Страшный дар Коути Екатерина
Слезть по плющу, придерживая юбки так, чтобы все выглядело прилично, показалось Агнесс задачей невыполнимой. Но прокрасться по коридору было еще сложнее, так что она предпочла плющ. Как ни странно, спустилась она легко, ведь тугие побеги плюща так прочно вросли в стену, что еще немного – и прорастут сквозь кирпичную кладку, оплетая дом изнутри. А ближе к земле Ронан подхватил ее за талию, и она даже через корсет почувствовала, какой жесткой была кожа перчаток. Наверное, так чувствуешь себя в объятиях медведя. Ох, Ронан, Ронан.
Узкая тропинка в усадьбу начиналась у западного крыла пастората, бывшего некогда трапезной при аббатстве. Поначалу Агнесс неприятно удивляло, что пасторат стоит так далеко от церкви и так близко к усадьбе, как если бы священник был на посылках у графа, но со временем она привыкла. Тем более что мистер Линден не собирался никому прислуживать. Даже, судя по всему, главному своему нанимателю – Богу.
Минут через пять они дошли до парка и обогнули усадьбу через задний двор, разглядев в темноте приземистое здание с угловыми башенками и крытой галереей на первом этаже. Стрельчатые окна без стекол затянул плющ, сухой и ломкий, свисавший безжизненно, как пыльная паутина. Ронан без труд расчистил дорогу в галерею, но там оказалось темно и стыло, как в пещере, и даже колонны стекали с потолка неровными столбиками сталактитов. В детстве Агнесс мечтала пробежаться по этим коридорам, но конечным пунктом ее мечтаний всегда был полыхающий камин, у которого она поджаривает тосты в компании благожелательной родни. А с этим выходила заминка.
– Вообще-то, нам нужно быть поосторожнее, – сказала Агнесс и вздрогнула, когда ее голосок загремел по гулкой галерее.
– Привратника, что ли, разбудим? – насторожился Ронан.
– Нет здесь никакого привратника. Зато в заброшенных монастырях водятся привидения. В основном замурованные монахи, – уточнила она, припоминая территориальное распределение привидений.
– Конечно, – отозвался Ронан, пинком проверяя колонну на крепость. – А еще амбарные гоблины, Кровавые Кости, гончие Гавриила и ведьмы на помеле.
– Получается, ты во все это не веришь? – огорчилась Агнесс.
– Не верю. Зато мой отец верит и в ведьм, и особенно в чертей. Даже считает, что они затесались среди моих предков. Не с его стороны, разумеется, – выплюнул Ронан.
Агнесс уже не раз замечала, что как только они с Ронаном начинали разговор, за их спинами словно бы материализовывался его отец. Но на этот раз Агнесс твердо решила оставить его позади.
– Побежали отсюда, – сказала она, проворно забираясь в окно галереи. – Давай лучше озеро посмотрим. Я слышала, что его спроектировал сам Ланселот Браун.
В темноте мягко светились белые розы на кустах, вопреки хрупкой своей природе не заглохших под напором сорняков, а разросшихся густо и пышно. Ветки с шипами зацепились сразу за рукав и за подол Агнесс, словно пытаясь ее удержать, но Ронан помог ей выпутаться. До озерца они дошли молча. Агнесс опиралась на руку Ронана, и ей отчего-то было так уютно, что не хотелось нарушать это ощущение ни единым словом. А Ронан не относился к любителям легкой болтовни.
Они присели в ротонде, стряхнув со скамейки прошлогодние листья, и полюбовались на искусственное озеро. Возможно, когда-то оно казалось архитектурным элементом, но за годы природа успела его присвоить – затянула берега пеленой ряски и украсила водную гладь заплатками кувшинок.
– Надо спросить дядю, когда в Линден-эбби разбили парк. – Агнесс достала платок, чтобы сделать узелок на память, но Ронан улыбнулся не без самодовольства.
– А зачем его спрашивать, Нест? Работы закончились в 1767 году при твоем прадеде, девятом графе Линдене.
– Откуда ты знаешь? – вскрикнула Агнесс так громко, что над ее головой запищали потревоженные ласточки. Купол ротонды был облеплен их гнездами.
– Если я плохо себя вел, а это было почти всегда, меня запирали в пустой комнате, а из книг оставляли «Собрание проповедей Джона Нокса» и «Родословную английских пэров». Как думаешь, что я выбирал? Всю йоркширскую знать я изучил от и до, в том числе и твою семью.
Агнесс было лестно слышать, что Линденов называют ее семьей, как будто и она какая-нибудь графиня.
– А мой дядюшка там упоминался?
– Дался же тебе твой дядя. Дома на него налюбуешься. – Ронан разворошил ногой густой ковер листьев и обиженно замолчал.
– Ну, Ронан, ну, не дуйся. Лучше еще что-нибудь про нас расскажи, – взмолилась Агнесс, пододвигаясь к нему поближе.
– Твои предки успели как следует начудить, – сообщил Ронан, сменив гнев на милость. – Во время Гражданской войны поддержали короля Карла, так что войска Кромвеля пришли в усадьбу и как следует всем наваляли. Странно, что усадьба вообще уцелела. Разве что окна повылетали, когда поблизости взорвали древнюю церковь, но это уже мелочи. А в прошлом веке здесь останавливался Красавчик принц Чарли, когда вел свои войска на Лондон. Твоего прадеда едва не лишили титула за пособничество врагу, но обошлось. В общем, Линдены всегда связывались с кем-то не тем.
– А теперь связались со мной, – вздохнула Агнесс, вставая.
Она хотела пройти по мосткам к озеру, но Ронан не пустил. Решил сначала проверить, не прогнили ли доски. Доски выдержали его и вообще оказались крепкими: Ланселот Браун строил на века. Наконец Агнесс смогла приблизиться к воде. Черное зеркало пруда чуть дрожало, время от времени на поверхности расходились круги.
– Это рыбки?
– Не знаю.
Агнесс присела, коснулась пальцами воды. Тишина из уютной вдруг превратилась в напряженную. Надо было что– то сказать, но у девушки, которая прежде всегда корила себя за излишнюю болтливость, вдруг пропали все слова и все мысли, кроме одной: ей безгранично хорошо с Ронаном, и значит ли это, что она… влюблена в него?
Но разве может роман начинаться со ссоры, с падения в лужу, с общей заботы о сумасшедшей матушке?
Разве любовь не начинается с внезапного озарения, с ослепления?
«Она затмила факелов лучи! Сияет красота ее в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный. Редчайший дар, для мира слишком ценный…»
Впрочем, ладно, о ней это вряд ли можно было подумать там, на постоялом дворе.
Но она тоже ведь ничего хорошего не подумала о Ронане, когда он ее толкнул.
«Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно к своей руке: лишь благочестье в ней…»
Ну да, благочестье.
«Одна в душе лишь ненависть была – и жизнь любви единственной дала… Но победить я чувство не могу: горю любовью к злейшему врагу!»
Тоже не годится, они не враги, они друзья. Можно ли сначала подружиться, а потом влюбиться в своего друга?
Но Ронан-то в ней до сих пор видит только подругу и утешительницу в несчастьях… Наверное…
Наверное, он…
Свою мысль Агнесс так и не додумала. Кто-то обхватил костистой лапой ее запястье и так рванул, что она полетела в воду, не успев даже пискнуть. Агнесс мгновенно захлебнулась, вокруг была кромешная тьма, и кто-то тянул ее, тянул ко дну, и тщетно она билась – мокрые юбки спеленали ей ноги, и она бы не смогла выплыть, даже если бы невидимый в подводной тьме враг отпустил ее… А он не отпускал.
2
Это был лаббер. О том, чтобы утопить кого-нибудь в этом пруду, он мечтал вот уже четверть века. И сейчас мечта сбывалась наилучшим образом: он смог захватить одну из них! Одну из кровных родственниц тех гадких смертных, поселившихся в аббатстве и изгнавших его, законного жильца! Заставивших его жить не в родных стенах, а здесь – в пруду, под мостками… Один из мальчишек давно уже гнил в земле, зато другой надел белый воротничок и посвятил себя служению силам, с которыми лаббер предпочитал не иметь ничего общего.
Пусть тоже поплачет. В этом лаббер не сомневался. И ликовал, глядя, как мелкие пузырьки воздуха вырываются изо рта девушки и всплывают к поверхности.
Твой последний вздох, глупышка…
Прошлого и будущего для лаббера не существовало, одно лишь «сейчас», растянувшееся на века. Он ничего не забыл и не простил – он не умел забывать, а тем более прощать.
Ждал возможности поквитаться. И дождался.
3
Нест исчезла под водой так быстро, что Ронан глазам своим не поверил. На раздумья времени не было, и он сразу прыгнул следом. Не задумавшись даже о том, что он ведь не умеет плавать, он вообще никогда не плавал, никогда не погружался в воду, никогда… Но оказалось, что плавать он очень даже умеет. Более того, под водой, как выяснилось, двигаться куда проще, чем по суше, и тело Ронана обрело удивительную ловкость, а движения – стремительность. Но самое удивительное – то, что под водой было светло.
Нет, не так светло, как бывает днем на земле, но все светилось странным зеленым светом, и Ронан отчетливо видел опоры мостков, стебли растений, и мечущихся рыбок, и ползающих по дну раков, и юбки Нест, мокрым цветком колыхавшиеся внизу, и башмачок, сорвавшийся с ее ноги и плывущий сквозь взметнувшийся со дна ил… И странную тварь, которая, кривя толстогубый рот, тянула Нест ко дну. Тварь была белесая, уродливая донельзя, вовсе невозможная в том, верхнем, обыкновенном мире, но здесь, в этом зеленом сиянии, она воспринималась ничуть не более удивительной, чем обретенные Ронаном скорость и ловкость, да и вообще все происходящее. Ронан не испытал ни малейшего страха, напротив – его захлестнула ярость, какую прежде он испытывал только против отца. Тварь пыталась отнять у него Нест! Его Нест! Его женщину!
Ронан обрушился на чудовище сквозь слои воды. Агнесс тварь отпустила, но девушка вяло опустилась на дно. Ронан хотел свернуть твари шею, переломать кости, но только несколько раз ударил по голове и по костлявым рукам, которыми уродец пытался прикрыться. В выпученных глазах уродца читался такой откровенный ужас, что Ронан не выдержал – расхохотался торжествующе, чувствуя, как пузыри щекочут ему лицо.
Он был сильным, таким сильным! Впервые в жизни он чувствовал себя абсолютно сильным, свободным, он чувствовал себя победителем…
И если бы не Нест…
Надо было ее спасать. Ронан под водой не задыхался. Но Нест выглядела совсем неживой. Схватив девушку, Ронан рванулся вверх – да так сильно, что буквально взлетел над водой со своей драгоценной добычей! Плюхнулся обратно, в несколько гребков добрался до мостков, вытолкнул на них безвольное тело, вылез сам. Ночной воздух показался ему жестким, колючим, словно набитым мелким стеклом, режущим кожу, обжигающим горло при каждом вздохе. Наверное, слишком долго не дышал…
Здесь, на поверхности, было темно. Но Ронан все же видел, как бледна Нест, словно не считаные минуты, а несколько часов пролежала под водой. Глаза ее были закрыты, ресницы слиплись, и она не дышала, она совсем не дышала! Он прижал ухо к ее груди – кажется, сердце бьется… Или это шумела кровь в его ушах? Но он знал, что надо делать с людьми, которые наглотались воды. Никто не учил его этому, он просто знал. Он перевернул Нест и надавил ей на спину. Если это не поможет, придется действовать более грубо, но, к счастью, Нест закашлялась, выплевывая воду. Ронан обнял ее и держал, пока она не перестала кашлять, вскрикивать и трястись. Она была такая тоненькая, такая хрупкая и такая горячая под мокрым платьем. От ее мокрых волос так сладко пахло илом… Ронан не удержался и прижался губами сначала к ее макушке, потом к виску. Коснулся щеки – нежной, такой нежной! Нест посмотрела на него уже вполне осмысленно и очень испуганно.
– Ронан! Я… я чуть было… Ты спас меня! Ты… Ох. Мои башмаки! Я их потеряла!
Ронан нахмурился, все еще прижимаясь губами к ее волосам. Да, он видел, как с ее ноги слетел один башмак… А потом и второй, наверное… Пропажу башмаков трудно будет объяснить дома, а покупать новые – накладно. Пастор ее со свету сживет за башмаки-то.
– Подожди, сейчас их достану.
– Нет, Ронан! Ты утонешь… Там холодно, темно, глубоко…
«Там светло. И хорошо», – подумал Ронан, но не решился произнести это вслух. Пока он не готов был сказать об этом даже Нест. Это странное явление требовало обдумывания, а башмаки – спасения… И ему ужасно хотелось нырнуть еще раз. Побыть под водой подольше. Башмаки – прекрасный предлог. Быть может, он найдет там чудище, которое пыталось утопить Нест, и хорошенько ему накостыляет…
Тварь исчезла. То ли зарылась в ил, то ли сделалась невидимой – Ронан не нашел ее, хотя несколько раз стремительно проплыл над самым дном, взметая облака изумрудно-сверкающего ила. Он нашел оба башмака и чулок, исчезновение которого она, скорее всего, еще просто не заметила. И если бы Нест не сидела там наверху одна, в темноте, он бы пробыл здесь подольше. Он не захлебывался, ему не надо было сдерживать дыхание, ему вообще не нужно было дышать.
Почему? Почему?!
Ронан вынырнул и, не вылезая из воды, гордо положил перед Нест свою добычу.
– Спасибо! – просияла девушка.
И стыдливо отвернулась, чтобы обуться. Мокрые чулки болтались у щиколоток, и она даже не пыталась их подвязать.
Ронан с трудом сдержался, чтобы не прикоснуться к ее ногам.
Да что с ним такое? Спятил он, что ли? Такие мысли о барышне… О такой барышне, как Нест!
Может, вода на всех мужчин так действует, и именно поэтому отец не пускал его к воде? А говорил, будто от грязной воды кожа на руках станет еще хуже. Хотя куда уж хуже. Но на всякий случай он подтянул перчатки. Хорошо, что в воде не сползли, а то Нест отскочила бы, увидев, как он тянет к ней такое.
Одним плавным движением Ронан скользнул на мостки. Помог девушке подняться. И почувствовал, как она дрожит. Ночь была достаточно теплой, чтобы гулять без плаща, но прогулка в мокром платье приведет Нест прямиком в чахоточный госпиталь.
– Надо вернуться в усадьбу и высушить там твою одежду. Я разожгу камин. Никто не заметит…
– А как мы проникнем внутрь? Там двери заколочены.
– Ничего, я найду способ.
Желание защитить ее от любых опасностей и неприятностей, включая ночной холод и злого пастора, было необоримо сильным, и Ронан, хоть и сознавал неправильность и даже чудовищность того, что он делает, все же обнял девушку, обхватил ее руками, мягко привлек к себе, закрывая собой, согревая… Ткнулся лицом в ее волосы, скользнул губами по лбу, поцеловал ее трепещущие веки. Она доверчиво потянулась к нему – и Ронан наконец поцеловал ее в губы, поцеловал так, как ему давно хотелось. Этот поцелуй давал ему силы – почти такие же, какие он ощущал под водой. И если бы можно было вечно стоять так, не размыкая объятий, но Нест дрожала от холода… И Ронан нехотя отпустил ее.
– Идем.
4
Выжимая на ходу подол, Агнесс побежала вслед за ним. Ужас от пережитого оказался заперт где-то в голове и не тревожил ее, по крайней мере, сейчас. Не было даже холодно – наоборот, приятно, что отступил тот страшный жар в голове. А когда Ронан оторвал от какой-то двери доски, едва державшиеся на ржавых гвоздях, и осторожно обнял Агнесс за плечи, приглашая войти, ее накрыло ощущение абсолютной правильности происходящего. Время мягко потекло вспять, и она опять сидела на земле в промокшем насквозь платье, но только теперь Ронан протягивал ей руку. Он вернулся за ней. И ей уже ничто не страшно.
По черной лестнице они поднялись на второй этаж, оказавшись в просторном коридоре. Вдоль стен выстроились доспехи, укутанные в холстину и оттого напоминавшие привидений, но таких, какими их рисуют иллюстраторы готических романов. Нет уж, хватит на сегодня потусторонних приключений. Хотя…
Ронан забегал в спальни, разыскивая то ли уголь, то ли топор, чтобы порубить мебель на дрова, Агнесс же постаралась прислушаться. Вернее, причувствоваться. Как только они вошли в усадьбу, на нее повеяло теплом, но откуда оно может исходить? Найти бы его источник поскорее, а то завтра поутру насморк выдаст ее полуночную эскападу.
– Ронан, – позвала она, и его всклокоченная голова тут же высунулась из спальни. – Если бы эта усадьба принадлежала вам, куда бы тебя поселил отец?
Скользя по паркету мокрыми ботинками, Ронан помчался к ней и приложил руку ей ко лбу, но, ничего не почувствовав через перчатку, прикоснулся к ее коже губами.
– Вроде нет горячки, – успокоился он. – А бредишь почему?
Чтобы он вот так измерил ей температуру, стоило еще раз упасть в пруд.
– Это не бред. Где бы находилась твоя спальня? Думай поскорее, а то мы и правда простудимся.
– В самом конце коридора, куда не каждый гость добредет.
– Отлично.
Потянув за собой Ронана, она зашагала к последней спальне, но неуверенно погладила медную ручку двери, оказавшуюся почему-то теплой. К тому, что поджидает ее в спальне, все равно невозможно подготовиться, подумала Агнесс и распахнула дверь настежь. В полутьме обстановка комнаты показалась ей обычной и даже не такой спартанской, какую можно ожидать, зная мистера Линдена. Лунные лучи скользили по атласной обивке мебели и поблескивали на серебряных письменных приборах, небрежно расставленных по столу, словно хозяин комнаты только что вышел. Должно быть, в молодости дядюшка был настоящим сибаритом. Какой пушистый у него ковер.
Присмотревшись, Агнесс поняла, что это не ковер.
У самого ее уха протяжно свистнул Ронан.
– Нест, куда мы попали?
– В спальню моего дядюшки, – сказала Агнесс как можно непринужденнее.
– Тогда пойдем в другую.
– Нет, нам как раз сюда.
Сняв мокрую обувь и чулки, Агнесс босиком пошла к камину. Удивительно, но она не чувствовала голых досок, так густо здесь росла наперстянка. Сухие стебельки чуть покалывали ей пятки, совсем мягкие от воды, но в основном цветы были свежими. А когда Агнесс нащупала на каминной полке огниво и зажгла свечу, их лепестки, черневшие в лунном свете, полыхнули алым.
– Проходи же, – улыбнулась она Ронану, который все еще топтался в дверях. – Чувствуешь, как здесь тепло?
– Ну и что с того? Все равно мне тут не нравится!
Подхватив кочергу, Агнесс смахнула золу с углей, разложенных в камине, и увидела под ней тлеющие головешки. Постанывая от наслаждения, протянула к ним руки.
– Видишь? Эта комната его ждет.
Ронан поплелся к ней, стараясь растоптать походя как можно больше наперстянок.
– Хочешь переодеться, пока одежда будет сохнуть?
– Нет уж, спасибо. Как-нибудь обойдусь без сутаны, – съязвил Ронан.
– Как хочешь. А я переоденусь, иначе платье до утра не просохнет.
В платяном шкафу лежали костюмы вполне светского покроя, хотя, конечно, безнадежно старомодные. Уходя, он оставил весь свой гардероб. Торопливо схватив с верхней полки домашний халат, Агнесс со стуком захлопнула шкаф, опасаясь, что на глаза ей попадется какой-нибудь нескромный предмет туалета. Пока она переодевалась, Ронан стоически таращился в камин. Мокрое платье они повесили на каминный экран и сами присели поближе к огню. Забравшись вкресло с ногами, Агнесс куталась в теплый стеганый халат, который пах не плесенью и не нафталином, а бергамотом, лавандой, лимоном и розмарином и травами, горькими травами. Это был запах Джеймса. Этот запах ее успокаивал.
Ронан долго и угрюмо отмалчивался, но в конце концов подал голос:
– Выходит, чудовища на самом деле существуют? Привидения и всякая нечисть?
– Да, Ронан, – проронила она. Незачем ему знать, что она подумала, впервые увидев Мэри.
– Вот же проклятье проклятущее! Опять он оказался прав.
– Твой отец? – устало догадалась Агнесс.
– Кто ж еще? Однажды он назвал меня дьявольским отродьем. А теперь… теперь я тоже так думаю, – ожесточенно выплюнул Ронан.
Агнесс не знала, что ей сказать на это, как переубедить его. И потому она сделала то единственное, что показалось ей правильным. Она его поцеловала. Тихонько, неловко, деликатно поцеловала в уголок губ. Ронан тут же забыл и отца, и все болезненные воспоминания детства, и принялся целовать ее с таким жаром, что уже от его поцелуев Агнесс могла бы согреться. И пожалуй, даже высушить платье.
5
«Главная обязанность камеристки – прислуживать своей госпоже, посему камеристка обязана следовать всем правилам приличия и отличатьсявежливым обхождением», – повторяла про себя леди Мелфорд, глядя, как Грейс споро вышивает гладью очередную пастораль. Из высоких окон в гостиную лился каскад полуденного света, но камеристка отодвинула станок для вышивания в самый темный угол, словно не смея претендовать на этакую роскошь в присутствии владычицы усадьбы. Или же солнце слепило ей глаза, мешая демонстрировать свое трудолюбие и бескорыстную полезность. Так или иначе, она примостилась у камина, и одна из мраморный кариатид с любопытством заглядывала ей через плечо. Отклонись Грейс назад, и коснется плечом мраморного соска. Видимо, поэтому она сидела так прямо и напряженно, хотя за несколько лет могла бы и привыкнуть.
Вверх и вниз скользила иголка, вверх и вниз, оставляя за собой алый шелковый след. Если рассредоточиться, то покажется, что из ушка сочится кровь и брызги летят по сторонам. Хозяйка поморщилась.
– Слишком много красного, Грейс. Что это будет?
– Простите, миледи, закат, миледи, – на одном дыхании протараторила горничная. – Прикажете вышить что-то иное?
– Нет, продолжайте.
«Опрятность вкупе с исполнительностью послужат ей лучшими рекомендациями, а своей приветливостью и кротостью она сумеет снискать благорасположение хозяйки».
В памяти миледи остался оттиск страницы из сборника по домоводству, который стоял между Библией и молитвенником на каминной полке их домика в Брэдфорде. Самая страшная книга в ее жизни. Другие дети пугались небылиц о призраках и черных псах, а Лавиния немела, вчитываясь в строки, перечислявшие обязанности камеристки: собирать багаж хозяйки, стирать ее нижнее белье, готовить притирания от прыщей, носить за ней мопса на пуфике. Нет, никогда. Что угодно, только не это. Лучше умереть сразу, чем через много лет службы, когда саваном тебе станут хозяйские обноски, а на могильной плите выбьют «Камеристка леди Такой-то, Л. Брайт». Ей хотелось топать ногами и рвать на себе фартучек, когда матушка превозносила достоинства карьеры камеристки, службы легкой и приятной.
Как давно это было. Еще до того, как отец получил место управляющего в Линден-эбби. До того, как она познакомилась с братьями Линденами и поняла, что зря пропускала мимо ушей побасенки о привидениях. До того, как ее мир взорвался и еще долгие годы медлено оседал хлопьями пепла.
Ненавистные строки жгли память, даже когда Лавинии стало понятно, что она по самой своей сути не годится на роль горничной. А все потому, что книги недоговаривают о главном качестве камеристки, которое обеспечит ей самое надежное место, хотя бы и в герцогском дворце. Заурядная внешность, на несколько оттенков тусклее, чем у госпожи. Хозяйка на ее фоне должна сверкать, как серебряный кубок рядом с оловянной кружкой.
Вот почему у Лавинии Брайт ничего бы не получилось.
Вот почему идеальной камеристкой стала Грейс, сменившая ее прежнюю горничную Эстер – та слишком много всего повидала при сэре Генри. Невыносимо было день за днем встречать ее умудренный опытом взгляд. И каким опытом! Зато Грейс обладала воображением улитки и целомудренно называла ноги «конечностями». Природа наделила ее таким блеклым лицом, что по утрам леди Мелфорд с трудом вспоминала, как она выглядит, а когда Грейс приходила ее расчесать, всматривалась в камеристку не без удивления, каждый раз знакомясь с ней сызнова.
«В своем повседневном служении камеристке долженствует придерживаться строгих нравственных устоев и ревностно выполнять обязательства как перед своими господами, так и перед Богом».
Грейс – это не имя. Зовут ее Энн, Энн Грейс, но камеристка, при всей своей услужливости, задохнулась бы от негодования, если бы хозяйка назвала ее по имени, словно простушку-судомойку. К личным горничным, как и к дворецким или камердинерам, должно обращаться по фамилии. Но с такой удачной фамилией легко обманывать себя, будто Грейс ближе, чем она есть на самом деле, будто их связывает что-то большее, чем 20 фунтов в год, которые леди Мелфорд выдает камеристке каждое 26 декабря вместе с поношенными платьями и стоптанными туфельками. Обман, но и он сгодится. Грейс – звучит совсем как имя.
Губы истосковались по именам почти так же сильно, как по поцелуям, и леди Мелфорд беззвучно повторила их все:
Джеймс.
Дик.
Уильям.
Агнесс.
– Вы звали, миледи? – вскочила камеристка так поспешно, что задела тяжелыми юбками станок и едва его не опрокинула. Желание служить проступило в каждой черточке ее блеклого лица, разгорелось, как огонь в покрытой пылью лампе. Видимо, Грейс тоже читала тот сборник по домоводству, но, в отличие от Лавинии, подчеркивала строки и делала пометки на полях.
– Нет, Грейс, – досадливо махнула рукой леди Мелфорд. – Хотя… принесите шаль, что-то мне зябко.
– Слушаюсь, миледи, – присела горничная и сочувственно кивнула. – Ах, миледи, отыскать бы каменщиков, что строили усадьбу, и забить в колодки. Усадьбе едва ли полвека, а сквозняки здесь ну точно как в древнем замке. Несчастная вы страдалица! Если даже горничные жалуются, что уж говорить о леди.
– А что, девушки опять жаловались?
– Бетти, наша новенькая, ныла давеча, что, когда прибиралась в Мраморном холле, холодом ее как сосулькой пронзило. Да-да, так и выразилась. Не иначе как рассчитывает выудить у вашей милости деньги на чай. Не давайте.
В голосе камеристки полыхало такое искреннее негодование, что леди Мелфорд не могла удержаться от вопроса:
– А вам, Грейс, разве не досаждают сквозняки?
– Ах, что вы, миледи, я обладаю слишком крепким телосложением, чтобы меня беспокоили незначительные перепады температуры.
Хозяйка смерила взглядом ее фигуру, совершенно плоскую, с какой стороны ни посмотреть, и вздохнула. Что и говорить. сквозняки в этом доме избирательны.
– Ну, ступайте.
Пока она семенила из гостиной, леди Мелфорд скользнула к столу и вставила ключик в несессер из красного дерева. Достала письма. Их накопилась пухлая стопка, которая уже почти месяц не пополнялась. За резким запахом чернил чудились другие запахи – лаванды, молока и теплой сдобы, и особенно школьного мела. Если быстро переворачивать листки, можно пронаблюдать, как меняются буквы, из неровных становясь округлыми, как они постепенно кренятся вправо и обрастают завитушками. Как они тоже становятся взрослыми.
Вместе с Агнесс.
От этой мысли леди Мелфорд повела плечами, но тут же успокоила себя. Ведь она хорошенько рассмотрела Агнесс и пришла к выводу, что девочка мало изменилась с тех пор, как пять лет назад гоняла обруч по школьному двору. Тогда она не заметила одинокую даму в черном, что неподвижно стояла за чугунной оградой. А если и заметила, вряд ли сумела бы опознать – плотная вдовья вуаль скрывала лицо. Но траур леди Мелфорд постепенно выцветал – сначала до лиловых тонов, затем до серых, – пока не уступил место ярким краскам. Агнесс же осталась прежней, таким же тщедушным птенчиком с неясно-голубыми глазами и острыми крылышками лопаток. Сущий ребенок. Семнадцати ей никак не дашь.
Но почему же она не приходит? До усадьбы путь не близкий, но Лавиния в ее возрасте уж точно изыскала бы способ попасть туда, куда очень хочется. Ведь не может такого быть, чтобы девочка в голос не зарыдала от жизни в пасторате. От таких порядков даже монахини-кармелитки попросились бы в мир, предварительно дав обет никогда не открывать Библию. В пасторате творятся поистине жуткие вещи. Одна только молитва перед едой такая длинная, что овсянка успевает не только остыть, но и скиснуть. По крайней мере, леди Мелфорд в этом не сомневалась.
Послышалось хлопанье юбок, такое громкое, словно ветер колыхал простыни, развешанные для просушки. Вернулась Грейс с красной кашемировой шалью, которая, по ее мнению, подчеркнула бы синеву платья миледи (глава «Обязанности камеристки» подробно объясняла, как подбирать одежду по цветам).
Накидывая шаль на плечи госпожи, Грейс упомянула как будто невзначай:
– А к вам какой-то джентльмен, миледи. Я сказала, что в это время дня вы не принимаете, но он все равно дожидается в холле. Экий упрямец! Но джентльмен из приличных, так просто его не выгонишь.
– Он сказал о цели визита? – удивилась леди Мелфорд.
– Нет, миледи, не говорил. Но, наверное, рассчитывает на ваше вспомоществование, – выдвинула гипотезу Грейс, ибо отсутствие ответа ранило ее хуже ножа. – Сборы денег по подписке, что-нибудь эдакое.
Миледи вздохнула. Сколько просителей всех степеней потрепанности ищут знакомства состоятельной вдовы! Кто собирает средства для обнищавших ткачей из Спиталфилдз, кто для состарившихся гувернанток, малолетних работниц шахт и прочей скучной, бесконечно заурядной публики. Доселе им хватало такта обращаться к леди Мелфорд через письма и не досаждать ей зрелищем своей посредственности.
– Священник? – уточнила миледи таким тоном, каким обычно справляются о грабителях с большой дороги.
– Нет, миледи. – Горничная замялась. – Он… как бы сказать… он из Общества по искоренению пороков.
От неожиданности леди Мелфорд опустила руки, позволив шали соскользнуть на пол, и Грейс, огорченно закудахтав, кинулась ее поднимать. Нахальство визитера было таким запредельным, что даже заслуживало уважение. И если поначалу леди Мелфорд собиралась кликнуть Бартоломью, чтобы вытолкал его взашей, теперь ей захотелось проявить вежливость и лично отказать ему от дома.
– Пригласите его сюда, Грейс. Хочу узреть сего поборника добродетели.
Камеристка вновь исчезла, а госпожа поудобнее устроилась на диване, ножки которого в свое время так смутили юную гостью, и постаралась изобразить скучающую гримаску, с которой светской даме следует принимать столь незначительное лицо. Но уголки губ так и чесались, так и ползли вверх. Главное, не захихикать вместо прохладного «Что вам угодно, любезный?» Нет, едва ли получится. Какой нечеловеческой силой воли нужно обладать, чтобы не рассмеяться при виде святоши, только что скоротавшего пять минут в их мраморном зале? Его на носилках принесут.
Однако гость ее огорчил: он не только твердо держался на ногах, но даже черный сюртук не расстегнул и воротничок не ослабил. На обвисших щеках гасли алые пятна, проплешина под жидкой сенью волос влажно поблескивала, в остальном же он совсем не казался комичным. Лавинии сразу же стало с ним скучно.
– Миледи Мелфорд, – с порога поклонился визитер, но она не потрудилась подняться навстречу. Не хватало еще пожимать ему руку, а то как бы набожность не подхватить.
– Простите, что задержала вас, сэр. С кем имею честь говорить?
На слове «честь» по щеке гостя пробежала судорога, словно честь была последним, чего следовало ожидать от жрицы в храме Приапа, коей он, безусловно, считал леди Мелфорд.
– Джон Хант.
– К моим услугам?
– Это зависит от рода услуг.
Беззвучно хохотнув, леди Мелфорд потянулась на диване.
– Мне не следовало просить прощения. Не сомневаюсь, что вы весело и душеспасительно скоротали время в окружении коллекции моего покойного мужа.
– Весьма… изящные образцы античного искусства, – с запинкой отвечал гость.
Его взгляд метался по комнате, тщетно разыскивая хоть какой-нибудь участок, не запятнанный женской наготой. Дабы усложнить его задачу, миледи задумчиво погладила грудь позолоченной сирены.
– Какой же образец приглянулся вам более других?
– Признаться, я не рассматривал их настолько внимательно, чтобы составить о них свое мнение, – суховато проговорил джентльмен, подходя так близко, что Лавиния наконец заметила черную ленту чуть выше локтя, почти слившуюся с сюртуком.
Не стоит, право, докучать скорбящему вопросами, но как раз в глубоком трауре людей посещают самые необузданные мысли и желания. Это леди Мелфорд знала из личного опыта. С каким нетерпением она дожидалась окончания траура! Черный налет скорби на платье казался ей грязью, которую хотелось поскорее смыть.
– Поскольку до меня так и не донесся грохот, я могу сделать вывод, что вы удержали порыв превратить нашу коллекцию в груду щебня. Полноте, сэр. – Она чуть повысила голос, упреждая возражения. – Я прекрасно осведомлена о деятельности вашего общества. С 1807 года оно снискало лавры на поприще борьбы с непристойной литературой. С порнографией.
– Ваша милость!
Мистера Ханта явно шокировало, что леди не только знает такие слова, но даже как будто понимает их смысл. Вот так гораздо лучше, а то скучно переругиваться с благообразными мощами.
Лавиния томно ему улыбнулась.
– Или, к примеру, двое джентльменов делают что-то отменно гадкое, но за закрытыми дверями. Но чтобы отправить их в тюрьму, предпочтительно на каторжные работы, требуются свидетели, и таковые находятся. Позвольте я угадаю, какого рода показания они дают в Олд-Бейли. Что эти двое злонамеренно оскорбили их, пока они, по стечению обстоятельств, коротали вечер в чужом шкафу?
Гость стоял перед ней базальтовой колонной, о которую ломались солнечные лучи.
– А ежели один из сих достойных вашего участия джентльменов напал на ребенка? Подмастерья, коридорного в гостинице, чистильщика обуви? Кто начнет судебное разбирательство от имени поруганной жертвы, не страшась, что в его сторону полетят брызги той грязи, в которой барахтаются упомянутые вашей милостью джентльмены?
В раздражении он забывал укутывать слова в английский акцент и расплющивал их на языке, как истинный выходец Эйршира. Так вот откуда наш моралист. Краем уха Лавиния слышала, что в тех краях блудниц катают на бревне, выбирая такое, где кора особенно шершавая. Или уже не катают?
– А если женщину обижает муж? Колотит ее или просто унижает? Или каплю за каплей роняет яд в ее душу, пока кроме яда там ничего уже не останется? Обратится ли ваше общество от ее имени в парламент с ходатайством о разводе?
– Нет.
От того, как резко опустились его плечи, Лавинии почудилось, что черная колонна сейчас треснет. Но он выстоял.
– Развод непозволителен. Супружеские узы может разорвать только смерть, какие бы муки они ни причиняли тем, кто ими опутан, – отрезал Хант и рассеянно коснулся левой руки, там, где под перчаткой, видимо, скрывалось обручальное кольцо. Стало быть, не вдовец.
– Что же в таком случае делать бедняжке? – спросила Лавиния, пытаясь представить миссис Хант. Неужели такая же высохшая селедка?
– Молиться о смягчении сердца супруга и вспоминать, где она допустила упущение.
– Она?
– Может статься, в ее доме недостает уюта, дети не умеют себя вести и не знают молитв, сама она ленива и неопрятна, упряма в злонравии, себялюбива и напрочь лишена женской отзывчивости. В таком случае супругу простительно призывать ее к порядку разумной долей дисциплины.
С ленивой грацией леди Мелфорд потянулась к колокольчику для прислуги.
– Не обижайтесь, сэр, но лучше бы вам уйти. Не выношу проповеди. Я, знаете ли, даже церковь по этой причине не посещаю.
– О сем мне отлично известно, миледи. Как раз ваше упущение и стало причиной моего визита.
– Вот как? А я и не ведала, что Общество по искоренению пороков расширило поле деятельности. Вы надзираете за посещаемостью церквей, чтобы не пустовала ни одна скамья? Как мило! Или это ваша там функция – увещевать грешниц, а если не внемлют, волочь их за волосы в церковь?
– Как можно, ваша милость. Я изучаю порок другого рода, менее явный, но от того более губительный. Притворство. Подражание окружающим при сохранении коварной, растлительной сути.
– Мой разум вязнет в ваши словесах, сэр! – одернула его Лавинии. – Выражайтесь яснее.
– Я имею в виду демонов и их полукровок, принявших обличье людей.
У нее перехватило дыхание.
Хант подождал ответа, но, подстегнутый ее молчанием, заговорил:
– Ежели вам угодно еще конкретнее…
– Не надо! – выкрикнула она, и эхо раскатилось по гулкому залу, словно все обнаженные статуи вторили ее мольбе. – Я знаю, что вы знаете. Но откуда?
– Откуда? Да оттуда же, откуда и все. С детства я слышал истории о ведьмах, о дьяволе и его проделках, и о тех, других… Только мне, в отличие от многих, хватило благоразумия во все это поверить. И как же я был прав! Но не во всем, ваша милость, не во всем.
Сцепив руки за спиной, он зашагал взад-вперед, стараясь облегчить механическими движениями какую-то огромную боль, укачать ее, как нянька занедужившего младенца.
– Но кому не свойственны ошибки молодости? Да, я был идеалистом, юным глупцом, желавшим спасти всех и вся. Но кто не ошибался в толкованиях Евангелия? «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь». Я-то полагал, что речь идет о них! Гордыня нашептывала мне, будто Господь возложил на меня поручение спасти их от скверны, поручение столь же трудное, сколь почетное…
– Вы не единственный, кто желал их спасти. Знала я другого такого же… спасителя, – вставила леди Мелфорд, добавив шепотом: «Пусть сгниет в могиле».
– Вообразите, ваша милость, каким переворотом мое открытие стало бы в деле евангелизации! Мы посылаем миссионеров на Черный континент проповедовать среди каннибалов, тогда как на наших берегах обретаются даже не язычники, а твари вообще без души! О, если бы даровать им душу! Если бы найти среди них одно невинное существо, еще не вкусившее пороков своих соплеменников, и вызволить из их общества, воспитав из нее особу смиренную, благонравную, чистую помыслами! Воспитать из нее человека.
– И наделить ее душой… через брак? – догадалась Лавиния.
– О такой возможности повествуют легенды.
Миледи представила луговой цветок, который выкапывают из земли, сминая листья, вгрызаясь лопатой в хрупкую сеточку корней, а после пересаживают – нет, даже не в стеклянный ящик Уорда, что украшает подоконник, а в чулан, где ему не достанется ни луча света, ни капли дождя…
Читать бесплатно другие книги:
