Рецессия капитализма – скрытые причины. Realeconomik Явлинский Григорий

Все те сдвиги в современном капитализме, о которых речь шла выше, – продукт не чьей-то злой воли, а многолетней эволюции современного нам мира, и, видимо, они будут продолжаться и после ликвидации экономического и психологического ущерба, нанесенного недавним финансовым кризисом, и после решения не менее острых проблем, возникших сегодня в европейских финансах, и даже после реконструкции мировой финансовой системы, если и когда таковая последует.

Но пока что в мире не ощущается никакого фундаментального видения путей и способов изменения происходящего. Строго говоря, на данном этапе нет ясности даже в вопросе о том, существуют ли в мире достаточно влиятельные силы, реально стремящиеся к таким переменам, и есть ли вообще политическая воля, чтобы начать разворачивать громадный корабль мировой экономики в другом направлении.

Однако то, что кризис поставил в повестку дня вопрос о реформе не только международной финансовой системы, но и капитализма в целом, о необходимости (я еще раз воспользуюсь словами Ангелы Меркель и Николя Саркози) возвращения от капитализма финансового к капитализму производительному – это уже, на мой взгляд, событие чрезвычайной важности, поскольку общее настроение в западных элитах в последние десятилетия менялось, скорее, в противоположном направлении.

Хотелось бы надеяться, что слова осуждения и даже проклятия, раздававшиеся в разгар международного кризиса в адрес «финансового капитализма», не были простым паническим эмоциональным срывом, а отражают реальный сдвиг в сознании мировой элиты – осознание того, что ослабление нравственных начал при регулировании экономики, игнорирование при оценке экономической деятельности и ее эффективности такого критерия, как наличие в ней очевидного смысла и общественной пользы, в конечном счете создают для экономики огромные проблемы. И наоборот: если ставится задача придать экономической системе устойчивость и сопротивляемость к дестабилизирующим воздействиям, то к содержанию хозяйственной деятельности, по крайней мере в критически важных областях, должны предъявляться не только формальные количественные, но и некоторые качественные требования, проистекающие из нравственных норм.

Это, на самом деле, чрезвычайно важный момент, который следует подчеркнуть и выделить особо. Реформа международной финансовой системы, о необходимости которой заговорили на волне кризиса – вопрос, безусловно, серьезный и актуальный, но все-таки частный и носящий преимущественно технический характер. Может быть, в результате многолетних консультаций процесс принятия решений в МВФ и, возможно, во Всемирном банке подвергнется существенной модификации; в определенной степени будут увеличены возможности и сфера ответственности международных финансовых организаций. В перспективе, вероятно, будет расширена сфера использования такого инструмента, как специальные права заимствования (SDR), может быть, даже несколько уменьшится роль американского доллара как главной резервной валюты. Но, повторяю, это – все-таки частности.

Другой момент, который часто упоминается как главный урок кризиса 2007–2009 гг., – это необходимость усилить роль национальных финансовых регуляторов. Это уже более фундаментальная задача, требующая для своего выполнения бльших усилий, но и способная дать значительный эффект с точки зрения стабильности функционирования этого сектора.

Однако и эта задача, как мне представляется, тоже является слишком частной, если ограничиться простым ужесточением существующих количественных критериев рисков и более тщательным надзором за их выполнением. Новые инструкции по контролю банковских операций и качества финансовых продуктов имеют мало смысла, если общий уровень нравственности останется прежним или будет продолжать снижаться. Почему предполагается, что чиновники-регуляторы в массе будут добросовестно выполнять свои обязанности? Вопрос Александра Грибоедова – «А судьи кто?» – продолжает оставаться актуальным и по отношению к правительствам и к бюрократии.

Конечно же, нравственность в экономике невозможно просто ввести. Тем более невозможно взять и административно утвердить специальные правила для защиты нравственности в экономике и политике. Но если помнить о ее необходимости и важности – отступлений будет меньше, и тенденция постепенно переменится. При принятии малых и больших решений, разработке законов надо помнить, что в экономике и политике должна присутствовать нравственность, и она же и есть предпосылка и часть эффективности.

То есть если вернуться к теме финансового кризиса (с которой я, собственно, и начал эту книгу), можно с уверенностью утверждать: возможность избежать в будущем потрясений подобного характера не может быть связана просто с ужесточением надзора за соблюдением неких количественных нормативов, отражающих соответствующие риски. Человеческая фантазия, будучи подстегнута перспективой больших шальных денег, всегда найдет способ затуманить смысл тех или иных действий и обойти формальные ограничения.

Возможности избежать рецидива могут быть связаны только с тем, чтобы более жесткие требования предъявлялись к самому содержанию деятельности – в конкретном случае, в финансовой сфере – с тем, чтобы исходя из нравственных оснований просто не допускать в критически важных сферах деятельность сомнительного, непрозрачного или малопонятного содержания или характера.

Естественно, такой подход неизбежно встретит мощное сопротивление, в том числе и по идеологическим основаниям, но главным образом в силу прямой или косвенной заинтересованности очень большого числа людей в минимизации или отсутствии такого регулирования. Но здесь уже властям придется сделать ответственный выбор: либо регулировать хозяйственную деятельность, чреватую нарушением стабильности экономической системы, исходя в том числе из такой тонкой материи, как нравственные основания, либо смириться с тем, что система, выходя за пределы зоны общих интересов, будет периодически непредсказуемо «взбрыкивать» и порождать очень масштабные встряски, подобные нынешнему финансовому кризису.

5.3. Общее дело и общая опасность

Этот выбор, в принципе, можно было бы оставить на усмотрение каждой отдельно взятой страны – соответственно каждого общества, имеющего свою собственную историю и, хотя бы уже в силу наличия этой самой истории, собственный набор приоритетных ценностей, если бы, возвращаясь к уже сказанному, не то обстоятельство, что мир быстро и необратимо связывается воедино процессами глобализации – глобализации использования ресурсов, глобализации хозяйственной деятельности и, наконец, глобализации политической жизни, выражающейся в возрастающей роли международных отношений.

Что из этого следует на практике? Кроме того, о чем мы уже говорили, также и то, что последствия и цена любого решения, принимаемого правительствами развитых стран, возрастают многократно. Растут соответственно и последствия неудачных решений, и цена допущенных ошибок, и ответственность, которая ложится на правительства и их лидеров, при выборе того или иного из имеющихся вариантов решений. Существенно возросшая за последние 30–40 лет взаимозависимость экономической и политической жизни в масштабах мира привела к тому, что решения и действия отдельных правительств и политиков могут гораздо больше влиять на вектор общемирового развития, чем это было 100, 50 и даже еще 20 лет назад.

Это означает, что ответственность за продуманность и выверенность предпринимаемых шагов многократно возросла для всех субъектов мировой политики. А что касается тех, кто в силу особого веса соответствующих политических субъектов играет на этом поле роль ключевых игроков, предъявляемые историей к ним интеллектуальные и моральные требования становятся чрезвычайно высокими. И здесь, к своему крайнему огорчению, я должен констатировать, что нынешнее политическое поколение оказалось во многом неспособно этим требованиям соответствовать. Но если политика, в том числе и международная, демонстрирует систематическое отступление от нравственных принципов и ценностей, то в условиях глобализации в постиндустриальном обществе ХХI в. мировая экономика будет всегда асимптотически приближаться к кризису.

Периодически кризис будет наступать и, возможно, будет все более разрушительным.

О порочных тенденциях, правящих бал в российском обществе, я уже подробно сказал в предыдущей части – слабость институтов гражданского общества и государственного правопорядка, аморфность правил поведения в хозяйственной жизни, резко снизившаяся роль общественной морали в сочетании с наивной верой в свою исключительность и обидой на весь мир, отказывающийся эту исключительность признавать и уважать, – все это делает свое черное дело, удерживая общество в придавленном и затуманенном состоянии.

Однако и в тех обществах, которые привычно считались и продолжают считаться ориентиром и «образцом демократии», нарастают тенденции, несущие явную угрозу социальному и нравственному прогрессу. Я сейчас даже не имею в виду вещи, о которых чаще всего пишут алармистски настроенные журналисты, – растущая готовность отказаться от некоторых гражданских прав и свобод во имя успешной борьбы с терроризмом и другими «врагами государства», или рост ксенофобских настроений в связи со все более ощутимым присутствием мигрантов в условиях длительных экономических неурядиц. Все это, видимо, справедливо, но вряд ли приняло настолько уж угрожающие масштабы.

Гораздо большее беспокойство вызывает ползучее распространение того политического и экономического «постмодернизма», о котором я в меру своего понимания пытался говорить выше, – уход общественного сознания от поиска смысла в политике и экономике, погружение его в потребление все новых искусственных форм, которые в изобилии предлагает ему виртуальная «новая экономика» и виртуальная же политика.

Это, конечно, особая тема, но нынешнюю Европу, да и Соединенные Штаты как ее исторический продукт, создала в первую очередь жесточайшая борьба ее жителей с реальными окружающими обстоятельствами за свои интересы и идеалы. Именно эта борьба, опиравшаяся на разум и внимательное отношение к реальности, с одной стороны, и устоявшиеся представления о том, что такое честь, достоинство и нравственность, – с другой, создала европейскую цивилизацию в ее лучших проявлениях.

Очистка общественного сознания от всего названного, погружение его в виртуальный мир внушенных потребностей, брендов и символов; нежелание интересоваться тем, откуда берутся деньги и за счет чего живут те, у кого их много, – все это рискует эту цивилизацию погубить.

Хотя бы потому, что те, кто управляет обществом, – не марсиане и не особая высшая каста. Это, в сущности, те же «люди с улицы» с теми же представлениями, психологией и предрассудками, которыми наделено и массовое сознание. Соответственно деградация массового сознания, пусть и с некоторым временным лагом, но неизбежно приведет к деградации политики и деловой жизни, к их загниванию и утрате способности к прогрессу.

Но это уже совсем другая история, как и поиск альтернатив и неизменная вера и надежда.

Благодарности

Эта книга в английской редакции («Realeconomik: The Hidden Cause of the Great Recession», Yale University Press, 2011) появилась благодаря инициативе главного редактора издательства Йельского университета Джонатана Брента. После наших длительных дискуссий о природе финансового кризиса в 2009 г. он убедил меня написать книгу, поддерживал все то время, что я работал над ней, и потратил немало сил и времени на ее редактирование совместно с Жаном-Клодом Буис и Ниной Буис, без помощи которых публикация затянулась бы на не определенный период.

Моя особая признательность Виталию Григорьевичу Швыдко и Виктору Валентиновичу Когану-Ясному за многолетние дискуссии и споры по ключевым проблемам книги, которые укрепляли мою убежденность и позволили значительно более ясно выразить основные идеи.

Благодарю также профессора Университета Карнеги – Мел лон (США, Питтсбург) Сергея Владимировича Брагинского за время, которое он уделил чтению рукописи, и сделанные им замечания.

Я признателен Андрею Васильевичу Космынину, Евгении Андреевне Диллендорф и Юрию Арсеньевичу Здоровову за исключительную тщательность и внимание, с которым они прочитали первый вариант рукописи и высказали немало ценных соображений, замечаний и предложений.

Предложение публикации книги на русском языке принадлежит Ярославу Ивановичу Кузьминову, а Марина Сергеевна Митькина совместно с заведующей книжной редакцией Издательского дома ВШЭ Еленой Анатольевной Бережновой помогли превратить это предложение в реальность – за что им больше спасибо.

Этой книги не было бы без всех вас.

Об авторе

Григорий Алексеевич Явлинский – поли тик, доктор экономических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», автор работ «Realeconomik: The Hidden Cause of the Great Recession» (Yale University Press, 2011); «Incentive and Institutions. The transition to a market economy in Russia» (Princeton University Press, 2000); «Демодернизация» (2002); «Периферийный капитализм» (2003); «Российская экономическая система. Настоящее и будущее» (2007); «Ложь и Легитимность» (2011) и др. Один из основателей и руководитель (1993–2008) РОДП «Яблоко», председатель фракции «Яблоко» в Государственной Думе I–III созывов. В 1996 и 2000 гг. Г.А. Явлинский был кандидатом в Президенты России, выдвигался на этот пост в 2012 г. В настоящее время – председатель фракции «Яблоко» в Законодательном собрании Санкт-Петербурга.

RECESSION OF CAPITALISM: THE HIDDEN CAUSE. REALECONOMIK

A brief summary of the book

Mainstream economic theory has failed to provide an answer to the following fundamental question: if economists and other scholars, politicians and business professionals claim to know why, when and where economic crises will happen, why do these crises continue to happen with the same intensity, inflicting in the process significant damage on economies, business and consumers?

The specific causes of the recent global economic turbulence may be attributed to institutional failings, the adoption of the wrong decisions by the regulatory authorities, insufficient or incorrect information, etc. However, they are secondary to the underlying cause: all these failures and shortcomings can be traced – something that tends to be disregarded by most commentators – to a lack of perception that core moral values and rules for human society are key to normal business activities and also economic and social progress.

We are now witnessing a convenient alliance (or rather collusion) of a wide range of business and intellectual elites, who have been doing all they can to portray existing practices as the natural and only possible way to run modern economies, and in the process marginalize conscientious independent criticism of widespread malpractice.

The consolidation of elites for personal gain, comfort and personal welfare is also the main reason for the existing trend of substituting humanitarian considerations and moral values at the heart of international politics by the principles of Realpolitik, cynically cloaked in a veil of demagogy on the priority of the ‘public good’.

This book do not seek to preach moral values. Similarly it is not advocating an ideal market system or moral-based society. This book simply stressing that failure to demonstrate the required political will to implement the moral standards and values developed immediately after the Second World War in practical politics and in economic rules will end up leaving the global economy in the 21st century in a state of permanent crisis, with adverse socio-economic, political and economic repercussions for the public at large and individuals in particular.

Примечания

1

О моральных принципах в настоящей работе речь, как правило, идет в современном конвенциальном европейском смысле, когда цель не оправдывает средства, а человек живет прежде всего за счет своих творческих способностей и таланта, стремясь к удовлетворению собственных потребностей, основываясь на принципах разумного индивидуализма, являющегося интеллектуальным обоснованием капиталистической этики в духе создателя философского направления объективизма Айн Рэнд: «несправедливость это когда кто-то получил богатство с помощью политического влияния, если вы сделали свое богатство с помощью государства, как его протеже. Это нечестно, неправильно, несправедливо. Но если вы сделали это честно, сами, в условиях свободной конкуренции, и люди хотели вам платить – прибыль ваша» (http://www.youtube.com/watch?v=FzGFytGBDN8).

2

Или, как вариант новой волны, «идеальный шторм» в глобальной экономике в 2013 г., как формулирует это профессор Нью-Йоркского университета Нуриэль Рубини, претендующий на роль пророка всяческих неприятностей для мирового капитализма.

3

Падение стоимости портфелей было повсеместным, включая и те, что находились под управлением самых именитых менеджеров с репутацией «финансовых гениев».

4

Как писала по горячим следам кризиса «The Financial Times» в своей редакционной статье, «люди, конечно, понимали, что они рискуют, но общественное регулирование и риск-менеджмент в частных компаниях исходили из ложной посылки, что если каждый рыночный агент контролирует собственные риски, нет необходимости, чтобы кто-либо следил за рисками в системе в целом» (FT. 2009. March 9).

5

На это, в частности, указывала и «The Financial Times» в вышеупомянутой редакционной статье: «Творцы экономической политики могли ограничить эти угрозы, но так и не сделали это. Вместо этого они позволили пузырям надуваться, а финансовым операциям становиться все более непрозрачными и все в большей степени опирающимися на заемные средства» (Ibid.).

6

Правда, модели, за некоторые из которых получены несметные премии, были верны только при выполнении граничных (критических) условий: соблюдение законов, минимальных принципов этики и морали, etc. Если они нарушены, то эти модели бесполезны. Это, так сказать, абсолютно формальная вещь.

7

Считалось, что любой аналитический отчет, прогноз, оценка рисков или инвестиционной привлекательности, да и вообще любая экономическая работа, требуют в качестве своего обоснования целого набора специальных математических расчетов и моделей. В противном случае материал выглядит неубедительным и не может произвести необходимого впечатления на инвесторов, заставить их раскошелиться. На самом деле весь этот мудреный математический аппарат условно иллюстрировал только то, что и без него понимали экономисты. А то, чего они не понимали, никакие модели увидеть не позволяли. Математика зачастую служила просто рекламной декорацией, создавая ощущение научности и достоверности. Это напоминает известную сказку Льюиса Кэрролла, где главная героиня Алиса думает «Для чего нужны книги, если в них нет ни картинок, ни диалогов?» (см. также: After the Crash: How Software Models Doomed the Markets // Scientific American Magazine. 2008. November 21).

8

См., например, Twenty-five people at the heart of the meltdown // Guardian. 2008. Yanuary 26.

9

В связи c этим интересен разгоревшийся весной 2013 г. спор профессоров-экономистов с мировым именем из Гарварда, в числе которых был бывший главный экономист МВФ К. Рогофф, и Массачусетского технологического института по поводу расчетов, проводившихся с целью изучить влияние размеров государственного долга на темпы экономического роста. Этот спор еще раз обнажил не слишком афишируемый в академической среде факт, что выводы ученых чрезвычайно сильно зависят от субъективного выбора ими данных для анализа и методов их обработки. Резюмируя его, редакционный директор «Harvard Business Review» осторожно признал: «Решение относительно того, как мы обрабатываем данные, приводит к совершенно различным результатам» (цит. по: http://www.rbcdaily.ru/ world/562949986636419).

10

Вот лишь некоторые из этих формулировок: «Мы пришли к заключению, что финансового кризиса можно было избежать. Кризис был результатом действий или бездействия конкретных лиц, а не Природы или просчетов компьютерных моделей. Капитаны финансового сектора и общественные распорядители нашей финансовой системы игнорировали предупреждения и не смогли поставить под вопрос, понять и взять под свой контроль риски в системе, крайне важной для благосостояния американского народа. Они допустили большой промах, а не осечку. Хотя отменить деловой цикл невозможно, кризис подобного масштаба не был неизбежностью <…> Несмотря на то что многие на Уолл-стрит и в Вашингтоне говорят, что кризис невозможно было предвидеть и предотвратить, были знаки грядущей беды. Трагедия в том, что их игнорировали или недооценивали» (Final Report of the National Commission on the Causes of the Financial and Economic Crisis in the United States. Official Government Edition. Washington, 2011. P. xvii).

11

Имеются в виду, в частности, скандалы с бонусами, которые получили или на которые претендовали высшие менеджеры таких корпораций, как «Мэрил Линч», «Морган Стэнли», «Роял Бэнк оф Скотлэнд» и многие другие финансовые учреждения.

12

Об этике бизнеса, моральных его аспектах писали всегда, и есть огромное количество первоклассных работ, посвященных этой тематике. Но в своей работе я хочу затронуть не столько вопросы межчеловеческих и межгрупповых отношений в самом бизнесе на уровне компаний или отраслей, сколько рассмотреть связь нравственных принципов с мировой финансовой системой, глобальной экономикой и политикой.

13

Кстати, и здесь не все просто. В кальвинизме и английском пуританстве, как разновидностях протестантизма, деловой успех и принесенное им богатство – это не просто логичное следствие трудолюбия и усердия, это показатели богоизбранности. В этом при желании можно усмотреть ту самую трещину, которая привела к сегодняшнему кризису морали – система строгих пуританских ограничений с течением веков размягчается и распадается, а связка богатство – богоизбранность, глубоко сидящая в подсознании и культуре, остается. Отсюда и облегченный переход к системе, в которой доход – универсальное мерило всего.

14

Кстати говоря, именно этот аргумент приверженцы теории эволюции видов приводят, когда им предлагают объяснить наличие в человеческой натуре черт, противоречащих интересам индивидуального выживания. Поскольку человек выделился из животного мира как существо не только биологическое, но и социальное, в процессе естественного отбора в его природе закреплялись черты, способствовавшие выживанию не только отдельной особи, но и их сообщества – рода, племени и т. п. То есть предрасположенность членов сообщества заботиться не только о себе, но и о своих сородичах способствовала коллективному выживанию и могла закрепляться (естественно, в определенных разумных дозах) на генетическом уровне, образуя тем самым часть универсальной природы человека как вида.

15

Frankfurter Аllgemeine Zeitung. 2007. September 22.

16

Именно в результате покровительственной позиции Гринспена размеры бизнеса, связанного с деривативами, за пять лет в период с 2002 по 2007 г. увеличились в 5 раз.

17

Клиенты Мэдоффа были вполне образованные и серьезные люди и большинство из них должны были предполагать что-то ненормальное в стабильно высоких выплачивавшихся процентах. Теперь известно, что около 12 млрд долл. было снято со счетов компании Мэдоффа в 2008 г. различными вкладчиками, причем половина этой суммы была извлечена всего за три месяца до задержания финансиста в декабре 2008 г. Значит, многие из тех, кто вкладывал в эту структуру деньги, предполагали, что особые условия – следствие особого положения самого Мэдоффа, который имеет серьезные связи, в том числе и возможность пользоваться инсайдерской информацией. То есть, наверное, они сами не нарушали закон, но шли к Мэдоффу именно потому, что он ради умножения их капиталов мог если не преступить, так обойти закон, чтобы оказаться перед ним в более выгодном положении, чем другие финансисты. Если бы не убежденность многих в том, что быть «равнее» других пред законом – это нормально, мошенническая схема не была бы столь глубокой и обширной.

18

Вот, например, Ник Лисон отсидел 3,5 года в сингапурской тюрьме, где написал автобиографию «Rogue trader» («Жулик-трейдер»), ставшую бестселлером. Затем в результате выросшего социального статуса стал выступать с докладами на различных конференциях, получая огромные гонорары. Судьба куда более интересная, чем у скромного банковского служащего.

19

Официальный веб-сайт БЭА по адресу: http://www.bea.gov

20

Как заметил по этому поводу известный французский политик и экономист Ж. Аттали, возглавлявший в этот период Европейский банк реконструкции и развития, «никто не замечал, что важнейшая часть энергии, талантов и капиталов перетекает в финансовую систему в ущерб промышленному производству и научным исследованиям» ( Аттали Ж . Мировой экономический кризис… А что дальше? СПб.: Питер, 2009).

21

Так, британская исследовательская группа «Тэкс Джастис Нетворк» оценивает размер средств, осевших в низконалоговых гаванях, в 21–32 млрд долл. (Ведомости. 2012. 24 июля).

22

Как в свое время заметил по этому поводу президент Обама, «на Каймановых островах есть здание, в котором располагаются 12 тыс. американских корпораций. Это или самое просторное здание в мире, или самое большое в истории налоговое мошенничество» (The New York Times. 2009. October 3).

23

Правда, по некоторым оценкам, из-за мер, направленных на ослабление банковской тайны в «особых» юрисдикциях в Западной Европе после кризиса 2007–2009 гг., объем размещенных в них средств несколько сократился. Однако это сокращение было с лихвой компенсировано притоком денег в аналогичные структуры в Азии.

24

Данный фактор отличается от существовавших всегда прибылей, связанных с механизмом моды как маркетингового фактора. Мода, в отличие от такого рода «инноваций», не носит принудительного по отношению к потребителю характера.

25

Более того, включение некоторых благ в рыночное распределение компрометирует сами эти блага, лишая их ценности. Так, если правосудие сделать рыночным благом, то оно просто перестанет быть правосудием. Но есть и менее очевидные случаи – блага, получение которых сопряжено с издержками (не обязательно в виде денег – это может быть и потраченное время), но которые не могут распределяться по аукционному принципу без потери в ценности самого этого блага. Примером могут служить удовлетворение от сопричастности к творчеству, к искусству, к той или иной человеческой общности. (Интересные рассуждения на эту тему можно найти в работе профессора Гарвардского университета М. Сэндела «Что нельзя купить за деньги». См.: Sandel M. What Money Can’t Buy – the Moral Limits of Markets. L.: Penguin, 2012.)

26

В последнее время явственно проступает тенденция распространить экономический принцип рационального выбора на все сферы жизни, включая секс, брак, воспитание детей, образование, политику, безопасность и т. д. Яркий пример – опубликованная в 1976 г. книга Гари Беккера из Чикагского университета ( Becker G. The Economic Approach to Human Behaviour. Chicago, 1976). Согласно этому принципу, все человеческие отношения – рыночные. Иногда для этого и предмет экономики как науки (economics) трактуют расширительно, включая в него все человеческие отношения (а не только отношения по поводу производства, распределения и потребления экономических благ). В этом случае применение рыночного принципа, или рационального выбора, ко всем сферам жизни кажется естественным, а сама экономика трактуется как наука о стимулах человеческого поведения.

27

Galbraith J.K . The Affluent Society. Penquin Books, 1958.

28

Marcuse H. One-Dimensional Man: Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. Boston: Beacon, 1964.

29

Как пишет по этому поводу Роберт Шиллер, «капитализм производит не только то, что соответствует желаниям людей, но и то, что они считают соответствующим их желаниям. Он может производить лекарства, чтобы лечить болезни <…> Но если это будет приносить прибыль, <…> он будет производить и туфту под видом снадобья. Более того, он будет производить потребность в этой туфте» (FT. 2009. March 8).

30

Насколько я понимаю, однозначного общепризнанного критерия, отделяющего предприятия «новой» экономики от старой, не существует, но условно таким критерием можно считать высокие темпы обновления продукции и большую долю затрат на разработку новых видов продукции в ее стоимости.

31

Правда, примеров последнего здесь тоже не счесть, и с точки зрения если не количества случаев, то хотя бы сумм причиненного ущерба эта сфера легко даст фору всем остальным. Десятизначные суммы в долларах, которые фигурировали в делах трейдеров Ника Лисона, Ясуо Хаманака, Жерома Кервьеля, или размер финансовой пирамиды Бернарда Мэдоффа, превышавший, по его собственному признанию, 50 млрд долл., – это, конечно, редкие исключения, но то, что средний размер возможных хищений и мошеннических операций здесь на порядок выше, чем в большинстве альтернативных финансовому сектору сфер, не вызывает сомнений.

32

Речь идет о тогдашнем президенте Франции Н. Саркози, канцлере Германии А. Меркель, экс-премьере Великобритании Э. Блэре, экс-президенте ЕБРР Ж. Аттали и др.

33

См. Явлинский Г . Перспективы России. М.: Галлея-Принт, 2006. С. 41.

34

Как пишет по этому поводу специалист по развивающимся рынкам из «Морган Стэнли» Р. Шарма, «представление о широком сближении уровней развивающегося и развитого миров – это миф. <…> По состоянию на 2011 г., разница в подушевом доходе между богатыми и развивающимися странами не отличается от соответствующего показателя в 1950-е годы». «Хотя мир может ожидать новых прорывов отдельных стран с низким уровнем доходов, на уровне стран с высокими и средними доходами новый экономический миропорядок будет, скорее всего, больше похож на старый, чем предсказывает большинство экспертов <…> Очень немногие когда-либо достигнут уровня доходов развитого мира» (Foreign Affairs. 2012. November-December. P. 3, 7).

35

В статье И. Валлерстайна, известного социолога из Йельского университета, и Г. Дерлугьяна, примерно так же описывающей логику современного разделения труда между центральной зоной мирового капитализма и его периферией, Китай, наряду с Россией, отнесен к зоне «полупериферии», которая «сочетает в себе черты продвинутости центра с периферийными свойствами социоэкономической отсталости». Полупериферийные страны «в некоторые периоды могут двигаться вверх в мировой иерархии, в другие периоды кажется, что они теряют ранее достигнутые преимущества и скользят вниз» (Эксперт. 2012. № 1 (784). 26 декабря – 15 января).

36

Безусловно, существуют значительные цивилизационные и культурные особенности России, сложившиеся за тысячелетие ее истории, существенно отличающие ее от других стран и народов. Но учет этих особенностей, по моему глубокому убеждению, относится к методам и способам осуществления модернизации и реформ, к тому, как их эффективно воплощать в жизнь, а не к тому, куда двигаться и какой должна стать Россия.

37

Собственно, именно поэтому я и характеризовал российский капитализм как «периферийный», а не «государственный» или «государственно-криминальный», как предпочитают называть его некоторые критически к нему настроенные экономисты. Мне кажется, это правильней, поскольку малоприятные черты и характеристики нашей сегодняшней реальности, отличающие ее от современного Запада – не только и, возможно, не столько признаки какой-то управленческой беспрецедентности, особости или изначальной неправильности российской версии капитализма, сколько следствие ее удаленности – исторической и экономической – от его современного ядра.

Это, однако, вовсе не снимает вины с тех, кто после крушения СССР формировал и продолжает формировать именно такую парадигму развития.

Естественно, многие столь же малопривлекательные черты современного российского капитализма, как я пытаюсь показать в этой книге, являются общими и для России, и для Запада.

38

Как я пытался показать ранее, в том числе в названных выше работах, крупные частные компании в наших условиях не являются в строгом смысле этого слова частной собственностью контролирующих акционеров. В случае продажи или конвертации активов в иные формы они не являются полностью свободными в своих действиях, а выгода, которую они могут извлечь для себя лично из распоряжения формально принадлежащей им собственностью, реально ограничена отношениями с административной властью различного уровня.

39

Кстати говоря, не нужно думать, что это сугубо российское явление – вопрос о социальном смысле и роли современного бизнеса (а что такое бизнес, как не использование ресурсов общества для предпринимательства с извлечением при этом личной выгоды) на современном нам Западе дискутируется с не меньшей остротой, о чем я еще буду говорить далее.

40

Частично повторюсь, но еще раз подчеркну, что распад «советской» экономической и политической системы, по большому счету, был следствием глубинных объективных процессов, разворачивавшихся в СССР еще с 1960-х годов. А именно: во-первых, неизбежного усложнения экономики по мере ее развития, что делало все более проблематичным сохранение административного контроля над огромной совокупностью связей и отношений в национальном хозяйстве, а во-вторых, постепенного открытия страны для внешнего мира. При этом оба процесса находились в неразрывной связи: рост технического уровня продукции и сложности производственных процессов делал неизбежным допущение более существенных, регулярных и все менее контролируемых контактов с внешним миром. Одновременно открытие страны, в свою очередь, неизбежно вело к дальнейшему усложнению экономики и общества, удерживать централизованный контроль над которыми становилось все более затратно, да и просто нереально.

41

В связи с этим характерно такое признание А.Чубайса по поводу приватизации первой половины и середины 1990-х годов: «Приватизация в России вообще не была экономическим процессом. Она решала совершенно другого масштаба задачи, что мало кто понимал тогда, а уж тем более на Западе. Она решала главную задачу – остановить коммунизм» (www. youtube.com/watch&v=r88sLuXWTCY).

42

Кстати, это касается не только России, но и других стран бывшего Советского Союза, и бывшей Югославии, и некоторых других. Незамысловатая формула, согласно которой критерием прогрессивности и демократичности является отношение к странам, которые по определению считаются их образцом, широко применялась и продолжает применяться для всего посткоммунистического пространства.

43

В докладе комиссии конгресса США в 2000 г. о политике администрации Клинтона в отношении России (Cox Report) прямо говорилось, что американская администрация не поддерживала демократическую оппозицию в России потому, что, поддержав ее, она тем самым признала бы Ельцина не демократом, а его политику недемократической.

44

Главные фигуры, которые публично и безоговорочно поддерживал Запад, были людьми, вызывающими предельно негативные чувства у абсолютного большинства населения России, их просто ненавидели в собственной стране. Заслуженно или нет – другой вопрос. (На мой взгляд, во многом заслуженно.) И тем самым в политическом ракурсе факт заключался в том, что Запад в России был представлен самыми непопулярными фигурами.

45

Входивший в рабочую группу экономических советников Ельцина американский экономист Джеффри Сакс в одном из своих интервью сказал по этому поводу: «У Запада были ресурсы, деньги, возможность действительно помочь смягчить процесс, который, как все должны были понимать, будет невероятно напряженным и болезненным… Мы [Запад] могли сделать намного больше. Но мы предпочли этого не делать» (http://www.pbs. org/wgbh/commmandingheights/shared/minitext/int_jeffreysachs.html#16/).

46

Поддержка «нравственной гибкости» тогдашнего российского руководства и «демократических» фаворитов была не только моральной. МВФ, по существу, финансировал жестокую и кровавую войну на Северном Кавказе в 1994–1999 гг.

47

В 1993 г. я, выступая в Давосе, сказал, обращаясь к группе западных экономических советников: «В дореволюционной России был такой обычай, что инженеры, проектирующие железнодорожные мосты, стояли под мостом, когда проходил первый поезд. Так и вы – если собираетесь давать советы России, то, возможно, вам следовало бы взять свои семьи и, поселившись в России вместе с народом, которому вы даете советы, пережить все трудности и лишения предлагаемых вами схем». Значительно позднее министерство юстиции США провело расследование по отношению к деятельности ряда из них. Вскрылись серьезные злоупотребления, и некоторые были вынуждены заплатить очень значительные штрафы.

48

Недавний тому пример – крах пирамиды Бернарда Мэдоффа, которого, по существу, выдали правосудию собственные сыновья.

49

Возможно, рост производительности и технический прогресс привели к такому росту эффективности постиндустриального производства, который выходит за рамки сложившегося в ХХ в. общественно-политического устройства, в основных своих чертах характерного для индустриального этапа развития. Существенное усложнение экономики не дополнялось соответствующими сдвигами в массовой системе ценностей, в стереотипах культуры, не дополнялось массовым переходом к соответствующим видам труда, воспроизводства, политической активности, мышления, не дополнялось соответствующими сдвигами в менталитете. Возникло противоречие, которое выразилось, в частности, в том, что промежуточные звенья и промежуточный доход заняли в современной экономике место конечного результата, удовлетворявшего реальные потребности. Это предположение, конечно, требует специального исследования, но не хотелось бы, чтобы указанное противоречие получило свое разрешение через кризисы, войны и революции.

50

См. об этом: The Financial Times. 2009. February 10.

51

Интересные рассуждения по этому же, в сущности, вопросу можно найти у уже упоминавшегося ранее профессора Гарвардского университета М. Сэндела – одного их немногих статусных исследователей на Западе, отстаивающих необходимость использования нравственных критериев при оценке и регулировании экономической деятельности. То, что центр экономической науки в возрастающей степени перемещается на стимулы ( incentives ), считает он, имеет глубокий смысл. Экономика превращается из зеркала в инструмент вмешательства в жизнь, в конструирование стимулов, дабы изменить человеческое поведение. Но если экономика говорит о возможности регулировать поведение, она перестает быть объективной и бесстрастной ( value-free ) – она вторгается в область, где присутствует мораль. Если речь идет о приобретении автомобиля или телевизора, от моральной оценки можно воздержаться. Но если речь идет об образовании, воспитании детей, безопасности? Следует ли одинаково оценивать желание поохотиться на носорога и желание дать образование ребенку? Создавая стимулы, считает М. Сэндел, мы обязаны задуматься над их моральными последствиями. Не говоря уже о том, что даже технически стимулы невозможно свести к ценовым, так как для некоторых благ повышение цены не ограничивает, а стимулирует потребление (см. об этом, в частности, Sandel M. What Money Can’t Buy – the Moral Limits of Markets. L.: Penguin, 2012).

52

Глобализация также усложнила и в значительной мере размыла моральные ориентиры. Она понизила социальную и политическую ответственность состоятельных людей, особенно тех, которые живут в одних странах, а деньги делают в других. Критерии общественной репутации перестали быть внятными вследствие изменения общей атмосферы и ухудшения качества политики практически на всех уровнях. Смешение культур также породило ряд непростых поведенческих эффектов. Например, появились культурные факторы, пришедшие из Азии, которые, скорее всего, оказали влияние на то, что называется «верность слову». В традициях некоторых обществ необязательность – это почти норма жизни, а слово – просто ритуал. Если вам сказали «да», то вы должны быть готовы к тому, что это может быть лишь форма вежливости, а то и просто вообще ничего не значить. Ставшее достаточно массовым распространение таких культурных особенностей на западной почве крайне разрушительно.