Страшный дар Коути Екатерина
К парникам вела аллея, окаймленная высокой изгородью. Кусты были пострижены настолько гладко, что тянулись бесконечной зеленой стеной, словно бы вырезанной из нефрита и тщательно отшлифованной. Вынырнув из этого тоннеля, Агнесс быстро огляделась и буквально нос к носу столкнулась с камеристкой Лавинии. Торжественно, словно нимфа из свиты Артемиды, Грейс несла длинный тонкий лук и бархатный колчан со стрелами, но от испуга выронила все снаряжение. Нагибаться за ним камеристка не стала, дабы Агнесс не приняла ее поклон на свой счет, и смерила девушку таким взглядом, что та почувствовала себя собачонкой, забежавшей в чужой сад. Горничной не нравилось, что маленькая выскочка снует по парку без спроса, но как раз ее неодобрение вселяло в Агнесс надежду. Вряд ли Грейс сообщит госпоже о ее визите, по крайней мере до тех пор, пока Лавиния не закончит упражняться в стрельбе. Виновато улыбаясь, Агнесс наклонилась за стрелой, но в последний момент раздумала. Наверняка Грейс с хрустом наступит ей на руку.
На подступах к оранжерее гостью поджидало новое испытание. По газону вышагивал сытенький, почти квадратный пони, а за ним плелся садовник, толкая нечто вроде плуга на колесиках, но с плоскими лезвиями вместо лемехов. За газонокосилкой оставались ровные полосы скошенной травы. Вместо того чтобы порадоваться достижениям прогресса, Агнесс пала духом. Сколько еще садовник будет здесь возиться? Час, два, до самого вечера? А тем временем усердие переборет ревность, и Грейс наконец поставит госпожу в известность, что по парку бродит ее неприкаянная протеже. Что делать в таком случае? Не просить же Лавинию постоять в сторонке, пока Агнесс изгоняет ее мужа?
Не успела Агнесс как следует помучиться страхами и сомнениями, как пони остановился и недовольно забил копытом, с которого сполз кожаный чехол. Для ухоженной лужайки нет ничего опаснее, чем конские копыта, и садовник, причитая, кинулся застегивать ремешок. Пока он так суетился, девушка проскользнула мимо, стараясь, чтобы мокрые юбки не хлопали на бегу.
Воровато оглядываясь, она подошла к фонтану. Над ним по-прежнему грустила нимфа, и Агнесс послала ей ободряющую улыбку. Ничего, скоро все закончится. Скоро вы все будете свободны. Агнесс перебрала в уме дюжину способов совладать с окаянной тенью и остановилась на самом действенном.
Блудодейство. Ей поможет только блудодейство.
Судя по намекам Лавинии, барону оно очень нравилось. Изобилие обнаженных женских тел, вылепленных и выточенных, отлитых и нарисованных, тоже выдавало его пристрастия.
Шумно выдохнув, Агнесс распустила волосы и раскидала локоны по плечам. Достаточно порочно? Кажется, да. Но щеки уже наливались стыдливым румянцем, который свел бы на нет все ее старания, поэтому Агнесс поспешила приподнять юбку. До самой щиколотки. В последний раз она сверкала щиколотками лет в двенадцать, когда еще носила короткие платьица, и от одной мысли о том, что ей придется предъявить постороннему мужчине столь интимный участок ноги, ее румянец разгорелся еще жарче.
Наверное, поэтому ничего не происходило. Воздух в оранжерее оставался таким же удушливым, и волосы сразу же прилипли к вспотевшей коже. Так глупо Агнесс не чувствовала себя еще никогда, при том что в последнее время почти каждый день попадала в переделки. Но так глупо – нет, еще никогда.
Не раздеваться же ей догола, в самом деле!
Вот если бы она знала, что еще включает в себя блудодейство, уж наверное подготовилась бы получше!
В общих чертах, и в основном благодаря пророку Иезекиилю, Агнесс представляла, что блудодейство происходит между мужчиной и женщиной и в него каким-то образом вовлечены части тела, о которых она знала лишь то, что на ощупь они, безусловно, приятны. Дальше ее воображение еще не продвинулось. Вот если бы Ронан ответил на ее вопрос! Но Ронан ничего, ничегошеньки ей не объяснил! Краснел, бурчал что-то себе под нос и отворачивался. Знал бы он, как дорого ей обойдется его молчание! И вообще, с ним невозможно разговаривать, то рычит, то молчит. Агнесс начала всхлипывать.
Тем временем садовник закончил стричь лужайку и увел пони в конюшню. С минуты на минуту он нагрянет в оранжерею, ведь работы здесь, наверное, непочатый край. Придет и застигнет барышню в столь фривольном положении. И тогда все пропало. Хотя, в принципе, все пропало уже сейчас. Барон Мелфорд не явился. Это надо было так сглупить и выбрать оранжерею вместо мраморного зала! Наверняка он прохаживается среди статуй, поглаживая их беззащитные, выставленные напоказ тела. На что ему рыжая дурнушка с пунцовыми от стыда ушами?
Опустив юбку, Агнесс закрыла руками лицо и дала волю рыданиям. Давно ей не плакалось так упоительно. Столько событий накопилось за последние дни – и отъезд Милли, и поведение дяди, который то радовал ее, то огорчал, – что просто необходимо было окропить все это слезами. А когда за спиной потянуло могильным холодом и костлявая рука легла ей на плечо, она пробормотала: «Ах, сэр» – и продолжила рыдать по инерции.
– Ты меня видишь?
Она видела каждую складку на его белоснежной тоге, накинутой поверх фрака с щеголеватой небрежностью.
– Я ясновидящая, сэр… милорд, – всхлипнула Агнесс, доставая платочек из рукава и вытирая слезы.
До чего же безобразны покрасневшие глаза и опухший нос! И особенно дрожащие губы, с которых не слетает ни словечка. А ведь совсем иначе она представляла себе их встречу. Настоящей Эринией, прекрасной и одержимой местью, – вот кем она должна была предстать перед ним. А когда барон, прельстившись ее порочностью, подошел бы поближе, она приказала бы ему: «Изыди, дух!» Или хотя бы: «Оставьте Лавинию в покое!» Или просто закричала бы и, отломив пальмовую ветвь, замахала на него – вдруг сгодится в качестве плети?
Теперь же она только и могла, что переминаться с ноги на ногу и молчать. Великая экзорцистка, ничего не скажешь. Гроза иных миров.
Но самым удивительным было то, что, несмотря на свой преглупый вид, Агнесс сумела возжечь в бароне Мелфорде интерес. Дух не спешил исчезать.
– Отчего же ты плачешь, моя маленькая Кассандра? – спросил барон.
Он растягивал слова с той самой манерностью, присущей аристократам, когда «р» звучит почти как «в».
Выдумать хоть сколько-нибудь подходящую ложь Агнесс не успела и посему рассудила, что честность – лучшая политика.
– Мой друг не хочет говорить мне, что такое блудодейство. А больше спросить мне не у кого.
Призрака ее ответ впечатлил.
– Тяга к познанию в столь юном возрасте, безусловно, заслуживает похвалы. У тебя уже есть дружок? Вы с ним часто играете?
– Мы вообще не играем, – сказала Агнесс, потому как Ронан особой игривостью не отличался. – Ему неинтересны карты, хотя я предлагала принести.
Барон Мелфорд хохотнул отрывисто.
– А чем он интересуется? Он уже делал тебе приятно?
– Да, мне с ним очень хорошо.
– А может быть еще лучше.
– Правда?
– Разве я похож на лжеца?
Призрак пожирал ее глазами, медленно, с наслаждением, уделяя внимание каждой ее слезинке и каждому судорожному вздоху, следовавшему за слезами, как гром за молнией. Она никому не посмела бы рассказать, что кто-то смотрел на нее так, а если бы он вздумал прикоснуться к ней как-то по-особенному… она бы и подавно никому не рассказала. Слишком стыдно.
Она пятилась от него, пока не уперлась в колючий ствол пальмы, и уже готова была сломя голову бежать из оранжереи, как вдруг поняла, что все, в сущности, идет по плану. Просто план оказался не столь героическим, как она рассчитывала.
Но робость – это тоже оружие, это меч, чтобы поразить барона. У меча нет рукояти, только лезвие, за которое она его держала, и чем дольше держала, тем больнее становилось. Но так даже лучше. Иначе трудно будет притворяться. Агнесс почувствовала, как ярость, ослепительная, палящая ярость, выжигает из груди весь страх, и с трудом уже сохраняла испуганное выражение лица.
– Вы оба могли бы получить удовольствие… если бы я рассказал тебе как.
Агнесс захлопала ресницами.
– Когда девочка только начинает познавать свое тело, ей нужен опытный и терпеливый наставник, под чьим руководством она расцветет.
Его пальцы, шишковатые от подагры, заскользили по ее щеке.
– Милорд, я была бы прилежной ученицей. Но… – Девушка потупилась.
– Что такое? Ты ведь еще придешь? – забеспокоился призрак, глядя, как она закручивает в жгут подол платья, приоткрывая льняные чулки.
– Нет, милорд, я не смогу…
– Отчего же? – В его голосе зазвенел металл. – Моя вдова привечает тебя, ты можешь приходить, когда пожелаешь.
– Дело в том, что я…
Сочинять пришлось на ходу.
– Я пришла с ней попрощаться. Мой опекун…
– У тебе еще и опекун есть?
– Да. И он… завтра он увозит меня в Италию, дабы закончить мое образование и культивировать мой ум. Мы навестим Рим, Флоренцию и… и прочие итальянские города, – промямлила Агнесс, кляня себя за то, что читала романы под партой на уроках географии. – Лучшие учителя будут обучать меня пению, танцу и живописи.
На его пути выставили шипы огромные кактусы в мелких желтых цветах, но призрак прошел сквозь них и ударил кулаками о запотевшие стены. Стекло задребезжало.
– О, Италия! Обладай я хоть чем-нибудь, я отдал бы все это за возможность вновь узреть твои берега!
– Мне очень жаль, милорд, – посочувствовала ему Агнесс – А мой дядюшка вряд ли научит меня блудодейству. Он, видите ли, священник.
– О да! Захватить с собой в путешествие розанчик, чтобы в пути обрывать его нежные лепестки, сохраняя благопристойный вид, – как это в духе святош! Твой опекун настоящий ловкач, моя Кассандра. Лепесток за лепестком, лепесток за лепестком…
Прикрыв глаза, барон прочитал:
- О роза, ты больна!
- Во мраке ночи бурной
- Разведал червь тайник
- Любви твоей пурпурной.
- И он туда проник,
- Незримый, ненасытный,
- И жизнь твою сгубил
- Своей любовью скрытной [5].
– Любой бы захотел стать тем червем, девочка, – заключил он. – Но ты могла бы удивить своего попечителя, когда он в первый раз захочет с тобой поиграть… Я мог бы научить тебя всему еще до того, как этот чопорный педант договорится со своей совестью и навестит твою спаленку.
Рука Агнесс уже скользила к карману, но вовремя остановилась. Рано еще. Для успешного экзорцизма потребна недюжинная выдержка, тут есть чему поучиться у дяди.
– Ах, милорд, это было бы чудесно! Но как же…
– Я мог бы поехать с тобой, если бы ты меня позвала. Как я скучаю в этих стенах, ни один другой дух от начала времен не томился поболее меня! Никто здесь не способен меня увидеть, включая миледи, а от моих касаний служанки взвизгивают и жалуются на сквозняк. Глупые наседки! А миледи, конечно, постаралась набрать самых блеклых, самых заурядных девиц, лишь бы мне досадить! Чтобы прикоснуться к ним, нужно себя перебороть… Но в Италии, где смех дев журчит, как молодое вино, и сосцы их сочны и упруги…
– Хм, – напомнила Агнесс о себе.
– Позови меня с собой, Кассандра. Днем я буду прогуливаться с тобой по залам виллы Боргезе, а по вечерам… я стану тебе заботливым наставником. Я научу тебя такому, отчего темный, пропахший ладаном умишко твоего опекуна разорвет на части.
– Не знаю, милорд, вдруг это дурно.
– Не строй из себя невинность! – рявкнул дух. – Тебе самой этого хочется. Да все вы такие: сначала слезки, и трепет, и «ах, сэр, что вы делаете», а потом такие фортели выкидываете, что смутилась бы жрица Гекаты.
А когда он так встряхнул ее за плечи, что у нее зубы клацнули, Агнесс поняла, что все-таки переусердствовала с боязливостью. Не интересничать нужно было, а соглашаться с ним во всем, пока не разбушевался. Теперь уже и притворствовать не нужно, хотя послабления в правилах игры Агнесс не обрадовали.
Но призрак, заметив ее ужас, теперь неподдельный, заговорил ласковее:
– Ну же, позови меня с собой.
От его прикосновения сосуды превратились в хрупкие острые сосульки, того и гляди лопнут и брызнут ледяным крошевом. Превозмогая боль, Агнесс достала из кармана бутылочку из-под духов и посмотрела на нее с сомнением.
– Сюда вы поместитесь?
– Да уж постараюсь. Мы, духи, лишены материального тела. Мы можем поместиться куда угодно. Особенно в такое… узкое отверстие.
– Тогда попробуем… ой, нет, милорд, не надо, мне страшно!
И в тот же миг призрак затек в бутылку – для него не было лучшего приглашения.
Пока он не успел передумать, Агнесс с размаху вбила в горлышко пробку и постучала по ней несколько раз – для верности и просто со зла.
– Сиди здесь до скончания дней, гнусный и грязный старикашка, – поднеся бутылочку к губам, отчеканила она и услышала его приглушенный, но от того не менее возмущенный крик.
Но его сразу заглушил другой:
– Агнесс, что ты здесь делаешь?
2
Несмотря на жару, от которой на фруктах выступала сладкая роса, леди Мелфорд захватила в оранжерею кашемировую шаль, золотисто-розовую, как первые лучи зари.
Агнесс едва не выкрикнула, что отныне сквозняки уже не потревожат Лавинию – ни здесь, ни дома. Но смолчала. В тот миг она дала себе клятву никому не рассказывать о том, что только что произошло между ней и бароном. Тогда хотя бы есть шанс забыть разговор, от которого у Агнесс до сих пор мурашки бегали. И если бы на нее положили дверь, как в старину на тех, кто отказывался давать показания, и накладывали бы сверху камни, даже тогда раздавался бы только хруст костей.
Ни одной душе, ни живой, ни мертвой. Даже Ронану не расскажет.
– Почему ты прокралась сюда, не позвав меня? Что-то случилось?
Оранжерея. Цветы. Много цветов. И Агнесс сказала первое, что пришло в голову:
– Я пришла попросить у вас цветы, чтобы украсить церковь ко дню Иоанна Крестителя.
– Что?
– Хочу, чтобы алтарь утопал в цветах.
– Мистер Линден дал тебе это поручение?
– Нет, я сама решила, что так будет красивее. Цветы, они же… весьма приятны. В такой обстановке прихожанам легче будет славить Господа, – брякнула Агнесс, уже не зная, что бы такое соврать. Беседа с бароном истощила ее воображение.
«Спасибо, мистер Линден. Лгать, играть в игры и цитировать Библию – всему этому я научилась от вас, – мстительно подумала Агнесс. – И еще изгонять призраков не добром, а насилием. Вот за это действительно спасибо».
– Кто бы мог подумать, что тебя настолько заботят приходские дела. Неужели тебе больше нечем заняться?
– Отчего же, есть, но они мне совсем не в тягость. Переписывать проповеди мне даже нравится. И наалтарный покров неплохо получается…
– Не в тягость? Я правильно поняла, что ты хлопочешь в церкви без принуждения?
– Просто хочу отплатить мистеру Линдену за его благодеяния.
– Неужели? И какие же еще за ним водятся благодеяния, если за них ты расплачиваешься столь тяжким и безрадостным трудом?
– Он купил мне платье.
– Наверное, оно бесформенное и перелицованное раз десять, а на подоле виднеется штамп работного дома? Рубище, чтобы смирять твою плоть?
– Сначала он и правда пытался смирить мою плоть, но потом купил мне шелковый наряд, очень красивый. Наверное, мою плоть трудно смирить. Я неисправима.
– Или просто не нуждаешься в исправлении, – сказала миледи с непонятной печалью. – Это все? Или есть другой повод для благодарности?
– Он возит меня в церковь в карете. Но это вообще-то в порядке вещей, раз я уже выезжаю…
– Ты выезжаешь?
– Ну да.
– Тебе еще рано. О чем он только думает, объявляя тебя невестой перед все светом!..
– Лавиния, в декабре мне исполнится восемнадцать, – напомнила ей девушка.
– Не торопись замуж, моя дорогая Агнесс. После свадьбы тебе, верно, нелегко будет покинуть своего благодетеля, который осыпает тебя дарами.
Агнесс опять вспомнились слова Милли, и они показались ей добрым пророчеством. Вот бы дядюшка пустил их с Ронаном жить в пасторат, это было бы так прекрасно! Если потребуется, она готова никогда больше не напоминать ему про ту ночь, тем более что пользу из нее Агнесс все равно уже извлекла.
– Возможно, после свадьбы мне не придется уезжать.
Лавиния ничего не ответила. Подняв на нее глаза, Агнесс испугалась того, как побледнело и окаменело лицо леди Мелфорд. Агнесс невольно вспомнилась одна из статуй в большой гостиной Мелфорда: единственная выбивавшаяся из компании нимф и вакханок – трагическая Ниобея, потерявшая из-за гнева богов всех своих детей и весь смысл своей жизни, смотрела перед собой безумным взором, в котором смешались отчаяние, опустошение и ненависть. Агнесс особенно злилась, когда призрак сэра Генри гладил грудь этой трагической статуи. Это казалось кощунством. Пусть Ниобея и была почти обнажена и растрепана, но в ее обнаженности не было ничего чувственного, это было лишь еще одним символом безмерности ее горя, безразличия ко всему внешнему.
Да что случилось-то? Лавиния рассердилась… Но на что? На что? Что такого сказала Агнесс?
– Лавиния, не сердитесь на меня! Я бываю так упряма и люблю поспорить даже с теми, кто желает мне только блага. Пожалуйста, не смотрите так! Что мне сделать, чтобы стать лучше? – залепетала Агнесс.
– Помолчи, Агнесс. Твои оправдания хуже любых оскорблений, – прошептала Лавиния.
– Скажите хотя бы, чем я вас огорчила, – взмолилась Агнесс, – чтобы в будущем я не допустила такую же бестактность.
– В будущем? – Голос Лавинии прозвучал так жутко, что у Агнесс сердце ушло в пятки. Будто похоронный колокол прозвонил, сообщая: будущего нет…
– Но мы ведь останемся подругами? Лавиния? – умоляла Агнесс.
Лавиния молчала.
– Позвольте мне хотя бы, отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Вы так помогли Милли.
– Не напоминай мне о ней. Нет ничего омерзительнее посредственности. Если бы все грехи были настолько пресными, Страшный суд показался бы скучнее канцелярского. – Леди Мелфорд поморщилась и продолжила ее отчитывать: – А если уж ты вспомнила о дружбе, Агнесс, то едва ли наши отношения можно так назвать. Настоящие подруги не приходят лишь тогда, когда им что-то от тебя нужно. Они заходят просто так. Поболтать. Подурачиться. Поиграть вместе в крикет. Поделиться секретами…
– Я могу поделиться с вами секретом!
– Каким?
Агнесс нащупала в кармане бутылочку. Она подрагивала, потому что кто-то колотил в нее изнутри. Нет! Лавиния провела с бароном несколько лет, и что это были за годы, даже страшно вообразить. Напомнить ей о них было бы непростительной жестокостью.
Но что тогда?
– У меня есть друг, и он живет в пещере, – сказала Агнесс, не придумав ничего лучшего.
Лавиния была сбита с толку.
– Прячется там вместе со своей матушкой, – пояснила Агнесс. – Он добрый, и смелый, и… и это он тогда толкнул меня на постоялом дворе.
– Не вижу в его поступке ничего смелого. Даже отдаленно.
– Ничего, зато потом мы с ним объяснились и стали друзьями. Он даже спас мне жизнь, вытащив меня из воды. Лавиния, он такой… такой… я не нахожу слов, чтобы объяснить. Он очень хороший. И его матушка тоже, хотя она слегка не в себе. Я навещаю их несколько раз в неделю, сразу как закончу разносить еду беднякам. Вот и весь секрет.
– Не весь.
Вместо того чтобы зардеться от смущения, Агнесс просияла.
– Если они оба настолько добры и полны достоинств, как ты рассказываешь, зачем им ютиться в пещере, подобно бродягам? В пещерах стыло и полным-полно летучих мышей.
– Нет, их пещера совсем сухая и даже уютная. Раньше там прятали товары браконьеры, после них осталось много овчины и холста. Можно укутаться, если станет зябко.
– А вода? За водой нужно ходить за тридевять земель?
– И тут им повезло – река под боком. Ронан выбрал отличное место…
– Ронан?
– Так его зовут.
– Как бы то ни было, пещера не кажется мне подходящим приютом, – заметила миледи. – Пригласи Ронана и его матушку погостить в Мелфорд-холл. Я постараюсь разместить их с комфортом.
– Я приглашу! Только Ронан все равно не согласится, – заранее огорчилась Агнесс. – Он боится, что их выследит его отец, который как раз остановился в Линден-эбби. Понимаете, его отец довел до безумия его мать, тиранил ее и даже бил, но ведь на суде это не имеет никакого значения. Или имеет?
– Нет, не имеет. Их все равно не разведут.
– Ну так вот, как только он доберется до них, то запрет жену в лечебнице, и вряд ли в самой гуманной. А Ронана отправит служить во флот и уж наверняка распорядится, чтобы его каждый день угощали плетью-девятихвосткой.
– Почему же они рассиживаются в той пещере? Пусть бегут дальше!
– Они не могут. Матушке Ронана хуже день ото дня, она кричит и рвет на себе одежду, – понизила голос Агнесс. – С ней невозможно путешествовать, ее сразу же опознают. Хотя Ронан, наверное, нашел бы способ, но теперь…
– Он не уходит из-за тебя.
– Да.
– Это важный секрет, Агнесс. Я ценю твою дружбу, – опять помолчав, сказала миледи.
– А я вашу!
Агнесс смотрела на подругу с обожанием, но от той не укрылось, как нетерпеливо девушка притопывает на месте.
– Опять спешишь?
– Хотелось бы дошить покров к празднику. Но я могу остаться…
– В другой раз. А цветы? – Поймав ее недоуменный взгляд, Лавиния тоже удивилась. – Для алтаря. Ты забыла их у меня попросить.
– Мне кажется, вы мне их все равно не дадите, – застенчиво улыбнулась гостья. – Я не хотела огорчать вас своей назойливостью, а себя – вашим отказом.
– А ты, оказывается, очень умная… молодая женщина, Агнесс.
Вместо ответа Агнесс присела в благодарном реверансе, поскольку до сих пор еще не осознала, что не всякий набор любезных слов является похвалой.
Проходя мимо озера, она осторожно опустила бутылочку в воду и смотрела, как над ней вздымается облачко ила и постепенно оседает на молочно-белый фарфор. Ей казалось, что если вслушаться, до нее донесутся крики злобного духа. Поэтому вслушиваться она не стала. Каких-нибудь сто лет, и озерцо пересохнет, или его осушат еще раньше, чтобы проложить на его месте железную дорогу. И тогда… Но Агнесс не беспокоилась насчет «тогда», главное, что сейчас Лавиния сможет спать безмятежно и ей не придется кутаться в шаль даже в оранжерее.
Но всю дорогу домой Агнесс не оставляло чувство, будто она что-то забыла, и, лишь взбираясь на приступку над забором, она вспомнила, что именно. Ах, да. Попросить Лавинию, чтобы не рассказывала никому секрет. И хорошо, что забыла. Лавинию задела бы этакая подозрительность.
3
Когда Агнесс ушла, Лавиния села прямо на пол. Колени у нее давно подгибались, но до сих пор она держалась – чтобы не проявлять слабость в присутствии этой девчонки… Девчонки, которую она хотела видеть своей компаньонкой, воспитанницей, подругой. Девчонки, которая с этого дня стала ее соперницей и злейшим врагом.
Нет, соперницей она стала раньше. И Лавиния даже предчувствовала такое развитие событий, но гнала от себя самую мысль об этом… О том, как прелестна эта девочка. Она входит в дом – и кажется, вслед за ней врывается солнце, так становится светло и радостно. Агнесс молода, невинна и доверчива, и кому, как не Лавинии, знать, сколь высоко ценят мужчины невинность и юность. Ведь это так удобно: заполучить в жены почти дитя и воспитывать ее по своему вкусу, лепить из девушки идеальную супругу для себя! И Джеймс Линден в этом отношении вряд ли отличается от других мужчин. Ему нужна жена. Агнесс – идеальная кандидатура. Бедная родственница. Сирота. Получила хорошее образование. Послушна его воле. К тому же она – само очарование. И сама чистота. Лавиния могла бы тешить себя фантазией, что преподобный Линден женится на Агнесс по расчету, только потому, что она идеально подходит на роль пасторской жены. Но Лавиния умела смотреть правде в глаза. И понимала: скорее всего, Джеймс в эту девочку влюбился. Слишком давно рядом с ним не было благородной женщины таких достоинств. Слишком давно он запретил себе любые чувства. Уже от одной мысли о том, что эта девочка ему подходит, весь его давно сдерживаемый огонь должен был вырваться на волю и спалить последние сомнения.
Джеймс влюблен в Агнесс. И девочка, само собой, влюблена в преподобного. Еще бы не влюбиться! Даже в этом белом ошейнике, с привычной угрюмой миной Джеймс Линден – самый красивый и самый соблазнительный из всех мужчин, каких Лавиния видела в своей жизни, а она повидала их немало. Никто не мог даже сравниться с ним. Конечно, в отличие от Лавинии Агнесс не знала его – прежнего. Не видела в Джеймсе Линдене рыцаря-эльфа, ловко управляющегося с кнутом, прыгающего на спину бесовской твари и заставляющего тварь – покориться. Агнесс знала его только нынешним. Но даже нынешний он обладал всеми качествами, способными покорить сердце. Особенно неопытное сердечко вчерашней пансионерки.
И что теперь делать?
Можно ли сделать хоть что-то?
Во время разговора Лавиния с трудом удержалась, чтобы не схватить девчонку за тонкую шейку и не сжать как следует… Но удержалась: убить таким способом чрезвычайно сложно, а руки у леди Мелфорд хоть и развиты стрельбой из лука, но все же недостаточно сильны. Да и не смогла бы она удушить Агнесс, глядя в ее широко раскрытые удивленные глаза. Даже если бы хватило физических сил – не хватило бы моральных. Ни придушить, ни пристрелить. Лавиния вообще не могла бы убить Агнесс. Ревность и злость душили ее, но она не могла бы лишить жизни это невинное дитя просто потому, что…
Потому, что это дитя заняло ее место в сердце Джеймса Линдена.
Потому, что это дитя похитило у нее ее возлюбленного.
Нет, неправда, неправда… Возлюбленный сам себя похитил. Переродился в скучного типа, простого смертного. И Агнесс не виновата. Девушки не виноваты в том, какие мужчины их выбирают…
Но как вытерпеть все это? Их скорую свадьбу. Жизнь рядом с ними. Сознание, что другая женщина не просто живет под его крышей, но и делит с ним постель?
Лавиния застонала.
Лучше бы он вечно оставался один! Или нашел бы себе достойную женщину. Достойную. Пожалуй, тогда ей было бы не так больно, если бы Джеймс выбрал не банальную дурочку, готовую петь с его голоса, а кого-то похожего на Лавинию. Кого-то сильного, кто смог бы направить его на нужный путь. Вернуть на Третью дорогу.
За это Лавиния простила бы новой избраннице Джеймса – все. Если бы в ней было хоть немного волшебства. Если бы в ней было хоть что-то особенное!
Агнесс, при всем своем очаровании, была обыкновенная. Она пойдет за Джеймсом туда, куда он ее поведет. Она разделит с ним избранный им путь. И при ней Джеймс никогда не покажет даже крупицу своей магии. Рядом с такой женой ему самому проще будет притворяться обычным человеком. И он погибнет окончательно.
До сих пор Лавиния надеялась, что когда-нибудь Джейми надоест эта его игра. Ведь фейри, даже полукровки, они все время играют! И роль пастора – еще одна роль… Быть может, однажды Джеймс сбросит ее вместе с опостылевшим черным сюртуком, и снова возьмет в руки кнут, и оседлает призрака… Если бы об этом можно было молиться – Лавиния молилась бы истово, как католичка. Но молиться было нельзя, и она только мечтала.
Если он женится на Агнесс… Конец всему. Нельзя будет даже мечтать.
Нет, конечно, Лавиния понимала, что ни при каких обстоятельствах Джеймс не вернулся бы к ней. Не после того, как она была женой сэра Генри Мелфорда. Джеймс наверняка питает к ней сильнейшее отвращение. Да и поделом.
Он же не знает, что сэр Генри… Да и никто не знает. Такое трудно даже предположить.
Впрочем, Лавиния все равно нечиста. Сэр Генри не мог овладеть ее телом, но душу ее растлил вполне успешно.
Джеймс не вернется к ней. Но если он женится на своей юной племяннице – он навсегда, как муха в капле смолы, увязнет в том убожестве, которое сейчас являет собой его жизнь.
…В который раз Лавиния ругала себя за то, что не согласилась выйти замуж за Джеймса тогда, когда он просил ее об этом. Она была так молода, так глупа, и ей казалась оскорбительной и невыносимой сама мысль о том, чтобы жить с человеком, предавшим свое волшебство. Тогда она даже не догадывалась об истинном смысле слов «оскорбительно» и «невыносимо». Быть может, все сложилось бы не так уж плохо. Быть может, они научились бы быть счастливыми.
Но она была молода, горда и хотела если счастья – то абсолютного. А если нет, то – в омут головой…
Ох, лучше бы в омут головой.
Вместо этого Лавиния вышла замуж за барона Мелфорда.
Она могла сколько угодно бравировать своим положением богатой и знатной леди перед другими, перед этой дурочкой Агнесс, даже перед Джеймсом… Но сама-то она знала, чего ей все это стоило. И понимала, что заплатить ей пришлось слишком дорого.
Отвращение к самой себе – это слишком дорогая цена.
4
Лавиния имела некоторое представление о том, как происходят любовные игры у животных, и потому знала – в общих чертах, – что потребует от нее сэр Генри в первую брачную ночь.
Лучше бы она этого не знала. Неведение иногда бывает благом. Глядя на тонкий, но влажный рот своего мужа, она представляла, как ей придется его поцеловать. Глядя на сетку морщин на его щеке, она представляла, как эта щека прижмется к ее щеке. Глядя на его руки – крупные, еще сильные, с холеными ногтями, но чуть припухшими суставами пальцев, – она представляла, как он к ней прикоснется. Глядя в его насмешливые и умные глаза, она представляла, что в эти глаза ей придется смотреть если не остаток жизни, то ближайшие годы. Перед ним ей придется раздеться. Рядом с ним лечь. Позволить ему обнять, привлечь, прижаться… Даже в церкви, стиснув в руках букет и молитвенник, Лавиния видела – нет, не гостей, не счастливое лицом матушки, не умиленное лицо батюшки – предстоящую брачную ночь, предстоящую жизнь с совершенно чужим и неприятным ей мужчиной.
Редко кто выходит замуж по любви. И ничего, живут как-то. И даже довольны.
Никто не умирал еще от необходимости быть с нелюбимым.
Но другие девушки выходили замуж, вовсе не зная любви. Не испытав жара в сердце, томления в теле, сладости поцелуев. Лавиния так долго верила, что Джейми станет ее мужем, и так наслаждалась счастьем той близости, которую они могли позволить себе в ожидании абсолютной близости после свадьбы, что теперь едва ли не давилась желчью от отвращения к сэру Генри… И к себе.
Может, он не такой уж плохой человек. В любом случае он не скучный. Беседы с ним всегда доставляли Лавинии удовольствие. Может, все сложится наилучшим образом. Лавиния пообещала себе стать хорошей женой сэру Генри и приложит для этого все усилия, а со временем, возможно, она научится наслаждаться всей этой роскошью, что несложно, и даже перестанет думать о Джеймсе Линдене и перестанет его любить… Только как бы дожить до этого прекрасного времени?
– Вы сегодня весь день погружены в такую глубокую задумчивость, – сказал сэр Генри, оставшись с ней наедине, когда они поднимались по ступеням парадной лестницы его лондонского особняка. – Кажется, вы грезите наяву. Или даже спите. Позволено ли мне будет разбудить вас поцелуем?
Он остановил ее, повернул к себе и поцеловал в губы. Осторожно, деликатно. От него пахло амброй, как всегда, раньше ей нравился этот экзотический аромат, но сейчас Лавиния почувствовала под бархатистой сладостью амбры другой, сладковато-гнилостный запах. И кислый вкус его дыхания.
Сэр Генри выжидающе смотрел в лицо Лавинии, а она не знала, что должна сделать или сказать. К счастью, он избавил ее от необходимости отвечать, предложив руку, чтобы прошествовать дальше по ступеням.
– Я выбрал вас не только за красоту, Лавиния, хотя не скрою – красота для меня главнейший критерий выбора спутницы жизни, а вы – самая красивая из моих жен. Но восхитительное дополнение к красоте я видел в том, что вы умны и своевольны. В вас чувствуется огонь. Чувствовался. Сейчас он будто подернулся слоем пепла. Что случилось? Вы можете быть честны со мной. Вы обязаны быть честны со мной, потому что вы моя жена и потому что мы договорились об абсолютной честности, помните?
Лавиния помнила. В тот ужасный день, когда Джейми оставил ее, когда она вернулась домой и сказала матери, что согласна выйти замуж за сэра Генри, когда мать поспешила известить об этом сэра Генри, – он приехал к вечеру, и у них состоялась доверительная беседа, во время которой они пообещали друг другу быть очень честными супругами. «Я не надеюсь, что вы полюбите меня, и надеюсь только, что вы никогда не будете лгать мне об этом, – сказал ей сэр Генри. – Что вы вовсе не будете мне лгать. У меня особое чутье на ложь, милая Лавиния, и я прошу вас лишь об одном: будьте со мной честной». Она обещала.
Но что она могла ему ответить сейчас? Что она чувствует себя мертвой? Что ей кажется, будто он – мертвец и от него пахнет тленом?
Она вспомнила уроки Дика: не плакать, быть очаровательной и веселой, что бы ни случилось, и мужчины будут любить тебя.
Она улыбнулась сэру Генри. Наверное, улыбка получилась несколько неестественной, потому что он поморщился:
– Вы уже нарушаете наш договор. Сейчас вы лжете мне улыбкой. Через минуту солжете словами?
– Я улыбаюсь из вежливости! – вспыхнула Лавиния. – Я устала, сегодня был тяжелый день. На мне неудобное платье и еще более неудобные туфли. Это – правда. Другой у меня нет.
– Есть и другая правда. Юный мистер Линден. – Сэр Генри улыбнулся, увидев смятение в глазах жены. – Я слышал о его выборе. И до меня доходили слухи о том, как глубоко вы были к нему неравнодушны. Одно время я даже боялся, что вы достанетесь не мне. Но я надеялся на благоразумие его отца и вашей матушки. Они бы не допустили этого брака. Конечно, оставалась опасность побега влюбленных и тайного венчания. Но, к счастью, мистер Линден оказался малодушен и труслив.
Конечно, разумнее было бы промолчать. Но Лавиния не могла и не хотела. Она была слишком измучена. И сэр Генри сам потребовал от нее правды! Так пусть получит то, что хочет.
– Джеймс не малодушен и не труслив! Он сделал свой выбор. Нелегкий выбор. Он пойдет по тернистому пути и обретет свет. И спасение. Малодушна и труслива я. Я выбрала легкий путь.
– Вы так считаете? – рассмеялся сэр Генри. – О, дитя, как же вы заблуждаетесь… Терний вам предстоит преодолеть больше, чем мистеру Линдену на его пути к обретению света. Только вас не ждет спасение. Вы жаловались на платье и туфли, да? Нужно избавить вас от неудобства. Идемте, дорогая моя, вот уже и моя спальня. Такой большой дом. Так далеко пришлось идти в ваших тесных туфельках. К сожалению, я не могу вас отнести. Юный мистер Линден смог бы, но он отказался от этого удовольствия. Кстати, вас ждет сюрприз…
Лавинию действительно ждал сюрприз.
Она никогда не видела комнаты, подобной спальне сэра Генри.
Да, конечно, там стояла огромная кровать под балдахином, огромная настолько, что на ней уместились бы не двое, а восемь человек, – непонятно даже, какой мебельщик создал это чудовище? – но главным было другое… В этой спальне, слишком просторной, не было дверей в гардеробную, и вообще не было мебели, кроме кровати, двух ночных столиков по сторонам и двух ширм по углам. Зато перед камином стояла фарфоровая ванна на бронзовых ножках. На стенах висели картины: все до единой – непристойные! Красивые, но непристойные. Явно принадлежащие кисти одного и того же художника, они живописали сцены из античных мифов, знакомых Лавинии, но в очень откровенном и нетрадиционном стиле. Сатиры овладевали нимфами: одним нимфам это явно нравилось, другим – явно нет, но спастись не сумел никто. Аполлон насиловал Дафну, хотя она уже наполовину превратилась в лавровое деревце. Зевс в образе быка овладевал кричащей Европой: наверное, ей должно быть больно, уж очень пугающие у быка размеры… хотя на лице у нее написано скорее удовольствие, чем страдание. Соблазнение Леды было изображено в самой активной фазе, причем Зевс в образе лебедя пользовался своим клювом самым неожиданным образом. На соседнем полотне Зевс в образе змея соблазнял Деметру, щекоча ее грудь раздвоенным языком и найдя применение также змеиному хвосту.
Лавиния в который раз за жизнь пожалела, что не падает в обмороки. Как бы ей этого ни хотелось.
Читать бесплатно другие книги:
