Семь ангелов Усков Николай
Неудивительно, что у Климова не сохранилось даже личной истории. Ведь не стал бы он тащить в свой дворец продавленный диван из хрущобы или подшивку «Техники молодежи». Конечно, Федор Алексеевич окружал себя аукционными вещами, заказывал мебель, фарфор и технику у лучших производителей. Но Алехина не покидало ощущение иллюзии дома, какую умеют создавать в гостиницах. Красиво, богато, основательно, но к дому это не имеет никакого отношения. «Все мы странники в этой жизни, все мы пассажиры, – думал Кен, – Климов пожил свое в гостинице, Лиза пожила, теперь будет жить Полина, потом остановится коррупционер из МВД или хозяин какого-нибудь «мира картузов на Войковской». Другое дело Антуан. Он даже ездит на «Роллс-Ройсе» 1965 года – Silvercloud – это не какой-нибудь «Роллс-Ройс» фантом для нуворишей из Дубаи. Это машина его отца – министра времен де Голля».
Ксантиппа ворвалась в комнату, когда Антуан показывал Алехину редкое издание Эразма Роттердамского начала XVII века:
– Оно в нашей семье от Жана Армана.
– Кардинала де Ришелье? – вежливо осведомился Алехин. Ответить Антуан не успел.
– На террасе чудо как хорошо! – заявила Ксантиппа. – Там у нас будет штаб.
– Штаб? – удивился Алехин.
– Да, штаб расследования. Должны же мы, наконец, понять, кто стоит за всем этим. Итак, – провозгласила Ксантиппа, – чур я буду вести расследование. У меня прекрасная интуиция. Мне все об этом говорят. Я вот Светке Богдарчук твержу, что ей не идет фуксия. И ведь правда – не идет!
– Женщины действительно много проницательнее нас, мужчин, – вежливо поддержал Пылкую Антуан. Когда все расселись за столом на террасе, Ксантиппа объявила:
– Я уверена, что это Полина. Она выигрывает от смерти Лизы.
– Но не от смерти Федора Алексеевича, – скептически заметил Алехин.
– Дудки! Она решила сначала избавиться от него, чтобы отдаться своей страсти с молодым любовником. А уж потом…
– Каким любовником? – удивился Алехин.
– Как каким? Ты что, с неба свалился! – Ксантиппа посмотрела на Алехина как на инопланетянина. – Да у нее же роман с Дэном, инструктором из Ворлд Класса в Жуковке. Об этом все знают, – Ксантиппа возмущенно фыркнула. Дедушка в белом кителе принес белое вино и тарелку треугольных сэндвичей с лососем и огурцом.
– Не может быть! – воскликнул Алехин, отхлебнув ледяного вина.
– Ты бы видел, как они воркуют.
– Где?
– В спортзале, конечно.
– Ксантипп, мы сейчас с тобой тоже воркуем, но из этого ничего не следует.
– Меня не проведешь, я по глазам вижу влюбленную женщину.
– Ты разве ходишь в Жуковку? – улыбнулся Алехин, который отлично знал, что Ксантиппа живет в съемной «однушке» около Тишинки, хотя и твердит всем: «У меня на Патриках».
– Я сама не видела, но мне Аленка сказала, ну, жена форбса… этого, который трубами торгует.
– Хорошо, – устало согласился Алехин. – А как ты объяснишь самоубийство Ивана и исчезновение оригинала духовной?
– Элементарно! – торжествующе заявила Ксантиппа. – Иван увидел, как Полина убила Климова, и не смог с этим жить. – Тут, кажется, не выдержал даже Антуан, который стоически переносил все предыдущие умозаключения Пылкой:
– Постойте! Иван – это тот юноша, который покончил с собой в Авиньоне. Думаю, для самоубийства должны быть очень веские основания. А что это за духовная, мосье Кен? Мадемуазель Ксантиппа немного рассказала мне… Но я бы хотел услышать это от вас.
– Можно просто Кен.
– Тогда просто Антуан, – широко улыбнулся «вот такой мужчина». Алехин пересказал всю историю, упомянув даже про дневник кардинала Хуго де Бофора.
– Очень интересно, Кен. Знаете, я прожил две жизни. Одну увлекательную, рисковую, когда я был так же молод, как вы. А другую – скучную и буржуазную: «Ваш кофе, мосье, ваша газета… Что вы будете на обед, мосье? Вам звонила ваша тетушка из Экс-ан-Прованс… Не угодно ли будет отправить ей букет пионов из вашего сада, мосье? Ваши анализы, мосье… Доктор Жерар не рекомендовал вам есть мясо, мосье…» Господи, как я от всего этого устал! – Антуан залпом осушил бокал с вином и заявил: – К черту пионы, тетушку и доктора Жерара! Мне остался год-два… я знаю. Я хочу их прожить увлекательно, – Антуан обворожительно улыбнулся. – И прежде всего я хочу сделать предложение мадемуазель Ксантиппе. Выходите за меня. Вы будете безумно богатой вдовой. – Ксантиппа посмотрела на Антуана с ужасом и любопытством. – Я искал вас всю жизнь, – продолжал папик. – Будьте моей.
– Я, я, – замялась Ксантиппа, – я должна подумать, Антуан. Это так неожиданно. – Ксантиппа поправила прическу.
– Второе предложение я хочу сделать вам, Кен. Возьмите меня в игру. Я многое умею. Во-первых, я проведу вас в папский дворец. Он будет в полном вашем распоряжении на целую ночь. Во-вторых, вам, учитывая обстоятельства, не помешает охрана. Я офицер, – глаза Антуана светились молодостью и решимостью.
– Кенчик, – вступила Ксантиппа, – это так романтично. Антуан… я… ты… ночью в средневековом замке. Мы ищем сокровища… – Она закурила сигарету и решительно заявила: – Я – за.
– Мадемуазель, правильно ли я понял, что вы принимаете мое предложение? – Антуан неожиданно покраснел как подросток. – Я сейчас. – Он вскочил и убежал в дом.
– Какой мужчина! – завороженно пропела Ксантиппа. – Ты меня представляешь хозяйкой этой виллы, Кен? – Она выпрямилась, опустила ресницы и проговорила: – Подайте, пожалуйста, на обед окуня под соусом из белого вина… Да, не забудьте, к нам прибудут герцог и герцогиня Йоркские. Они не переносят тимьяна.
– Вот, мадемуазель. – Антуан явно был сильно взволнован. Лицо его покраснело, дыхание было тяжелым и прерывистым. Он протянул Ксантиппе маленькую коробочку, обтянутую красной телячьей кожей с золотым тиснением. Внутри было кольцо с квадратным изумрудом, обрамленным бриллиантами багетной огранки.
– Боже, какая красота! – сдавленно проговорила Ксантиппа.
– Будьте моей женой, мадемуазель, умоляю! – папик осторожно прикоснулся к ее рукам как к величайшей святыни.
– Я согласна, – тихо сказала Ксантиппа.
– Кен, вы слышали?! – завопил Антуан. – Эй, шампанского сюда!
Церемонные дедушки в белых кителях принесли подносы с бокалами, запотевшие бутылки с оранжевыми этикетками в серебряных ведерках со льдом.
– В моем доме принято подавать «Вдову Клико». Я слышал, русские очень любят этот сорт.
– Русские любят жидкие дрожжи по цене пятьсот евро за бутылку. Называется «Кристалл».
– Но «Клико» упоминал ваш поэт Пушкин, – не унимался папик.
– Это было 150 лет назад. Уверяю вас, русские с тех пор сильно переменились.
– Ах, русские, – мечтательно произнес он. – Кстати, вы знаете, что именно отсюда начался Лазурный Берег?
– В каком смысле? – удивился Алехин.
– Здесь, в Вильфранш, в XIX веке стояла русская эскадра. В Ницце тогда жила ваша царица Александра Федоровна, жена царя Николая I. За ней сюда потянулся весь русский бомонд. Именно русские открыли Лазурный Берег. Англичане пришли много позже.
– Как вы интересно рассказываете, Антуан. Я потрясена, – с восхищением произнесла Ксантиппа.
– В этом доме, мадемуазель, вы будете достойной наследницей ваших предков, – Алехин посмотрел на Антуана и решил: «Форменный идиот. Ксантипке повезло».
У него зазвонил телефон. Кен ответил, а затем машинально встал. В трубке был голос Лизиной мамы, Ирины Сергеевны:
– Кен, нам надо срочно поговорить. Приезжайте на виллу.
– Но Полина не пустила меня в дом.
– Это недоразумение.
Пылкая сразу же вызвалась сопровождать Алехина, но он отказался. Антуан и Ксантиппа со своим новоиспеченным счастьем не слишком подходили для встречи с матерью, только что потерявшей дочь.
Ницца, Английская набережная
– Следует разделять две природы – божественную и человеческую. Первая принадлежит ангельским созданиям. Это природа творящая, в отличие от человеческой – природы тварной. Различаются три неба: материальное, доступное человеческому зрению, интеллектуальное, в котором пребывает Пресвятая Троица, и духовное, или Эмпирей, – в нем живут ангелы и души праведников. Небесный дворец Господа – Сион или Горний Иерусалим – наполнен только совершенными созданиями – ангелами. Эти избранные воины Царства Небесного составляют десять чинов – истинное число неподвижности и стабильности.
Человек, назовем его лже-Гандоном, шел по Английской набережной, но мысли его были очень далеко от красномордых туристов в шортах, их сутулых жен в джинсовых мини-юбках и детей, ноющих, жующих или жрущих.
«Они были подобны пчелам в медовых сотах или косточкам граната. Не вы, – мысленно обратился лже-Гандон к чете веснушчатых американцев, усевшихся в дрянном туристическом кафе. Выражение их лиц сообщало окружающим: «Мы сидим в романтическом французском кафе на Английской набережной и едим…» – Что мы едим? – поинтересовался лже-Гандон. – Конечно, мулии. Мы же во Франции, дорогая, – представил себе их разговор прохожий. – Еще розового вина? Это не штат Огайо, детка. Здесь тебе не подадут пиво и стейк. Ах Франция, как это прекрасно, не правда ли».
Некоторые из ангелов, – лже-Гандон вернулся к своим размышлениям, – десятая их часть, отступила от правильного пути и пала. Треснула кожура граната. Нарушилась гармония Царства Божьего. Но Царство не может быть лишено гармонии, совершенное число десять должно быть восстановлено. Поэтому к девяти оставшимся ангельским чинам прибавился десятый чин – души избранных, праведных людей, умерших во Христе».
К лже-Гандону подошел пакистанец со связкой поддельных сумок «Луи Вюиттон»: «Очень хороший прайс, мой френд, возьми для своей Сюзи». – «Какой еще Сюзи?» – поинтересовался лже-Гандон. – «Нет Сюзи, возьми для Маташи». – «Но Маташи тоже нет», – с улыбкой ответил прохожий. – «Тогда хочешь шишу? – пакистанец перешел на шепот и подмигнул. – Очень гууд». – «Нет, спасибо». – Лже-Гандон отмахнулся рукой и ускорил шаг, ветер донес до него последнее из заманчивых предложений торговца «Есть очень гууд таблетки для твоего маленького Дика. Хороший прайс». «Видимо, пакистанец решил, что раз нет ни Сюзи, ни Маташи, то есть проблемы с «маленьким Диком», – сообразил лже-Гандон.
«Мышление средневекового схоласта предельно каталогизировано. Все прекрасное должно быть упорядочено. Ангелы – это прекрасно, а потому имеют свою иерархию. Существует три иерархии: наднебесная (Троица), небесная (ангельская) и поднебесная (прелаты и государи). Число три является определяющим в структуре всякой иерархии. Ангельская иерархия – есть эманация божественного света, в которой высшие освещают, средние передают свет, низшие освещаемы. Итак, наши девять ангельских чинов (без праведников) разделены на три триады: серафимы, херувимы и престолы; господства, силы и власти; начала, архангелы и ангелы. Согласно мнению философов, достойных доверия, – уточнил лже-Гандон, – серафимы имеют шесть крыльев, херувимы – четыре, престолы – два, господства – шесть, начала – четыре, власти – два, силы – шесть, архангелы – четыре, ангелы – два. То есть внутри каждой триады количество крыльев убывает на два. Неудивительно, что люди, обладающие маниакальной страстью к иерархиям и различению понятий, придумали готику – застывший в камне винегрет чисел, имен и силлогизмов. Вся эта махина смыслов несется вверх, к небу, стрельчатыми окнами, острыми сводами, вытянутыми ликами святых, шпилями, башнями. Она словно штопор, ввинченный в небо. Так и мысль схоласта постоянно обращена в Эмпирей, прочь от бледных теней сущего».
То, что открывалось взору лже-Гандона, нельзя было назвать бледными тенями. Тонны жирных туш, словно тюлени на лежбище, громоздились на узкой полоске пляжной гальки: они лежали, тискались, ворочались, жевали сэндвичи, мазали друг друга кремом. Между них сновали шустрые торговцы – негры и пакистанцы – с платками, бижутерией и мороженым. Лже-Гандон вспомнил Плотина: чтобы познать мир, нужно закрыть глаза. «Как я его понимаю! Хорош же наш реализм – пошлая жизнь разжиревших недоумков. Она ли должна занимать ум философа? Нет, в Средние века реальным называли только тот, лучший, мир, скрытый от смертных глаз, куда можно было проникнуть либо в молитвенном экстазе, либо по лесенке безупречных логических посылок. Лже-Гандон вернулся в свой Эмпирей:
«Ангелы – посредники между Богом и миром людей. Ангелов – правителей планетарных сфер – семь: Кахабиэль, Кадасиэль, Самаэль, Рафаэль, Абраэль, Михаэль и Габриэль».
– Ва-а-ль, а Ва-а-ль, – услышал он русскую речь, – не поедем в ентот Сент-Тропез. Мне и тут хорошо.
– Дура, нужно говорить Санкт-Тропе.
– Какая, на х… разница! Я кушать хочу. Ва-а-аль!!! Ну, я ж на каблуках, не чеши так.
Голоса принадлежали невысокому мужчине и крашенной в баклажан девушке. Мужчина гордо нес впереди объемное пузо, приближавшееся к состоянию передней жопы. Пузо обтягивала майка с надписью Reebok. На ногах у русского были спортивные трусы с лампасами и сандалии, надетые поверх бежевых носков с узором елочкой. Лицо выражало презрение к окружающему миру, недостойному тех денег, которые были уплачены за турпоездку. Девушка неловко шла на высоченных каблуках, в мини-юбке и леопардовом топике, обнажавшем плечи и живот. Лже-Гандон подумал: «Русские девушки хороши, но совершенно не понимают главного правила элегантности: оголять надо что-то одно – либо ноги, либо плечи. Ну уж про голый живот тем, кто придумал правила элегантности, даже не могло прийти в голову. Бедный мир».
«Есть еще и сенаторы, – продолжил прохожий, – восседающие в барониях на почетных тронах семи сфер тверди небесной: Орфинель, Сингра, Дампнааль, Кальми, Асинор, Паскар, Боель. Интересно, какую из этих двух иерархий подразумевал папа Климент VI. «Семь ангелов хранят секрет…», – повторил он слова, которые занимали его не первый день.
Кап-Ферра
Ирина Сергеевна вышла на крыльцо виллы встречать Алехина. Она неожиданно обняла его. Кен выразил соболезнования. Ирина Сергеевна грустно хмыкнула и сообщила:
– Не обращайте внимания на Полину. Она тут никто, – в голосе Ирины Сергеевны звучали незнакомые покровительственные нотки. «Неужели она теперь наследница?» – пронеслось в голове у Алехина.
– Я должна сказать вам что-то очень важное, – продолжила Ирина Сергеевна, – хотите выпить?
Они прошли на террасу. Прямо у балюстрады стоял мужчина в мятом белом костюме, смотрел на море и курил сигару.
– Знакомьтесь, – деловито предложила Ирина Сергеевна, – мой старый приятель… – она не успела договорить.
– Здравствуйте, Иннокентий Александрович, – мужчина обернулся, аппетитно выпустил дым и расплылся в приветливой улыбке. В лице его не было ничего примечательного, обычное такое лицо. Алехин отметил только серый галстук в мелкую салатовую клетку. «Преппи-стайл», – одобрительно решил он. В переводе с глянцевого на человеческий это означало, что мужчина оделся в духе частных колледжей восточного побережья США, когда там еще не перешли на мешковатые джинсы и бесформенные майки.
– Петр… – Кен замялся.
– Петр Евгеньевич Севастьянов, полковник ФСБ, – помог ему мужчина.
– Вы, я вижу, знакомы. Отлично! – подытожила Ирина Сергеевна. Женщина явно суетилась. Движения ее были бестолковыми и резкими. Она схватила со стола бокал, спросила сама у себя «Что это?», быстро отхлебнула, поморщилась – «Тьфу, коньяк!», поставила бокал обратно, вновь взяла и выпила залпом. Кен наблюдал за Ириной Сергеевной с тревогой.
– Да, мы знакомы с Иннокентием, – прервал Севастьянов затянувшуюся паузу. – Давняя история, Ириша… – От этого ласкового «Ириша» на террасе потеплело. – Если разобраться, поразительное вышло совпадение: Иннокентий Александрович и тогда оказался в эпицентре детектива со множеством жертв.
– К делу, – Ирина Сергеевна показала на диван и кресла. Именно здесь два дня назад Кен пил вино с Лизой и слушал бредни Ксантиппы. «Если бы можно было все остановить. Все – это что? – спрашивал сам себя Алехин. – Кто мог подсыпать яд девушке? Кто напал на меня в парке и превратил в овощ?»
Появился седой дедушка в белом кителе. Ирина Сергеевна попросила еще коньяку. Алехин ограничился ros. Севастьянов последовал его примеру. Он сообщил, что юг Франции – единственное место, где ros пьется легко и непринужденно. Прохладное колючее вино освежало. Кен выпил свой бокал почти залпом.
– Налейте себе еще, не стесняйтесь, – сказала Ирина Сергеевна. Все-таки это был не покровительственный тон, решил Алехин. Ирина Сергеевна находилась в состоянии истерического возбуждения.
– Я была там, – заявила она. Кен разглядел на шее Ирины Сергеевны большие красные пятна. Несомненно, она очень нервничала.
– Где ты была, Ириш? – удивился Петр Евгеньевич.
– У Феди, конечно. В день, когда он пропал. Я все видела, – она отхлебнула коньяку, поморщилась, судорожно повела плечами, и продолжила: – Я видела Полину. Именно Полина дала девочке яд. Я узнала. Мария Терезия. Вена.
– Простите, – опешил Алехин. С Ириной Сергеевной творилось что-то неладное. – Какая Мария Терезия?
– Как какая? – изумилась Ирина Сергеевна. – Конечно, императрица. – Алехин понимающе кивнул, но тотчас глянул на собеседницу с опаской.
– То есть, вы хотите сказать, что Мария Терезия, императрица Священно-Римской империи, как-то причастна к гибели Лизы?
– Разумеется. – Ирина Сергеевна смотрела на Кена с досадой.
– Ирина Сергеевна, – твердо начал Алехин, – я понимаю, смерть дочери… Но Мария Терезия… Это же двести с чем-то лет назад.
– Какая глупость! – воскликнула Ирина Сергеевна. – Вы, наверное, думаете, что я сошла с ума. – Она допила коньяк, снова поморщилась, снова судорожно повела плечами и только потом продолжила: – Это табакерка со снотворным… Я видела ее у Полины.
– Табакерка с портретом Марии Терезии? – уточнил Севастьянов.
– Именно.
– Полиция обнаружила там яд? – вновь поинтересовался полковник.
– Не знаю, – сказала Ирина Сергеевна, но я видела ее в Лизиной комнате сегодня утром…
– Минуточку, – перебил Севастьянов. – Ты сказала, что была в Авиньоне, – он вернул разговор в нужное русло, а затем умолк, предоставив Алехину задавать вопросы.
– Ну так вот, приезжаю в Авиньон… Я еще удивилась, что никого нет.
– Никого?
– Ну, конечно! Обычно там охрана. Вечный Игорь Петрович – Федин начальник охраны. А здесь – никого.
– Очень любопытно, – Алехин глянул на Севастьянова. Тот сидел с покерным лицом и попыхивал сигарой.
– Федя был жив-здоров и даже весел. Копался в каких-то бумагах. На вопрос «Где все?» – он пожал плечами. Тут появилась она…
– Полина?
– Да нет, его ассистентка. Помогала с латинским переводом. Она где-то в доме была. Я еще подумала, неужели у него с ней роман. Она, знаете, такая непростая девочка. На первый взгляд ученая крыса. Вы, Кен, таких дурнушками-интеллектуалками называете. Мне Лиза читала ваш… как это? Блог? – Ирина Сергеевна имела в виду нашумевший пост Алехина в ЖЖ. Однажды он довольно грубо прошелся по московскому околоинтеллектуальному болоту, в котором задавали тон женщины с толстыми лодыжками, в очках и крикливой бижутерии. Их неудовлетворенная сексуальная энергия мутировала в энергию критическую. Они были постоянно чем-то недовольны, оскорблены и потрясены, но пуще всего ценами на лифчики, социальным дарвинизмом, творчеством писателя Виктора Ерофеева, гламуром и террором женского глянца.
– Было в этой ассистентке что-то нарочитое, – продолжала Ирина Сергеевна, – пучок, очки, вязаный кардиган… все такое серенькое, немаркое, бесформенное. Но не удивлюсь, если по вечерам эта особа выступает в стриптизе. Днем умная, а вечером стриптизерша, – подытожила Ирина Сергеевна.
Кен вспомнил, что Федор Алексеевич действительно предлагал ему прочесть духовную Климента в переводе. «Вот и переводчик нашелся», – решил он.
– Вы хотели рассказать про Полину, – перебил Ирину Сергеевну Севастьянов.
– Ну так вот. Приехала Полина и увидела эту девушку.
– Увидела, и что? – нетерпеливо спросил Алехин.
– По-вашему, это не мотив? Застать мужа с другой женщиной?
– Она их действительно «застала» или эта девушка просто помогала с переводом? – Алехин опять посмотрел на Севастьянова, но его, казалось, эта тема совсем не интересовала.
– Я ничего такого не видела, но я же вам говорю, девушка не такая простушка, как может показаться.
– И что же было дальше?
– Ну мы попили чай, поболтали, а потом я ушла, – грустно сообщила Ирина Сергеевна.
– Давайте, наконец, позовем Полину и спросим ее, – предложил Алехин.
– А вы не знали? – удивилась Ирина Сергеевна. – Полина только что улетела в Москву. Она говорит, что в ее положении нужен покой. – Ирина Сергеевна попыталась передразнить Одоевскую, втянув щеки и выпучив глаза.
– Ириша, если это все, то, позволь, я пройдусь по фактам. – Севастьянов по-европейски сжал кулак и стал по очереди отгибать пальцы. – После тебя и Полины в доме должен был побывать еще как минимум один человек – Иван Климов. Раз. Из дома пропал документ, представляющий немалую ценность. Два.
– Но постойте, – вмешался Алехин, – может, Иван побывал в доме первым.
– Маловероятно, – снисходительно начал полковник. – Ирина Сергеевна утверждает, что Климов вместе с ассистенткой безмятежно работал с какими-то бумагами.
– Может быть, документ взяла Полина, – не унимался Алехин.
– Не исключено. Но мне не дает покоя самоубийство Ивана. Причина? – спросил Севастьянов.
– Кажется, мы выяснили это раньше. У Ивана были тяжелые финансовые проблемы. Вероятно, он приехал просить денег и получил отказ.
– Вероятно, – задумчиво сказал полковник. – Ему, кажется, не хватало какой-то ерунды… пяти лямов, если я не ошибаюсь, – Севастьянов сделал паузу, любуясь эффектом, который произвела его фирменная осведомленность, и продолжил: – Либо… – Петр Евгеньевич выпустил сигарный дым. – Либо Ивана убили, чтобы забрать у него то, что он взял у своего отчима.
– Убили?! – испугалась Ирина Сергеевна.
– Конечно, Ириша, в нашем деле это называется почерк. – Он отогнул четвертый палец. – Цианид убил Ивана, цианид обнаружен в теле бедной Лизы. А у Лизы, как я понимаю, не было никаких мотивов сводить счеты с жизнью. Очень важно, что ты опознала табакерку со снотворным. Я ее пробью. Преступник умело имитировал самубийство. У парня действительно были проблемы. Но, проделав то же самое во второй раз, он себя выдал. Иван был хладнокровно убит. Это очевидно.
– Полине-то зачем убивать Ивана? – встрепенулся Алехин.
– Теоретически затем же, зачем и другим… Но продолжим. Кто-то напал на вас в парке, – Севастьянов отогнул еще один палец. – Вы можете описать нападавшего?
– Нет, он был весь в черном. Очень больно ударил меня под подбородок.
– Профессионал, – удовлетворенно сообщил полковник.
– А потом вколол что-то, – Алехин показал на еле заметную ссадину слева на шее.
– Иными словами, вы оказались без сознания. И именно в тот момент, когда все внимание было приковано к вам, кто-то дал бедной Лизе цианид, – Севастьянов отогнул последний палец и торжественно продемонстрировал свою ладонь.
– Итак, господин Алехин, либо вы будете со мной откровенны, либо я буду разговаривать с вами в другом месте, – голос полковника стал резким. – Зачем вы приехали сюда с Лизой?
Алехину пришлось в очередной раз рассказать все и про духовную, и про дневник Хуго де Бофора, и про то, что они с Лизой решили стать наживкой.
– Вы поступили крайне самонадеянно! – повысил голос полковник. – Именно вы несете ответственность за смерть бедной девочки, – Севастьянов смотрел прямо в глаза Алехина, – дело очень сложное и одновременно простое, на одну сигару. – Петр Евгеньевич, кажется, успокоился. Он медленно раздавил догоревшую сигару в пепельнице. Табачные листья с хрустом разъехалась по хрусталю.
– Завтра, в худшем случае послезавтра, я назову вам имя убийцы, – объявил Севастьянов.
Авиньон, лето Господне 1348, месяца марта 20-й день
Господи, благослови этот день, ибо принес он развязку нашей трудной истории. Накануне, 19 марта отправился встречать королеву.
Мордехай не выпускал меня из дворца, пока не разрешил ему привязать к бортам повозки пучки сухих растений, якобы убивающих заразу, – можжевельника, полыни, мяты, лавра, лаванды и прочей мерзости. Растения эти он подпалил. Пришлось нам двигаться в облаке дыма, точно ехал не кардинал Святой Римской церкви, а поганый божок, окруженный курильницами. В столь блистательном виде явился я к воротам Авиньона.
На подступах к городу, где еще недавно было многолюдно, теперь лежали одни мертвецы да бродили дикие звери, что питаются падалью. Природа равнодушно взирала на гибель и тлен человека, занимаясь своим делом. На деревьях появились первые свежие листочки – нежные, словно дымка. Гудели пчелы, повсюду распускались цветы, желтые и лиловые, пели птицы. Ибо за зимой всегда приходит весна. За смертью – воскрешение. Аминь.
Белую лошадь королевы увидел я издалека. Ее покрывала лазурная попона, вышитая золотыми лилиями. Думаю, хотела Иоанна напомнить народу, что является одной крови с добрыми королями Франции. Сама госпожа была в золоте, как тогда в Марселе, прекрасная, хоть и слегка утомленная дорогой. Людей с ней ехало немного, держали они в руках кто копья, кто штандарты с гербами многочисленных земель Иоанны: королевства Иерусалимского, королевства Сицилийского, герцогства Апулийского, княжества Капуя, графства Прованс, Форкалквир и Пьемонт. Когда подъехала к нам и остановилась, долго не могла разглядеть, кто прячется в повозке за завесой дыма. Наконец, спросила в изумлении:
– Брат Хуго, ты ли это? В кардинальском пурпуре?! Должна ли я теперь называть тебя вашей светлостью?
– Здравствуй, королева. Да. Подобает тебе так обращаться к кардиналу. Но не из уважения ко мне, ничтожному, а единственно из почтения к Святой Матери Церкви.
– Ваша Светлость, – притворно улыбнулась мне королева. Хоть и покрывала нас кардинальская мантия, но сердце под ней билось так же.
– По приказу господина папы должна ты оставить свой эскорт и въехать в город под охраной наших солдат, – эти слова произнес я сколь возможно строго. Ведь не хотел, чтобы чувствовала себя госпожой, хоть и принадлежал ей Авиньон по праву, как графине Прованской.
– Я арестована?
– Нет, госпожа. Если пришла во имя Господне, ничего тебе не угрожает, – дал знак своим солдатам, чтобы окружили Иоанну. Так и въехали в город. Впереди – телега с красным божком в курениях, затем королева в золоте и, наконец, папская стража со стягом Святого Апостольского Престола. Немногие вышли встречать свою госпожу. Бледные, замученные люди тихо смотрели на Иоанну. Не на такой прием рассчитывала королева. Я же ехал и втайне радовался. Все складывалось как нельзя лучше.
Когда спешились во дворе папской резиденции, к королеве подбежал Мордехай с пучками дымящейся травы и стал махать ими прямо в лицо. Иоанна растерялась и чуть не заплакала. Ведь рассчитывала предстать перед отцом нашим в благоухании розового масла и жасмина. А пропахнет полынью и можжевельником.
– Не бойся, королева, это медик наш – Мордехай. Помнишь его?
– Да, но пусть он уйдет немедленно. Какая вонь!
– Мордехай считает, что эта вонь отгоняет чуму.
– Могу я переговорить со святым отцом?
– Не сейчас, примет он тебя в консистории, когда сочтет нужным. Пока же отдохни с дороги. – Я развернулся и ушел, оставив королеву с Мордехаем и его курениями. Ведь решил дождаться прибытия Людовика, чтобы быть в разговоре с королевой во всеоружии.
Людовик появился к вечеру. Свиту его также не пустил в город. Велел капитану Гвидо встретить короля у ворот и доставить для разговора с Иоанной. Вошел он к ней с гордо поднятой головой, источая упреки и оскорбления. Их разговор я подслушал через секретную отдушину в стене.
– Как могла, стерва, обмануть меня?! – кричал Людовик. – Буду медленно убивать гаденыша, а тебя заставлю смотреть.
– Меня оклеветали, – заплакала Иоанна, – видит Бог, верна я тебе. – Королева избрала самую мудрую тактику – отрицать все. Какая женщина! Не усомнился бы в правдивости ее слов, если бы не знал, как обстоит дело.
– Лжешь! Есть у меня собственноручное письмо от твоего любовника! – заорал Людовик.
– Его заставили это написать под пыткой.
– Ну так давай его спросим. Вежливо спросим, – прорычал Людовик. – Я только немного поковыряюсь в его кишках раскаленной кочергой. Где ты прячешь мерзавца? – Я услышал, как Людовик стал переворачивать сундуки в пустой надежде обнаружить Энрико. Иоанна рыдала, а потом стала молиться.
– Муж мой, обрушились на нас великие беды. Одна я… Всеми оставлена, – наконец произнесла Иоанна в слезах. – Вот и ты ненавидишь меня. Не этого ли хотели наши враги?
Людовик вдруг замер и стал ее слушать. А главное – услышал. Ясно, что такому бесхитростному болвану не под силу справиться с лукавой королевой.
– Так это ложь, Иоанна? – спросил он растерянно.
– Конечно, обними меня, истосковалась по твоей силе и мужеству. – Когда слушал это, едва не осквернил уста свои именем дьявола. Далее, кроме шуршания одежд и стонов, не смог ничего различить. Только однажды назвала она своего болвана «котиком».
Ушел к себе и стал думать. По здравому разумению, все случилось так, как следовало, тем не менее этот ее «котик» долго не давал нам уснуть.
Утром пригласил к себе королеву для беседы. Была она свежа и румяна, как всякая жена после соития. Объявил ей, что папа вызовет в консисторию ее, Людовика и Энрико, чтобы задать интересующие его вопросы. Заметил, как королева побледнела. Притворно спросил Иоанну, здорова ли она.
– Не надо звать Энрико. Умоляю, пощади меня, Хуго, ты же друг мне, я знаю, – Иоанна попыталась подойти ко мне и обнять, но я, хвала Господу, успел остановить ее рукой.
– Таково решение папы.
– Погибла я, совсем погибла! – Королева в бессилии опустилась на стул. Глаза ее наполнил ужас.
– Есть одно средство, – сказал я загадочно, – должна ты принять решение прямо сейчас. Тогда попробую уговорить отца нашего изменить свои намерения.
– Что? Я все сделаю. Что ты хочешь?
– Сущий пустяк, если разобраться.
– Не томи, Хуго!
– Вот купчая на город Авиньон, который принадлежит тебе. Продай его Святой Матери Церкви, и сделаю все, как хочешь.
– Нет, никогда! – Иоанна из униженной просительницы вдруг стала королевой. – Авиньон – драгоценнейший бриллиант моей короны. Я получаю по пятьдесят тысяч флоринов в год…
– По пятнадцать, – хмыкнул я.
– Что?
– Ты получаешь не более пятнадцати тысяч флоринов.
– Как смеешь ты сомневаться в моих словах?
– Я не сомневаюсь, королева, я знаю. Впрочем, поступай, как хочешь. Завтра, может, послезавтра Энрико казнят, ибо в консистории будет изобличен в своем преступление. Вот почитай, – я протянул ей письмо, в котором Людовик описал все пытки, придуманные им для камерария. – Услышишь не только крики своего любовника, терзаемого палачами. Придется тебе испытать бесчестие, которое ожидает неверную жену. – Я умолк на мгновение, чтобы королева смогла покончить с письмом, а потом продолжил: – Видя многочисленные грехи твои, папа отдаст корону Неаполя Венгру, тебе же предложит удалиться в монастырь. Что касается Людовика, то ответит за смерть короля Андрея, как того требует справедливость. – Я помолчал, а потом спросил: – Должен ли я объявить папе, что таково твое решение? – Королева посмотрела на меня, потом взяла перо в руку.
– Где я должна подписать?
– Здесь, – я ткнул пальцем в пергамент. Она стала читать и вдруг вскрикнула:
– Всего восемьдесят тысяч флоринов за Авиньон. Я каждый год получаю пятьдесят!
– Пятнадцать, королева, пятнадцать.
– Ну дай хоть сто, – сказала она с надеждой. Грудь ее вздымалась так часто и бурно, что вынужден был прикрыть глаза.
– Господь наш сказал, блаженны дающие, а не берущие. Вижу, пренебрегаешь ты словами Спасителя, – я взялся за край пергамента, как будто хотел забрать грамоту, но она удержала меня.
– Велю доставить тебе деньги, когда пожелаешь, – в голосе моем появилось облегчение, – купчую эту будем держать в тайне, пока не завершится суд.
– Суд! – вскрикнула королева.
– Должен же папа восстановить справедливость и снять с тебя тяжкие обвинения. Разумеется, ни Энрико, ни Людовика там не будет. А когда очистишься, сможешь на полученные деньги собрать армию и вернуться в Неаполь. С камерарием своим поступай, как знаешь. Можешь взять его с собой, можешь оставить нам. Велю его выпустить на волю, когда уедет твой муж.
Королева больше не колебалась. Она обмакнула перо в чернильницу и, хвала Создателю, подписала грамоту: «Иоанна королева». Я взял пергамент и бережно сложил в резной ларец.
– Теперь папа примет меня?
– С распростертыми объятиями, как самую дорогую из своих дочерей. Ведь Климент любит повторять, что никто не уйдет от него в унынии.
Вечереет… Вспомнил, что говорил нам Боккаччо: «Бойся не мечты, а ее исполнения».
Ницца, Английская набережная
«Теперь только Хуго де Бофор», – сказал себе Алехин, усевшись в такси. Но ехать он решил не к дю Плесси, а в Ниццу, чтобы поискать что-нибудь про папский дворец в Авиньоне. Водитель – пакистанец – не знал никаких книжных, и, вообще, кажется, ничего не знал, кроме Английской набережной. Алехин смутно помнил, что где-то в переулках у набережной он видел книжную лавку. На поверку лавка оказалась антикварной – крохотной комнатушкой с колокольчиком на входе и ядовитым запахом пыли. Кен покрутился немного среди стеллажей, плотно заставленных старыми фолиантами, а потом обратился к продавцу. Седой мужчина с лихо закрученными усами лениво пропел ему:
– Bon jour, monsieur.
Алехин сразу перешел на английский и попросил что-нибудь про Авиньон.
– Мы не фродаем фуфоводителей, – высокомерно отрезал усатый.
– У вас есть книги про средневековое папство?
– Фьють! – закатил глаза продавец. – У меня многО книг фро фафствО. – Алехин подождал, но усач даже не шелохнулся. В глазах его читалась ненависть к человеку, который мало того, что ищет «фуфоводителей», так еще и не говорит по-человечески.
– Меня интересует понтификат Климента VI, строительство palais neuf, «Иерархии» Алана Лилльского или хотя бы его же «Об Ангелах»… Словом, что-нибудь про корпус «Ареопагитик».
Усатый уставился на Алехина с изумлением. Сделал знак рукой, дескать, подождите, и полез куда-то вверх по стремянке. Из горних сфер он вернулся с большим пыльным томом «Авиньон и графство Венассен»:
– Вуаля. Ошень хороша книгА. Фравда, трезьен публикасьон. – На фронтисписе значилось: Париж, 1921 год, издание третье. Продавец отправился куда-то еще, на этот раз в каморку, спрятанную за шторой.
Алехин открыл книгу наугад и остолбенел. Прямо посреди мелованной страницы прихотливой антиквой было набрано: «Ubi papa, ibi Roma».
– Ах, я болван! – вскрикнул главный редактор. Усач с опаской выглянул из-за занавески. – «Где папа, там и Рим», – повторил Алехин по-русски. Конечно, это сформулировал парижский профессор XIII века Гостиенсис… – в XIV веке слова Гостиенсиса обосновывали пребывание папы в Авиньоне. – Ах, я болван! – Он продолжил читать: «Христос сказал: «Дана мне вся власть», его же викарием является Петр, ему, хоть и не по заслугам, стали мы наследником. Римский понтифик не потому начальствует над миром, что владеет городом[55], а наоборот, начальствует над миром, поэтому владеет и городом», – Алехин стремительно прочитал сноску в низу страницы. Это были слова Климента VI, проповедь № 14. «Папе ни к чему находиться в каком-то определенном месте, поскольку он есть викарий Того, чье место – небеса и чьи стопы попирают землю», – вторил Клименту один современник. Ниже Кен увидел другую цитату, на этот раз из Петрарки: «Говорят, Авиньон – малый Рим, я же имею обыкновение называть его новейшим Вавилоном». – «Чертов халявщик!» – не сдержался Алехин. – Он так увлекся, что поделился своим возмущением с продавцом, который к этому моменту уже окончательно бросил ковыряться в каморке и с интересом наблюдал за странным посетителем: – Представляете, этот Петрарка жил за счет папы и называл Авиньон Вавилоном. Дурнушка-интеллектуалка какая-то! – Строкой ниже автор книги приводил другую цитату из Петрарки: «Известно, что часть твоего дворца называется Римом». Точно. Рим!
Читать бесплатно другие книги:
