Канцлер империи Величко Андрей
– На обычной армейской «Кошке», чего зря «Кондор» гонять.
– Это самое, – замялся Боря, – может, хоть на широкофюзеляжной полетишь? А то у этих бомберов со всех щелей дует, как бы у тебя ревматизм не обострился.
– Слушай, ты лучше расскажи толком, чего тебе надо, а мозги мне полоскать и без тебя хватает кому. Чего тебе захватить, что не влезет в «Кошку»-пикировщик?
– Алечку с детьми.
Я напряг память. У Алисы четыре дочери плюс сын, то есть все шесть пассажирских мест будут заняты. Это значит, что мне придется лететь в пилотском кресле, да еще четыре часа слушать за спиной галдеж этого выводка! Нет уж, кушайте сами.
– А чего бы им в своем вагоне не поехать, ведь есть же он у Алисы? – поинтересовался я.
– Он был, – просветил меня Боря, – но, пока он стоял в тупике четыре года, Алечка же никуда не ездила, его малость разукомплектовали… Даже колеса сперли, уроды! Совсем твои явные и тайные полиции мышей не ловят.
– Согласен, отдельные недостатки есть, – признал я. – Но и Алиса тоже хороша. Где, черт побери, заявление от потерпевшей? А без него возбудить дело трудно. И у тебя что, денег не хватает любовнице вагон починить?
– Да я им уже мини-поезд заказал, к середине лета будет, а сейчас захвати их, будь другом! Не на обычном же поезде им ехать, они даже и не представляют, как это делается.
– Ладно, уговорил, полечу на «Кондоре». Только сам ей звони и говори, чтобы к половине одиннадцатого они все были на аэродроме. Вылет в одиннадцать, пусть не опаздывают.
– Жора, а ты не можешь послать за ними свою машину?
– Блин, у нее что, и с авто колеса попятили? – возмутился я.
– Нет, но у нее же «роллс-ройс». Не доедет эта колымага от Петергофа до Гатчины без поломок, а ты же, сатрап такой, ждать их не будешь.
– Господин Фишман, мне стыдно за вас, – сообщил я своему собеседнику. – Я понимаю, что подарить всем твоим пассиям по отечественной машине невозможно, у нас всего три автозавода, но хоть некоторым-то мог бы! Ладно, предупреди их, чтоб не испугались ненароком. И так уж и быть, в благодарность за полевые транзисторы привезу я тебе это семейство.
– И обратно захватить не забудь! – счел нужным напомнить мне этот лесбиян.
– Тьфу на тебя, кобеля, – попрощался я с Борей и положил трубку. Но, подумав минут пять, позвонил в комиссариат и велел послать разобраться с вагоном какого-нибудь практиканта. Хоть многие и считают, что Алиса сейчас в опале, но это же не повод, чтобы сквозь пальцы смотреть на разграбление вагона, находящегося, между прочим, на балансе министерства двора!
Вечером будущий комиссар, малость краснея и заикаясь от неожиданной аудиенции, рассказал мне суть этой истории. Оказывается, вагон три года стоял под открытым небом, потом одной прекрасной ночью кто-то разбил в нем стекло, залез внутрь и самую малость там поживился. В результате транспортное средство было отправлено в ремонт в числе прочего и на профилактику колесных пар, но тут начались события в Китае, а за ними – массовая перевозка всего на Дальний Восток. В депо царил бардак, и на робкий вопрос Алисы: «Когда же?» – ей сказали, что колес сейчас нет, когда будут – неизвестно, все вопросы к канцлеру, который велел любой ценой обеспечить вагоны для Маньчжурии. С кандидатом же в комиссары разговаривали более конкретно: если делать все в обычном порядке, то на приведение этого вагона в должное состояние потребуется две недели, а для экстренного решения вопроса нужно распоряжение свыше.
– Скажите им, чтобы через три недели он точно был, – вынес вердикт я. – И если на ремонт нужны будут дополнительные средства, пусть обращаются в мою бухгалтерию.
В двадцать первом веке, насколько я обращал внимание, полет на самолетах стал уже такой обыденностью, что даже летящие в первый раз в жизни пассажиры вели себя совершенно спокойно, но тут это было еще экзотикой, заставлявшей напрягаться почти всех новичков. По поведению в воздухе они четко делились на две группы. Первая бледнела, становилась какой-то заторможенной, задерживала дыхание на каждой воздушной яме и вообще весь полет, стиснув зубы, ждала только одного – когда же он наконец завершится. Вторая впадала в возбуждение.
К моему счастью, Алиса со своими дочерьми и двумя сопровождавшими их фрейлинами принадлежала к первой группе, и только Алексей с восторженным визгом носился от окна к окну. За ним присматривали стюардессы – я, хоть и неплохо относился к мальчику, сейчас был совершенно не в настроении общаться с кем-то. Все три с небольшим часа полета я еще раз просматривал уже не раз и не два перечитанные бумаги.
Я летел в Георгиевск на заключительный этап заводских испытаний нового самолета, истребителя-штурмовика «Стриж», сделанного под новый четырнадцатицилиндровый мотор ТН-27. Тринклер настоял, чтобы в названии появилась еще и буква «Н», потому что действительно мой вклад в эту работу был весьма заметным. А мотор этот по сути представлял собой АШ-82ФН, только с электронным управлением впрыском – правда, аналоговым. Сам же самолет был почти точной копией И-185, и самым главным отличием от прототипа было наличие большого числа управляющей электроники. Вовремя Боря снабдил нас полевыми транзисторами! Правда, мощность их была невелика, и силовые ключи состояли из нескольких десятков параллельно включенных полевиков, которые перед запайкой еще и подбирались по параметрам.
Отчеты испытателей, хоть и написанные сухим официальным языком, все же позволяли между строк разглядеть совершенно детский восторг летчиков перед этой машиной. И потом оба единодушно утверждали, что недостатков аппарат не имеет вообще! Одни сплошные достоинства, причем выдающиеся.
Сразу по прилете, сдав Боре его ораву, я отправился на авиазавод. Сегодня по плану было общее знакомство с самолетом, обсиживание кабины, запоминание уже не с картинок, а в натуре всех приборов и органов управления – этим я занимался до семи вечера. Потом, наспех перекусив в заводской столовой, пошел смотреть на еще одну новинку – глубоко модифицированную «Кошку», которую тоже скоро должны были начать испытывать. Внешне это выглядело почти тем же самым, но моторы были шестисотсильными двухрядными, а в конструкции прибавилось металла типа стальных полок лонжеронов и дюралевых нервюр. На одной и той же базе предполагалось делать сразу несколько разновидностей: двухмоторный штурмовик, ближний бомбардировщик, палубный пикировщик, а некоторые уже задумывались и над дальним истребителем сопровождения. Но здесь особых революций не было. «Кошка» осталась «Кошкой», только стала вдвое тяжелее, втрое мощнее и получила крыло с закрылками и предкрылками. Ну и название подлиннее – самолет уже имел имя «Выхухоль». Выбрал я этого зверя потому, что, как уже говорилось, эта модель должна была иметь много модификаций, и их спокойно можно было называть «Похухоль», «Нахухоль» и так далее, у меня в ноуте было полторы страницы такой прикладной зоологии.
Весь следующий день я занимался сначала рулежкой, а потом подлетами. Ох, как хотелось главному конструктору Миронову и бригаде испытателей придраться к чему-нибудь и отложить мой полет! В принципе их можно было понять. А вдруг канцлер гробанется – это ж сколько вони-то будет! Но и я и самолет вели себя прилично. Правда, на малых скоростях он рулился куда хуже «Ишака», при первом подлете я вообще с трудом развернулся в конце полосы.
Я сам ввел порядок, согласно которому первый для данного пилота вылет на новом самолете не мог быть произведен в тот же день, что рулежка и подлеты, а только на следующий или позже. Чтоб, значит, навыки маленько утряслись, да и лишнее время на обдумывание тоже не помешает.
Ну и утром двадцатого апреля состоялся настоящий полет. Перед ним я выслушал «а может, не надо» сначала от Миронова, потом от Тринклера, а когда с этим же самым ко мне подгреб Фишман, я его с облегчением послал, ибо сделать такое по отношению к двум предыдущим доброхотам не позволяла субординация, они все-таки мои подчиненные и в какой-то мере ученики.
Перед взлетом я еще немножко погордился своим самообладанием – такой полет впереди, а спокоен, как удав! Впрочем, буквально через пять минут я вынужден был признать, что спокойствие это происходило исключительно от недостатка воображения, а пока, увидев отмашку дежурного, до предела двинул вперед сектор газа.
Все-таки при рулежках и подлетах мощь мотора ощущалась не так, меня буквально вдавило в спинку кресла, как при старте на мощном автомобиле. Не успев толком ничего сообразить, я уже оказался в воздухе – руки все сделали сами, не ожидая команд от мозга. Но тут он очнулся и завопил: «Шасси!» Я убрал колеса, слева раздалось «вж-ж-ж» электромотора, и расположенный за газом рычаг управления механизацией крыла сдвинулся на два щелчка вперед. Самолет чуть просел, но тут же начал резво набирать и высоту и скорость.
Первый этап – скорость триста тридцать, высота шестьсот. Общие впечатления были нормальными – самолет реагирует на ручку и педали чуть резче «Ишака», но именно что чуть. Горка, вираж… На бочке случился сюрприз. Чтобы дать ручку влево, пришлось сдвинуть левое колено, но, когда в таком положении потребовалось дать правую педаль, левый каблук за что-то зацепился. Выдернул я его быстро, но бочка получилась в два приема, с задержкой на спине. Повторил, но заранее чуть оттягивая носок левой ноги – теперь нормально. Но вообще-то это непорядок… Однако пора переходить ко второму этапу, то есть снова полный газ. Вот самолет набрал положенные четыре километра, и я перешел в горизонтальный полет. Тон мотора слегка изменился, и стрелка тахометра на мгновение коснулась красной зоны, но тут же отползла на место – это сработал автомат изменения шага, но, кажется, с некоторым запаздыванием. Так, скорость пятьсот шестьдесят, прибираю газ, можно попробовать для начала вираж.
Я отработал ручкой и педалями, но тут же покрылся холодным потом – вместо примерно тридцатиградусного крена у меня получился почти мгновенный набор ста метров высоты в положении практически на боку! Хорошо хоть, что за время выполнения этой не поддающейся классификации фигуры пилотажа самолет немного сбросил скорость.
Похожая ситуация была у меня даже не знаю сколько лет назад, в тысяча девятьсот девяносто втором году. Тогда я впервые выехал за границу, в Голландию, и там мне дали проехаться на настоящих мотоциклах. Сначала я прокатился на хондовском классике «Сибиване». Машина привела меня в восторг – правильная «Ява»! Мощная, с жесткой рамой и ходовой, отлично управляемая и очень устойчивая. А после нее я сел на ямаховский спортбайк… До скорости в сто сорок он казался мне обычным мотоциклом, только излишне резким и с неудобной посадкой. На скорости же в сто восемьдесят я с ужасом понял, что не чувствую машину! Она была готова повиноваться малейшему движению пальцев, но вот только пальцы эти не были способны ни к какой осмысленной команде. Сброс газа – и я чуть не разложился из-за проскользнувшего от торможения двигателем заднего колеса. С трудом отгоняя мысли, что сейчас на дороге может попасться какая-нибудь колдобина, я начал осторожно сбрасывать скорость. И прошло немало времени, прежде чем у меня стало получаться нормально ездить на такой технике… Сейчас было то же самое. Я мысленно приказал себе сделать еле заметную горку, скорее даже ухабчик, а получился хороший рывок вверх, да еще с каким-то дурацким покачиванием крыльями. Нет, хватит, осторожненько так тянем газ на себя, а ручку, наоборот, самую малость от себя… Самолет с воем вошел в пикирование. В панике я дернул одновременно и ручку и сектор газа и тут же зашипел от боли в раненном над Артуром плече – при перегрузке руку вывернуло не совсем естественным образом. Но вот, наконец, скорость упала до трехсот, я с величайшей осторожностью добавил газа, убедился, что самолет управляется уже не так резко, и начал осматриваться. Блин, оказывается, в процессе духовных переживаний я потихоньку залетел хрен знает куда! Подо мной должен был быть второй химзавод, а тут поля и какая-то речка явно шире Нары. Вопить по радио «иде я?!» – позор-то какой! Ладно, применим дедукцию, то есть попробуем думать головой, а не задницей. Если речка шире Нары, но явно уже Оки, то как она может называться? Скорее всего Протва. А если это Протва, то где-то тут должна быть характерная излучина, на которой в том мире находилось Протвино, а в этом – пока еще ничего. Точно, вон она! Я с облегчением развернулся почти на сто восемьдесят градусов и полетел к аэродрому.
На посадку я заходил аккуратно, заранее снизившись и выпустив шасси. Перед самым аэродромом дернул за находящийся под сиденьем рычаг, и сдвижная часть фонаря кабины с лязгом отъехала назад – у прототипа такого не было, это мы придумали сами в порядке его улучшения. Вот до земли осталось метра полтора, самолет задрал нос, и всякое подобие обзора вперед исчезло. Я высунул голову и, свесив ее влево, посмотрел вперед чуть сбоку капота, так было видно полосу хоть и не прямо под собой, но достаточно близко к этому. Очки тут же начало помаленьку забрызгивать масляной пылью, но самолет уже катился по бетону. Я подрулил к краю полосы и попытался вылезти из машины. Однако фиг вам – оказалось, что проклятый фонарь открылся не до конца! Голова пролезала, а вот насчет седалищной части у меня были определенные сомнения. Решив не рисковать и не давать повода для рассказов, как застрявшего канцлера тащили из самолета, я стал ждать, когда ко мне подбегут механики.
Минут через пять меня освободили, я сообщил, что все в порядке, список замечаний невелик и будет готов к вечеру, и потихоньку пошел к КДП. На душе было грустно.
В японскую войну я мог считать себя одним из лучших пилотов мира. В черногорскую – просто неплохим летчиком. Сейчас же меня можно назвать администратором, политиком, инженером, генералом – кем угодно, но только не пилотом, теперь это в прошлом. На таких, как эта, машинах я нормально летать уже не могу, а учиться банально некогда. Значит, ни на чем, что в пилотировании сложнее «Ишака», летать лучше и не пытаться. Увы и еще раз увы, вот такие дела…
Из ждавших окончания полета только Фишман правильно понял мое состояние:
– Да не расстраивайся ты, подумаешь, полет у тебя получился без должного блеска. Я вон на «Тузике» летаю хуже, чем ты на «Стриже», и что, думаешь, я тебе завидую? Хотя… действительно, когда ты меня сюда вез, что-то такое было. Но сходил в «Путаниум» – и как отрезало! Может, и ты сейчас слегка расслабишься? А то физиономия больно траурная. У меня машина с тонированными стеклами, что внутри, совершенно не видно, и ее появление там никакого интереса ни у кого не вызовет… Все лучше, чем переживать на пустом месте.
– Поди ты в зад со своими похабными предложениями, – посоветовал я Боре, – у меня моральный облик. И жена ревнивая, что тоже немаловажно. И вообще мне надо отчет о полете писать, а не соучаствовать в бытовом разложении своего генерального комиссара. К нему величество в гости приехало, а он по девкам намылился! Офигеть можно.
– Так я же только тебя проводить!
– Да, представляю себе картинку… Привез ты меня туда, значит, сдал персоналу, а потом сел на скамеечку ждать, пока меня там обслужат. Самому не смешно? Вон, кстати, тебя твоя Алечка поджидает, и морда такая взволнованная, как будто это ты тут черт знает на чем летал.
– Морда – это то, что ты каждый день видишь в зеркале, и не надо это распространять на женщин, особенно красивых. Алечка, зачем у тебя такое грустное лицо? Я уже освободился, зови детей, и пошли кататься на катере.
Глава 16
С аэродрома я отправился в свою пристройку, писать про обнаруженные в полете недостатки машины. Не так уж их было и много. Фонарь, раз уж он имеет рычаг принудительного открывания, под действием этого рычага по идее должен открываться, а не застревать в промежуточном положении. Опять же не помешает разобраться, за что может цепляться каблук при одновременном движении ручки и педалей. Сектор газа лучше перенести сантиметров на десять вперед. И обратить внимание на то, что в конце полета хоть и совсем немного, но фонарь забрызгивается маслом.
Пока я занимался маранием бумаги, с прогулки вернулся Фишман в сопровождении Алисы с детьми – она остановилась в бывшей Гошиной резиденции, а ныне георгиевском дворце главнокомандующего ИВВФ. Через некоторое время ко мне подошел управляющий моим здешним домовладением и сообщил, что ее величество спрашивает, когда ей можно будет посетить господина канцлера.
– Да прямо сейчас пусть и посещает, – отложил я бумаги.
Минут через десять вдовствующая императрица была у меня в кабинете.
– Георгий Андреевич, я очень беспокоюсь, – поделилась она со мной.
– Так расскажите, о чем именно, и начнем беспокоиться вместе.
– Я по поводу вашего зверя… Он такой огромный, у него такие когти и зубы, а уж как он бросился на этого несчастного! Загрыз бы, если бы ваш управляющий не вмешался. Мне просто страшно за Алешу…
Вопрос: «Какой еще к этакой бабушке зверь?!» явно не соответствовал образу мудрого и всезнающего канцлера, так что я произнес его только мысленно, а вслух попросил гостью подождать минут пять. И пошел к управляющему, потому как раз он вмешался, то, наверное, сможет рассказать мне, во что именно.
– Зверь? – удивился вопросу домоуправ. – Так это же ваш Рыжик! Только что тут пробегал, небось опять на кухню. Рыжик! Рыжик, зараза мохнатая, хватит жрать, иди сюда, хозяин тебя зовет! Рыжик! Вот ведь скотина ненасытная… Сейчас придет, он же не собака, чтобы сломя голову на первый зов бросаться, да вот, смотрите.
По лестнице навстречу нам важно поднималось нечто, имеющее определенное сходство с котом. Довольно-таки сильное сходство, за исключением размеров – тварь была высотой примерно мне по колено.
Да уж, вымахал котеночек…
Тем временем Рыжик явно узнал меня, но подошел солидно, без щенячьей торопливости, потерся об ногу и негромким мявом сообщил, что хочет на руки. Я поднял животное – ох и ни фига себе!
– Да что же в нем, двадцать кило?
– Пятнадцать с половиной две недели назад было, – пояснил управляющий, – а сейчас, наверное, больше пуда. Это он еще сожрал не очень много… Но расти вроде перестал.
Рыжик повозился, удобнее устраиваясь на руках, и заурчал.
– И как он тут у вас, говорят, на людей бросается?
– Да вы что, тихий такой котик и ласковый! Нинка, дура, недавно ему на хвост наступила, так он ее даже не укусил. Так, рыкнул маленько для острастки, и все. Правда, собак не любит… Особенно если дворняга, да еще светлой окраски, может ненароком и погрызть, если сразу не оттащить. Или этих… как вы босяков называли, я, извините, запямятовал?
– Бомжами.
– Вот-вот! Тоже на дух не переносит, а уж коли тот пьяный, так и вообще. Вчера такой непонятно как недалеко от дворца оказался, так Рыжик его в мусорный бак загнал! Я котика еле уговорил домой идти, пришлось пообещать дополнительную миску сметаны.
«Понятно, – подумал я, – кто обижал Рыжика на помойке в Сергиевом Посаде сто лет вперед». Но один вопрос, однако, подлежал немедленному выяснению.
– То есть если я правильно вас понял, у мусорных баков рядом с задними воротами дворцовой территории вчера ошивался бомж?
– Да что же вы такое говорите, Георгий Андреевич, кто бы его туда пустил? Он был у тех, что на углу Самолетного и Химической.
– Так ведь это метров триста отсюда!
– Очень уж он орал громко, – пояснил управдом, – а я к тому времени уже беспокоиться начал, что Рыжик к обеду не идет, вот и сбегал на шум. Там как раз ее величество с детьми на машине проезжать изволили, из монастыря возвращаясь. И зря, скажу я вам, она за Алешу опасается, Рыжик – животина с понятием, ребенка даже не царапнет. Мой обормот даже за хвост его додумался таскать, так котик просто вывернулся и ушел.
Вернувшись в кабинет, я попытался убедить Алису в безобидности Рыжика, но, кажется, не преуспел. У меня сложилось впечатление, что она приходила за чем-то другим, но так и не решилась об этом сказать. Ладно, сама не решилась – спрошу Танечку. А пока следовало зайти к начальнику охраны, прояснить насчет бомжа. В принципе триста метров от дворца – это открытая зона, теоретически там может гулять кто угодно. Но теория теорией, а часто ли встречаются бомжи в радиусе тех же трехсот метров от Кремля в двадцать первом веке?
Выяснилось, что визитер задержан, и не один, там их было три штуки. И собаки, кстати, тоже сбежались к тому перекрестку, потому как вчера со стороны химзавода пахло чем-то очень вкусным. Так что, скорее всего это просто бродяги, пришедшие на запах, но на всякий случай с ними побеседуют люди из шестерки, как дойдет очередь.
На этом суть происшествия для меня окончательно прояснилась – все правильно, вчера должны были состояться испытания «изделия МВ-1», но мне было не до них. Я, как вы помните, занимался рулежкой и подпрыгиваниями на «Стриже». А теперь, пожалуй, можно и на это новшество посмотреть, так что я позвонил на химзавод, узнал, что сегодня они продолжают испытания, и сообщил ординарцу, что через полчаса мы туда выезжаем.
Изделие представляло собой мотовонялку на базе «чайки». Вообразите себе картину: сидят китайцы в окружении. Неделю сидят, две… Питаются в основном травой, так как мышей там мало, их и командному составу не хватит. Сначала у меня родилась мысль просто подтаскивать полевые кухни поближе и с наветренной стороны, но потом я задумался. Полевая кухня – она малоподвижная, при смене ветра просто не успеет переехать куда надо. Потом из-за этих передвижений могут возникнуть трудности с кормежкой своего личного состава, и самое главное – вдруг голодные китайцы, нанюхавшись обеденных ароматов, побегут не сдаваться, а в атаку, отбивать кухню?
Так что я дал задание сделать моторизированный источник вкусных запахов. Он вовсе не должен был готовить еду, его назначение – только вонять на всю округу! И теперь временная бригада из поваров, биохимиков и механиков с автозавода готова была сдать мне заказ. Значит, нам будут не страшны атаки. Пусть себе китайцы, исходя слюнями, бегают за «чайкой», а она уж как-нибудь приедет куда надо.
Мотовонялка представляла собой «чайку», имеющую только передние сиденья.
Сразу за ними располагались два баллона, а сзади – большой чан с чем-то вроде примуса-переростка внизу. Когда я приехал, экипаж как раз вылил в чан последнее ведро с чем-то противным на вид и отвратным на запах, а теперь закрывал накидные зажимы по периметру крышки. Через плечо у них висели противогазы.
– Надо отъехать, – посоветовал мне один из разработчиков, – либо на пару километров по ветру, либо метров на триста под прямым углом, а то тут концентрация будет слишком высока. Сегодня, кстати, мы испытываем рыбную гамму, учитывая особенности национальной кулинарии противника.
Мы отъехали в сторону. Экипаж натянул противогазы, оператор разжег подбачный примус, а водитель встал около баллонов. И через пару-тройку минут до нас действительно донесся запах… Аромат, скажем прямо, был еще тот.
В бытность свою студентом я часто заходил к друзьям в общагу. И в том же корпусе, только в противоположном крыле, жили приехавшие за знаниями вьетнамцы. В принципе это были нормальные ребята, но только по будням. А по воскресениям они, заразы, жарили селедку! На маргарине. При соответствующем направлении ветра запах за полчаса распространялся по всей общаге… Помню, было даже комсомольское собрание с разбором одного не в меру чувствительного студента, в конце концов не выдержавшего и отправившегося бить морды.
Так вот, сейчас амбре было практически такое же.
«Надо будет и в записях, которые мы собрались крутить с оснащенных магнитофонами и мощными матюгальниками машин – ну типа, китайские солдаты, сдавайтесь! – фоном ввести чавканье, а в конце – продолжительное сытое рыгание», – подумал я.
Пока «чайка» исходила селедочными ароматами, мы с ее разработчиками договорились, что за шесть дней они сделают еще четыре таких машины, снабдят их боезапасом и с очередным эшелоном отправят в Маньчжурию, где, похоже, скоро должна была наконец начаться война. Точной даты разведка назвать не могла, но исключительно потому, что командование противника само никак не могло с ней определиться. Однако Сунь Ятсен уже неофициально предупредил командование, что голова – это вещь, легко отделяемая от туловища. Его можно было понять, ибо американцам надоело ожидание, и они придержали очередной кредитный транш на расширение демократии.
После обеда мы, то есть я и Алисино семейство, полетели обратно в Гатчину. Салон «Кондора» не имел разделения на отсеки, но четко делился на две зоны. Спереди были два нормальных места – стол с терминалом радиостанции и письменными принадлежностями, мини-сейф, откидная табуретка для секретаря или еще кого, если понадобится. Далее шли два дивана с журнальными столиками, ну а в самом хвосте – два ряда кресел, как в обычном пассажирском самолете. Так вот, весь Алисин выводок я загнал туда, мотивировав свое указание необходимостью сохранения центровки, а сам сел в кресло, разложил перед собой нашедшиеся в сейфе материалы про свободу слова, оставшиеся тут с предыдущего полета его величества, и задремал. Но, видимо, сделал это слишком незаметно для окружающих, потому что вскоре ко мне подошла стюардесса и передала вопрос Алисы: сильно ли нарушится центровка самолета, если она одна подойдет ко мне? И можно ли это сделать.
– Пусть идет, – вздохнул я.
Алиса аккуратно присела на откидной стульчик и, глянув на бумаги, сказала:
– Какое совпадение, именно об этом я вас и хотела спросить… Или эти бумаги секретные и смотреть на них нельзя?
– Да не волнуйтесь, секретные вам никто показывать не будет, – успокоил я женщину. – Лимонаду вот выпейте и давайте действительно не стесняйтесь. Кстати, неужели в этих документах есть что-то для вас интересное?
– Есть, – кивнула Алиса, – например, вот эта цитата: «Я не разделяю вашу точку зрения, но готов отдать свою жизнь за ваше право ее высказывать». Но это же сказал не Вашингтон, а Вольтер!
Я успел удержать чуть не сорвавшийся вопрос «вы уверены?» – все-таки Алиса доктор философии, уж наверняка цитат помнит больше, чем я, – но вместо этого просто покачал головой:
– Увы, эрудиция референтов его величества не бесконечна, так что такое иногда случается. И вы, значит, решили в приватной беседе со мной уточнить, что говорить можно, а что нельзя?
Собеседница кивнула.
– Ну начнем с цитаты. Я совершенно не готов отдать жизнь за чье-то право болтать что в голову взбредет, причем не только свою жизнь, но и чужую тоже. Тем более что в России каждый имеет право говорить все, что угодно. Однако некоторые забывают, что, кроме права говорить, есть еще и обязанность отвечать за свои слова. И эта ответственность наступает тогда, когда ваши слова являются действенным призывом к чему-нибудь противозаконному или антигосударственному. Обращаю ваше внимание на слово «действенным» – меня, например, или стюардесс этого самолета вы можете призывать к чему угодно, толку все равно не будет. Да, еще не рекомендуется никого зря оскорблять, но это уже дело административное. Ну или дуэльное, а в несложных случаях мордобойное… Однако и здесь то же самое. Чтобы факт оскорбления поимел место, необходимо, чтобы объект принял это близко к сердцу. Например, сейчас вы можете обозвать меня как угодно, и это будет просто сотрясение воздуха. В возможность, что я услышу от вас какие-то новые для меня фигуры ненормативной речи, я не верю.
– Так что же, – набралась смелости Алиса, – если кто-то при свидетелях назовет вас палачом, ему за это ничего не будет?
– От состава свидетелей зависит. Если это спокойные, адекватные люди, то ничего. А вот если ими это будет воспринято как призыв к действиям, так на оратора тут же статья найдется, и не одна. Поймите очень простую вещь – сейчас в России нет ответственности за слова! Есть только ответственность за результат этих слов. Но мне кажется, что вы все-таки подошли ко мне не совсем за этим… Если вам почему-то трудно говорить, то я могу начать за вас. Хотите?
Вдовствующая императрица кивнула.
– Так вот, вы были хорошей женой Николаю Александровичу, но так и не смогли стать российской императрицей, то есть найти свое место в управлении государством. Сейчас же вы просто не понимаете, каков ваш статус, что ждет вас в будущем и что вы можете сделать в настоящем. Если бы вы были одинокой, то, может быть, такое положение дел вы бы и приняли, но у вас дети. Я прав?
Судя по виду Алисы, дело обстояло именно так.
– Тогда перед вами два пути, – продолжил я. – Или вы считаете себя частным лицом в ранге великой княгини – это возможно – и просто продолжаете ту жизнь, которую вели до сегодняшнего дня. Можете даже выехать за границу, но я не рекомендую вам этого делать. В мире сейчас очень непростая обстановка, и вы наверняка против своей воли станете пешкой в чьей-то игре. Да и война может начаться, а это будет не такая война, при которой во дворцах смогут продолжаться балы… Боюсь, что бомбардировками будут разрушены целые города, если не страны. – Я отпил пива, поглядел в иллюминатор и продолжил: – Или вы считаете себя вдовствующей императрицей не только по факту замужества, но по сути, то есть соглашаетесь с тем, что у элиты может быть только один смысл жизни – работа на благо России. Это непросто, но, возможно, такой работы хватит всем.
– Господи, да я всегда хотела именно этого, но как?
– Начнем с малого. Действительно, референты у его величества в общем-то набирались бессистемно. Он, между прочим, говорил мне, чтобы я не проходил мимо возможной кандидатуры на роль организатора этого департамента. Согласны? Кстати, дело, конечно, ваше, но я бы посоветовал вам жить где-нибудь поближе к Зимнему, да и в нем тоже можно, место там есть.
– Но что скажет ее величество, – усомнилась Алиса, – ну и общественное мнение…
– Обе их величества Марии все поймут правильно, – усмехнулся я, – а насчет мнения… Неужели вы считаете, что среди гвардейских офицеров не найдется ни одного, способного вступиться за вашу честь? И даже если это так, то среди моих комиссаров немало рыцарей – так сказать, юношей бледных со взором горящим и в специально пошитых перчатках.
Глава 17
Второй день рождения своей дочери я встречал как на иголках. Рано утром пятнадцатого мая китайцы вероломно, без объявления войны, наконец-то напали на беззащитную социалистическую Маньчжурию. Понятно, что утром – это по тамошнему времени, а к одиннадцати утра, когда в Питере начался наш тихий семейный праздник, бои шли уже одиннадцатый час, и дальневосточный день понемногу клонился к вечеру.
Атаке подвергся первый укрепрайон, обороняемый в основном японцами, потому как он имел выход к морю, упираясь в него своим левым флангом. А «в основном» я сказал потому, что там была еще и бригада еврейских добровольцев – настоящих, а не из армейской группы генерала Дорфмана. Идея отвоевать себе кусок земли таки нашла достаточно сторонников, готовых воплощать ее в жизнь с оружием в руках…
И хотя я отлично понимал: от того, что я весь день буду сидеть на узле связи, не изменится ничего – на дне рождения Настеньки я чувствовал себя не очень безмятежно. Остальные же вовсю радовались довольно редкому в наших кругах празднику.
Мы с Мари решили, что не следует превращать день рождения в парадное мероприятие, так что взрослых на нем был самый минимум, то есть я, Мари и Алиса. Из близких по возрасту к имениннице детей присутствовал малолетний наследник престола Вовочка, трехлетняя дочь Татьяны Леночка и Алексей, они сидели за детским столом. Был еще и средний стол, оккупированный дочерьми покойного Николая, ну и в сторонке – наш, взрослый. То есть присутствовали одиннадцать человек и два кота.
Понятно, что первым котом был Рекс. Для него пришлось сделать нечто вроде высокой табуретки, на которой он и сидел с салфеткой на шее, рядом с именинницей, время от времени вытиравшей ему мордочку. Хотя это было совершенно лишним – ел он очень аккуратно.
Второй кот звался Рыжик. За два дня в Георгиевске он произвел настолько сильное впечатление на Алексея, что тот буквально притащил свою мать ко мне и проследил, чтобы она убедительно попросила меня подарить ему, Алексею, этого великолепного кота. Так что Рыжик был запихнут в самолет и доставлен в Питер, где его, изнервничавшегося за время перелета, приласкал и начал кормить новый хозяин.
В Зимнем Рыжик пока еще чувствовал себя несколько неуверенно, а увидев Рекса, почему-то и вовсе испугался, забился под Алешин стул и не желал выходить оттуда даже к миске с жареной рыбой, так что пришлось и ее задвинуть туда же. И теперь Рыжик осторожно жрал под стулом, иногда чуть высовываясь и с опаской поглядывая на Рекса.
Наконец Настенька обратила внимание на некоторую неправильность обстановки и спросила у меня:
– Папа, коша?
– Коша боится Рекса, – пояснил я.
– Рекс добрый! – уверенно сообщила мне дочь. Что интересно, «р» она выговаривала совершенно четко, наверное, из-за частого общения со своим котом.
– Рекс, коша боися, – обратилась Настя к своему соседу.
Тот вытянул шею: мол, сними салфетку, не в ней же мне идти! И, когда это было сделано, спрыгнул со своего трона и подошел к Алеше. Я немного напрягся: а вдруг Рыжик со страха цапнет дочкиного хвостатого приятеля? Хотя чего тут бояться, мне было решительно непонятно – девонширец весил раз в десять меньше рыжего охотника на бомжей.
Мелкий котяра подошел вплотную к Рыжику, который, пожалуй, удрал бы, если бы было куда, а так просто поглубже вжался под стул и неожиданно тонко и жалобно для такой туши мяукнул. В ответ Рекс негромко уркнул ему чуть не в самое ухо, осторожно потрогал лапой… Рыжик на глазах расслабился. Тогда Рекс сделал несколько шагов назад. Я офигел – Рыжик на полусогнутых, стараясь казаться поменьше, пошел за ним!
Рекс подвел огромного кота к краю стола, фыркнул ему, чтобы тут пока тут посидел, и с укоризненным выражением на мордашке подошел ко мне. Почему-то я сразу понял: он спрашивает, на чем сидеть Рыжику! Офигев еще больше, я взял небольшую табуретку и поставил ее к детскому столу. Когда Рыжик запрыгнул туда, я уже не удивился.
– Вот видишь, – шепнула мне Мари, – я такое чуть ли не каждый день наблюдаю! Не могу отделаться от мысли, что этот кот даже еще умнее, чем кажется, только говорить не может. А в последнее время я вообще думаю, что просто не хочет… Можно какую-нибудь твою хитрую электрику в Настину комнату провести – слушать, о чем они с Рексом говорят, когда меня нет? Только осторожно, чтобы он не заметил.
– Ладно, придумаю что-нибудь, – пообещал я, – хотя у кошек горло не так устроено, чтобы разговаривать. Он, наверное, с дочкой жестами общается или как-нибудь вовсе невербально… Да, вот еще какая у меня мысль появилась. Вроде если он чем-то обеспокоен, то это видно? Просто мне известны случаи, когда самые обычные кошки заранее чувствовали неприятности и старались донести это до своих хозяев. Например, о том, что скоро будет землетрясение. А Рекс ведь не совсем обычный кот, к тому же хорошо относится не только к Настеньке, но и к нам с тобой тоже. Это я к тому, чтобы ты повнимательнее отнеслась к его, например, беспокойству, если оно вдруг проявится.
Мари с некотором удивлением посмотрела на меня.
– Я ведь даже хотела тебе пожаловаться, но забыла. А он меня третьего дня в дворцовую зону не пустил! Сначала пытался в ногах путаться, а потом, как увидел, что не помогает, кинулся к Насте, она прибежала – и в плач… Правда, быстро успокоилась.
Интересно, подумал я. Зимний был нами поделен на зоны, примерно совпадающие с его четырьмя сторонами: правительственная, техническая, жилая и министерства двора, которую неофициально называли «дворцовой». Обитал там барон Фредерикс со своей канцелярий, а также фрейлины Мари. Честно говоря, я давно хотел убрать из Зимнего эту совершенно лишнюю контору, но тогда дворец окончательно потерял бы присущий ему шарм, на что не были согласны обитающие там величества.
– А потом? – поинтересовался я.
– Ничего, – пожала плечами Мари, – сходила туда вечером.
Да, теперь, пожалуй, трудновато будет выяснить, что же там было такое три дня назад утром. Хотя, конечно, пусть Танечка попытается… Кстати, она к Рексу относится очень неплохо, как и он к ней. Так что, пожалуй, сразу после праздника надо будет устроить небольшое совещание в узком кругу – мы с Татьяной, Рекс и Настенька как переводчик с кошачьего.
– Дорогая, я минут на пять вас покину. Настенька, я скоро приду, не волнуйся!
Я встал – надо было прямо сейчас озадачить Татьяну: не случалось ли три дня назад чего-нибудь не совсем обычного? И сказать, что ее Леночке придется ехать домой с кем-то, а мама будет совещаться со мной и Рексом.
Уходя, я посмотрел на кошака. Или мне показалось, или он действительно понял, куда и зачем я иду. Во всяком случае, он муркнул что-то явно одобрительное.
Праздник прошел весело. Под конец начались танцы. Меня бы не удивило, если бы вдруг и Рекс принял участие в них, но он спокойно сидел на своей табуретке. Правильно, а то как бы не затоптали… После праздника мы с Татьяной, Мари, Настенькой и Рексом прошли в рабочий кабинет.
Там люди расселись вокруг стола, а Рекс – на коленях у дочери. Я подумал и обратился прямо к кошаку:
– Рекс, как ты считаешь, у нас тут все хорошо?
– Нехорошо! – сразу ответила Настя.
– А что у нас плохо, он может сказать?
Дочь слушала кошака примерно минуту, а потом заявила:
– Плохая тетя!
– Показать сможешь? – обратился я напрямую к коту.
Рекс кивнул.
Татьяна сняла трубку и велела срочно прибыть сюда дежурной тройке.
Я тем временем продолжал:
– Не мне показать, а хорошей тете?
Рекс снова кивнул. Тем временем дежурная тройка уже зашла в кабинет. Она состояла из двух довольно миловидных девушек и здоровенной бабищи. Я знал эту Танечкину сотрудницу, про нее говорили, что она может согнуть лом или убить кулаком быка.
– Сейчас покажешь? – спросил я кошака.
Вместо ответа тот подошел к силачихе и мяукнул. Та наклонилась, чтобы взять его на руки, но он вдруг ловко запрыгнул ей за пазуху. При размерах бюста данной фрейлины наличие там еще и мелкого кошака не бросалось в глаза совершенно. Татьяна вопросительно поглядела на меня.
– Идите, – разрешил я. – Только… Кота в случае чего защищать, как меня.
– Ясно, шеф, – кивнула Танечка, и четверка дам покинула кабинет.
Через полчаса вернулась Татьяна с Рексом на руках.
– Все в порядке, – сказала она, передавая кота Настеньке, – взяли, сейчас везут в Гатчину. Дело очень серьезное, так что…
Она вопросительно поглядела на Мари.
– Да что уж там, я понимаю, пусть идет…
По дороге в Гатчину Татьяна объяснила:
– Полет лейтенанта Конькова вы еще не забыли? Так вот, у него была невеста. Которая, кстати, в момент дорожного происшествия находилась именно в Москве… А когда с ней начали беседовать, после первых вопросов она впала в истерику, вскоре перешедшую в нервную горячку, как сказали эскулапы. И умерла к вечеру… Мы начали копать и выяснили, что с начала века и до четвертого года в Москве функционировал какой-то мистический салон восточной направленности. Заправлял там азиат, по непроверенным данным, его фамилия Бадмаев. И эта невеста неоднократно была замечена в том салоне.
– Ч-черт! И как же это я про него не вспомнил? Давно пора было присмотреться.
Татьяна никак не прореагировала, она уже привыкла, что я могу знать что угодно. И продолжила:
– Со второй половины четвертого года Бадмаев исчез, салон распался. Но одна из его учениц недавно обнаружилась в Гатчине. Попытались побеседовать – то же самое, истерика, горячка, смерть. Но эту Ли-старший почти спас какими-то своими иголками. Так вот, он сказал, что это какая-то китайская методика гипноза, про которую он знает, но сам ей не владеет. А сейчас – абсолютно те же симптомы. Я уже велела выяснить насчет причастности данной фрейлины к той секте, а пока пусть ей оба Ли занимаются, может, что получится.
До вечера я просидел на узле связи, вникая в происходящее на Дальнем Востоке. Первый день войны не принес никаких неожиданностей, кроме разве что несколько меньшего, чем предполагалось, расхода патронов. Китайцы атаковали укрепрайон в лоб, даже не пытаясь нащупать слабые места в обороне, да к тому же шли на нас в основном компактной толпой. А где-то в пол-одиннадцатого Танечка сообщила мне, что и эта задержанная умерла, несмотря на усилия наших китайцев. Записи ее предсмертного бреда сейчас изучаются. Дано распоряжение об активном сборе любых сведений касательно Бадмаева.
– Да, – вспомнил я, – поищите кого-нибудь, кто помнит аферу конца девяностых годов, это когда на изучение чего-то там в Тибете Бадмаеву было выделено три миллиона рублей. Не верится мне как-то, что такая сумма могла пройти мимо Витте… И продумайте, как устроить всему персоналу сначала Зимнего, а потом Гатчинского дворцов собеседование с Рексом. Группами, по одному слишком долго будет. И что там с записями?
– Их сейчас изучают господа Ли. Пока почти ничего интересного, кроме… – Татьяна достала из папки листочек и прочитала: – Бляо хунь вынь! Вроде так. Старший Ли утверждает, это фраза подчинения. Поподробнее он сам вам объяснит, когда закончит.
– Ну в общих чертах я это себе и без него представляю. Значит, вот какой нам еще головной боли добавилось…
– Шеф, в порядке небольшого отвлечения, – улыбнулась Татьяна. – Вы не обращали внимания, что Питер на вас благотворно влияет? В Георгиевске вы обычно называли всякие затруднения словом «геморрой». А тут, пожалуйста – «головная боль».
– Вам же хуже, – пожал плечами я, – раньше, если я давал совсем уж дурацкое указание, у вас хоть сомнения могли быть, каким местом шеф думал. А теперь все ясно, головой! Ладно, а предыдущая закодированная покойница чем занималась в Гатчине?
– На нее обратили внимание, когда она пыталась познакомиться с одним молодым пилотом, – пояснила Татьяна, – причем активно пыталась. А учитывая, что она даже на вид была старше его, как-то это выглядело не очень случайно. Сначала мы допускали, что ушлая девица просто хочет окрутить молодого и неопытного парня, это ведь тоже не приветствуется в отношении ваших летчиков, ну а потом начали проявляться подробности.
– Что за летчик?
– Сейчас… – снова полезла в свою папку дама. – Константин Арцеулов, полгода назад с отличием закончил Гатчинскую летную школу, сейчас служит пилотом развозного «Тузика» на правительственном аэродроме. От большинства летчиков отличается крайней аккуратностью и педантичностью. После соответствующего налета и проверок может быть рекомендован на правительственные машины.
– А рисованием этот Арцеулов случайно не увлекается?
– Да, он отлично рисует. Его последняя акварель даже приобретена для ее величества вашей племянницы. Так вы, значит, тоже обратили на него внимание?
– И довольно давно, – ответил чистую правду я. – Очень перспективный молодой человек, спасибо, что напомнили про него. Ладно, вернемся к Бадмаеву. У него должен быть племянник. Не уверен, что он в курсе дядиных дел, но поинтересоваться им надо.
– Уже поинтересовались. Врач, живет в дядином доме на Поклонной горе, это даже скорее небольшая усадьба. В данный момент по каким-то делам он находится в Тверской губернии, сейчас выясняем, где именно и зачем.
– Хорошо. И не затягивайте, пожалуйста, с массовой проверкой при помощи Рекса.
– Бедный котик! Кстати, а ведь он уже взрослый, ему больше двух лет. И, если уж он представляет такую большую ценность, не подумать ли насчет котят от него?
– Да думал я, даже своих московских кошек сюда привозил, но он как-то отнесся к ним без особого интереса.
– А он очень разборчивый. Ему нравятся небольшие кошечки равномерного серого окраса, с короткой шерстью, но все-таки не как у него, а чуть подлиннее.
– Это он что, вам сам сказал?
– Зря удивляетесь, он может. Но это мне моя дочка про него рассказала, а я, когда сегодня его несла, описала ему такую кошку и почувствовала в ответ полное одобрение.
– Интересно, чего же он мне тогда ничего не говорил – стеснялся, что ли? Ладно, значит, нужна небольшая, серая, с короткой шерстью… В общем, если такую увидите, тащите ее сюда. То есть я даже знать не хочу, какая импортная порода соответствует этим признакам – подруга нашего Рекса должна быть русской и из самой глубины народа! Ну и я кого-нибудь озадачу этой проблемой.
Глава 18
Если вы хотите что-то спрятать, то можно это действительно спрятать, но заметно эффективнее будет привлечь внимание интересующихся к чему-нибудь гораздо более яркому и запоминающемуся. Если вы хотите спрятать кого-то, то такой алгоритм еще лучше. И, наконец, если вы желаете создать у широких масс заведомо далекое от действительности представление о чем-то – говорить надо чистую правду! Естественно, не всю, в умении вовремя остановиться и состоит искусство настоящего политика. Именно из этих соображений и готовилась проверка приближенных к императору, канцлеру и всем трем императрицам особ.
Народу было прямо сказано, что в связи с непрекращающейся активностью врагов России придется показаться специалисту – ясновидящему запредельного уровня, которому прочитать потаенные черные замыслы проще, чем простому придворному высморкаться. Волноваться не надо, бригада «скорой помощи» и три исповедника будут находиться в соседних комнатах, и вообще все пройдет хорошо. Правда, к православной церкви относился только один из этих исповедников, а конфессиональной принадлежностью господ Ли я до сих пор так и не нашел времени поинтересоваться, но это была как раз та небольшая часть правды, которая пока не подлежала оглашению.
Но не подумайте, что в качестве ясновидящего и прозревающего все насквозь рекламировался Рекс. Даже о его существовании знало не так уж и много народу, а уж о способностях – и вовсе почти никто, перед прислугой умница-девонширец изображал и вовсе кошачьего дауна. Нет, ясновидящий был припасен гораздо более колоритный! Я ждал его в кабинете для особых гостей, под потолком которого располагались специальные отдушины, а за ними – ниши для стрелков. Выслушав доклад старшего из них, я велел запускать посетителя.
Он вошел и не мигая уставился на меня. Говорят, что почти никто не мог равнодушно выдержать взгляд его бледно-голубых глаз: одни впадали в неуемный восторг, вплоть до обожания, другие, наоборот, чувствовали себя очень неуютно… Но я почему-то не чувствовал вообще ничего. Хотя, может, это мешают зеркальные очки? Экранируют эманации или флюиды – не знаю, как это правильно называется.
Я снял очки, но не успел надеть обычные, как гость отвесил мне глубокий поклон и неуверенно произнес:
– Ваша светлость, челом вам бьет недостойный Гришка Распутин.
– А без клоунады нельзя? – поморщился я. – Меня зовут не Федор Ромодановский, а Георгий Найденов, а за окном сейчас двадцатый век. Лучше садитесь, Григорий Ефимович, и поговорим. Чаю не желаете? Могу предложить последний писк моды – грузинский.
Значит, – продолжил я, в то время как Гришка хлебал чай и зажирал его уже как минимум четвертым пирожным, – у меня к вам просьба. До меня дошли слухи о вашем… хм, ясновидчестве, скажем так.
Собеседник застыл и уставился на меня, не обращая внимания на выпавшее изо рта что-то недожеванное, но теперь в его глазах был откровенный страх.
Ага, сообразил я, значит, успел уже сокол наш ясный прищемить кому-то хвост, но, видимо, не очень серьезно, иначе мне доложили бы, и попытался успокоить гостя:
– Да не волнуйтесь вы, подумаешь, наговорили на вас! На меня вон сколько наговаривают, и катом, и исчадием ада называют, и еще черт знает как.
Однако моя речь почему-то не принесла успокоения явно мятущейся душе Григория Ефимовича. Решив попробовать другую методику, я рявкнул:
– Не трясись ты как осиновый лист! Было бы за что, так ты бы уже давно не со мной беседовал. У меня к тебе дело, то есть соберись и слушай! Пока я действительно не потерял терпение и не отправил тебя в подвал минут на сорок. Значит, от тебя требуется смотреть на проходящий мимо тебя народ. Если кто-то тебе покажется неблагонадежным, скажешь это стенографисту, он запишет. Если с кем-то захочется поговорить – ткнешь в него пальцем. Как устанешь – сообщить об этом старшему по операции. Понял? Еще раз спрашиваю: ПОНЯЛ?!
– Так точно! – вскочил Распутин, опрокинув при этом стул.
– Вот и замечательно. Операция будет завтра, а пока копи силы. Здесь копи, тебя проводят в комнаты, и из них ни ногой! А то пристрелят ненароком. Пирожные понравились? Хорошо, скажу, чтобы принесли килограмма два. Какой еще мадеры?! Ты, блин, лучше меня не зли. Чаем обойдешься! Все, свободен, вот твой провожатый, иди, куда он скажет.
Еще до проверки несколько человек пустились в бега, и теперь полиция под контролем Алафузова пыталась установить их местонахождение, хотя я сильно подозревал, что дальше мелкого воровства их прегрешения не идут. Гришке Распутину не понравилось человек двадцать, их на всякий случай взяли под наблюдение. Рекс указал на троих, причем один вызвал у него прямо-таки ярость, мелкий кошак рвался к Рыжику за подмогой, видимо, реально оценивая свои физические возможности, и, чтобы его утихомирить, пришлось звать Настю. И лишь когда того типа уже в наручниках провели мимо него, Рекс, пошипев еще с минуту, окончательно успокоился.
В результате у Алафузова и Танечки прибавилось работы, а я поставил перед величествами вопрос ребром. Или в Зимнем появляется нормальная система отопления вместо амосовских печей, которые требуют более трехсот человек для обслуживания и занимают крайне нужные под что-нибудь полезное подвалы, или все величества переселяются в Гатчину, где все печи давно разобраны, подвалы используются по прямому назначению, а за дворцом, у пруда, уже два года стоит небольшая ТЭЦ. Потому что, когда по дворцу шастают сотни истопников, обеспечить нормальную охрану невозможно! Мало вам одного Халтурина?
Величества согласились, что это не дело, и дали добро на установку батарей. Правда, сразу встал вопрос о месте расположения будущей ТЭЦ. Тут я малость слукавил и выдвинул заведомо неприемлемое требование, чтобы величества, не допустив такого вероломного попрания основ, почувствовали себя победителями и легко согласились с реальным вариантом.
В общем, сначала я предложил им поставить ТЭЦ на Дворцовой площади. Пока Гоша с Машей молчали, онемев от такого святотатства, я успел описать сияющие перспективы:
– Разумеется, это будет не серая бетонная коробка, а памятник архитектуры в стиле барокко! Или, наоборот, а-ля ампир, я в них плохо разбираюсь. Титанов поставим трубу держать! То есть атлантов, я хотел сказать. Но не таких неприличных, как у Эрмитажа, а развернутых кормой к публике, руками они будут в трубу упираться. На самой трубе сделаем завитушки, а на самом верху – скульптуру! Есть же тут на площади какой-то столб со статуей, так вот, пусть еще один будет, только повыше и потолще.
Переждав бурю возмущения, в процессе которой мне сообщили много нового про мой художественный вкус, я с расстроенным видом и скорбью в голосе сдался:
– Ладно, что с вами сделаешь… Тогда построим ее во внутреннем дворе Адмиралтейства. Давно, кстати, пора стоящие там сараи снести, а то с Невы не вид, а сплошная похабель! Это я еще в позапрошлом году заметил, когда смотрел, откуда Маше анархисты будут в окна стрелять. Но моих атлантов-трубодержцев не троньте! Будете саботировать – сам эскизы нарисую, во всю ширь своего художественного таланта.
Несколько забегая вперед, не могу не похвастаться – мои атланты стали еще одной достопримечательностью Питера. И, начиная с осени десятого года, Адмиралтейство называли уже не «Под шпицем», а исключительно «Три жопы».
Тем временем Татьяна доложила о первых результатах разработки подозрительных, с точки зрения Рекса, личностей.
– Старший истопник Клюев – просто дурак. Но его помощник – интересная личность. Я пока не отправляла его на интенсивный допрос, рано. Знаете, где он служил до Зимнего? В Министерстве внутренних дел, причем устроился туда по протекции, правда, чьей именно, уже вряд ли получится точно установить. Но уволился он оттуда на следующий день после смерти Витте! И полгода его вообще никто не видел. А потом он снова появился и еще год ждал, когда в Зимнем место освободится, на что жил при этом, неясно. В общем, есть над чем поработать. Легенда для него – что кто-то украл нитку жемчуга у императрицы, и якобы им со старшим шьют это дело.
– Так, а что с тем, на кого Рекс окрысился?
– Увы, шеф, конфуз. Самый настоящий, я все проверила. Этот швейцар – он обыкновенный владелец кошки. И угораздило же его утром, перед проверкой, утопить трех котят! Кошка родила пятерых, но он знает, что больше двух ей все равно не выкормить. Я его уже перевела из камеры на второй этаж, обеды ему из столовой таскают… Надо отпускать.
– Да, действительно, неудобно получилось… Беседовали-то с ним как?
Читать бесплатно другие книги:
