Дуэт для одиночества Жукова Алёна

– Это значит, что нас ждать не надо. Нас подвезут.

– Кто подвезет? Ваши сопляки? Напьются и повезут. Отпускаю до одиннадцати. Позвоните, мы подъедем к дому и вас заберем.

– Там в девять только все начинается, – заныла Ханна.

– Перестань, – остановила Илона, – до одиннадцати, так до одиннадцати. А до двенадцати можно? Пожалуйста, мы ровно в двенадцать позвоним, ни минуточкой позже. Будем как настоящие Золушки.

Илона с выражением ангельской кротости на лице сидела напротив Муси и Паши. Он хотел уточнить и расспросить – будут ли в доме родители Майка, но Муся сдалась без боя, разрешив гулять до двенадцати, чем закрыла тему. Она сегодня была доброй. Девочки собирались пробежаться по магазинам, чтобы подготовиться к вечеринке. Пашино предложение их подвезти не вызвало энтузиазма. Они решили идти сами. Оставшись в доме, Муся и Паша не сказали друг другу ни слова, разбежавшись по своим комнатам.

Вечером, перед выходом из дома, девочки долго прихорашивались у себя в комнате. Муся прислушивалась, ей было не все равно, в каком виде Ханка выйдет из дому. В последнее время она все больше старалась походить на подружку. Пирсинг, черный цвет во всем – от ногтей до губ, сатанинская символика, техно и рок – Илонке весь этот мусор был к лицу, она напоминала хорошенького чертенка, веселого и заводного.

«Пусть ходит как чучело, если ей так нравится, но Ханке все это ни к чему, – считала Муся. – А с другой стороны, ничего страшного – сегодня мода на это, завтра на другое, главное, что дочь не одна, не замыкается в себе и не рыдает тайком в спальне. Даже в школу одно время ходить не хотела, а теперь бегом бежит. Но нужен глаз да глаз – эта Илона тот еще фрукт, чует мое сердце, а Ханка не бойкая, не красавица, всегда чуть в стороне от всех и всего на свете – сидит, стоит и живет с ощущением неуютности. Хотя кое-что в ней изменилось – она стала какой-то интересной, загадочной. Мне даже понравились эти несколько разноцветных прядей в ее змеевидных черных локонах, и темная вишня на губах, и черный цвет идет к ее перламутровой коже. Надо только не допустить зависимости Ханки от причуд этой ведьмочки».

Когда-то в самом начале дружбы двух девочек Муся пыталась разговорить Илонку и понять, чем та дышит, что на самом деле скрывает этот маскарад. Выяснилось, ничего плохого, и даже жаль ее стало. Без матери девочка выросла. Илонку вроде как продали. Когда мать к другому мужу уходила, отец попросил дочь оставить. Та согласилась за большие отступные. Он заплатил, но с условием, что до совершеннолетия Илонки мать не потребует дочь назад. Девочка росла под присмотром бабушки, выписанной для этого из России. Бабушка никак не могла въехать в специфику жизни канадских подростков, как, впрочем, канадской жизни вообще. Она жаловалась сыну на Илонкино поведение, особенно раздражало ее то, что внучка плохо понимает русский язык.

– Допрыгались! – возмущалась бывшая учительница русского языка и литературы. – Упустили, считай, ребенка своего, потеряли! Да-да, теперь это чужой человек. Чужой! А как он может быть своим, если вы на разных языках говорите.

В чем-то бабушка, безусловно, была права. И дело тут было не только в языке. Илонка без матери, при вечно занятом отце утратила привязанность к тому, что принято называть корнями. Похоже, не корешками слабенькими девочка решила за эту жизнь цепляться, а шипами и колючками.

Мусе удалось перехватить девчонок в коридоре, они, конечно, хотели проскочить незамеченными, но Мусин музыкальный слух не подвел.

Девочки стояли разукрашенные, с приклеенными татуировками на плечах и руках, с густо наведенными черным глазами, но в целом – ничего особенного. Ханна была на голову выше Илоны в сапогах на громадном каблуке. Таких сапог у нее никогда не было, но Илона, видимо, взяла поносить их у своей потенциальной мачехи. Размеры девочек настолько не совпадали, что они рядом выглядели комично – большая толстенькая Ханна, напоминающая вальяжную кошку, и щупленькая Илона, похожая на крысенка. Муся напомнила, что девочки в полночь должны покинуть вечеринку и выйти к машине. Когда за ними захлопнулась дверь, она ничего не почувствовала, кроме противной, ноющей собственной никомуненужности, всякий раз накатывающей, когда Ханка ступала за порог.

Когда за пятнадцать минут до полуночи в доме зазвонил телефон, Муся спокойно сняла трубку, уверенная, что звонит Ханна, и долго не могла понять, что говорят, а когда поняла, истерически завопила, оседая на пол.

Потом, когда Ханну с проломленным черепом под вой полицейских сирен увозили в госпиталь, Муся рыдала, крича на Пашу: «Куда смотрели! Гнать было надо эту тварь, поганой метлой гнать! А ты ее приваживал, я же видела, Илоночка – туда, Илоночка – сюда. Бери, Ханночка, с нее пример! Какие мы идиоты! Не разглядели. Господи! Только бы она выжила!» Паша молчал. Он знал, что это расплата, и знал, за что.

Беда разыгралась на вечеринке. Илонка, разругавшись с Майком за то, что он долго с Ханкой разговаривал, решила поиграть у него на нервах. В компании появились несколько ребят постарше, они приехали без девчонок. Илонка начала крутиться перед жгучим брюнетом – высоким, скуластым, сверкающим белозубой улыбкой на смуглом лице. Он не снимал солнцезащитных очков, постоянно выходил на балкон покурить. Илона следила за его перемещениями в компании и, заметив, что он опять направляется к балкону, вышла за ним следом. Парень, перевесившись за перила, разглядывал улицу. Перед тем как попросить зажигалку, Илона отметила дивный рельеф его ягодиц и то, как растянулся череп с крыльями на майке, обтянувшей его мускулистую спину. На балконе они разговорились, он дал ей пару затяжек, после которых Илонку крепко повело. Потом они танцевали, потом зажимались в темноте, а потом Апполиону стало скучно в окружении мелюзги, и он предложил Илонке поехать в клуб. В Илону как бес вселился. Она прижала Ханку к стене и жарким шепотом изложила план действий.

– Ты к родителям выйдешь сама и скажешь, что у Илоны заболел живот и она уехала домой на такси. Отец с Раиской укатили на пару дней в Штаты. Если твои и позвонят, им никто не ответит. Не поедут же они проверять! Потом я им навру, что просто спала и не слышала звонка. Мы с Апполионом едем в настоящий взрослый клуб – у него там друг в охране, меня пропустят. Он – полный отпад! Ты видела, какие у него мышцы? Я щупала. И знаешь, что у него в кармане? Думай… Ладно, темнота, у него пушка есть, представляешь? Ему уже почти двадцать один!

– Ты никуда не пойдешь, – мрачно сказала Ханна. – Ты их не знаешь, они мне не нравятся.

– Дура ты, что ли? Ты мне будешь говорить, что делать, а что нет! Фак ю!

Когда Илона уходила, Ханна схватила Майка за руку и потянула за собой, чтобы тот помог ее остановить. Майк струсил. Он упирался и просил Ханну не нарываться – ребята эти опасные, пришли сами, никто их не звал, просто один из дружков Майка им задолжал, они его тут искали. Ханна была сильнее Майка и буквально пинками выпихнула его на улицу. В это время парни уже усаживались в машину, заталкивая туда хохочущую и визжащую от удовольствия Илону. Ханна перегородила дорогу машине, раскинув руки и расставив ноги шире плеч, покачиваясь на высоких каблуках. Выглядела она в этот момент, как взбесившееся пугало. Майк стоял в стороне и готовился в любой момент дать деру. Отъехать назад машина не могла, она стояла почти вплотную к стене. Давить Ханку парни не собирались: сначала орали, чтобы она отошла, потом послали Илонку разобраться с придурочной подругой. Илонка, покачиваясь, подошла к Ханне и, толкнув ее, заорала дурным голосом:

– Пошла вон, слышишь! Тебя твой извращенец-папочка заждался. Иди, покажи ему свою письку, может, и твою погладит.

Ханна отшатнулась, но в тот же момент набросилась на Илону с кулаками. Та быстро побежала к машине и, заскочив в нее, высунула тонкий, как жало, язык. Ханна заколотила по боковому стеклу. Парни не стали дожидаться развязки драмы и, газанув, рванули вперед. Ханна отлетела на несколько метров, упав головой на железную ограду. Машина с Илонкой укатила, а Майк увидел, что Ханка лежит в луже крови и бьется в судорогах. Картина была кошмарная. Он дрожащими руками набрал телефон родителей Ханки и заодно 911. Это спасло жизнь девочки. Родители Ханны, живущие на соседней улице, приехали вместе со «Скорой» и полицией.

Операция шла несколько часов. Было проломлено основание черепа. Ханна осталась жива, но в больнице пролежала несколько месяцев. Она не помнила, что произошло, со слов Майка получалось, что Ханна была сама виновата в случившемся. Следствием травмы стали судорожные подергивания головы и рук, речевая и двигательная заторможенность. Доктора не обещали значительного улучшения, такая картина могла остаться на всю жизнь. Смотреть на это было невозможно. Личико девочки уродливо искажалось в спазматическом сокращении мышц. Если это случалось во время еды, пища вываливалась изо рта. Муся проклинала тот момент, когда она пустила Илону в дом, а Паша просто отупел от страха. Он-то отлично помнил, как старался покрепче привязать Илону к их семье. Сейчас он ненавидел себя, свой стыд и свою слабость. Как-то неожиданно перестал слышать музыку, то есть не абсолютную высоту звуков, а ту стихию, из которой они вышли. Музыка текла мимо бесцветным потоком. В ней не было ничего интересного.

Однажды в газете наткнулся на рекламу предстоящих гастролей французского оркестра, в программе которого значилось выступление талантливой пианистки и композитора Эльзы де Байе. Фотография молодой, очень строгой дамы, ее биография. Ничего похожего на Лизу Целякович, но припомнился рассказ Шейниных. Да, это была она. Концерт обещали в мае, а пока можно было заказать диски с ее музыкой. Паша подумал и не заказал. Он смотрел на фотографию чужой красивой женщины и пытался выудить из памяти события чуть ли не двадцатилетней давности. Обычная история – влюбленность юной ученицы в нестарого и талантливого учителя. Извела она его тогда, отдалась, как жертву принесла, и его подставила. А кто бы устоял, да еще перед отъездом? Но он, кажется, ничего не обещал, хотя, возможно, и плел что-то успокоительное. Сам верил, что вскоре распрощается с женой и тещей. Не вышло. Так правильно же поступил – не бросил их, не выглядел последней скотиной, деньги зарабатывал где попало, возился с ними, когда болеть стали. Да – не любил, но терпел. Все терпел – нытье, истерики, раздражение, отвращение. Вот только сон один и тот же иногда снился: сквозь проливной дождь мчится поезд, а он на полном ходу выпрыгивает. В глазах то ли от слез, то ли от дождя все расплывается, ничего не видно, только едва угадывается силуэт девочки, бегущей по путям к нему навстречу. Что за девочка – не разглядеть. Просыпался с мокрыми щеками, удивляясь, с чего бы это.

На концерт он пришел один, тайком от семьи. Купил билет в партере, хотелось рассмотреть Лизу поближе. В первом отделении она играла сольную фортепианную композицию, а во втором в программке значилась импровизация для двух роялей. Кто у второго рояля – не указано.

Когда она вышла, Паша подумал, что никогда бы не узнал, встретив ее, например, на улице. Коротко стриженные волосы, прямая спина, обострившийся подбородок. Только шея осталась с тем же мягким изгибом и выступающими бугорками позвоночника. Еще до концерта он настроил себя на немое кино с участием бывшей ученицы. Возможно, ее музыка талантлива, но в последнее время ему все тяжелее сосредоточиться, звуки не отзываются внутри, не трогают. Приготовился смотреть, но очень скоро потерял и эту способность. Произошел какой-то провал, вроде сна или галлюцинации. Последнее, что запомнил – Лиза наклоняется близко к клавиатуре и осторожно начинает вторую часть композиции – тягучее Largo. Ползучие секвенции жестких гармоний, назойливый рокот в басах. Темнота, спуск в преисподнюю. А дальше… Колодец. Он чистит колодец у друга на даче, в него перестала поступать вода из подземного источника. Работает целый день. Выгребает грязь вперемешку с разным хламом. Тут листья, веревки, дырявые ведра и рваные сандалии, размокшая книга и безрукая кукла – та самая, которую Муся подарила Лизе перед отъездом. Паша берет куклу и оттирает ее фарфоровое личико от налипшей грязи, переворачивает, чтобы воду слить. Кукла жалобно стонет: «Ма-аа – ма…» От неожиданности Паша вздрагивает и роняет куклу. Она лежит на земле с широко разведенными ножками. Резиночки, держащие их, сгнили, изо всех дырок вытекает вонючая слизь. Черными пустыми глазами она смотрит на Пашу. Тошно и страшно. Он поднимает ее дрожащими руками и несет на кучу мусора. Забрасывает подальше, чтобы глаза не видели.

Паша очнулся от жажды и боли в подреберье. Лизы уже не было на сцене, закончилось первое отделение. Он вышел в фойе, выпил подряд несколько стаканов ледяной воды и решил уйти. На улице, у театра, зажглись фонари. Они были круглые и молочно светились в наступающей темноте. Паша загадал: если нечет…

В зал вернулся, когда под плеск аплодисментов выходила из кулисы Лиза. Она посмотрела в его сторону, но как бы через него. Вряд ли узнала, а если бы и да, что изменилось бы? Он уже не сможет перескочить туда, встать рядом, быть ей под стать. Сейчас хорошо бы собраться и послушать. На сцене два рояля, но ко второму так никто и не вышел. Это был очень странный номер – солирующего и молчащего инструментов. Солирующий задавал вопросы, каждая фраза заканчивалась восходящей интонацией, повисала напряженным диссонансом, требующим разрешения и ответа, но второй немой и невидимый участник молчал. В паузы Лиза проваливалась, как в обморок, смотрела в пустоту, и всем казалось, что сейчас произойдет чудо, что второй рояль заиграет сам по себе, без всякого пианиста. Это напоминало массовый гипноз, люди начинали слышать несуществующую музыку. Он тоже слышал, но совсем другое. Вначале показалось, а потом все отчетливей прослушивалась музыкальная тема, которую Паша специально придумал для упражнений с Лизой. Они часто начинали импровизации именно с нее. Незамысловатая, простенькая, что-то вроде считалки. Начиналась она с восходящей кварты, как сигнал – «Проснись!», потом спускалась к начальной ноте по полутонам. Он много раз пытался усовершенствовать звукоряд, сокращал, наращивал, но змейка хроматизмов в конце и скачущий ритм – это оттуда. Так, стоп. Может, и у меня слуховая галлюцинация? Но его размышления были прерваны странным поворотом представления. Пианистка сняла руки с рояля и обратилась к публике. Паша замер. Сказанное Лизой заставило учащенно забиться сердце. Она предлагала любому желающему занять место у соседнего рояля и попробовать сыграть дуэт-импровизацию. Для этого не надо быть профессионалом, достаточно повторять один и тот же простенький мотив. Лиза наиграла заключительную часть темы, в которой чередовались черные и белые клавиши. Сыграть такое действительно мог любой. А все остальное она обещала доделать сама. Пару минут никто не решался. А Паша не мог поверить догадке.

Не может быть! Это не случайно, эти несколько нот из далекого прошлого, несколько наших нот. Неужели таким образом она меня ищет?!

Он нерешительно приподнялся на стуле и представил, как выйдет, как скажет ей: «Здравствуй!», а она не узнает. Еще бы! Какой-то лысоватый, немолодой и помятый господин. Но только они начнут играть, как все случится, как тогда, только теперь он уже не уйдет.

Пока он раздумывал и колебался, на сцену взлетел мальчишка-китаец и забарабанил по клавишам. Техничный и грамотный молодой музыкант хотел переиграть великую пианистку, а она снисходительно позволяла следовать за собой и, как королева, великодушно прощала ему тщеславную суетливость юности.

Но в финале все остались довольны – Лиза, китаец и зрители. Овации, цветы. У сцены выстроилась очередь за автографами. Поклонники протягивали загодя приобретенные диски, она с улыбкой их подписывала. За спиной у нее стоял высокий статный мужчина, который заботливо набросил ей на плечи норковый палантин. Паша не подошел не потому, что у него не было диска, – не было права.

Это был последний концерт канадских гастролей Эльзы де Байе. Закончить их в этом городе было ее условием. Она разузнала, что Хлебниковы живут именно тут. Лизе даже показалось, что она видела учителя в зале, а может, ей только так показалось. Закончив концерт, она поблагодарила публику за теплый прием и на выкрики из зала «Приезжайте еще!» пообещала, что непременно вернется. Услышав это, Паша обрадовался и сказал себе, что в следующий раз непременно решится и подойдет.

В эту ночь он опять прыгал с поезда под дождь. Теперь, наконец, разглядел, что идущая навстречу девочка – Лиза. Он бросился к ней, но споткнулся и упал в липкую грязь. Лиза протянула руку, он уцепился и встал на колени. Так и стоял перед ней долго и руку не выпускал. Не помнил точно – то ли прощения просил, то ли в любви признавался, или все вместе. Дальше ничего не было, проснулся счастливым. Больше она ему не снилась.

К концу года Павел Хлебников закончил большой цикл пьес для фортепиано и виолончели. Цикл понравился известному пианисту, профессору Royal Conservatory в Торонто. Он изъявил желание включить его в свой репертуар, а партию виолончели предложил сыграть Мусе. Она села разучивать партитуру. Получалось неплохо. Жена была крепким музыкантом, но такой чуткости и глубины, какая возникала теперь в работе над его музыкой, он раньше за ней не замечал. Их пригласили участвовать в международном конкурсе современной музыки, жюри которого возглавлял французский классик. Пашка работал не переставая. Музыка приходила ниоткуда, только успевай записывать. Они всей семьей поехали к другу на дачу и провели там лето. В колодце появилась вода, она была вкусная и чистая. Пили ее с удовольствием, готовили на ней, умывались, цветы поливали, а она все прибывала. Ханка поправлялась, голова уже не дергалась, руки почти не дрожали. Друг утверждал, что вода целебная. Может, так оно и было. Хорошо, что колодец вовремя прочистили.