Семь ангелов Усков Николай
Дедушка кивнул и удалился.
Алехин взглянул на Лизу, по лицу которой блуждала блаженная улыбка. Она смотрела на белые лодки, бороздившие голубое море, и слегка щурилась. Хоть на террасе и лежала глубокая тень крыши, солнца было так много, что оно золотило волосы, кожу и глаза Лизы, ставшие совсем янтарными. Кен нежно поцеловал ее в пахнущее пирожным плечо. Она прижалась к нему. Время остановилось.
– Мосье, – вывел их из благостного оцепенения дедушка, – комиссар Комндом.
– Здравствуйте, комиссар, это Иннокентий Алехин, вы хотели встретиться. Я смогу завтра быть в Авиньоне.
– Простите, кто это? – ответил голос, полный недоумения.
– Иннокентий Алехин, – растерянно повторил Кен, – вы же мне звонили в Москву по делу об исчезновении Климова. Вы сказали, что у вас появилась новая информация.
– Ах да, припоминаю… Вы тот русский, который работал с каким-то пропавшим документом.
– Именно так, – облегченно выдохнул Кен.
– Но, уверяю, мосье, у меня не было и в мыслях вам звонить. Извините, меня ждут, – довольно грубо сообщил комиссар и разъединился.
Кен, который в процессе разговора стал нервно ходить по террасе, сел в кресло напротив Лизы:
– Кто-то хотел нас сюда выманить, и этот кто-то, возможно, убил твоего отца.
– Наш план сработал, – спокойно сказала Лиза, – теперь мы наживка.
По пути из Неаполя в Марсель, лето Господне 1348, месяца января 16-й день
Несмотря на то что Иоанне грозила смертельная опасность, не просто было вырвать ее из состояния безразличия, в котором она оказалась вследствие пристрастия к вину. Наконец в последнее мгновение королева все-таки решилась покинуть Неаполь, чтобы укрыться в принадлежащем ей графстве Прованс, на землях которого находится город Авиньон. Там, под защитой верных ей людей, сможет переждать опасность. Мы же сделаем все, чтобы завершить это трудное дело к выгоде Святого Престола, которая одна являлась мне утешением среди крови и предательств нашего века. В дорогу решил взять купца по имени Томазо из Генуи да лекаря Мордехая, которые, к радости моей, согласились. Вышеупомянутому Джованни Боккаччо передал пятьдесят флоринов, чтобы сообщал мне обо всех событиях в Неаполе. Устроившись, позову к себе Клару с ребенком и матерью. Пока же отослал им пятьсот флоринов на нужды.
Чтобы сделать отъезд королевы незаметным, взял на себя снаряжение галей, будто бы это я собирался отбыть из Неаполя к господину нашему папе. Ибо опасался, как бы у кого из знатных не возникло соблазна схватить Иоанну и тем заслужить милость Венгра. Галеи, которые я нанял, достал нам купец Томазо из Генуи, опытный в таких вещах. Туда под видом моего скарба перенесли всю сокровищницу Неаполя, надо сказать, весьма скудную. Кроме короны, пары сережек, браслетов и поясов, что носила королева, была там золотая статуя орла, меч правосудия, два покрытых бархатом седла да двести флоринов.
Из-за бурного моря не смогли подойти к Новому замку, где волна легко могла бросить нас на камни. А потому решили доставить королеву в гавань сушей. Там под защитой пирса море было спокойнее.
Итак, ночью 15 января покинули мы Новый замок, причем Иоанна была одета как простая женщина и шла подле Мордехая, словно его конкубина. Мордехай сжимал под плащом обнаженный меч, чтобы в случае чего защитить Иоанну. Тут же семенил и наложник королевы, камерарий Энрико, бледный и перепуганный до смерти. Я же важно шествовал впереди, а окружала нас стража с алебардами в руках. Немногие прохожие, хоть и смотрели подозрительно, подойти или как-то остановить нас не решились, опасаясь знамени Святого Апостольского Престола, которое несли передо мной солдаты самого устрашающего вида. Черное небо рассекали молнии и лил дождь. Но не могли мы ждать другой погоды, ибо Венгерский король стоял уже в двух днях пути от Неаполя.
Казалось, что бежит королева от одной смерти к другой. От плахи к бушующей пучине. Но куда бежал я? Об этом думал, когда во мгле глядел на исчезающий из виду Неаполь. Что ведет меня в этой жизни от одной печали к печали еще большей?
Буря продолжалась до половины следующего дня, так что не могли поднять парус, но шли на веслах. Болтало и кидало нас немилосердно. Не получилось дочитать ни одной молитвы до конца, поскольку все время блевал. И, если бы не Мордехай, припасший нужные травы, думаю, не увидел бы рассвета этого дня. Королева же, хоть и страдала от качки, но была спокойна. Ведь при ней находился тот юноша по имени Энрико, с которым предавалась она блуду, когда оба не блевали. Не забыла взять его в дорогу, хотя ребенка своего двух лет от роду, Карла Мартелла, без колебаний оставила в Новом замке, полагая, вероятно, что Венгр насытится им и не будет искать ее смерти. Пытался я убедить королеву взять малыша с собой. Она же лживо отвечала, что под защитой дяди, короля Венгерского, ребенку будет спокойнее. Как же может быть ему спокойнее, если его дядя вознамерился сам сесть на Неаполитанский трон? Думаю, жить маленькому Карлу Мартеллу осталось всего ничего[44]. Да позаботится о нем Пречистая Матерь Божья, коль скоро его собственная мать глуха и бессердечна. Утешает меня лишь то, что является Иоанна «наемником»[45] в моей игре, которая, надеюсь, скоро закончится во славу Господню.
Марсель, лето Господне 1348, месяца января 21-й день
На пятый день пути, хвала Господу, достигли мы Марселя. Я сошел на берег первым, чтобы известить городской совет о прибытии его королевы.
Как только ступил на твердь земную, показалось, что продолжает она подпрыгивать под ногами, словно палуба. На самом деле подпрыгивал я, ибо привык так сохранять равновесие на шатком нашем суденышке. Истинно, не создан человек для плавания по водам, но от гордыни своей плавает, за что и терпит заслуженную муку.
В совете новость восприняли с ликованием и тотчас велели звонить в колокола по всему городу. Пухлощекие патриции, отродясь не видевшие ни королевы, ни даже какого-нибудь принца, тотчас вывалили на улицу и побежали в гавань встречать Иоанну. Насилу успел уговорить их прислать за госпожой белую лошадь да балдахин, чтобы могла она с достоинством проследовать в здание совета. Балдахина в Марселе не нашлось, патриции даже не поняли, о чем я их спрашиваю. Хорошо хоть отыскали белую клячу у одного рыцаря, худую и неказистую. Велел накрыть ее красным бархатом, чтобы ребра не торчали.
Наконец, все прибыли в гавань.
Королева вышла на палубу своей галеи увенчанная короной и облаченная в золотую парчу. Золотые волосы, ниспадавшие на плечи, блистали в лучах солнца так, будто над головой ее был нимб. Едва увидев Иоанну, патриции и весь народ пали ниц. И долго не поднимались, пока она ласково не попросила их об этом. Иоанна, отвыкшая от людской любви, теперь ликовала. Грудь ее быстро вздымалась – мне на погибель, – щеки разрумянились, а глаза блестели.
Сначала на берег спустилась стража, которую я взял из Неаполя. Бряцая оружием, растолкали они народ и патрициев, чтобы Иоанна могла подойти к своей лошади. Золотая королева отражалась в начищенных до блеска доспехах и так соперничала с самим солнцем. Сила и богатство, сталь и золото – чему еще служат простецы в этом мире?
Любовник Иоанны, Энрико, должен был вспомнить, что является ее рабом. Подобно псу, встал он на четыре конечности подле лошади. Королева же, усаживаясь в седло, воспользовалась его спиной как ступенькой. Томазо Генуэзец был увенчан пышной шляпой и играл роль важного вельможи. Ведь в Марселе никто не видел важных вельмож. По крайней мере в шляпах, подобных тюрбану самого великого хана. Томазо держал лошадь Иоанны за повод и вел ее с такой надменностью, что его можно было принять за канцлера или даже принца. Мы с Энрико шли сзади: я, перебирая четки, мальчишка – скаля зубы, ибо радовался своему мнимому величию. Замыкал процессию Мордехай, захвативший для важности увесистый фолиант, чтобы все считали его астрологом. Ведь власть, как принято думать, есть не только сила, но и тайное знание.
С трудом удалось Иоанне протиснуться по улицам, поскольку народ запрудил всю мостовую, свисал из окон и с крыш. Женщины бросали ей цветы, а мужчины, разинув рты, пожирали похотливыми глазами.
В совете Иоанну посадили на лучший стул, установленный, будто трон, во главе зала. Стул этот скрипел немилосердно, поэтому госпоже пришлось сидеть очень прямо и почти неподвижно. Выслушав присягу Марселя, королева подтвердила все привилегии, данные ее предками городу, и вкратце изложила причину своего прибытия. С ее слов выходило, что Венгерский король пришел в Неаполь не затем, чтобы отомстить за убийство брата своего Андрея, но по причине врожденного бешенства. А потому долг Марселя во всем помочь своей несчастной королеве. Хоть и была замужем, назвала себя бедной вдовой, которую некому защитить, кроме верных марсельцев. Клянусь, что глаза Иоанны были полны слез, а голос дрожал так, что даже я на мгновение поверил в ее искренность. Патриции в едином порыве стали кричать, что прямо сейчас, бросив жен и детей, отправятся в Неаполь. И, несомненно, одержат верх над жалким варваром. Госпожа Иоанна шмыгнула носом, покрасневшими глазами обвела грузные фигуры своих новоявленных защитников и слабым голосом принялась отговаривать их от столь геройского поступка, достойного римлян. В этих речах провела она много времени, расписывая свирепость и коварство венгров. Патриции, кажется, стали сожалеть о своем предложении. И тут госпожа как будто замялась, а потом осенила себя крестным знамением и, призвав в свидетели Господа, объявила:
– Я жена вам всем и не могу отдать на заклание супостату лучших своих мужей, – у собравшихся эти слова вызвали явный вздох облегчения. Патриции замерли и обратились в слух, а Иоанна продолжала:
– Не дам в обиду наиславнейших мужей своего королевства. Никому. Лучше умру среди вас в нищете и унижении, но не пошлю на погибель! – И опять зал словно выдохнул.
– Поклянитесь, что не откажете мне хотя бы в стакане воды, когда придет мой час предстать перед Создателем, – королева прикрыла глаза и плотно сжала губы, словно была готова принять самый жестокий ответ с подобающим достоинством.
– Бери все, госпожа, – заголосили обрадовавшиеся патриции, которых избавили от необходимости рисковать жизнью. Королева молчала, потом медленно приоткрыла глаза. Теперь в них читалось удивление и признательность.
– Нашла я в Марселе не только людей храбрых, но и великодушных.
– Да здравствует наша королева! – ликовали патриции.
– Нашла я в Марселе не только людей великодушных, – продолжала Иоанна, – но и щедрых.
– Да здравствует наша королева!
– Столь славные люди не лишат бедную вдову своей помощи.
– Скажи, что сделать!
Иоанна замолчала. Вновь прикрыла глаза. Наконец, медленно произнесла:
– Мне нужно десять тысяч флоринов.
Тут на лица патрициев опустилась ночь. Они принялись изучать шахматный узор пола, будто бы в нем были скрыты ответы на главные вопросы мироздания.
Иоанна немного помолчала и начала тихо всхлипывать. Любовник ее, Энрико, крикнул:
– Вина госпоже Иоанне, бессердечные вы люди! – Мальчишка, кажется, сам был готов разреветься.
По справедливости, присутствующие были не бессердечными, а здравомыслящими. Наконец, заговорил старший из них, которого на народном наречии называют мэром:
– Милостивая госпожа, готовы тебе служить, ибо ты наша королева. Но дай нам срок, чтобы мы могли достать столь большую сумму денег.
Иоанна отхлебнула вина из кубка, который ей, наконец, доставили, всхлипнула и произнесла:
– Спасибо, – голос ее стал ядовитым, – знала, что в этом мире стоит рассчитывать лишь на милосердие Всевышнего. – Королева вновь закрыла глаза. Слезы текли по ее щекам, а грудь вздымалась самым угрожающим для меня образом.
– Достанем денег! – мрачно, но уверенно произнес один из патрициев с бородавкой на носу. Все оглянулись на него с удивлением и ненавистью.
– Не надо, – объявила королева. – Видно, судьба моя такова, что должна я забыть правду и закон. Пусть гибнет вдовица и сирота под копытами варвара. Пусть торжествует дьявол, пусть гордится своей победой враг рода человеческого, – голос Иоанны, сорвавшийся было на крик, вновь стал тихим. – Пусть… В смирении приму я волю Господню. – В зале повисло молчание. Красный от стыда мэр заговорил:
– Госпожа, дай нам день, и завтра объявим о своем решении.
– Завтра?! – насмешливо переспросила королева и умолкла, окинув гневным взором пристыженных патрициев.
– Я даю три тысячи флоринов, – веско заявил гражданин с бородавкой. Он гордо оглядел своих товарищей. По залу пронесся шепот.
– Я даю столько же, – гаркнул другой.
– Спасибо, – прошептала Иоанна, которая, казалось, уже давно находится при Царе Небесном и деньгами больше не интересуется.
– А у меня есть тысяча, – вышел вперед хлипкий юнец в бархатной шапочке.
– И тебе спасибо, прекрасный юноша, – улыбнулась королева.
Через четверть часа получила она от марсельцев тринадцать тысяч флоринов.
Если так пойдет и в других городах богатого графства Прованс, труднее будет сторговаться с королевой. Наше правило – иметь сильных мира сего слабыми. Решение нашел я быстро. И тотчас приступил к его исполнению.
Кап-Ферра
Утром Алехин по привычке совершил часовую пробежку в парке. Она часто заменяла ему прогулку, которой, по его мнению, недоставало визуальной динамики. Бег напоминал зеппинг – бездумное переключение каналов телевизора, только под открытым небом и при минимальной технической оснащенности. К тому же бег как занятие полезное оправдывал потраченное на него время. «Бегал», еще лучше – «занимался джоггингом» звучало неизмеримо собраннее, чем «гулял» или «бродил». «Гуляют» и «бродят» те, кто лишен позитивной цели и не готов к созидательным усилиям, – считал Алехин, – они созерцают, но не действуют.
Приняв душ, он надел плавки и в таком виде вышел к Лизе, которая завтракала прямо у воды. Там была установлена беседка, покрытая на османский манер прозрачным белым тюлем. Нежный морской ветер романтически трепал легкие занавеси. Лиза лежала на канапе и ковыряла фруктовый салат.
– Гадость какая! – фыркнул Алехин. – А есть что-нибудь не настолько женское?
– Овсяная каша, омлет, сыр, колбасы, – Лиза указала на серебряные резервуары, какие он видел обычно в гостиницах. – Собираешься плавать? – протянула она, с интересом разглядывая любовника. Лиза еще не привыкла видеть его голым. Кен стоял к ней спиной и энергично накладывал в тарелку то, что в гостиницах именовали scrambled eggs:
– Ага! Поплаваю после завтрака. Классное здесь место. – Он обернулся и подмигнул ей.
– Иногда мне кажется, что ничего не случилось. Папа просто куда-то уехал…
Невесть откуда возник дедушка в белом кителе. Кен попросил у него капучино.
– Разберемся, – он поставил тарелку на стол, присел перед Лизой и поцеловал в нос. Она смешно сморщила личико, подражая то ли котенку, то ли ежику.
– Привет, – прозвучало откуда-то сзади. Кен вздрогнул от неожиданности и обернулся. На пороге беседки стояла Полина Одоевская в мягкой соломенной шляпе и белом сарафане.
Лиза посмотрела на нее с изумлением и тихо произнесла:
– Кого черт принес…
– Какая ты умница, Лиза, что уехала из Москвы, – бодро начала Полина, сделав вид, что не расслышала грубость падчерицы. – Привет, Кен! – Она наградила застывшего Алехина лживой улыбкой. – Там сплошная тоска, а здесь… Ах, какой воздух! – Полина наигранно раскинула руки, словно собиралась обнять всю здешнюю красоту. – К черту Москву, Лизанька, будем жить здесь!
– Полина, почему ты не позвонила…
– Не позвонила? А зачем?
– Ну так принято, – растерянно продолжила Лиза. – Пипец! – Она поднялась, пожелала приятного аппетита тоном «сдохни, сука». И быстро направилась к вилле. Алехин, оставшийся сидеть на корточках у опустевшего канапе, тоже поднялся, кивнул головой и вышел.
– Кен, тебе очень идет быть в плавках, – проворковала Полина напоследок.
День, который начинался так прекрасно, был безнадежно испорчен. Но кончился он еще хуже. К вечеру приехала Ксантиппа Пылкая, униженная, раздавленная и в слезах. Полина смотрела телевизор в гостиной. Кен и Лиза пригласили Ксантиппу на террасу. Разместившись в креслах, Пылкая потребовала налить себе красного вина и, прижимая платочек то к носу, то к глазам, стала описывать свою встречу с «мужчиной всей жизни»:
– Приезжаю к нему в «Негреско» – чудовищный отель, он всегда выбирает такие отели для буржуа, сытых и тупых… Ой, какое вкусное вино! Это у нас что? «Шато Марго»! Обожаю. Я пила его в последний раз у леди Габриэллы Виндзор, на мне тогда было ланвиновское платье. Здесь все узко, а тут – роза огромная и складочки, складочки. В «Крийоне» хамка из Пакистана прожгла утюгом! Дура! Я ей еще говорю: не надо гладить, только отпаривать. А она не бельмесу, твердит как кукла заводная: «Ви, мадям, ви, мадям». Я тогда чудовищный скандал закатила. Кричала, что их менеджер должен немедленно купить мне такое же платье. Как же! Принесли, cцуко, букет цветов и клубнику. Так я им в морду цветами запендюрила. – Ксантиппа жадно отхлебнула вина и облизнулась. – Я это так не оставила. Теперь везде пишу, что самый плохой отель в Париже – «Крийон». – Лиза хихикнула. – А что ты смеешься? – обиделась Ксантиппа. – Меня такие люди читают! – Она закатила глаза.
– Да я не потому смеюсь, Ксантипка. Счастливый ты человек. Только что была в слезах: «мужчина всей жизни», «гад». А вспомнила про платье – и уже в другом мире. Мне бы так, – мечтательно сказала Лиза.
– Ах, ну да, – лицо Пылкой вновь обрело скорбное выражение, – выходит он ко мне в лобби такой весь вальяжный. В белых штанах, напомаженный. У него еще рукава у рубашки закатаны, а руки такие загорелые, волосатые, сильные. Обожаю мужские предплечья. У меня у папы такие же были. Помню, в Ялте отдыхали в пансионате, по профсоюзной линии… О чем это я? – встрепенулась Ксантиппа. – Ну так вот, выходит он ко мне, и улыбочка такая гаденькая, как у Михалкова, когда, помните, они с Ларисой переспали…
– С какой Ларисой? – оживился Алехин, слушавший бред Ксантиппы вполуха.
– Ну из «Бесприданницы». Обожаю этот фильм. А какая там роль у Петренко! – Ксантиппа выпучила глаза, пытаясь изобразить выражение лица народного артиста. – А Фрейндлих!
– Ксантипка, – вмешалась Лиза, – мы остановились на том, что он выходит к тебе с гаденькой улыбкой. Что дальше-то?
– Ну да. А я сижу такая скромная вся, заказала себе только чашку чая. Я всегда пью молочный улун. Но в этой говногостинице его, разумеется, нет. Пришлось сцуко пить ромашку. Там еще печенье принесли. Курабье. Мусор, одним словом… Мне подруга говорила. Она офигенский дизайнер. Я тебе потом телефон дам. Будешь делать ванную, звони только ей. Так вот она мне говорила: «Знаешь, почему француженки такие стройные? Они никогда не едят между едой». Но я это курабье отодвинула не из-за диеты, – голос Пылкой стал патетическим. – Хотела показать, что у меня нет аппетита! А за соседним столиком сидит эта корова из «Ростехнологий», ну, Кен ее знает. Настоящая рвачка, вся в шанели и лопает здоровенный кусище «наполеона». У меня аж в животе все сцуко скукожилось. Ах, какой я «наполеон» ела в кондитерской на Банхофштрассе! Ну, это в Цюрихе. Крем – не заварной, свежайший, ни комочка, не течет…
Кен не выдержал. Он поднялся, подошел к Лизе, поцеловал ее в губы и сказал, что прогуляется в парке. Обернувшись к Ксантиппе, он с усмешкой объяснил:
– Мужчин удобнее обсуждать в их отсутствие.
Последнее, что он услышал, спускаясь по мраморной лестнице в темноту парка, был сдавленный шепот Ксантиппы: «Ну, как у вас с ним?»
Гравий дорожки аппетитно шуршал под ногами. Гудели цикады, словно где-то был спрятан огромный электрический щит. Пахло душистыми южными цветами. Среди черных стволов и крон деревьев проглядывало море, посеребренное луной. Парк, как везде на побережье, лепился к холму и террасами спускался к воде. Дорожка почему-то совсем не была освещена. Только где-то внизу у пирса горело несколько огоньков. Алехину стало немного страшно одному посреди ночной природы, равнодушно занятой собой. Он заставил себя перестать вслушиваться в шорохи и попробовал сформулировать вопросы, которые его интересовали.
Первое: где Климов, живой или мертвый?
Второе: почему его телефон отвечал сначала по-английски, а потом по-французски?
Третье: что делал в Авиньоне Иван?
Четвертое: зачем он покончил с собой?
Пятое… Алехин умолк и напряг слух. Ему показалось, что снизу донесся звук лодочного мотора…
Пятое, продолжил Кен, отгоняя детский страх перед темнотой. Пятое: почему солидный вроде бы человек, начальник охраны Климова, сошел с ума и утверждает, что Федора Алексеевича забрали черти?
Шестое: после того, как Лиза сообщила прессе, что располагает копией пропавшей духовной, мне позвонили три человека. Профессор Бриен, лжекомиссар Комндом и Ксантиппа Пылкая. Сколь ни пытался, Алехин не мог вспомнить, как выглядел профессор Бриен. В сущности, любой человек в вельветовом пиджаке мог подойти к нему в кафе и назваться Бриеном. Лже-Гандон был очевидно преступником. Ксантиппа… У Алехина не получалось представить ее ни убийцей, ни воровкой. Выходило, что следовало просто ждать нового шага лже-Гандона. «Мы – наживка», – повторил он слова Лизы.
Дорожка вывела Кена на террасу с фонтаном. Он подошел к мраморной балюстраде и закурил. Теперь море раскинулось перед ним целиком, сколько хватало глаз. В темноте оно казалось гигантским животным, которое пыхтело, вздрагивало, отряхивалось. Алехин подумал, что находится в точке земли, где сконцентрированы усилия множества людей – тех, кто добывает золото, уголь, плавит железо, гонит воду через турбины – тысячи неизвестных судеб. Они живут в своих хрущобах и бараках, лузгают семечки, пьют водку и смотрят футбол. Кен представил себе их усталых жен, которые моют бесконечную посуду, детей, ковыряющих в носу, темные дворы и грязные подъезды – тупую монотонную жизнь от получки до получки, от 9 Мая до Нового года, от рождения до смерти. И все это только для того, чтобы здесь – в месте, которое они не смогут представить себе даже во сне, – журчала вода в фонтане, мраморный Антиной прятался в кустах, а Ксантиппа Пылкая пила «Шато Марго».
Власть и собственность – не меньшее чудо, чем талант писателя или музыканта: как Климов, родившийся в такой же грязной хрущобе, сумел вырваться из монотонной тупой жизни и заставить тысячи людей посвятить себя тому, чтобы где-то на Лазурном Берегу цвели рододендроны и пели цикады? И почему я не такой, как он? Но и не такой, как они? Идея равенства – вечный тупик сознания. Люди не равны. Одних неведомая сила толкает вверх, других, наоборот, прибивает к земле, превращая в винтики чужой судьбы.
К жизни проще пристроиться с левого боку. Ты всегда будешь в большинстве со всеми бессребрениками, бездельниками и бездарностями. При этом бездельники и бездарности будут, конечно, называть себя бессребрениками. Мы такие бедные, потому что честные. Не воруем и не кланяемся. Но, может, вы не воруете, потому что место не доходное? Не кланяетесь, потому что уже ползаете на четвереньках?
Во все времена только насилие могло заставить примириться с тем, что один может быть выше другого по способностям и таланту. Тем не менее иллюзия равенства постоянно возвращалась, и не только в виде бунтов и революций, но прежде всего в ежедневной мстительной травле всех, непохожих на унылое большинство: чудаков, мечтателей, евреев, «черножопых», «интеллихентов» – тех, кого аппарат насилия не хотел или не мог защищать.
Неизвестно, до чего бы додумался Кен, стоя так над Средиземным морем, если бы вдруг не заметил какую-то черную полоску у самого пирса. Это была, очевидно, чья-то лодка. «Может быть, охранника?» – подумал он, но решил аккуратно спуститься вниз и посмотреть.
Воздух становился все более морским и свежим. Удушающий запах цветов уступил место йодистой прохладе воды, словно после пряной свинины подали устрицы. Синхронный скрежет миллиона цикад уже не мог заглушить плеск волн. Вдруг ему показалось, что где-то совсем рядом хрустнула ветка. Кен прижался спиной к дереву и стал медленно изучать окрестности. Тени стройных кипарисов лежали на освещенной луной дорожке. Одна из них зашевелилась и двинулась. Теперь он явно видел человека в черном. Самое неприятное – человек видел его. Все случилось мгновенно. Черный пружинисто прыгнул на Алехина и попытался воткнуть что-то в шею. Движение было по-медицински точным, но Кен поймал руку в сантиметре от себя. Шприц – теперь он видел, что рука сжимала одноразовый шприц, – царапнул его по шее. Алехин что есть силы двинул негодяя коленом промеж ног, но ожидаемого эффекта не последовало. В ответ он получил короткий, но мощный удар кулаком под подбородок, прикусил язык и заорал от чудовищной боли. Игла проткнула кожу, Кен мгновенно ослаб и упал во влажную от росы траву.
Марсель, лето Господне 1348, месяца января 22-й день
Королева, окрыленная успехом, сообщила мне, что собирается отправиться в столицу графства Прованс, Аквы Секстиевы[46], чтобы там собрать еще больше денег, чем в Марселе. Счастливая, удалилась она вместе с Энрико в отведенные ей покои, оставив меня в раздумьях. Пока размышлял, сообщили, что Людовик из Таранто, муж королевы, бежал во Флоренцию на рыбацкой лодке. Там надеялся он найти поддержку в своей борьбе с Венгром, но флорентийцы благоразумно отказались от столь сомнительного предложения. Брошенный всеми, решил он ехать в Прованс к своей королеве.
Чтобы сделать сильных мира сего слабыми, надо помешать их объединению. Властвуешь, когда разделяешь, говорили древние. Если б знал, куда направить Людовику письмо, то сделал бы это тогда же, ибо хотел рассказать о прелюбодеянии королевы. И совершил бы ошибку. Человек он бурного нрава. Такой в ссоре с женой может упомянуть о моем свидетельстве или, чего доброго, предъявить собственноручное наше письмо. Потому надлежало нам найти человека, который вызвал бы доверие к своим словам, но не указывал бы на мою роль в этом деле. Озарение пришло внезапно, пока по привычке ходил из угла в угол, грызя ногти. Нужный нам человек – это сам Энрико, слуга и любовник королевы. Но как убедить мальчишку признаться в преступлении, за которое ждет его пытка и смерть? Когда нашел решение, даже подпрыгнул от радости. Сел за стол и мигом написал два письма. Затем вызвал к себе Томазо из Генуи и приказал немедленно доставить эти письма в столицу графства, Аквы Секстиевы. Одно, официальное, было адресовано магистратам графства и извещало их о великой чести, которую оказала Провансу королева, решив навестить своих счастливых подданных. Другое, тайное, – брату Ансельму из ордена святого Бенедикта. Ансельм учился со мной в Париже, а теперь был канцлером герцога Оранского, самого влиятельного в Аквах сеньора. Писал я Ансельму, что следует ему немедленно сообщить герцогу, будто в Аквах Секстиевых надеется скрыться от праведного возмездия один из убийц короля Андрея, а именно камерарий королевы Иоанны по имени Энрико. Предателя надлежит арестовать и держать в тюрьме, пока господин папа не вызовет его на допрос. Иоанну же следует окружить охраной и доставить в королевский замок, где содержать со всем почтением к ее сану вплоть до дальнейших указаний от господина папы. Ведь видел, как легко завоевала она сердца марсельцев. И теперь боялся, что сумеет без нашей помощи собрать деньги, необходимые для борьбы за трон Неаполя. Посмотрим, сможет ли Иоанна добиться своего, когда все начнут говорить: помогая королеве, помогаешь убийцам избежать заслуженной кары.
Едва Энрико окажется в тюрьме, уверен, сознается он брату Ансельму в своем прелюбодеянии. А если не сознается, то Ансельм передаст его в руки толкового палача. Думаю, хватит с Энрико и десяти ударов плетью, чтобы поведал обо всех тайнах своей ничтожной жизни. Сначала не хотел причинять юноше вреда, чтобы не множить скорбь нашего времени, но, видит Господь, иначе не могу поступить в этом трудном деле ради пользы Его же сада. Тем более что, посылая Энрико на малую пытку, спасаю от другой, более страшной. Ведь от гнева Людовика мальчишку защитит тюрьма, ибо попадет туда по обвинению в другом преступлении. И не будет выдан обманутому мужу на расправу. Когда размышлял об этом, невольно рассмеялся. Энрико содеял преступление против чести Людовика. Убийство же, совершенное самим Людовиком, теперь защитит Энрико от законного возмездия.
Там, за стеной, лежит он в объятиях королевы или, того хуже, предается блуду, не подозревая, что судьба его уже решена. Думал несчастный, что взошел на ложе блаженства, но уготовано ему другое ложе – гнилая солома в тюрьме. Еще ласкает его королева, но завтра будет ласкать плеть палача. Призрачно все в этом мире и преходяще.
Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 3-й день
Случилось, как и предполагал. Когда приблизились к Аквам, были окружены солдатами герцога Оранского. Сам герцог почтительно подъехал к королеве, спешился и преклонил колена. Затем сообщил, что в ее свите находится человек, причастный к смерти короля Андрея, и он, повинуясь долгу перед покойным государем, должен негодяя схватить и предать суду. Королеву потрясли эти слова. Кошмар Неаполя, о котором она стала уже забывать, настиг ее снова. Когда же услышала, что речь идет о камерарии Энрико, разрыдалась. И успокоилась лишь после того, как герцог поклялся, что передаст Энрико на суд папы. Камерария, бледного и перепуганного, связали и, перекинув через хребет лошади, увезли в тюрьму. Позднее брат Ансельм сообщил нам, что юноша покаялся в своем прелюбодеянии, едва его вздернули на дыбу. Хвала Господу, не пришлось Энрико терпеть долгих мучений, хоть и заслужил их по справедливости. Под надзором брата Ансельма записал он историю своего греха во всех подробностях и отдал себя на милость Людовика из Таранто, перед которым совершил гнусное преступление. Как только муж королевы вступит на землю графства Прованс, получит он от брата Ансельма эту исповедь. Мы же позаботимся о том, чтобы не получил он самого мальчишку.
Герцог Оранский верхом сопровождал Иоанну до самых Акв. У ворот он спешился и повел лошадь королевы за повод. Народ встречал госпожу радушно и весело. Сама же Иоанна пребывала в расстроенном расположении духа. Бледная и потерянная, равнодушно взирала она на ликование народа. Разместившись во дворце – то ли как королева, то ли как узница, – Иоанна велела сеньорам и магистратам графства прибыть к ней для принесения присяги.
Пока гости собирались в зале, я по привычке ходил между ними и слушал. Кто-то шептался об убийстве короля Андрея, другие о новой смертоносной болезни[47]. Рассказывали, будто еще осенью прибыла из Таврии одна галея, принадлежавшая генуэзцам. Зашла она в гавань Мессины, что на Сицилии, и бросила якорь. Но на берег никто не вышел. И на палубе не видно было обычной суеты. Так стояла эта галея пустой и страшной. Наконец, люди из любопытства поднялись на нее и обнаружили одних мертвецов. Сидели они за веслами, бледные и давно окоченевшие. Вскоре все, кто побывал на том корабле, умерли. А потом и половина жителей Мессины. В январе болезнь добралась до Прованса. Один рыцарь утверждал даже, что в Ницце улицы завалены трупами и убирать их некому. Думаю, говорил он правду. На его храбром лице, изуродованном шрамами, прочел я такой ужас, что сам невольно вздрогнул. Тотчас нашлись и другие очевидцы. Купец, много путешествовавший по свету, рассказывал, будто новая болезнь пришла уже в Париж, Рим и Авиньон. Повсюду оставила она по себе страшную жатву.
Вскоре все столпились вокруг свидетелей этого бедствия и совсем забыли о причине, по которой пришли во дворец. Так что, когда герольд объявил о выходе королевы, не смогли сразу умолкнуть. Купец, о котором сказал выше, продолжал вещать во весь голос. И чем бледнее становились лица его слушателей, тем больше был собою доволен:
– Сначала на теле появляется фурункул величиной с яйцо или даже яблоко…
– Тишина! – грозно крикнул герольд. Купец перешел на шепот:
– Искать этот фурункул надо под мышками… И в паху.
– Силы небесные! – пронеслось по залу.
Я заметил, как некоторые стали опасливо щупать себя в указанных местах. Выглядели они при этом весьма глупо.
– Тишина! Королева будет говорить! – Герольд стукнул жезлом о каменный пол, но никто к нему даже не обернулся.
– Постепенно фурункулы покрывают все тело, – голос купца стал густым и страшным, а глаза сверкали.
– И что? Что? – посыпались вопросы со всех сторон.
– Потом на руках и бедрах появляются черные или багровые пятна.
– И все?
– Нет, не все. Через день-два человек умирает. Словно его и не было, – провозгласил купец и важно оглядел присутствующих.
– Умерли уже тысячи, тысячи… – заговорил опять рыцарь со шрамами на лице. Глаза его смотрели куда-то в сторону, словно ему одному было известно о будущем, которое нас ждет.
– За грехи это, за грехи! – запричитали тут и там.
– Почто задушили доброго короля Андрея? Вот оно наказание Божье за убийство невинного агнца! – выкрикнул один из сеньоров.
– Молчать! – Герольд сорвался на визг. – Порядок! Королева будет говорить. – Иоанна, видя неподобающее поведение собравшихся, решила, что в Аквах ее ненавидят и даже не хотят слушать. Будучи женщиной хитрой и изворотливой, она по привычке намеревалась прикинуться слабой и несчастной. В глазах ее, как и в Марселе, появились слезы, а голос задрожал:
– Возлюбленные мои подданные, приехала к вам не в блеске своей власти, данной мне Богом, а в рубище бедной вдовы, чтобы просить… – Но королеве не дали договорить.
– Ты его убила! Вместе с тобой пришла к нам невиданная доселе болезнь! – выкрикнул кто-то. – Господь гневается на нас!
Королева, казалось, растерялась и промолчала.
Голос продолжал:
– В свите королевы был ее камерарий Энрико – один из тех, кто задушил нашего доброго короля Андрея. Благородный герцог Оранский сегодня арестовал его. Должны мы немедленно взять негодяя и сжечь, если не хотим, чтобы Господь и на нас обратил свой карающий меч.
– Сжечь его! – раздались возгласы в разных концах залы.
– Я бедная обманутая женщина, которую окружают лжецы и лицемеры! – закричала вдруг королева. – Я благодарю герцога Оранского, верного своего вассала, за то, что изобличил предателя и убийцу. Сама бы подбросила хворост в его костер, если бы не долг перед господином папой, которому обещала передать на суд всех убийц своего мужа, – сказав это, прикрыла глаза, словно решила погрузиться в молитву. В зале повисло молчание.
– Госпожа, – провозгласил, наконец, герцог Оранский, – скажи нам, чем можем тебе помочь.
– Будьте верными христианами – другого от вас не жду, другого не прошу, – сообщила королева, развернулась и вышла из зала.
Хоть Иоанна и вела себя умно, но битву эту проиграла. По справедливости, виной тому был безотчетный ужас, который завладел людьми, когда узнали о страшной болезни. Вечером рассказал Мордехаю об услышанном. Голос его был холодным и равнодушным, ибо лекари всегда говорят так о чужом страдании и смерти:
– Чума это. А фурункул есть не что иное как бубон, – последнее произнес он с такой надменностью, будто сидел перед ним не магистр искусств[48] и брат ордена святого Бенедикта, а тупой виллан[49].
– О, мудрейший, есть ли какой-то способ борьбы с этой болезнью? – спросил я не без насмешки.
– Есть, – важно продолжал Мордехай, не заметив моей иронии. – Бежать сломя голову подальше от людей. Закрыть ворота и не пускать на двор даже собак. Не пить воды. Только вино…
– Про вино неплохой совет, – лукаво заметил я.
– Это не шутка. Чума живет во всем, кроме закупоренных заранее бочек.
– А есть ли способы лечения?
– Есть, – Мордехай стал таинственным, – пока ты терся рядом со своей королевой в Марселе, я уже опробовал на нескольких заболевших методу, о которой читал в арабских книжках. Надо вскрыть бубон острым ножом и прижечь раскаленным железом. Не знаю, живы ли те люди сейчас, но когда уезжал, были еще живы. Другие, кого не оперировал, умирали на третий, иногда пятый день.
– Как же ты позволил им умереть?
– Чтобы найти метод лечения, нужно кем-то пожертвовать.
– Христопродавец!
– Люди все равно умрут. Днем раньше, днем позже.
– Мордехай, не могу я бежать и спрятаться, как ты советуешь…
– А в гробу лежать можешь?
– Нет ли какого-то способа остаться среди людей и не заболеть?
– Есть два проверенных способа, – Мордехай прикрыл глаза и замолчал, пытаясь придать себе значения, затем медленно объявил: – Если хочешь обезопаситься от чумы, каждое утро пей по пинте козлиной мочи.
– Неужели козлиной?
– Сама по себе моча не спасет. Так думают невежды. Но если добавить в нее щепотку толченого рога единорога, будешь здоров.
– Ты говоришь, что существуют два способа. Каков же второй? Вкушать овечий кал?
Мордехай промолчал, но запустил руку в свою мантию и извлек оттуда маленький кожаный мешочек. В мешочке хранил он перстень необыкновенной красоты.
– Это индийский эмеральд. – Камень был большим и зеленым, словно листва деревьев. – Выменял его у Томазо Генуэзца на порошок, восстанавливающий мужскую силу.
– А что у Томазо с мужской силой?
– Пропала, но теперь больше не жалуется, – Мордехай самодовольно ухмыльнулся, а потом посмотрел на меня серьезно. – Ты много сделал для бедного иудея, брат Хуго, и еще сделаешь. Поэтому хочу подарить этот перстень тебе. Если повернешь кольцо на восток – не заразишься чумой, если на юг – не возьмет тебя никакой яд. – Он нажал на потайную пружину, спрятанную в завитках, обрамлявших эмеральд. Перстень щелкнул, и камень отделился от своей оправы. Под ним находилось небольшое углубление, в котором заметил порошок.
– Это сильнодействующий яд. Случится тебе сидеть со своим врагом за кубком вина, вспомнишь и возблагодаришь своего бедного иудея за услугу. У тебя ведь много врагов, брат Хуго? – Мордехай оскалился.
Столь драгоценный подарок принял я от него с благодарностью и щедро наградил золотом за верность. Оставшись один, тотчас написал своей Кларе, чтобы закрыли ворота, никого не пускали на двор и пили только вино. Подумав, добавил, чтобы принимали по утрам по пинте козлиной мочи с толченым рогом единорога. К письму приложил я мешочек этого драгоценного средства, за который уплатил Мордехаю сто флоринов. Да хранит Господь мою Клару, маленького Хуго и всех ближних!
Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 5-й день
Хвала Деве Марии, получил сегодня весточку от своих. Пишет мне Клара, что, как только стало известно о чуме, прибыл к ним Джованни Боккаччо из Чертальдо с большим запасом вина. Не знаю от кого, но слышал он, что бороться с чумой следует, затворившись в доме, подальше от городов и людской толчеи. Ворота нашего поместья надежно закрыты, дни проводят они в усердном винопитии и беседах. Клара пишет, что в мире нет более искусного рассказчика, чем Боккаччо. Наверное, забил ей голову всякими скабрезными историями, которых знает великое множество. Тот же гонец доставил мне письмо от самого Боккаччо. В нем сообщал он о новостях из Неаполя. Венгр обвинил многих знатных в убийстве короля Андрея. Кого казнил, кого велел предать мучительным пыткам или бросить в тюрьму. Сам принц Роберт из Таранто, хоть и избежал смерти, был лишен своих золотых одежд, закован в цепи и брошен в одну из тюрем на хлеб и воду. Интересно, пользуется он там вилкой или ест руками? В городе все напуганы происходящим и, кажется, начинают тосковать по временам Иоанны, ибо устали от толп пьяных венгров, которые грабят честных граждан, насилуют их жен и дочерей, захватывают дома и владения, если те им понравились. Люди говорят, что чума есть кара Господня, ниспосланная на Неаполь по вине Венгра. Дивлюсь я на людишек. В Аквах, как мы помним, думают прямо наоборот, и считают виновницей нынешних бедствий Иоанну. Человек, по слабости своей, видит причину несчастий не в себе, а в чужих преступлениях. Если Господь кого и карает, то вовсе не потому, что Венгр сидит в Неаполе, а Иоанна в Аквах. С себя спросите, коли придет за вами смерть. Не за Иоанну и не за Венгра будете нести ответ на Страшном Судилище Христовом, но за себя.
Сходил к королеве, чтобы пересказать донесение Боккаччо. Застал ее бледной и заплаканной. На всякий случай решил не верить глазам своим, поскольку не видел более лукавой и изворотливой женщины. Однако ошибся. На этот раз слезы Иоанны были искренними. Королева выслушала мою историю без особого интереса и стала просить отправиться в Авиньон, чтобы уговорил папу принять ее. Я сообщил, что не могу так поступить, пока сам папа не призовет меня к себе. Ведь святой отец велел находиться при ее особе. А на переписку с ним уйдет не менее двух недель.
– За две недели сожгут его, – грустно промолвила королева.
– Кого? – изобразил я удивление.
– Энрико, – она опять стала всхлипывать.
– Госпожа, ты сказала, что готова сама подбрасывать хворост в его костер, – смиренно промолвил я.
– Что еще могла сказать этим плебеям? – голос ее звучал раздраженно – Ты должен немедленно ехать в Авиньон и забрать с собой Энрико. Там будет он в безопасности. Сделай это ради меня! – Королева поднялась – и о ужас! – обняла меня. Кожа ее пахла абрикосом. От этого запаха потерял я всякий стыд. И даже прикрыл глаза.
– Что это с тобой, монах? Ты никак покраснел и дышишь часто? – весело спросила она. Я отодвинулся от Иоанны, собрался с силами и кое-как ответил:
– Хорошо, госпожа. Но будет трудно уговорить папу принять ту, кого люди обвиняют в столь тяжких преступлениях.
– У меня есть деньги и драгоценности. Преподнеси их в дар святому отцу во благо церкви, – голос ее стал деловым, словно она всю жизнь что-то продавала или покупала.
– Благодарю тебя за щедрость, госпожа. Но позволь спросить, сколько намерена ты пожертвовать Святому Престолу?
– Бери все. Тринадцать тысяч флоринов, что получила я от марсельцев, золотую статую орла, седла, украшения. Оставь мне только корону и платья, чтобы было в чем предстать перед Его Святейшеством.
Думала Иоанна, что подкупает меня или, того хуже, господина нашего папу. И радовалась, что согласился служить ей за столь ничтожную сумму. На самом деле все было наоборот. Ради спасения любовника готова пожертвовать тем, что имеет. Сама лишила себя последнего. Явится она нищей в Авиньон искать милости то ли для себя, то ли для наложника своего. В любом случае будет королева в наших руках, чему залогом станет Энрико. Если не проявит сговорчивость, всегда смогу пригрозить тем, что отдам любовника на расправу обманутому мужу. В очередной раз похвалил себя за то, как ловко и своевременно упрятал мальчишку в тюрьму. Воистину ради слабостей своих готова Иоанна на все. Слабость человека – самое большое наше богатство, и сила, и слава.
Вернувшись в свою комнату, встретил гонца от брата Ансельма. Он сообщил нам, что муж королевы, Людовик, прибыл, наконец, в Марсель. Завтра же получит он исповедь Энрико о прелюбодеянии его с Иоанной. Написал Ансельму, что собираюсь в Авиньон и заберу узника с собой. Просил его выделить нам надежную охрану, чтобы народ, чего доброго, не отбил несчастного и не предал костру в пустой надежде отвратить от себя кару Господню.
Кап-Ферра
– Недавно за двенадцать тысяч купила Барбару Буи, – трагически сообщила Ксантиппа Пылкая Елизавете Климовой. – Не маленькие деньги, между прочим. Штаны оказались говно. Черные, из такой сцуко ткани, которая все на себя собирает. И до кучи мнутся, а я ненавижу в мятом ходить. Хотя покрой изумительный. Но форму не держат и за несколько раз превратились в позорную тряпку. Кроме того, обнаружился «пророк покроя» – «звезда от пизды», лучи такие расходящиеся, – Ксантиппа отхлебнула вина.
– Куда-то Кен пропал, – задумчиво сказала Лиза, воспользовавшись паузой в длинном списке душевных мук и волнений Ксантиппы.
– Мужику надо побыть одному. Это я тебе точно говорю. Знаешь, сколько раз обжигалась. Был у меня один случай… Я, вообще-то, сразу поняла, что он мудило. Мерзкий хохляцкий лох! А знаешь, как познакомились? – Ксантиппа закатила глаза, но тут зазвонил ее айфон. Она посмотрела на номер и объявила: – Сейчас ты умрешь, я такого встретила, не поверишь…
Она проворковала в трубку по-английски:
– Да-а-а, Антуан.
– …
– Спасибо, с ногой все в порядке. Вы мне очень помогли. И все пакеты целы.
– …
– Одну минутку, – Ксантиппа зажала трубку рукой. – Представляешь, выхожу я от своего из «Негреско», вся в слезах. А каблук на моих Gucci как назло сломался, барахло. Ну, я забежала в бутик к Сандре – это третий дом от «Негреско». Вещи ломовые. Я в прошлом году нашла там белые-пребелые брюки от Theory, которую я раньше презирала. Брюки сидели изумительно, исключительно, то, что надо. Купила и собралась носить с неземной красоты блузкой Кавалли – желтой с белым. И вот, ну б…., это какой-то е….. рок! – возопила Ксантиппа. – Штаны с загадинкой оказались. Вот ты мне скажи, какой идиот догадался в летние штаны – белые – добавлять 18 процентов шерсти, а? Ну, не суть… Выхожу я такая вся с пакетами, ах да, туфель сцуко моего размера не оказалось. Пришлось идти босиком. И тут, бля, битая бутылка. И я сдуру напоролась. Завизжала.
– Ксантипп, тебя ж человек ждет на трубке, – с тревогой сказала Лиза.
– Ой, прости, ты ведь не против, чтобы он сейчас к нам зашел? Вот такой мужчина! И он меня спас. Прямо натурально спас!
– Ну, пусть заходит… – растерянно согласилась Лиза. – Где же Кен?! – Она взяла трубку охраны и попросила пропустить «вот такого мужчину».
– Так… Серый Aston Martin – диктовала Ксантиппа Лизе. – Обожаю Aston Martin! – Она пересказала Лизе номер машины, проворковала что-то сладкое в трубку и разъединилась. Затем Пылкая закурила папироску с видом «Не торопите меня, сейчас все расскажу» и, устроившись в подушках поудобнее, действительно рассказала:
– В общем, стою я на Английской набережной. Босиком. С пакетами. Кровища хлещет. Реву. И тут останавливается мужчина. Седой, но без пуза. Такой сцуко поджарый, энергичный. Настоящий аристократ с платочком в кармане. Не то что наши говновопросовы, в тридцать лет уже обросли салом. Хрюкалки вместо лиц! Зовут Антуан. Романтично, правда? А говорит как?! Представляешь! Я как стояла, прямо с пакетами, чуть не упала: «Какое несчастье, мадемуазель! Позвольте, я вам помогу». Ну я, конечно, согласилась, а сама смотрю, на руке не какой-нибудь там ролекс-хуролекс, а платиновый Vacheron. Клянусь! – глаза Ксантиппы так вылупились, словно она видела не часы, а саму Пречистую Деву и та с ней говорила.
Новый знакомый Ксантиппы, Антуан, не произвел на Лизу никакого впечатления. «Тоже мне «вот такой мужчина», обычный ухоженный папик. Волосы подкрашивает в серебро», – подумала она. Антуан с неподдельным интересом слушал бессмыслицу Пылкой, подливал ей вина, мгновенно предлагал зажигалку – серебряную, дюпоновскую – и задавал вопросы так, что Пылкая чувствовала себя наверху блаженства. Ею интересовались, ей служили, ее хотели. «Втюхался», – констатировала Лиза.
Когда на часах было полвторого, она не выдержала, прервала очередную балладу Ксантиппы про лучшие в мире блузки и объявила, что пойдет в парк искать Алехина. Антуан с некоторой досадой заметил:
– Может быть, молодой человек уже спит?
– Я спрашивала у прислуги. Он не возвращался в дом, – раздраженно отрезала Лиза.
Ксантиппа и Антуан вынуждены были согласиться на поиски Кена, хотя были не прочь отправиться куда-то еще. Когда компания оказалась почти в полной темноте парка, Лиза вдруг всполошилась и стала звонить на охрану, чтобы выяснить, почему отключили освещение. Извиняющийся голос сообщил, что сломалось какое-то реле, но раньше утра рассчитывать на починку не приходится. Антуан сходил в машину и принес фонарь. Друзья бродили по парку около 20 минут, пока луч не упал на тело, лежавшее под одним из кипарисов. Голова Алехина была неестественно запрокинута назад, рот полуоткрыт. Лиза бросилась к любовнику, обняла его за голову и заорала:
– Кена убили, убили! – Она целовала его в щеки и волосы. «Вот такой мужчина» быстро присел рядом, взял Алехина за запястье, потом приложил пальцы к шее и деловито сообщил:
– Он жив, мадемуазель, – Антуан вежливо, но властно удалил опешившую Лизу. – Надо отнести его в дом. Лучше, если у вас найдутся носилки. Может быть, поврежден позвоночник. – Он осветил фонариком бледное лицо Алехина, скользнул лучом по шее и уверенно сообщил:
– Судя по всему, с позвоночником все нормально. Кто-то вколол ему в шею сильнодействующее снотворное. Видите эту точку?
– Кто-то?! – вскрикнула Лиза.
– О, боже, – растерянно произнесла Ксантиппа, – я побегу в дом за подмогой.
Читать бесплатно другие книги:
