.
– Ничего, – сказала ей Маргарет. – Генрик, конечно, упрям как осел, но со временем он успокоится и начнет рассуждать здраво. Разумеется, тебе нелегко приходится, но… Знаешь, у нас, женщин, есть одно секретное оружие – терпение. – Она лукаво улыбнулась. – Пусть мужчины бесятся и мечут громы и молнии сколько хотят; женщина, которая умеет терпеть, всегда добьется своего. В общем, полагаю – все будет нормально, нужно только немного подождать. Что касается твоей книги и всего, что ты сделала, то, я думаю, твоя мать тобой бы гордилась. Да, гордилась!.. – негромко повторила Маргарет, и Лили изумленно воззрилась на нее. Подруга матери всегда казалась ей слишком покорной и смиренной, и даже несколько туповатой, неспособной нарушить ни одного из правил, которые предписывали женщинам сидеть дома, воспитывать детей и во всем слушаться мужа. Она не ожидала, что Маргарет вот так просто возьмет и поддержит ее, пусть даже только на словах.
А Маргарет действительно считала, что Лиллибет все сделала правильно. Правда, сама она за всю свою жизнь прочла от силы три книги (включая Библию), однако ей казалось, что раз Лили не хочет иметь мужа и детей, ей просто необходимо чем-то заполнить свою жизнь. Так почему бы не книгами, которые Лили обожала с детства, как было прекрасно известно Маргарет? Ей это казалось вполне логичным и естественным, однако Генрик явно придерживался другого мнения. В течение еще двух недель он то бранил дочь, угрожая ей самыми страшными земными и небесными карами, то вовсе переставал с ней разговаривать, но она не сдавалась. Чувствуя, что проигрывает войну характеров, отец снова заговорил об избегании, и на этот раз за его словами чувствовалась решимость привести угрозу в исполнение.
Избегание было, пожалуй, единственным, чего Лиллибет по-настоящему страшилась. Это означало, что ее навсегда выгонят из поселка и запретят возвращаться и никто из прежних знакомых, соседей и родственников не сможет с ней ни разговаривать, ни помогать ей, чтобы не разделить ее участь. В начале сентября Лиллибет не выдержала и написала письмо Роберту Белладжо, в котором рассказала о происходящем и попросила, если возможно, отказаться от издания книги. Она обещала также вернуть ему аванс, из которого не истратила ни цента, и даже приложила к письму заполненный и подписанный чек на всю сумму из своей временной чековой книжки. Письмо она отнесла Джо Латтимеру (на сыроварню ей пришлось идти пешком) и попросила отправить его в Нью-Йорк.
Вернувшись в поселок, Лиллибет первым делом пошла к отцу и, с ненавистью глядя на него, рассказала о том, что сделала, но Генрик ничего ей не сказал. Ему было все равно, что она чувствует. Промолчал он и когда Лиллибет добавила, что сама уйдет из общины, если он заставит ее выйти замуж, и она в отчаянии бросилась к себе в комнату, заперлась на крючок и не выходила три дня. Только после этого похудевшая, с ввалившимися глазами, она вернулась к своим домашним обязанностям, то есть к жизни, которая мало чем отличалась от рабства. Взгляд ее потух, да и сама Лиллибет походила на призрак, на механизм, раз и навсегда запрограммированный на выполнение одних и тех же операций. Увидев ее в таком состоянии, Маргарет сказала Генрику, что серьезно беспокоится за Лили и что он не прав, но он затопал на старую подругу ногами и, брызжа слюной, крикнул, что не желает больше видеть ее в своем доме.
Получив письмо, испещренное неровными, скачущими буквами, совершенно непохожими на обычный каллиграфический почерк Лиллибет, Роберт сразу понял, как сильно она расстроена. Самому ему было страшно даже представить, какому давлению и угрозам подвергается она со стороны отца и, возможно, других членов общины. В письме Лиллибет рассказала ему абсолютно все, что произошло, и просила остановить работу над книгой.
Совершенно разбитый и опустошенный, Роберт отложил письмо. При этом из конверта выскользнул чек на двадцать пять тысяч долларов. Лиллибет возвращала полученный аванс. Это еще больше огорчило Роберта, но сдаваться он не собирался. Чек он разорвал пополам и уже на следующий день был на сыроварне Латтимера. Разыскав в административном здании кабинет Джо, Роберт попросил дать ему адрес Лиллибет.
– А что стряслось? – встревожился Латтимер, увидев отчаяние на лице гостя.
– Отец не разрешает ей издавать книгу! – выпалил Боб. – Я хочу сам с ним потолковать.
Джо кивнул, хотя и сомневался, что из этого что-нибудь выйдет. Генрик Петерсен свято хранил заветы предков и слыл человеком крайне упрямым. Тем не менее Латтимер объяснил Роберту, где находится аманитский поселок и как туда лучше проехать. В глубине души Джо все же надеялся, что издатель сумеет как-то помочь Лили.
День клонился к вечеру, Лиллибет хлопотала в кухне, готовя ужин, когда кто-то постучал в дверь. Чужих в поселке не бывало, поэтому она без страха пошла открывать и буквально остолбенела, увидев на пороге Роберта.
– Что ты здесь делаешь?! – испуганно ахнула она, от волнения переходя на «ты», как было принято среди аманитов. – Как ты меня нашел?
Роберт ответил не сразу. Несколько мгновений он рассматривал Лиллибет, которая показалась ему похудевшей и очень печальной.
– Я приехал, чтобы поговорить с твоим отцом и попытаться убедить его насчет книги, – несколько сбивчиво объяснил он наконец. – Я даже привез с собой копию твоей рукописи – быть может, он прочтет ее и увидит, что там нет ничего такого, что противоречит вашей вере.
– Папа не станет читать, – проговорила Лиллибет с самым несчастным видом. – Он… он уже пообещал, что проклянет меня, если я не откажусь от публикации. И тогда меня выгонят из общины.
Вместо ответа Роберт вынул из кармана разорванный пополам чек и, вложив ей в руку, посмотрел Лили прямо в глаза.
– И ты… откажешься? – спросил он. Ему ни в коем случае не хотелось давить на нее, даже несмотря на подписанный договор. Роберт хорошо понимал: если он потеряет только хорошую книгу, то Лиллибет может лишиться всего, что у нее есть.
– Да. То есть я не знаю… – Она опустила голову, глядя себе под ноги. – С одной стороны, я хотела бы, чтобы мой роман напечатали, но с другой… Тогда меня точно выгонят из поселка, и куда я пойду? Кроме этого, у меня ничего нет… – Она жестом показала себе за спину, и Боб, обведя взглядом кухню, почувствовал себя так, словно действительно перенесся в семнадцатый век на какой-то сказочной машине времени. Пожалуй, единственным свидетельством нового тысячелетия была газовая плита, впрочем, тоже довольно древняя.
– И все-таки я немного поговорю с твоим отцом, – сказал он, и Лиллибет кивнула. Она сомневалась, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное, но тем не менее позволила Роберту подождать в большой, сумрачной гостиной и даже заварила ему чашку травяного чая. Сама она, впрочем, сразу вернулась в кухню, так как ей не хотелось, чтобы отец видел их вместе.
Генрик вернулся домой через полчаса, и Лили сразу предупредила его, что у них гости. Он ничего не сказал – только удивленно приподнял брови и прошел в комнату. Лили следовала за ним по пятам. Увидев хозяина, Роберт сразу поднялся со стула и, почтительно поклонившись, протянул руку. Не зная, кто перед ним, Генрик ответил крепким рукопожатием.
– С кем имею честь?
– Мое имя Роберт Белладжо, и я – тот самый издатель, который хочет опубликовать книгу вашей дочери. Даю вам слово профессионала: это очень хорошая книга, к тому же она никоим образом не очерняет ни вашей веры, ни того образа жизни, к которому вы привыкли. Собственно говоря, она вообще не об аманитах… Ваша дочь невероятно талантлива, и я не сомневаюсь, что люди, которые прочтут этот роман, будут восхищаться не только ею, но и всеми вашими женщинами, которые так хорошо образованны и так блестяще владеют литературным языком. Думаю, если бы вы прочли рукопись, вы и сами гордились бы вашей дочерью, которая может стать одним из самых известных современных авторов. Поверьте, я нисколько не преувеличиваю – это действительно так, и я приехал сюда, чтобы сказать вам об этом лично. Должен добавить, что я отношусь с глубоким уважением к вашим взглядам и к вашим религиозным убеждениям, и все же мне хотелось бы, чтобы ее книга была опубликована. Это важно для меня, это важно для читателей, и это очень важно для мисс Петерсен.
– Для мисс Петерсен важно слушаться старших, – проворчал Генрик. – Когда она будет делать то, что ей говорят, вот тогда я буду ею гордиться. Мы здесь живем по определенным правилам, мистер Белладжо, и Лиллибет обязана им подчиняться. Закон не делает исключений ни для кого! – добавил он с нажимом, но тут же взял себя в руки и предложил гостю сесть – меньше всего ему хотелось показаться этому «англичанину» неотесанной деревенщиной. – С вашей стороны было очень любезно приехать, чтобы побеседовать со мной, – сказал Генрик (Лили заметила, что он говорит искренне: ее отец умел ценить уважительное отношение), – но я не могу позволить вам опубликовать эту книгу, потому что… потому что…
– Что я могу сделать, чтобы вы переменили свое мнение? – негромко спросил Роберт, и Генрик окинул его оценивающим взглядом. С каждой минутой этот чужак нравился ему все больше, но он знал, что не может уступить. И Лиллибет это тоже понимала. Отец и Роберт выглядели достойными соперниками, но победить издатель не мог: Генрик находился на своей территории, и они играли по его правилам.
– Ничего, – отрезал он. – Раз я решил, что книги не будет, значит, ее не будет. Что касается Лиллибет, то она – моя дочь и должна уважать своего отца, – добавил Генрик непререкаемым тоном.
– Если я откажусь от издания книги, для нее это будет серьезным ударом, – серьезно ответил Роберт. – Насколько я знаю, мисс Петерсен работала над своим романом три года, по ночам…
– Она не должна была так поступать, – перебил Генрик. – У нее есть другие, более важные дела. Я – вдовец, и к тому же немолод, поэтому в первую очередь Лиллибет должна заботиться обо мне и о своих младших братьях. Пока она не вышла замуж, это ее главная и единственная обязанность.
Роберту эти слова показались довольно эгоистичными, но он все равно кивнул – ему не хотелось еще ухудшить положение девушки.
– Не останетесь ли поужинать с нами, мистер Белладжо? – неожиданно предложил Генрик. – Вы проделали долгий путь, чтобы только увидеться со мной. Должно быть, эта книга действительно имеет для вас очень большое значение.
– Так и есть. – Роберт кивнул. На Лиллибет он старался не смотреть, чтобы не сердить ее отца. До сих пор он обращался только к Генрику, держась подчеркнуто уважительно в надежде хоть немного смягчить старика. Увы, пока ему это не удалось. Генрик Петерсен стоял на своем неколебимо, как скала.
– В таком случае мне жаль, что обстоятельства сложились для вас столь неблагоприятным образом. Вы, конечно, не могли знать, что я и община будем решительно против издания книги, которую написала моя дочь. Она поступила нечестно, когда разрешила вам ее публиковать и согласилась на заключение договора… Так вы останетесь на ужин? – снова спросил он.
Роберт не стал отказываться. Ему было приятно находиться рядом с Лиллибет, к тому же, наблюдая ее в домашней обстановке, он надеялся лучше понять, как живут эти люди. То, что он успел увидеть, его неприятно удивило, и дело было не в примитивных условиях быта, а в полной и безграничной власти главы семьи над домочадцами. По всей видимости, Генрик считал, что работа от зари до зари сама по себе является для Лиллибет высшей наградой и что ничего другого она желать не должна – разве только выйти замуж, чтобы подобным же образом обслуживать мужа и собственных детей. Роберту это казалось дикостью. Латтимер, правда, намекал ему, что жизнь в аманитской общине организована непривычно для современного человека, но Роберт не думал, что настолько.
– Почту за честь, – сказал он, имея в виду приглашение на ужин, и Генрик, кивнув, пригласил его в столовую. По дороге он спросил, не желает ли гость взглянуть на его хозяйство, и Роберт, не раздумывая, согласился. Ему уже хотелось на свежий воздух.
Как только мужчины вышли из дома, Лиллибет без сил опустилась на кухонный табурет. Колени у нее дрожали. Пару минут спустя в дверь заглянул Уилл.
– Как дела? – осторожно осведомился он. Конфликт между Лиллибет и отцом длился уже больше месяца, и все они успели устать от царившей в доме атмосферы напряженности и враждебности. – Кто этот «англичанин»?
– Издатель, который хочет напечатать мою книгу, – ответила Лили. – Он приехал, чтобы все объяснить папе, да только без толку. – В ее голосе прозвучало отчаяние, но брат только рассмеялся:
– А куда папа его повел? Пристрелить на заднем дворе? – Собственная шутка развеселила его еще больше, и даже Лили улыбнулась через силу.
– Возможно, – проговорила она и встала, чтобы присмотреть за овощным рагу и убавить огонь под кастрюлей с супом.
А Боб тем временем с любопытством осматривал огород и надворные постройки и задавал вполне разумные вопросы. Его интересовало, как аманиты ухитряются вести хозяйство без электричества и большинства современных приспособлений, которые так облегчают труд фермера, – в том числе без тракторов, а Генрик объяснял ему основные принципы и правила, которых придерживалась община в повседневной жизни, и даже приводил аргументы в пользу подобного выбора. Роберту все казалось интересным, кое с чем он даже согласился (например, ему уже приходилось слышать, что тяжелые машины, работая на полях, не только загрязняют окружающую среду, но и слишком уплотняют плодородную почву, которая впоследствии дает плохой урожай), однако в глубине души он продолжал считать, что этот архаичный и патриархальный мир мало подходит Лили. Главное, в нем она не могла получить той свободы творчества, к которой стремилась и которой, по мнению Роберта, вполне заслуживала. Да, и в аманитском мире женщины играли важную роль, но сугубо традиционную: супружество, материнство, домашнее хозяйство, кое-какие полевые работы. Все важные решения принимали мужчины. Именно им принадлежало последнее слово в ответе на любой вопрос, уделом женщин оставалось полное и беспрекословное подчинение. Генрик, впрочем, утверждал, что женщинам такое положение дел нравится, и Роберт решил, что хозяин сам в это верит. На него мистер Петерсен произвел впечатление человека сурового и упрямого, но честного, искреннего, глубоко верующего.
Генрику Роберт тоже пришелся по душе. Сразу было видно: издатель – человек хорошо воспитанный, порядочный, открытый. В дом они, во всяком случае, вернулись если не друзьями, то, по крайней мере, людьми, которые глубоко уважают друг друга. Так как ужин был готов, Лиллибет позвала со двора мальчиков, которые все это время прятались от чужака на сеновале.
Вечер прошел на удивление приятно. Роберт продолжал держаться спокойно и просто; даже с младшими Петерсенами он разговаривал уважительно и очень им понравился. Роберт задавал серьезные вопросы о жизни аманитов, а мальчики в свою очередь расспрашивали его, чем он занимается, на что похож Нью-Йорк, как называется его машина и сколько миль в час она «дает». Обмен информацией между двумя мирами продолжался и после ужина; на улице смеркалось, когда Роберт засобирался в обратный путь. На прощание Генрик еще раз поблагодарил его за то, что он взял на себя труд приехать к ним. Говорил он, похоже, от всей души, и это позволило Роберту надеяться, что ему, возможно, все-таки удалось разжечь в сердце старого упрямца искорку, которая растопит его решимость окончательно и бесповоротно превратить Лиллибет в домашнюю прислугу.
– Спасибо, что приехали. Это был очень храбрый поступок, – чуть слышно сказала Лили, когда Роберт уже садился в машину. Отец сам велел ей проводить гостя до ворот, что было с его стороны знаком высокого доверия, которым он проникся к издателю. – Жаль, я не могу уехать с вами! – добавила она грустно. Лили произносила подобные слова впервые в жизни, и это было не пустое нытье. Она говорила правду.
– Я бы тоже этого хотел, – ответил Роберт, заглядывая ей в глаза. – Ваш отец – очень суровый человек, Лиллибет.
– Да, он строгий и упрямый, но хороший. И добрый.
– И тем не менее… Если вы сейчас скажете мне не издавать вашу книгу, я не буду. Не хочу поломать вашу жизнь.
– Нет, не скажу. – Лили покачала головой. – Я по-прежнему хочу, чтобы вы ее издали. – При этих словах в ее глазах вспыхнул огонек решительности, и Роберт подумал, что она такая же упрямая, как мистер Петерсен.
– А вдруг отец выгонит вас из дома? Как это называется… Избегание?
– Надеюсь, до этого не дойдет. В крайнем случае я смогу жить у Маргарет – это старая подруга моей матери. Думаю, она меня примет. – Лили, однако, вовсе не была уверена в том, что говорила. Если отец убедит старейшин подвергнуть ее избеганию, все члены общины будут обязаны ее избегать. Никто не рискнет помочь ей – из страха оказаться в таком же положении. И все же Лиллибет не верила, что Генрик может решиться на подобное. Он был очень суров, когда речь заходила о правилах «Орднунга», но Лили знала, что отец любит ее. Наказать он ее может, но прогнать?.. Навряд ли.
– Если что-то пойдет не так, можете приехать в Нью-Йорк, – предложил Роберт, криво улыбнувшись.
– Когда-нибудь, – пообещала она. – Было бы очень интересно взглянуть на него хоть одним глазком, но жить там… Я, наверное, не смогу.
– Думаю, Нью-Йорк вам понравится, – дипломатично заметил Роберт и пожал ей руку; поцеловать ее в щеку он не решился – вдруг кто-нибудь наблюдает за ними из окна? – Значит, решено, книга будет издана, так?
Он пристально посмотрел на Лиллибет, и она кивнула.
– В таком случае нам – то есть вам – придется ее редактировать. Вы согласны?
Лиллибет снова кивнула, хотя и не представляла, как это можно будет устроить – особенно в ее теперешней ситуации.
– Спасибо, что приехали, – снова поблагодарила она, и Роберт, кивнув, сел за руль и завел мотор. Прежде чем отъехать, он долго смотрел на нее; наконец машина тронулась с места, и Лиллибет, помахав ему вслед, повернулась и направилась к дому. На сердце у нее было тяжело – приезд Роберта перевернул все в душе девушки, оживил былые надежды и мечты. А главное, Лили больше не хотелось жить в мире, где царили средневековые законы, где она подчинялась тирану-отцу, где ей не с кем было поговорить по душам и никто не мог защитить ее от трудностей и проблем, сыпавшихся как из рога изобилия. Это было очень странное чувство, и возникло оно в те минуты, когда машина Роберта на ее глазах удалялась все дальше и дальше. Так Лили могла бы смотреть вслед уходящему в дальние страны паруснику, на борту которого ей очень хотелось оказаться и который увозил от нее единственного в мире близкого друга.
Слезы катились по щекам Лиллибет, когда она вошла в дом и поднялась к себе. Только это был уже не дом – ей казалось, будто она возвращается в тюрьму, из которой нет выхода.
Глава 18
Неожиданный приезд Роберта слегка успокоил Генрика. На следующий день он глядел на Лили чуть приветливее, чем обычно, и даже сказал ей несколько слов. Очевидно, на него подействовали вежливость и уважительные манеры издателя, который показался Генрику неплохим человеком. Слегка удивляло его только то, что в свои тридцать шесть Роберт не был женат, но он не слишком об этом задумывался, зная, что у «англичан» хватает странностей и причуд. Того, что парень начнет ухаживать за его дочерью, Генрик не опасался: Роберт, несомненно, был человеком здравомыслящим и благоразумным, к тому же он демонстрировал совершенно искреннее уважение к законам и правилам аманитской общины и не мог позволить себе ничего подобного. Кроме того, целью его приезда явно был бизнес, а не какие-то романтические чувства, поэтому Генрик решил, что на сей счет можно не волноваться.
Да, он не мог отрицать, что молодой «англичанин» пришелся ему по сердцу, однако свой запрет на публикацию злосчастной книги Генрик отменять не собирался. Он не позволит Лиллибет сделать это ни сейчас, ни потом. Так решил он – глава семьи, и дочь должна ему подчиниться, если не хочет, чтобы ее отлучили от церкви и изгнали из общины. Генрик дал ей это понять совершенно недвусмысленно, да и «англичанин», кажется, тоже убедился, что все его красноречие ни к чему не привело. Придется им обоим смириться – и они, похоже, смирились.
Лиллибет действительно больше не спорила и не возражала отцу. Генрику было невдомек, что в глубине души она тоже приняла решение. Лили хотела, чтобы ее книга была напечатана, и одновременно надеялась, что отец все же прислушается к голосу сердца и не выгонит ее из дома. Он любил ее, и она тоже его любила. Конечно, папа рассердится, когда правда выплывет наружу, но Лили не сомневалась, что со временем он успокоится и все пойдет по-прежнему. В конце концов, Генрик и мальчики слишком сильно в ней нуждались: кто станет им готовить, стирать и штопать, если старейшины объявят ее вне закона? И Лили продолжала, как обычно, заниматься привычными делами, ни слова не сказав отцу о своем решении. Это не казалось ей обманом, просто она не видела смысла осложнять с ним отношения. До того момента, когда ее книга выйдет из печати и попадет на полки магазинов, оставалось еще месяцев десять, и Лиллибет предпочла тактику умолчания прямому вызову, способному только озлобить обоих.
В то же время Лиллибет ждала известий от Роберта. Он намеревался сообщить ей о готовности редакторской правки, которую ей предстояло просмотреть и одобрить, к тому же они так и не решили, где и как она будет этим заниматься. Лили предпочла бы Ланкастер. Тогда она смогла бы проверить правку у себя дома и отправить назад через мистера Латтимера, но Роберт полагал – ей необходимо поддерживать тесный контакт с редактором, чтобы обсудить сомнительные или непонятные места. Тем более что Лили пока просто не знала, как работает редактор, что он делает и почему. Эти вопросы ей мог объяснить только профессионал, и было бы куда лучше сделать все не по переписке, а при встрече лицом к лицу.
Такой человек у Роберта имелся. Мэри Пакстон занималась рукописью «Ласточки» с того самого дня, когда в Ланкастере состоялось подписание издательского договора. В начале ноября она сообщила Роберту, что редактура готова, так как в рукописи оказалось куда меньше исправлений, чем ожидалось. Правда, роман нуждался в некоторой стилистической шлифовке, и все же в нем было на удивление мало «блох» и описок, характерных для начинающего писателя. Роберт, впрочем, воспринял это как должное, поскольку, помимо редкостного таланта, Лили была наделена отличной памятью, аккуратностью и вниманием к мелочам. Он своими глазами видел, в каком образцовом порядке Лили содержит дом, где кроме нее живут еще четверо мужчин, и нисколько не удивлялся, что она не путает имена героев, цвет их глаз и волос.
– Сколько времени тебе понадобится, чтобы согласовать правку? – спросил он у Мэри, когда та с трудом втиснулась в просторное кресло у него в кабинете. Редакторша была похожа на Эгнес Гуч в пьесе «Тетушка Мэйм» [33]: полноватая от природы, Мэри вот-вот ожидала двойню, так что в последнее время ей приходилось очень нелегко. Все лето она ужасно страдала от жары, у нее отекали руки и ноги, но работу Мэри не бросала. Роберт нанял ее несколько лет назад, когда только основал свой бизнес, – к тому моменту Мэри окончила Йельский университет и успела поработать в разных издательствах, так что во многих отношениях даже превосходила его опытом. Кроме того Мэри отличалась спокойным нравом, и он с самого начала решил, что для работы с Лили она подойдет лучше всего.
– Дней пять, не больше, – ответила Мэри. – Меня другое беспокоит – как скоро мисс Петерсен сможет приехать в Нью-Йорк? Я-то подожду, а вот они… – Она показала на свой раздутый живот. – …Они ждать не станут. Так что лучше бы начать прямо сегодня, босс. Или даже вчера, – добавила Мэри и ухмыльнулась. Она, конечно, шутила, но Роберт понимал, что времени остается не слишком много. Если не случится ничего экстраординарного, в запасе у них есть не больше двух недель, поскольку после родов Мэри собиралась взять трехмесячный отпуск, чтобы побыть с малышами. Это были ее первые роды, поэтому она не знала, как все сложится и чего можно ожидать.
– Честно говоря, я не знаю, когда мисс Петерсен сумеет вырваться, – озабоченно ответил Роберт. – Как тебе кажется, какую часть работы вы сумеете сделать по электронной почте? – Он говорил Мэри, что Лиллибет – аманитка и живет в общине, но не рассказывал ничего о ее отце и о том, как яростно тот возражал против публикации «Ласточки». Почему-то ему казалось, что Мэри вовсе не обязательно это знать. Редакторшу же больше всего поражало, как подробно и точно Лили сумела описать то, чего никогда не видела: другие города и страны, современные самолеты, внешний облик и поведение людей других национальностей, их характеры, образ мыслей, их мечты и надежды. Для столь молодой женщины у нее была просто потрясающая интуиция; казалось, она способна читать чужие мысли и разбираться в сложных жизненных ситуациях, в которых сама никогда не бывала. У Мэри даже сложилось впечатление, что Лиллибет может и умеет намного больше, чем любой профессиональный писатель: ее врожденный талант граничил с самым настоящим волшебством и не поддавался рациональному объяснению. Неудивительно, что Роберт считал Лиллибет лучшим автором из всех, с кем ему приходилось иметь дело.
Мэри покачала головой:
– Что-то, конечно, можно решить и по электронной почте. Но не все. Мне просто необходимо пообщаться с ней лично, чтобы, так сказать, «поставить руку», показать и объяснить несколько профессиональных приемов, растолковать, почему лучше строить диалог так, а не эдак. Может быть, впоследствии, когда мы с мисс Петерсен привыкнем работать вместе, решать подобные вопросы получится и по электронке, но сейчас я хотела бы сделать все безукоризненно. Книга уж больно хорошая, поэтому я считаю – все должно быть по высшему разряду, а для этого мисс Петерсен надо приехать в Нью-Йорк. Как думаешь, она сможет?.. Мне-то самой в Пенсильванию лучше не ездить… – И она снова показала на свой живот.
– Я думаю, ей это будет нелегко. Видишь ли, ее отец… В общем, она должна помогать отцу на ферме – кроме нее, у мистера Петерсена нет взрослых работников, а сейчас как раз начался сбор урожая – горячая пора. Вдобавок Лиллибет никогда не покидала не только границ штата, но и не выезжала за пределы округа Ланкастер, поэтому ее родные будут, гм-м… волноваться.
Это было еще мягко сказано. Вряд ли Генрик будет просто «волноваться», подумал Роберт. Скорее всего, он взорвется, как небольшая атомная бомба.
– Да и для самой Лиллибет поездка в Нью-Йорк будет чем-то вроде полета на другую планету, – добавил он. – Честно говоря, я надеялся, что она будет постепенно знакомиться с особенностями нашей работы – и с нашим миром, если на то пошло. У них на ферме нет даже электричества – они готовят на газе и обогреваются им же. Лили не умеет пользоваться телефоном, а в автомобиле она впервые проехалась, когда мы подписывали договор. Притащить ее сюда… для нее это будет нелегким испытанием.
– Но я тоже не могу поехать в Пенсильванию, если, конечно, у них в деревне нет опытной повитухи, – усмехнулась Мэри. – Нет, Роберт, ты как хочешь, но я считаю – нам непременно нужно встретиться здесь.
Роберт тоже так считал, но не знал, как все устроить. Он даже написал Лиллибет письмо и отправил его обычной почтой, поскольку, прежде чем попасть к Лили, любой мейл, отправленный на компьютер Латтимера, должен был пройти через руки ее братьев. Теперь ему оставалось только надеяться, что Лили получит письмо до того, как о нем узнает ее отец.
Через два дня Лили позвонила ему с сыроварни – довольно рано, однако Роберт, к счастью, уже пришел на работу.
– Как мне приехать в Нью-Йорк? – сразу спросила Лили. Она даже не поздоровалась, и он услышал в ее голосе панические нотки. В письме Роберт объяснял, что его редакторша ждет ребенка и поездка в Ланкастер для нее крайне нежелательна. Как вариант, он предлагал приехать сам, однако Лили знала, что не сможет встречаться с ним ни в гостинице, ни дома. Как бы она объяснила отцу, зачем Роберт снова приехал в Пенсильванию? С другой стороны, самой отправиться в Нью-Йорк, исчезнуть из дома на неделю, а то и больше?.. Нет, такое было совершенно невозможно! Во-первых, это еще больше разозлило бы Генрика, а во-вторых, она просто не знала, как это устроить.
– Для окольничества мне уже слишком много лет, – озабоченно сказала Лили.
– Для окольничества? – переспросил Роберт. Он слышал это слово впервые в жизни.
Лиллибет рассмеялась и, кажется, даже немного успокоилась.
– Извините, это наше аманитское слово. Еще у нас говорят – румспринга, это по-немецки… Понимаете, мистер Белладжо, мы крестимся не в младенчестве, а в сознательном возрасте, когда человек уже может отвечать за свои поступки и сам выбирает, хочет ли он становиться аманитом или нет. В некоторых семьях подросткам и молодым людям, которые еще не прошли обряд крещения, даже позволяются некоторые, гм-м… вольности. Им можно курить, употреблять спиртное, дружить с ровесниками-«англичанами» и ездить в автомобилях, чтобы впоследствии они знали, от чего отказываются [34]. Но в нашей семье такого никогда не было. Отец, я думаю, лично выпорол бы каждого, кто позволил бы себе что-то в этом роде. Вряд ли он сочтет проведенную в Нью-Йорке неделю невинным путешествием румспринги, которая решила своими глазами увидеть большой мир. Путешествие в Содом и Гоморру – вот что подумает папа!
Тут оба рассмеялись: предположение Лиллибет показалось обоим забавным, хотя на самом деле все складывалось не очень весело. Что бы они ни делали, как бы тщательно ни продумывали свои действия и поступки, как бы ни старались все предусмотреть – косность и традиционализм, свойственные Генрику и остальным старейшинам, грозили серьезно осложнить жизнь Лиллибет. Впрочем, до сих пор ей удавалось приспособиться к складывавшемуся веками общинному укладу и примириться со множеством ограничений, которые накладывали на ее повседневное существование правила «Орднунга». Бунтовать Лили не собиралась, ибо отлично знала: пока жив отец, ее положение вряд ли станет другим. Да и потом тоже… Чтобы что-то изменить, она должна порвать с общиной, с привычным образом жизни, но Лиллибет отнюдь не чувствовала себя готовой к столь решительным шагам.
– Когда я был румспрингой, – рассмеялся Роберт, – мои родители тоже не очень-то потакали моим выходкам. Однажды, еще в колледже, полиция задержала меня за пьяную езду – ох и попало же мне тогда!.. В другой раз, уже в университете, мы с приятелем участвовали в традиционном забеге новичков. Нам нужно было по первому снегу дважды обежать университетский кампус голышом. Признаюсь, потом немного начудили, да и погода стояла на редкость холодная… Сразу после забега мы всей толпой отправились в бар, который находился за территорией университетского городка. Одеться, разумеется, никто даже не подумал… Полиция прилетела мгновенно, нас забрали… Отец специально приехал из Нью-Йорка, чтобы внести за меня залог. В тот раз меня на два месяца лишили карманных денег.
– Ну, наши румспринги ведут себя более скромно, – рассмеялась Лили, которой очень понравилась эта история. – И все-таки, что мы будем делать? – спросила она после небольшой паузы. – Мне действительно нужно приехать в Нью-Йорк, чтобы работать с вашей редакторшей?
– Она так считает, – осторожно ответил Роберт, – и я склонен с ней согласиться. Мэри – гораздо более опытный редактор, чем я, к тому же она с самого начала работала с вашей книгой. Сама Мэри, к сожалению, не сможет приехать в Пенсильванию. Я уже писал, что в ближайшее время она ждет ребенка, и не одного, а сразу двоих, так что для нее, как ни прискорбно, любые дальние поездки исключены.
– Тогда я приеду сама, – твердо сказала Лиллибет. – Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю.
– Мне очень жаль, но другого выхода действительно нет.
– Не сожалейте ни о чем, Роберт. – Ее голос звучал немного испуганно и вместе с тем уверенно. – Вы дали мне величайшую возможность в моей жизни, и будьте спокойны – я не собираюсь ее упускать.
– Я пришлю за вами машину, – предложил Роберт. Он обрадовался, что Лиллибет по-прежнему настроена решительно. – И зарезервирую для вас номер в отеле рядом с издательством. Мы, разумеется, все оплатим, так что пусть финансовый вопрос вас не волнует. Когда работа будет закончена, я сам отвезу вас назад… или можно будет снова нанять машину… – Он вдруг подумал, что для Лиллибет будет гораздо лучше, если домой ее доставит машина с наемным шофером. Тогда, быть может, Генрику не придет в голову, что эту неделю она провела в его постели.
– А в отеле не… Там мне будет спокойно? – спросила Лиллибет, в очередной раз удивив его своей почти детской наивностью и неосведомленностью в реалиях большого мира.
– Разумеется, – заверил ее Роберт. – Ведь это будет очень хороший отель. Днем вы с Мэри будете работать в издательстве, а вечером я смогу показывать вам Нью-Йорк.
Он и сам обрадовался найденному решению, к тому же его не на шутку взволновала перспектива провести с Лили несколько лишних часов. Правда, сначала ей предстояло пережить отцовскую ярость и шквал угроз, которые он, несомненно, обрушит на нее, когда узнает, что дочь все-таки едет в Нью-Йорк, но она, похоже, считала, что дело того стоит.
– Так когда вы сможете приехать? – уточнил Роберт.
– Пока не знаю. Может быть, уже на этой неделе, а может, на следующей. – Лили в этот момент тоже думала об отце – о том, что он скажет или даже сделает, когда узнает, что она не только не отказалась от публикации книги, но и отправляется в Нью-Йорк, чтобы окончательно подготовить ее к изданию. Реакция Генрика могла оказаться очень бурной, но лгать Лили все равно не собиралась. «Неправдой весь свет пройдешь, да назад не вернешься» – так учила ее мать, и она запомнила эти слова на всю жизнь.
– Постарайтесь все-таки приехать пораньше, – попросил Роберт. – Если бы вы только видели Мэри… Когда смотришь на нее, кажется, будто она может родить в любую минуту! – Он и в самом деле еще никогда не встречал женщин, чья беременность выглядела бы столь устрашающе.
– Наверное, моя мама выглядела так же, когда носила Марка и Иосию, – спокойно ответила Лили. Как и она сама, Ревекка была хрупкой, миниатюрной женщиной, но накануне рождения близнецов выглядела страшновато – до такой степени ее разнесло. – Ладно, сегодня у нас вторник… Как насчет пятницы? И еще – скажите сразу, сколько примерно дней я буду вам нужна?
«Много. Всегда», – чуть не сказал Роберт, но не осмелился. Он, разумеется, хотел просто пошутить, но в этой фразе было бы слишком мало шутки, и ему казалось, что Лили сразу все поймет, а Роберту не хотелось смешивать вопросы бизнеса с чувствами, природу которых он сам не понимал до конца и не мог бы объяснить ей. Нет, лучше подождать, когда работа над книгой останется позади, решил он. Тогда мы уже не будем настолько зависеть друг от друга и сможем хладнокровно судить о том, что каждый из нас думает и чувствует.
Тут ему пришло в голову, что судить о чувствах хладнокровно не может ни один человек. Это был такой же парадокс, как «горячий лед» или «ледяное тепло», и Роберт поспешил выбросить его из головы.
– Давайте так: рассчитывайте на неделю, а если управимся раньше, я сразу отвезу вас в Ланкастер. Впрочем, с возвращением вы можете не спешить – по-моему, вам не помешает небольшой отдых. Как вам такой план?..
Никакой план не мог бы избавить ее от отцовского гнева, который непременно обрушится на нее, как только Генрик узнает, куда и зачем она едет. Для него не имело принципиального значения, пробудет ли она в Нью-Йорке пять дней или неделю: ему достаточно было того, что дочь вообще намерена туда отправиться. Лиллибет хорошо помнила старые пословицы: «семь бед – один ответ» и «двум смертям не бывать, одной не миновать», и все же ей не хотелось перегибать палку и доводить старика до крайности. Она по-прежнему не верила, что Генрик станет добиваться ее отлучения от церкви и изгнания из общины, – для этого он ее слишком любил. И все же…
– Что ж, пусть будет так, – сказала Лиллибет.
– Тогда в пятницу утром я пришлю за вами машину, – пообещал Роберт, чувствуя изрядное облегчение от того, что вопрос наконец решился. Это, впрочем, не ослабило его беспокойства за Лили. – Думаю, сумею объяснить шоферу, как добраться до вашего поселка.
– Нет, – возразила она, – пусть лучше ждет на сыроварне мистера Латтимера. Меня отвезет туда Уилл… или я доберусь пешком. Не надо дразнить гусей… – добавила она тихо, размышляя о том, что подумает ее отец, когда увидит, как его дочь отъезжает от дома в чужом автомобиле. Слава богу, Генрик пока не знал о том, что она уже ездила в машине с Робертом, что ела с ним мороженое, что у нее есть счет в банке… Он пришел бы в ужас, но сама Лили не видела в этом ничего особенного или греховного. Напротив, она до сих пор с тихой радостью думала о том дне, когда впервые увидела Роберта. Это было одно из самых приятных и дорогих ее сердцу воспоминаний.
– Хорошо, – согласился Роберт и добавил уже не как издатель, а как друг: – Надеюсь, отец не будет слишком строг с вами, Лиллибет. А насчет поездки можете не волноваться: обещаю, что стану хорошо о вас заботиться, пока вы будете в Нью-Йорке.
Лили знала, что он сдержит слово, и, поблагодарив, дала отбой. Потом она отправилась искать Джо Латтимера, чтобы сказать спасибо и ему. Джо не только позволил ей воспользоваться своим офисным телефоном, но и деликатно вышел из кабинета, чтобы она могла говорить свободно. С тех пор как Лиллибет отправила в Нью-Йорк свою рукопись, точнее с того дня, когда Роберт Белладжо прислал свой ответ, ее жизнь сильно изменилась и стала очень непростой. Джо от души надеялся, что Лили не совершила ничего предосудительного – ничего такого, что противоречило бы религиозным воззрениям аманитов и их пресловутому «Орднунгу», хотя и знал: в случае чего ее это вряд ли спасет. Сам он мало чем мог помочь Лиллибет, но делал все, что было в его силах, хотя ему вовсе не хотелось, чтобы дело кончилось избеганием. Джо подумывал даже сам поговорить с ее отцом, но слабо надеялся на то, что это принесет какие-то положительные результаты: Генрик Петерсен был человеком суровым и упрямым, к тому же положение церковного дьякона [35]и одного из старост общины обязывало его проявлять особую принципиальность даже по отношению к дочери.
В особенности по отношению к собственной дочери.
Закончив все дела, Лиллибет села в повозку и отправилась домой. Сегодня она снова приехала на сыроварню одна, и, хотя она привезла молоко и забрала готовые сыры, ей было ясно, что как оправдание это вряд ли годится. В конце концов, отец запретил ей здесь бывать, а она не послушалась, значит, как минимум одна причина для недовольства у него уже есть. А если он узнает, что она говорила по телефону с Робертом… Тут, пожалуй, достанется и мистеру Латтимеру, а этого Лили очень хотелось избежать (не хватало еще, чтобы Джо пострадал из-за нее и ее дел). Вот почему она взяла повозку и тронулась в путь только после того, как отец с Уиллом и близнецами ушли на дальний луг – Генрик собирался скирдовать оставшуюся после обмолота пшеницы солому и поэтому взял с собой всех своих младших сыновей.
На обратном пути Лили заехала к Маргарет. Генрик по-прежнему не желал видеть ее в своем доме, и Лили очень по ней скучала. Теперь они встречались только по воскресеньям, после церковной службы, да и то мельком, однако сейчас Лиллибет было просто необходимо с ней поговорить. Прихлебывая мятный чай, который заварила для нее Маргарет, Лиллибет, торопясь и волнуясь, рассказала подруге матери о необходимости съездить в Нью-Йорк, чтобы закончить работу над книгой, так как редакторша из издательства не может приехать к ней в Ланкастер по причине беременности.
– Я должна поехать, – закончила Лиллибет свой рассказ и со вздохом склонилась над опустевшей чашкой. К сдобным булочкам с абрикосовым джемом, которыми Маргарет славилась на весь поселок, она так и не притронулась. – Я не могу не ехать, но… Папа меня просто убьет.
Что бы она ни говорила Роберту по телефону, Лили по-прежнему находилась на распутье. Либо она поедет в Нью-Йорк – и тогда неприятностей не миновать, либо не поедет, но тогда ей придется распрощаться с книгой и – самое страшное – распрощаться с мечтой. Отчего-то Лиллибет казалось, что Маргарет посоветует ей остаться дома, потому что в противном случае она рискует потерять все, что у нее есть. Лили и сама порой думала, что разумнее всего остановиться, пока еще остается такая возможность, подождать, чтобы когда-нибудь потом начать все сначала… Вот только будут ли у нее потом силы и желание?
Комкая черный капор на коленях, Лили с надеждой смотрела на Маргарет большими зелеными глазами. Белокурый локон упал ей на лоб, и она резко выдохнула, пытаясь отбросить его в сторону, но волосы прилипли к влажной от испарины коже, и она поправила их рукой.
– Да, у тебя есть выбор, – осторожно начала Маргарет. Ей ни в коем случае не хотелось подталкивать девушку к решению, она стремилась только помочь Лиллибет. – Твой отец, как мы с тобой отлично знаем, очень упрям, но… – Маргарет улыбнулась. Она всегда любила дочь старой подруги и хотела видеть Лиллибет счастливой, но ей было прекрасно известно, что за счастье приходится бороться, порой даже страдать. – Можно даже сказать, что он – упрямый старый осел, – добавила она с улыбкой, – но он тебя очень любит и желает тебе только добра. Пожалуй, хуже всего то, что Генрик является одним из старейшин общины и церковным дьяконом. Человек, занимающий подобное положение, просто обязан строго придерживаться церковных уложений и «Орднунга», и все-таки… все-таки мне кажется, что бывают вещи поважнее старых традиций. На карту поставлены твое сердце, твоя судьба и твоя мечта, Лили. Мы, аманиты, живем спокойной, размеренной, монотонной, где-то даже скучной жизнью; все наши поступки заранее расписаны и определены законами и правилами, которые достались нам от наших предков, поэтому нам редко приходится принимать по-настоящему важные решения. В первую очередь это касается женщин, в особенности – замужних женщин, но ты, Лили… Ты еще молода и свободна, и, хотя ты обязана уважать своего отца, в первую очередь ты должна слушать свое сердце и Бога. Я верю, что это Он дал тебе шанс добиться всего, о чем ты мечтала, это Он одарил тебя светлой головой, и если ты сейчас закопаешь свой талант в землю, то совершишь самое настоящее святотатство…
Маргарет перевела дух и пристально посмотрела на девушку.
– Вот все, что я хотела тебе сказать, Лиллибет. Точнее, ты услышала то, что, как мне кажется, сказала бы тебе твоя мать. Мы с Ревеккой не на все смотрели одинаково, она была умнее и намного храбрее меня, но сейчас я с ней полностью согласна. Иди своим путем, Лили… Иди туда, куда зовут тебя твоя мечта и твое сердце. Если эта книга так много для тебя значит, поезжай в Нью-Йорк, работай над ней сколько нужно… Главное, не упусти свой шанс, потому что другого, скорее всего, не представится, и тогда ты до конца жизни будешь корить себя за то, что упустила возможность, которая открылась для тебя сейчас. Может быть, ты даже озлобишься и начнешь обвинять всех вокруг в том, что не стала такой, какой хотела, но виновата в этом будешь только ты сама. Поезжай, Лили!.. Твой отец это переживет. У него просто нет другого выхода – Генрик слишком в тебе нуждается. Конечно, сначала он будет метать громы и молнии, но если ты будешь помнить, что на самом деле он тебя любит, то легче выдержишь его гнев. Поезжай в Нью-Йорк, и… счастливого пути.
И Маргарет устало улыбнулась. Лили смотрела на нее в немом изумлении. Она не ожидала услышать ничего подобного. Маргарет призывала ее выбрать свободу, какими бы ни были последствия, и в глубине души Лиллибет знала, что именно этого хотела бы от нее мама. Да, Ревекка сказала бы то же самое – возможно, она сама купила бы ей билет в Нью-Йорк, а затем помогла помириться с отцом. Увы, мамы больше не было, и Лиллибет предстояло самой решать эту проблему, но она не сомневалась, что у нее получится. Она, во всяком случае, готова была попытаться.
– Спасибо! – воскликнула она и, вскочив, порывисто обняла Маргарет. – Огромное тебе спасибо! – Не упустить шанс – эти слова запали ей глубоко в душу и помогли принять окончательное решение. Бог дал ей талант и возможность его использовать, значит, и она должна поступить так же, должна подарить свой талант людям. Отказаться от книги означало бы отвергнуть дар Небес и мамы, которая – Лили твердо в это верила – продолжала помогать ей даже после смерти.
Вернувшись домой, Лиллибет начала потихоньку готовиться к отъезду. А на следующий день, когда отец с Уиллом снова ушли скирдовать сено, а близнецы отправились в школу, Лили запрягла в повозку Старушку Бет и отправилась на сыроварню в надежде, что кто-нибудь подбросит ее до города. Один из фермеров, который каждый день доставлял Латтимеру молоко, действительно согласился ее подвезти. Вскоре Лиллибет уже входила в магазин готового платья, потому что ей не хотелось ехать в Нью-Йорк в аманитской одежде. Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, она решила приобрести несколько вещей в «английском» стиле. После некоторого колебания Лили купила черную юбку самого непритязательного фасона, несколько блузок, темно-синий жакет, а также туфли на низком каблуке, несколько похожие на балетки, зато очень легкие и удобные. Немного подумав, она добавила к списку покупок пару джинсов (ее совершенно очаровали блестящая латунная застежка-«молния» и красивые металлические пуговицы) и удобный дорожный чемодан. На случай холодной погоды Лили хотела взять с собой плотную шерстяную накидку с капюшоном, которую обычно носила зимой, но та выглядела очень уж по-аманитски, поэтому она приобрела полупальто из синей шотландки. Оно оказалось не очень дорогим, но теплым и к тому же прекрасно на ней сидело. В последний момент Лили купила и две пары чулок – тонких, почти прозрачных. Таких она еще никогда не видела. Когда Лили надела их вместо привычных бумазейных, ее ноги казались голыми, но прикосновение прозрачного нейлона к коже было хотя и непривычным, но на редкость приятным.
За все покупки Лили расплатилась банковским чеком, и продавщица, которой она сказала о поездке в Нью-Йорк по делам, помогла ей уложить вещи в чемодан и дала несколько советов относительно того, как лучше одеться в дорогу.
Дома Лили спрятала чемодан под кроватью. Никто не видел, как она уезжала и как вернулась, и она чувствовала себя обманщицей, хотя и знала, что поступает правильно.
В четверг вечером Лиллибет решилась рассказать все отцу. Дождавшись, пока Генрик поужинает, она попросила его с ней поговорить. Почувствовав неладное, отец жестом услал сыновей в их комнаты, а потом повернулся к ней. До сих пор он думал, что дочь отказалась от своей идеи опубликовать книгу, но сейчас засомневался – очень уж серьезным было выражение ее лица, к тому же Генрик отлично знал, что Лили умеет быть почти такой же упрямой, как он.
Пока братья не ушли, Лиллибет буквально тряслась от страха, но старалась этого не показывать. Встав перед отцом, она непроизвольно взялась руками за проймы фартука, и это прикосновение неожиданно придало ей мужества. Фартук сшила ее мать, и Лили специально надела его для серьезного разговора. Сейчас ей казалось, что мама рядом, что она непременно поможет.
– Я должна сказать тебе одну вещь, папа, – начала она. – Вернее, две вещи… Во-первых, я решила, что не буду отказываться от издания моей книги, потому что в ней нет ничего плохого и… греховного. Я уверена, что мама была бы не против. Ну а во-вторых, я должна поехать в Нью-Йорк, чтобы кое-что исправить в моей книге. Мистер Белладжо сказал, что мне поможет одна женщина, которая у него работает. К сожалению, она не может приехать сюда, потому что ждет в ближайшее время ребенка, поэтому мне придется отправиться к ней. Я вернусь, как только закончу, – через неделю или даже раньше, и все пойдет по-прежнему. Я очень люблю тебя, папа, но я должна ехать.
Свою маленькую речь Лиллибет произнесла на немецком (на котором они часто говорили дома), чтобы показать отцу – она не собирается ни бросать его, ни отказываться от традиций и правил, но это, похоже, нисколько на него не подействовало. Когда Лили закончила, Генрик долго молчал и только сурово смотрел на нее из-под нахмуренных бровей. И не двигался. Прошло минут пять, прежде чем он наконец заговорил – заговорил на английском. Его голос звучал отчетливо и так громко, что Лили даже показалось, будто она слышит отраженное от стен эхо.
– Если ты поедешь в Нью-Йорк, Лиллибет Петерсен, то можешь не возвращаться. Я поговорю со старейшинами, и они отлучат тебя от церкви. Никто из нашей общины не станет иметь с тобой никаких дел. Нельзя не слушаться старших, жить подобно «англичанам» и оставаться аманиткой, а значит, тебе здесь не место. У тебя больше не будет дома, Лиллибет. Подумай об этом!
Его резкие слова попадали в нее как камни, и Лиллибет чувствовала, как от горя и обиды у нее сжимается сердце, но… она не верила отцу. Он просто не мог поступить с ней так хотя бы в память о Ревекке… Кроме того, Лили казалось – раз она его любит, значит, и он любит ее и не сможет вот так взять и выгнать из дома. Ее разум и ее сердце отказывались принять такую возможность.
– Я вернусь, папа. Вернусь, как только закончу работу. Самое большее – через неделю или даже раньше, – сказала она как можно спокойнее, но отец ничего не ответил. Резко повернувшись на каблуках, Генрик вышел из столовой и поднялся к себе, громко топая башмаками по ступенькам. Лиллибет услышала, как наверху хлопнула дверь отцовской спальни, и без сил опустилась на стул. Она еще долго сидела, вспоминая гневные слова Генрика, потом задула лампы и тоже пошла в свою комнату. Достав из-под кровати чемодан, она уложила в него оставшиеся мелочи: два аманитских платья из шерсти, теплый капор, накидку и высокие боты на шнурках. После разговора с отцом Лили решила одеться в дорогу, как требовала традиция, хотя и не видела в этом большого смысла. В конце концов, что бы ни было на ней надето, внутри она все равно останется аманиткой, верной данным при крещении обетам. И она все равно вернется сюда, в свой мир, что бы там ни говорил ей отец. Ничего другого Лиллибет просто не хотела – это был ее сознательный выбор, отступать от которого она не собиралась.
Но сначала ей необходимо было попасть в Нью-Йорк. Как бы ни сердился Генрик, как бы ни угрожал, она должна туда поехать.
И если говорить честно, Лиллибет не терпелось оказаться там поскорее.
Читать бесплатно другие книги:
