Чаша и крест Бильо Нэнси

21

— Сэр, боюсь, тут какое-то недоразумение. Я бы хотела внести ясность относительно истинной цели сегодняшнего званого обеда, — сказала я со всей учтивостью, на какую была способна. — Если вы думаете, что здесь происходит нечто неподобающее, то глубоко заблуждаетесь. Мой кузен, маркиз Эксетер, решил выдать меня замуж за барона Монтегю. В нашу честь и был устроен этот обед, чтобы мы смогли обсудить совместные планы на будущее.

Я сделала паузу, надеясь, что холодная враждебность Дадли хоть немного растает. Но тщетно.

— Так вы из тех самых Стаффордов? — спросил он. — И чья же вы дочь, герцога Бекингема?

— Мой батюшка был младшим братом герцога, его звали сэр Ричард Стаффорд, — ответила я.

Дадли кивнул:

— Ага, семьи изменников затевают новые альянсы.

— Вы не смеете так говорить! Мы не совершали никакой измены! — бросаясь вперед, крикнул барон Монтегю.

Дадли снова вскинул брови.

— И это говорит брат кардинала Реджинальда Поула, — спокойно сказал он.

Из коридора наверху послышались крики. Интересно, что там случилось? Может, что-то нашли во время обыска? Джеффри предсказывал, что поднимется страшная неразбериха. Я посмотрела в сторону ниши, где недавно пряталась сама. Джеффри до сих пор еще там, значит он пока в безопасности. Интересно, слышал ли он, как я пыталась вмешаться? Увы, кажется, я сделала это напрасно.

Двое солдат Дадли прошли мимо ниши, совсем близко. Слава богу, повернули к лестнице. За ними следовала еще группа людей. Первым шел мрачный и испуганный Эдвард Кортни. За ним вели черноволосого мальчика, года на два старше Эдварда. Так вот каков он, сын и наследник барона Монтегю.

— Вы не имеете права! Я никуда не пойду! — Он кричал, извивался всем телом, и я увидела, что руки мальчика связаны за спиной. Двое солдат подталкивали его к лестнице. Слава богу, Артура не было в этой ужасной процессии. Но что, если шум разбудил малыша, он испугался и не знает, что делать?

Генри Кортни вскрикнул. Я повернулась к кузену. Он беспомощно вытянул руки, наблюдая, как юного Эдварда, вконец перепуганного, уводят по лестнице.

Я перевела взгляд на Монтегю, который тоже смотрел, как ведут его сына. На худом лице барона сверкали большие глаза. Правую руку он сунул в камзол. Я догадалась, что он там нащупывает кинжал. Но Дадли тоже не спускал с барона глаз и следил за каждым его движением.

Я быстро подошла к Монтегю.

— Не надо, — прошептала я. — Дадли только этого и ждет. Он же провоцирует вас.

Монтегю сделал вид, что не слышит, но руку из-под камзола все-таки вынул.

Подойти к отцу юному Поулу не позволили. Солдаты заявили, что якобы наверху он оказывал им сопротивление и поэтому арестован. Между бароном и его сыном встали двое солдат.

А вот Эдварду разрешили подойти к Генри.

— Я ничего не понимаю. Папа, что происходит? — спросил он жалобным детским голосом.

Кортни-старший крепко обнял его и прижал к себе.

— Но детей-то зачем арестовывать? — невольно вырвалось у меня. А слово, как известно, не воробей…

— У меня есть на это письменный приказ, подписанный лично его королевским величеством, — отозвался Дадли.

— Но ведь это ужасно, это постыдное и чудовищное злодеяние!

— Барон, — медленно, с расстановкой сказал Дадли, обращаясь к Монтегю, — на вашем месте я бы посоветовал своей невесте попридержать язык.

На меня это замечание подействовало, чего не скажешь о Монтегю, который в ответ поинтересовался:

— Скажите, Дадли, а сколько вам самому было лет, когда вот так же пришли арестовывать вашего отца?

Язвительное замечание Монтегю попало в цель. Дадли сжал зубы, скулы его напряглись.

— Пять, — ответил он сквозь зубы и отвернулся к коридору, ведущему к большой зале. — А-а, вот и они, наконец!

Оттуда в сопровождении солдат вышли сэр Эдвард Невилл и Гертруда Кортни, на лицах обоих проступал страх, который они безуспешно пытались скрыть. Так, значит, и жена Генри тоже арестована. Все семейство Кортни будет отправлено в лондонский Тауэр.

Никогда не забуду, как испугалась Гертруда, когда увидела своего сына в объятиях отца. Маркиза вдруг заморгала, покачнулась, побледнела, как мел. Я подумала, что она сейчас упадет в обморок. Но Гертруда овладела собой и прошла вперед, словно бы и не заметив нас с бароном. Меня окутало облако ароматов: апельсин, ромашка и розмарин. С трудом передвигая ноги, она подошла к мужу и сыну. Генри нежно обнял ее. Эдвард заплакал еще громче. Так и стояли они, тесно обнявшись, как одно дерево с тремя сросшимися стволами.

— Ее не надо, это леди Поул, — сказал Дадли, указывая на Констанцию, которая с широко раскрытыми от ужаса глазами подходила к нам. — Эту даму ни в коем случае арестовывать нельзя.

— Интересно почему? — громко спросил Монтегю.

— Ее муж, сэр Годфри Поул, предоставил следствию важнейшие улики, убедившие короля в том, что существуют основания учинить вам допрос как государственным изменникам.

— Нет, нет, нет! — вскричала леди Поул и тут же расплакалась.

— Этого не может быть, — сказал Генри Кортни, все еще обнимая жену и сына.

— Дадли, вы пытали моего брата? — спросил Монтегю, и лицо его потемнело. — Если да, то вы дорого за это заплатите, клянусь Девой Марией.

Но уполномоченный короля по-прежнему сохранял завидное хладнокровие.

— Я не палач, барон. В прошлом году король назначил меня вице-адмиралом своего флота. Я командую кораблями и матросами, а не подонками из Тауэра. А отвечая на ваш вопрос, скажу, что сэр Годфри Поул сделал свое заявление по доброй воле.

Барон Монтегю раздраженно фыркнул.

Леди Поул плакала все громче. Дадли протянул руку в сторону отца Тимоти, стоявшего в противоположном углу вместе с Чарльзом и Франсуа.

— Эй вы там! Вы, кажется, их духовник? Уведите прочь леди Поул и больше не пускайте ее сюда. — Дадли произнес это таким пренебрежительным тоном, что у меня не осталось никаких сомнений: он — ярый противник старой веры. Должно быть, ему доставляло большое удовольствие арестовывать католиков.

По лестнице спустилось еще несколько человек короля. Они тащили книги и какие-то бумаги — все, что сумели обнаружить. За последним солдатом семенила вконец расстроенная Констанция, фрейлина Гертруды. Когда они были уже близко, я поняла, почему эта женщина близка к отчаянию. В руках у одного из солдат была небольшая коричневая шкатулка с письмами ее хозяйки.

Сердце мое болезненно сжалось и отчаянно забилось. Что за письма хранились в этой шкатулке? В тот вечер, когда я неожиданно зашла к Гертруде в ванную комнату, она пыталась спрятать от меня какое-то послание, написанное по-латыни. Похоже, именно это и искали люди короля. Им было известно о тайных интригах Гертруды против властей. Нет, они пришли не потому, что якобы вдруг узнали о том, что маркиз Эксетер пригласил своих друзей вместе пообедать. И на мои слова об истинной причине этого сборища уполномоченному Генриха было наплевать.

Внезапно я почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась — на меня смотрел Дадли. В суете, царившей вокруг, он смотрел только на меня одну и внимательно наблюдал, как я отреагирую, увидев шкатулку Гертруды. На лице его змеилась едва заметная довольная улыбка.

Но в этот момент к нему протолкалась Констанция:

— Сэр, я должна прислуживать маркизе Эксетер, мне нельзя оставаться здесь.

— Вы что, не понимаете, куда сейчас отправляют вашу хозяйку и всех этих людей вместе с ней? — Дадли говорил со служанкой участливо, таким тоном разговаривают с ребенком.

— Мне все прекрасно известно, милорд, — отвечала Констанция. — Но куда бы ни отправилась маркиза, я всегда должна быть при ней. Понимаете?

Он пожал плечами и повернулся к немолодому подчиненному, который держал в руках бумаги, санкционирующие арест и обыск.

— Под мою ответственность эту женщину тоже отправить в Тауэр. А заодно и госпожу Джоанну Стаффорд.

Последнюю фразу Дадли я поняла не сразу. Слова слышала, но как-то не воспринимала. Я не стала кричать или плакать, как леди Поул. У меня было такое чувство, будто меня накрыла с головой огромная темная волна и уносит с собой прочь из этого дома, из этого города. Голоса вокруг слышались смутно, огоньки свечей вдруг заплясали и поплыли в золотистом мареве.

Но мне удалось сбросить с себя оцепенение и прислушаться к разразившемуся из-за меня яростному спору.

— Как, по-вашему, Джоанна Стаффорд могла в чем-то участвовать? Еще и месяца не прошло, как она в Лондоне! — кричал барон Монтегю.

— Но последний месяц был насыщен событиями, особенно в этом доме, — отвечал лорд Дадли. — И у меня есть все основания подозревать, что госпожа Стаффорд принимала в них самое активное участие.

Я уставилась в пол и поклялась не говорить ни слова тем, кто будет меня допрашивать. А если меня вздернут на дыбу, станут пытать, как сестру Элизабет Бартон, а через несколько лет и моего отца? Достанет ли мне сил молчать?

Но все эти страхи превратились в ничто, когда я вспомнила об Артуре.

— А как же Артур? — задыхаясь, спросила я, обращаясь к Дадли. — Что станет с ним? Я воспитываю своего малолетнего племянника, Артура Булмера. Он сейчас спит наверху. Если вы меня заберете, о мальчике некому будет позаботиться.

— В этом доме полно слуг. — Дадли указал в сторону Чарльза. — Не сомневаюсь, здесь найдется человек, который распорядится, чтобы мальчик не остался без присмотра.

Но мысль о том, что Артур проснется и увидит, что никого нет рядом — ни меня, ни Эдварда, ни его родителей, — была просто невыносима.

Я шагнула к лорду Дадли, сжав перед собой руки. Надо сделать все, чтобы избавить Артура от страданий.

— Умоляю вас, не делайте этого. Артур еще такой маленький. Ему всего пять лет, столько же, сколько и вам было тогда.

Дадли молча смотрел на меня, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Ни сочувствия, ни гнева по поводу того, что я упомянула о трагедии, которую ему пришлось пережить в детстве. Совсем ничего. Потом он отвернулся и продолжил отдавать подчиненным приказания:

— Посадите их на повозки. По двое или по трое. И соблюдайте порядок.

Я снова взглянула наверх, туда, где была ниша. Интересно, что сейчас станет делать Джеффри? Если он сумеет благополучно покинуть «Алую розу», это послужит мне хоть каким-то утешением.

— А нишу вон там, наверху, осмотрели? — вдруг спросил Дадли.

Я вздрогнула. Опять Дадли наблюдал за мной; казалось, он читал мои мысли лучше всякого колдуна.

Один из солдат, стуча сапогами, побежал вверх по лестнице.

Я приказала себе молчать и не шевелиться. Но в душе горячо молилась Христу, чтобы Он спас Джеффри.

— Здесь никого, милорд! — крикнул солдат через несколько секунд.

Господь ответил на мои молитвы. Значит, Джеффри потихоньку вышел оттуда еще раньше. Ливрея слуги Кортни — прекрасная маскировка, никто ни в чем не заподозрит его. Джеффри гораздо умнее меня. Ведь он не сомневался: если я выйду, меня обязательно арестуют. И месяц назад тоже предупреждал, что мне опасно жить в «Алой розе».

Кто-то взял меня за руку. А-а, это барон Монтегю, он решил сопровождать меня к выходу. Барон не говорил ни слова. Я подняла голову и посмотрела на его профиль, угрюмый и надменный. Неужели всего только два часа назад этот человек изгнал из моей души давние детские страхи? А час назад предлагал мне руку и сердце, уверяя, что лучшей жены ему не найти?

— Зачем вы это сделали? — вдруг тихо спросил он.

— Что именно? — грустно уточнила я.

— Спустились вниз. Вам надо было спрятаться где-нибудь вместе со своим любовником… дом большой.

— Джеффри Сковилл мне не любовник. И что бы ни случилось сейчас с нами, милорд, я требую подбирать выражения и сохранять по отношению к даме учтивость.

Неодобрительное выражение на лице барона Монтегю сменилось изумлением. Он раскрыл рот и громко расхохотался.

Все повернули головы и уставились на него. Дадли недоверчиво нахмурился.

Но Монтегю это нисколько не смутило. На пепельно-серых щеках его проступил румянец, глаза оживленно сверкали.

— Дадли, вы, случаем, не потеряли приказ о нашем аресте? Нет? Так не стойте столбом, выводите нас поскорее, — заявил барон. — Вы что, ждете, что я стану плакать? Не дождетесь! Я прекрасно знаю, на что вы способны, и приготовился к самому худшему.

Лорд Дадли и барон Монтегю долго смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. Взяв под руку Монтегю, я поскорее повела его к выходу, надо было поскорей уйти подальше от испытующего взгляда Дадли.

Солнце уже опустилось за горизонт. Наступили серые сумерки, которые совсем скоро должны были смениться темнотой. Я почуяла запах жареной рыбы. Лодочники на берегу готовили на костре ужин.

На Саффолк-лейн нас уже поджидали два запряженных лошадьми длинных и пустых фургона. Рядом с ними стояло и глазело на нас еще около дюжины солдат. Дадли на всякий случай предусмотрительно прихватил с собой побольше народу. Возле «Алой розы» потихоньку собралась толпа зевак. Лондонцы с любопытством разглядывали нас и негромко переговаривались. В голосах их не чувствовалось ни капельки злорадства. Никто не насмехался и не глумился над нами, не выкрикивал оскорбительных слов. Толпа волновалась, и мой взгляд выхватил какую-то старуху, осенявшую меня и барона крестным знамением. Молодой человек, стоявший рядом с ней, сразу же затолкал старуху в толпу, подальше от солдат. Возможно, это была его мать.

Семья Кортни и сэр Эдвард Невилл вышли из особняка вслед за нами. Последним появился Дадли. Он разбил нас на две группы. В первом фургоне должны были ехать Генри и Гертруда с сыном, а также Констанция, старшая фрейлина маркизы; во втором — мы с бароном Монтегю, его сын и сэр Эдвард Невилл.

Проходя мимо нас, Генри Кортни на секунду остановился и посмотрел на барона. И похоже, выражение лица старого друга приободрило его; он глубоко вздохнул и продолжил путь, положив руку на плечо сына. А Гертруда, остановившись, поглядела на меня. В больших карих глазах ее застыла мольба. Потом она пошла дальше, а Монтегю бросил на меня озадаченный взгляд. Наверняка он был удивлен, с чего бы это маркизе Эксетер искать помощи у Джоанны Стаффорд.

В ту ночь казалось, что все эти глупые пророчества нелепы и абсурдны и не имеют под собой абсолютно никаких оснований.

Солдат сделал мне знак, приглашая садиться в фургон первой. Я повиновалась без колебаний. В Стаффордском замке часто говорили, что мой покойный дядюшка герцог Бекингем с первой минуты ареста и до того самого момента, когда он преклонил колени перед палачом, ни разу никому не доставил удовольствия видеть, что ему страшно. Небольшое утешение для его детей, конечно, но все-таки.

Влезть в фургон в платье с пышной юбкой и тесным корсажем мне оказалось не так-то просто. Тем более что серебристая материя была жесткой, словно фанера. Я почувствовала, что кто-то подталкивает меня сзади, а потом послышался треск разрываемой ткани. Ну вот, платье испорчено. Впрочем, какое это сейчас имеет значение. Я отыскала местечко на узенькой жесткой лавке. Остальные арестанты молча забирались внутрь и рассаживались рядом со мной.

Дадли и двое его старших подчиненных уселись, тесно прижавшись друг к другу, у самого выхода. Монтегю воспользовался паузой, чтобы поговорить с сыном. Они сидели совсем близко, и даже при таком тусклом свете я заметила их поразительное сходство. И молча порадовалась тому, что сын внимательно слушает барона. Видно, не такой уж он строптивый и непослушный, как говорил его отец.

— Нет, нет, нет! — закричал кто-то.

И какой-то мужчина, одетый в ливрею дома Кортни, бросился к первому фургону. Это был Джозеф, он бежал, протягивая обе руки к Гертруде. Дадли что-то негромко сказал, и двое его людей кинулись наперерез слуге. Его схватили и бросили на землю. С ужасающим хрустом он ударился спиной о твердые камни мостовой и вскрикнул. Теперь этот слабоумный близнец уже не представляет никакой опасности, но солдаты на этом не остановились. К моему ужасу, они принялись пинать беднягу ногами в живот и даже бить его по голове.

Джеймс бросился было вперед, но Чарльз схватил его за руку. Он не мог позволить, чтобы люди Дадли избили и второго близнеца.

— Вы же убьете его! Что вы делаете, ради всего святого? Вы же убьете его! — кричал Джеймс.

Лорд Джон Дадли с бесстрастным лицом взирал на происходящее. В глазах его читалось то же самое выражение пустоты и безучастия, как и тогда, когда я молила его пожалеть Артура. Был момент, когда один из солдат поднял было голову с блестевшим от пота лицом и посмотрел на Дадли, ожидая от начальника приказа прекратить истязание. Но тот и бровью не повел. И избиение продолжалось.

Не помню уже, сколько прошло времени, когда Дадли наконец поднял руку.

— Хватит! — крикнул он.

Джеймс подбежал к лежавшему без чувств брату и бросился перед ним на колени. Обхватил руками его окровавленную голову и очень осторожно оторвал от земли.

— Ну разве можно так с человеком… — потерянно бормотал он.

В фургоне, где сидела семья Генри, Гертруда лишилась чувств. Муж и Констанция с двух сторон поддерживали ее. Эдвард Кортни зарыдал. Толпа на Саффолк-лейн притихла, и слышался только этот отчаянный детский плач.

Сердце мое болезненно сжалось. Я зажмурилась, опасаясь, что тоже не выдержу.

Фургон дернулся и поехал вперед, и только тогда я открыла глаза. Высокие стены «Алой розы» стали удаляться.

22

Хотя время было уже довольно позднее и ходить по городу строго запрещалось, на улице, разбившись на кучки, стояло довольно много жителей Лондона. Они молча наблюдали за продвижением наших фургонов. Каким-то совершенно непостижимым образом всем уже было известно, кто сидит в фургонах и куда именно арестованных везут под усиленным конвоем. Возможно, слух пустили лодочники, которые всегда и все узнают первыми.

Сумерки сменились ночной темнотой. Только узенький серп луны, вскарабкавшийся на ноябрьское небо над домами и куполами церквей, тускло освещал дорогу и квадратную башню, в которую нас везли, окруженную стенами крепости, известной под названием лондонский Тауэр.

Мне не было видно в окно лорда Джона Дадли. В сопровождении большей части солдат он ехал верхом перед первым фургоном, где сидело семейство Кортни. Наш фургон охранял всего один верховой. Еще двое солдат быстро шагали позади него, неся на плечах пики.

А за ними, на благоразумном расстоянии, ехал еще один всадник. Но одет он был не в военную форму. Вид надвигающегося Тауэра был мне отвратителен, и я стала наблюдать за этим человеком. Наверняка это был еще кто-нибудь из отряда Дадли, с какой стати посторонним сопровождать нас. Из челяди Кортни вряд ли кто на это осмелится, особенно после того, что случилось с Джозефом. Но почему этот всадник держится так далеко, не приближаясь к нам, но и не удаляясь? Как будто не желает привлекать к себе внимания.

Впрочем, пока я за ним наблюдала, расстояние между этим человеком и двумя пешими солдатами значительно сократилось. А тут еще попался участок улицы, освещенный факелами, и мне удалось разглядеть его лучше. Всадник нетерпеливо потряхивал поводьями и похлопывал себя по правой ноге. Эти движения показались мне знакомыми, и вдруг меня словно что-то толкнуло, причем так сильно, что я даже подпрыгнула на твердой скамье фургона.

Человек, ехавший сзади, был Джеффри Сковилл.

— Да не пяльтесь вы на него так откровенно, — пробормотал сидящий рядом барон Монтегю.

Лицо его выглядело озабоченным. Глаза бегали по фургону: он смотрел то на сына, то на сидевшего напротив Невилла, то на сопровождавших нас солдат.

— Но это же глупо! — Я даже руками всплеснула. — Зачем Джеффри это делает?

— Вопрос совершенно идиотский, ходя вы и не похожи на слабоумную, — отвечал барон. — Не дергайтесь, сидите спокойно. И не оборачивайтесь больше. Не привлекайте к нему внимания.

Монтегю наклонился вперед, опустил руки на колени. Сделал он это медленно, почти небрежно, как бы с ленцой; через плечо нашего возницы он посмотрел вперед, на первый фургон и ехавших впереди солдат. Потом обернулся назад. Через несколько секунд барон кивнул, словно бы отвечая кому-то, и снова выпрямился. Я была зажата между его массивным корпусом и задней стенкой фургона, и Монтегю подвинулся так, что рука его за моей спиной высунулась наружу. Я почувствовала, как он помахал кому-то, словно бы подавая условный сигнал.

— Что вы делаете?

— Стараюсь спасти вас, Джоанна.

— Но это безумие, — прошептала я, едва сдерживая раздражение. — Тут же кругом солдаты.

— Мы с констеблем Сковиллом вооружены, вы же сами видели.

— Так вы, значит, тоже бежите с нами?

— Нет, — отвечал он, — я не брошу сына и своих друзей. Кроме того, сбежать всем не удастся. Эффект неожиданности сработает только для кого-нибудь одного.

— Но в результате ваше положение только ухудшится, — запротестовала я.

— Меня уже ничто не может спасти, — спокойно ответил он. — Я умру в Тауэре.

Я пожала ему руку:

— Не говорите так, барон. Ведь будет суд, вас обязательно выслушают. С чего вы взяли, что нет никакой надежды?

Монтегю вздохнул:

— Ах, Джоанна, я хорошо знаю Генриха Тюдора. По правде говоря, мне сейчас даже стало легче. Понимаю, что в это трудно поверить. Но много лет я чувствовал, что надо мной висит дамоклов меч, и дело тут было вовсе не в том, что я совершил какой-то проступок. Всему виной мое происхождение. Я ведь принадлежу к династии Йорков. Еще Генрих Седьмой уничтожил многих представителей нашего рода. А теперь его сынок заканчивает начатую отцом работу.

Я не стала спорить с бароном, чтобы не обижать его. Глаза мои наполнились слезами, я еще крепче сжала руку своего спутника. Напротив нас сэр Эдвард Невилл подтолкнул локтем сына Монтегю, и они пересели в дальний угол фургона, чтобы не подслушивать, о чем мы говорим.

Барон улыбнулся и вытер с моей щеки слезинку.

— Я не хочу вот так уходить от вас, — прошептала я.

Он вытер мне слезинку с другой щеки, потом взял мое лицо в ладони.

— Ах, Джоанна, полюбить человека, который одной ногой стоит в могиле, невозможно.

Монтегю еще раз выглянул из фургона назад.

— Сковилл скоро начнет действовать; через несколько минут мы уже будем возле Тауэрского рва.

Я повернулась было, но Монтегю остановил меня.

— Нет, — прошептал он. Барон обвил мою талию рукой и крепко прижал к себе. — Когда ваш друг прорвет строй, я прыгну первым и возьму солдат на себя. Будьте готовы и по моему сигналу пулей бегите к Сковиллу.