Чужое сердце Валандре Шарлотта
– Он объяснил мне.
– Каковы были его намерения? Намеревался ли он, как вы говорите, лгать вам? Говоря неправду, хотел ли он действительно предать вас?
– Не знаю. К чему вы меня подводите?
– Всегда учитывайте две вещи, Шарлотта, если хотите приблизиться к той истине, которая вам так необходима, к «вашей» истине. Фрейд говорил, что истины не существует, что она всегда субъективна, многообразна. Есть только субъективные истины, в данном случае есть истина ваша и истина его. Берите в расчет ваши эмоции, ваше видение, но также и его видение, его истинные намерения. Между вашими эмоциями и его намерениями вы найдете вашу истину. И тогда я спрашиваю вас: было ли намерением Янна навредить вам, предать вас?
– Нет.
– Прекрасно. Так что же? Что вы на самом деле ставите ему в вину?
– Он любит меня за сердце, которое у меня в груди. Он говорит, что любит меня ради меня, но я ему не верю. Он не любил бы меня, если бы у меня не было этого сердца.
– Но у него нет никаких доказательств того, во что он верит, и никогда не будет. Вы никогда не узнаете, действительно ли тот трансплантат был пересажен вам и бьется в вас. Правда?
– Он убежден, что знает. Я тоже колеблюсь.
– Вспомните, убедить себя можно практически во всем. И особенно в том, что для нас жизненно важно. Человек хочет жить, он ради этого готов на все. Этому человеку необходимо было думать, что вы носите это сердце. Он не смирился с утратой.
– Он любит меня не ради меня самой.
– Хотеть, чтобы тебя любили ради себя самой, – иллюзия. Мы всегда бываем любимы за что-то, что мы представляем собой в глазах другого, ради того, что партнер находит в нас. Любовь диктовать нельзя. «Люби меня потому-то, а не потому-то». Это так не работает. Мы еще и то, что мы представляем собой, мы – это целое, сплав. Не надо дробить себя на фрагменты. Вы – Анна-Шарлотта Паскаль и Шарлотта Валандре. Вы любимы или не любимы. Человек чувствует любовь или не чувствует ее. Это как магия. Она поражает, но, если ее начинать разбирать по винтикам, она исчезает. Он в вас влюблен?
– Это история любви подменной, украденной у другой женщины…
– Я выслушивала вас в течение месяцев, это история любви, а не недоразумение, не фантазм. Вы чувствуете любовь или нет? Не торопитесь отвечать. Факты значат гораздо меньше, чем чувство и намерение.
Выходя от Клер, я посылаю Янну сообщение, как будто под ее диктовку: «Мне нужно время».
Он ответил мне: «Я ждал так долго – и я дождусь тебя».Май 2008 г.
Сценарий «Любви в крови» переписан заново. Первый вариант был слишком далек от книги, он ушел от темы. В нем я была в депрессии, меня тошнило, я умирала, тащилась из одной комнаты в другую, сидела одна дома. Что-то вроде вольной, почти вымышленной интерпретации, вариации на тему «годы СПИДа», которые символизирую я, молодая актриса, сраженная болезнью, хотя я лично совершенно не страдала инфекционными болезнями, связанными с ВИЧ, и моя ВИЧ-инфицированность занимает в книге всего несколько страниц.
Съемки ведутся на северном побережье Франции и в старой части Лилля. Хотя предполагается, что действие происходит в Бретани и в Париже. Это вопрос бюджета. Лилль дешевле, чем Валандре или столица. Мне трудно восклицать, стоя перед невзрачной полосой песка, на сероватой дюне: «Смотрите, какая красота! Это Валандре, и пляж тянется вон туда, вдаль до самого Пьегю». Там вдали не Пьегю с его скалистым белым тупичком порта, а Дюнкерк.
Больше всего меня сбивают с толку черепичные крыши, – какая Бретань без черного кровельного сланца. «Не бойся, никто не заметит». И правда, никто не заметил.
Я играю саму себя. Доминик Бенеар, человек, который стоял в начале моей карьеры, тоже играет себя. Своим проницательным голубым взглядом он сразу замечает, что я не в форме. Я никому не расскажу про свое горе, про то, что со мной случилось. Я не откровенничаю на съемках. Да и никто не поймет. Все переврут. Я приехала сюда забыть, работать, прожить по-настоящему эти несколько долгожданных дней. Пересматривая дубли на мониторе, я кажусь себе некрасивой и расстраиваюсь. Неужели я так изменилась? Говорят, сам себя не видишь. Все правильно, я действительно вижу кого-то другого, не себя. Уродина! Ведь это история моей жизни, и я хочу, по крайней мере, не вызывать жалость. Плохой свет, плохая прическа, я себя не узнаю. Свет в кино, как и на телевидении, – это просто магия. Хорошо поставленный свет лучше любой подтяжки. Это знают все актрисы. Сегодня снимают сцену на пляже, проезд вдоль волнующегося моря. Я шучу с гримершей: «Я отлично сочетаюсь с натурными декорациями: волосы прямо как водоросли». Я жалуюсь режиссеру на осветителя, способного сделать меня хоть чуть-чуть красивей. Но всем плевать. Как для обложки «Пари-матч», у меня такое впечатление, что мне надо быть как можно страшнее, чтобы все мои мытарства читались прямо на лице.
Я давно не работала, и это первый день. Доминик, продюсер фильма, как всегда, мил и набавляет мне несколько съемочных дней, чтобы заплатили чуть больше. Я решаю перестать качать права.
Я хочу, чтобы у съемочной группы осталось обо мне хорошее впечатление. Я страшненькая, но не вредная.Главную роль играет Аврора Пари, в реальной жизни – моя внучатая племянница. Она не пользовалась никаким блатом, у нее другая фамилия, она училась в актерской школе, ее просто предупредили о том, что будет кастинг. Талантливая девочка эта Аврора. Вечером, когда все в отеле вроде бы заснули, я выхожу из номера, еле ползу, держась за стенку. Мне говорят, что надо отдохнуть, но я не могу спать. Я чувствую себя такой одинокой. Мне нужно выйти на улицу, вдохнуть теплый воздух пляжа, который лежит в нескольких сотнях метров от меня. Я натягиваю мужскую куртку – бушлат, который я свистнула у клеившего меня техника на случай, если задует ветер. Я поднимаю высокий воротник, прячу волосы. Я шагаю вперед. Ближе к дюнам мне попадается группа ребят, сидящих на земле возле своих велосипедов.
Середина ночи. Единственный свет идет от тусклого фонаря на пустынной стоянке. Они пьют что-то из банок и свистят мне вслед. Я даю им отмашку рукой и, пригнув голову, иду к морю. Мне не страшно. В темноте я слышу, угадываю парочку, которая развлекается на песке. Шум ветра, разбивающегося о пляж, звучит тоскливо. Ветер воет снова. В темноте подвижными линиями белеет пена, она тянет меня к себе, как притягивает горизонт. Большая дюна разбита черным туманом на фрагменты. Я ложусь на песок, там, где он еще не мокрый. Я во все глаза смотрю на это таинственное небо над моей головой. Даю течь слезам, которые уже подступают. Это как капельница на пляже. Я думаю о нем.
Я уезжаю со съемок через неделю. Когда будет следующий фильм?Я возвращаюсь в Париж. От Янна никаких вестей. Его отъезд в Австралию намечен через три дня. И это хорошо. «Уезжаю. Люблю тебя». Я сохранила его сообщение.
Проходит 2008 год. Ничего примечательного. Снов больше нет, кошмары кончились. Мое последнее странное видение – индийский секретер в золотом ореоле – явилось мне в метро. От всего этого я освободилась. Теперь я – это только я. Я веду немного затворническую жизнь. Смотрю, как растет дочка. Она – моя гордость. Вот уж плоть от моей плоти. Я тоже продлеваю жизнь. Подпитываюсь ее счастьем.
Тара мало говорит. Психологиня советует оставить ее в покое. Когда я расспрашиваю ее, интересуюсь тем, как прошел день, она отвечает мне, что не знает. Она не хочет разговаривать, она хочет только играть. И тогда мы играем, я дурачусь, смешу ее. Боже, какая красивая у меня дочка.
Я мало обмениваюсь новостями с внешним миром. Иногда хожу молиться в часовню Чудотворной Девы. Молюсь за Тару, за мою мать, за отца и за сестру и за него – я знаю свой список наизусть, и, чтобы выйти за пределы своей крошечной жизни, я всегда заканчиваю посланием, адресованным человечеству. Я прошу искоренить страдание.
Я вижусь с психологом, с Лили, периодически встречаюсь с отцом, недавно попила чаю с Генриеттой. Перезваниваюсь с сестрой, с двоюродным братом, с агентом, который с нетерпением ждет откликов на показ телефильма, намеченный на ноябрь.
Предпремьерный показ фильма «Любовь в крови» проходит успешно. Зал долго хлопает мне, я встаю, чтобы поблагодарить, у меня на глазах слезы. Я устала плакать. Надо перевязать себе слезные железы. Я в первый раз смотрю фильм. Странно видеть, как перед тобой проходит твоя жизнь. Все хорошо отражено, довольно близко к тому, что я пережила. Мне трудно оказаться лицом к лицу с реальностью, от которой я часто отворачивалась, чтобы хватило сил жить.
Здесь Лин Рено – как всегда, сердечная и отзывчивая – и еще Сеголен Руаяль, ее привел Доминик Бенеар.
У нее прекрасная улыбка. Красивая женщина, держится очень достойно. Она величаво проходит сквозь толпу, пытаясь любезно поздороваться с каждым. Нелегко. Люди останавливаются, чтобы увидеть ее. Я вспоминаю Розелин Башло, ее лимузин, ее мотоциклистов, мигалку, телохранителей, ассистентов. Политики – вот настоящие звезды.
Мою маленькую жизнь увидело около пяти миллионов телезрителей. Телеканал «France-France-Eдоволен. Влияние фильма на мою карьеру? Может, будет театральная постановка в начале 2009 года, комедия, и это прекрасно.29 ноября 2008 г., мне сорок лет. В семнадцать лет моя предположительная продолжительность жизни составляла полгода… Доминик устраивает праздник. Хороший вечер. Я вспоминаю прошлый год, официанта в темноте…
Янн прислал мне сообщение: «С днем рождения. Люблю тебя» – и заказал доставку букета нежных фиалок, которые я не стала ставить в воду. Пусть засыхают в сумочке.
Декабрь 2008 г., у меня дома, незадолго до Рождества
Зима давит серой скукой. Сидя за письменным столом на скрипучем деревянном стуле, я отвечаю на послания поклонников, их поток не перестает меня удивлять. Сегодня я чувствую усталость с самого утра. Странно. Ненавижу эту физическую слабость. Мне пришлось заставить себя не поддаваться этой сильнейшей, почти парализующей усталости, охватившей меня еще со вчерашнего дня. Я сильно нажимаю на кончик фломастера, надписывая фотографии, которые я рассылаю, и вдруг чувствую в левой части груди резкую боль, которая сковывает мне руку. Единственная в своем роде, пронизывающая, узнаваемая сразу для тех, кто, как я, один раз уже ее испытал. Меня поражает и сама боль, и воспоминание обо всем, что с ней связано. Ее интенсивность на этот раз меньше, чем запечатлевшаяся в памяти. Но боль упорно не отступает, она сидит крепко и сжимает мне легкие обручем. Это сердце. Не могу поверить. Неужели мое второе сердце больно? Это какая-то путаница. Все пройдет. Я откладываю фломастер, ложусь, терпеливо смотрю в потолок. В этот важный момент я отключаю мозг и концентрируюсь на сердце. Я закрываю глаза и пытаюсь почувствовать и взять под контроль его биение. Я стараюсь реже дышать, но ничего не проходит, ни постоянная боль, которая отдает в руку, ни чувство сдавления. Меня охватывает глухой гнев, я борюсь с ним, выталкиваю его, выдыхаю воздух. Я не хочу звать на помощь, не хочу устраивать гонки на машине «скорой помощи», хватит с меня этой кутерьмы. Никаких сирен, никакой срочной госпитализации, никаких обследований – болезненных или устрашающих, никакой коронарографии, сцинтиграфии, ангиографии, МРТ, сканирования, хватит быть подопытной крысой. Теперь у меня сердце не больное. Я хочу просто отсидеться дома, в четыре часа сходить в школу за дочкой, как вчера, как миллионы других матерей, хочу готовиться с Тарой к Новому году. Я жду. Собираю всю свою решимость, я хочу чувствовать себя хорошо, и еще я молюсь, обещаю все что угодно, если эта боль исчезнет бесследно.
В середине дня дыхание затрудняется, я не отвечаю на телефонные звонки. Теперь боль становится невыносимой, она не уйдет, она сжимает мне рот, нос, живот, охватывает глаза. Это кошмар. Мне удается вызвать «скорую». Супермены прибывают за считаные минуты. И я покидаю дом волей-неволей под вой сирен. Отец и бывший муж предупреждены. Диагноз ставится быстро. Инфаркт. Еще один инфаркт.
– Сколько времени длился ангор? – спрашивает врач.
Я забыла это красивое слово, которое обозначает сердечный приступ.
– Несколько часов… Еще со вчерашнего вечера…
У меня нет сил говорить дальше. Я слышу, как меня ругают за то, что я долго ждала. После первых признаков мне надо было уже стремглав мчаться сюда, в реанимацию. Мое упрямство может иметь серьезные последствия. Забита по крайней мере одна сердечная артерия. Всего их три. В гуле голосов я отвечаю, рассказываю, пытаюсь оправдаться… Еще же две артерии остались… Мое упрямство не раз спасало мне жизнь… Меня везут в операционную, часть сердца не получает кровоснабжения. Нужно прочистить просвет в закупоренной артерии, поставить пружинки, стенты…
Давление падает, пульс снижается до тридцати ударов в минуту.
– Добутамин! Добутамин!Слыша это слово, я в полусознательном состоянии узнаю свой кошмар про смерть – и проваливаюсь в черную дыру.
Просыпаюсь на следующее утро. Рядом с озабоченным лицом сидит отец. Его пальто – мокрое от снега. Чуть позже приходит Лили. Отец говорит с ней о чем-то в коридоре. Потом она держит меня за руку и кусает губы. Пульс чуть-чуть улучшается. Врачи в недоумении. Часть артерии так и останется непроходимой. Надо ждать, надо смотреть, как отреагирует организм. Делать нечего, теперь нужно только ждать. Медицина сдает вахту, теперь ее должна принять моя природа.
В виде исключения, несмотря на свой юный возраст, Тара получает разрешение зайти и поцеловать меня. Это плохой знак, я знаю. Она хочет остаться со мной. «На все время», – говорит она. Старшая медсестра добрая, она дает мне час свидания с дочкой. Тара придумала игру на тренировку памяти, «мемори», нарисовав на бумажках предметы дублями. Надо собрать пары, запомнить, где лежат перевернутые картинки. Я нахожу в себе силы играть. День проходит, мое состояние стабильно. Не блестяще. К восьми часам посетителям положено уйти. Отец и Лили целуют меня, тяжелые поцелуи в лоб. «До завтра, милая». – «До завтра, доченька». Под тихий аккомпанемент расположенной позади меня аппаратуры я остаюсь одна – вернее, вместе с медведем, которого принес отец. Я спрятала его под одеялом. Я изо всех сил сжимаю его вытертую шерсть, настроение у меня поганое, я не могу с ним справиться. Флешбэк. Передо мной проносится череда образов. Я вспоминаю тех, кто дал мне жизнь, маму, моего донора сердца, кто бы он ни был, Тару, Янна, любовь, которой нет со мной в этот день. Я молюсь. Впервые в жизни я верю в возможность смерти, испытываю подавляющий страх смерти. Ужас охватывает всю меня. У меня предчувствие, предвкусив смерти. Я лежу – окаменевшая, бездвижная, совершенно четко все понимающая и оледеневшая. Наступает ночь, а мне не заснуть. Дежурная медсестра входит в палату и удивляется, что я еще не сплю. За ней приходит дежурный кардиолог и решает погрузить меня в искусственный сон.Назавтра я чувствую себя немного лучше.
Ко мне приходят отец, Лили, несколько родственников. Справку о состоянии моего здоровья я могу прочесть у них на лицах.
В конце дня, когда усталый отец выходит попить кофе, я лежу и смотрю на стены палаты. По очереди наблюдаю за каждой стеной. Происходит странное. Стены колышутся, как занавески под порывами ветра. Лампа дневного света у меня над головой мигает, свет яркий, слепит глаза. Сквозь застекленную дверь я вижу чье-то лицо, голубой взгляд. Я поднимаюсь. Я кричу:
– Входи! Входи, пожалуйста!
Отец медленно входит в палату вместе с медсестрой, которая кладет спокойную руку мне на лоб. Проверяет данные мне лекарства, проверяет капельницу.
– Янн заходил, вы его видели? Стены колышутся, надо закрыть окно…
Медсестра говорит обеспокоенному отцу, что у меня передозировка морфия. К сожалению. Это не страшно, все пройдет. Это галлюцинация.
Наступает ночь. Я снова думаю о матери. Есть ли она где-нибудь, охраняет ли меня? Я надеюсь на это. Мне снова страшно. Я не сплю. Главное – не умереть в одиночестве.
Сверяясь с назначением врача, медсестра снова наливает в систему для внутривенных инъекций то же вещество. Она желает мне спокойной ночи. Несколько секунд мой ум хранит ясность, потом затуманивается. Тело борется со сном. Все во мне путается и сливается в какой-то странной нежности. Я закрываю глаза, и возникает лицо Тары. Потом Янна. И в этот вечер, когда я снова чувствую, что жизнь висит на волоске, я переживаю прошлое, возвращаюсь назад, чувствую, что уплываю в бред. Я снова вижу забытого возлюбленного, того парня, который меня заразил. Я говорю с ним шепотом, следя за ночными тенями, бегущими по потолку над окном при каждом срочном вызове, каждом проезде машины «скорой помощи»…
«Ты правда умер или ты танцуешь в ночи?
Почему я жива, а ты умер?
Сколько времени прошло.
Я живу плохо, но видишь – все еще жива.
Может, завтра, может, позже.
Ты на небе, наверное, ты ангел.
Если это в твоей власти, убереги меня сегодня».Ангелы уберегли меня. Я заснула. Сегодня утром мне лучше.
Медицина и моя натура, кажется, славно поработали. Я снова могу говорить, я двигаюсь чуть больше.
Завтра мне надо делать МРТ Для меня это кошмар. У меня клаустрофобия, и, когда меня засовывают лежа, как гигантскую сосиску, в этот огромный пронзительно пищащий хот-дог, я паникую. Это иррационально, это сильнее меня. Я предупреждаю врача, тот отчитывает меня: «Соберитесь. Вам дадут успокоительное, но нам нужно получить картинку».Отец звонит моей сестре Од, та обещает прийти и погладить меня по голове. У нее совершенно уникальные магнетические пальцы, которые с детства погружают меня в сон. Когда мне снилось что-то страшное, когда я боялась темноты, эта крошка приходила ко мне в кровать и тихо гладила меня. С тех пор, едва Од касается меня своими ласковыми пальцами, едва они пробегают по моей голове, как по круглой клавиатуре, мне становится хорошо. Сестра не может всю жизнь гладить меня по голове, но завтра придет.
МРТ прошло благополучно. Я не сводила глаз с Од. Ее лицо склонялось ко мне, и ее руки действовали.
Первый кардиолог настроен пессимистически. Я страдаю атеромой трансплантата. Сегодня меня поставили в известность о том, что я прохожу трудный этап, который бывает через пять-семь лет после трансплантации. Артерии некоторых трансплантатов по неизвестной причине полностью и непоправимо закупориваются.
Кардиолог бесцветным голосом сообщает мне, что срок жизни моего второго сердца от трех месяцев до трех лет. Почему – неизвестно. Мне надо пока оставаться под наблюдением. Если я отсюда выйду, надо будет быстро готовиться к повторной трансплантации. Повторная трансплантация? Вы что-то перепутали, доктор? Двести четвертая палата. Повторная трансплантация?! Невозможно, мне не вынести еще одной операции. Некоторые врачи недооценивают разрушительное воздействие собственных слов.
Отец рассказывает мне, что у него сердце было разбито, когда два жандарма без всяких церемоний объявили ему о смерти его второй супруги, которая за несколько часов до того ушла в магазин. «Господин Паскаль?» – «Да». – «Вы муж Кристины Паскаль?» – «Да». – «К сожалению, она умерла. Зайдите, пожалуйста, в больницу для опознания…»
Отец объяснил мне, что это известное явление, носящее имя японской рыбки, форму которой принимает сердце в результате сильного стресса. Тако-цубо, передозировка адреналина, перенасыщение сердца, окончательное или обратимое в зависимости от кармы.
Я перестаю спать. Открыв для себя страх смерти, молясь каждый вечер всем богам, моля и живых и мертвых, я всеми силами возвращаю себе волю к жизни. Я не умру – во всяком случае, не здесь, не в этот раз. У меня претензии, вызовите ко мне начальника.
Назавтра главный и очень человечный начальник местного отделения профессор Хельфт появляется у меня в палате, держа на виду мое медицинское досье. Он называет себя, улыбается и ласково заговаривает со мной. Его доброжелательность и спокойствие тут же настраивают меня на мирный лад. Я информирую его о мрачном и резком диагнозе первого кардиолога, который чуть не превратил мой трансплантат в суши.
– Почему же в суши? – со смехом спрашивает меня профессор.
– Отец все рассказал мне про тако-цубо, про японскую рыбку, про разбитое сердце…
– Это на самом деле не рыбка, а ловушка для осьминогов. Вернемся к вам… По результатам ваших исследований, я не разделяю пессимизм коллеги… Во-первых, вам повезло…
– Как это?
– Вы относитесь к трем процентам пациентов с пересадкой сердца, которые чувствуют стеснение в груди. Это поразительно.
– Не понимаю.
– Проще говоря, во время трансплантации сердечные нервные окончания перерезаются. Таким образом, трансплантат теряет чувствительность, что представляет настоящую опасность, потому что человек перестает чувствовать боль, стеснение – предвестники инфаркта. А когда они обнаруживаются, часто бывает слишком поздно. Ваше же сердце обладает чувствительностью, нервные окончания срослись, что редкость, и сердце может чувствовать боль…
– Действительно… У него даже есть память… В каком оно на самом деле состоянии?
– Самая важная артерия – передняя межжелудочковая – ведет себя неплохо. Одна огибающая ветвь останется закрытой, это не слишком опасно, с этим можно жить. Правая коронарная раскрыта, в ней сужения нет. Надо будет проходить регулярные обследования, но ваше состояние может долго оставаться стабильным.
– А если не останется?
– Повторная пересадка вполне возможна. Техника трансплантации сейчас на очень высоком уровне. Операция, конечно, по-прежнему тяжела для пациента, но она довольно проста, это высшая механика, высокое шитье. Но успокойтесь, до этого еще далеко. Мы вас подержим здесь до конца недели, и, если все будет в порядке, к Рождеству вы вернетесь домой. Никаких волнений.
Профессор Хельфт немного меня успокоил. Меня пугает возможность еще одной пересадки. Но пока что я живу каждым днем. Я жду конца недели. Я хочу домой.
Отец купил мне две книги, чтобы я могла скоротать время, – одну биографию и детектив. Я прочитаю их дома. Здесь я предпочитаю смотреть фильмы на своем мини-DVD-плеере.
Позвонил мой агент и спросил, когда мы можем встретиться, чтобы побеседовать о театральной пьесе с Филиппом Леллушем и о проекте радиопостановки на RTL этим летом.
– Я сейчас не в Париже… Я сейчас… в Бретани. Я возвращаюсь на будущей неделе, можем увидеться в любой момент, ладно? Обнимаю крепко.
Он поверил. Разве я могу сказать: «Конечно, дорогой, заходи в кардиологическую реанимацию, тут впускают до восьми…»?
В пятницу днем, после ряда анализов, добрый доктор Хельфт радостно сообщает мне:
– Ваше состояние удовлетворительно. Вас можно отпустить домой. Гроза миновала. В ближайшее время увидимся для проведения контрольного обследования.
Отличная новость. Получаю свою выписную справку. Моя тетя подвозит меня до ярко освещенной улицы Севр. Мне хочется немного пройтись пешком.
На улице я держусь прямо. Посмотрите на прекрасного феникса, который сгорает и возрождается из пламени. Кто может сказать, видя мою улыбку, что еще вчера я лежала при смерти?
Триумфально шагая по улице Севр от универмага «Бон Марше» до дома, я блаженно улыбаюсь. Делаю крюк по улице Бак, чтобы поприветствовать, не заходя внутрь, портал часовни Богоматери, и медленным легким шагом иду дальше. Невероятно, сколько людей ходят с постными рожами. Никогда не замечала, сколько их. Но почему? Я наслаждаюсь всем вокруг. Низким небом, витринами, преображенными в коробки с подарками, подмигиванием продавца морепродуктов из ресторана «Маленькая Лютеция», который стоит на посту, несмотря на холод, радуюсь написанному мелом меню бизнес-ланча, включающему кофе и вино, концерту автомобильных гудков и этой истеричке, которая машет руками в своем сверкающем «мини-купере» и которой не дает проехать грузовик, выгружающий товар. Если б она знала, сколько ей осталось жить, она бы получше относилась к жизни.
Наконец, чтобы отпраздновать должным образом возвращение с фронта, я устраиваю себе настоящую сахарную оргию. Покупаю сто граммов свежего и хрустящего хвороста у себя в кондитерской.
– Что-то вас на неделе не было видно. Ездили куда-нибудь?
– Да, в Бретань…
– Хорошая была погода?
– Прекрасная. Повезло.
– Это точно, потому что здесь все дни шел дождь и даже снег!
– Не может быть?! А дайте-ка двести граммов, дочка зайдет на полдник.
Я заключаю Тару в долгие объятия. «Видишь, мама вернулась». Мне хочется добавить: «Мама всегда возвращается» – как лозунг, внушающий надежду, но я не хочу обманывать ребенка. Я просто хочу наслаждаться настоящим.Моя жизнь изменится. У нее будет другой ритм, другой смысл. Я буду всем звонить, я никогда не буду скучать. Встречусь с агентом, буду работать, соглашусь на эту театральную постановку немедленно и пойду на переговоры на радио. Отыщу телефоны забытых друзей. Буду выходить по вечерам, даже буду танцевать. Спать, если надо, весь день, но развлекаться. Делать каждый день что-то новое, ходить в новый музей, на выставку, запишусь на курсы – пока, правда, не знаю какие, но точно запишусь. Напишу Янну. Окружу себя доброжелательными людьми и тоже буду делать им добро. И потом буду устраивать девичьи посиделки по вечерам. Мне хочется болтать, сплетничать. Осталось найти девушек. Сделаю огромный подарок Лили на деньги, взятые под револьверный кредит, скажу отцу, что люблю его, я ведь никогда не говорила. Буду качать пресс, если он у меня еще есть. Займусь гуманитарной деятельностью. Когда я молилась, я все это пообещала сделать, если выживу. Я сдержу обещание.
Январь 2009 г.
Год начинается хорошо. Я подписываю два контракта. В марте я буду играть в театральной пьесе, а летом буду вести радиопередачу на «Радио Люксембург». Я снова стала встречаться с подружками. С сентября записалась в «Рестораны сердца». Меня спросили, что я могу делать. Можно было сидеть в тепле и работать в кабинете. Нет, я хочу раздавать еду, говорить с людьми, и мне назначили встречу.
Я даю себе право на два поздних возвращения в неделю. Я теперь совсем не пью вина, снова перешла на колу и витаминную воду. Мне был прописан отдых, так что я провожу время дома, но никогда не сижу без дела, все время думаю о следующем выходе на люди. Я снова увлекаюсь арт-терапией, много слушаю музыки. Читаю.
Завела страничку в «Фейсбуке», я хочу больше друзей, даже виртуальных. Редактирую свою «стену», отвечаю на послания.Наводя порядок, я сегодня нашла несколько листов стэффордской бумаги, которые я купила в магазине «Каллиграф». На свету рассматриваю каждый базовый цвет – красный, желтый, синий. На одном листе пишу слова, украденные у светозарной певицы Барбары:
«Скажи, когда же ты вернешься? Скажи, хотя бы знаешь ты?»
Барбара. Я складываю лист вчетверо, засовываю в конверт с подкладкой из синего шелка, надписываю адрес Янна – медленно, чтобы ничего не перепутать, – и кладу письмо на письменный стол. Остается только выбрать дату для отправки.
Сегодня я лежу без сна. Приступы бессонницы еще случаются, когда я думаю о возможности новой трансплантации. Тара спит рядом. Я стараюсь не шевелиться. Зажигаю лампу возле кровати и беру книгу, которую отец подарил мне, когда я была в больнице. Я начинаю читать биографию этой удивительной женщины, героини, которая заставила меня верить в людей больше, чем в богов. В этот ключевой период моей жизни я ищу смысл, мне хотелось бы верить в Бога.Тара во сне положила руку мне на живот. Я прикрываю ее своей ладонью. Поворачиваю голову к дочке, смотрю на ее закрытые глаза, впитываю розовый цвет ее кожи, наклоняюсь к ее лицу и слежу за тем, как подрагивают веки, смотрю на приоткрытый рот, чуть запекшийся от глубокого дыхания, на длинные волосы со всевозможными оттенками русого. С первых страниц меня поражает одна фраза. В нескольких словах героиня упоминает о травме, пережитой в детстве. Я на секунду прикрываю глаза, слушаю легкое сопение Тары рядом с собой, мерный и замедленный шум города за оконными стеклами и звук воды, тихо капающей в ванной, и погружаюсь в грезы, во мне рождаются образы, звуки, запахи…
Я в Бельгии, в Остенде, в 1914 году…
Я вся дрожу, сидя в мощном высоком автомобиле отца. Мотор оглушительно ревет как дьявол. На мне шлем, подогнанный по голове, подбитый изнутри кожей, и стеклянные очки, которые ветер прижимает к лицу. Я смотрю на отца, гордящегося тем, что водит эту современную машину, гордящегося мной. Он говорит мне «ангел мой». Как всегда по воскресеньям с начала июня, мы вдвоем едем на пляж. Робкое лето начинает подсушивать поля, сезон цветов закончился. Сегодня ветер дует сильно, воздух свеж, почти прохладен. Чайки перелетели к земле и носятся в воздухе низко. «К непогоде!» – сказала бы тетя Мария. Отец оптимист и утверждает, что солнце еще проглянет. Меня зовут Мадлен. На мне ажурный пляжный костюм из белого хлопка с вышитыми моими инициалами, сделанный на отцовской фабрике. Мне шесть лет, и я совершенно счастлива. На пустынном пляже отец раздевается и надевает купальный костюм, ничто его не остановит. Даже высокие волны, которые застилают горизонт. Я сажусь, укутываюсь большим платком и обхватываю колени руками. Я улыбаюсь отцу, он победно поднимает палец и проходит первую полосу волн, ложащихся белой пеной на песок. Он уходит еще дальше, подняв руки, и успокаивающе машет мне. Но как далеко он зайдет? Когда же он вернется? Еще одна череда волн, ветер крепчает, море вздувается. Я перестаю видеть отца. Я встаю – может быть, мне не хватает роста увидеть его. Подхожу к краю волн, подпрыгиваю, пытаюсь разглядеть его. Вот, увидела. Почему он машет руками? Так странно, обеими одновременно.
Теперь идет огромная волна. Я отступаю назад. Теряю отца из виду…
Чуть позже меня замечает дама, которая прогуливает своих собак. Я в слезах.
– Что случилось, девочка?
– Там папа, я не вижу папы.Девочка позже станет сестрой Эмманюэль, сестричкой всех обездоленных.
Она рассказывает в своей книге, что в тот день, движимая решимостью встретиться со своим погибшим отцом, она решила стать невестой Христовой. Девочка из благополучной семьи торговцев кружевами, сестра Эмманюэль отправилась в средоточие бедности, в грязь нищих кварталов Каира. Она прикасалась к прокаженным, отверженным, она жила и преподавала среди тех, чьей обязанностью является вывоз городских отбросов…
Сестра Эмманюэль заставила меня поверить в доброту. Когда-нибудь я съезжу в департамент Вар, в Кальян, и постою возле ее могилы.
Посреди ночи я засыпаю.Март 2009 г. До июня я играю в театре «Жимназ» в забавной коллективной пьесе «Век будет женским или никаким» вместе с Филиппом Леллушем – человеком опытным, добрым и талантливым, и целой компанией забавных и непредсказуемых артистов. Однажды вечером в зал проникли бандиты, чтобы свести счеты с одним из артистов. Никто по-настоящему не знал причину их ссоры, но я почувствовала, как что-то вроде ядра пронеслось мимо. Неустановленный и очень тяжелый предмет пробил сцену прямо передо мной. Я завопила. Публика стала хохотать, радуясь естественности моей игры и уверенная, что это происшествие – часть представления. Пришлось дать занавес. Опасность повсюду.
Май 2009 г. Получаю сообщение: «Целый год без тебя! Помнишь ли ты обо мне так, как я помню о тебе?» Я посылаю свое письмо, заготовленное несколько месяцев назад, с красивыми марками для Австралии. Их нужно пять. Облизывать их теперь не надо, марки самоклеящиеся – жаль.
Янн ответил.
«Увидишь, весной я вернусь. Весной хорошо говорить о любви». Барбара. Его контракт продлили до 2010-го.
Австралия – это не Америка. Работы сильно затянулись. Почва Австралии сильно насыщена водой. А ведь Янн говорил мне, что там пустыня.
Я пишу ему снова – на этот раз без песен и стихов. Когда он вернется во Францию по-настоящему – если вернется, – я увижу его. Но не раньше. Я хочу твердо знать, что он вернется. Я никогда не смогу жить вне Франции. Вот так. Есть места и похуже, чем моя прекрасная родина. У меня не хватит сил вынести еще один разрыв, еще один шок. Отныне спокойствие духа для меня – жизненная необходимость. Никаких тако-цубо. Я умалчиваю об инфаркте.
Янн стал писать мне. Мне нравятся его письма, манера писать их, мне нравится, как за чертами почерка встает человек. Почта из Австралии идет сто лет. Неужели у меня нет терпения?
«Я говорю тебе, это последняя поездка». Барбара.Июль 2009 г.
Вместе с Жан-Мишелем Зекка я веду на «Радио Люксембург» живую и трогательную передачу: «Мы помогаем даже летом».
Мы с Жан-Мишелем выступаем в роли посредников, мы связываем людей с теми, кто может найти решения для всякого рода проблем.
Мальчик-инвалид потерял собаку – у него был спаниель-кавалер-кинг-чарльз, порода редкая и дорогая. Мне удается выйти на чету заводчиков из департамента Сарта, людей добрых и отзывчивых, которые быстро выделяют в дар нашему слушателю нового друга. Милая чета приглашает меня провести уик-энд на природе. Тара мечтает о собачке. Я отправляюсь в Ле-Ман. Я тут же влюбляюсь в совсем маленького круглого щенка. Заводчик предупреждает меня, что это метис неизвестного происхождения, это иногда случается, животные могут избежать бдительной опеки хозяев. Родословная не имеет для меня значения, главное – размер, мне хотелось бы совсем маленькую собаку, которая поместится где угодно и будет счастлива в моей трехкомнатной квартире без террасы. Женщина уверяет, что, учитывая породу матери и породу кобелей, которые могут быть отцом щенка, он должен полностью мне подойти. Я увожу в Париж свою новую собаку, которой даю имя Вишну. Тара без ума от него, я тоже. Но увы, на этот раз сердце должно уступить разуму. Каждый проходящий месяц моя тревога растет. Резервы роста моего Вишну безграничны. Он еще очень молод, а уже доходит мне до бедра. Вишну охотится на кота Икринку, который забился под ванну и не выходит. В тревоге иду к ветеринару, тот предсказывает, что мой пес, когда вырастет, будет удивительно высоким, что никак не совместимо с моим образом жизни. Мы с Тарой плачем и возвращаемся в департамент Сарта с Вишну, который все больше напоминает немецкого дога. Его обменяли на Кроху – еще одного пушистого персидского кота, которого невозможно было продать из-за заячьей губы.Ноябрь 2009 г. Я еду к двоюродному брату на юг в самом начале ноября. Мне хочется съездить в Кальян, в холмы департамента Вар, постоять на могиле сестры Эмманюэль. Кладбище, расположенное на окраине селения, похоже на тысячи других. Я легко нахожу могилу, справа от входа, немного наискосок. Черное гранитное надгробие, такое же, как у остальных монахинь ордена Сионской Богоматери. На могильном камне – ничего. Рядом стоит простой пластмассовый горшок для цветов. Невообразимо. Я перечитываю имя, дату, 1908–2008, именно здесь покоится сестра Эмманюэль, посвятившая свою жизнь человечеству. И ни цветочка никто не принес ко Дню Всех Святых? Ничего? Я кладу на черную плиту несколько белых роз. Встаю на колени и шепчу молитву. Выйдя, делюсь своим изумлением с двоюродным братом. Он отвечает мне цитатой из «Государя» Макиавелли, мало полагавшегося на человечество, потому что «человек неблагодарен, изменчив и скрытен». Потом брат прибавляет: «Ничего страшного, что не было цветов. Сестра Эмманюэль дарила не для того, чтобы получать в ответ».
2010 г.
Контрольное обследование профессора Хельфта – вот настоящая хорошая новость начала этого года. Мое состояние совершенно стабильно. Я прошла важный этап – семь лет после пересадки. В моем сердце течет хорошая жидкая кровь. Повторная трансплантация пока не актуальна.
Чтобы я удачно начала год, Лили подарила мне ягоды годжи. Это новая штука, что-то вроде светло-коричневого изюма, который выращивается в Тибете, стоит целое состояние и обладает кучей лечебных и регулирующих свойств для всего организма. «Чудодейственное средство, выстраивает все твои энергетические ресурсы, резко повышает здоровье. Волшебная палочка природы!» Ладно, попробуем. И я немедленно заглатываю целую пригоршню.
Мерзость несказанная. Я отплевываю ягоды прямо на стол. Лили в ужасе. Остаюсь приверженцем хвороста.Я отмечаю Тарино десятилетие, думая о том времени, когда ей будет двадцать. Мой банковский счет худеет день ото дня, во время кризиса диета полезна, но все равно мои расходы намного превышают доходы. Денег у меня осталось шесть раз заплатить за квартиру, потом – ничего. Хотя моя квартирная хозяйка любезно не повышает мне квартплату уже несколько лет. Лили говорит, что поможет деньгами. Я никогда и ни у кого не занимала, не буду начинать и в сорок лет.
Лилиан Бетанкур обладает состоянием в 17 миллиардов евро, с колебаниями в несколько миллиардов в зависимости от биржевого курса. 17 000 миллионов евро, 46 575 лет платы за мою квартиру… Многовато на один рот. В изумлении читаю интервью тетеньки для «Пари-матч». На вопрос: «Почему вы дали 1000 миллионов евро забавному фотографу?» – богатенькая старушка отвечает: «Потому что он попросил». Я не раздумывая хватаю самый красивый лист стэффордской бумаги желтого делового цвета и начинаю плести что-то приятное и непосредственное в соответствии с избранным мной назначением письма:
Дорогая Лилиан Бетанкур, я прошу Вас дать мне денег. Из тех 46 575 моих годовых квартплат, которыми вы располагаете, я хотела бы, чтобы вы дали мне одну, чтобы я могла немного продержаться. Знайте, что я тоже могу быть забавной и я готова пройти курсы фотографии, потому что, к несчастью, я располагаю большим количеством свободного времени. Я буду благодарна вам за этот дар.
Прошу вас принять, дорогая мадам Бетанкур, выражение моей признательности.
Шарлотта ВаландреПрежде чем отправить письмо по почте, я читаю его Лили, которая выражает одобрение аплодисментами. Вместо адреса я просто пишу имя богатой тетеньки и название городского района – Нейи-сюр-Сен. Ответа пока не приходило.
Свыше какого-то порога, давайте не будем жмотами, миллиард евро на человека, а остальное должно перераспределяться. А чтобы сохранить мотивацию для этих богатых людей, за каждый перераспределенный миллиард надо давать им медаль и определенное место во Всемирном списке филантропов. Это было бы элегантно и полезно для многих людей. Лили одобряет мою новую теорию распределения богатства и сообщает, что Билл Гейтс уже проложил дорогу, подарив девять десятых своего состояния на борьбу со СПИДом в Африке. Мудрый человек. Той же суровой зимой я случайно встречаю на улице Шерш-Миди Жерара Депардье. Он собирается взгромоздиться на свой огромный мотоцикл, когда я решаюсь заговорить с ним. Его появление кажется мне знаком. К моему удивлению, он узнает меня. Я выражаю ему свое восхищение. Он благодарит, хвалит меня за мужество, поздравляет с книжкой, но он спешит, у него встреча с режиссершей Жозе Дайан, они готовят отличный телепроект – фильм про Распутина. Он горячо расцеловывает меня, треплет по щекам, кричит непонятно почему: «До свидания, мадам!» – и с грохотом срывается с места.
Вот он, настоящий знак, которого я ждала в этот год, лишенный планов. У меня есть телефонный номер Жозе Дайан. Я тут же звоню ей. Под лежачий камень…
– Здравствуй, Жозе, это Шарлотта Валандре!
– Привет.
– Ничего, ты можешь говорить? Я только что встретила Жерара Депардье, он в таком восторге, сказал, что готовит с тобой Распутина…
– Я тебя сразу прерву, женских ролей нет.
– Там одни мужчины?
– Ну почти… Пока, Шарлотта. Целую.
Значит, я не сыграю в Распутине. А в чем тогда?
Моя бездеятельность беспокоит меня. Что придумать?
Лили предлагает идею: «А почему бы тебе не рассказать свою историю, про сны, про Янна, про кардиолога? История-то невероятная».
Глядя на расклеенные по Парижу афиши, я узнаю, что без моего ведома Уолт Дисней снял по моей жизни мультфильм: «Принцесса и лягушка». Я два раза смотрела его с Тарой. Я снова жду весны. Через несколько месяцев вернется Янн, он подтвердил. Проходя мимо часовни Чудотворной Богоматери, я вхожу в нее. Молиться время от времени вошло у меня в привычку. Я иду к алтарю и встаю на колени перед Богоматерью. Вокруг прекрасной женщины из белого мрамора я вижу те лучики, что окружали мои странные сны. Я долго молюсь Марии и Богу, живым и моим ангелам.
Когда я молюсь, я обретаю себя и формулирую то, что для меня важнее всего.
Покидая часовню через угловую дверь в тот самый момент, когда я осеняю себя крестом, вместе с движением руки приходит воспоминание.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа».
«И… кого?» Мне было шесть или семь лет, и обучение крестному знамению ставило меня в тупик.
Сначала рука легко касается лба, потом пальцы плашмя ложатся на мой мягкий животик, потом на сердце. Под конец сложить руки и закрыть глаза с набожным видом.
Про «отца» понятно: Бог Отец – это легко. Мой отец – тоже мой бог, мой создатель. «Сын» – это Иисус, Сын Божий, который умер на кресте. Я-то сама живехонькая дочка своего отца. Это все понятное дело.
И только Дух Святой не поддавался пониманию.
«Невидимая чудодейственная сила…» Все вызывало у меня любопытство, но возраст пока еще не позволял воспринимать абстрактные понятия. «Святой дух – это красота жизни, Божественное дыхание, это все, что ускользает от нас, что невозможно понять умом, это любовь, Шарлотта, это великая Божественная любовь…»
Объяснения отца казались мне туманными, и я решила запомнить из них одно-единственное значение: «любовь». Вот почему, когда говорят о Святом Духе рука ложится на сердце, туда, где рождается любовь. Я была довольна своей догадкой. Святой Дух прояснялся. Положив руку на сердце, я прекрасно чувствовала, что под моей рукой происходят загадочные вещи. Выучившись креститься, я обнаружила, что сердце бьется, что есть этот глухой стук внутри, ритм моей жизни.
И тогда я изобрела собственную манеру креститься, с понятными и любимыми словами, и стала говорить шепотом, чтобы никто не узнал мою тайну:
«Во имя Отца и Сына и сердца».
Во имя сердца.Несколько слов – CMC-сообщение возникает на экране телефона: «29 апреля, 11 утра, Руасси, терминал 1, рейс Qantas 181 из Сиднея, я лечу к тебе».
Такси заворачивает и высаживает меня перед последней дверью прямо перед пандусом, который идет от терминала Руасси 1 к шоссе. Там находится тесный кабинет воздушной полиции. Ничего не изменилось. Я узнаю это место. Именно здесь я в последний раз видела своего возлюбленного рокера. Дождь лил, как сегодня, я отправлялась в Канаду на съемки фильма «В тени ветра». Мне было семнадцать. Этот круглый аэропорт, эта бетонная арена пугали меня. Я запуталась в эскалаторах, повисших под открытым небом, я проклинала обводные коридоры, которые скрещивались друг с другом. Я плакала. Я знала, что, если уеду, все будет кончено. Я подписала договор, мне надо было работать. И я улетела. Здесь закончилась моя первая история любви. В том же месте, перед этими разъезжающимися в стороны дверями, и даже кафель тот же. Как земля, наши жизненные пути как будто закругляются. Можно уехать далеко и надолго и снова оказаться в тех же местах. И в этих неизменных вехах мы вспоминаем и смотрим себе в глаза.
Что сделано за это время, за этот виток?
Сегодня другой день. Я приехала встретить Янна. Через час, если ветер попутный, он появится. Волосы у него будут по-прежнему длинные, он будет держаться прямо, он, в общем-то, не изменится. Когда он увидит меня, он поставит все на пол, но не побежит, а пристально посмотрит на меня, остановившись в нескольких шагах, он протянет ко мне руки, раскроет их и обнимет меня. Он не поцелует меня в губы, он будет ждать. Он уткнется губами мне в шею, под волосами. Он укроется в моей тени, смежит веки и поймет.
Через час Янн увезет меня с собой.
Сердце бьется, и я продолжаю мечтать.Примечания
1
Добутамин — лекарственное средство, стимулятор сердечной деятельности (кардиотоник).
2
Жак Лакан (1901–1981) – французский психиатр и психоаналитик, философ психоанализа, основатель структурного психоанализа.
3
Песня композитора, автора песен, продюсера и певца Мишеля Берже (1947–1992), которую исполняет певица Вероника Сансон.
4
Жан Франсуа Поль де Гонди (1613–1679) известен как Кардинал де Рец, архиепископ Парижский, выдающийся деятель Фронды, писатель.
5
Французская музыкальная группа «Il tait une fois», популярная в 70-х гг. XX в. Упомянутая выше песня – из ее репертуара.
6
Жозе Бове — французский фермер и общественный деятель, сторонник антиглобализма.
7
«Бон Марше» — старейший парижский универмаг, описанный еще Эмилем Золя в романе «Дамское счастье», расположен на улице Севр.
8
Заключительная фраза из знаменитой речи американского президента Джона Кеннеди, выразившая его сочувствие жителям города, разделенного Берлинской стеной.
9
Ив Кляйн (1928–1962) – французский художник-авангардист. Изобрел формулу нетускнеющего синего пигмента, который был запатентован в 1960 г. и получил название «Международный синий цвет Кляйна».
10
Мартин Селигман (р. 1942) – американский психолог, родоначальник позитивной психологии.
11
В переводе И. Хемницера «Воля и неволя».
12
Тапенад — густая паста, изготовленная по рецепту провансальской кухни. В ее состав входят измельченные оливки, анчоусы и каперсы.
13
Мисс Марпл — персонаж детективов Агаты Кристи, проницательная пожилая дама, детектив-любитель.
14
«Ле Паризьен» — французская ежедневная газета, в которой публикуются новости Парижа.
15
Знаменитые вина из региона Грав (провинция Бордо) пили еще персонажи Ф. Рабле.
16
Тристан Бернар (1866–1947) – французский журналист и писатель.
17
Тара наверняка смотрела французский фильм «Ослиная Шкура» (1970) по сказке Ш. Перро, где героиня поет песенку с рецептом пирога.
18
Люк Монтанье — французский вирусолог, лауреат Нобелевской премии в области медицины, в 1983 г. открыл ВИЧ.
19
Эта притча известна русскому читателю в пересказе Л. Пантелеева под названием «Две лягушки».
20