Маргарита Ангулемская и ее время Петрункевич А.

В стремлении к идеалу

Маргарита Ангулемская

Возрождение… Уже само это слово будоражит воображение и извлекает из файлов памяти обрывочные сведения и какие-то имена, оставшиеся после получения аттестата или диплома. Жизнь Европы в середине минувшего тысячелетия была очень бурной. Конечно, всюду в нашей маленькой Европе затевались войны (как же без них?), горели костры инквизиции, благочестивые католики гонялись за еретиками и безбожниками, вспыхивали и угасали монархические династии и, как в «мрачном Средневековье», по-прежнему знатный брат шел на брата, кузен на кузена.

Однако в этой суете сует и всяческой суете рождалось вечное – идеи, творения искусства и литературы. Со страстной одержимостью люди отправлялись в дальние путешествия, изучали действительность во всех ее проявлениях, делали великие географические и научные открытия. Николай Коперник совершил переворот в естествознании, создав гелиоцентрическую систему мира. Афанасий Никитин и Васко да Гама проложили путь в Индию, Фернан Магеллан совершил первое кругосветное плавание, Христофор Колумб и Америго Веспуччи ходили к берегам Америки.

Светлые личности возбудили небывалый массовый интерес к тому, что унаследовано от античности. Многие захотели читать и переводить древних авторов, у которых было чему поучиться, а еще подлинные библейские книги. Началось активное освоение латинского, древнегреческого и древнееврейского языков. Пышно расцвела литература, в том числе поэзия – придя в восторг от возрожденной классической латыни, с наслаждением писали на ней, отвергнув латынь, испорченную в прежние (последние) века. В издательском деле произошла революция: издавали сотни книг, отказались от готического шрифта, придумали новые элементы оформления. Значительно продвинуло общество вперед создание гуманистической светской школы в противоположность богословскому образованию. Западная Европа устала от засилья католической церкви, духовного и политического. Брожение умов и борьба с догматизмом, со средневековой схоластикой привели к Реформации и возникновению протестантизма. Вольномыслие блистательных личностей раскрепостило многие таланты, немалые умственные и творческие силы. Все больше утверждались идеалы красоты и гармонии действительности, гуманистическое мировоззрение.

Огромный неоценимый вклад в «возрождение классической древности», в культурное и идейное развитие Европы внесли Италия и Франция. К выдающимся личностям той эпохи, благодаря которым и происходило это развитие, может быть с абсолютной уверенностью причислена Маргарита Ангулемская, сестра французского короля Франциска I. В год, когда она родилась, Колумб открыл Америку; через несколько лет после ее ухода из жизни на свет появился Шекспир. Любителям литературы она известна также как Маргарита Наваррская – жена короля Наварры, автор стихов и «Гептамерона», написанного в подражание «Декамерону» Джованни Боккаччо. Чтобы был виден масштаб этого прогрессивного человека, достаточно сказать, что Маргарита Ангулемская состояла в переписке с Эразмом Роттердамским и Филиппом Меланхтоном, а ее покровительством и помощью пользовались Жан Кальвин, Жак Лефевр д’Этапль, Бонавантюр Деперье, Клеман Маро, Франсуа Рабле.

Эта книга о Маргарите Ангулемской имеет свою немалую историю. Она была написана более ста лет назад, в конце XIX века, и, разумеется, давно стала библиографической редкостью. Издательству не сразу удалось найти ее. Ценный экземпляр, послуживший основой для настоящего издания, хранится в Российской государственной библиотеке.

С целью помочь современным читателям погрузиться в атмосферу Ренессанса и Реформации издательство взяло на себя смелость осуществить обработку текста, произвести некоторую адаптацию, а также снабдить его краткими дополнениями: подстрочными примечаниями, содержащими биографические и исторические справки, пояснения.

В новом издании помещены генеалогические схемы, чтобы читатели не заблудились в лабиринте времени и не запутались в династических, родственных связях.

Все имена и названия в книге приведены так, как они употребляются сегодня (то есть их современные общепринятые формы). Для частичного сохранения специфики оригинального текста рядом в скобках приведены исходные формы (по большей части – французские). Курсив в основном тексте – авторский.

Структура книги и последовательность изложения материала оставлены почти без изменений. Однако у автора все разделы (главы) просто пронумерованы, обозначены римскими цифрами. Мы посчитали возможным озаглавить их, чтобы увлекательный текст приобрел вид привычный и удобный.

Н. И. Маркин

Великие личности Возрождения

Джованни Боккаччо (1313–1375)

итальянский писатель, автор книги новелл «Декамерон» (1350–1353); выступал за признание «прав природы» в человеке и свободомыслие, ослабление влияния церкви на политическую и культурную жизнь

Эразм Роттердамский (1469–1536) (Дезитерий)

филолог, писатель, богослов, автор трактата «Похвала глупости» (1511); сыграл большую роль в подготовке Реформации, но не принял ее, выступал против религиозного фанатизма и богословского догматизма

Франсуа Рабле (1494–1553)

французский писатель, врач, автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1533–1552); боролся с ханжеством и предрассудками, ограничением духовной свободы

Мартин Лютер (1483–1546)

немецкий деятель Реформации, основатель лютеранства (направление протестантизма); отвергал основные догматы католицизма

Жан Кальвин (1509–1564)

французский деятель Реформации, основатель кальвинизма (направление протестантизма); главный труд – «Наставление в христианской вере» (1536)

Предисловіе

предлагаемый очеркъ отнюдь не претендуетъ быть ученымъ изследованiемъ.

авторъ будетъ считать свою цель вполне достигнутой, если ему удастся, хотя бы только до некоторой степени, вызвать передъ глазами читателя образъ королевы наваррской.

въ Рocciи она до такой степени еще мало известна, что ее легко спутываютъ съ другой маргаритой наваррской, супругой Генриха IV, известной своими мемуарами. примеромъ такой ошибки можетъ служить недавно появившаяся в русскомъ переводе Исторiя Литературы Шерра, въ которомъ помещенъ портретъ дочери екатерины медичи и подписано, что она – авторъ Гептамерона. такое недоразуменiе не единичный случай. а между темъ несомненно, что первая маргарита наваррская заслуживаетъ гораздо большаго вниманiя и симпатiи, нежели ея легкомысленная внучка.

въ нашемъ очерке мы старались воспользоваться всеми доступными намъ матерiалами и теми французскими изследованiями, которыя, какъ, напримеръ, статьи Лефранка и книга Лаферрiера, целикомъ основаны на документахъ.

мы пытались дать не только бiографiю королевы, но, хотя бы отчасти, и картину духовной жизни XVi века, жизни кипучей и разносторонней, душой которой, по выраженiю Гастона пари, являлась сама маргарита.

намъ могутъ поставить въ упрекъ то, что мы сравнительно немного останавливались на характеристике королевы какъ писательницы. это объясняется, во-первыхъ, темъ, что насъ лично интересовало ея культурно-историческое значенiе гораздо больше, нежели ея историко-литературная роль, а во-вторыхъ, темъ, что ея произведенiя врядъ ли могутъ представить для русскихъ читателей какой бы то ни было непосредственный интересъ.

въ заключенiе обращаюсь съ чувствомъ искренней признательности къ глубокоуважаемому моему учителю проф. Г. в. Форстену, такъ много помогавшему мне своими советами и указанiями.

[А. Петрункевич]

Le moment parait venu d'essayer un tableau de la vie de Marguerite, de son influence sur son sicle; un tableau o se grouperont autour d'elle tous les ersonnages qu'elle a aims, protgs, dirigs: sa mre, son frre, ses deux poux, sa fille et, dpendant d'elle ou inspirs par elle des titres divers – Lefvre d'taples, Marot, Rabelais, Calvin, Bonaventure Des Priers et tant d'autres. Ce sera la galerie complte de la premire Renaissance franaise groupe autour de celle qui en fut l'me.

Gaston Paris

кажется, пришло время исследовать картину жизни Маргариты и ее влияние на свою эпоху; картину, где она будет окружена теми, кого любила, кому оказывала покровительство и руководство: это ее мать, брат, два супруга, дочь и – зависевшие от нее и вдохновлявшиеся ею на различные творения – Лефевр д’Этапль, Маро, Рабле, Кальвин, Бонавантюр Деперье и многие другие. это будет завершенная галерея раннего французского возрождения – все соберутся вокруг той, что была их душой.

Гастон Пари

Часть I

Маргарита Ангулемская – герцогиня Алансонская

1492–1527

Глава 1

Маленькая графиня

Было 2 часа ночи, 11 апреля 1492 года, когда обитатели старинного Ангулемского замка с радостью узнали, что их молодая графиня, 16-летняя Луиза Савойская, супруга графа Карла Ангулемского, благополучно родила дочь. Новорожденную назвали Маргаритой, что по-латыни означает «жемчужина». Впоследствии современники находили, что Маргарита как нельзя больше оправдывает свое имя; поэты и художники пользовались этим соответствием в своих произведениях, а люди более мистического образа мыслей усматривали в нем перст Божий. Так, филолог Шарль де Сент-Март сообщает:

И когда настал день крещения, князья и вельможи долго спорили об имени, которое ей надлежало дать. Они могли бы назвать ее Шарлоттой или Луизой, согласно французскому обычаю, но Богу угодно было, чтобы ей дали имя, которое бы соответствовало ее будущим качествам… поэтому, согласно Промыслу Божию, она получила имя, в котором, как в символе, Господь дал нам познать, какими дарами он обогатил и украсил свое творение…

Величайшие умы XVI века, талантливейшие люди этой эпохи с замечательным единодушием сливаются в один общий хор похвал этой женщине. Эразм Роттердамский, которого можно назвать Вольтером XVI века, пишет ей в 1525 году из Базеля:

Я долго не решался Вам писать, но, наконец, уступил силе той необыкновенной симпатии, которую я питаю к Вам… уже давно восхищаюсь я и любуюсь теми высокими дарами, которыми наградил Вас Господь: осторожность, достойная философа, целомудрие, умеренность, благочестие, несокрушимая сила духа и удивительное презрение к суете мира сего.

Если Вы спросите меня, откуда я Вас знаю, я, который никогда даже не видел Вас, скажу Вам, что многие Вас знают по портретам, не имея счастья видеть Ваше Высочество. А мне хорошие и ученые люди описали Ваш ум гораздо вернее любого портретиста.

Вы не должны сомневаться в моей искренности… я не льщу Вашему могуществу, ибо не хочу от Вас ничего другого, кроме взаимной симпатии…

Дальнейшее содержание письма таково, что писавший его действительно не может быть заподозрен в неискренности. Да автору письма и не требовалось заискивать перед Маргаритой – в то время она была вдовой незначительного по положению дворянина, герцога Алансонского. А Эразма Роттердамского, известного сегодня великого философа и гуманиста XVI века, уже при жизни чтили во всей цивилизованной Европе. Он сам рассказывает, как благосклонно относился к нему император (Kаiser) Карл V и как добивался его дружбы король Франциск I. Его похвалы, как милости, ждали могущественные князья и государи.

Письмо Эразма к Маргарите было продиктовано теми чувствами, которые целиком разделяли большинство современников, а позже – все исследователи, занимавшиеся историей Франции и конкретно эпохой первого Валуа. Посвященные Маргарите (часто возвышенные и восторженные) произведения литературы являются не образцами напыщенного фразерства и придворной лести, а выражением искренней преданности и какого-то радостного восхищения, что она умела вызывать в людях, встречавшихся с ней на жизненном пути. Это отношение к ней сохранилось и до нашего времени. Все заметки, статьи и монографии о Маргарите дышат той же симпатией, которую мы обнаруживаем у людей, живших в середине тысячелетия. Вот как говорит о ней Сент-Бёв:[1]

Грациозная, любезная, деликатная, она освещала лучом поэзии жизнь своего брата, для которого всегда являлась добрым гением.

Другой исследователь, Гектор де ла Феррьер, называет ее одной из обаятельнейших женщин ХVI века.

Перечитывая ее письма, – письма, в которых отразилась лучшая часть ее души, я понял ту непобедимую симпатию к ней, которую, еще при жизни, она умела внушать всем обращавшимся к ней, и, в свою очередь, я ощутил эту симпатию.

Основательный знаток истории XVI века Абель Лефран (Lefrаnc) в своем предисловии к «Последним произведениям королевы Наваррской» (Les Dernires рosies de Mаrguerite de Nаvаrre. Раris, 1896) пишет:

Когда мы вспомним, что она написала «Гептамерон» и «Духовные песни», защищала Маро, Деперье, Лефевра, Доле, Кальвина и вальденсов,[2] оценила Амио, понимала Ренату Феррарскую, наслаждалась произведениями Челлини, Серли и Клуэ, покровительствовала первым лекторам греческого и еврейского языков, всем поэтам и последователям Реформации; когда мы подумаем рядом с этим, что в продолжение тридцати лет она принимала деятельное участие во внешней политике Франции, что король постоянно обращался к ней за советами, что она ездила в Испанию и вела переговоры об освобождении Франциска из плена, что в своем королевстве она являлась настоящей правительницей; когда мы вспомним все это, тогда становится возможным утверждать, что во всей эпохе Возрождения не встречается женщины более удивительной и более заслуживающей любви.

Кроме той притягательной силы, которой обладает всегда и везде все действительно прекрасное, Маргарита Ангулемская интересует нас еще и с чисто исторической точки зрения. Она является одной из самых ярких и типичных представительниц эпохи Возрождения вообще и французского Возрождения в частности; история ее личной жизни тесно переплетена с историей всего того духовно-культурного движения, которое, начавшись значительно раньше, достигло своего апогея при Франциске I; наконец, она является тем центром, вокруг которого группируются знаменитые люди XVI века. Маргарита – одна из тех немногих женщин, которые сумели придать себе и истории своей частной жизни общечеловеческий интерес. Во введении к «Гептамерону», изданному в 1880 году, А. де Монтеглон (Montаiglon) заметил:

Когда нужно говорить о Маргарите мало-мальски подробнее, приходится излагать чуть не всю историю царствования Франциска I, и можно было бы составить очень крупную часть истории французской литературы за этот период времени.

Вот почему мы принуждены будем делать довольно длинные и частые отступления от ее жизнеописания. Говорить о Маргарите без этих отступлений нет никакой возможности: иначе рискуешь совершенно исказить ее личность. Говорить же в книге, специально ей посвященной, о Франциске I и Франции даже не есть отступление: с их историей слишком тесно связана жизнь этой замечательной женщины, до сих пор еще у нас, в России, мало известной – ее светлый образ лишь неясно вырисовывается на блестящем фоне эпохи Ренессанса.

XV век был на исходе. На французском престоле сидел Карл VIII. Сам еще юный (21 год), он женился в конце 1491 года на 15-летней Анне Бретонской, гордой наследнице герцогства Бретонского, отказывавшейся выйти замуж за кого-нибудь другого, кроме короля или королевского сына. Этим браком был положен конец длинной распре между Францией и Бретанью; герцогство, навсегда потеряв саостоятельность, было присоединено к французской короне. Женитьба Карла VIII вызвала страшное негодование со стороны германского императора Максимилиана и английского короля Генриха VII. Максимилиан был оскорблен, потому что летом 1490 года Анна Бретонская вышла за него замуж раr рrocurаtion;[3] таким образом, Карл VIII отнял у него супругу. Кроме того, Карл VIII, женившись, отослал обратно к отцу (то есть к Максимилиану) эрцгерцогиню Маргариту, воспитывавшуюся в качестве королевской невесты при французском дворе.

Генрих VII в высокопарных выражениях заявил парламенту, что он хочет вернуть себе «свое Французское королевство» и рассчитывает на помощь германского императора. Однако вскоре начавшаяся война была так неудачна для англичан, что они поторопились заключить мир (в Этапле 3 ноября 1492 года). Этот мир был большой политической ошибкой Карла VIII, не сознававшего действительных нужд своего королевства и не воспользовавшегося удобным случаем, чтобы изгнать англичан из Франции.

Карл бредил Крестовыми походами и рыцарскими приключениями; он даже своего сына назвал Карлом Роландом в честь эпического героя. (Сын умер в 1495 году.) Увлеченный фантастическими планами покорения Италии, молодой король торопился кое-как закончить свои дела на севере, чтобы поскорее броситься на Апеннинский полуостров. 23 мая 1493 года в Санлисе был заключен мир с Максимилианом, и Карл VIII мог всецело предаться своим мечтаниям о том, «как заставить мир говорить о себе».

Старшая сестра его Анна, герцогиня Бурбонская (женщина чрезвычайно умная, и ей, по словам отца, Людовика XI, для того чтобы быть королем, не хватало только мужского пола), постепенно утрачивала свое когда-то безусловное влияние на брата и потому не могла удержать его от похода в Италию. Юная королева Анна Бретонская не имела никакой власти над мужем, а его товарищи, молодые дворяне, окружавшие престол, мечтали не меньше его самого «о прекрасной Италии, о ее богатствах, красавицах и наслаждениях…»

Наперекор всем доводам рассудка король хотел идти добывать себе Милан. Так было положено начало знаменитым Итальянским войнам, длившимся с лишком полстолетия. Они не принесли Франции никаких политических выгод, но зато широко растворились ее двери для культуры, мощной волной хлынувшей из Италии, которая в это время уже создала многое из того, чем гордится она и поныне и что понимается под словами «итальянское Возрождение». Ее ученые, художники, поэты – учителя и образцы для всей Европы. Ее искусство поднялось на высоту почти недосягаемую. Она выработала формы общественной жизни, незнакомые предшествовавшему времени. Человеческая личность, угнетенная миросозерцанием Средних веков, вдруг воспрянула с небывалой энергией и увлеклась каким-то страстным развитием своего «я». Человек опять, как в седой древности, стал центром мироздания; он хочет господствовать, и для того чтобы лучше делать это, он хочет знать. Жажда знания снедает его, и он упорно, неустанно ставит вопросы всему, что попадается его пытливому взору. Он верит, что на его вопросы есть вечные, абсолютные ответы, и страстно ищет их. Вера спасает его. Вселенная одну за другой открывает ему свои великие тайны, и, ослепленный этими успехами, пораженный величием своих открытий, человек эпохи Возрождения впадает в крайности. Ему кажется, что еще шаг-другой, и он – господин мира. Нет пределов его личности, как нет конца его желаниям.

Дух человека растет в нем, не зная меры. Этим отличается блестящая эпоха Возрождения от сравнительной темноты Средних веков. В этой духовной борьбе за первенствующее место в мире развиваются и укрепляются силы человека. Все способности, все дарования его нужны ему, поэтому все они развиты. Он велик как в добре, так и во зле. Он духом своим способен подняться в бесконечное небо или опуститься в преисподнюю человеческой низости. Возрождавшаяся Италия дала вначале Франциска Ассизского, а в конце – Александра Борджиа. Неслыханные преступления этого наместника Христова вызывают страстную проповедь доминиканского монаха Джироламо Савонаролы. Роскошная, утопающая в блеске и наслаждениях, изнежившаяся и обессиленная Флоренция облекается в траур, с воплем и плачем несет свои драгоценности на громадные костры, сложенные на площадях, и пламя этих костров ярко освещает нравственное возрождение флорентийских граждан. Монах господствует во Флоренции. На его проповедь собираются все граждане. Папа, испугавшись, предлагает Савонароле кардинальскую шапку, Савонарола отказывается: он не продает своей совести, ему не нужно другого венца, кроме мученического. Подобно древнему иудейскому пророку, он потрясает людей возгласом: «Покайтесь! Придет мститель имени Господня!» Этим мстителем, которого проповедник ждал, на помощь которого он рассчитывал, стал Карл VIII. В Испании же в это время готовилось совершиться одно из величайших событий мировой истории: 3 августа 1492 года из Палоса, андалузской гавани, вышли три корабля под командой генуэзского моряка Христофора Колумба. Через шесть лет (в 1498 году) перед глазами Европы из пучин океана вырос новый материк, о существовании которого она не подозревала.

Сбылось предсказание Сенеки, сделанное им в трагедии «Медея»:

  • Пройдут века, и океан откроет миру хранимые им тайны,
  • И явится новый великий материк,
  • И новые Тифисы найдут новые земли.

Таков был исторический момент, в который родилась Маргарита, а два года спустя (11 сентября 1494 года) – ее брат, будущий король-рыцарь Франциск I. Франциску еще не было двух лет, когда умер их отец, Карл Ангулемский; 19-летняя вдова осталась с двумя маленькими детьми. Ее, Луизу Савойскую, графиню Ангулемскую, не любила королевская чета – ни сам Карл VIII, ни его супруга Анна, поэтому молодая графиня поселилась вдали от двора, в своем замке Коньяк, и целиком отдалась воспитанию детей, которых боготворила. Но ей не суждено было долго вести такой замкнутый и уединенный образ жизни. В 1498 году внезапно скончался Карл VIII и на престол вступил Людовик XII, начавший собой династию Валуа-Орлеанов. Вскоре он женился на вдове своего предшественника Анне Бретонской.[4]

Новый король призвал Луизу Савойскую ко двору. Ведь она была его близкой родственницей,[5] к тому же необычайно красивой. О красоте молодой графини говорили и писали многие, упоминает об этом также и Брантом:[6]

Луиза, была очень хороша собою и прекрасно сложена, так что при дворе трудно было найти женщину красивее ее.

Король, искренне любивший графиню, очень хотел, чтобы у нее установились добрые отношения с королевой,[7] но это оказалось невозможным. Обе властные, честолюбивые, настойчивые и страстные, они никак не могли поладить: сходство их характеров порождало между ними только ненависть. К тому же дальнейшие события лишь разжигали их скрытое недоброжелательство: все сыновья Людовика XII умирали в раннем детстве, поэтому естественным наследником престола являлся сын Луизы – здоровый, крепкий мальчик; с этим гордая королева никак не могла смириться. Однако взаимная антипатия этих двух женщин, судьбою поставленных в положение соперниц, тщательно скрывалась ими самими. Более того: вероятно, по настоянию короля, Луиза с детьми переселилась в королевский замок Амбуаз, где продолжала усердно заниматься их воспитанием; но она не могла уже держаться в стороне от придворной жизни, как прежде.

Между тем настало время учить Маргариту и ее брата. К маленькой графине приставили почтенную женщину, некую госпожу де Шатийон (Chаtillon), владевшую, по словам Сент-Марта, всеми добродетелями сразу. В ребенке рано проявился пытливый ум, и Луиза, с согласия опекуна, короля Людовика XII, решила дать своей дочери блестящее образование. Маргарита изучала греческий и латинский языки, а итальянским и испанским она владела в совершенстве с ранних лет благодаря заботам матери. С девочкой занимались лучшие учителя того времени: так, для освоения классических языков был приглашен Робер Гюро (Hurаult), а для еврейскаго позднее – Павел Каносса Парадизио (Cаnossа Раrаdisio).

Луиза лично следила за литературным образованием Маргариты, приучая ее к чтению и поощряя детские попытки литературного творчества. Маргарита рано начала пробовать в этом свои силы. В ней сказывался династический дар, полученный от Карла Орлеанского, который после битвы при Азенкуре провел 25 лет в английском плену и там скрашивал свое одиночество тем, что писал (в поэтической форме) воспоминания о прошлых счастливых днях. В результате получился целый сборник лирических произведений, среди которых есть весьма изящные.[8]

Произведения Маргариты редко достигали той непринужденности и поэтичности, которые дали ее деду имя поэта: ни она, ни ее брат не имели поэтического таланта в строгом смысле этого слова, но она несомненно обладала художественным чутьем и развитым литературным вкусом, которые сказались и в языке ее прозаических сочинений, и в том постоянном интересе к литературе, который не покидал ее до конца жизни.

Но мы забежали несколько вперед. Вернемся в мрачные залы старого королевского замка и под вековые деревья амбуазского парка, на зеленые берега широкой Луары. Здесь рядом с развитой не по летам Маргаритой растет общий баловень, будущий король Франциск I. Казалось бы, ничто не может сблизить задумчивую девочку-подростка и непоседливого буйного мальчика. Она – с пылкой фантазией, мистическим умом, громадной жаждой знания, внимательно слушает рассказы своих учителей о древних философах и евангельских истинах, жадно читает все, что попадается под руку, а он – с неиссякаемой энергией, бесконечными забавными выдумками, целые дни проводит в шумной компании своих сверстников, устраивает турниры и примерные осады деревянных крепостей или скачет на горячей лошади. А между тем, несмотря на разницу характеров и интересов, самая нежная, самая тесная дружба связывает их, сестру и брата, вырастая и усиливаясь с каждым годом.

Позже эта дружба найдет себе обоснование в тождестве их вкусов и в тех чертах, которые дают право называть Маргариту выдающейся представительницей Возрождения, а Франциска – королем Возрождения (хотя, может быть, по справедливости, он не заслужил этого почетного имени).

Маргарите было 12 лет (в 1504 году), когда она впервые появилась при дворе Людовика XII вместе со своим братом, носившим теперь, в качестве первого принца крови, титул герцога Валуа, пожалованный ему три года тому назад королем. С каждым годом становилось все вероятнее, что престол перейдет от Валуа-Орлеанов к Валуа-Ангулемам, и взоры патриотов с любовью останавливались на 11-летнем Франциске и его молодой матери, заботливо воспитывавшей его для будущей славы.

Поскольку сыновья Людовика XII умирали в младенчестве, а его старшая дочь, которой исполнилось уже 6 лет, по Салическому закону[9] не могла быть преемницей своего отца, глухая вражда королевы Анны и графини Луизы Савойской приняла вполне определенную форму зависти и соперничества, что не давало покоя ни спесивой королеве, ни честолюбивой матери наследника престола. Королеве было о чем думать и беспокоиться: здоровье короля ухудшалось, а после его смерти она снова станет лишь герцогиней Бретонской, тогда как ее ненавистная соперница, какая-то графиня Ангулемская, гордо вступит на ее престол вместе со своим сыном и, конечно, разделит с ним власть, до сих пор принадлежащую ей, королеве Анне, гораздо больше, чем Людовику.

Эти мысли приходили в голову не только Анне, но и Луизе – для графини они были так же приятны, как для королевы тяжелы. В ее журнале[10] (Journal de Louise de Savoie) находится следующая пометка:

Анна, королева Франции, в день св. Агнессы, 21 января, разрешилась от бремени сыном, но он не мог помешать возвышению моего цезаря, ибо вскоре умер (саr il avait faute de vie).

Несмотря на весь лаконизм этих строк трудно не заметить в них более чем равнодушное отношение Луизы к горю королевы-матери; горе одной оборачивается радостью для другой, способствуя достижению высокой цели – чтобы ее сын Франциск стал королем. А эта цель была уже близка. В апреле 1506 года Людовик серьезно заболел и поэтому повелел выдать свою старшую дочь замуж за наследника престола, Франциска Валуа, – наперекор желанию королевы и во исполнение заветной мечты своих подданных. Анну заставили присягнуть в том, что она не будет действовать (ни теперь, ни в дальнейшем) против воли короля, и 21 мая состоялось обручение 12-летнего Франциска и 7-летней Клод. Это событие стало национальным торжеством Франции.

Через два года в журнале Луизы появляется следующая запись:

3 августа 1508 года, в царствование короля Людовика XII, мой сын уехал из Амбуаза ко двору и оставил меня в полном одиночестве.

С этого времени для юного Франциска началась школа придворной жизни. Весь маленький круг его товарищей, будущих его сотрудников и министров, переехал вместе с ним к королевскому двору. В те времена (в XIII–XVI веках) дети рано становились взрослыми и, вероятно, от этого рано и старились. К примеру, на первой же странице мемуаров маршала Флеранжа (Fleurange) мы встречаемся с описанием того, как автор, которому только что исполнилось 9 лет, уехал в Блуа, ко двору Людовика XII, намереваясь поступить к нему на службу. Король, с серьезным видом выслушав речь мальчика, ответил ему:

– Мой сын, вы слишком молоды, чтобы мне служить, поэтому я вас отправлю к Франциску, принцу Ангулемскому, в Амбуаз.

Флеранж возразил королю:

– Я поеду туда, куда Вы мне прикажете. Мне достаточно возраста, чтобы служить Вам и чтобы идти на войну, если Вы того пожелаете (Je suis assez vieil pour vous servir).

Король отправил Флеранжа к Луизе Савойской, графине Ангулемской, и с этих пор между ним и Франциском завязалась дружба на долгие годы. Через несколько лет они, уже вместе, вернулись ко двору, для того чтобы закончить здесь свое воспитание и обучиться военному делу. В чем заключалось это придворное воспитание, можно представить по мемуарам герцога Бульонского, которые хотя и относятся к более позднему времени, но отчасти могут служить и нам.

Я находился при дворе с 10 до 12 лет, воспитываемый и обучаемый моим гувернером. Он обращал мое внимание на самых знатных особ двора, указывая тут же на благородные поступки их и скрывая от меня худые, а если последние бывали мною замечены, он тотчас же отмечал мне их пагубные последствия, дабы я стремился их избегать. У меня не было других учебных занятий, кроме чтения некоторых рассказов, выбираемых для меня моим гувернером, но зато его поучительные наставления мне были очень полезны. Так я провел два года, обучаясь верховой езде, военному искусству и танцам.

После того как мальчик получит лоск придворного кавалера, ему остается только отправиться на войну, чтобы там, на поле брани, выказать свое умение и храбрость, физические свойства, делающие хорошим солдата, и нравственные качества, создающие великого полководца. Военная служба – это цель, к которой стремится всякий дворянин с самого раннего возраста.

Родители юных воинов, конечно, не всегда соглашались отпустить своих сыновей на войну и создавали всевозможные препятствия, вроде того, например, что не давали денег, чтобы снарядиться в поход. Это не помогало. Брантом рассказывает, что молодой Строцци, сын знаменитого маршала (кузена Екатерины Медичи), не имея нужных ему денег, украл у своей матери кое-какую серебряную утварь. Маршал, узнав об этом проступке и о поводе, по которому он был совершен, сказал: во всяком другом случае он повесил бы своего сына за воровство, однако, принимая во внимание, что это было сделано из славного и похвального желания «увидеть войну», прощает его и простил бы еще большее преступление ради сего важного повода. Таково отношение людей той эпохи к войне и к военной службе. Таковы те понятия и взгляды, которые приобретает Франциск при дворе своего дяди; воспитанный в такой атмосфере, он при первой возможности бросится в самый пыл битвы и так же, как его товарищи, будет находить, что единственное достойное его занятие – война.

Королевская резиденция Блуа

Между тем Маргарите минуло 17 лет (в 1509 году). Ее нельзя было назвать красивой, но она владела в высшей степени тем, что называют словом «шарм», и это заставляло современников не замечать неправильность черт ее лица, обрамленного темными волосами. Она очень походила на своего брата и являлась типичной Валуа: как у всех представителей этого рода – ослепительный цвет кожи, длинный нос, карие живые глаза и крупный, немного насмешливый рот. Современники считали Франциска красавцем. Красота Маргариты заключалась не в чертах лица, а в том выражении, которое имело ее лицо; в тех мыслях, которые горели в ее глазах; в той ласковой, доброй улыбке, которая убирала насмешливую складку губ; наконец, в мягком, благозвучном голосе, «будившем все нежные струны сердца».

Высокая и стройная, изящная и величественная в каждом своем движении, она, по словам видевших ее, производила всегда неотразимо чарующее впечатление. Так, Иларион де Кост (Coste) говорит:

Она выделялась не только своими знаниями, но также изяществом своей одежды и красотой своей речи.

Речью она владела в совершенстве. Любила красиво одеваться и при этом была «живой, остроумной и прекрасно образованной». В эпоху, когда во Франции еще не свергли иго схоластики, хотя борьба против нее длилась уже целый век, когда правило «Что по-гречески, то не читается» (Graecum est, non legitur; эта фраза принадлежит знаменитому юристу Аккурцию, который по-гречески не понимал и потому оставлял без объяснения все греческие цитаты) внушалось даже в школах, когда священнослужители с кафедры не стыдились говорить, что «недавно открыт новый язык, называемый греческим, которого следует очень избегать, ибо он порождает все ереси», – в такую эпоху Маргарита с увлечением читала Софокла в подлиннике, интересовалась вопросами теологии и, чтобы лучше понимать их, в конце концов занялась даже еврейским языком под руководством знаменитого ориенталиста (востоковеда) того времени Парадизио, по прозванию Каносса.

В 1509 году Маргарита вышла замуж – не по любви, и даже не по склонности. Ее просто «выдали» за герцога Алансонского, чтобы этим закончить земельную тяжбу между ее братом (как наследником Ангулемским) и герцогом. (Это была первая жертва, которую Маргарита принесла интересам нежно любимого брата. Ей впоследствии еще не раз предстояло жертвовать собой ради прихотей эгоистичного Франциска.) Свадьба состоялась в Блуа с большой торжественностью, после чего молодые уехали в свое герцогство. С этого года и вплоть до Павийской битвы (в 1525 году) и мадридского плена Франциска в биографии Маргариты наступает для нас огромный пробел: не сохранилось почти никаких документов, позволяющих воссоздать сколько-нибудь подробно ее жизнь в этот период, так что приходится ограничиваться лишь отрывочными и случайными сведениями.

В самом начале 1514 года умерла королева Анна. Ее оплакивали только бретонцы и муж, который «надел глубокий траур и плакал 8 дней». Флеранж в своих мемуарах говорит, что смерть эта была очень приятна Франциску, ибо Анна ему во всем противодействовала и не было часа, когда бы эти два дома (королевский и Ангулемский) не враждовали между собой. Мы вполне можем поверить этому свидетельству близкого друга и товарища молодого наследника, хотя оно как будто не согласуется с записью, содержащейся в журнале Луизы:

Анна, королева Франции, скончалась 9 января 1514 года, поручив мне свои имения и своих дочерей, даже Клод, [будущую] жену моего сына, которую я дружески воспитывала, как то всем известно.

Кроме Клод у Анны была еще дочь Рената, будущая герцогиня Феррарская, родившаяся в Блуа 29 октября 1510 года. Тот факт, что Анна поручает двух своих дочерей надзору Луизы, еще не доказывает ее доброго отношения к ней. Ведь Анна знала, что после ее смерти Клод выдадут замуж за герцога Валуа, и, стало быть, волей-неволей ее дочь попадет под руководство своей свекрови – Луизы Савойской. Умирая, она только как бы просила не переносить на детей того недоброжелательства, которое разделяло их, матерей. Страх, что, обретя власть, Луиза будет притеснять ее маленьких дочерей, вырвал у гордой королевы последнее завещание. И даже та настойчивость, с которой Луиза указывает на добросовестное исполнение ею последней воли покойницы, наводит нас на мысль о том, что в душе своей она не находила любви к двум сиротам.

Об обеих дочерях Людовика XII можно сказать, что их жизнь не была радостной. Старшую, Клод, выдали за Франциска в 14 лет. Добрая и ласковая, она, однако, никогда не могла добиться любви своего ветреного супруга, которого сама, кажется, горячо любила. Измученная нравственно и физически, она умерла в 1524 году. Королеву Клод искренне оплакивала не только золовка Маргарита, но и весь народ, в своем представлении присоединивший ее к другой несчастной королеве, Жанне (жене Людовика XII), такой же заброшенной и покинутой человеком, которому слепая судьба вручила заботы о ней.[11]

Младшая дочь Людовика XII, Рената, болезненная и некрасивая, была выдана замуж за герцога Феррарского. Не найдя в замужестве ничего, кроме горя, она всей душой отдалась реформатскому движению и превратила свой двор в убежище для всех гонимых, повторяя то же, что делала раньше нее Маргарита во Франции, но действуя смелее и последовательнее. Этим двум женщинам обязано Возрождение сохранением многих и многих замечательных представителей эпохи.

Франциска Ангулемского и принцессу Клод обвенчали через четыре месяца после смерти королевы Анны, 18 мая 1514 года. Сейчас же после этого король Людовик XII задумал и сам жениться (в третий раз), для того чтобы иметь прямого наследника. Ему предложили в жены 16-летнюю принцессу Марию, сестру английского короля Генриха VIII; брак был заключен par procuration[12] 18 августа в Гринвиче. Mapия прибыла во Францию с большой свитой, в которой, между прочим, находилась в качестве фрейлины знаменитая впоследствии Анна Болейн.[13] Франциск был послан в порт навстречу королевской невесте. Мария была так хороша собой, что 20-летний герцог тут же в нее влюбился. Но Мария высадилась на французский берег со своим любовником, молодым герцогом Саффолком; а в Абвиле ее с нетерпением ждал 52-летний супруг Людовик XII.

Карл Орлеанский и Мария Клевская (Шпалера XV века. Музей декоративного искусства. Париж)

В продолжение шести недель пиршества и балы беспрестанно сменялись турнирами и играми; король, не желая отставать от молодежи, принимал живое участие во всех увеселениях, а ночи проводил с женой. Его здоровье расшаталось и не выдержало: в конце декабря он занемог, и 1 января 1515 года его не стало.

Мечта Луизы исполнилась, о чем лаконично написано в ее журнале.

1 января 1515 года мой сын стал королем Франции.

Глава 2

Жажда удовольствий

Совсем новая эпоха – эпоха бурного развития культуры, ученого гуманизма, воскрешения классической древности – начинается для Франции со вступлением на престол молодого Франциска Валуа, знаменитого короля Возрождения. Возникает огромный интерес к античности: активно изучают классическую латынь (отказавшись от обедненной латыни Средних веков), издают многих античных авторов. Происходит оживление в издательском и переводческом деле. Франциск сам этому способствует: следит, направляет, дает советы (что издавать, что переводить). Теперь при королевском дворе часто можно видеть ученых, художников, поэтов. Строгая, экономная и скучноватая жизнь двора Людовика XII сменилась шумными беседами, веселым смехом и беспрерывными праздниками.

Мать короля, моложавая Луиза Савойская, живая, бойкая, остроумная и образованная, только теперь получила возможность жить так, как она любила и как до сих пор ей было возбранено враждебностью Анны. Проведя лучшие свои годы вдали от света, ограничив интересы только заботами о детях, и специально о сыне, которого она боготворила и на которого возлагала все надежды, она наконец увидела себя у цели, и все жертвы, ею принесенные, оказались искупленными. В журнале Луизы мы находим, например, такую запись:

В день обращения св. Павла мой сын был помазан в Реймсском соборе; за это я славословлю божественное милосердие, щедро вознаградившее меня за все те бедствия и неудачи, которые обрушились на меня в мои ранние годы и в цвете моей юности. Смирение сопутствовало мне, и терпение никогда меня не оставляло.

Она торжествующе и гордо вступала фактически на престол вместе со своим сыном, быстро оттеснив его супругу – тихую, кроткую королеву Клод, о которой как-то забыли.

Простой народ все еще оплакивал своего «отца», добродушного Людовика XII, а дворянство уже ликовало, радостно толпясь вокруг трона, на котором сидел теперь блистательный, истинно дворянский король (le roi-gentilhomme). В жизнеописании Баярда[14] говорится, что не было видано короля, которого дворянство любило бы больше, нежели Франциска I.

Природа щедро наградила его: он был высокого роста, отлично сложен, одинаково ловок и силен во всех рыцарских упражнениях. Современникам Франциск казался красавцем. Талантливый, веселый, задорный, с пылкой фантазией, смелый до безрассудства (сохранился рассказ о том, как Франциск убил дикого кабана с опасностью для собственной жизни), страстный любитель приключений, несколько хвастливый, всем интересовавшийся и все желавший знать (но знать без особого труда, потому что схватывал многое на лету и никогда ни во что серьезно не углублялся), влюбчивый и переменчивый, – он являлся типичным представителем галлов, какими их видел и описал еще Юлий Цезарь. О внешности Франциска сообщали венецианские послы в своих подробнейших донесениях сенату. Он одевался всегда очень роскошно в противоположность своей сестре, которая любила больше всего простое черное платье. Его одежды бывали затканы золотом и усыпаны драгоценными камнями. Воспитанный среди женского общества, хотя и под надзором гувернеров, с колыбели избалованный страстной любовью матери и сестры, Франциск ступил в 20 лет на широкую дорогу славы и почестей.

Франциска манила Италия. Принимая венецианских послов, явившихся поздравить его по случаю вступления на престол, он дает им честное слово дворянина, что не позже, как через год, явится в Ломбардию. И вот увеличиваются налоги, увеличивается войско, подтверждаются мирные договоры со всеми друзьями и союзниками. Франция, со своим юным королем во главе, готовится к великому Итальянскому походу, к завоеванию Милана.

Единственные горные проходы в Италию оказались заняты врагами, и французам пришлось создавать новый путь, то есть предпринимать дело неслыханной трудности и опасности. Но они не остановились перед этим: взрывали и буравили скалы, перебрасывали мосты через бездонные пропасти или, обвязавшись веревками, вбивали столбы и строили деревянные крытые галереи, чтобы провести пугающихся лошадей. И по этим мостам и галереям, висевшим в воздухе, сколоченным на живую нитку, прошла вся артиллерия и множество одетых в латы и кольчуги всадников. Но когда такой способ казался слишком опасным и боялись, что легкие сооружения не выдержат, тогда пушки на блоках спускали в бездны и потом с неимоверными усилиями вытаскивали на противоположные вершины.

На пятый день французская армия, перевалив через горы, была в Ломбардии. Она явилась так неожиданно, и переход, ею сделанный, был связан с такими сказочными препятствиями, что итальянцы едва верили своим глазам: уж не с неба ли свалились французы? «Они свалились почти что с неба – они спустились с Альп», – написал Мишле.[15]

13 сентября 1515 года произошла знаменитая Мариньянская битва, сразу увенчавшая Франциска лавровым венком. Благодаря ей на него обратила внимание вся Европа и он из короля-рыцаря сделался народным героем. Теперь его счастливые мать и сестра, а с ними и все соотечественники величали юного короля Цезарем, победителем швейцарцев. Побежденная Италия лежала у его ног, и, казалось, мечта его предшественников осуществилась. Папа Лев X, видя себя совершенно беззащитным, готов был согласиться на какие угодно требования и уступки. Франциск становился истинным хозяином полуострова. Но он не понял выгод своего положения и не сумел ими воспользоваться. Вместо того чтобы прямо двинуться на Рим и Неаполь, которыми ему так легко было завладеть, король позволил уговорить себя не предпринимать больше ничего решительного и навсегда упустил случай укрепиться в Италии.

Канцлер Дюпра вступил в переговоры с двумя кардиналами относительно духовенства и уничтожения прагматической санкции, а Франциск в последних числах января 1516 года вернулся на родину, сделавшись страстным поклонником Италии и великолепного папы, явившегося перед ним с целой свитой художников и артистов. Таким образом, Итальянский поход, несмотря на многообещавшее начало, не дал Франции никаких материальных выгод. Но так же, как и прежние походы на Апеннинский полуостров (может быть, даже гораздо больше, чем все они), этот поход имел важное культурное значение.

Карл VIII открыл Италию для Франции, как сказал один историк, а Людовик XII сблизил Италию с Францией; Франциск I перенес Италию во Францию. Блеск, которым вдруг засверкает Франция в XVI столетии, заимствован ею из Италии; он передан сюда Леонардо да Винчи, Рафаэлем, Бенвенуто Челлини и другими великими итальянцами.

Французы перенимают у итальянцев все новое и интересное в архитектуре, скульптуре и живописи, а также в литературе – например, широкое распространение получают такие литературные формы, как сонет и новелла (новелла принесена была в Италию из Франции, но Италия сделалась второй родиной новеллы, которая достигла совершенства под пером Джованни Боккаччо). Новшества касаются общественно-политической и частной жизни. Становится модно «жить по-итальянски».

Франциск I, нагостившись у итальянской знати, вернулся в свое королевство возмужалым, гордым и жаждущим удовольствий.

– Двор без женщин – что весна без цветов! – заявил юный король и разослал приглашения во все замки и бурги (городки), предложив французскому дворянству пожаловать к нему с сестрами, женами и дочерьми. Все радостно отозвались на призыв Франциска и без сожаления променяли свои родовые хоромы на тесную комнатку в королевском дворце; свою однообразную, замкнутую жизнь – на шумное веселье придворных праздников.

Конечно, дамы при дворе были и раньше, но они не принимали того активного и непосредственного участия в придворной жизни, которое стало привычным в ХVI веке. Все они состояли на службе у своей государыни; она, взяв на свою ответственность дочерей лучших домов Франции, строго следила за их поведением, заботливо охраняя их доброе имя. Так было при Анне Бретонской и так же относилась к этому ее дочь, Клод. Однако Клод была слишком мало королевой, чтобы иметь хоть какое-нибудь влияние на то, что делалось при дворе.

Действительной, полновластной королевой была Луиза, герцогиня Ангулемская, графиня Савойская. Она одна могла бы, если бы хотела, уберечь французский двор от той испорченности, распущенности, что очень быстро развилась в нем и разрасталась все больше и больше, доведя его до критического положения в царствование последних Валуа. Луиза могла повлиять на сына, который любил ее и беспрекословно подчинялся ей. Но Луизе было 39 лет, а из-за темперамента и подвижности своей она казалась гораздо моложе. Ей самой, как и Франциску, нравилась веселая и беззаботная жизнь, полная удовольствий и развлечений.[16] Теперь Луиза, графиня Ангулемская, предъявляла к нравственности других такие минимальные требования, что невольно наводила на мысль о том, что и по отношению к ее нравам нужна такая же снисходительность. Почти все историки рисуют Луизу с очень невыгодной стороны и приписывают ей пагубное влияние как на сына-короля, так и на дела Франции, в которых она участвовала до самой смерти (в 1531 году).

В своей «Истории Франции» (Histoire de France. Paris, 1615) Ф. де Мезере (Мzeray) пишет:

Вмешательство женского элемента в придворную жизнь имело вначале очень хорошие последствия. Прекрасный пол ввел при дворе вежливость и услужливость и заронил искру великодушия в благородные души. Но вскоре затем нравы испортились; назначения и милости распределялись по усмотрению женщин; они были причиной того, что в правительственных сферах привились плохие правила и древнее галльское чистосердечие скрылось еще глубже, чем целомудрие.

Действительно, прекрасные дамы, приехав из захолустья и получив значительную свободу действий, очень быстро осваивались при дворе, и происходило «вмешательство женского элемента». Времяпрепровождение и забавы стали несколько иными, чтобы женщины могли принимать в них участие. Постепенно складывается светское общество. Некоторые дамы держат салон – здесь, конечно, царствует женщина, здесь ведутся остроумные беседы и в недалеком будущем сосредоточится художественно-литературная жизнь страны. Доступ в это царство открыт каждому уму, каждому таланту; но формы, в которые отливаются ум и талант, должны быть отшлифованы, и тогда слова не оскорбят ничьего слуха, образы не осквернят ничьего воображения. Собираясь вместе в парадных гостиных блистательных женщин Франции, мужчины (сам король, а также военные, царедворцы, прелаты,[17] ученые, художники и поэты) начинают проникаться правилом, которое сто лет спустя выразил в стихах Лафонтен:

  • Qui pense finement
  • Et s’exprime avec grce,
  • Fait tout passer – car tout passe.[18]

Однако должно было пройти какое-то время, чтобы изменилось представление о том, что прилично, а что уже недопустимо. Истории, которые при Франциске I считались облеченными в приемлемую форму и которые никого из образованных людей не шокировали, в конце того же XVI столетия казались уже неудобными для чтения вслух или пересказа. Такова, между прочим, и судьба «Гептамерона», написанного Маргаритой Ангулемской и послужившего одним из главных оснований для ошибочных утверждений о легкомысленном поведении самой королевы. В представлении позднейших читателей это произведение сливалось с автором, и Маргарите (скромной, набожной сестре Франциска I) были приписаны свойства и качества, которыми она обрисовала многочисленных и разнообразных действующих лиц своих рассказов. Это случилось, например, с историком Ф. Шлоссером,[19] который в своей «Всемирной истории» обрисовал Маргариту самым ложным образом.

У Франциска I еще нет постоянной резиденции, и хотя Париж уже значится столицей государства, но король бывает в нем недолго. В сопровождении своего двора он перекочевывает из одного города или замка в другой. Марино Джустиниано, венецианский посол, рассказывает, что за четыре года, пока длилась его посольская служба во Франции, двор всегда путешествовал, нигде не останавливаясь более двух недель: «Vagando sempre per tutta la Francia!».[20]

Вот как знаменитый скульптор Бенвенуто Челлини описывает в автобиографии одно из таких путешествий:

Мы следовали за двором со всевозможными приключениями. Королевский поезд требовал всегда больше двенадцати тысяч лошадей, потому что в мирное время, когда двор в полном сборе, в нем насчитывают восемнадцать тысяч человек. Иногда мы останавливались в местечках, где было всего-навсего два дома; тогда разбивались парусинные палатки, наподобие цыганских, и часто приходилось очень страдать в этих помещениях…

Кочевой образ жизни немало вредил ходу государственных дел, к которым, кстати сказать, Франциск не чувствовал большой склонности. Он ограничивался только повелениями, не входя в рассмотрение того, насколько они исполнимы и исполняются, и предоставлял все управление фаворитам и советникам, которые почти всегда злоупотребляли своей властью.

Глава 3

Cвет знаний

Франция и Италия близки не только территориально, но и по культурно-историческому развитию. XVI век во Франции соответствует XV веку в Италии: это полный расцвет духовных сил человека, сбросившего с себя все оковы прежних времен. Европа ожила после тяжелого, мрачного Средневековья. Великие географические и научные открытия произвели переворот в мировоззрении людей и установили совсем иное соотношение между человеком и природой. Критик Эмиль Фаге (Faguet) в своей работе «Шестнадцатый век» (Seizime sicle. tudes littraires. Paris, 1894) замечает:

Маленькая земля Средних веков, неподвижно укрепленная среди низкого неба, опрокинутого над ней, с Богом-отцом, находящимся над людьми здесь, совсем близко, – все это внезапно изменилось.

Небо расширилось и утратило пределы; земля стала еще меньше, чем она была, и, притягиваемая какой-то таинственной силой, с неимоверной скоростью понеслась в неведомые пространства. Сам человек из царя и господина превратился в ничтожное существо, затерянное в маленьком уголке бескрайнего мира. Искание Бога пришло на смену непосредственному ощущению его близости. Это одна из характерных черт нового времени. «Для мощных умов и для великих душ Бог, сделавшись бесконечно далеким, стал и бесконечно вели ким, но мощные умы и великие души так редки», а остальные, потеряв наивную веру (которая согревала их дедов и прадедов), любовь и непосредственное чувство к Богу, ничем не заменили этой потери. Искать Бога было некогда, и потому люди стали жить без Него. Общий упадок веры засвидетельствован всеми современниками. Вера уступила место суеверию. П. Готье (Gau-tiez), характеризуя XVI век, говорит: «Большинство верило во все, меньшинство же не верило ни во что». Последнее не совсем верно. Меньшинство верило в знание и жаждало его, верило в истину и стремилось к ней.

Правда, были люди, которые, отказавшись от истины в той форме, в которую облекало ее католичество, не признали и той формы, которую предлагало протестантство. Но, отвергая эти формы, они не отвернулись от самой сущности, не удовольствовались одним лишь скепсисом, этим первым шагом сознательного и внимательного отношения ко всему окружающему. Люди, разрушившие то, что им казалось ложным и вредным, не остановились на этом. Они искали истину, а потому возникло сильное увлечение древней философией.

В античные времена люди уже пережили то, что предстояло пережить теперь. Сначала они ощущали божество вблизи себя, оно являлось им, они любили его; потом оно скрылось. И тогда люди стали искать его и оставили нам великие (классические) труды своих исканий. Эти труды воспринимались людьми Возрождения как памятники, как святыни. Но прежде чем приняться за изучение философских систем Древнего мира, нужно было освоиться с его языком и обычаями. Помочь в этом могла литература. И вот лучшие умы Франции (Бюде, Доле, Ватабль и другие)[21] погружаются в изучение греческих и латинских авторов. Активно выступают ориенталисты: к двум классическим языкам присоединяются вскоре языки еврейский, халдейский и арабский. Студенты усердно посещают лекции Парадизио, Алеандра и Ласкариса,[22] и вскоре ученики затмевают учителей.

Из этих учеников особенно был славен Бюде. Овладев всей тогдашней наукой, он стал предметом гордости и удивления не только для Франции, но и для всей ученой Европы. Эразм Роттердамский называл немолодого уже Бюде «чудом Франции». Итальянский историк Гвиччардини[23] говорил, что «Бюде – первыймежду современниками по знанию греческой и латинской литературы». Ему принадлежит колоссальный труд, легший в основание всех последующих трудов подобного рода: «Комментарии греческого языка» (изданы им в 1529 году); в предисловии ученый напоминает королю Франциску I о его давнем обещании; данное всему «учащемуся юношеству» через два года после вступления на престол, в 1517 году, оно сулило основание нового королевского училища[24] в противовес старому университету,[25] хранителю схоластической науки, и было исполнено лишь по прошествии нескольких лет.

Не имея ни силы воли, ни энергии, ни времени для того, чтобы правильными занятиями пополнить многочисленные пробелы своего образования, Франциск нашел другой способ для этого: он очень ценил и любил общество ученых, писателей и поэтов, деятелей искусства, которыми постоянно окружал себя и из разговоров с которыми, не учась, узнавал многое.

Вот что, в частности, рассказывает очевидец, П. Галан Шатлен (Chastellain):

За обедом, во время прогулок или остановок среди путешествий продолжались поучительные беседы либо литературные споры, так что присутствовавшим за его столом казалось, что они находятся в какой-то школе философии.

То же подтверждает и Жак де Ту[26] в своей «Всемирной истории» (Histoire universelle. Paris, 1734):

Франциск I бывал постоянно окружен учеными, беседующими с ним, обыкновенно за обедом, о разных диковинных вещах, о которых он слушал с величайшим вниманием. Особенно любил он рассказы из естественной истории, и хотя совсем не был учен, однако так умел пользоваться обществом знающих людей, что прекрасно усвоил все, что писали древние и новые авторы о зверях, растениях, металлах, драгоценных камнях, и судил об этих предметах совершенно правильно…

У короля в Фонтенбло была прекрасная библиотека, для которой он не жалел решительно ничего, и посылал в Италию, Грецию и Азию, чтобы там собрать или списать редкие сочинения… Эта библиотека была поручена знаменитому Бюде, которого Франциск извлек из школьной пыли, покрыл почестями, ценя его великий ум и знания.

В 1517 году Франциск (под несомненным влиянием Гийома Бюде и Маргариты Ангулемской) решил основать высшую школу специально для обучения древним языкам. Для того чтобы сразу поставить эту школу на надлежащую научную высоту и дать ей возможность успешно бороться с завистливой и консервативной Сорбонной,[27] враждебно смотревшей на обновленную науку, восставшую от долгого сна и нетерпеливо отряхавшую пыль схоластики, – решено было обратиться к гордости и украшению тогдашней ученой Европы, к Эразму Роттердамскому. Бюде, который сам мог бы претендовать на пост директора будущего учебного заведения, бескорыстно взялся помочь королю устроить это дело. Между французским и голландским учеными завязалась переписка (первое письмо Гийома к Эразму датировано 5 февраля 1517 года), однако она ни к чему не привела. Эразм не согласился променять свою свободу на хотя и почетную, но зависимую жизнь при французском дворе. Он вообще не доверял монархам. Их любовь выбирать для своих эмблем всяких хищников (львов, орлов, леопардов и т. п.) наводила его на грустные размышления:

Из всех птиц мудрецы выбрали только орла – как подходящую эмблему для королевской власти; между тем у него нет ни красы, ни пения; зато он хищен, кровожаден, забияка, опустошитель, всеобщий бич, всеми равно ненавидимый и одинокий. У него громадная возможность всем вредить, а желания это делать еще больше.

Эразм отказался, и осуществление королевского плана отодвинулось на несколько лет. Только в 1530 году выступают на сцену блестящие преподаватели, «королевские лекторы», как их тогда называли. Сначала открылись кафедры греческого и еврейского языков с двумя профессорами по каждой: Данес и Туссен – по греческому языку, Гвидачериус и Ватабль – по еврейскому. С 1531 года к последним двум присоединился Каносса.

Эразм Роттердамский

Позже заработали другие кафедры: в 1534 году – кафедра латинского красноречия, в 1538-м – восточных языков, в 1542-м – философии. Преподавали также математику и медицину.

Молодая наука совсем отделилась от схоластики и, предоставив последней университет, нашла себе приют в новой школе и покровителя в лице короля. Он сам назначал профессоров, чаще всего следуя указаниям своей сестры и Бюде; сам определял им жалованье. Почти уже перед смертью Франциск обдумывал план расширения и увеличения своей школы, для которой предполагалось приспособить целый дворец, чтобы там помещалось 600 учеников, и на все расходы предназначался капитал в 50 тысяч золотых экю. Заветная мечта гуманистов создать храм истинной науки наконец осуществилась.

Жак де Ту пишет:

Новые профессора рассеяли мрак невежества, и истина восторжествовала вместе с науками, в которых она заблистала не только по всей Франции, но и по всей Европе. Так Франциск справедливо заслужил славное имя отца и покровителя наук.

Это имя осталось за ним в истории. Монтень[28] считает необходимым подчеркнуть: «Мой отец был согрет тем новым огнем, который возжег Франциск I». Король до конца своих дней не переставал заботиться о своей школе. Нередко он приезжал вместе с Маргаритой послушать лекции кого-либо из профессоров; все знали его интерес к наукам, и эти посещения никого не удивляли.

Вместе с высшим учебным заведением и как бы в дополнение к нему была основана Франциском и королевская типография, в которую давал свои шрифты знаменитый типограф и гуманист Робер Этьенн.[29] Король любил навещать его. Р. Крапле (Crapelet) в работе «Робер Этьенн, королевский типограф, и король Франциск I» (Robert Estienne, imprimeur royal, et le roi Franois I. Paris, 1839) рассказывает:

Случалось, по темной узкой каменистой улице проезжал красивый, статный всадник, с целой свитой пажей, оруженосцев и важных сановников. Иногда вместо всадника ехала прекрасная дама со свитой, еще более блестящей. Эти кавалькады медленно двигались по улице St Jean de Beauvais и, остановившись перед маленьким скромным домиком, входили к типографу Роберу Этьенну. Статный всадник оказывался Франциском I, прекрасная дама – его сестрой, любезной, остроумной и столь же образованной, сколь и привлекательной Маргаритой. Во время этих посещений общий разговор, за исключением технических объяснений, всегда велся по-латыни.

Любовь, которую Франциск питал к науке и ее представителям, покровительство и ласка, которые он неизменно оказывал ученым, были вполне искренни и создали ему прочную славу в потомстве. Но, пожалуй, еще больше, чем науками, интересовался он искусством и радовался тому, что являлся современником таких мастеров, как Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Андреа дель Сарто. Прирожденное чувство прекрасного вместе с сильной впечатлительностью и восприимчивостью дали возможность королю за время его краткого пребывания в Италии оценить красоту и величие ее сооружений и художественных сокровищ. Он вернулся оттуда в восхищении от художников, а они, в свою очередь, восторгались французским королем, который так чутко отнесся к произведениям искусства и так высоко умел ценить их и так горячо и непосредственно высказывал свой восторг и к ним самим, к художникам; они не в силах были не поддаться его обаянию.

Франциск I любил «искусства и их жрецов» не только как король, но и просто как человек – со всей непосредственной симпатией и горячностью. Результатом этого отношения было появление во Франции итальянских художников. Рафаэль написал для Франциска и прислал ему несколько картин. Когда их привозили во Францию, король устраивал им торжественные встречи – наподобие того, как когда-то его предки встречали святын, привозимые крестоносцами с Востока. Интересуясь также архитектурой и скульптурой, он выделял немало денег на различные сооружения, о чем свидетельствуют, между прочим, венецианские послы:

Его Величество тратит необыкновенно много на всякого рода драгоценности, мебель, устройство садов и возведение дворцов… Несомненно, что величие и роскошь Франциска I затмевают совершенно всех королей, его предшественников. Он основал большую часть королевских резиденций Франции, а те, которые существовали до него, он значительно исправил и украсил. Последующие государи обязаны его стараниям и вкусу драгоценнейшими статуями, картинами, тканями и редкой мебелью, украшающей их апартаменты и обогащающей их кабинеты.

Шамборский замок

Из наиболее интересных архитектурных памятников эпохи Франциска I можно назвать два замка: Шамбор и Фонтенбло, на которые король потратил значительные средства и которые являются образцами двух направлений – французского и итальянского.

Анри Мартен (Martin) говорит:

Национальная архитектура, побеждаемая все возрастающим влиянием Италии, казалось, собрала свои последние силы, чтобы создать нечто поразительно самобытное и оригинальное – Шамборский замок.

Трудно вообразить, сколько было фантастической поэзии во французском искусстве XVI столетия; трудно описать этот замок фей, на глазах путешественника вырастающий из глубины печальных лесов Солоньи со всеми своими башенками, шпицами, ажурными колоколенками, куполами и террасами. Он походит на какой-то волшебный колоссальный цветок. Повсюду на стенах лепная работа; увенчанные королевской короной буквы F [от Franois – Франциск] переплетаются с таинственными саламандрами [саламандра – эмблема короля Франциска, а девиз его – Nutrisco et extinguo[30] ], горящими и пышущими огнем.

Только в XIX веке узнали имя архитектора, создавшего этот удивительный памятник и забытого потомками; это Пьер Нёвё (Neuveu). Он не нашел в короле достаточно тонкого ценителя своего оригинального таланта: Франциск, увлеченный в это время Италией и всем, исходившим из нее, не покровительствовал национальному искусству. Его внимание было целиком обращено на Фонтенбло, который в начале 1530-х годов сделался обителью целой колонии итальянских мастеров. Фонтенбло начал перестраивать в 1528 году Себастьано Серлио. В 1532 году там работал Россо, в 1541-м – Приматиччио. Там же находились постоянно Никколо дель Аббате, Паоло Понче Требати, Виньоле, Палладио и Бенвенуто Челлини.

Замок Фонтенбло

В подражание королю, а отчасти и по собственному почину многие стали перестраивать свои старые феодальные замки на новый лад, украшать их внутри и снаружи, собирать картины, утварь и статуи. Даже соборы и церкви не удержали прежнего стиля. Языческие тенденции возродившегося мира классической древности проникли под высокие своды готических церквей: нимфы и сатиры, украшенные венками и цветами, стали поддерживать кафедры проповедников Евангелия; легкие арабески и причудливые гирлянды побежали вдоль по карнизам, обвились вокруг колонн, теряясь в прохладном полумраке таинственных и глубоких сводов. Так Возрождение побеждало Средние века: они умирали и уходили в глубь времен.

Люди Возрождения, люди XV–XVI веков, поклонялись красоте почти так же, как греки и римляне. А. Мартен уточняет:

Искусство, спустившись с небесных высот XIII века, овладевало всеми мелочами жизни и облагораживало их: элегантный и грациозный костюм, оригинальная и изящная мебель, великолепно отделанное оружие – все гармонировало между собой. Всякий ремесленник становился художником.

Любовь Франциска к произведениям искусства целиком разделялась его сестрой. Вместе с ним Маргарита охотно посещала мастерские художников и впоследствии, сделавшись королевой Наваррской, предприняла в своих резиденциях (в По и Нераке) целый ряд работ, для которых выписывала архитекторов и художников. Она обладала тонким художественным чутьем и замечательным образованием. Брантом[31] подчеркивает:

Она имела высокое положение при дворе и обычно беседовала с людьми наиболее учеными в королевстве брата, а они уважали ее так, что называли своим Меценатом.[32]

Будучи герцогиней Алансонской и проводя большую часть времени при дворе своего брата, где она играла одну из первых ролей, Маргарита не могла не поддерживать и не развивать в короле тех черт и качеств характера, которые делали его для всех чрезвычайно привлекательным и заставляли прощать ему то, что всякому другому поставили бы в упрек. Ее называли «добрым гением» Франциска, и это не преувеличение. Все те деяния короля, которые принесли ему славу, задумывались и совершались с участием его сестры.

Ее ровный и мягкий характер, бескорыстная преданность королю, отсутствие каких бы то ни было мелочных и низких побуждений, удивительно светлый и проницательный ум, о котором знали и говорили не только во Франции, – это давало ей большую власть над братом, безусловно верившим ей. Она одна умела гасить вспышки раздражения, нередко у него случавшиеся, могла укрощать его растущий деспотизм, всегда и неизменно являлась перед ним заступницей всех несправедливо преследуемых, гонимых. Под ее диктовку Франциск не раз писал приказ о помиловании и даровании свободы, вместо того чтобы подписаться под смертным приговором. Маргарита являлась его поддержкой и советником не только в культурных начинаниях, интересовалась не только науками и искусствами: она принимала деятельное и непосредственное участие в государственных заботах своего брата.

Вот что пишет о Маргарите один из венецианских послов:

У Его Величества есть еще тайный совет… в котором участвует королева Маргарита, сестра короля; поэтому она должна всегда находиться при нем [Франциске], как бы это ни было для нее лично неудобно… я думаю, что она не только умнейшая среди всех женщин Франции, но и среди всех мужчин. Не буду о ней распространяться более в уверенности, что Ваши светлости [обращение к сенату] уже много о ней наслышаны. Смею, однако, Вас уверить, что относительно интересов и дел государственных никогда не услышишь более правильных суждений, чем ее.

Брантом рассказывает:

Она так хорошо говорила, что все посланники приходили в изумление. Она очень помогала королю, своему брату. Послы всегда шли к ней по исполнении своего главного поручения, и очень часто, когда у короля были серьезные дела, он возлагал их на Маргариту, ожидая ее мнения и окончательного решения.

Нам придется еще говорить о тех дипломатических задачах, которые Маргарите предстояло разрешить после несчастной Павийской битвы, а то участие, которое она принимала, по мере сил и возможности, в политических и военных предприятиях своего брата, достаточно ярко выразилось в многочисленных ее письмах – как к королю, так и к маршалу Монморанси.[33]

А пока заглянем в залы королевского дворца. Здесь рядом с принцами крови, с гордыми титулованными феодалами, с прелатами и царедворцами мы видим дипломатов, съехавшихся со всех концов Европы, а также итальянских художников, французских артистов, поэтов и ученых, которые хотя и не могут похвастаться ни славными предками, ни богатыми родственниками, но перед их талантом почтительно склоняется сам король и его знатное окружение.

Одним из выдающихся поэтов XVI века является Клеман Маро. Он родился в Кагоре, в южном французском городке, в 1496 году. В 10 лет Клеман попал ко двору Людовика XII, у которого служил его отец, Жан Маро,[34] тоже поэт. Он-то вместе с двумя своими друзьями, Лемером и Кретеном,[35] внушил мальчику страсть к чтению поэтических произведений и елание самому попытать свои силы на литературном поприще. Позднее Клеман поступил в университет, но особенным прилежанием к сухой и скучной схоластической науке не отличался, а учился понемногу, «чему-нибудь и как-нибудь», проводя гораздо больше времени в разных похождениях и увеселениях со своими товарищами.

Гийом Кретен вручает Франциску I свою книгу

Его несомненный ум и поэтический талант вместе с любовью к литературе, придворное воспитание, наложившее на его поведение отпечаток светскости, а также веселый и добродушный нрав – все это делало из него милого собеседника и приятного участника того кружка, который собирался у королевской сестры.

Многие исследователи отмечали, что Клеман Маро был истинным французом. К примеру, Д. Низар (Nisard) пишет о нем:

Трудно себе представить что-нибудь более национальное, как та галантность, в которую он облекает свои любовные стихотворения. Великие страсти – будут ли они романтичны и мечтательны, как на севере, или бешены и чувственны, как на юге, – довольно редки между французами; галантность, то есть рассудочная страсть с небольшой дозой любви – вот любовь большинства.

Остроумие и чувство меры помогли К. Маро создать прекрасные произведения, заставили его выработать язык более выразительный, стих более гибкий, чем все то, что существовало до него. В особенности удавались ему коротенькие вещицы, мадригалы, в которых он безусловно не имел соперников.

Молодой поэт Маро был представлен Маргарите в 1519 году. Вскоре его зачислили к ней на службу со званием камер-юнкера (valet de chambre). Это событие оказалось определяющим в жизни К. Маро, поскольку именно под влиянием Маргариты сформировались в дальнейшем его эстетические вкусы и мировоззрение.

Довольно быстро между Клеманом и Маргаритой установились дружеские отношения, которые со стороны поэта принимали иногда даже оттенок какой-то страстности, что дало повод некоторым исследователям предполагать существование любви там, где ее, в сущности, не было. Несомненно, что К. Маро так же, как и другие лица, близко соприкасавшиеся с Маргаритой, находился вполне под обаянием герцогини. Чтобы лучше представить это, прочитаем фрагмент послания Жака Пелетье[36] к Маргарите:

Поэты, умеющие… любить, ищут в тебе половину своей души. Их сердца дарят тебе ту способность любви, которую даровал им Господь… И твоими горько-сладостными милостями ты научаешь их любить все лучше и лучше… Твоя мягкость их ободряет, твое величие возбуждает жар в их груди, который мало-помалу убеждает их, что они смеют тебя любить. И так постоянно они возвышают свою душу до того величия, к которому стремятся.

Дружба с Маргаритой оказалась благодетельной для легкого и грациозного таланта Маро. Под воздействием того светлого чувства, которое он питал к своей государыне, произведения его получали изящную форму, приобретали мягкость, деликатность, какую-то тонкость в передаче малейших движений души. Среди его стихотворений мы находим довольно много обращенных к Маргарите. Он восторгается ею и воспевает ее как «чудо» за ее необыкновенный ум и талантливость, соединенные с другими достоинствами. Но все эти хвалебные творения не нарушают, однако, их простых, товарищеских отношений. Маргарита внимательно следит за всем, что появляется из-под пера поэта, ободряя его и поддерживая.

Вообще писать стихи тогда было в моде, и их писали решительно все, при этом в выборе тем нисколько не затрудняясь: самые ничтожные случаи повседневной жизни излагались рифмованной прозой, носившей название стихотворения. Сама Маргарита охотно вступала в литературные поединки со своим другом.

В 1521 году К. Маро отправился в поход вместе с герцогом Алансонским, а в 1524 году он сопровождал Франциска I в Италию. В поэтических посланиях к Маргарите он мастерски передает суету военного лагеря, солдатскую речь, подробности военной походной жизни.

Церковники, обскуранты, воспользовавшись отсутствием короля (поход и плен), который тогда поддерживал гуманистов, начали травлю и преследование тех, кого подозревали в сочувствии протестантам. Одним из первых пострадал К. Маро – его арестовали будто бы за еретический образ мыслей. Маргарита в это время была далеко и не могла сразу помочь. Сведения об этом случае сообщает сам Маро в своей поэме «Ад» (l'Enfer). За него заступился епископ Шартрский, друг герцогини; он взял поэта на поруки и создал ему вместо тюремного заключения весьма приятную жизнь в своей епископской резиденции. Весной поэт получил свободу по приказанию Франциска, только что вернувшегося из Испании, а через год, по просьбе Маргариты, был зачислен на место своего умершего отца в камер-юнкеры короля.

Но ни горький опыт, ни королевская служба не угомонили Клемана Маро, хотя жизнь перестала его баловать легкими удачами. Принадлежа к тем людям, которые постоянно враждовали с косностью и схоластическим невежеством, Маро всегда казался подозрительным и опасным представителям и защитникам старины. Впоследствии даже его дружба с герцогиней Алансонской, явно ставшей в ряды реформатов и тем возбудившей к себе непримиримую ненависть Сорбонны, могла только компрометировать его в глазах охранителей чистоты католического вероучения.

В 1527 году Клеман снова попал в тюрьму, а в 1534-м, после истории с плакардами,[37] он, опасаясь серьезных преследований, бежал сначала в Беарн, к Маргарите, а потом еще дальше, в Феррару, к Ренате. Через два года, однако, сам король разрешил ему вернуться на родину, и последние свои годы он прожил совершенно спокойно, пользуясь громкой славой и расположением Франциска. Эта-то слава и погубила его, о чем мы расскажем в другом месте, а теперь вернемся назад и посмотрим подробнее, как жила сама Маргарита.

Глава 4

Гептамерон

Годы замужества мало изменили герцогиню Алансонскую. Конечно, Маргарита не была уже так беззаботна, как в юности, но то, что составляло ее прелесть, ее обаяние, осталось прежним: блеск и быстрота ума, простота и величественность в движениях. Только в лице появилась как будто строгость, а черные глаза казались грустными.

Утверждали (например, Вольтер), что она не выносила и презирала своего супруга. Это неверно. Напротив, многие сохранившиеся документы (письма и поэтические произведения Маргариты) свидетельствуют, что в их семейной жизни господствовали мир и согласие и что герцогиня заботливо и добросовестно исполняла все свои обязанности по отношению к супругу, который был, кажется, весьма к ней привязан. И все-таки она была одинока.

Человек, с которым связала ее судьба, жил рядом с ней, не понимая ее, поскольку не мог подняться до ее духовной высоты. Это тяготило Маргариту, но она научилась терпению, к тому же привыкла не думать о себе, забывать себя для других, и только иногда, случайно, бывало, что вырвется у нее какое-нибудь восклицание, подавленный вздох, выдавая истинное настроение ее души. Такое случалось в ее переписке с епископом Брисонне, который с 1521 года стал близким ей человеком, другом и наставником. В одном из писем Маргариты к нему мы наталкиваемся на простую фразу, звучащую искренне и с неподдельной тоской: «Как холодно, как леденеет сердце!» (Le temps est si froid… le cur est glac!)

Высокая и стройная, всегда, кроме особо торжественных событий, одетая в черное платье, с длинным черным же покрывалом на голове (Маргарита особенно любила черный цвет, по этому поводу даже написано ею стихотворение), герцогиня Алансонская резко выделялась на фоне придворного блеска и мишуры. Она неизменно являлась центром, к которому все стремилось. Честолюбивый могущественный герцог Бурбонский, владевший чуть не половиной всей Франции, и адмирал Бониве, легкомысленный Дон Жуан XVI века, любимец Франциска и его верный друг детства, были страстными поклонниками герцогини. Адмирал отважился даже на поступок, о котором рассказала сама Маргарита в «Гептамероне». Сделаем несколько амечаний относительно этого сборника новелл, сослужившего очень плохую службу репутации Маргариты.

Она писала свои новеллы не для публики. Рассказы предназначались для тесного круга близких ей людей, друзей и знакомых. В то время был в большом ходу обычай, описанный и в «Декамероне» Дж. Боккаччо, и в «Гептамероне», – в дружеской компании коротать время, забавляясь поочередно рассказами. По указанию Маргариты один из ее секретарей, Антуан Ле Масон (Le Maon) в конце 1530-х годов перевел «Декамерон» на французский язык (конечно, переводчик посвятил сей труд своей королеве), и это стало значительным событием. (Сборник был издан лишь в 1545 году, а до конца века выдержал около 20 изданий. «Декамерон» значит «десятидневник»; в книге выведены 10 лиц, которые ежедневно по очереди выступают в роли рассказчика – каждый рассказывает свою новеллу, так что за 10 дней было услышано 100 новелл.) «Декамероном» зачитывались при дворе, и даже у некоторых появлялось желание написать нечто подобное. Однако из всех попыток более или менее удалась только одна – это «Гептамерон» самой Маргариты.

Название «Гептамерон» было дано сборнику не автором, а издателем, усмотревшим тот же план, по которому написан и «Декамерон». Но сборник Маргариты остался неоконченным, так как события последних лет были слишком серьезны и тягостны для нее. Поэтому вместо нового «Декамерона» получился «Гептамерон», то есть «семидневник» (в сборнике Маргариты – 72 новеллы).

Маргарита писала (или вернее сказать, записывала) свои новеллы между делом, в свободные минуты, предназначавшиеся для отдыха от серьезных и важных занятий, а еще чаще – во время дальнего путешествия, чтобы убить скуку многодневного пути.

Брантом рассказывает:

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Проанализированы философские, методологические, культурологические и педагогические аспекты интеграц...
Представлен анализ психологических исследований по проблемам мотивации субъектов учебной деятельност...
Представлен опыт философского осмысления новых образовательных символов современных гуманитарных пра...
Освещается западноевропейский опыт исследования социальных последствий научно-технического развития....
В древности человечество открыло немало тайн, которые со временем забылись. А ведь и в наши дни можн...
В привычном понимании специи – это вкусоароматические добавки к пище, имеющие растительное происхожд...